Невеста Крылатого Змея

Грез Регина

По заданию турфирмы Леда приезжает одобрить санаторий близ Ингальской долины, где ведутся археологические раскопки. Но древний курган окажется вратами в другой мир, а там оживают самые загадочные и жуткие русские легенды.

Чтобы вернуться в свое время, девушке нужно попасть к истокам Роси, но миновать болота можно лишь по воздуху.

А потому Леда должна стать невестой человека, способного обращаться в крылатого змея. Он последний из рода Гнездовья и считает «Ладушку» своей Избранной. Согласится ли она стать его суженой и навсегда поселиться в Дарилане или все же захочет покинуть чужой мир и мрачного мужчину с янтарными очами, ставшего ей мужем?

Красивая чувственная сказка, навеянная песнями Хелависы.

 

Сказка ложь, да в ней намек… А точнее, не все в этой истории — фантазия, потому как Ингальская долина недалеко от города Тюмени, столицы Западной Сибири, существует на самом деле. И там, действительно, ведутся интереснейшие археологические исследования.

Большинство имен книги выдуманы, сходство их с реальными людьми случайность, за которую автор ответственности не несет. В книге использованы цитаты из стихотворений Натальи О'Шей, Н. Гумилева, А. Ахматовой, Е. Благининой, авторские стихи, старинные заговоры и причеты.

Итак, как говорили древние «ab ovo» — начинаем сказание наше «с яйца», то бишь с самого начала:

 

Глава 1. Рожденная в день Луны

Отец сам выбирал для нее имя, желая, чтобы оно было совершенно особенным, единственным и даже неповторимым. Однако и выдумывать что-то новое не хотелось. Когда у Михайлова родилась дочь, он как раз успешно защитил кандидатскую по Древнегреческой мифологии. Особенному разбору и анализу подлежала легенда о том, как Зевс в виде лебедя совратил жену спартанского царя — Леду.

Дочка Михайлова появилась на свет в понедельник, а этим днем, по мнению древнегреческих философов, управляла Луна. Поэтому выбор был прост, назвать малышку Селеной, в честь Богини Луны или же Ледой, в честь красавицы, которой соблазнился сам Громовержец.

Жена Михайлова Ольга остановилась на Леде, это имя показалось короче и понятней. Правда, самой маме хотелось бы назвать дочурку попроще, например, Лизонькой или Аней, но как же спорить с высокоученым мужем простой «парикмахерше» с девятью классами образования. Да никак…

Их брак с самого начала считался мезальянсом, но Саша был влюблен в стройную зеленоглазую шатенку, у которой частенько подстригал непокорные кудри. Родители Александра всерьез утверждали, что девушка «из деревни» на остатки волос сделала приворот и «захомутала» обеспеченного городского парня из солидной семьи.

Но порицать единственного сына интеллигентные родители не стали, какими-то правдами-неправдами «вымудрили» молодоженам однокомнатную квартиру и даже всерьез расстроились, когда после пяти лет жизни с Ольгой, что теперь уже стала мастером-универсалом, Михайлов подал на развод. Возможно, главной причиной такого решения стала молоденькая, но подающая большие надежды аспирантка. Девушку звали Таисья, у нее были серые глаза, стройная фигура и гладкие смуглые плечи.

— Таис Афинская, — взволнованно шептал Михайлов, снимая запотевшие очки.

— Мой Александр Великий! — томно отвечала ему красавица, соблазнительно поводя крутыми бедрами.

Участь доцента была решена. Правда, своей бывшей жене и маленькой дочери Михайлов старался помогать, а когда Леде нужно было определяться с выбором учебного заведения после школы, подключил связи и девушку приняли на бюджетное место Исторического факультета Университета.

Отца Леда очень любила и уважала, хотя и видела редко. Он появлялся неожиданно, порой встречал возле школы и дарил дочке прекрасно иллюстрированные книги о Древней Греции, энциклопедии легенд и преданий народов мира, роскошные томики русских народных сказок. Леда рано научилась читать и к десяти годам назубок знала всех Богов и Героев Эллады, их многочисленные подвиги и приключения, обожала русский фольклор.

Михайлов, и сам того не подозревая, казался девочке каким-то сказочным существом, наделенным могуществом и силой исполнять любое желание. Но все божества обычно далеки от мелких нужд простых смертных, а потому, имея дома уникальную коллекцию исторических книг, Леда ходила в потрепанных кофточках и потертых сапожках, над которыми подшучивали одноклассницы.

— Да, на какие же деньги ей одеться-то, у нее мама одна, еще и парикмахер, что она там получает!

Маму свою Леда тоже безмерно любила, хотя видела также нечасто. Ольга бралась за любую работу, чтобы обеспечить дочке достойную жизнь, да и себя не позабыть. Женщина не старая, симпатичная, и многим еще понравиться может. Поклонников у Ольги было, и впрямь, немало, но как-то вот все не серьезно и достатка в дом не приносило. Почему-то эти ухажеры сами норовили на шею сесть, и даже не думали поддержать финансово одинокую маму с подрастающей дочуркой.

Леда росла девочкой очень разумной и все понимала, на жизнь смотрела серьезно, была не по годам взрослой. Маму жалела, никогда не теребила высокими запросами, обходилась тем, что было доступно. Модным нарядам и дорогим гаджетам одноклассниц не завидовала, поскольку сама больше жила в придуманном мире фантастических историй, мифов и былин.

Книги часто заменяли ей живое общение и подруг-то в реальном мире было немного. Да и слишком разнились интересы. Леда училась хорошо, любила историю, краеведением увлекалась. В то время, как ровесницы ходили на танцевальные занятия и аэробику, Леда охотно посещала туристический кружок и общалась с поисковиками из местной организации «Эхо памяти».

Ребята там подобрались хорошие, занимались важным делом — искали останки солдат, погибших на полях ВОВ, составляли списки имен красноармейцев по обнаруженным смертным медальонам, отправляли информацию родственникам. Леда сразу прижилась в дружном коллективе, с трепетом разглядывала в маленьком музее жутковатые находки с той страшной войны: автоматные гильзы, пробитые каски, найденный в болоте под Ржевом пулемет.

Перед выпускным классом, на летние каникулы, девушка даже хотела поехать вместе с поисковой экспедицией в Кировский район Ленинградской области, да мама не отпустила, заволновалась отчего-то далеко отправлять доченьку с компанией незнакомых людей, где большая часть — молодые ребята.

Леда расстроилась. Она хотела быть ближе к Андрею Колосову. Он был уже студент второго курса Истфака, считался очень умным и веселым парнем, был — душа любой кампании, имел много друзей и поклонниц. Да и собой хорош, рост выше среднего, стройный, спортивный, общительный ясноглазый блондин. Занимался легкой атлетикой, бегал по утрам в парке, кандидат в мастера по шахматам.

Леда в него влюбилась с первого взгляда, но сама стеснялась этих новых чувств, таила глубоко в душе. Может, даже несколько комплексовала, потому что была по натуре скромной и тихой мечтательницей, не стремилась оказаться у всех на виду. Но Андрей, хотя сам всегда был в центре внимания, робкую голубоглазую девушку с густыми каштановым волосами все же заметил. Сначала его привлекло необычное имя — Леда. Парень даже ошибся, как и многие при знакомстве с девушкой, Лидой ее назвал. И был тотчас поправлен:

— Нет, нет, именно — Леда. Михайлова. Очень приятно.

— Удивительно! Это богиня какая-то, да? Леда… красиво…

— Царица.

— … с грустной историей, помню, конечно, я тебя проверял. Она лебедя полюбила, верно?

— Скорее, Зевс ее полюбил. Явился к ней в образе лебедя.

Девушка смущалась и краснела, опуская глаза, в первый раз она так долго разговаривала со своим кумиром.

— Ага! Кого только Зевс не любил. Золотой дождь еще, да-а, слышал…

«Хорошенькая, но маленькая еще», — подумал Андрей и отвлекся на более взрослую и оформившуюся соратницу Оксану. Та давно уже смотрела на него безо всякой робости, широко открытыми «жаркими» очами гоголевской панночки, и Андрей высоко вскинул голову, приосанился. Вот с такой дивчиной можно вечерком прогуляться по городу, в кафе посидеть, к себе в гости позвать, благо родители на даче.

Леда грустно проводила взглядом идущую к дверям красивую пару. А что оставалось ей? Вернуться в свою однокомнатную квартирку, что оставил отец, взяться за привычные книжки…

Сигурд, победитель дракона и гордая Валькирия, Кузнец Велунд и Лебяжье белая дева, Илья Муромец, Добрыня Никитич, русские князья и волоокие, трепетные девицы, что скорее бросятся с вершины башни или сгорят в пламени подожженной избы, чем падут на руки врага-захватчика. Мстивой Ломаный и Зима Желановна… Тристан и Изольда… Фархад и Ширин… Ланселот и Гвиневера… Щемящая душу нежность и великая печаль, мечта о настоящей любви, истинной верности, которой не помеха ни годы, ни расстояния, ни людская молвь…

Нет, в эти томительные майские вечера не помогали даже любимые истории. Леда подолгу стояла у окна, слушала раскаты первого грома, следила за струями воды, что омывали стекло и тосковала по тому неведомому, что непременно ожидало впереди. Сами собой шепотом срывались с губ слова из читанной-перечитанной книги: «Где же ты, тот, кого я всегда жду… И дождусь ли…»

Быстро промелькнуло после школьного выпускного бала на редкость дождливое лето. А вот студенческая жизнь добавила ярких красок в унылые сентябрьские будни, лекции по истории древних славян захватывали, погружали в мир старины, будоражили воображение. Оказавшись в своей стихии, Леда сама будто расцвела и несказанно похорошела. От матери девушке достались изящная фигура да вьющиеся волосы в цвет ореха, а вот глаза были чисто голубые — Михайлова, да еще отец говорил, что личиком Леда пошла в их городскую прабабушку, что скончалась ровно за год до рождения правнучки.

Софья Аркадьевна была потомственная дворянка из благородного Московского семейства. Еще молодой женщиной вслед за мужем приехала в сибирскую ссылку, тут и осталась, похоронила супруга, одна поднимала сыновей, отказавшись выходить замуж второй раз.

Леда с трепетом собирала историю своих предков, рисовала на листе ватмана ветвистое генеалогическое древо Михайловых, подклеивала порыжевшие от времени фотографии. Увлекательное это занятие, во время которого чувствуешь себя крохотным листочком среди разветвленной кроны близких и дальних родственников. А корни родового древа уходят так глубоко, что теряются во мгле веков, в русской родной землице.

На историческом факультете девушку с уникальным именем быстро оценила мужская половина курса. Леда спокойно принимала комплименты, с появившимися вдруг поклонниками вела себя ровно, никого не поощряя. Сердце девушки занимал тот самый Андрей Колосов, что был на два года старше.

Порой они сталкивались в коридоре или столовой универа, обменивались приветствиями, и Андрей убегал по своим многочисленным делам. Теперь у него была новая подруга, кажется, одногруппница Алиса с волосами, выкрашенными в огненно-рыжий цвет, этакая бойкая чертовка-хохотушка. Андрею всегда нравились девушки, выделяющиеся из толпы, активные и готовые к свободным отношениям, без обязательств. Леда все понимала и не надеялась даже привлечь внимание такого видного парня.

— «Может, правду говорят, рожденные в понедельник редко бывают везунчики. Хотя, папа меня всегда в обратном убеждал. Рассказывал, что первым днем недели правит Луна и потому день этот считался у греков именно женским. Все девочки, что появились на свет в понедельник найдут свое счастье в любви и создадут крепкие семьи. Рано мне отчаиваться и тосковать. Какие еще мои годы — все впереди».

 

Глава 2. Ингальская долина

Еще весной Леда узнала, что летняя полевая практика историков-второкурсников должна будет проходить в Ингальской долине. Интересное это место — низменность в дельте сибирских рек Исеть и Тобол, в семидесяти километрах от славного города Тюмени.

Некогда здесь располагались древние поселения и даже небольшие города, о чем до сих пор «вещают» рукотворные увалы и череда курганов-могильников, что таят в себе настоящие сокровища.

Еще русским царям воеводы тобольские докладывали, что «народишко ушлый» тащит из «татарских могил» золотые и серебряные вещицы. Так уж получилось, что первыми исследователями долины стали «бугровщики», то есть разорители древних гробниц. Прознав о кладах, зарытых в устье Исети, сибирские губернаторы грабеж старались всячески пресекать и уже поручили раскопки «государевым служащим», ученым людям.

Самому Петру Первому прислали несколько партий сибирских сокровищ, часть которых и по сей день хранится в Эрмитаже, в галерее драгоценностей «Золото скифов».

В наши дни территория Ингалы признана этнографическим памятником и природоохранной зоной. Археологические раскопки давно уже ведутся серьезно и позволяют делать поистине удивительные открытия: древние захоронения, остатки крепостных стен, городища и могильники-курганы, домашняя утварь и украшения.

Леда с бьющимся сердцем ожидала поездку в Исетский район. Слышала от знакомых, что в это же время рядом с их студенческой базой будет проходить историческая реконструкция, в которой собирается участвовать и Андрей Колосов.

На подобных мероприятиях Леда была всего лишь один раз и то не полный день, но впечатлений хватило надолго: девушки в старинных одеждах, парни в кольчугах и шеломах русских витязей, «потешные» поединки с нешуточным азартом и толпами подбадривающих зрителей, костры и походные котелки с ушицей, а в сумерках песни под гитару, дружеские беседы, россказни «бывалых».

В прошлый раз Леда с одногруппниками попала на реконструкцию эпизодов покорения Сибири Ярмаком. Проходила встреча близ Тобольска. А сейчас, говорят, в Ингальской долине собирается большая инициативная группа из Екатеринбурга. И Андрей со стороны местного студенческого совета универа будет курировать приезжих.

Однако первые дни в Ингале настолько захватили девушку, что она на время и думать забыла о делах сердечных. Студентов привели на место настоящих раскопок, о методах и задачах которых было прочитано немало увлекательных лекций. А теперь вот он — раскинулся на всеобщее обозрение древний город и его таинственные дары восхищенным потомкам: полуразрушенные дома, глиняные черепки кувшинов, наконечники стрел, остатки полусгнившей погребальной лодки из некрополя, бронзовые топоры, бусины из голубого шпинеля. Над этими бусинами профессор Матвеев особенно умилялся:

— Это же редкий минерал. Он в Индостане добывается, да еще на Шри-Ланке, как сюда-то попал, а? Ребята, это сенсация! Здесь Шелковый путь проходил, не иначе, торговцы из Китая в наши камыши захаживали.

