Вокруг меня столпились несколько человек, от них сильно воняет. Я узнаю голос того, кто недавно назвал меня «малышом Мето». Наверное, он же приложил мне сейчас палец к губам. Это излишне, у меня уже нет никакого желания говорить. Кто-то подает голос:

— Вот этот? Невзрачно ваш повстанец выглядит. Что ж, завтра можете отвести его к остальным.

Чувствую его дыхание у своего лица, будто он хочет прочесть мои мысли. Потом он садится на корточки. Я немного расслабляюсь. Мне кажется, что под «остальными» он имел в виду моих друзей, и значит, мы скоро увидимся. Вот он поднимается. Но прежде чем уйти, добавляет:

— Не больно-то радуйся, малыш. Тебе еще нужно заплатить по счету.

Слышу голос Клавдия! Если бы я мог плакать, то разревелся бы от счастья.

— Мето, я здесь. Они принесли тебя в наш загон. Береги силы.

— Клавдий! Ты один?

— Сейчас да. Давай сниму твою повязку.

— Но что с остальными? Они живы?

— Да, не волнуйся. Марк, Тит и Октавий скоро вернутся. Они отрабатывают водяной наряд.

Он возится с повязкой. Через несколько минут я чувствую, как давление ослабевает, мое бедное загнутое ухо расправляется и больше меня не беспокоит. Но я по-прежнему ничего не вижу. Клавдий разматывает с моей шеи веревки, теперь мне легче дышать.

— Главное, не старайся разлепить веки. Шаман заклеил тебе их, когда ты находился в Промежутке. Я должен подождать, прежде чем начать операцию, пусть вода остынет. Не хочу тебя обжечь.

Слышу, как он шевелит пальцами воду, чтобы она скорее остыла. Он очень осторожен, а мне хочется, чтобы все побыстрее закончилось. Клавдий склоняется надо мной, и я морщусь: от его рук прямо-таки разит. Но я молчу: не хочу его отвлекать.

— Не пытайся открыть глаза, пока я тебе не разрешу. Это займет некоторое время.

Я стараюсь расслабиться и не мешать ему. Вначале глаза сильно жжет, но постепенно кожа привыкает. Не дождавшись разрешения, я с трудом приоткрываю правый глаз. Клавдий почти такой, каким я его помню, только на лице бурые разводы, а волосы блестят — должно быть, он тоже давно не мылся, как и все здешние обитатели.

Ну вот, кажется, он закончил.

— Давно мы покинули Дом?

— Скоро три недели.

— Вы с тех пор не мылись?

— А что, так заметно? Мы требуем у них помывки каждый день. Они в ответ только ухмыляются. Здесь от всех воняет, и все к этому привыкли. У Октавия все тело исцарапано. Он ужасно мучается и во сне расчесывает ссадины до крови.

— Мне кажется, мы здесь не ко двору пришлись.

— Сразу после боя еще хуже было: оскорбления, побои, унижения… Они издевались над нами. Их главари распорядились соорудить на скорую руку загон, даже обнесли частоколом, якобы призванным защитить нас от насилия со стороны некоторых членов братства. Мы здесь вроде домашних животных. Сейчас они чуть расслабились, но все еще косо на нас поглядывают. Когда мы выходим из загона, нередко получаем пинки и зуботычины. Только Тита они не трогают.

— А ты знаешь, почему?

— Он произвел на них впечатление во время битвы. Говорят, он один уложил семерых солдат.

— Семерых?.. Ну а мы, в чем наша вина?

— Из-за нашего побега Рваные Уши потеряли несколько человек. Но еще больше они злятся из-за того, что исчезли тела их друзей.

— То есть?

— Ну, они поняли, что в конце битвы большая часть погибших и раненых были похищены людьми из Дома. А здесь считается, что человек, которому Шаман не заклеил глаза, никогда не достигнет «иного мира».

— Так мне заклеили глаза, потому что считали, что я умру?

— Возможно. Не знаю. Мы тут не все понимаем.

Вот подходят еще трое моих друзей и жмут мне руку. Марк едва сдерживает слезы. А я наконец счастлив, мне хочется обнять их всех и больше не выпускать.

Когда я просыпаюсь, мои друзья все еще спят. Слышу их ровное дыхание, как это было прежде, в спальне Дома. Мне теперь лучше. Рядом с ними мне кажется, что все будет хорошо.

