Я не хотел рассказывать эту историю. Но я стар, мне недолго тянуть, и, — кроме меня, никто не расскажет людям, как от них ушел год. Вернее, не пришел к ним — сгорел, подобно метеориту, не коснувшемуся земли.

Никто этого не заметил, кроме атомных часов — эталона. Они отметили после тысяча девятьсот девяносто пятого года тысяча девятьсот девяносто седьмой. Но комиссия, следившая по часам за ходом времени, посчитала, что механизм испортился, и заменила часы новыми. Факт этот не был даже опубликован…

Ничего не случилось особенного. В суете новогодних празднеств и карнавалов, в комнатах, полуосвещенных телеэкранами, у мартенов и на пограничных постах миг, когда старый год сменился новым, прошел почти незамеченным: кто-то затяжнее зевнул, у кого-то слишком долго опускались ресницы — и пусть себе. Правда, в этот миг скончался президент АБИ — Ассоциации биологических исследований.

Но ведь каждую секунду на планете умирает несколько человек…

Никто ничего не заметил, и очень трудно убедить теперь — да и тогда убедить было бы нелегко, что произошло событие фантастическое.

Я работал на метеоспутнике, следил за «Стеллой» — тайфуном дают милые женские имена. «Стелла» зародилась к югу от Алеутов, двигалась на Курилы. Какое-то время я шел над ней, передавал данные о направлении, скорости. Поглядывал на часы-тоже готовился встретить праздник. «Алло!» — проверил каналы связи: меня должны были поздравить. За работой — и за часами — проглядел неисправность: вышла из строя система подогрева кабины и спутника в целом. Температуру почувствовал кожей, и когда взглянул на термометры — столбики показывали пятьдесят градусов. Пока возился — безуспешно, — пытаясь устранить неисправность, температура поднялась до шестидесяти. «Как в Каракумах!» — сообщил на базу. Оттуда последовали советы, что и как делать. Сделал — не помогло. Ртутные столбики браво росли, и тогда мне дали команду: «Катапультируйся!»

Меня вышвырнуло в тот момент, когда спутник взорвался. Обломком повредило на скафандре спусковые ракеты — включило искру. Ракеты рванули свечой, и, когда горючее выгорело, я пошел вниз как камень. «Конец. Вот и конец…» Две-три минуты, и из меня будет — чирк! — светлая полоса. Кто-то среди ротозеев внизу воскликнет: «Метеорит! Как красиво!» Это я… метеорит.

Но кончилось по-другому — иначе я не излагал бы этот рассказ.

Внизу появилось крыло-треугольник — из тех, что в конце века заменили фюзеляжные самолеты. Появилось внезапно, из ничего, — любой спутник, лабораторию я заметил бы издали. Крыло меня озадачило не только внезапным появлением. Я мог врезаться в него по пути, и эта возможность обрадовала меня не больше первой: сгореть или расплющиться. Однако скорость падения замедлилась, траектория изменилась, и спустя считанные секунды, когда я был над крылом, на его плоскости открылась воронка и, словно вихрем, скрутив по рукам и ногам, меня втянуло в нее.

Удивиться я не успел. Удивление придет позже. Меня всосало в воронку, бросило в темноту.

Но свет вспыхнул. Я стоял в тесной металлической коробке, как в лифте. Створки двери раздвинулись, открыв коридор.

— Пройдите! — сказали мне.

Я сделал по коридору несколько шагов.

— Снимите скафандр.

Кто говорил, я не видел: в коридоре никого не было. Динамика тоже не было, но я мог его просто не заметить.

Справа открылась ниша, как в наших шлюзовых камерах, куда вешаем скафандры. Я снял скорлупу, повесил на крюк.

— Две минуты стерилизации.

Все было обычным, даже рутинным — процедуры одинаково соблюдались на всех космических кораблях. Время стерилизации — тоже. Стою жду.

