На рассвете, до пробуждения наших товарищей, я забираюсь в нишу к Клавдию и показываю ему горсть украденных таблеток.

— Даже не спрашиваю, как тебе удалось их раздобыть, — говорит Клавдий.

— Да, лучше тебе этого не знать. Надо придумать, как скормить их ему во время еды. Не уверен, что таблетки безвкусные.

— Дай мне несколько штук, я их протестирую. Завтра скажу, что получится. А пока не спускай с него глаз и следи, чтобы он понапрасну не рисковал.

Во время завтрака Финли сообщает нам, что он уже не опускает свой намордник отмокать на ночь, поскольку тот стал таять слишком быстро. Он не собирается бить рекорд; это вызовет подозрение, и в следующий раз они увеличат дозу вещества. Он явится в Первый Круг продемонстрировать окончание своего наказания не раньше следующей недели. Финли с удовольствием ощупывает свой щетинистый подбородок: теперь он больше не похож на новорожденного.

Неохамел приходит сообщить, что нас переводят с береговой работы на обслуживание пещер.

— Сегодня утром вам покажут фронт работ, а после обеда начнете орудовать киркой и лопатой. Кончились ваши прогулки!

Наш провожатый — Гаюдак, с перевязанной головой и покалеченным носом. Он силится улыбнуться, но, видно, еще не вполне оправился после вчерашнего и не знает, что нам сказать.

— В основном мы будем в безопасности, — объясняет он. — И все же под землей существует риск обрушений. Скальные породы осыпаются под воздействием дождей или намеренных действий наших врагов. Поэтому идем с соблюдением дистанции, и не забудьте надеть шлемы для инча.

Мы направляемся гуськом в узкий проход, по которому можно пробираться только на четвереньках. Вползаем в первый зал, с круглой дырой вверху. Он удивительно напоминает мне то место, куда я приземлился, провалившись в дыру во время битвы.

— Это потайной вход. Вы можете использовать такие входы, когда убегаете от врага там, наверху. Если вам придется участвовать в охоте или в битве, вы научитесь запоминать их расположение. Они почти незаметны снаружи, поскольку спрятаны в кустах. Сначала нужно засунуть голову. Проход такой ширины, что замедляет падение, а затем вы по системе переходов можете добраться до главной пещеры.

— А ширина этих входов приспособлена к чьим габаритам? К Кабанам или Гадюкам? — спрашивает Октавий.

— К Кабанам, поэтому вам нужно расставить руки и ноги, чтобы замедлить падение; а Кабанам советуют не слишком объедаться, ведь нельзя же бесконечно расширять проходы, иначе их будет легко заметить.

— А уже бывало, чтобы толстяк застревал в проходе? — лукаво спрашивает мой приятель.

— К сожалению, да, и нам было не до смеха. Он-то в конце концов пролез, а вот трое наших братьев, которые собирались нырнуть в проход вслед за ним, те пропали. Еще у нас обустроены воздуховоды и световые колодцы. Каждый день мы обследуем сотни метров коридоров, чтобы убедиться, что ни один канал не перекрыт врагом. Сегодня утром совершим обход вместе.

Мы двигаемся в очень бодром темпе. Время от времени Гаюдак останавливается, чтобы простучать палкой скалу, и что-то записывает. Он показывает нам свои записи. Постепенно определяется фронт наших послеобеденных работ: расчистить осыпь, частично перекрывшую один из проходов, укрепить стойками свод одного из залов и начать рытье нового коридора. Я замечаю, что наш провожатый то и дело касается правой рукой лба.

— Сейчас мы посетим передовой наблюдательный пост. Поскольку он не связан с системой подземных переходов, нам придется выйти наружу. Он расположен близко к границе и часто подвергается обстрелу одиночных стрелков из Дома: они палят по нам для острастки. Поэтому не теряйте бдительности. Если видите, что кто-то из товарищей бросается на землю, поступайте точно так же не раздумывая; возможно, он уловил звук, который…

На мгновение он теряет нить своих размышлений, затем продолжает:

— Звук… звук, который вы… гм… не расслышали. Ну, идем.