Из головы у меня не выходят слова одного из их главарей. Я должен «заплатить по счету» за исчезнувших бойцов. Неужели они думают, что мы по собственной прихоти вовлекли в эту бойню десятки людей? Что нами руководят их враги, что мы — предатели? Я был так счастлив узнать, что друзья мои живы и невредимы, что даже не спросил о судьбе тех, кого мы вовлекли в мятеж почти насильно. Мне трудно оценить число спящих в загоне. Я верчу головой и вижу, что они лежат в нишах, выдолбленных в скале. Кое-где стоят лестницы, позволяющие добраться до верхних ярусов. Всего ниш около десятка. Поворачиваюсь в другую сторону и вижу набитые частоколом сваи, отгораживающие нас от остальной части пещеры. Не могу разглядеть загородку как следует, там слишком темно, но думаю, что нас закрыли на засов. Итак, мы пленники. А я, привязанный к кровати, пленник вдвойне. Свет еле мерцает. Две масляные лампы стоят в небольших углублениях, вырубленных в полутора метрах от земли. За частоколом свет ярче. Это костер, разожженный метрах в тридцати от нас. На сводах пещеры пляшут огромные тени. Они поднимаются и опускаются, движутся влево и вправо. До меня доносится гул голосов, но я не могу разобрать ни слова. Но вот шум нарастает. Слышны ворчание, свист, невнятная перебранка. Очевидно, там, за перегородкой, снова какая-то стычка. Слышу звук камня, брошенного в воду, и как по сигналу гам прекращается, снова только шепот, который постепенно стихает.

Опять пытаюсь заснуть. Завтра мне будет лучше и я смогу поговорить с друзьями, если только их не отправят на какие-нибудь работы до моего пробуждения.

Они тут и молча хлопочут вокруг меня. Они улыбаются: рады, что я снова с ними.

— Я раздобыл для тебя немного еды, — говорит Марк. — Скоро они позовут нас.

— Куда?

— Заранее никогда не известно. Убирать мусор, рыть ямы, работать на кухне, подбирать на берегу всякую всячину после прилива…

— Кто-нибудь еще выжил, кроме вас?

— Нас осталось только двенадцать из пятидесяти двух бежавших. Пять Красных и семь Фиолетовых, а из слуг — никого. Все остальные пропали во время битвы.

— Пропали еще не значит погибли… Что ты знаешь, например, о Тиберии?

— Я слышал, как он звал на помощь во время боя. Кажется, он был ранен в голову. Но помочь я не смог, солдат было так много!

— Кто из Фиолетовых остался в живых?

— Брут, Флавий, Прокл, Аврелий, Деметрий, Сильвий и Луций.

— Почему же они не подошли поздороваться со мной?

— Не знаю.

— А почему меня привязали?

— Чтобы ты не слишком вертелся во сне и не сорвал повязку. У тебя большой шрам на животе, и они боятся, как бы рана не открылась. Через несколько дней сможешь сидеть.

— Вам удалось переговорить с Рваными Ушами?

— Нет. Они никогда не отвечают на наши вопросы, только выкрикивают приказы. Правда, вчера они дали нам указания, как за тобой ухаживать. А вообще они держатся особняком и шепчутся за нашей спиной. Вот уж не думал, что нам окажут здесь такой прием. Хочешь пить? — спрашивает Марк.

— Да.

Он осторожно приподнимает мне голову, чтобы я смог глотнуть воды.

— Думаю, теперь тебе лучше вздремнуть. Знаешь, ты чудом уцелел.

— А ты не был ранен?

— Я потерял сознание почти в самом начале боя и мало что помню. Проснулся я несколько часов спустя, уже в пещере.

— А что с тобой случилось?

— Неизвестно. Кое-кто считает, что это обморок от страха. Ты ведь помнишь, меня многие называли трусом…

— Я никогда так не думал. Уверен, что причина в другом.

— Возможно. Они заметили нарыв у меня на левом бедре, будто воспалившийся след от укола…

Вдруг у нас за спиной раздался резкий окрик:

— Эй, дурачье, хорош прохлаждаться!

Тон презрительный до крайности. Ему явно противно обращаться к нам.

Мои товарищи уходят, понурив голову. Не знаю, сколько времени пройдет до их возвращения.

