После репетиции Николас ждал меня на парковке. Он стоял, опершись на блестящий черный кабриолет.

Венди толкнула меня плечом:

— А он опять пялится на тебя. Похоже, он псих. Кстати, ты знаешь, я слышала, что его мамаша лежала в больнице.

— В больнице?

— Да, для душевнобольных.

— Хей! — прокудахтала Мелисса. — А ведь вы, похоже, созданы друг для друга.

Я хотела ударить ее, но Венди меня опередила. Она хлопнула Мелиссу по руке и возмутилась:

— Ты что, совсем сбрендила?!

— Привет, Силла, — окликнул меня Ник.

Я медленно подошла к нему. Венди, Мелисса и ее бойфренд собирались поехать на старой «камри» в Эванстаун поесть гамбургеров. Я не хотел ехать с ними.

— Привет, Ник.

— Могу я подвезти тебя домой? Нам ведь по пути.

Косые лучи послеобеденного солнца, пробившись сквозь серые облака, сглаживали тени, и я рассмотрела его лицо. У него были серые глаза с зеленоватым отливом, обрамленные длинными ресницами.

— Силла? — произнес он, выводя меня из задумчивости.

— Ой, извини. — Опустив голову, я несколько секунд бередила взглядом его солдатские ботинки, а затем ответила: — Ну да, конечно, я обожаю ездить в машине.

— Отлично.

Он распахнул дверцу передо мной. Я помахала рукой Венди, догонявшей Мелиссу, и села в пассажирское кресло.

— Красивая машина, — похвалила я, не зная, что еще сказать.

— Это папин автомобиль, но спасибо.

Пока Ник обходил машину спереди, я изучала его профиль. Его нос был сломан в нескольких местах. Наконец он сел, завел мотор и выехал с парковки. Ветер трепал и ерошил мои короткие волосы. Вскоре я расслабилась, закрыла глаза и откинулась назад.

— Можно задать тебе нескромный вопрос? — послышался голос Ника.

Я вся похолодела. Он хочет спросить меня о родителях. Видимо, он воспринял мое молчание как согласие.

— Как получилось, что тебе не досталась роль леди Макбет? Я хочу сказать, ты же играла лучше всех, кто был на сцене. Намного лучше той блондинки, которой дали эту роль.

Страх отступил, и я осмелилась посмотреть на Ника. Его руки держали руль, а глаза напряженно следили за дорогой, но все же он периодически посматривал на меня. Я слабо улыбнулась:

— Спасибо. Но для меня роль не имеет значения. Это просто способ развлечься.

— Да, но… все же ты была лучшей.

Он повел плечами, и губы его тронула ухмылка, словно он таким образом извинялся за свои слова.

Внезапно мне захотелось дотронуться до него: положить руку ему на плечо или на колено. Вцепившись в подол юбки, я опустила голову и в замешательстве стала разглядывать кольца. Каждое из них напоминало мне о каком-либо слове в книге или о сохранившемся в моей памяти выражении отцовского лица. Вздохнув, я сказала:

— Мне и так повезло, что не доверили играть ведьму.

Ник промолчал, но нахмурился. Только когда мы миновали третий квартал Мэйн-стрит и свернули на Эллисон-роуд, он спросил:

— Почему?

Я отвернулась к окну, за которым проносились коричневые кукурузные поля. На фоне серого неба стебли казались почти золотыми.

— Из-за моих родителей. — Я помолчала, затем продолжила: — При подготовке к кастингу я читала про леди Макбет, но там есть сцена, в которой она переживает понесенную утрату и все время видит на своих руках кровь. — Я пожала плечами, но Ник этого не заметил, так как машину в этот момент тряхнуло. — Стокс не хотел, чтобы я участвовала во всех представлениях, не говоря уже о репетициях. Ведь стоило мне появиться на сцене, и ни один человек в зрительном зале уже не думал о Макбете или о пьесе — они все думали о моих родителях.

Облизнув пересохшие губы, я снова уставилась на свои руки. Ник не произнес ни слова, да и была ли нужда говорить?