Две минуты немного, но достаточно, чтобы понять, как вовремя подвернулся корабль и каким неожиданным было спасение. Притом — воронка. Не знаю кораблей с открывающимися воронками на крыле. Так вообще — много ли чего я знаю или не знаю! Честно сказать, не опустился бы на крыло, если бы что-то не притянуло меня, не подправило траекторию. Непонятно, но, по существу, здорово.

В конце коридора над дверью возникла надпись:

«Войдите». Я отвел дверь, вошел.

То, что открылось, поразило меня несказанно.

Это был отсек управления; пульт, смотровое окно, приборы. Но люди!.. Их было трое: мощный старик, с бородой, с усами под самые уши, с насупленными бровями. Девочка — как я на первый взгляд посчитал — в белом светящемся платье, с голыми до плеч руками, с ясными нестерпимо-голубыми глазами и с синими, под цвет глаз, сережками. Третьим был карапуз-мальчишка, сидел на полу с игрушками; на красном его свитере, на груди, было написано: 1997. Все трое глядели на меня в упор, а я, еще не оторвавшись от ручки двери, бестолково моргал глазами: это же Дед Мороз, Снегурочка и Новый год, который они везут на Землю!

— Откуда? — тряхнул бородой старик, видимо, спрашивая, откуда я к ним свалился.

Машинально я ткнул рукой в потолок.

Старик кашлянул — показалось мне, не совсем удовлетворенно. Но тут запели приборы, Снегурочка обернулась к пульту, сказала:

— Подходим.

— Садитесь! — кивнул мне старик на свободное кресло и тоже обернулся к приборам.

Я сел.

Мальчишечка поднялся с пола, подошел ко мне с игрушкой, сказал:

— На.

Новогодний подарок, подумал я, принимая игрушку — расйнсного конька. Конек заливисто заржал у меня в руке, я вздрогнул. Мальчишечка засмеялся, полез ко мне на колени.

Дед Мороз и Снегурочка работали на пульте. Маленькие тонкие руки девчонки одновременно, кажется, умели нажимать десятки кнопок и клавишей. Пульт пестрел россыпью цветных огоньков, которые вспыхивали, переливались.

— Полночь, полночь… — бормотал Дед Мороз.

— Полминуты до полночи, — Снегурочка продолжала работать на пульте.

— Полночь…

— Десять секунд. Две… — отозвалась Снегурочка.

— Искра! — Дед Мороз нажал на рычаг в центре пульта.

Корабль вздрогнул. В боковых окнах вспыхнуло ослепительно желтое пламя, осветило кабину, лица мертвенным светом. Взорвалась сверхновая, веки невольно сощурились. Однако тут же на окна надвинулись светофильтры, хотя и сквозь затемненные стекла виднелось море огня.

Мороз и Снегурочка сосредоточенно работали над приборами.

Мальчишка, после того как световые эффекты кончились, поерзал у меня на коленях, сказал:

— Расскажи сказку.

— Какую сказку? — спросил я.

— Какую хочешь.

Видно было, что мальчишка не уймется без сказки — так прочно он устроился на коленях, — я подумал и начал:

— Знаю, — сказал мальчишка.

Тогда я начал другую. Начало забыл — с середины:

— В царство славного Салтана. Знаю, — сказал мальчишка.

Я опять подумал и начал импровизацию:

— Космический корабль подходил к неизвестной планете. Это была черная планета, с черным солнцем и с черными океанами.

— Там будут чудовища разные — тахорги, — перебил мальчик. — Их будут убивать из бластеров. Знаю.

— Да-а… — сказал я. Мальчишка был силен и в фантастике.

— Ну?.. — Мальчишка поднял ко мне круглое, курносое лицо.

Тут Снегурочка обернулась от пульта и сказала:

— Отстань! Прилипала…

Мальчишка, видимо, не обидевшись, но и без всякого интереса ко мне, соскользнул с колен и опять присел на ковер, к своим игрушкам.