В последующие дни боли стихают, и я постепенно возвращаюсь к жизни. У меня вдоволь времени поразмыслить о том, куда я попал. Я попросил товарищей устроить меня поближе к сваям, и теперь могу наблюдать, как живет этот мирок. Я могу разглядеть, кто куда движется, какие тут есть входы и выходы. Пещера очень велика, и обстановка в течение дня в ней меняется. Днем тут никого, зато к ночи помещение заполняется криками и смехом людей, вернувшихся с «охоты». Это их словечко, но я не вижу, чтобы они приносили какую-то добычу. Возможно, они складывают ее у входа или на кухне. К этому времени возвращаются и мои товарищи. Они кормят меня и относят в туалет, устроенный в полусотне метров от нашей тюрьмы, в дальнем углу пещеры.

Рваные Уши сильно от нас отличаются. Они не только выше нас ростом, но и намного мощнее. Занимают много места и выглядят внушительно. Их бороды и гривы зачастую очень густы, у некоторых они заплетены в тонкие косички, вроде веревок. Одеваются они странно. Я не сразу понял, что их одежка сделана из униформы, которую носят в Доме. Те же рубашки, но подпоясанные ремешком, иногда украшенные ракушками или покрытые рисунками и знаками. Их свитера светятся множеством дыр, с рваными или аккуратно подрезанными краями. Брюки у одних укорочены, у других подхвачены на икрах веревкой. Куртки украшены грубой вышивкой, для которой использованы разноцветные нити. А их лица! Забавные насечки различных геометрических форм, окрашенные темным цветом (они называют их татуировками) чередуются с красноватым рисунком, похожим на ожоги. Одни из них кажутся страшными, другие — смешными. Я узнал среди этих людей нескольких бывших обитателей Дома, из старших групп, хотя они сильно изменились и наверняка носят теперь другие имена.

Я прячусь за сваями и стараюсь не высовываться. Прислушиваюсь к их разговорам. Когда кто-то из Рваных Ушей ненароком прислоняется к сваям, я на всякий случай притворяюсь спящим. Стараюсь удержать в памяти максимум информации, которую затем анализирую в долгие часы одиночества. Вечерами мои приятели собираются вокруг меня, и мы делимся новостями.

По моим прикидкам, Рваных Ушей должно быть человек сорок, но Октавий поправляет меня, говоря, что их община насчитывает еще десяток членов, работающих на берегу и на кухне, и которых почти не видно в главной пещере.

Еще я узнал, что в целях безопасности все вместе они собираются крайне редко. Я понял, что важные решения они принимают во время собраний, называемых «кругами». Споры разгораются чаще всего вокруг ставок, которые назначаются перед матчами инча. Мне трудно поверить, что где-то в дальней части этих пещер, а может, и снаружи есть настоящее игровое поле. Ставками служат ракушки, пища и наряды на работу. Совершенно ясно, что между ними нет равенства, и, похоже, что свое место в иерархии они завоевывают поединками. Мне вспоминаются две потасовки, которые я не видел, но слышал. Друзья сообщают мне, что тут у них есть и третий вид состязаний, которые устраиваются с использованием приставных лестниц. Община делится на кланы, которые беспрестанно оспаривают друг у друга первенство, иногда с помощью силы. Еще я понял, что кроется за словом «охота». Речь идет о разбое. Почти вся здешняя пища добывается грабежом из самого Дома или захватом транспорта, доставляющего туда провизию. Иными словами, у них здесь хозяйство тунеядцев. Мне непонятно, как такое положение дел может сохраняться долгие годы. Если бы люди из Дома усилили контроль, они ослабили бы общину. А раз Рваные Уши не голодают, то, должно быть, имеют в Доме влиятельных сообщников.

Однажды вечером, когда мои друзья возвращаются в загон, Клавдий говорит мне:

— Один из их главарей, не знаю его имени, спросил, как ты себя чувствуешь. Когда он узнал, что тебе лучше, сказал, что в скором времени тебе следует ожидать вызова на Первый Круг для уплаты по счету. Речь только о нас с тобой, о зачинщиках мятежа. Как только ты встанешь на ноги, они устроят судилище.

— Что нам грозит?

— Если они докажут наш сговор с Цезарями или с Юпитером и его сыновьями, нас могут приговорить к смерти.

— Вот еще! Клавдий, ты не знаешь, где моя сумка? В ней были ценные документы.