Вскоре машина сбавила скорость и повернула на гравийную дорожку, ведущую к моему дому. Завернув, пошла по скрипучим под шинами гравийным покрытием нашего проезда.

НИКОЛАС

Я припарковал машину рядом с «фольксвагеном», чей бампер и стекло заднего вида были обклеены множеством стикеров. Неужели есть люди, которые до сих пор ездят с надписями «Спасайте китов» или с призывом голосовать за Дукакиса.

Повернувшись, я посмотрел на Силлу. Неподвижная, словно каменное изваяние, она сидела, опустив голову и рассматривая свои руки, все еще крепко сцепленные, а ее темные волосы шевелил ветер. Откуда у нее все эти кольца? Они не похожи на дешевые побрякушки из девчачьих магазинов бижутерии. В узорах из металла явно прослеживалась дизайнерская мысль, и, возможно, некоторые из них даже были драгоценными.

— Ну так что, Силла? — спросил я.

Она медленно подняла голову.

— Это твоя машина?

Она удивленно на меня посмотрела, как будто ожидала другого вопроса.

— Нет, это машина Грэм Джуди. Она ненормальная, — ответила Силла с милой улыбкой.

Я хотел расспросить ее о том вечере, когда мы впервые встретились. Может, мне все это привиделось в темноте? Сейчас Силла выглядела усталой и грустной. Я коснулся ее руки:

— Как твой палец?

— Мой палец? — Она заморгала. — А, ну… вот он. С ним все нормально. Я промыла его перекисью водорода, как ты и велел. — Она показала палец, заклеенный лейкопластырем.

— Тебе надо было быть осторожней, — произнес я, вновь вспомнив о маме.

Неожиданно Силла сделала резкое движение, словно обжегшись, схватила рюкзачок, валявшийся на полу возле ее ног, и распахнула дверцу машины:

— Спасибо, что подвез.

Повернувшись ко мне спиной, она вышла, а я морщился, глядя ей вслед; мне было обидно, хотя я и понимал, что напугал ее своим странным поведением.

— Готов делать это и дальше. Думаю, что почти все вечера буду на репетициях, — произнес я.

Она, уже готовая закрыть дверцу, замерла на мгновение, а затем наклонилась — как мне показалось, слишком поспешно.

— Я хотела спросить, о чем ты говорил со Стоксом?

— Я хочу попасть в сценическую труппу.

Силла улыбнулась, широко и искренне:

— Отлично. — Лицо ее вновь приняло задумчивое выражение. — Ну пока, Ник.

— Спокойной ночи, Силла.

Я поборол безумное желание дождаться, пока она дойдет до двери, завел мотор и выехал на дорогу.

СИЛЛА

Застыв на пороге, я прислушивалась к скрипу шин по гравию. Ник уехал. Меня охватила дрожь, когда я подумала о том, что ждет меня дома. Может, надо было пригласить Ника и познакомить его с Грэм Джуди? Но тогда мне было бы еще страшнее.

Я прижалась лбом к холодной входной двери. Из дома доносились непринужденно-развязные напевы Джонни Митчелл, одной из любимых исполнительниц Грэм. «Ты — как священное вино в моей крови», — пела она.

Сейчас неплохо было бы изобразить веселье. Я представила, как надеваю голубую, точно вода в горном озере, маску с серебристыми разводами, спиралью опоясывающими прорези для глаз, и открыла дверь.

— Это ты, Друсилла?

С глухим стуком мой рюкзачок упал на пол возле порога.

— Да, Грэм, это я.

— Джуди, — поправила она, не отрываясь от журнала и даже не взглянув на меня, когда я вошла в кухню.

Придвигая к себе один из стоящих у стола стульев, я в очередной раз представляла, как открываю книгу заклинаний и выпускаю наружу неведомых и ужасных демонов, заключенных на ее страницах. Сейчас книга была спрятана наверху, в моей спальне, под матрасом. Опершись подбородком на сложенные руки, я прочитала название журнала Джуди — «Мама Джонс».