Мороз, не отрывая глаз от индикаторов и стрелок на пульте, сказал Снегурочке:

— Накорми гостя. Сама поешь. Впереди еще, — взглянул на часы, — полсуток.

— Уровень… — кивнула она на один из приборов.

— Прослежу, — пообещал Мороз.

Снегурочка, встав с кресла и посветив мне глазами, сказала:

— Пойдемте.

Мы пошли тем же коридором, который привел меня в рубку. Коридор удлинялся перед нами, тут же смыкаясь за спинами, мы как бы плыли в комнате, которая передвигалась с нами. Была бы полная аналогия с горизонтальным лифтом, если бы мы не шагали и металлическая дорожка не отзывалась у нас под ногами.

Хотелось спросить, как это, что комната идет вместе с нами, спросить о корабле, о них, обитателях корабля: новогодний полет у них, карнавал? Но девчонка шла такая строгая, хрупкая, что фразы, которые вертелись на языке, казались мне грубыми, могли нарушить настрой, установившийся между нами. Ладно, успокаивал я себя, дайте срок: спрошу о корабле, об экипаже. И куда летят.

Наконец открылась боковая дверь и мы оказались в белой стерильно чистой кухне: стол, три стула по сторонам. Снегурочка сказала:

— Садитесь.

Я сел за пустой стол.

— Что бы вы хотели? — спросила она.

— Что есть.

— У нас не праздничное меню.

— Ничего.

Снегурочка набрала несколько цифр на табло, стол преобразился: салат, сыр, фрукты, гранатовый сок в фужерах.

— Пожалуйста, — Снегурочка опять посветила глазами.

Может быть, этот взгляд, нестрогий, домашний, стол, полный еды, ободрили меня. Лучшего мрмента для разговора не найти. Я задал первый вопрос:

— Кто вы такие?

— Спасатели.

— Кого вы спасаете?

— Вас.

— От кого?

— От вас.

Я, конечно, понимал, что спасают не меня лично — меня они спасли, — спросил:

— Человечество?.. — Не без иронии: чудаки на корабле, маскарад.

Однако собеседница, не уловив иронии, может быть, игнорируя, ответила:

— Человечество. — Показала на стол: — Кушайте.

Я не притронулся к вилке.

— Поясните.

Снегурочка, придвинувшая было к себе салат, отодвинула его.

— Не знаете, что на Земле готовится биологический взрыв?

— Да?.. — спросил я спокойно, чувствуя, однако, что физиономия у меня деревенеет.

— Взрыва не будет, — сказала Снегурочка и поставила тарелку перед собой. Видя, наверно, что недоумение мое растет, придвинула мне фужер.

Я поднял фужер. Выпили. Я спросил:

— Откуда вы?

— Из будущего.

Фужер застыл в моей руке над столом.

— Вас что-то удивляет? — спросила Снегурочка.

— Удивляет?.. — Она так спокойно сказала «удивляет».

Снегурочка подняла вилкой ломтик помидора и положила в рот.

— Мистификация! — догадался я почти с радостью и поставил фужер.

В ответ — пожатие плеч. Может, она не расслышала? Нет, расслышала.

— Ничего удивительного, — сказала. — Спасая вас, мы спасаем себя.

Я ничего не понимал. Но перед невозмутимостью собеседницы, перед лаконизмом ее ответов ко мне вернулось чувство удивления, как там, в движущейся по коридору комнате. И чувство смущения: может быть, мои вопросы выглядят глупо и я сам выгляжу глупо?

Снегурочка тем временем дожевывала второй ломтик помидора.

Собравшись с духом, я сказал:

— Если вы сейчас не объясните мне все, я пойду к Деду Морозу. — Я показал на дверь.

— Как вы сказали? — с любопытством спросила Снегурочка.

— К Морозу, — повторил я. — На пульт.