На языке сибирских татар «Ингала» означала «камыш». А еще среди чудесных находок были статуэтки египетских богов и фаянсовый амулет Гарпократа).

— Знать кто-то из царского рода здесь похоронен, один из владык племени саргатов, что с купцов заезжих дань брали, плату за возможность по этим землям дальше двигаться.

Во время первой экскурсии на раскопки Леда ходила как завороженная, вот она — древняя быль, оживающая сказка, можно рукой коснуться. Что за народ населял родную Сибирь тысячи лет назад, чем эти люди жили — охотой, земледелием, войной… За тысячи лет до Леды ходили по этой земле, когда еще кости мамонтов и шерстистых носорогов были не так глубоко засыпаны «пылью времен» на Западно-Сибирской равнине.

Вечером первого же дня, едва студенты разместились в маленьких коттеджах исследовательской базы от Университета, Леда встретила Андрея. Случайно столкнулись у домика преподавателей.

— Приветствую совратительницу Богов! Ты Вишнягова не видела?

Именем своим девушка втайне гордилась, но сейчас подосадовала на шутку. Впрочем, этому парню Леда бы многое простила.

— Ты Сашу ищешь? Он у Матвеева сидит, разбирают серебряные бляшки, говорят, нашли целую пригоршню.

— А-а-а, ясно, до утра будут над ними трястись, ладно, тревожить не стану. Современные хлопоты подождут. А ты чего скучаешь? Пошли к нам, Ситников сейчас будет про динозавра рассказывать. Все уже собрались.

— Ого! Я думала, он только мамонтами интересуется. Особенно малышами, столько шуму было из-за «Маши», помнишь, на Ямале нашли 4-месячного мамонтенка, отлично сохранился. Я репортажи видела, так жалко…

— И кого жалко-то?

— Так сказали, он еще маминым молочком питался по своему возрасту, а так глупо погиб, провалился под лед и утонул. Жалко ведь.

Андрей с возрастающим интересом смотрел на взволнованное личико девушки, что явно перед ним трепетала.

«А она ничего… повзрослела, миленькая такая, чувствительная».

— Нет, сейчас не про то будет разговор! Представляешь, здесь, в Ингале нашли скелет ящера с крыльями.

— Птеродактиль?

— Да, вроде, нет, Ситников сказал, больше на дракона похож.

— Ага! Он еще не то расскажет, любит выдумывать. Я уже заголовки вижу: «Найдены останки первого сибирского дракона. Мировая сенсация».

— А ты что против летающих ящеров имеешь?

— Да, совершенно ничего, только это не по-нашему как-то. Драконы — это Европа, ну, Китай. А у нас всегда были змеи крылатые. Сказки же знаешь? Змей Горыныч… Змей Волос… И вообще, дурная слава ходила на Руси о подобных «динозаврах». Ты же предание о Петре и Февронии слышал? «Однажды в семье Павла случилась беда — повадился летать к его жене змий, принявший облик самого Павла. Младший брат Павла — Петр взял Агриков меч, и, выследив змея, поразил его…»

— О-о! Слишком уж вы суровы, девушка! Всех змеев богатыри у нас давным-давно истребили, даже в Красную книгу некого занести. А вот то, что в Ингале водились летающие ящеры, кажется, скоро станет научным фактом. Идешь со мной?

И зачем он такое спрашивал, Леда бы без раздумий с ним на край света пошла, а не то что в палаточный лагерь по соседству со студенческой базой.

— Я только девочкам скажу, где я, чтобы не потеряли.

— Точно-точно! А то вдруг еще какой-нибудь русский дракон до сей поры спит в одном из курганов. Услышит твой легкий шаг девичий, да проснется, чтобы в свой подземный мир утащить.

— Я под землю на хочу. А вот в облаках бы полетала…

— А Персефону никто не спрашивал! Утащил Аид под землю и сделал женой. Кстати, с Ледой Зевс тоже не церемонился, раз уж она ему приглянулась.

— Напугаешь сейчас, побоюсь идти с тобой через поле, смотри-ка, темнеет уже. А ты обратно проводишь?

— Зачем? У меня на двоих палатка, скажи подружкам, что останешься до утра.

— Хватит шутить, мне надо вернуться к полуночи.

— Та-ак, никакой кареты я не вижу, тыква и мыши нам явно не грозят, разве, что твои кроссовки превратятся… превратятся…

— Да, какая из меня Золушка! Брось чудить!

Андрей смеялся, радуясь новому развлечению, а у Леды отчаянно билось сердце. Он ведь за руку ее взял, когда девушка едва не споткнулась на неровной тропинке. И теперь идут они рядышком в сумерках по той самой древней Ингале, солнце давненько уселось на свой ночной шесток, только потягивается перед сладким сном, дразнит последними лучиками. А еще до срока выплыла на небо Луна. И Леда мысленно обратила к ней свою мольбу, с детства почитая за Покровительницу:

«Пусть не в последний раз соединятся наши руки, пусть буду мила ему и желанна, Матушка Луна, пускай же все сбудется!»

Андрей тоже был доволен. Его-то Алиса рыжекосая в городе осталась сессию пересдавать, подтягивать свои «хвосты», а здесь на игрищах все девчонки со своими парнями, ни с кем не поиграешь долго. Эти приезжие из Екатеринбурга — ребята строгие оказались, все как на подбор — крепкие, ладные парни, лихо машут топорами и стреляют из «всамделишного» лука, а подружки визжат от восторга, и на Андрея даже внимания не обращают.

Непривычно было Колосову оставаться на вторых ролях, самолюбие саднило весь день, а тут Леда… Смотрит своими блестящими, большими глазами, словно дороже Андрея и нет у нее никого. Нет, неделя должна пройти весело и с размахом! Чудесная девчонка, странно, что до сих пор одна, если бы не Алиса, пожалуй, можно бы с ней погулять чуток, а может, и не чуток. Андрей снисходительно глянул вниз и влево на каштановые завитки волос у виска, на опущенную голову и вскоре поймал в ответ восторженный ясный взгляд.

«Черт! Хорошенькая, чистенькая, только совсем наивная, все сказки на уме… На такой сразу жениться надо, а мне-то рано еще, ну, какая мне женитьба, чепуха!»

А вот Леда ни о чем таком серьезном даже не думала, просто шла рядом с парнем, о котором столько мечтала, и была счастлива. И все последующие вечера проводила с Андреем: вместе слушали у костра шутливые и вполне реальные истории из жизни ролевиков, всякие мистические байки, обсуждали новости студенческой жизни, спорт и киноиндустрию.

В эти дни Леда впервые услышала песни Хелависы и долго в себя прийти не могла, так это ей показалось близко и знакомо, аж по коже холодок и сердце щемит. Девушка из приезжих, что звалась Младой, сама отлично на гитаре играла и дивно пела, подражая интонациям Натальи О'Шей. Как завороженная сидела Леда возле исполнительницы и внимала каждому слову, быстро заучивая тексты наизусть.

— Андрюш, хорошо-то как, почему я раньше не знала, это же целый мир! Это же все наше, мое, я чувствую так…

— Да, ладно тебе, и так ясно, что красиво поет. Пойдем ко мне…

Очарованная музыкой и атмосферой теплых вечеров у леса, Леда покорно шла к палатке Андрея, принимала его жадные торопливые поцелуи и, словно во сне, позволяла большее. А потом, когда все это между ними случилось, даже не испугалась, не пожалела, а просто как должное приняла, только слова парня уж больно горькими ей показались после:

— Ты что сразу-то не сказала, я бы может, не стал… Я же не думал, что ты еще ни с кем не была. А теперь, ты скажешь, что я подлец, девочку совратил. Леда, я же не заставлял тебя? Ну, ты чего, реветь еще будешь… Прости, но не могу я тебе ничего обещать. Я сразу сказал, мы друзья просто. Алису я не готов сейчас бросить, она нервная…

Леда медленно «просыпалась», слушала Андрея со слабой улыбкой, даже погладила по руке, чуть ли не жалеючи.

— Не переживай, винить не буду, сама так хотела. Думала, люблю…

— А теперь, что же?

Странно было Леде слушать, как в голосе парня зазвучали вдруг ревнивые нотки. «Хочет сразу для всех быть дорогим. Так ведь не бывает».

— А теперь и не знаю… Андрюша, я к себе пойду. Нет, не провожай, дойду сама. И не приходи ко мне больше, не надо. Я все поняла, ни о чем не жалею. Спасибо.

— Да за что спасибо-то? Слушай, ты из меня вообще козла какого-то делаешь? Попользовался и бросил… Леда, я тебе ничего не обещал!

— Так, я ничего и не прошу. Уйти хочу.

— Эй! Я тебя сейчас одну не оставлю, ты такая… Еще чего сделаешь над собой!

— Андрюш, а взрослая девочка уже, и я маму люблю. А то, что случилось, так говорю же, у меня все было по любви, а раз тебе не нужна — навязываться не буду. Я все понимаю. У тебя подруга в городе, а со мной ты от скуки, только я и на это была согласна. Думала люблю, а теперь как-то странно…

Она очень хотела сейчас остаться одна, убежать, спрятаться и выплакаться где-то вдали от жалеющих и виноватых глаз. Смурно было в горнице ее души. И еще боялась, что не сдержится, обхватит Андрея руками и разревется на его плече, а это стыдно и вроде бы ни к чему теперь. Но и обиды на парня не было, и правда, сама ведь пришла, сама все позволила, сама осмелилась поцеловать… пару разочков всего-то.

Леда вышла от Андрея и медленно побрела к одинокому костру в поле. За полночь уже, почти все разошлись. Завтра последний день, выступления показательные, штурм крепости и много еще других интересных дел. Журналисты приедут, гости всякие, завтра большой прощальный праздник. А сейчас отдыхают ребята по своим палаткам, обнимают «боевых» подруг, предвкушая, как ладно будут поутру держать в умелых руках тяжеленькие мечи, сурово поглядывая на соперника. Все пройдет удачно, и кольчуга приятно обнимет плечи, и лук будет натянут вовремя и стрела поразит цель, а на память останется множество ярких фото и видео. Будет что вспоминать до следующих сборов. Эти «ингальские» явно удались!

Уже подходя к догорающему костру, Леда различила знакомый напев Млады. Рядом с девушкой сидел и парень ее — Ратибор, ох, нарочно для завтрашней битвы не бривший рыжую бороду уже вторую неделю.

— «По лазоревой степи ходит месяц молодой, с белой гривой до копыт, с позолоченной уздой, монистовый звон монгольских стремян, ветрами рожден и ливням пьян…»

И сами собой полились слезы. Вот оно — все рядом, испокон веков здесь было… Высится впереди высокий курган неизвестным народом на сибирской земле сложенный, дремлют в глубине насыпи тайны усопшего, а скоро придет черед подымать их на свет Божий, открывать двери в прошлое, заглядывать цепким, внимательным оком ученого. Бережно, но настойчиво придется тревожить последний причал полусгнившей лодки, где смиренно, как в колыбельке, сложив костистые длани на груди спит древний Хозяин камышовой низменности в долине Приисетья.

Так, на убывающей луне посреди темной Ингалы превратилась Леда из мечтательной девочки в женщину. Задумалась, забоялась о своей судьбе, да вскоре и смирилась. О чем тосковать, пока есть в теле сила, а в устах дыхание и ускоряется ток крови по венам при звуках любимой мелодии:

— Он шел ночною, порой ночною За темной рекою, за быстрой водою. Не знал укора, не знал покоя, За желтой луною, за ней, вороною. Пришел желанный, ушел постылый, Чужая рана его томила, Чужая слава его манила Туда, где ходила ночная кобыла.

Леда долго еще сидела рядом с Младой, впервые пробуя подпевать, ибо пару дней тому назад еще выучила много песен «Мельницы» наизусть. Потом вместе со Стасом, ой, то есть с Ратибором, конечно же, вытаскивали они из золы обжигающе горячие клубни картофеля, ели даже без соли и ничего вкуснее Леда в жизни своей не пробовала, чем эта рассыпающаяся в ладонях желтая крупчатая мякоть под хрустящей черной кожурой.

И не страшило больше одиночество, не пугала неопределенность будущего, затягивались обиды и раны прошлого-настоящего. Как можно быть одиноким на родной земле, посреди людей, что на твоем же языке говорят, поют чудесные песни, улыбаются тебе светло, делят еду и на твою долю.

А когда ночь истаяла, да забрезжил рассвет Млада и Ратибор вызвались провожать девушку до студенческого поселения. Оглянувшись на вытоптанное поле, Леда заметила, что у остывающего кострища стоит Андрей, смотрит вроде пристально, но так и не решается пойти следом.

Колосов встретил девушку на следующий день, как раз в разгар праздника. Внимательно заглянул в глаза и, не встретив в них особого укора, завел разговор:

— Я вечером уезжаю в город, хотел проститься с тобой, вашу-то группу завтра отправят, правильно?

Леда кивнула, удивляясь про себя тому, что чуть дрожащий голос юноши больше не вызывает в душе знакомого трепета. Ти-ши-на.

— Обижаешься на меня, злишься? Я плохо с тобой поступил, каюсь, но ты и сама пойми…

— Мы же вчера с тобой все обсудили. Я не злюсь, Андрюш, успокойся уже. Все в порядке.

Парень нервно взъерошил пятерней свою челку, равнодушный тон девушки немного выбивал его из колеи.

— «Хоть поплакать могла бы, как-нибудь обозвать, на шее повиснуть, глядишь, я бы и пожалел, придумал чего… Алиска из-за ерунды так умеет мозг выносить, а эта тихоня только смотрит своими синими глазищами, как Святая Дева и все готова простить. Я от этого себе еще большим гадом кажусь, вот же история…»

— Андрюш, мне пора… Прощай!

У Колосова вдруг возникло неприятное ощущение, что его гонят, после того как самого будто бы использовали и бросили за ненадобностью. Странное, непривычное для бойкого парня чувство и горькая досада. Никогда еще ни одна девушка не вызывала у студента таких противоречивых эмоций. Сам от себя того не ожидая, Андрей выпалил:

— Леда, давай еще встретимся! В первый раз всегда не важно бывает, а потом… лучше.