— Интересно? — спросила я.

— Да как тебе сказать… в общем, в нем есть все, для того чтобы я чувствовала себя информированной и озлобленной.

Швырнув журнал на стол, она улыбнулась. Ее улыбка смахивала на оскал маленького голодного терьера, но за последние недели я поняла, что у Джуди это считается проявлением дружественных чувств. Когда она явилась на похороны, мы все решили, что она типичная городская стервятница, приехавшая помусолить неприятные подробности страшного убийства, взбудоражившего наш маленький город. Риз всеми силами старался отвадить ее от нашего дома, а она в конце концов хлопнула его по плечу и сказала:

— Я была любимой мачехой вашего папочки, так что не путайся под ногами и дай мне приготовить ужин.

Ми у моего брата, ни у меня не нашлось никаких возражений. Она как-то показала нам фотографии, где мы, еще маленькие, вместе с ней, мамой и папой сняты во время поездки в Сент-Луис, хотя ни у меня, ни у Риза не сохранилось никаких воспоминаний об этом. Появление Джуди стало для нас благословением свыше, потому что она отлично разбиралась в управлении банковскими счетами и помогла нам выгодно разместить деньги, полученные от компаний, с которыми родители заключили договора страхования жизни.

Ее абсолютно белые волосы были достаточно длинными, она заплетала их в косы и укладывала вокруг головы в виде короны — такую прическу она сделала сразу после того, как я подстриглась очень коротко. Этим она выразила, как могла, свою солидарность. Я не говорила Джуди о том, что избавилась от своих волос, потому что их кончики были испачканы кровью моей матери. И всякий раз, когда волосы касались моей шеи, я вспоминала разговор с шерифом Тоддом. Мы сидели, обхватив чашки с остывшим кофе, и мои волосы слиплись от высохшей крови.

— Силла, радость моя, ну скажи же, ради бога, о чем ты думаешь?

Я растерянно заморгала.

Бабушка Джуди вздохнула и потянулась к бокалу с бурбоном, а затем продолжила:

— Хотя я и так знаю. — Одним движением запястья она опрокинула в себя напиток и, указав на окно кухни, спросила: — А кто этот парень, с которым ты приехала?

— Он новенький в нашей школе. Николас Парди. — Я встала и пошла к раковине, чтобы налить себе воды, а заодно принести Джуди еще льда для бурбона. — Он внук мистера Харлая.

Когда я снова вернулась к столу, Джуди сидела, откинувшись на спинку стула, ее лицо было хмурым и задумчивым.

— Ага, так он живет в том доме в лесу, верно? Твой отец встречался с одной девочкой оттуда, когда учился в средней школе.

— В самом деле?

— Да. Дейзи, или Делайла, или еще как-то там… не могу вспомнить. Они расстались за несколько месяцев до того, как он встретил твою маму. Все произошло так внезапно, что я с трудом в это поверила. Но потом твой отец уехал в колледж, ну и все прочее. Да и вообще, нет ничего хорошего в том, чтобы связывать себя какими-либо отношениями.

Я потерла свои замерзшие ладони, и при этом мои кольца издали звук чокающихся бокалов.

— Он тоже решил участвовать в постановке, а потом предложил подвезти меня, нам же по пути, — добавила я.

— Как галантно!

Я посмотрела на Джуди. Она положила лед в бокал и сделала глоток. Ее длинные пальцы были шишковатыми и морщинистыми, как, впрочем, и все тело, но на ногти был аккуратно нанесен слой лака. Джуди вновь отхлебнула бурбона и, не опуская бокала, посмотрела на меня сквозь стекло. Сделала хороший глоток и, не отрывая бокала от губ, смотрела на меня сквозь его стекло. Она никогда не приставала с расспросами, а просто ждала, когда я ей сама все выложу. Именно так она узнавала обо всем, и никто не считал ее назойливым человеком, сующим нос не в свои дела. Она была терпеливой.