— Материалы по естественной истории, о женских особях?

— Их называют «женщинами», Клавдий.

— Да, ты прав, о женщинах. Помнишь, ты когда-то обещал, что однажды я увижу их живую представительницу? Боюсь, не скоро это случится… Там еще была тетрадочка с нашими именами, где возле каждого стояла буква. И была серая металлическая папка с кодовым замком, который открывается комбинацией из десяти цифр. Все это у нас забрали. Они сказали «Посмотрим потом». Если хочешь знать мое мнение, нам едва ли удастся вернуть эти вещи.

— Особенно если после судилища нас убьют, — говорю я, кисло улыбаясь.

— Не нравятся мне твои шутки, — вмешивается Марк. — Тем более что наши хозяева и впрямь на такое способны.

— Вы не правы, — возмущается Тит. — Эти парни злятся на нас, потому что у них собачья жизнь, но они нам не враги. Они нас приютили, они кормят нас, они вылечили Мето. Мы должны относиться к ним уважительно.

— Я не могу им доверять, — говорит Марк. — До сих пор не могу простить им испытания, которое они нам устроили на второй вечер. Да ты и сам думал, что отдашь концы!

— Да, но это была всего лишь игра. Доказательством служит то, что все мы живы!

Я собирался прервать спор, но мне стало интересно, что же тогда произошло.

— Расскажите мне, что было?

И вот что поведал Клавдий:

— Следующий день после битвы был самым тяжелым. Рваные Уши заставили нас привести в порядок поле боя. Мы должны были собрать все оружие, одежду, обрывки ткани и гильзы, а еще перевернуть комья земли, политой кровью, чтобы замести все следы происшедшего. Наши вещи были собраны посреди пещеры. Кто-то из Рваных Ушей рыдал, другие срывали злость на чем попало. Нам приходилось увертываться, чтобы не попасть им под горячую руку. В начале вечера, когда мы молча подкреплялись остатками припасов, оставшихся в наших карманах, один из них подошел и сказал, что нам предстоит пройти большое испытание. Правила просты: нам дают четыре минуты, чтобы спрятаться. Когда найдут первого, то игра будет окончена, но бедняга будет тотчас убит. Если же в течение четверти часа не найдут никого, то все мы останемся живы. Мы должны были ждать сигнального выкрика, чтобы начать прятаться. Можешь себе представить, в какой мы были панике. Тит собрал всех и дал дельные советы: рассредоточиться по одному, смочить руки и лицо, чтобы потом замаскироваться пылью, прятаться в глубокие ямы и расселины, принять удобное положение и лежать неподвижно. Раздался пронзительный вопль, понеслось громкое улюлюканье: игра началась. Самое трудное было рассредоточиться и углубиться во тьму незнакомых коридоров. Ямы здесь повсюду, но немногие из них достаточно глубоки, чтобы в них можно было укрыться от таких искушенных охотников, как Рваные Уши. Мы едва успели попрятаться кто куда и замерли в ожидании своры наших разгоряченных мучителей. Вооружившись факелами и железными прутами, они тыкали ими в каждую щель. Многие из нас чувствовали, как жар лижет кожу, как тлеет на теле одежда. Октавию обожгли локоть, но он смолчал. В общем, несмотря на предельную усталость и страх, мы все же выстояли.

— Ты забыл упомянуть, что одного они все же нашли. Все слышали, как он плакал и умолял о пощаде, — перебивает Марк.

— Дай мне закончить, — ворчит Клавдий. — Да, мы слышали чей-то плач, но в конце игры все оказались живы. Скорее всего, они хотели просто запугать нас и никого казнить не собирались.

— А ты уверен, — спрашиваю я, — что знал в тот момент всех бежавших из Дома и выживших после боя?

— Эта история не давала мне покоя несколько ночей. Я много раз мысленно вспоминал всех детей, уцелевших в бою. Я всех опросил. И пришел к выводу, что в тот вечер не было никакой казни. Теперь ты все знаешь, Мето, и мне бы очень хотелось, чтобы больше мы об этом не вспоминали. Давай спать.