— Не хочу! Руку отпусти, мне, правда, идти надо, меня Матвеев давно ждет.

— Стой! Подарить тебе хочу кое-что, только никому не говори, обещаешь? Слово дай!

— Ничего не надо!

— Эх, да ты не понимаешь! Я хотел в город увезти, а теперь тебе отдам, может, простишь меня, искуплю свои грехи, хоть и не кровью. Держи, это я здесь нашел, еще пару дней назад.

Андрей сам взял ладошку девушку и разомкнул стиснутые пальцы. Леда нахмурилась, но не стала у всех на виду отчаянно вырываться. А потом замерла, приоткрыв рот. В руке у нее лежала маленькая, почерневшая от времени фигурка какого-то явно мифического существа.

— Я когда нашел, сразу о тебе вспомнил, все наши разговоры… Вот тебе Русский Дракон, собственной персоной. Ну, что разве не похож?

— Похож… Только уж тогда — Змей, а не Дракон, но где же его крылья?

— Ну, вот, будто горб на спине, видишь, значит сложены. Отдыхает, гаденыш!

— Не надо его ругать! Смотри, а в передних лапах будто шар держит, что это может быть, интересно? Андрей, надо Матвееву скорей показать, и еще место, где ты это выкопал заметить точно.

— Ты не понимаешь, это я тебе дарю, но с условием, что только тебе. И совесть свою успокой, там в рассохшемся сундучке еще пара таких же, и на черепках изображения Крылатого, так что одного можешь смело себе оставить. На память. Хоть не обо мне, так о Долине. А на долю историков хватит, весна урожайная была на подобные находки. Я диплом буду писать по Ингале, меня Ситников сам будет вести, представляешь?

— Скоро Ингалу назовут Змеиной Долиной. Туристы понаеду-ут…

Впервые за этот день Леда улыбнулась, и у Андрея сердце зашлось.

«Какое чудо передо мной стоит, почему же я раньше не замечал, что она такая милая… Решено, приеду в город, с Апиской сразу поговорю, хотя она истерику мне закатит, да, надоели уже ее заморочки. Поругаемся и скажу, что устал, хватит с меня… Леда простит и примет, будем вместе, ей все понравится со мной, может, потом даже поженимся, хотя она из бедненькой семьи, мама вроде где-то полы моет, слышал об этом. Жалко, конечно, что такая „пролетарская“ родня, мои „предки“ точно не поймут. Зато девочка чистенькая, и я у нее первый, разве можно так просто от нее отказаться…»

А Леда уже об Андрее и не думала, гладила пальчиками бронзовую фигурку в руках и сердце билось чаще.

— Глянь-ка, да она будто в огне побывала, краешки вот оплавились.

— Погребальный костер, не иначе.

— Думаешь?

— Оставь мне свой телефон, я позвоню.

Но девушка не успела ответить, к Андрею подошли ребята в меховых татарских шапках, загудели басом, расспрашивая про расписание поединков. А когда Колосов решил их вопросы и обернулся к собеседнице, Леда уже исчезла, унеся с собой маленький древний артефакт.

 

Глава 3. Лето в книжном и новые драконы

Благим намерениям Андрея по поводу Леды сбыться было не суждено. Едва юноша вернулся в город и встретился со старой подругой, как скромная девушка, что подарила ему себя в Ингале, сразу же отошла на второй план.

В качестве поощрения за все подтянутые «хвосты» и закрытую сессию родители Алисы наградили дочь путевкой на теплое море. Какое именно, пусть выберет сама. Утром, пока оба еще нежились в постели, отмечая встречу, Алиса решила посоветоваться с Андреем:

— Ну, решай, может, Турция?

— Лисенок, у меня дела в городе, столько планов, сейчас не до того. Еще надо документы оформлять, мы с ребятами в Калининград едем, все очень серьезно.

— Ну, опять вернешься оттуда загруженный, весь в себе, месяц будешь отходить! Это что, обязательно? Пусть теперь копают другие, ты уже засветился на всю область. Тебя везде знают.

— Мне самому это нужно, я должен.

Девушка обиженно надула губки, потом сменила гнев на милость, уложив рыжую голову на плечо Андрея:

— Давай хоть на десять дней выберемся куда-то, мне хочется отдохнуть, да и тебе не помешает, если с деньгами напряг, мои ведь помогут, ты маме нравишься, путевку возьмет на двоих.

— Алис, я не бедный, мне тоже предки могут деньжат подкинуть, просто я не собирался на курорт. Я вот думал…

— В Египет?

— Не-ет! Мы были прошлый год, не понравилось.

— Тайланд?

— Слушай. Если уж ехать, то ближе к Европе, ты в Греции была? В Италии? Памятники, музеи… древняя культура, вот там бы я побывал.

— Какой разговор! Давай пока на сайте «Глобуса» посмотрим, что у них сейчас интересного, потом в агентство и сразу закажем. Давай, Андрюш? Ведь последний год остался доучиться, надо набраться сил перед дипломом, меня последняя сессия, вообще, выжала как лимон. Ты видишь, я хожу сама не своя, я в салоне уже не была неделю, все забросила, мне из тренажерки звонят, ищут, где я потерялась. Ничего не хочу, у меня стресс, понимаешь, мне нужно расслабиться. Море… песочек белый, вилла на двоих… я тебя так буду там любить…

Андрея вдруг кольнули воспоминания о мимолетных встречах на практике в Ингале. Не то, чтобы парню стало совестно перед Алисой за то, что встречался с другой, пока своя подруга в тяжких муках пересдавала экзамены. Просто вспомнились невзначай робкие ласки Леды, ее доверчивость и открытость.

«А я подлец, поступил с ней паршиво. И Алиска просто так не отцепится. И море… На море я бы тоже не прочь».

Словно угадывая тайные сомнения Колосова, опытная в делах сердечных Алиса продолжала уговоры, умело совмещая слова с поглаживаниями и поцелуями:

— Миленький, мы же так хорошо отдохнем. А потом сразу в работу свою с головой, материалы для диплома подготовишь, защитишься всех круче и в аспирантуру.

— Да-а уж! Тебе-то явно туда соваться не стоит. Умишко-то девичий…

Алиса очень даже легко проигнорировала небрежное замечание в свой адрес, уверенная, что женский ум заключается, прежде всего, в умении быть привлекательной и нужной для тщательно выбранного мужчины. А ученых старых дев Алиса видала, да вот хотя бы пара их преподавательниц. Ну, пусть они доценты, профессора, а семьи-то нет, да и сами выглядят как археологические находки, что веками лежали в земле, ни одеться толком не умеют, ни причесаться, заброшены и неухожены, а еще женщины… Да, кто польститься на такую рассохшуюся амфору? Не все, конечно, есть и элегантные исключения, но они лишь подтверждают Алисино правило: «Женщине не место в науке! Пусть этим занимаются мужчины!»

— Сама-то куда после учебы собралась?

И снова девушка простила Колосову некоторое раздражением в тоне, все ведь ясно — устал человек, шутка ли, больше недели в палатке спал, а еще комары, каша из котелка и никаких удобств. И Алисочка далеко, обнять ночью некому. О том, что у нее может появиться соперница, девушке даже в голову не могло прийти, настолько Алиса Плотникова была уверена в себе и своей неотразимости в глазах мужской половины универа. А что касается будущего, то для нее оно предельно понятно:

— Меня тетя Света обещала в департамент устроить, в торгово-промышленную палату области. Там скука, конечно, всякие бумажки писать, отчеты, сводки, но, говорят, бывают очень интересные мероприятия, иностранные делегации, поездки всякие. Вот недавно встреча была с послом Франции, тетя Света сама его по местным музеям водила, картины показывала, ишимские ковры ручной работы с цветами на черном поле. Француз остался доволен. Сейчас китайцев ждем. Я попробую, конечно, если не пойдет у меня там, то к маме в салон, куда же еще. Главное, высшее образование у меня будет, а работать… можно и для души. Правда, ведь, заинька? Ты же меня прокормишь, если что?

— В школу-то идти не хочешь, ребятишек учить?

— Ой, насмешил! Я, что, с дуба рухнула, по-твоему? В школу — нервы трепать, не-ет, это для неудачников!

— Почему сразу — неудачников, там сейчас вроде платят неплохо…

— Овчинка выделки не стоит, я тебе говорю. Ты знаешь, какие сейчас дети отмороженные? Это полный улет, отвечаю!

Последние фразы Алисы здорово задели Андрея. Для себя он, правда, уже давно все распланировал четко: дипломная работа по высшему разряду, потом аспирантура и суровые будни исследователя, защита диссертации, ученая степень и любимое дело — лекции, встречи с молодежью, общественное движение. Каждый год новая блестящая статья, научные открытия…

Но вот порой перед глазами вставали ряды парт и гудел беспокойный улей детских голосов. Андрей любил школу, вспоминал годы своей учебы с сентиментальной улыбкой, навещал старых учителей и всегда радовался выступлениям перед подростками. Одно из любимейших его дел. Те мальчишки и девчонки, что приходили в их маленький музей «Эхо памяти» уж точно не были «отмороженными», они живо интересовались историей родного края, с блестящими глазами рассматривали пожелтевшие треугольнички солдатских писем с фронта, фотографии тех, кто ушел на войну молодым, да так молодым и остался, пропал без вести для родных, был найден и «возвращен домой» усилиями отряда тюменцев.

Юные посетители музея хотели знать больше, они задавали вопросы, высказывали гипотезы. Андрею было с ребятами легко, он чувствовал себя в своей стихии, гордился своими знаниями «старого поисковика», чувствовал неподдельное уважение молодежи. Он был нужен, он делал что-то важное и полезное, а значит, и жил не зря.

А теперь слова Алисы вдруг разом показали, какие все же они разные — этот будущий доцент исторических наук и капризная «светская» красавица, мама которой владеет сетью салонов красоты в городе. И каким только ветром занесло эту девушку на истфак…

— Понимаешь, я бы на «финансы и право» пошла, но с алгеброй у меня совсем глухо, да и скука там — зубри эти законы сутками, все-равно по специальности работать я не собираюсь, мне только диплом о высшем образовании надо, мама условие поставила. А так, я бы сразу к ней администратором, мама обещала, что подарит мне потом свою «Алису», я даже знаю, что там нужно поменять, дизайн фойе уже устарел, у меня идей куча, я так развернусь…

Андрей вздохнул, нехотя выбрался из кровати и поплелся в ванную, слыша за спиной легкие шаги и щебетание девушки.

— Ну, что мы решили, я в «Глобус» звоню, ага? Я бы от Италии не отказалась… Тоскана… настоящее кьянти, лазанья… старинные крепости… там же «Сумерки: новолуние» снимали, представляешь?

— Ага… зарождение этрусской цивилизации, Леонардо да Винчи, Алигьери и Микеланждело… Едем, Алиса, едем в Тоскану, зайка… Звони…

А вот Леде Михайловой знойная Италия точно не грозила. Более того, девушка всерьез подумывала о том, чтобы на остаток лета устроиться продавцом-консультантом в магазин букинистической книги. Зарплата мизерная, зато какое это интересное занятие. И подруга — Ирина, бессменный сотрудник магазина как раз нуждается в отпуске, а найти стоящую подмену на три недели в разгар лета почти за «гроши» довольно непростое дело.

— Ледушка, выручай! Я буду тебя на выходные отпускать, только дней пяток продержись, я с Лешиком в деревню съезжу. Раз в год бабушку видит пацан, а там красотища сейчас, речка почти у дома, ягод у родителей полно. Ну, что ребенку в городе торчать, такая жара.

— Да, поезжай хоть на десять дней, я совершенно свободна, у меня все родственники в городе теперь.

— Леда, ты Ангелочек просто! Я тебе сейчас про последнее поступление расскажу. К нам дедуля такой забавный повадился, все полки облазил, кажется, он историком в школе был и сейчас пишет книгу о разных кладах, что в округе попрятаны. Карту составил, где золото Колчака искать, где Ермак татарское серебро припрятал, умора! Так вот, я для него отложила пару книг по истории края, очень уж он просил.

Этот дедушка всегда по пятницам заходит, завтра жди. Только с ним держись особенно вежливо, а то он вспыльчивый и еще болтун, как начнет свои лекции читать, не остановишь… И про то, как у нас в Тюмени саркофаг с телом Ленина прятали в годы войны, и про декабристов, и про народные восстания…

— Не переживай, справлюсь! Я слушать умею. Поезжай спокойно.

— Еще одна девушка должна за Крапивиным прийти, она все его издания собирает, сама студентка-филолог. Вот, смотри, еще Лагунова ей предложишь, вчера только принесли. Леда! Представляешь, в одном томе все произведения Лагунова для детей, а какие иллюстрации… Совсем люди книги не ценят, даже не поморщилась дама, когда я сказала, что только за сто пятьдесят рублей могу принять. Такую книгу и отдать за полкило пельменей!

— Не самых лучших… — понимающе вздохнула Леда, пару дней назад столкнувшаяся с некоторой дилеммой, стоя у холодильника в гипермаркете.

— О том-то и речь. Также всю «Анжелику» обещали забрать. Одна солидная тетя хотела увезти на дачу и читать в гамаке, как «французскую классику». О, вот еще чуть не забыла, смотри, что нам недавно сдали — Русско-ненецкий словарь, аж 1941 года издания. Их же больше потом, вообще, не выпускали! Если знаток придет, просто будет в восторге, да этой книжице цены нет! Я бы в музей отнесла, да не имею права, а самой покупать, знаешь, триста рублей тоже на дороге не валяются.

— Всего триста? Я сейчас же отцу позвоню, кто-то из его знакомых заберет сегодня же.

— Давай, давай, если много чего раскупят, хозяйка премию тебе выпишет, я похлопочу. Галина Иванна, вообще, классная тетка, она, по-своему, филантроп, денег куча, личная строительная фирма на двоих с мужем, а вот держит эту книжную лавку чисто для души. Книжки, говорит, люблю с детства, особенно старые, это — моя ностальгия, память о родителях, они всю жизнь собирали… Во, как человек книги понимает! Сейчас мало таких.

— Я тоже понимаю, да книги стали очень дорогие, вот только ваши «подержанные» и спасают, да еще папа часто раньше дарил. Сейчас-то ему не до меня, сыновья растут, им же много чего надо, и телефоны по последней моде и компьютеры, чтобы поддерживали современные видеоигры, от сверстников не отстать. Я у него ничего не прошу, папа и так мне все положенное выплатил.