— Он клевый парень, — сказала я.

— Сходи с ним на свидание.

— Бабушка!

— А почему нет?

— Да я просто… ну, я не знаю.

«Когда он смотрит на меня, мне кажется, я куда-то улетаю».

— Есть какая-то причина? У него что, несвежее дыхание? Он некрасивый?

Я молча пожала плечами.

— Конечно, ты не обязана встречаться с ним, если он тебе не нравится.

— Да нет, я… он симпатичный. — Я заерзала на стуле.

С мамой мы никогда не обсуждали подобные темы; все ее советы относительно мальчиков сводились к тому, что нельзя целоваться на первом свидании. А бабушка Джуди, наверное, решила, что я уже встречалась с кучей парней.

— Тогда в чем проблема? — настаивала она.

— Да не нравится мне все это.

— Ага! — Закатив глаза, Джуди придала своему лицу драматическое выражение. — Это просто отговорка. Тебе необходимо выйти из своего замкнутого мирка, освободить сознание.

— Я не могу.

Бабушка Джуди пристально посмотрела на меня.

— Пойми, я просто… — Я лихорадочно пыталась подобрать слова, способные описать мое состояние. — Вряд ли его первое впечатление обо мне было хорошим.

«Хотя, кажется, это его не сильно волнует», — под) мала я.

— Понятно. — Джуди взяла мои руки в свои. — Но, милая, тебе бы пошло на пользу пообщаться с тем, кто не знал тебя до всего произошедшего.

Прикусив щеку, я в задумчивости уставилась на наши руки: мои были бледными и казались слишком тонкими для тяжелых колец. Руки бабушки, хоть и морщинистые, выглядели аккуратно и ухоженно.

— Я так сильно изменилась? — шепотом спросила я, уже зная ответ.

Она сжала мои пальцы так, что кольца больно впились в кожу.

— Просто ты увяла и поблекла. Тебе нужно хорошее романтическое приключение, которое напомнит тебе о любви и разбудит твое сердце.

Ну все, с меня довольно! Отчаянно покраснев, я отстранилась:

— Мне нужно делать домашнее задание.

Слава богу, бабушка всегда знала, когда нужно остановиться. Вновь откинувшись на спинку стула, она бросила:

— Ужин в восемь.

НИКОЛАС

По всем радиостанциям, которые здесь принимали, крутили либо кантри, либо фолк-рок, поэтому я хранил пакет с компакт-дисками на полу, под пассажирским сиденьем. Время от времени я совал туда руку и вытаскивал диск наугад. В тот день мне достался альбом Эллы Фитцджеральд. Диск принадлежал еще моей матери, он был старый и поцарапанный, поэтому большая часть композиции «Над радугой» попросту проскакивала.

Скрипело и шипело всего полторы минуты, и за это время я успел доехать до своего дома. Может, даже хорошо, что мне не удалось послушать песню — сейчас она бы только раздражала и мешала думать.

Почему я не попросту не остановил машину на обочине и не спросил Силлу о том, что видел на кладбище? Тогда она не смогла бы убежать. Но с моей стороны это, наверное, было бы грубо и невоспитанно.

Однако я не мог просто забыть о том вечере. Каждый раз при взгляде на Силлу мое сознание наполняли образы матери с обклеенными пластырем пальцами, и от них не так-то легко было избавиться. Я также видел Силлу, стоявшую на коленях перед начерченным на земле кругом в сумраке кладбища.

Я с силой сжал руль. Мне не хотелось возвращаться в прошлое, не хотелось портить нынешнюю жизнь; просто нужно было потерпеть эти несколько месяцев, а затем я уеду, порву все связи с отцом, Лилит и с этим поганым местом, где повсюду витал дух безумия.

Однако… как же Силла?