Я смотрю на своих приятелей. Они больше обеспокоены усталостью нашего нового вожака, чем предстоящей вылазкой.

До аванпоста не больше двадцати шагов. Пробежав их, мы ныряем в траншею глубиной около двух метров. Гаюдак продолжает, понизив голос:

— Поскольку мы находимся неподалеку от неприятельских позиций, нам не следует привлекать внимания. На наших постах постоянно дежурят наблюдатели, сменяющие друг друга каждые два часа. В случае внезапной атаки они звонят в колокол, чтобы предупредить остальные посты и главную пещеру.

Наш провожатый едва не валится с ног от усталости. Он часто моргает, будто пытаясь собраться с силами. Мне знакомо это полуобморочное состояние. Клавдий делает мне знак, который подтверждает мои опасения. Я решаю, что пора вмешаться:

— Мне кажется, тебе нездоровится. Нам лучше вернуться.

— Ничего, малыши, я справлюсь. Мы почти закончили.

Не успев договорить, он сгибается пополам, и его выворачивает. Он держится за стену и еле дышит. К нам подходят трое незанятых дозорных, которые до сих пор не обращали на нас никакого внимания.

— Тит, ты хороший стрелок и останешься здесь до моего возвращения. Я отведу малышей и нашего товарища. Эй, кто-нибудь, возьмите его под руки.

Обратная дорога кажется нам очень длинной. Мы сменяем друг друга, помогая идти Гаюдаку. Часть дороги мы несем его на руках. В главной пещере, похоже, никого нет. Наш новый провожатый по имени Линиф ведет нас к входу в Промежуток. Он встает на колени под дверью и робко зовет:

— Шаман! Отзовись, пожалуйста! Наш брат тяжело болен!

Мы ждем несколько долгих минут. Никакого отклика, и я толкаю локтем дозорного, чтобы он повторил свою просьбу. Он прикладывает палец к губам и делает мне знак не торопить события. Тяжелая дверь приоткрывается. Появляется Шаман, закутанный с ног до головы в огромный плащ. Лицо скрыто, видны только щелочки глаз. Его горящий взгляд мгновенно обводит нашу маленькую компанию. Забавно, но его рост кажется мне сейчас намного внушительней, чем ночью. Жестом он велит перенести больного внутрь и удаляется в глубь пещеры. Я беру Гаюдака под мышки и пячусь, Октавий — за щиколотки и семенит за мной. Мы проходим несколько метров следом за таинственной фигурой. Сейчас здесь темнее, чем ночью. Мне кажется, что за мной наблюдают, вернее, ко мне принюхиваются. Я оборачиваюсь и встречаюсь с зелеными глазами Шамана, который в тот же миг заносит руку, чтобы наказать меня за дерзость. Я тотчас опускаю глаза, но избежать щелчка по лбу мне не удается. Мы укладываем Гаюдака на кровать и уходим не оглядываясь. Октавий пронзительно вскрикивает: Шаман на ходу выдрал у него несколько волосков. Выскочив из мрачного святилища, мы останавливаемся ненадолго, чтобы перевести дух, а потом идем к нашим товарищам.

— Ну и натерпелся я страху! — шепчет мой приятель. — Вот бы не хотел я встретиться с ним с глазу на глаз.

— А что ты сделал такого, что он вцепился тебе в волосы?

— Знать ничего не знаю и не собираюсь у него спрашивать!

Линиф уходит, а мы разбредаемся по нишам в ожидании обеда.

После обеда к нам является новый опекун, по имени Акадюг. Не сказав нам ни слова, он ведет нас сначала к стене, на которой высечен огромный крест. Слева от креста лежат две кирки и две лопаты. Он кивает на них, затем тычет пальцем в грудь мне и троим моим друзьям. Потом велит Титу и Фиолетовым следовать за ним. Я смотрю на товарищей и хватаю инструмент: мне вдруг захотелось постучать киркой. Марк тоже берет кирку. Каждый прилаживается к движениям другого, чтобы не поранить товарища. Клавдий и Октавий берут лопаты. Через двадцать минут мы меняемся ролями: теперь мы расчищаем площадку, пока Октавий и Клавдий врубаются в стену. Молчаливый представитель клана Гадюк возвращается и указывает нам место, куда сносить строительный мусор. По мере работы наш энтузиазм заметно снижается. К концу дня мы вымотаны до предела и поминаем добрым словом нашу береговую работу.