С сегодняшнего утра мне разрешено садиться. У меня все еще сильно болит правый бок. Когда я поворачиваюсь, чтобы поправить подушку, или когда усаживаюсь, моя рана дает о себе знать: такое впечатление, что в живот мне вонзают иглы. Новое положение позволяет мне лучше видеть, но в нем труднее оставаться незаметным. Теперь мне приходится изо всех сил напрягать слух, чтобы уловить обрывки разговоров, поскольку хозяева пещеры уже не подходят ко мне близко.

Однажды меня узнал парень, которого когда-то звали Плавт; я появился в Доме, когда он был уже Красным. Сначала он несколько раз прошел мимо меня, подавая еле заметные знаки, но наконец решил остановиться. Это было в тот день, когда все покинули пещеру раньше обыкновенного.

— Я помню тебя, Мето. Ты был тогда маленьким упрямцем.

— Плавт, как ты вырос! Ты бы даже в ворота Дома не прошел.

— Теперь я не Плавт. Я отказался от своего рабского имени. Теперь я Неохамел. Похоже, ты пошел на поправку. Наш Шаман творит чудеса. Знаешь, он просто волшебник.

— Я видел его. У него было…

— Ни слова больше! Нельзя говорить о его внешности, он невидим.

— Вовсе нет, уверяю тебя, я его видел!

— Ты, должно быть, бредил, у тебя был жар, — возразил он, внезапно повысив голос, — и тебе померещилось, что ты его видел. Вот тебе мой совет, и следуй ему всегда: не возражай мне, когда я говорю, что ты был не в себе. И главное, Мето, не говори никому о том, что ты мне сейчас сказал.

Он замолчал и на секунду задумался.

— Здесь, — добавил он доверительным тоном, — поговаривают, что человек, взглянувший в глаза Шаману, через два дня умрет.

— Я ничего не скажу, обещаю.

— Я тоже. Ну, а теперь отдохни. Если все окончится хорошо, я когда-нибудь возьму тебя с собой на охоту.

Сегодня утром мне разрешено, с помощью Марка и Октавия, сделать несколько шагов. Два-три шага я прохожу сам, без их поддержки. Они соединяют вытянутые руки, готовые меня подхватить, если я покачнусь. Я счастлив, что стою на ногах, несмотря на боль, но внезапно меня охватывает изнеможение, и друзья отводят меня на кровать. Я засыпаю мгновенно.

Я заново учусь ходить. Мне велят неукоснительно следовать предписаниям невидимки Шамана. Каждый день я должен проходить с поддержкой товарищей на десять шагов больше, чем накануне, а самостоятельно — больше на пять. Через несколько дней мне назначают новое упражнение: взбираться по приставной лестнице, добавляя по две ступеньки в день. Это тяжело, и частенько я едва не скатываюсь кубарем вниз, но меня подхлестывает желание поскорее выбраться наружу, увидеть небо.

Сегодня Плавт-Неохамел снова подходит, чтобы поговорить со мной. Похоже, сейчас у него есть на то разрешение: голос его звучит намного увереннее, и он больше не озирается по сторонам, как раньше.

— Значит, — говорит он, — ты один из зачинщиков мятежа? Ты так и не остепенился, малыш Мето… Сколько же дней холодильника ты получил в итоге?

— Четыре. Рекорд, если верить Ромулу…

— Паршивому псу Ромулу, ты хочешь сказать! — раздраженно перебивает он. — Так все называют его у нас. Чего ты на меня уставился? Ты его сторонник?

— Нет, я с вами.

— «Твой приятель» Ромул, — добавляет он с отвращением, — потребовал казнить Нумерия. Ты ведь помнишь Нумерия?

— Вы уверены? То есть я хочу сказать… Откуда вам это известно?

— Один из наших лазутчиков был там. Так он все еще нравится тебе, этот собачий сын?

— Ну нет, не знаю, — бормочу я потрясенно.

Он пристально смотрит мне в глаза и уходит. Понятно, что он мне не доверяет.