Обругав себя, я заехал в гараж и остановился. Сейчас здесь стояли две машины: еще один отцовский кабриолет и шикарный «гранд чероки» Лилит. То, что они оба были дома, лишь ухудшило мне настроение. Я не хотел забивать свою голову мыслями о том, чем они занимались весь день. Выйдя из салона, я взял с заднего дивана свой матерчатый рюкзачок и, перекинув его через плечо, прошел сразу в кухню. Я надеялся незаметно пробраться в спальню и сделать вид, что последние два часа я готовил домашнее задание.

Но не тут-то было: в кухне была Лилит в цветастом фартуке, повязанном вокруг талии, словно она домохозяйка. Ее длинные ногти были в засохшей крови, так как она потрошила тушку цыпленка. Я едва не расхохотался: эта работенка как раз для нее.

— Привет, — сказал я, прежде чем она успела попенять мне на то, что я выгляжу хмурым и неприветливым.

— Ник! — Она улыбнулась и взяла полотенце с гранитной столешницы, чтобы вытереть руки. — Ты так поздно. Ведь раньше ты никогда не задерживался.

Я замер, раздумывая, стоит ли соврать или лучше не рисковать. Все равно рано или поздно я бы попался.

— Никогда.

— Так где же ты был? — спросила она после недолгой паузы.

— Да тут рядом.

Я пододвинул к себе один из стоявших в проходе высоких барных стульев и сел. Па столе была миска фаршированных маслин, а возле нее керамический цыпленок, державший яйцо с надписью: «Кухарка пришла первой». Я сунул в рот маслину.

— А что на ужин?

— Цыпленок с салатом «Капрезе».

— А где папа?

— Наверху, в кабинете.

Я съел еще одну маслину. Хватит ли этих нескольких минут общения, чтобы меня на сегодня оставили в покое и я мог провести вечер в одиночестве? Это всецело зависело от настроения Лилит, которая продолжала потрошить цыпленка. Мачеха была выше меня и даже выше отца. Худая и угловатая, она напоминала насекомое; ее черные волосы всегда были идеально уложены, даже во сне, а ее привычка выгибать бровь, когда она была чем-то недовольна, приводила меня в бешенство.

— Ну, ладно, — сказал я, вставая, — увидимся позже.

Лилит кивнула, а я, отвернувшись от нее, стал изучать рисунок на кафельных плитках, уложенных на кухонной стене в шахматном порядке.

— Ник?

— Да? — Я не повернулся, догадавшись по ее тону, что она хочет свалить на меня какую-нибудь работу.

— У нас ведь есть в доме фонари: один лежит в прихожей перед дверью кладовой, и еще один — прямо за дверью в подвал.

— Ну да, и что? — Я скорчил гримасу.

— С ними же легче шататься в темноте по незнакомым местам.

Я затаил дыхание.

Зажурчала вода, затем я услышал, как хлопнула дверца духового шкафа. У меня было такое чувство, словно Лилит стоит совсем близко ко мне и водит своим шершавым, как у ящерицы, языком по моей шее, вдыхая запах моего страха. В эту игру она играла постоянно тех пор, как мы познакомились. «Я знаю, чем ты занимаешься, Ники, и я в любое время, могу рассказать об этом твоему отцу», — как будто шептала она. Я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Отец тоже слышал, как я каждый вечер уходил из дома, но вряд ли им известно о Силле и кладбище. Я обернулся и ослепительно улыбнулся:

— Я возьму фонарь, спасибо.

Я стал подниматься по крутой лестнице, ведя рукой по стальным перилам, и вскоре оказался на чердаке, где находилась моя спальня. Здесь был жуткий беспорядок, и мне он нравился; я не любил проводить время в идеально убранных комнатах этажом ниже. Стены были обклеены рекламными плакатами фильмов и флаерами, снятыми мною со щитов для объявлений. Они были разноцветными, как конфетти, и напоминали о том, что я когда-то любил и чего мне так не хватает в Йелилане. Здесь не было ни панк-рока, ни кофеен, ни Линкольн-сквера, а выпить можно было лишь в баре на углу, рядом с «Королевской сыродельней».