— Так, значит, пацанам надо, а тебе нет? Ты посмотри, посмотри, во что одета, на тебя же только «колхозники» и позарятся, почему не красишься-то совсем? Ага, ясно… На хорошую косметику денег нет, а дешевка нам не катит, знаем уже, проходили. Леда, тебе надо устраивать личную жизнь, надо искать парня…

— Ира, тебя сын, наверно, дома ждет?

— Намек ясен, уже исчезаю! С ключами разберешься? Ну, давай, не скучай, со старичками-книголюбами не кокетничай, среди них тоже бывают маньяки. А, потому, как любил говаривать дядя Козьма Прутков — бди! Ну, пока, аривидерчи, детка! До связи!

— Пока-пока!

Ровно две недели провела Леда этим летом среди потрепанных и даже почти новеньких книг в букинистическом магазинчике, что размещался в подвале недалеко от городской Администрации. Посетителей, надо признать, было мало. Знала, Иришка, когда брать отпуск, все завзятые книголюбы на даче сейчас или в разъездах, внуками занимаются, а то и закатыванием банок на зиму, а может, просто слушают шепот прибоя где-то на дальних берегах, качаясь под пальмами в гамаке.

В основном магазин посещали женщины средних лет, выбирали любовные романы карманного формата в мягкой обложке, таких книжечек было навалом, несколько полок и большая плетеная корзина в углу. Серия «Шарм», «Соблазны» и «Алая роза» разбирались за день, а через пару дней возвращались обратно, ожидая новых покупательниц. Стоили такие книжицы всего двадцать-тридцать рублей за штуку, чего же не купить на вечерок развлекательное чтиво? Такой же популярностью пользовались книги Донцовой и других мастериц «веселого детектива», а также брошюрки по эзотерике, цветоводству, кулинарии и фитнесу. Ну, естественно, серия «Исцели себя сам», «Пробудись к свету», «Взрасти в себе мага и покори мир» и все такое прочее…

Леда охотно наводила порядок в своем книжном царстве, по-новому расположила томики на стеллажах, распечатала на компьютере броские заголовки, выделила место для новинок, что исчезали в сумках покупательниц, словно горячие пирожки: Дина Рубина, Пелевин, Рой, Стивен Кинг, Ремарк, Мопассан…

Также Леда поняла, что в магазине не задерживаются богато иллюстрированные издания с советами стилистов и дизайнеров, книги с глянцевыми переплетами по шейпингу и прочим способам улучшения женской фигуры. А подарочные энциклопедии для детей, особенно новехонькие, вообще, разбирались в лет.

«Как они к нам попадают? Неужели дети совсем не читают такие роскошные книжки, уму не постижимо, как можно это не любить, тут одни картины чего стоят, одни названия будоражат душу: «Мифология», «Корабли мира», «Страны и континенты», «Чудеса света»… И все это уйму денег стоит в «Книжных столицах», а мы принимаем за копейки и с небольшой накруткой продаем. Зато как же рады наши покупатели, обнаружив за двести рублей чудесный подарок внуку, что увлекается историей древнего мира или любит динозавров. Вот, пожалуйста, вчера только принесли на продажу две новехонькие книги: «Динозавры» и «Драконы», первой же бабушке завтра предложу, устоять невозможно, хотя…»

Немного подумав, книжку про драконов, покоренная ярким изданием, Леда все же решила оставить себе. Картинки очень уже красивые, да и сказки просто завораживают. Не такие уж драконы злобные чудища, оказывается, с некоторыми людям вполне удавалось жить в мире. Особенно молодым и привлекательным дамам.

Также не смогла Леда расстаться и с подарком Андрея, а ведь была у девушки первая мысль сразу же отнести «дракончика» руководителю группы или самому Матвееву. Отложила на «потом», испытывая угрызения совести, а потом и вовсе якобы забыла, закрутилась со сборами в город, практика-то подошла к концу. Уже дома, в комнате своей Леда долго держала странную фигурку в руках, так и сяк вертела ее, пока не приняла «постыдное» решение оставить себе.

А на другой день местное телевидение показало передачу, в которой сотрудники краеведческого музея рассказывали о последних находках Ингалы. На белой бумаге, что покрывала стол перед телекамерами, были разложены женские украшения: мониста и гривны, глиняные черепки с рисунками, наконечники стрел и несколько таких вот бронзовых «дракончиков».

Пожилой доцент взахлеб вещал о том, что коренные жители Сибири еще застали бодрых динозавров, потому как раньше на Западно-Сибирской равнине был совершенно другой климат — настоящие тропики и всякой древней живности было здесь пруд пруди, а мамонты появились гораздо позже, когда даже трилобиты и гигантские моллюски — «наутилусы» вымерли. Все легко доказать благодаря удивительным находкам. Репортаж этот Леду успокоил, у ее артефакта оказались копии, Колосов не соврал, и девушка немедленно повесила своего личного «ящера» на изгиб настенного светильника у кровати.

— Станет моим амулетом! Только вот, что у него за шар в лапах, не в футбол же играть собрался? Хотя, я уже ничему не удивлюсь, может, русские драконы были такие разумные парни, что и мяч гоняли по Ингальским болотам… Кто же их знает!

И вот теперь к амулету девушки добавилась еще и книга.

— Так дело дальше пойдет, мне и настоящий Крылатый встретится, только где… В чащу дремучую я не собираюсь, на Пермскую аномалию и без меня ребята съездят, обещали фото показать, Аркаим на следующее лето запланирован, может, получится и у меня с группой выбраться, смотря, что с финансами будет, постараюсь накопить хоть немного за зиму, только с чего же копить… Скорее бы диплом получить и найти нормальную работу!

А пока же Леда с головой погрузилась в будни книжного магазина и вскоре заметила, что гораздо легче сходиться людьми старше себя по возрасту. Она в первую же встречу почти целый час беседовала с назойливым старичком-краеведом и выслушала массу старомодных комплиментов в свой адрес, а через пару дней у нее на столе лежала огромная шоколадка в качестве презента. И Леда щедро разделила ее с двумя девушками-филологинями, что забрали несколько томов Крапивина и Лагунова, а заодно и новехонькие, будто ни разу не раскрытые, сборники местных поэтов. Романтичные девушки, оказались. Леда вдруг почувствовала себя старше этих резвых веселушек почти на столетие.

«И что со мной не так… Не зря же за моей спиной однокурсники у виска пальцем крутят — чокнутая, „книжный червь“, зануда, ну, и пускай… Что же я сделаю, если мне с ними не интересно, зачем буду притворяться. И музыка современная популярная мне не нравится, и фильмы я старые пересматриваю вместо новинок, и драные джинсы никогда не надену, мне стыдно так по улице идти, когда коленки сквозь дыры торчат. Конечно, и Андрею было бы со мной неловко, ему нравятся девушки модные, а что я… Нечего даже о нем думать».

Леда опускала голову на сложенные перед собой на столе руки и пыталась дышать ровно, чтобы не расплакаться. А плакала она очень редко, последний раз еще в школьные годы, кажется, когда увидела, как голубь в парке тащит лапками за крыло умирающего товарища или подругу. Силенок у птахи было немного, не приспособлены голуби для подъема таких тяжестей, хотя птица, размахивая крыльями и надрываясь, чуть ли не волочила над землей сородича, убирая с многолюдной дороги. Оставила в кустах и долго бродила рядом. Леда бросила птицам остатки своей булочки, но едва приблизилась, как голубь снова попытался перенести больного или раненого друга подальше от чужих глаз. Это была очень трогательная картина, долго еще стояла у девушки перед глазами голубиная преданность.

Так, чередуя солнечные и дождливые дни, промелькнуло лето, а на третий курс Леда пришла словно другим человеком. Пара близких подруг сразу заметили, что Михайлова повзрослела, стала более открытой и раскованной, уже не тушевалась, если нужно было отвечать доклад, не опускала глаза перед нагловатыми юношами. Могла так ловко парировать скользкие шуточки, что «языкастому» оппоненту и возразить было нечего. Леду невольно зауважали, но дистанция между ней и ровесниками еще более увеличилась, хотя появились поклонники со старших курсов и даже молодые аспиранты заглядывались на серьезную девушку с умными, ясными глазами.

А ведь Леда, сама о том не догадываясь и совершенно подобного не желая, выделялась из толпы студентов. По правде сказать, всем выделялась, хотя бы походкой плавной, шла ровно и легко, будто плыла над полом, голову и спину всегда держала ровно, улыбалась знакомым приветливо, так что и у тайных недоброжелателей на душе тепло становилось. «Ну, ее малохольную… точно не от мира сего!»

В перерывах между лекциями часто Леда стояла одна, задумавшись у окна, листала какую-нибудь книгу, правила карандашиком наброски курсовой работы. Тему исследования девушка выбрала интересную и непростую: «Языческие мотивы в русских деревенских заговорах». Материал огромнейший и слабо изученный на территории Приисетья, о чем девушку сразу честно предупредил куратор. Опять же сказочные и мифологические элементы, да и хотелось Леде во всем самой глубже разобраться, с головой уйти в «бабушкину магию».

А может быть и снова ощутить дыхание старой русской печи, откуда «знаткие» люди брали уголек и чертили круги на животике надрывающегося от крика младенца, утишая боль быстрым горячим шепотом. Эта сцена и сейчас словно у Леды перед глазами, бабушка ее родная — мать Ольги слыла по селу «знахаркой», да рано ушла из жизни, Леда только-только закончила начальную школу, не успела с бабушкой и поговорить по душам, уж какие там перенять секреты.

Мама еще говорила, что односельчане к Серафиме Петровне шли не только с телесной хворью, но еще и с просьбой в делах сердечных помочь. Умела старушка мир и лад в семье сохранить, мужа непутевого домой вернуть, наказать обидчицу бесстыжую, что привечает женатого мужика. Также бабушка Сима могла судьбу поведать, от недоброго шага предостеречь.

О многом бы ей Леда рассказала, испросила совета, да вот опоздала, не дожила бабуля, чтобы помочь внучке развеять подступающую порой тоску и тревогу. Только и осталось, что съездить летом в родную мамину деревеньку, порасспрашивать старожилов о местных поверьях и заговорах. Нужно ведь собирать материал для курсовой работы, а там, глядишь, и диплом не за горами.

С Андреем девушка мельком виделась на переменах между «парами», но, кажется, юноша ее избегал, кроме того, ходили слухи, что Колосов живет вместе с «лисой» Алисой на съемной квартире, весь в грандиозных планах и проектах. Занятой, востребованный человек на виду у всего Университета. Конечно, не помнит уже летние теплые ночи на Ингале, да и Леда словно бы стала их забывать, будто и не было ничего. Только дракончик из кургана висел на ободке настенного бра — тонкий, изящный, покачивался порой, словно желая расправить крылья и взмыть в небо.

— Задумаешь лететь, так и меня забери. Я здесь не больно-то кому нужна, разве, что маме, а там может и пригодилась бы…

Где это «там» Леда и сама толком не знала, только понравилось ей вдруг представлять, что есть «за горами, за морями, где люди не видят, а Боги не верят…» таинственная страна, где сохранились еще и даже вполне процветают Древние Крылатые Создания. С замиранием сердца, словно старинное заклинание снова и снова пропевала Леда слова Хелависсы из песни о Драконе:

…. Там тот последний в моем племени легко Расправит крылья — железные перья, И чешуею нарисованный узор Разгонит ненастье воплощением страсти, Взмывая в облака судьбе наперекор, Безмерно опасен, безумно прекрасен. И это лучшее на свете колдовство, Ликует солнце на лезвии гребня, И это все, и больше нету ничего  — Есть только небо, вечное небо…

«Нет, не любили на Руси драконов, боялись, побеждали… А я вот не боюсь, верю, что не все Крылатые — злы, и кто же мне мешает придумать себе такого дракона — мудрого, сильного, справедливого да благородного. Пусть только в мечтах моих. Только лишь для меня. Чтобы мог защитить, уберечь, поднять над землей и показать мне ее сверху, такую родную, милую землю. Может, и я стала бы Ему нужна. Может, он тоже одиноко по свету белому мается, о подруге тоскует. Всему живому на земле нужна пара, именно по себе пара, по душе и по сердцу. Я была бы ему другом, о ином и мечтать нечего… Он же — Дракон, Змей…

Но ведь есть же старая русская сказка, в которой ясно говорится о том, как Змей унес царскую дочь и так она ему поглянулась, что не стал он ее обижать и сделал своей женой. Каково? Одна надежда, что это чудовище может в человеческого мужчину превращаться, а то жизнь-то с ящером-мужем верно не очень сладка юной девушке… Ой, что только не придумают люди себе на забаву».

Леда смеялась над своими выдумками, а талисман в руках ее теплел, будто внутренним жаром наливаясь, крохотные желтые камешки в глазах «дракончика» слабо мерцали, а Леда, не в силах найти тому внятное объяснение, считала, что это блики от лампы. Однажды девушка, расчувствовавшись над своими фантазиями, даже коснулась губами бронзовой фигурки, вновь удивившись тому, каким мягким и теплым теперь казался красноватый металл в ее ладонях.

 

Глава 4. Долгая дорога в сказку

В июне, когда Леда как раз сдала последний экзамен за третий курс, в город с выступлением приехала «Мельница». К этому времени Леда уже знала наизусть, пожалуй, добрую половину репертуара любимой группы, прочитала все, что смогла найти в Интернете об исполнительнице и авторе песен — Наталье О'Шей: ее биографию, нечастые интервью, собрала в отдельную папку на ноутбуке лучшие фото и видео. Конечно, такое событие, как концерт Хелависсы в местном зале новой, недавно отреставрированной Филармонии Михайлова пропускать не собиралась. Тысяча рублей за билет, конечно, приличные деньги, но ведь один раз живем, когда еще в Сибирь «Мельница» заглянет.

Однако, чаяниям девушки сбыться не удалось, накануне выступления разболелась Ольга, и что за притча такая — летом воспаление легких подхватить, обидно, конечно. На работе отгулы взять не проблема, да вот кто же кормить будет двух одиноких женщин, одна из которых только студентка. Все деньги, что были отложены на непредвиденные траты, быстренько исчезли в аптеке. Какая уж тут Филармония…

Впрочем, оставалась еще у Леды возможность на концерт попасть, например, у отца денежку попросить, чего прежде никогда не делала, были и другие варианты. Узнав об увлечениях девушки, мог ей помочь и Никита Попов, что второй год учился в аспирантуре «Истфака». Высокий, худощавый, в очках, еще более робкий в общении, чем сама Михайлова. Парень хороший, со всех сторон положительный и очень вежливый с Ледой. Да не лежит душа, а зачем зря обнадеживать человека.