Мои мучительные прогулки позволяют мне с каждым днем все дальше обследовать пещеру. Главный зал имеет около восьмидесяти метров в длину. Он расширяется по мере продвижения вперед, и наибольшая его ширина — около тридцати метров. Из главного зала отходят множество темных коридоров во всех направлениях. В глубине его расположены входы в четыре зала поменьше: первый из них служит складом, второй — столовой и кухней, в третьем находится медсанчасть. Четвертый называется Промежутком; там обитает Шаман: короткий туннель ведет к тяжелой деревянной двери, которую, несомненно, стащили из Дома; дверь наглухо закрыта. Большой серый навес, сшитый из одеял (тоже утащенных — понятно, откуда), раскинут неподалеку от этих жизненно важных объектов. Здесь живут вожаки, Первый Круг. В этом же секторе всем кланам отведены зоны, примыкающие к их нишам. Нас, малышей, оттеснили в дальний край пещеры, в самую пустынную часть, где живут, кроме нас, человек пятнадцать, не принадлежащих ни к одному из кланов. В сводах главного зала видны там и сям световые колодцы. По всей видимости, они образовались путем естественного осыпания более мягких пород. Или были чем-то пробуравлены. Этот свет усиливается и перенаправляется системой зеркал и металлических пластин, отполированных до блеска. Все это попало сюда из кухни Дома: тарелки, подносы, салатницы. Под каждым колодцем устроены небольшие глиняные бассейны для сбора дождевой воды. В мутной воде плавают грязные тряпки.

— Эти резервуары, — объясняет мне Марк как-то вечером, — служат для того, чтобы отражать химические атаки солдат. Солдаты пытаются отравить жителей пещеры, они просовывают в дыры горящие лоскуты ткани, пропитанные удушающими веществами. И вода почти мгновенно гасит пламя.

— Откуда ты это узнал?

— От Финли… то есть в Доме его звали Фабриций.

— Да, я его помню.

— Несмотря на запрет, он иногда со мной разговаривает. Мы говорим очень коротко. Иногда я получаю ответ на свой вопрос только на следующий день или через день. Он опасается доноса.

— Какую роль он играет в общине?

— Он сторож, охраняет один из входов в пещеру. Большую часть времени он умирает от скуки. Поэтому и заговаривает со мной. Он ведь был таким болтуном раньше, помнишь?

— Да, помню. Однажды он слишком громко трепался, и его приговорили к аспиратору во время ужина.

— Ух, как вспомню эту штуковину, так мороз по коже! Намордник с трубочкой для пищи… Я аж подавился, глядя на эту пакость! — морщится мой друг.

— Мне довелось испытать ее до твоего прихода. Весьма впечатляет. Главное, сосредоточиться и дышать носом. Правда, под конец еды чувствуешь себя как выжатый лимон. Ужасно там было, правда? Я хочу сказать, что здесь все-таки лучше. Как думаешь?

— Хотелось бы знать, чего от них ожидать. Меня беспокоит неизвестность. В Доме, во всяком случае, если ты следовал их дурацким правилам, все было «хорошо». А с этими Рваными Ушами никогда не знаешь, как себя вести.

Он закрывает глаза и зевает:

— Мето, я устал. Пойду спать. Мы же работаем здесь как проклятые. Зато никакое снотворное не требуется.

Но кто знает? Кто знает, не накачивают ли нас и здесь какой-нибудь дрянью? Все необходимые продукты они тащат из Дома, так почему бы им не стащить и снотворное? Мне кажется, Рваные Уши не так уж и отличаются от своих врагов: эта их слежка друг за другом, доносы, властные главари.

Я пытаюсь сосредоточиться на том, что скажу на судилище. Нам надо действовать согласованно. Ни одна реплика и ни один вопрос не должны застать меня врасплох. Они сделают все, чтобы прижать нас к стенке, я не жду от них никаких поблажек. Я понимаю, что приятельские отношения с Ромулом могут мне сильно навредить, но не стоит и пытаться их скрыть: все мои друзья будут опрошены, к тому же у Рваных Ушей есть и своя сеть осведомителей. Но как им в голову пришло, что мы выступили в сговоре с людьми из Дома? Зачем нам это нужно? Ромул говорил, что его отец был удивлен нашим мятежом. Ромул говорил… Когда я начинаю в нем сомневаться, вся моя картина мира рушится. Ведь это он открыл мне глаза на многие вещи, происходившие в Доме. Это он научил меня не доверять установленному порядку. Так неужели… он манипулировал мною и предал меня?

Вот и ко мне подходит Фабриций-Финли, и я тотчас узнаю его, несмотря на густую пшеничную бороду, разобранную на шесть совершенно одинаковых прядей. Он крутит пальцем одну из них и говорит:

— Хотел взглянуть на тебя, Мето. Ты меня узнаешь?

— Конечно. У тебя все те же глаза со смешинкой.