Проходя мимо Промежутка, я думаю о Гаюдаке. Никак не могу понять, зачем он в таком тяжелом состоянии согласился быть нашим провожатым. Когда я делюсь своими соображениями с друзьями, они находят этому объяснение. Клавдий говорит, что у Рваных Ушей не принято показывать свою слабость. Проявлением слабости может воспользоваться любой и бросить вызов тому, кто нездоров, а в случае победы занять его место в иерархии. Поэтому Гаюдак всего-навсего спасал свою шкуру.

За ужином, жуя картошку со сметаной, я вдруг вспоминаю этот вкус: такой же картошкой нас кормили и в Доме. Да и вся остальная здешняя еда как в Доме. Мои друзья лучше меня успели обследовать остров, и я спрашиваю их, что они об этом знают.

— Неужели они воруют готовую еду из кухни Дома?

— Я ведь уже рассказывал о нашем приятеле Черпаке? — отвечает Клавдий. — Мы к нему частенько захаживали в первые дни после побега, когда ты был еще между жизнью и смертью. Остальные члены общины относились к нам враждебно, а кухня была нашим убежищем. Повар никогда не оскорблял нас и даже охотно рассказывал о космачах. Мы за это время перечистили гору овощей и передраили кучу котлов. Жили мы с ним душа в душу, и он развлекал нас всякими историями. В конце концов это стало раздражать космачей, и они отправили нас работать на берег, а там, как тебе известно, народ не слишком разговорчивый. Так вот. Черпак был похищен Рваными Ушами для выполнения той же работы, которой занимался в Доме. Сам он считает себя военным трофеем. Он ведь очень хороший повар. Раз в неделю он составляет перечень продуктов, которые ему понадобятся, и «охотники» устраивают рейды для их захвата. Они потрошат мешки с овощами на продовольственных складах, расположенных на подъезде к Дому, растаскивают кроликов и кур. Они идут даже на расхищение кладовых в самом Доме. Но об этом ты наверняка знаешь.

Слушая рассказ Клавдия, я думаю о впечатляющем количестве медикаментов на полках в Промежутке. Эти запасы тоже происходят из Дома. Такое регулярное воровство всем кажется вполне естественным. Но ведь это странно. Не могу понять, почему Цезари не усилят охрану. Я же знаю их: когда речь идет о том, чтоб защитить свои секреты или помешать детям бродить по ночам, Цезари проявляют чудеса изобретательности. Я начинаю подозревать, что Рваные Уши чем-то полезны Дому, что они играют на острове какую-то важную роль. Они нужны для некоего равновесия. Мне пока что непонятен его смысл, но я уверен, что так оно и есть. Быть может, они нужны в качестве противников для тренировочных боев с солдатами, чтобы те поддерживали хорошую боевую форму на случай настоящих войн на континенте? Мне кажется, я не пойму этого, пока не найду ответа на вопрос, который не дает мне покоя со дня моего первого разговора с Клавдием после побега: почему солдаты похищают тела своих противников после боя? Что они с ними потом делают?

После ужина я вижу, как Марк с Финли жестами о чем-то спорят. Ко мне подходит Клавдий, отводит в сторону и шепчет:

— Я залез к себе в нишу, потихоньку растолок одну таблетку между камнями, собрал порошок в бумажку и всыпал его себе в стакан за ужином. Ты ничего не заметил?

— Нет, друг мой. Ты великий конспиратор.

— Мето, последи за мной сегодня вечером. Вдруг я начну засыпать на ходу и вообще вести себя странно. Надо, чтобы никто ничего не заметил. Нельзя привлекать внимание Рваных Ушей, да и наших друзей тоже.

— Конечно. Но мне показалось, что ты сказал об этом Финли.

— Сказал, но не все. У него и без того неприятностей хватает.