Одним словом, пропустила Леда это значимое для себя событие, но постаралась философски отнестись к ситуации. Главное, маме стало лучше, скоро из больницы выпишут, и сама Ольга звонит дочери веселая, помолодевшим голосом рассказывает про врача-терапевта Николая Дмитрича. Уж какой он заботливый, обходительный, и ладони у него большие да ласковые. И когда он Ольгу фонендоскопом выслушивал, у нее сердце от волнения чуть не выпрыгивало из груди. Вот такие дела.

— Мам, ты у меня влюбилась, что ли?

— Ой, Дедушка, да куда там, он ведь меня старше, лысенький уже совсем, хотя выглядит вполне молодцом. Правда, говорят, Николай Дмитрия холост и человек добрый… Но главное, руки у него особенные, настоящие мужские руки, сильные и надежные, понимаешь?

Леда не очень понимала, только стало вдруг как-то грустно, может, как раз и захотелось увидеть рядышком с собой надежного человека с такими руками, ну, не старенького, конечно, но можно и взрослого совсем. Даже как отец.

Михайлов, кстати, в июне о дочери вспомнил и записал Леду вожатой в «Ровесники» — подростковый лагерь за городом. Девушка с радостью согласилась. Мама совсем поправилась и приехала из больницы очень даже счастливая, потому что Николай Дмитрия взял номер ее телефона и уже несколько раз звонил за один первый вечер. А быть вожатой — занятие хоть и ответственное, но весьма интересное, притом еще, живи больше месяца на всем готовом и получи за свою работу небольшую зарплату.

Несмотря на дожди, затянувшиеся чуть ли не на десять дней конца месяца, смена на озере со смешным названием Култыбайка прошла отлично. Леда выяснила, что кроме как со «старичками» умеет быстро находить общий язык и с подрастающим поколением. Вокруг нее всегда вились ребятишки, просили страшные истории рассказать про леших, домовых и русалок. Леда таких сказочек знала превеликое множество, одним только голосом умела нагонять жути у вечерних костров, а еще и пела. Хелавису, конечно, что же еще.

О своей личной жизни девушка словно позабыла, будто после Андрея замерзло что-то в душе и ни с кем не могло оттаять. Поддерживая непринужденную беседу с молодыми парнями-вожатыми Леда тоже часто шутила, но глаза ее так и оставались грустными и спокойными, как сумеречные местные озера, у берегов которых в изобилии цвели кувшинки.

Вскоре девушку так и прозвали за глаза «русалка», и что удивительно, прозвище это прижилось и как нельзя лучше отражало внутреннюю суть девушки и даже ее романтический облик. Так, «русалкой», и пробыла Леда до окончания Университета, а еще «чудачкой», «монашкой» и «недотрогой». Только подобные эскапады со стороны однокурсников нисколько ее не обижали, хватало других забот.

Чтобы матери помочь, Леда нашла себе подработку на дому — расклеила на доске объявлений предложения услуг по набору текстов, писала рефераты и проектные работы школьникам, готовила к ЕГЭ по истории, помогала молодым студентам с курсовыми. На собственные средства смогла обновить ноутбук, потому как тот, что отец дарил на шестнадцатилетие, не пережил пятого ремонта.

Зато у Ольги все было хорошо, и Леда от души радовалась за мать, которая за год прямо на глазах расцветала.

— Вот бы тебе, доча, хорошего человека встретить, на работу устроиться, тогда я буду спокойна, может, уйду совсем из салона. Ноги болят, не могу долго стоять, что за напасть… Коля зовет к себе окончательно, говорит, не дети, чтобы в гости друг к другу бегать — на два дома жить, надо решаться. Летом в Абхазию зовет, у него там друг. Доча, я же за всю жизнь нигде не была, только с папой твоим в первый год и съездили на море. Милая ты моя, я же еще столько всего увидеть хочу, столько есть в мире красивых мест!

Леда отлично понимала мать и, когда отец завел девушку себе на кафедру для серьезного разговора, знала, что ответить Михайлову.

— В аспирантуру я не пойду! Буду искать работу, хватит у мамы на шее сидеть, мне уже стыдно. Давно все решила, еще пять лет учиться не хочу. Получу диплом, начну турфирмы обзванивать, повезет — устроюсь сотрудником. Английский у меня на приличном уровне, если надо и еще подучусь, можно все параллельно успеть. Папа, я о путешествиях мечтаю, а какая у меня возможность повидать мир?

Михайлов долго молчал, протирая очки, вздыхал и морщился, а потом сделал какой-то звонок и объявил, что попробует помочь дочери с работой.

— Мой бывший студент в «Сказке» сейчас, говорил, что им девушка нужна, секретарша для руководителя, лучше историк — краевед. Ты подойдешь идеально, если уж решила работать. Только вот все путешествия будут по области, на загранпоездки рассчитывать не приходится. Устроит тебя такой вариант?

— Устроит, начнем приключения с родной Сибири… А что за «Сказка», это название организации?

— Да, новый проект, одобрен на уровне департамента по культуре в целях развития местного туризма. «Русская сказка», банально, конечно, могли бы и почуднее придумать, хотя содержимому соответствует. Я у них недавно в Тобольском филиале был, очень масштабно они взялись. Построили настоящий древнерусский городок по всем канонам: частокол из огромных бревен, массивные ворота, детинец — только все деревянное, замечательная реконструкция! А внутри посада разместили лавки ремесленников: гончары, кузнецы, кожемяки… Ну, и наше сибирское косторезное мастерство, а еще и ткачество, махровые коврики на маленьких станках, где каждый узелочек вручную завязан, исконная местная техника.

На открытие городка Мастеров столько народу было, туристы из Японии, Норвегии, немцев много, китайская делегация… Хорошо подготовились наши, было чем удивить. А ярмарку какую организовали, это же надо видеть! А что сделали в Ингале… Леда, думаю, на всю страну будем известны.

Девушка опустила глаза, вспоминать летнюю практику в Приисетье не хотелось, но уж раз начали разговор, надо поддержать, вон, как отец воодушевился:

— А что в Ингале?

— Собираются через неделю открывать санаторий, место уникальное, реликтовый сосновый лес, термальное озеро, минеральный источник. Природоохранная территория, никакой хозяйственной деятельности, покой и тишина, с превеликим трудом выдали разрешение для основания маленькой турбазы. Видимо, только для гостей области, высокого начальства, а простому люду туда хода не будет. Места там есть особенные, заповедные, жители окрестных сел их не жалуют их, стороной обходят, говорят, были необъяснимые случаи, чудилось, мерещилось всякое. Одним словом — сказки!

— Санаторий для элиты, ничего не скажешь…

— Так, не просто санаторий, это прямо этнографический музей под открытым небом. Я видел эскизы, они там собираются деревянную скульптуру Змея Горыныча установить, в натуральную величину.

— И кто же эту величину определил? По народным преданиям или рассказы очевидцев имеются?

— Предания тоже не на пустом месте рождались, кто-то что-то и видал, должно быть.

— А у страха глаза велики!

— Слышу в голосе скептицизм! Да-а… Это наше родовое «Михайловское»… Стало быть, в русского дракона, вы, сударыня, не верите?

— Верю, почему же нет, и в лебедя для Леды тоже верю. Мне только одно интересно, почему у русского дракона — три головы? И на месте срубленных новые вырастают? Ускоренная регенерация? Удобно чудище устроилось, ничего не скажешь.

Михайлов тоненько засмеялся и в который раз поразился в душе, до чего же Леда на бабку Софью похожа — такая же стройная, изящная, с аристократическим профилем, с густыми темными бровями, что на Руси издавна «соболиными» назывались. Чувствуется дворянская кровь, этого не отнять у дочки. А вот сыновья у Михайлова оба в мать пошли, в «Тайс — Таисью», что по жизни оказалась женщиной требовательной и не особенно культурной. Дома вечно бардак, пахнет убежавшим кофе, а благоверная говорит, что смертельно устала, лежит на диване в шелковом кимоно и читает Кафку в целях духовного развития. Или просто спит среди бела дня, что особенно раздражает Михайлова, потому что с возрастом Тая начала некрасиво похрапывать, вульгарно оттопыривая нижнюю губу. Днем спит, ночью читает книги или смотрит сериалы по ТВ, ни одного дня в жизни не работала, занималась детьми. А в итоге дети сами по себе, у одного футбол, у другого хоккей, все пристроены по секциям.

— Мальчики, как ваши дела?

— Папуль, все нормуль!

Потому и торопиться с факультета в родные пенаты доценту Михайлову не очень-то и хотелось. Дома он серая личность, а на родной кафедре «Александр Сергеевич» и «как вы все интересно говорите, вечно бы слушала». Дома — раковина с грязной посудой и недовольная супруга, а на работе — юные, восторженные студенточки с влюбленным глазами, белые наманикюренные пальчики, длинные черные реснички, румянец во всю щеку…

— Папа, ты, наверно, о чем-то задумался, у тебя дела, отвлекать не буду. Ты мне дашь этой «Сказки» телефон или сам позвонишь? Я им точно подойду, может, уже резюме отправить?

— A-а? Да-да… Я сам… Слушай, у меня еще новость, в июне едем в Штаты на этнографическую конференцию. У нас большая презентация по коренным народам Севера. Подарок тебе из Америки привезу, что желаешь?

Леда аж в ладоши захлопала, а потом сделала серьезное лицо и зачем-то пробасила:

— А добудь-ка ты мне, батюшка, Цветочек Аленький, ибо нет мне без него счастья девичьего.

— Ох, и выдумщица! Хочешь, чтобы меня чудище пленило?

— Так, ведь я вместо тебя встану, вызволю из неволи, а чудище поцелую и будет для меня принц.

— Принц… Ну, конечно. Ты же все одна у меня. Горе луковое…

— Так я суженого жду, а его нет и нет, хоть бы змей какой меня украл, да тем самым сделал мне рекламу, глядишь, и богатырь бы объявился — Змея победил и меня освободил. «А теперь душа девица, на тебе хочу жениться…»

Посмеялись оба, только не очень-то радостно.

— Папа, ты в дороге осторожней будь!

— Да что там со мной случится… А Оля как? Есть у нее кто?

— У мамы все хорошо, собираются летом на юг, в Гагры, кажется.

— Это хорошо, — вздохнул Михайлов, подслеповато щуря глаза, снова доставая из кармана скомканный платочек для очков.

И ровно через три недели с новеньким красным дипломом и прочими документами в папке Леда уже отправилась на собеседование в «Русскую сказку». Приняли девушку без долгих расспросов, видимо, знакомство Михайлова с кем-то из сотрудников сыграло некоторую роль, да и сама кандидатка на должность секретаря-референта произвела на директора Игоря Витальевича Шамова очень приятное впечатление. Вскоре Леда начала осваиваться на своем рабочем месте и все ей поначалу нравилось: просторная светлая прихожая рядом с кабинетом начальника, современная аппаратура на столе, ровные ряды книг и альбомов, сувениры на полках, картины, цветы. Приятная обстановка, вежливые люди, интересные идеи.

А уж как понравилась сама Леда своему начальнику, о том разговор особый. Первое время Игорь Витальевич загружал девушку работой, рекомендовал быстро вникнуть в деятельность фирмы, четко следил за выполнением всех поручений, лично проверял документы, что печатала Леда под его диктовку. И присматривался, присматривался… Пока полностью не осознал, что новая сотрудница у него — настоящее сокровище: рассудительна, спокойна, исполнительна, но не раболепна, мнение свое по любому вопросу высказывает честно, душой не кривит, ни с кем из мужчин-специалистов не кокетничает, а перед высокими гостями, что порой у Шамова в кабинете появлялись — никогда не тушуется.

Даже традиционный поднос с кофе и бутербродами приносила со сдержанным достоинством, вызывая у директора невольный прилив уважения. Редкая девушка! И все при ней: живой ум, хорошее образование, молодость и та особая, женская привлекательность, что сразу-то в глаза и не бросится, а вот, если уж разглядишь, считай, что пропал, просто так уже не забудешь, из сердца не прогонишь.

Шамов был весьма заинтригован и вскоре убедился, что Леду никто с работы не встречает, одежка у нее приличная, но скромная, наряды меняет редко, а, значит, с деньгами туго и спонсора не имеет. И вообще, из офиса домой не торопится, всегда беспрекословно остается на рабочем месте, если требуется задержаться. Карьеристка, что ли… Так в этом как раз Шамов мог бы ей очень даже помочь, если бы девушка только намекнула.

Но Леда вежливо отказалась от ресторанчика с живой музыкой, а цветы, что Шамов вручил ей в честь празднования Дня Города, не забрала домой, а так и оставила в вазе на столике приемной. Роскошный букетище… Хотел Шамов впечатление произвести, видно, не с той стороны зашел. Да ведь, как бы и не спугнуть птичку с веточки, чтобы и коллеги чего дурного не подумали, у Шамова как-никак супруга имеется и взрослые уже дети. Правда, с женой Игорь Витальевич давно уже разные спальни имеет, и за последние пару лет не одну интрижку завел на стороне, сохраняя строжайшую тайну. Хотя, благоверная его Любовь Васильевна, что за долгие годы брака сама к супружеским обязанностям охладела, всерьез поговаривала, отказывая прыткому мужу в интимной ласке:

— Ты пойми, Игореша, я уже старая, да больная, а ты у меня еще гусар — ого-го… Я ничего этого давно не хочу, а если тебе сильно надо, так найди кого помоложе, только, чтобы мне не знать. Из семьи тебя никто не уведет, я точно знаю, что на дуру длинноногую ты меня все равно не сменяешь, а надо погулять, так гуляй, я проверять не буду. Устала… У меня сейчас внуки одни на уме, деточки только и радуют.

На эти слова Игорь Витальевич тогда очень расчувствовался, руки жене облобызал в порыве благодарности за любовь и понимание, вслух сообщил, что Любовь Васильевна его — во плоти ангел, а сам про себя вздохнул с облегчением, потому как давно имел рыльце в пушку.