— Со смешинкой? Неужели?

Я замечаю его искалеченное ухо. У большинства здешних обитателей шрам на ухе заметен, но не слишком. Его же ухо разодрано на два клока, которые так и остались болтаться. Они реют, как флаги, когда он качает головой. Финли быстро понимает, что привлекло мое внимание.

— Любуешься моим раздвоенным ухом, Мето? У меня здесь у одного такое.

— Почему?

— Шамана не оказалось поблизости, чтобы зашить ухо после того, как я вырвал из него кольцо. Братья залечили его и заштопали, но кое-как. В общем, у меня был выбор: потерять все ухо, которое могло загноиться, или ходить таким вот красавцем. Поначалу я стыдился своего уха и старался его спрятать, а потом начал даже гордиться. Я ведь один-единственный такой.

— Кроме тебя, все обращаются с нами как с собаками. Почему?

— Они проявляют осторожность. Опасность повсюду. Наши противники готовы на любую хитрость, чтобы уничтожить или похитить наши тела. Внедрение своих людей — самая обычная для них тактика; они могут, к примеру, организовать «побег» из Дома. Если бы члены нашего братства были доверчивей, нас бы давно уже и на свете не было.

— А ты?

— Ну, я-то знаю, что вы остались все теми же славными малышами.

— Ты сказал им, что разговаривал с Марком?

— Я это скрыл. Не хочу, чтобы мне официально запретили приближаться к вам, поскольку в этом случае мне придется строго следовать инструкциям. А сейчас, Мето, мне нужно вернуться на свой пост. Ну, до скорого!

Вскоре после ухода Финли, когда я уже погружаюсь в дремоту, внезапно раздается оглушительный дребезг. До меня доносятся отзвуки ритмичных ударов по металлическим пластинам. Очевидно, это боевая тревога. Парни подбегают к световым колодцам и забивают их тряпьем. Через несколько минут становится темно как ночью, повисает гробовая тишина. Я замираю. У меня привычка считать, чтобы оценить отрезок времени. Надеюсь, что мои друзья в безопасном месте. Звон колокола стихает: отбой. Похоже, это учебная тревога, которую дают время от времени для тренировки боевых навыков членов общины. Тревога продлилась больше одиннадцати минут. Пока я не понял, что происходит, меня несколько раз прошибал холодный пот, ведь я здесь один и пока еще не в силах защититься.

Мои товарищи возвращаются несколько часов спустя. Они угрюмы: должно быть, новости невеселые.

Оказывается, наш единственный друг Финли наказан после учебной тревоги за «длительное отсутствие на посту». Марк говорит, что кто-то его заметил и ему грозит наказание.

— Что ему сделают? — спрашиваю я.

— Не знаем, — отвечает Марк. — Но когда я его встретил, глаза у него были красные от слез. Наверняка он сожалеет, что разговаривал с нами.

— Сейчас, — говорит Клавдий, — мы не можем за него заступиться. Нам нужно завоевать их полное доверие, и только тогда можно рассчитывать, что нас будут слушать.

— Не знаешь, когда нас будут судить? Это как раз повод все объяснить, дать им понять, что мы хотели помочь слугам, после чего нам только и оставалось, что бежать…

— Нет, они быстро выведут нас на чистую воду, поймают на мелочах. Тебе надо пройти испытание, забраться на большую лестницу: они хотят убедиться, что ты сможешь отвечать перед судом стоя. Как ты себя чувствуешь?

— Гораздо лучше. Я в точности исполняю предписания и даже немного опережаю график. Я могу уже довольно много пройти без передышки. А кстати, не знаете, где у них тут площадка для инча? Я ищу новые маршруты для тренировочных прогулок, но боюсь заблудиться.

— Она, должно быть, хорошо спрятана, — отвечает Тит. — Мне очень не хватает игры. Я уже почти жалею о Доме. Надеюсь, что после инициации нам позволят сыграть.

— Ты хочешь принадлежать к их общине?

— Ах, Мето, надо уметь вовремя перевернуть страницу. Теперь нам предстоит жить здесь, среди Рваных Ушей.

— Тебе — возможно, но не мне!

Марк меняет тему.

— Можешь сходить посмотреть на «стену гримас», — предлагает он. — Каждое утро мы проходим мимо нее, но нам некогда там остановиться. Сходи, а потом расскажешь. Я объясню тебе, где она.