— Его зовут Роллт. Енджи Роллт, — сказала Снегурочка.

— А вас?

— Лидди.

— Лидди, — сказал я. — Пожалуйста. Расскажите, что можете.

— Еще? — спросила она и наполнила мой фужер — для успокоения.

— Не надо. — Я отстранил рдяную влагу. — Расскажите мне все!

Салат в тарелке она съела наполовину и теперь, посмотрев — мне показалось, с сожалением, — на приятно уложенные кружочки, оставила тарелку в покое.

— В тысяча девятьсот девяносто шестом году, — сказала, — эксперименты над генами в ваших лабораториях выйдут из-под контроля. Бактерии-мутанты вырвутся на свободу. Начнутся эпидемии, безумие, — Лидди кивала на каждом слове. — Миллионы смертей…

Нет, она не шутила. Она перечисляла, что произойдет, если мутанты вырвутся на свободу…

— Но ничего этого не будет, — закончила она перечисление. — И тысяча девятьсот девяносто шестого года не будет.

— Года не будет?..

— Он к вам не придет. Будет тысяча девятьсот девяносто седьмой.

Это было непостижимо, я откинулся на спинку стула. Лидди взяла с блюда фрукт, похожий на авокадо, итут же положила его обратно, видимо не решаясь предложить мне. Я старался осмыслить услушанное: верить или не верить?

— Вы меня разыгрываете? — спросил я наконец. — Вы с карнавала?

— Мы из две тысячи восемьсот семидесятого года.

— Девятьсот лет! — воскликнул я. — И вы это можете сделать — уничтожить год?

— Мы это делаем. Слышите?

Корабль мелко дрожал от рвущегося позади него пламени.

— Что это горит? — спросил я.

— Время.

— Знаете, какой сумбур вы сделали в моей голове? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она и предложила мне авокадо.

Возвращались мы тем же коридором и так же: отсек двигался вместе с нами.

Роллт спокойно сидел у пульта и, кажется, был доволен. Мальчишка лежал рядом в кресле вверх животом и числом 1997, дремал, ручонка свесилась с кресла, мальчик не заметил этого.

— Роллт! — воскликнула Лидди. — Он ведь совсем заснул! — Взяла малыша на руки, перенесла на диван: — Одуванчик ты мой!..

Мальчишка похлопал полусонно глазами.

— Маленький! — Лидди склонилась, чтобы свет не падал мальчугану в глаза. — Спи!

— Отнеси его, Лидди. Сама поспи, — сказал от пульта Роллт.

— А ты как? — спросила Лидди вполголоса, не оборачиваясь.

— Все налажено. Иди спи. Я тут поговорю.

Лидди, подняв малыша на руки, пошла к двери. Роллт нежно поглядел ей вслед.

Пригласил меня сесть рядом, в кресло, где прежде сидела Лидди. Я сел, Лидди в это время прикрывала за собой дверь одной рукой — другой обнимала мальчишку.

— Если что — вызовешь, — сказала она. Роллт кивнул.

— Внучка? — спросил я, когда Лидди ушла.

— Жена, — ответил Роллт и, предваряя вопросы на эту тему, сказал спокойно: — Ей двадцать четыре года, мне — двадцать восемь.

Кажется, надо было привыкнуть ко всему необычайному на корабле, но я не сдержался: жестом обвел подбородок, намекая на его бороду.

Роллт ответил вопросом:

— А что, у вас не носят бород?..

С Роллтом разговаривать было легче. Хотя я и не переставал удивляться на каждом слове, но с ним было раскованнее. Он не смущал меня блеском глаз, холодностью. Хотя — какая у Лидди холодность? Как она сказала: «Одуванчик ты мой…» Изложив возрастные данные, Роллт улыбался. Борода его уже не казалась страшенной, брови суровыми. Карие глаза были просто внимательными, обращались на меня, на пульт — больше на пульт. Я кашлянул, намереваясь заговорить, Роллт кивнул: можно.