— Сейчас он много не наболтает, так что мы не слишком рискуем.

Мы не выдерживаем и прыскаем со смеху.

К нам подходят наши приятели. Настроение у них приподнятое. Я ищу глазами Тита. Во время мятежа мы были близкими друзьями. Теперь все иначе. Вон он, среди Кабанов. Каждый вечер его новые товарищи устраивают шумные потасовки. Остальные либо поддерживают, либо освистывают их. Они делают все, чтобы обратить на себя внимание. Другие кланы ведут себя сдержанней. Беркуты тоже затевают бои, но это поединки, и они не сопровождаются громкими возгласами. Филины, Гадюки и Куницы садятся в кружок и беседуют. Вожаки кланов решают, кому дать слово. Я замечаю, что в каждой группе один из участников стоит на коленях и без конца вертит головой, поглядывая, что происходит вокруг: не иначе, все они боятся слежки и прослушивания со стороны другого клана. Я покидаю моих товарищей и подхожу к Страшняку — он, по обыкновению, держится особняком.

— Мы можем продолжить наш разговор?

— О чем ты хочешь узнать?

— Как ты тут оказался?

— Я ждал этого вопроса. Но для начала два предупреждения. Во-первых, не прерывай меня, прибереги свои вопросы на следующий раз; а во-вторых, скажу тебе прямо: я не могу открыть тебе всего. Некоторые сведения не должны просачиваться за пределы Первого Круга. Хотя сегодня я вне игры, но у меня есть определенные обязательства по отношению к общине.

Страшняк замолкает. Нет, я не буду сейчас оспаривать его убеждений, даже если я с ним не согласен. Кто они такие, чтобы решать, можно или нельзя открывать правду? Но я уже ему очень признателен за то, что он согласился рассказать мне часть этой правды. Ну а за остальным я приду в другой раз. Страшняк закрывает глаза, будто для того, чтобы лучше вспомнить подробности, и начинает рассказ монотонным и бесстрастным голосом:

— Я родился лет на шесть раньше тебя, и мои первые воспоминания связаны с появлением в Доме. Побывав на континенте, я убедился, что обрывки воспоминаний о моей прежней жизни были скорее искусственным построением моей памяти. Знай, что большой мир, окружающий нас за морем, сильно отличается от наших представлений о нем. Но я не вправе говорить с тобой об этом сейчас.

Я провел в Доме четыре года, и ни разу меня не наказывали отправкой в холодильник. Меня определили как тип П, так помечали покорных детей, которые всегда послушно делают, что им велят. После того как моя кровать хрустнула, я понял, что существует два Дома, два параллельных мира, и второй Дом — это отражение первого: в нем тоже есть спальни, спортивные залы и классы, есть даже Цезари. Нам был предоставлен выбор нашей будущей жизни. Нам показали, как живут слуги и как — солдаты. Я увидел, что слуги живут впроголодь, недосыпают и надрываются от тяжелой работы. Я содрогнулся при виде грязных соломенных тюфяков, на которых они спят вповалку, в ужасной тесноте. Мне показали огромные кольца у них в ушах. За эти кольца начальник дергал со всей силы, если слуга проявлял нерасторопность. Ну а солдаты… я видел операции, которым подвергались в больнице солдаты, видел, как мучительно потом они приходили в себя, но тогда меня привлекли некоторые стороны их жизни: погоня за живущими под землей грабителями, бои без правил, инч без доспехов и еда без ограничений. Это показалось мне тогда увлекательной игрой, полной опасностей. От нас поначалу скрывали, чем нам предстоит заниматься на континенте, и мы понятия не имели, какие пилюли нам придется глотать, чтобы стать равнодушными и не чувствовать боли. То и другое стало причиной безвременной смерти многих моих тогдашних товарищей, а погибли они при обстоятельствах, которые до сих пор мне не совсем понятны. Среди нас были и дети. Сначала предполагалось, что они будут обычными малышами в Доме, какими были ты и твои друзья. Однако операция, которая должна была уничтожить их воспоминания о прежней жизни в семье, прошла неудачно и затронула соседние зоны головного мозга, в результате чего эти ребятишки оказались не способны к обучению. Таких детей направляли прямо в солдаты. Этих мальчишек накачивали особыми наркотиками, чтобы сделать из них убийц. Из-за травмы мозга ими легче было манипулировать, а физической силы от таких солдат и не требовалось. На них было больно смотреть, но мы не успевали к ним привязаться, поскольку жизнь их была очень короткой.