Швырнув рюкзак на письменный стол, я достал диск и вставил его в проигрыватель. Шипение и треск быстро сменились гулким звучанием барабанов и мелодичным перезвоном клавишных. Я увеличил громкость, а потом вытащил из-под кровати небольшую шкатулку.

Она была старой и изрядно обшарпанной, однако изображение на крышке еще не стерлось: летящие на фоне пурпурного неба черные птицы. Торчавший в замке ключ был сломан из-за того, что я швырнул шкатулку об стену после маминой смерти. Через пару лет мне все же удалось ее открыть. Я снял покореженный бронзовый замок и отложил его в сторону.

Внутри шкатулка была разделена деревянными перегородками на восемнадцать ячеек, в которых хранились флаконы из тонкого стекла, наполненные самыми разными материалами: порошками, кусочками металла, засохшими лепестками, семенами, опилками и даже мелкими рубинами. Каждый флакон был снабжен наклейкой с надписью, сделанной аккуратным почерком: кармот, железо, костный порошок, крапива, чертополох, змеиная чешуя и еще много чего. В трех ячейках лежали листы черного пергамента, тонкие длинные полоски воска и катушки разноцветных ниток. Это были инструменты для маминой работы. Заостренное птичье перо она использовала как иглу, чтобы проткнуть палец и добыть немного крови. Я погладил пестрое оперение. Перо индейки, предположил я. Мне никогда в голову не приходило спросить ее обо всем этом.

Я встал, сорвал со стены несколько рекламных листовок, разорвал их на мелкие части и снова опустился на колени. Яркие, бесформенные обрывки устлали пол. Я разровнял их ладонью, взял флакон с надписью «Святая вода» и открыл его. Макнув перо в воду, я начертил круг на своей левой ладони. Я не сильно давил, так как не хотел оставить порез. На этот раз не хотел.

Когда я был маленьким, мы с мамой сотни раз играли в эту игру. Она чертила на моей руке круг и внутри него рисовала семиконечную звезду, но уже своей кровью. Мне было щекотно, я смеялся, но никогда не отдергивал руку. Закончив, мама целовала все мои пальцы, один за другим, и повторяла, что я сильный. А затем резко протыкала острием пера и мою ладонь. Моя кровь смешивалась с ее, и по всему телу разливалось приятное тепло, меня охватывал странный трепет. Мама прижимала свой палец к испачканной ладони и оставляла отпечатки на клочках бумаги. При этом мы вместе шептали: «Бумажки, летите далеко, залетайте высоко и следите за мной».

И сейчас я повторял всю процедуру здесь, сидя на полу чердака. Сначала круг из воды, затем семиконечная звезда, начерченная кровью. Вода смешивалась с кровью, отчего звезда по краям розовела. Сейчас мне тоже было щекотно, но я не смеялся. Смех застревал у меня в горле, словно обломок камня. Я прижимал палец к клочкам бумаги и бормотал: «Бумажки, летите далеко, залетайте высоко и следите за мной».

На секунду мне показалось, что все это чушь. Воспоминания о маме причиняли боль. Она обманывала меня, дразнила, заставляла верить в магию, которой в действительности не существует. Но стоило мне подумать о ее радостной улыбке, как рваные лепестки бумаги начинали трепетать и кружиться в воздухе, словно подгоняемые ветерком.

Я остановился. Мои ладони заскользили по полу, и все успокоилось. Клочки бумаги плавно опустились на пол. Я убрал флакон со святой водой в шкатулку, захлопнул крышку и задвинул ее под кровать. Убирая бумагу, я думал о том, как в детстве ложился спать, а перед моими глазами трепетали разноцветные звездочки. Они медленно кружились в хороводе и были для меня дороже, чем мягкие медведи или могучие рейнджеры. Мама говорила, что удержать звездочки в воздухе может только любовь, и, пока они парили надо мной, ничто не могло причинить мне вред.

А теперь я горстями сгребал разорванную в клочья бумагу и бросал ее в мусорный мешок.

Мне было всего восемь лет, когда первая ярко-желтая звезда, покрытая пыльным саваном, медленно упала на пол.