— Лидди, — начал я, — сказала мне необычайные вещи.

— Это она умеет, — согласился Роллт.

— Неужели это правда? — воскликнул я.

— Насчет года? — улыбнулся Роллт.

— Да.

— Мы его не пустим на Землю.

И тут не легче.

— Но, позвольте, — я пытался взять себя в руки. — Отнять у каждого человека год жизни…

— Дешевле и лучше, чем лишить жизни полностью.

— Не согласен! — решительно возразил я.

— Вы ничего не поняли? — спросил в упор Роллт.

Вопрос отрезвил меня. Я даже немного съежился.

— Эксперименты над генами, — медленно заговорил Роллт, — подошли к критическому порогу. Расшифрован наследственный код, аминокислоты расщеплены на атомном уровне. В лабораториях выращены химеры. Им даже нет названия — в научном языке не хватает слов. Через месяц-другой мутанты вырвутся из лабораторий. Никто не готов к борьбе с их полчищами — Лидди рассказала вам…

Роллт отвлекся, чтобы умерить на пульте мерцание одного из тысячи огоньков.

— В эту минуту, — снова обернулся ко мне, — на столе у президента Ассоциации биологических исследований план работы на предстоящий год. План не будет подписан.

— Вы…

— Мы его не убьем. Он умрет сам. Умрут все, кому суждено умереть в тысяча девятьсот девяносто шестом году.

Я промолчал.

— Вице, — продолжал Роллт, — который сменит президента, план не подпишет. Биологической катастрофы не будет.

Я, кажется, начал кое-что понимать.

— Этим мы спасаем не только вас, — закончил Роллт, — но и себя.

— А время? Год?

— Время сгорает в звездах. Об этом знают ваши ученые. Какой-то отрезок мы сожжем сами.

Сжечь время?.. Я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Или это мне снится?.. Однако Роллт, живой, решительный сидит рядом, в иллюминаторах рвется пламя. Роллт сжигает время… «А на Земле? — думаю я. — Что творится в эти часы внизу?» Невольно упираюсь глазами в пол. Роллт не замечает моего смятения. Как он спросил: «Вы ничего не поняли?»…Холодок ходит у меня по спине. Боже мой, уничтожить год!..

За бортом корабля клокочет вулкан: сгорает время. Не могу удержаться от восклицания:

— И это делаете вы двое?..

— Есть решение, — с неохотой говорит Роллт. — Необходимое…

— Значит, вы знаете наши дела?

— В общем… — так же неохотно говорит Роллт. — Частная жизнь для исследований запрещена.

Этой фразой он, кажется, кладет границу нашему разговору. «Извините…» — говорю я про себя — мне неудержимо хочется спрашивать. Однако Роллт вскидывает бороду, упрямо смотрит на пульт, игнорируя мое любопытство и нетерпение. Впрочем, какое я имею право вторгаться в планы и в помощь, которую нам оказывают потомки?.. Я еще раз оглядываю кабину, пульт. Необычайное совершенство линий, мягкие краски стен, потолка действуют умиротворяюще. И только дрожь корабля, пламя за иллюминаторами показывают, какая производится здесь работа. И хотя трудно поверить в реальность происходящего: мое спасение, разговоры, игрушки, наконец, разбросанные по полу, — все говорит о реальности и непостижимых масштабах происходящего. Пытаюсь мысленно — Роллт работает над приборами — поставить несколько вопросов себе, попытаться на них ответить. Кто принял решение помочь нам? Как решение было принято? Правительство у них там, в будущем? Если правительство — всемирное? Кем работают Роллт, Лидди?.. Количество вопросов растет как лавина. Но Роллт по-прежнему не отрывает от пульта глаз, а я не могу ответить себе, а догадываться у меня не хватает воображения.