После мучительной операции по пересадке костной ткани (если операция прошла успешно и не вызвала ни инфекции, ни отторжения) солдаты какое-то время были счастливы. Мы чувствовали себя неуязвимыми. Все прочие при виде нас склоняли головы; казалось, даже Цезари нас боятся. Мы учились обращаться со смертоносным оружием. Мы рисковали жизнью, зато вечером хвастались друг перед другом нашим геройством. Но постепенно началась работа, для которой мы были предназначены, и жизнь перестала казаться нам столь прекрасной. Мы видели, как мучаются и умирают наши товарищи, а потом в минуты просветления вспоминали о наших жестоких и бессмысленных поступках. Несколько месяцев назад мы даже не думали, что на такое способны. Мало-помалу по поведению многих из наших братьев стало заметно, что они хотели бы как можно скорее покончить с такой жизнью; некоторые стали злоупотреблять специальными «таблетками для храбрости». Однажды я задумался о побеге, и мне удалось оставаться в живых достаточно долго, чтобы осуществить свой замысел. Я знал, что не могу рассчитывать на новую жизнь на континенте. Меня пристрелили или забили бы насмерть, не дожидаясь, пока я сдамся. Но я рассудил так: если я останусь на острове, то моя измена хотя бы кому-то принесет пользу, ведь я смогу предоставлять информацию Рваным Ушам. Правда, осуществить мой план было не так-то просто, ибо мне понадобилось войти в доверие Первого Круга. Они велели мне убить одного из моих боевых товарищей, чтобы доказать свою преданность. Недолго думая, я совершил убийство: моей жертвой стал солдат, который много раз говорил о желании наложить на себя руки. После этого я смог начать новую жизнь. Благодаря моим советам Рваные Уши смогли лучше защититься от людей из Дома. Я постепенно завоевывал положение и дошел уже до третьего круга. Но два года назад я вышел в отставку: во время «охоты» или боя я подвергал очень большой опасности своих новых товарищей, потому что мои кости и мышцы страшно болели. Сегодня я уже мало на что годен и не могу оставаться в стоячем положении больше часа. Чувствую, как старость с каждым днем подкрадывается все ближе. Мне двадцать лет, Мето. Близится мой конец.

Он замолкает и стоит, понурив голову. Его история очень взволновала меня. Я чувствую, что мне пора уходить, но сам на это не решаюсь. Наконец он поднимает глаза и улыбается:

— До завтра, Мето. Теперь будь осторожен. Не рискуй понапрасну.

Я киваю и бегу к друзьям. Ищу глазами Клавдия и сержусь на себя за то, что так надолго его бросил. Октавий замечает мое волнение:

— Он пошел спать. Видно, землеройные работы его умотали.

Мы направляемся к нашим нишам. Марк как ни в чем не бывало спрашивает:

— Мето, мы можем сходить в душ и немного прогуляться на обратном пути. Как ты на это смотришь?

— Завтра, Марк, завтра.

Утром первым делом нахожу Клавдия. Подхожу к нему.

— Я дрых без задних ног, — сообщает он мне, — и снотворное не имеет вкуса. Думаю, именно его нам и давали в Доме. Действовать оно начинает минут через сорок пять.

— Оно идеально нам подходит.

Он соглашается и идет к нашим друзьям, чтобы поздороваться с ними. Все жалуются на ломоту и усталость от вчерашней работы.

— Наверно, мы с неделю проторчим на подземных работах, — вздыхает Марк.