И вот теперь появился в его жизни, да при его кабинете еще один ангелочек: молодой, чистенький и свежий. До того чистенький, что и задеть страшно грязными руками. Теперь Шамов с особенной тщательностью стал за своей внешностью следить, прикупил новый дорогущий парфюм, что по совету хорошенькой продавщицы мог бы произвести впечатление на современную девушку, поменял фасон рубашки на более модный, даже подумал было в спортивный клуб записаться — фигуру улучшить, да постеснялся бывать на тренировках рядом с молодыми подкачанными мужичками. Пришлось ограничиться сеансами массажа, ох, и волшебные были ручки у этой мастерицы… Жаль, женщина немного не в его вкусе, выглядит на все сорок и уже расплылась. Если бы ему массаж Леда сделала, уж он бы для нее потом расстарался!

Но на жалобную просьбу Шамова немного размять ему шею, затекшую от долгой сидячей работы, Леда ответила мягким, но категоричным отказом, со ссылкой на полную свою некомпетентность в подобном вопросе. Да, ведь, чертовка еще что выдумала:

— Игорь Виталич! Это все очень серьезно, в шее и на затылке много разных нервов проходит, нужен специалист, иначе может еще сильнее заболеть, а вы нам очень-очень нужны, скоро презентация у Губернатора, как же без вашего присутствия? Сами знаете, какой ответственный момент, мы вполне можем выиграть правительственный грант и обустроить «Былину» почище «Диснейленда». Это моя мечта!

— Ну, раз мечта, в субботу поедешь со мной в Ингалу, познакомлю тебя с Башкирцевым, сама все у них посмотришь, санаторий почти готов к открытию. Может, ты еще и совет какой им дашь, ты же у нас историк и сказки русские любишь… Слышал-слышал, как ты с Фаузией Рамильевной спорила по поводу того, куда делся из Сибири татарский каганат и что на татарском языке означает слово «Тюмень». Я тоже думаю, что это переводится как «сокровище», хотя и «тумен» — десять тысяч воинов, чем не сокровище для хана? А? Оба значения верны, я считаю! Так-то, ладушка моя!

— Я — Леда!

— Ох, прости, прости, и моя душа порой сказки просит… В душе я совсем еше юн!

Леда тихо улыбалась, чуть-чуть покачивая головой, к некоторым знакам внимания со стороны директора она относилась спокойно, поскольку считала это не более, чем безобидной причудой стареющего ловеласа. Ни о какой порочной связи с начальником и помыслить было нельзя. Шамов — отца ее старше, семейный, солидный, по телевидению выступает, его знает вся область. Не опустится же такой человек до наглых приставаний к скромной секретарше? Абсурд!

Из своей поездки в Америку отец привез Леде шерстяное панно на стену. Ольга ворчала, ходя из угла в угол, нервничала перед поездкой на юг:

— Лучше бы одежду подарил, там, говорят, она подешевле и хорошего качества. Девчонка молодая — одевать тебя надо, а не картинками баловать. И что это за безобразие здесь вышито? Леда, не вздумай над кроватью прицепить! Вдруг, это что-то негативное.

— Мама, это древний Бог ацтеков. Полузмей, полуптица — Кецалькоатль. И он добрый Бог света, он календарь изобрел, а также, превратившись в муравья, украл зерно маиса из подземных запасов, чтобы подарить его людям. Ну-у… выглядит непривычно, конечно, но ацтекам нравился. У меня скоро уже коллекция летающих ящеров соберется, и русских и зарубежных Драконов. Мама, ты ничего не забыла, документы где? Билет не потеряла? Николай Дмитрия сам заедет, может, сразу такси в аэропорт заказать?

— Все на месте. Проверила на сто раз. Коля скоро уже будет, жду. Ой, милая, как я тебя оставлю тут одну? И звонить дорого, попробуем наладить скайп, как устроимся, буду за тебя очень волноваться.

— Это все зря, я человек взрослый, самостоятельный. У меня, кстати, тоже на выходные намечена поездка, так что связи может не быть пару дней, там лес, от города далековато. Не переживай, если сразу отвечать не смогу, да что со мной случится?

— Вещи теплые возьми, зонт, мазь от комаров…

— Мамочка, мы же не в тундру на месяц едем, всего лишь один день в новом санатории, нужно набросать материал для буклетов, и своими глазами хочется все увидеть. Первый такой дом отдыха в области — «Былина», в славянском стиле.

— С кем едешь-то?

— Водитель, директор, фотограф и я.

— Одни мужчины! Не теряйся там, знакомься, подружись с кем-нибудь. Леда, ты сама себя губишь, почему такая серьезная, строгая со всеми, хочешь до старости быть одна?

Леда обняла мать, прижалась виском к ее щеке, грустно разглядывая подрагивающего, видимо, от сквозняка «дракончика» на ободочке светильника.

— Сама не знаю. Мне никто здесь не нравится. Только как друзья, просто поговорить, а вот другое… Так, чтобы хотелось ближе быть, никак не могу.

— Где это здесь, а? Доч-а-а, ау? Задумалась-то о чем? Ох, прозеваешь счастье, потом каяться будешь, какого тебе надо принца? Ну, скажи, скажи… чего ты все ждешь да думаешь, Леда, время-то идет!

— Мам, понимаешь, хочу его увидеть и чтобы сердце дрогнуло. Вот так вот сразу. Он! Чтобы я узнала, может, по голосу даже, по взгляду. Но чтобы сразу же поняла — это мой мужчина. Навсегда! И другого уже не надо. Я так думала когда-то про одного… А потом резко прошло. И теперь даже страшно верить, а вдруг также, мам, я больше не хочу ошибаться!

Леда не могла сдержать слез, и Ольга своих не скрывала. Все бы для дочери сделала, а тут как поможешь, только и осталось Богу молиться, испрашивая для родной кровинки счастья до краев полную чашу. Глядишь, и поможет.

Позвонили в двери, и настала пора прощаться. Леда проводила маму и ее спутника до машины, вытерла слезы и, вернувшись в квартиру, поскорее нашла себе занятие. Сама стала укладывать походный рюкзачок на субботу, подумала немного, да и уложила в кармашек «ингальского дракона».

— Отвезу в родные места, может, соскучился, повидаться хочешь. Что ж, Ингала — земля сибирских тайн, встречай нас гостями желанными да новые подарки готовь.

Знала бы Леда, какие на сей раз ей дары уготованы, может, и вовсе передумала бы в эту поездку собираться, хотя… все бы наперед знала, может, давно бы пешком пошла, истирать до босых ступней сапоги чугунные, стачивать посохи железные да каменные караваи грызть. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. А до сказок Леда большая охотница была.

 

Глава 5. Ключ, замок, язык

Дорога в сосновый бор на окраине Ингальской низменности заняла более трех часов, с трассы давно свернули и по проселочной теперь ехали медленно. Настроение у Шамова было отличное — все-то складывалось удачно: теплый денек конца июля клонился к вечеру, а в хозяйстве Башкирцева уже ожидали банька да шашлычок, конечно, рыбка хорошая для старого друга припасена и водочка по высшему разряду, как водится. И рядом в машине сидит милая девушка, смотрит по сторонам с любопытством, природой любуется.

Эх, сторона моя родная! Да где ж мои семнадцать лет… Нет, не надо Шамову семнадцати, а хоть бы десяток-другой годков с плеч сбросить, глядишь, и Ледушка на него бы по-другому взглянула. Орел был Игорь в молодые годы, орел! Многим белым лебедушкам в бытность свою перышки пощипал, да никого вроде не обидел, никому жизнь не поломал. И эту красу не тронет, только поговорит по душам и разъяснит все выгоды близкой дружбы, а там уж пусть решает сама, неволить Шамов никого не собирается.

А вот и мелькнул впереди деревянный расписной купол крыши. Чем не терем-теремок посреди сосен притаился. Да только там не мышки с лягушками, а добрый приятель Владимир Иваныч Башкирцев хозяйничает, человек широчайшей души и глубоких познаний в сфере предпринимательства. Своего никогда не упустит, хотя всем вокруг друг и готов помочь словом и делом. Если прямая выгода самому светит, конечно же. В школе недаром имел прозвище «башка» за природную смекалку и отменную память.

Но при этом был Башкирцев известный на всю область меценат, в Детский дом постоянно переводит деньги, а в поселке, откуда сам родом, выстроил церквушку в память о предках — стариках, что и при коммунистах с шеи креста не снимали. Опять же с газификацией в краю родном помог, двум одиноким бабулечкам лет под сотню каждой — совершено бесплатно. Пусть напоследок старые косточки погреют, порадуются, земляка добрым словом вспомнят. А более всего любил Володя Башкирцев лесные угодья, был завзятый охотник и рыболов, имел несколько гектар березняка специально под разведение косуль, а в соседнем пруду карпов выращивал. Барин, одним словом, простой русский барин…

Встречал «барин» своего одноклассника Игоря Шамова едва ли не хлебом солью, потому как были у них не только дружеские связи, но и общие бизнес-проекты. Вот, например, эта же «Русская сказка» — Башкирцев строит и обслуживает, Шамов привозит дорогих гостей. Нынче многократно вырос спрос на «русскую старину», потянуло, видать, народишко к дедовым корням, а достойных предложений мало.

Невольно приходится с иностранных «буржуев» брать пример, у них дело туризма на широкую ногу поставлено, и доход приносит немалый. Главное же — правильно все подать, угодить душе, жаждущей к истокам русских традиций прикоснуться, вволюшку дать хлебнуть этого самого русского духа. И все есть под рукой: вековой бор сосновый, один воздух которого голову кружит, пьянит без вина, терема — хоромы в стиле западных славян, росписи на стенах лубочные, кружево деревянной резьбы, прялки да сундуки, кросна да лавки, благодать… И баньки, конечно же, как же русским духом без баньки пропитаться, а после квасок али пивцо на местном хмелю, да бабенку бы рядышком поядреней, чтобы кровь с молоком, ух, развернись душа, до чего нам жизнь хороша!

А вот на сей раз Шамов разочаровал, девчонку с собой привез больно тощую, да на вид строгую, хотя глазенки блестят, а ротик сам собой приоткрылся в восторге. Ну, это понятно, у Башкирцева всем нравится, никто еще недовольный не уезжал из его имения. А «Былина» должна все прежние турбазы затмить, слишком много сил и средств вложено, окупиться должна менее чем за год.

— О-о-о! Шама-ан… Какие люди! И почти без охраны!

— Здоров, здоров! Кудри вьются еще, но усы что-то пообвисли…

— Ты меня чего перед барышней позоришь? «Мои года — мое богатство…»

— «И учтите, в этом теле сердце бьется, как часы…»

— В яблочко! Так держать! Ну, что, гостюшки дорогие, небось с дороги устали? В баньку вас прямиком, под белы рученьки, Филин проводит… Веничком подмогнет, ежели надо, ты еще, надеюсь, от высоких градусов не отвык? А вы, барышня, какую закусочку предпочитаете — муксунчик или нельмочку подать, опять же икорка есть свеженькая… Можем прямо в парную доставить, все для вас!

Леда невольно посторонилась от столь радушного приема, и, заметив это, Шамов грустно вздохнул:

— «Тургеневская барышня, ничего не попишешь, тут совсем бы другой подход нужен, но время, время, сколько мне его впереди и осталось…»

— Володь, ты малость потише, девушка эта хорошая, моя помощница по работе, приехала она сюда хоромы твои оценить и придумать про них историю почудней для буклетов. Планируем начинать большую рекламную компанию, в августе праздник на Ямале, будут иностранцы, так мы их потом сюда затащим, вот их-то сам Бог велел в баньке парить березовым да еловым веничком, а мы тут пока скромненько отдохнем, наши с тобой дела обсудим.

— Так о чем речь? Приятное с полезным, так сказать. Одно другому не мешает. Как вас звать-величать, красавица?

Леда с некоторым удивлением рассматривала мужчину перед собой — невысок, но крепок, широк в кости, глазом остер, языком цепок, в темных волосах блестит седина — такому бы сапоги в гармошку, да топор за пояс — разбойника Кудеяра в фильме играть.

— Я — Леда, можно без отчества. Леда Михайлова. Очень приятно. А вы — Владимир Башкирцев, я много хорошего о вас слышала, вы спонсировали проект по защите памятников старого городского зодчества. Потом с вашей помощью альбом с фотографиями вышел — дымники, коньки фигурные с крыш, резные наличники домов, что были под снос. Благодаря вам многое удалось сохранить, важное дело сделали. Большое вам спасибо от всех нас неравнодушных горожан.

Повисла пауза, во время которой Шамов еще раз печально вздохнул, тщетно пытаясь припомнить, не засветился ли он сам в каком благородном деле. Обскакал его приятель, ничего не скажешь, как бы сам теперь на Ледушку не позарился, ишь, примолк, только глазками часто моргает. Дело в том, что Башкирцев чуть не до слез вдруг растрогался от простых искренних слов незнакомой девушки.

— А? Слыхал, Шаман? Не зря, видать, еще небо коптим? Помнят заслуги, ценит молодежь… Нужны, стало быть, народу олигархи. И от нас польза имеется, не все под себя гребем. Ох, тронула душу, красавица! Полцарства проси!

Леда засмеялась, а вслед ей уже совсем иначе, по-доброму, заулыбался и хозяин. Потом сам же проводил девушку до парадного входа в главный корпус «Былины», сам устроил экскурсию по санаторию, поддерживая Леду под локоток к вящему неудовольствию Шамова. Тот плелся позади, сетуя про себя на несвоевременную ломоту в ногах, а чуть опосля и вовсе отстал, согласившись наведаться таки в местную парилку.

Остаток дня показался Леде весьма познавательным и насыщенным на всякого рода информацию для ума и души. Даже после беглого осмотра санатория и прилегающей территории стал ясен размах задумки Башкирцева. Мини-парк с персонажами русских сказок: русалка на ветвях дуба, избушка бабы- яги с филином на «коньке», домовята из — под печи глядят, леший щурится, кикиморы пляшут… кого тут только не было! И богатыри былинные, в камне, правда, зорко стерегут покой Хозяина и его друзей. А вот Змей Горыныч девушке не понравился.

— Он у вас «мультяшный» какой-то получился и совсем не грозный. Дети, конечно, в восторге будут, и насчет горки вы отлично придумали, такое развлечение — прокатиться с головы до хвоста по змеиной хребтине. Но слишком уж он у вас добрый… Горыныч!