Наконец, когда Роллт отрегулировал еще несколько огоньков на панелях, отнял руки от кнопок, я не выдерживаю и с прямотой невежи спрашиваю:

— Как вы живете? У себя, там?..

— Так, — отвечает Роллт. — Ничего. У нас свои проблемы.

Чувствую, что начинаю надоедать собеседнику. Робко, нерешительно все же спрашиваю:

— Как вы меня спасли?

— Автоматика, — коротко отвечает Роллт, не отрывая глаз от приборов.

Тут мне приходит мысль: что будет со мною дальше?

— Да, — соглашается Роллт. — Задача…

Это, несомненно, ко мне. Он угадал мою мысль?.. Угадал. И мне надо готовиться к расставанию. Но. господи, надо запомнить это мгновенье! Сказка это, фантастика?.. Гляди, говорю я себе, запоминай. Что бы это ни было, оно никогда не повторится.

Я глядел и запоминал: глаза Роллта, игрушки на полу — конек, рыба, трехколесный автомобиль… Ничего мне не снится. Мысленно перебираю в уме катастрофу на спутнике, крыло, ужин с Лидди. Было это, было, говорю себе. И сейчас вот оно — ковер на полу с оленем, у оленя две пары рогов. Почему? Каприз художника или у них там такие олени? Что у них еще?..

В лобовое стекло глядит плотная темнота. Ни звезды, ни блеска городов под крылом, хотя это новогодняя ночь, Земля цветет огнями иллюминаций. Такой плотной тьмы я никогда не видел. Но я не спрашиваю о ней Роллта. Очевидно, океан времени надо сжечь в самый короткий срок. Очевидно, корабль обгоняет течение времени, — это доступно Роллту, Лидди.

Опять приходят вопросы. Мысли пляшут в мозгу, разбегаются. Девять веков! Масштаб парализует сознание.

Роллт, кажется, дремлет над пультом. Поют приборы.

Наконец бородач поднимает голову.

— Я опущу вас на Поворотном, — говорит он. — Согласны?

Это все. Это конец. Они улетают дальше. Но что он спросил? Согласен я на Поворотном? Мыс, на нем станция слежения. Я почти дома.

Киваю в ответ.

— Мы начали, — говорит Роллт, — с Меридиана перемены дат. Тут наш путь и окончится. Вас мы догнали восточнее.

— Да, — соглашаюсь я.

Роллт наклоняется к микрофону:

— Лидди.

А мне не хочется, чтобы Лидди пришла. Не хочется, чтобы необыкновенное кончилось. Они улетят, исчезнут. Попросить Роллта, чтобы взяли меня с собой? Безумная мысль!.. А разве не безумно мое спасение? Эта встреча?..

Входит Лидди — такая же, с ясным, чудодейственным взглядом. Роллт поднимается с кресла. Я тоже встаю: прощайте мечты, просьба, чтобы Роллт и Лидди взяли меня с собой… Лидди садится на место Роллта.

— Прощайте, — протягивает мне руку.

Пожимаю кончики пальцев — ощущение, будто касаюсь бутонов цветка.

Выходим с Роллтом из рубки.

— Наденете мой скафандр, — говорит он, пока идем коридором. — Он прост и удобен. Но дарить его вам я не могу. Как только приземлитесь, сбросьте его и отойдите в сторону. Он сгорит. Не пытайтесь тушить.

Он помог мне надеть скафандр. На пороге шлюзовой камеры он сказал:

— Опуститесь в тысяча девятьсот девяносто седьмом году. Никому не говорите об этой ночи, о встрече. Если же вам придет в голову описать все это, сделать рассказ, поставьте в подзаголовок — фантастический. Только в этом случае, — улыбнулся он, — вам поверят. Хотя бы мальчишки.

Дверь камеры начала закрываться.

— Всего! — сказал Роллт, помахал рукой.