Акадюг не дает нам закончить завтрак. Мы должны побросать ложки и плестись за ним в восточные коридоры. К счастью, нам сейчас предстоит сооружать крепь. Эта работа скорее техническая и не требует особых физических усилий. После обеда мы заделываем один из выходов, чтобы обмануть врага в случае атаки. Наша задача — насыпать кучу камней и щепок и потом все это зацементировать. Акадюг на наших глазах замешивает штукатурку, неотличимую по цвету от окраски окружающих скал. Мы наносим ее маленькими шпателями. В конце работы наш руководитель вырезает по свежей штукатурке складным ножичком свое имя и предлагает нам сделать то же самое. Я спрашиваю о самочувствии Гаюдака; оказывается, его уже выпустили из Промежутка, но ему еще надо несколько дней отлежаться; кроме того, он объявил, что в течение недели не будет участвовать в боевых действиях. Член общины может попросить о такой поблажке лишь однажды.

За ужином я шепчу Марку, что хочу переговорить с ним наедине. Мы отходим в сторону. Клавдий тем временем подмешивает ему снотворное.

— Хочешь идти сегодня? — спрашиваю я Марка.

— Еще бы!

Мы возвращаемся к друзьям. Клавдий дает мне понять, что выполнил свою миссию. Ужин проходит как обычно. Мы вспоминаем минувший день и передразниваем Рваных Ушей, с которыми нам довелось пообщаться. Я с облегчением замечаю, что Марк выглядит вялым. Видно, лекарство подействовало. Я как ни в чем не бывало интересуюсь:

— Как ты себя чувствуешь?

— Что-то я сегодня не в форме. Пойду-ка лучше спать.

— Я провожу тебя.

— Спасибо, сам дойду. Спокойной ночи.

Я смотрю ему вслед. Боюсь, что завтра, придя в себя, он заподозрит неладное. Через несколько дней он обо всем догадается. Обманывая его, мы рискуем дождаться, что он начнет обманывать нас и будет действовать в одиночку.

Я решаю поделиться со Страшняком моими опасениями, не упоминая о вылазке в Промежуток. Его взгляд буравит меня насквозь. Подозревает ли он о чем-нибудь?

— Я слышал об этом деле и расспросил Филинов, которые ведут тайное наблюдение за нашим врагом в течение дня. Они за последние недели не обнаружили на территории ни одного постороннего. Я, как и они, склонен полагать, что тут замешаны члены общины. Может быть, кто-то из Хамелеонов, поскольку некоторые из них умеют изменять голоса. В той пещере два входа, один — с берега, другой — через расселину в скале. Если ты решишься пойти туда вечером, поставь друзей на каждом входе, чтобы не попасться.

— Но почему Хамелеоны хотят устроить Марку ловушку?

— Это всего лишь предположение. А вообще-то знай, что Рваные Уши покупают иногда перемирие, даря врагу «подарки». Твой приятель Марк может быть как раз таким подарком. Что тебе о нем известно?

Я рассказываю ему эпизод битвы, который можно объяснить как первую попытку похищения Марка. Страшняк в задумчивости чешет голову:

— Пока что ничего не предпринимай. Я попробую помочь тебе. Сейчас мне нужно подумать. До завтра.

Я возвращаюсь к друзьям. Клавдий и Октавий затеяли шуточный лестничный бой. Я какое-то время наблюдаю за ними, а потом иду к себе. Внезапно у меня возникает дурное предчувствие, и я мчусь вприпрыжку. Взлетаю по лестнице, чтобы убедиться, что Марк у себя на месте. Уф! Я волновался напрасно. Спускаюсь, посмеиваясь над собой, и залезаю в свою нишу. В ней я чувствую необычный запах. Хватаю лампу и освещаю мое логово. Вроде бы все как обычно. Поднимаю подушку, чтобы проверить, лежат ли там украденные таблетки. Лежат, но только не так, как я их оставил: они образуют букву М, перечеркнутую горизонтальной чертой. Ставлю лампу и укладываюсь: мне нужно успокоиться и понять, что к чему. Неужели Марк догадался и это его рук дело? Нет, это не он. Ответ напрашивается сам собой. Я узнаю этот запах. Когда я закрываю глаза, перед моим мысленным взором загораются два зеленых огня. Они светят все ярче, они пронизывают меня насквозь: это ужасные глаза Шамана.