Я обнаруживаю, что главная пещера связана сетью более или менее узких коридоров с другими пещерами, меньшего размера. Это настоящий лабиринт, и без точных указаний Марка я бы долго искал дорогу. Оказывается, Рваные Уши любят рисовать. Стена была предварительно обмазана слоем красной охры, и по ней они процарапали до изначальной серой скальной породы свои рисунки и надписи. У меня глаза разбегаются. Здесь много портретов, более или менее искусных, изображения животных и множество непонятных мне знаков. Некоторые из этих знаков напоминают татуировки обитателей пещеры. В небольшом отдаленном зале я нахожу десятки развешанных по стенам глиняных масок — безносых, с перекошенными ртами и закрытыми глазами. Все они похожи на застывшие гримасы боли. Я на ощупь разбираю процарапанные под ними имена: Анбак, Акбан, Леоманех, Куциан, Цукиан…

Позади себя слышу шаги и чье-то прерывистое дыхание. Хочу обернуться и посмотреть, кто там. Бросаю быстрый взгляд назад. Он на коленях. Волосы плотно завешивают лицо и вздрагивают в ритме его беззвучных рыданий. Когда я оборачиваюсь снова, он уже стоит. Ноги у меня подкашиваются, когда до меня доходит, кто передо мной: один из тех монстров-солдат, что тиранили нас в Доме; только этот одет иначе. Быть может, он пришел за мной. В моем нынешнем состоянии я не способен защищаться. И кто услышит мой крик в этом дальнем углу лабиринта? Ноги мои приросли к земле, я не могу двинуться с места. Мне страшно… ведь может повториться то, что бывало раньше, в Доме.

Монстр-солдат приближается.

— Не бойся меня, — говорит он ласково, — я больше не служу людям из Дома. Не рассказывай остальным, что я говорил с тобой, мне это запрещено. Я дал себе клятву, что буду приходить каждую неделю, чтобы почтить память моего брата. Не ожидал встретить здесь тебя.

Он откидывает волосы, я вижу его изрезанное шрамами лицо и воспаленные глаза. От страха у меня совсем нет сил пошевелиться, и тогда он тихо произносит:

— Ступай, возвращайся на место.

Я плетусь к нашему загону и долго еще не могу стряхнуть с себя оцепенение: я прикоснулся к страданию и ощутил дыхание смерти. В эту минуту я клянусь себе, что остров будет для меня только этапом на пути в большой мир, который скрыт за горизонтом. Я не сомневаюсь, что где-то вдали существует свободная жизнь, без постоянного страха. Как только выздоровею, отправлюсь на ее поиски и уведу с собой друзей.

Утром я без особого труда забираюсь на верхнюю перекладину большой лестницы. Марк для подстраховки поднимается за мной следом. Но со мной все в порядке. Я лезу вверх, и грудь моя наполняется свежим воздухом. Я забираюсь на самый верх и жмурюсь от света. Моя рана хорошо зарубцевалась, она лишь немного меня беспокоит, но не приносит страданий. Я на воле! Я смотрю в небо! Я упиваюсь воздухом, он меня пьянит. Я купаюсь в лучах солнца впервые с тех пор, как… но нет, такого в моей жизни не было никогда! Запах сосен проникает в каждую клеточку моего тела. Я вспоминаю ночь нашего бегства, когда, съежившись под колючими ветками, мы слушали Тита. Мой нос хорошо запомнил тогда этот стойкий запах.

Марк возвращает меня к действительности:

— Мето, для первого раза довольно.

— Да, ты прав, уже спускаюсь.

Добравшись до земли, чувствую легкое головокружение. Один из космачей поджидает меня и внимательно осматривает.

— Вижу, ты прошел испытание, — заключает он, — и я могу теперь назначить день суда.

Он просматривает несколько мятых листков бумаги и добавляет с ухмылкой, не сулящей мне ничего хорошего:

— Суд над вами состоится через пять дней. Наслаждайся обществом друзей, Мето. Вполне возможно, что это твои последние деньки.

Взгляд его равнодушен. Я для него значу не больше, чем муравей, попавший под ноги. Меня поневоле пробирает дрожь. Он удаляется, преисполненный гордости и ощущения собственной власти. В эту минуту я отчетливо представляю себе одного из Цезарей, только обросшего и отъевшегося.