Пламени за бортом не было. Корабль прошел Меридиан перемены дат и теперь летел над Землей ради меня. Автоматы открыли люк, катапульта выбросила меня. Несколько секунд я летел над кораблем, пока не потерял инерцию, потом корабль ушел вперед, исчез. Внизу ясно обозначалось Японское море, мыс Поворотный.

Снижаясь на спусковых ракетах — парашютов скафандр не имел, — я вспомнил, что не задал Роллту и Лидди еще одного вопроса: почему на груди у мальчишки стояло число 1997? Поразмыслив однако, решил, что у людей будущего свой юмор…

Приземлился я на побережье, километрах в двух от станции Слежения. Сбросил скафандр, отошел в сторону. Не прошло минуты, как скафандр вспыхнул, — пришлось отойти подальше. Когда пламя погасло, ни выжженного круга на почве, ни пепла — ничего не осталось. Наверно, и корабль, подумал я, из того же состава. В случае аварии… Ни следа не должно остаться в настоящем и в прошлом. У представителей двадцать девятого века — свои проблемы…

И эта проблема… Я шел под звездами к станции — к горстке огней, брошенной в темноту. Спасают нас — спасают себя. Связь времен. Скрытая и непонятная для нас связь. Но она существует. Существуем мы и они. Одновременно и через пропасть времени… Голова от этих мыслей кружилась. Зато было понятно, что люди далекого будущего творили подвиг. И сделали это просто, буднично. Даже не подав знака, что спасли нас от гибели. Наверно, так надо. Наверно, в этом скрытая диалектика.

Станция Слежения рядом. Я остановился, поднял голову. Тысячи звезд глядели мне в глаза. Тысячи костров, дающих жизнь планетам, миллионам живых существ. Время сгорает в звездах, сказал Роллт. Если подумать — действительно: любая звезда сожжет атомные запасы ва миллиард лет и погаснет. А звезды живут. Так что же такое — время? Энергия? Сама жизнь? Не свет, не тепло заставляют жить каждую клетку — время. Свет, тепло — лишь производные от времени. Это, наверно, поняли в двадцать девятом веке. Заставили время подчиниться, служить себе. Если надо — научились сжигать. У них свои проблемы…

Всю жизнь с той ночи я искал доказательства, что природой, людьми хоть как-то замечен трагически пропавший год. Не потому, что мне хотелось доказать истинность случившегося со мной происшествия. Я уважаю Роллта и Лидди, чтобы ловить их на слове. Но мне самому хотелось убедиться, что бывшее со мной — было, что год миновал, проскочил, исчез бесследно.

Президент Ассоциации биологических исследований скончался, на его место стал другой человек, и теперь, когда рассекречены архивы, подтверждено, что план опасных исследований не был подписан. Умерли в новогоднюю ночь многие, но над планетой свирепствовал грипп какого-то нового вида — в конце века вообще гриппы росли как грибы, и все новые, — повышенная смертность была отнесена на счет болезни.

А в остальном доказательства — так, пустяки.

Мировая кинозвезда Элен Зюсс воскликнула первого января:

— У меня на лбу появилась морщинка. Трагедия!

Трагедия обошла все газеты мира, но она мне ничего не доказывает.

Другой всемирно известный актер, увидя наутро в зеркале постаревшую, помятую физиономию, сказал:

— Кутнул же я в эту ночь!..

У остальных, как я говорил вначале, в момент смены старого и нового года проявилась на миг замедленность, мгновенный сбой, но кого я ни спрашивал, никто этому не придал значения. Новогодняя ночь — кто не был навеселе?..

И только деревья… У них появилось лишнее годовое кольцо.

Но этого не превратишь в доказательство. Да и зачем?

Я все же решил изложить эту историю, написать рассказ. Но, следуя мудрому совету Роллта, ставлю в подзаголовок рассказа — фантастический.

А что было — то было.

Хотя календари с тех пор — все, как один, — отстают от времени на год.