Владимир посмеивался в жесткие седоватые усы, с хитрым прищуром поглядывая на разговорившуюся спутницу.

— Да, где ж ты раньше-то была, советчица моя! Добрый… А ты, что ли, пугаться любишь?

— Я же не про себя! А туристы, особенно иностранцы, наверняка захотят что-то таинственное, загадочное. Нужна какая-то жутковатая история. У вас же Ингала под боком, вы на курганы людей возить собираетесь? Нужен хороший гид, знающий материал, и такой, чтобы рассказать мог с чувством.

— А вот гида я уже себе и нашел! Про Шамова можешь сразу забыть. Никуда тебя не отпущу!

— Владимир Иванович! Ведите себя прилично!

— Леда, я тебе вот одно скажу — замечательная ты девушка, но уж больно правильная и принципиальная. И вроде есть в тебе озорной огонек, да ты его сама от себя прячешь, холоду напускаешь. Зачем? Да я не про нас, стариков, нам уже твоим огоньком греться поздно, я же о тебе забочусь, вижу тебя насквозь… Серьезная ты больно, строгая, гордая. Тяжело тебе такой будет в жизни. Мало кто сейчас это ценит. Проще будь! А здесь никого не бойся, никто не обидит, любому за тебя башку сверну, у меня нрав, знаешь, какой?

— Догадываюсь! Как у помещика Троекурова. «Дубровского» помните? Там один барин на приятелей своих спускал медведя, чтобы проверить силу духа. Вам бы, Владимир Иваныч, на пару сотен лет раньше родиться, попали бы в струю…

Башкирцев подумал немножко и даже приосанился, «польсти-и-ла девчонка», потом вдруг приобнял Леду за талию и наклонился совсем близко:

— Ас чего это ты, милая, решила, что я сейчас-то скучно живу? У меня и в наши дни свой зверинец имеется, пойдем, вместе проверим.

Леда отстранилась немного, но Хозяин уверенно положил ей на плечо руку и повел в сторону дальних построек, откуда давно доносился хриплый собачий лай.

— Ну, вот, все, как и полагается. Овчарня у меня своя. Здесь лосенок молодой, нога сломана была, еле вставать начал, ничего к зиме оклемается. Тут цесарки… О-о! Михайло Потапыч! Смотри, кого тебе привел, девица-красавица в гости пожаловала, одарила вниманием, так сказать.

Леда со смешанными чувствами наблюдала за медвежонком, что копошился в просторной чистой клетке.

— Откуда же он у вас?

— У местных браконьеров купил, так бы и забили насмерть, продали по частям. Как матушку его, спаси бог ее звериную душу.

— Вот же изверги! Вы, наверно, тоже охотник?

— Сейчас меньше балуюсь, да и зверье пуганое стало, ездить надо далеко, а тут дел по горло, чуть что не уследишь и все шестеренки встанут. Везде, Ледушка, нужен зоркий хозяйский глаз и крепкий мужской кулак. Ну, и без ласки никак, опять же, особенно с вашим полом…

Башкирцев притянул девушку ближе к себе и подмигнул лукаво, а Леда с досадой отвернулась.

— Поздно уже! И так много успели, я хочу перед сном еще поработать, набросать черновик.

— Солнышко мое, да какая сейчас работа?! Гуляй, воздухом дыши, ну, вдохни-ка поглубже… чувствуешь, благодать… Аж крылья растут! Каково?

— Да, тут у вас красиво, словно мир другой. Настоящая старина русская, вот людей бы еще таких, чтобы понимали, ценили, берегли. А не то, чтобы приехать в бане помыться, да водки напиться на выходных!

Бащкирцев ладонь с плеча Леды тут же убрал и теперь смотрел серьезно, даже с каким-то особым интересом:

— Осуждаешь, значит, меня?

— Судить права не имею, а только хочу, чтобы иностранные гости отсюда уезжали с доброй памятью о Сибири.

— Так и я того же хочу. Слушай, оставайся-ка со мной. Мне такой понимающий человек очень нужен. С Шамовым я договорюсь, уступит, никуда не денется…

— Владимир Иванович, мы же не на базаре!

— Понял, понял! Устала, завтра обсудим все на свежую голову. Предложение сделаю, от которого отказываются только полные дуры, а ты, надеюсь, не из таких будешь. Про Шамова и думать забудь, он по сравнению со мной сошка мелкая, спорить не станет. А мы тут с тобой развернемся, дел наворотим… Ладно, на сегодня для тебя слишком много впечатлений, отдыхай. Вон, Алена идет, проводит до твоего домика, там уж все готово для постояльцев. До завтра, солнышко ты мое лесное!

Насвистывая старенькую мелодию, вполне довольный собой Башкирцев отправился проведать приятеля, не помер ли там Шаман часом от перегрева. А Леда растерянно смотрела вслед Хозяину, прижав ладошку к щеке, которая еще горела от прикосновения жестких усов.

— «Вот угораздило же меня согласиться на эту поездку! Странные люди, думают, если денег — куча, так все сразу позволено! Могла бы, тотчас вернулась в город, а теперь придется еще и завтра тут красотами любоваться. Все как-то напышенно, гламурно, неправдоподобно… А самое-то главное и растеряли, то, что не деньгами меряется, не кубометрами построек. Души в этой „Былине“ нет, один коммерческий запашок. И даже писать ничего не хочется, правда, надо бы отдохнуть».

Леда покорно пошла вслед за улыбчивой женщиной в униформе а-ля русский сарафанчик. Правда, наряд сей был до колен. Большеглазая, светлокосая девица, что представилась Аленой, проводила Леду к маленькому бревенчатому домику, сообщила, что вскоре принесет ужин и после церемонного поклона удалилась.

Только Леда осталась одна, как первым делом просто плюхнулась на кровать, раскинув в стороны руки.

— Вымоталась, и душой и телом. А ведь здесь, и правда, можно было бы здорово отдохнуть, от городских будней отвлечься. Смолой пахнет, что за день нагрелась на солнце, птицы поют, ящерки по деревянным скульптурам бегают… Может, этот «Кудеяр» в чем-то прав и мне, в самом деле, надо быть проще, смеяться его пошловатым шуточкам, поддакивать, глазками хлопать, руку не сбрасывать с плеча. Нет, не смогу, неприятно как-то. И взгляд у него бывает насмешливый, всезнающий, самодовольный. Шамов тоже хорош! Не хочу! Не умею так…

Чтобы успокоиться, Леда начала разбирать свои вещи из рюкзачка, вынула маленький ноутбук, подключила к сети, достала туалетные принадлежности. А тут и «Аленушка» заглянула, принесла в плетеном лукошке глиняной горшочек под крышечкой из теста, разложила на салфетке бутерброды.

— Владимир Иваныч вас в баньку приглашает. Не желаете с дорожки помыться?

— Н-нет, спасибо! Может быть, позже…

— Это уж вы как хотите. Хозяин сейчас с вашим начальником отмечают встречу на террасе, самоварчик давно готов. Можете потом сами к ним присоединиться, они о вас, кажется, речь ведут. Сильно хвалят…

Леде вдруг почудилась ехидная усмешечка в последних словах Алены.

— А Саша где? Наш фотограф… А водитель?

— Да все ваши уже сыты и помыты, Филин их на ночлег повел.

— А кто это — Филин?

— Сторож, охранник, из местных он, у Владимира Иваныча уже второй год служит. Даже сама не знаю, Филин — это фамилие или прозвище у него. Странный дяденька, неразговорчивый и всегда хмурый… Ну, пойду я. Доброй ночи вам на новом месте. Может, и суженый приснится, если повезет.

— Недоработан сервис у вас. В «Былине» и сны должны быть волшебные. И в обязательном порядке для всех гостей.

— Сами и подскажите Владимиру Иванычу такую идею. Он человек дотошный, захочет, и до снов доберется. Особенно, до девичьих. Это он запросто.

Снова «приклеенная» улыбка, гибкий поклон и нет Аленушки. Леда выдохнула с облегчением. Больше сегодня ни с кем не хотелось общаться. Уже ночь к окнам подбирается, а свет девушка так и не включала. Лежала на постели в одежде, вертела в пальцах своего «дракончика».

— Вот и попал ты в родную вотчину, может, завтра прогуляемся до поля, если будет время. Повидаешь своих…

Вскоре уставшая девушка задремала, не выпуская из ладони бронзовую фигурку. Не видела Леда, как желтоватыми огоньками вспыхнули камешки в глазницах, как золотые искры пробежали по красноватому металлу от пасти до кончика заостренного хвоста. Долго ли сон ее длился, да только очнулась девушка от противного скрежета по стеклу. Приподнялась с постели и сначала даже не поняла, где оказалось, но когда вспомнила, на оконце уставилась, а там как будто глазела на нее с улицы мохнатая звериная морда. Леда ойкнула и кинулась к выключателю, зажгла на стене светильник.

— Ух, дела… Какой тут Суженый-ряженый! Привидится же такое чудище, почти испугалась.

Снова ложиться девушке уже не хотелось. «А, может, это был человек? Тот же Филин заглядывал, ходят тут всякие…» Повинуясь неведомому порыву, Леда надела на шею свой амулетик с дракончиком с Ингалы. А после сами собой вспомнились слова старого деревенского заговора, что записала Леда у одной бабушки в селе, откуда мама родом была:

— «Ты здесь местный, вот и защищай меня от всякого зла, волшебства, чародейства, от огня палящего, от леса заблудящего, от стрелы летящей, от воды кипящей, от ближних и дальних соседей, от дурного глаза, от худого дела. Да не сможет мне никто причинить вреда. Крепко слово мое, крепко сказанное. Ключ, замок, язык!»

Спокойнее как-то стало, даже веселее, а сон — тот и вовсе пропал. Леда натянула кроссовки и вышла на крыльцо. Высоко в пасмурном небе белела полная луна, и здесь девушка тоже не удержалась, протянула обе руки вверх:

— Матушка светлоокая! Прими мой привет, да только услышишь ли… Далека больно…

Странное покряхтывание и сопение донеслось из-за угла дома. Леда осторожно спустилась с крылечка и, обойдя завалинку, чуть не наткнулась на темный шевелящийся куль. Ладно, еще на весь лес не завизжала с перепугу, а ведь вполне имела на то полное девчоночье право.

— Мишка, ты что же, из клетки удрал? Бедняга, на волю хочешь, конечно. Посиди-ка в четырех стенах день-деньской. А если опять охотники поймают? Да, стой ты, глупышка! Это ты мне в окно стучал? В гости никак напрашивался?

Медвежонок заковылял к лесу и Леда зачем-то побежала за ним. Вернуть, что ли, захотела глупого… Только вскоре мишка пропал из виду между белесыми в сумраке сосновыми стволами, а Леда с удивлением обнаружила, что оказалась одна посреди леса. Чудно! Кажется, всего несколько шагов и сделала с территории базы, а позади деревья и впереди деревья. Куда же дальше-то идти?

Хорошо еще луна светит и не в кромешной тьме дорогу искать придется. Тихо-то как… Может, покликать кого, «Былина» ведь совсем рядом, сразу услышат и выведут к домику. Но ведь стыдно кричать, Леда трусихой никогда не была, сама справится и путь обратно отыщет. Вот-вот, еще пара шажочков в эту сторону, или лучше в ту… Между соснами мелькнула какая-то бесшумная тень, кажется, большая птица пролетела, скрылась в ветвях. А у Леды сердечко екнуло, метнулась она назад, да словно ноги в землю вросли от негромкого возгласа совсем рядом:

— Да ты, милая, никак заплутала? Не бойся, я тебе верный путь укажу. Без обмана.

Из-за ствола высокой раскидистой сосны, опираясь на суковатый посох, вышел человек. Лица его Леда не могла разглядеть, но сразу же успокоилась, люди рядом, значит, бояться нечего.

— Ой, спасибо большое! А вы медвежонка здесь не встречали, он из «Былины» сбежал. Один-то в лесу пропадет, пожалуй. Надо его найти.

Человек усмехнулся. Он явно не собирался подходить ближе. Да и Леда стояла на том же месте, отчего-то не решаясь приблизиться.

— За косолапого не переживай, пригляжу за ним. И тебе уж давно к своим пора. Заждалась, небось, измаялась вся… Ничего, совсем скоро на месте окажешься. Вон огонек видишь, среди деревьев мелькает, иди прямо на него, и не ошибешься.

— Подождите, какой огонек? Это там, вдалеке? Быть такого не может! Домики же всего в двух шагах, я не могла уйти за километр от «Былины», вы что-то путаете. Мне на турбазу надо, а не в местную деревню! И сами-то вы, кто такой? Вы здесь работаете?

— Живу я здесь, девица. Всегда. И жил еще до того, как в этом лесу первый топор застучал. Такая уж у меня доля.

Леда невольно зябко поежилась, словно легкий ночной ветерок пробежал по кронам, а потом девушка снова увидела, как над полянкой пролетела крупная птица. Сова, должно быть или филин. Только они по ночам охотятся, бесшумно проверяя свои владенья.

И более никого рядом не было. Исчез чудной человек, как сгинул. Леда всерьез насторожилась.

— Эй, да где же вы? Что за шутки такие странные! Я же в прятки с вами играть не собираюсь! Чудак! Мне, правда, помощь нужна, а вы..

Недолго поразмыслив, Леда двинулась в сторону слабо мерцающего вдали «маячка». Не стоять же всю ночь посреди леса. По пути девушка несколько раз крикнула изо всех сил, но никто не ответил, и это тоже было очень странно. И даже жутко. Будто поблизости и не находилось никакого жилья, только дремучий суровый лес и его таинственные обитатели. Леда шла долго, потому что двигалась крайне медленно и осторожно. То кочка на пути, то валежник, ладно еще сосны высокие кругом, а не березняк, там бы одних веточек на пути встретилось, успевай только отводи с лица.

— Повезло, что такая лунная ночь. Иначе, совсем бы ничего не видела в двух шагах перед собой. Спасибо, Луна-матушка, что доченьке своей ясно светишь, куда бы я без тебя!

Так, подшучивая вслух сама над собой для пущей бодрости, с присказками для поднятия духа выбралась Леда из леса и до того растерялась, оказавшись на краю поля, что и слов сразу не нашла.

— Это что еще такое? Я думала к Башкирцеву иду, а тут — равнина. Точно, леший мороку напустил, вот и не верь после этого в сказки. Ну, теперь уж надо идти до конца…

Девушка устало побрела по глинистой сухой равнине в сторону одинокого огонька и, пройдя часть пути, вдруг обнаружила, что позади догорающего костра высится черная насыпь.

— Курган! Ничего себе! Вот куда меня, оказывается, занесло-то! В самое сердце Ингалы! Ну, встречайте гостью, раз уж добралась…

Леда неуверенно шагнула вперед и остановилась. Холодок страха пробежал по спине, все это очень странно, чепуха какая-то. Еще не так давно девушка на крыльце стояла, собиралась укладываться на ночлег, да суженого загадывать, а теперь вот бредет по мрачной долине неведомо куда. А вдруг тут кто недобрый обитает, и не обязательно человек. В памяти Леды сами собой ожили довольно таки страшные истории про ночевки на кладбище, про духов болотных и стражей гробниц.

— Так ведь я с миром пришла, никому зла не желаю. Злато-серебра мне вашего не надобно. Э-эй! Есть тут кто… живой… Домой бы мне попасть, как-нибудь поскорее…

Леда тщательно огляделась по сторонам, стоя теперь уже у едва тлеющего кострища. Снова покликала людей, да никто не отозвался. Только траву у подножия кургана ветерок взъерошил, да волосы Леде растрепал. Девушка стала сама с собой вслух говорить, все не так жутко:

— Вот уже и огонек погас. Правда, будто только меня и дожидался. И веток нет, чтобы еще подбросить. Кто же его разжег-то на поле? И сам куда потом делся? Может, с вечера еще мальчишки тут играли, может деревенька неподалеку… Ну, что, делать, посижу здесь до утра, все равно дороги не знаю, как бы сильнее не заблудиться. Утром меня непременно найдут.

Просто садиться на холодную землю девушке не хотелось, а рядом ничего похожего на бревнышко или кучу хвороста. Леда скинула с себя легкую курточку и расстелила ее у еще теплого кострища, опустилась на колени и протянула руки к мерцающим уголькам. К сердцу подступала тревога. Предчувствие какое-то нехорошее…

Не прошло и десяти минут, а Леде уже казалось, что она целую вечность находится на этом безжизненном поле. И вдруг откуда-то из-за кургана послышался четкий звук колокольчика, позвякивание металла и тяжелые шаги. Леда мгновенно вскочила на ноги и, дрожа всем телом, уставилась в темноту. Вскоре к ней приблизился человек, ведущий за собой прихрамывающую лошадь, на узде которой побрякивали металлические украшения. Это появление было так неожиданно, что девушка с трудом могла подобрать верные слова для приветствия, но нежданный гость, похоже, не обратил внимания на Леду. Он медленно выронил из руки поводья, отпустил коня и тот побрел в сумрак прочь.

Мужчина с опущенной головой склонился к тлеющим в золе углям и тоже протянул к ним широкие ладони. И с чего бы ему мерзнуть? На голове островерхая меховая шапка, даже пушистый хвост на плечо свесился. Кто ж такие среди лета носит…

— Вы из деревни? — тихо спросила Леда, присаживаясь на колени перед кострищем напротив странного гостя. Человек поднял к ней лицо, и в лунном свете девушка едва смогла разглядеть его черты. Черные провалы глазниц и череп, обтянутый кожей, щель вместо рта…

— Отдай, что на шее носишь. Не твое!

Леденящий ужас на мгновение лишил девушку сил, она лишь упала на бок и попыталась отползти подальше от этого существа. Непослушными руками Леда стянула через голову шнурок с дракончиком и бросила свой амулетик в сторону жуткого создания. Да не рассчитала, упал «оберег» прямо на угли, и в том самом месте тотчас вспыхнуло пламя.

— Якши! Ай, якши!

Леда не могла больше смотреть, как по ту сторону огня корчится в приступе хохота подобие человека в лохмотьях. Поднявшись кое-как с колен, Леда побежала вперед и вскоре наткнулась на земляную насыпь. Без единой мысли в голове, на одном чувстве самосохранения девушка принялась карабкаться вверх, обдирая до крови пальцы, ломая ногти.

— Мамочка! Мамочка! Да что же это такое… Что за кошмар здесь творится… Боже мой, что же делать… Спаси, сохрани, от огня палящего, леса заблудящего, от стрелы летящей… Ключ, замок, язык… Ой, мамочки…

Леде казалось, что еще немного и ухватится за ее ногу костистая длань скелета, а потому и спешила все выше и выше, почти не замечая, как мягчает под ней земля, становится рыхлой, пуховой. Еще одно движение вперед и Леда с криком провалилась в разверзнувшиеся недра кургана.

— Съедят, точно съедят… и даже не знаю, кто…

 

Глава 6. Сват Наум

Леда открыла глаза и попробовала вдохнуть поглубже, пытаясь окончательно прийти в себя. День на дворе. Светло и тепло. Никакого подземелья нет и в помине. Леда села, опираясь на руки, потом пошевелила ногами. Все в порядке, хотя одежда мятая, грязная, волосы растрепаны. Главное, сама цела-невредима. И тут же мысли недобрые в голову заползли. Наверняка, это была шутка и все подстроено заранее. Сама же Башкирцеву сказала, что Дракон — не страшный, вот и устроили ей представление по всем канонам добротного триллера.

Медвежонка выпустили, сова, конечно, тоже ручная. И тот дяденька, у костра, вероятно, был в маске. Вот только откуда он знал про ее амулет… Это единственная загадка, пожалуй. Но Леда вовсе не против и этот секрет разгадать. Сейчас встанет, вернется в «Былину» и выскажет Владимиру Иванычу все, что думает по поводу своих ночных приключений. Идея интересная, никто не спорит, но ведь предупреждать надо заранее о нежити из тумана. Кто-то и описаться мог бы от страха, вышел бы конфуз, или есть люди с больным сердцем. Нехорошая шутка у Башкирцева получилась, злая…

Леда поднялась, отряхнула с одежды комочки земли и мятые травинки, с удивлением огляделась. Ни равнины с курганами, ни сосен величавых — девушка стояла на широкой поляне посреди березняка. А еще елочки молоденькие в сторонке красовались и пара трепетных осинок.

— «Странно, неужели меня куда-то перенесли. И бросили опять одну. Да, что за люди за такие, какие-то глупые эксперименты проводят — как девчонка городская собирается выживать в лесу и ориентироваться на местности. Камеры, наверно, по кустам понатыканы. Ждут от меня истерику и вопли. Не дождутся!»

Леда решительно зашагала в сторону просвета между деревьями, полностью уверенная, что ее «снимает» невидимая среди листвы сверхсовременная аппаратура. Вскоре девушка наткнулась на неглубокий ложок и заросли дикой малины. Немного подкрепилась кисловатыми мелкими ягодами и крепко задумалась. Ни тропинки, ни следов присутствия человека. Старые березы с корявыми, наклонившимися к земле стволами, цветочное разнотравье, звонкие птичьи голоса в широких кронах, вон бурундучок промелькнул меж веток, взобрался на недосягаемую высоту, смотрит на Леду с любопытством. Запахи-то какие, свежие, теплые… Воздух чистейший, словно настоянный на меду и землянике. Но, девушка всерьез загрустила. Чего же от нее ожидают, когда выведут к домикам? Начала рассуждать вслух по старой привычке:

— Только без паники. Бросить меня здесь одну не имеют права, все равно к людям выйти должна. Буду относиться к этой нелепой ситуации, как будто, это игра. Этакий сказочный квест по русскому лесу. Знать бы еще правила… Нет, чего от меня все — таки хотят, чего добиваются? Не буду я пугаться и визжать на всю округу. И вчера не надо было мне лезть на гору, а посмеялась бы вместе со «скелетом», глядишь, шапку бы с маской снял. Некрасиво получилось, так я же не знала, что это шутки… А если нет? Ой, даже представить страшно!

Девушка посидела еще немного на теплом плече овражка и двинулась дальше. Мысли вразбег, на глаза уже слезы наворачивались, хотелось пить, да и покушать бы чего-то более существенного, чем бусинки костяники, щедро разбросанные вокруг. И когда девушка заметила вдалеке округлую серую крышу, радости ее не было предела.

— Ну, братцы, вы и горазды народ пугать! Так Башкирцеву и сознаюсь, мол вчера ночью чуть сердце из груди не выскочило при виде этого персонажа… с хромой лошадкой. Ничего не скажешь, колоритного «призрака» подобрали! Только где же теперь мой «дракончик»? Обязаны вернуть!

Леда чуть ли не бегом пустилась на поляну к небольшому строению с ослепительно белыми стенами.

— Чудной домишко! Не поймешь, правда, деревянный он или каменный, стены будто побелены известкой, окошечки махонькие под самым потолком. Если двери заперты и не попадешь внутрь.

Но, к счастью, девушка легко отворила низковатую дверь, и согнувшись, проникла внутрь.

— Здравствуйте, люди добрые! A-у! Есть тут кт-о-о?

Теперь Леда с интересом разглядывала скромное убранство помещения. Всего одна большая комната, печь русская весь угол занимает, ухваты и чугуны рядышком, огромный горшок на шестке стоит, вдоль стен лавки приспособлены, широченный деревянный стол. А в «красном углу» под вышитым полотенцем висит веревка да нож-тесак.

— Интере-есное дизайнерское решение… Хотя, здесь бы лампадка смотрелась лучше, если уж им иконы совсем не нравятся. Пусть даже в языческом стиле хотели сделать жилище, но, тогда бы статуэтку идола какого-то сообразили, нож-то зачем, да еще такой огромный… Бр-р!

Уже с некоторой опаской Леда еще раз внимательно осмотрела странную избу.

— «Точно, комната страха для впечатлительных интуристов, лучше и не сказать!»

Еще бы, между окошечками на стенах были развешены черепа оленей с ветвистыми рогами и чучело — голова кабанья с оскаленной разъяренной мордой.

— Да уж! Здесь гостей явно не ждут и питательным завтраком меня не накормят… печально…

И тут Леда вздрогнула и едва не бросилась к дверям от звука мягкого мужского баритона:

— Накормил бы я тебя красавица, с радостью превеликой, да не все здесь в моей власти. А вот попробуй-ка, назови меня по имени, да изложи свою просьбу, авось повезет…

— В-вы сами-то где? Что-то я вас не вижу.

Леда прижала руки к груди и со страхом озиралась вокруг, не в силах понять, откуда доносится этот голос. А неведомый человек только весело рассмеялся:

— Уж сколько лет я живу, а все одно людское удивление забавно! Здесь я, девица, рядышком с тобой, да меня не увидишь, и не старайся.

— Это игра? Вы от Владимира Иваныча?

— Не знаю, о ком ты баешь. А играть люблю сызмальства, только раз боком мне игрища вышли, за то и наказан крепко.

— А вас как зовут?

Снова веселый смешок теперь уже гораздо ближе, чуть не в ухо, Леда отшатнулась в испуге и возмущенно пробормотала:

— Шуточки свои бросьте! Тут, наверно, и нет никого, а ваш разговор записан для гостей. Чтобы испугать и удивить. Что ж, я под сильным впечатлением, примите мои искренние аплодисменты, но я тут, кажется, одна. Или вы где-то тут прячетесь с микрофоном, тогда можно выходить, уже конец игре. Я, признаться, устала немного и кушать хочу, а еще бы помыться не мешало после ночной физзарядки. Не подскажете, как бы мне выбраться из леса и вернуться домой? Кажется, я эти выходные на всю жизнь запомню!

— Прости, красавица, но пока меня по имени не назовешь, ничем тебе помочь не смогу. Хотя, жаль мне тебя, жаль до слез, а что ж сделать… И всплакнуть-то толком не получится за твою загубленную душу.

— Как это, загубленную?! Вы это о чем?

— Да о том, что напрасно ты сюда заглянула, красавица, доля тебя ждет, ой, как не завидная. Хозяин скоро вернется, а тут ты… заместо подарка — цветочек луговой, ягодка спелая.

Леда кинулась к двери, со злостью начала дергать кольцо, пытаясь выбраться наружу.

— Это уже все границы переходит! Я требую, чтобы меня выпустили. Слышите! Немедленно откройте дверь, я Башкирцеву пожалуюсь, а если он в этом деле замешан, жалобу напишу… в Департамент по культуре или куда-нибудь еще. Я в полицию буду обращаться! Вы издеваетесь над людьми, я на это согласия не давала. Я не позволю вам на мне ставить подобные эксперименты. Кто бы вы ни были, слышите меня!

Размазывая по лицу слезы, Леда всем телом яростно билась в двери, но они не поддавались, а рядом кто-то тяжко вздыхал, выражая неподдельное сочувствие.

— Сколько лет я живу, а все вас людишек слабеньких жалко!

— Так, помогите же мне! — разрыдалась Леда, опустившись на лавку — нервы, кажется, начали сдавать.

— Имя мое скажи, — вкрадчиво прозвучало над ухом. — Да то затея пустая, никто не угадывал прежде…

— Так, имя, имя… надо сказать ваше имя…

Леда попыталась унять дрожь в ногах, попробовала собраться с мыслями. В который раз обежала взглядом белые стены:

— Раз хозяина ждете, стало быть, сами вы тут — слуга?

— Да, что-то вроде того.

— И вы у нас — невидимка? Верно?

— Не углядеть, не потрогать…

— Ха! Есть такой знакомый персонаж в одной сказке!

Леда даже приободрилась немного, что же, если это испытание, она попробует с ним справиться.

— Ну, тогда, может быть… Сват Наум. Ага, точно! Сват Наум, накорми-ка меня!

Леда ожидала чего угодно: того, что откроется стена в тайную комнату или вылезет из подполья специальный сотрудник «Былины», пусть даже в костюме лешего или домового. Вообщем, кто-то сейчас к ней выйдет и радостно объявит, что она — молодец, сказки знает и награждается призом за смекалку и храбрость. И Леда даже простит начальнику свои страхи, жаловаться не будет, только бы поскорее увезли ее домой.

Но все получилось совершенно иначе. На столе сама собой растелилась скатерть и на ней прямо из воздуха стали появляться блюда и чаши с дымящимся варевом, пластами мяса да рыбы. Леда словно к лавке прилипла, сидела с разинутым ртом и никак не могла понять, с ума она сошла или это какая-то иллюзия перед глазами, а может, даже гипноз.

— Уф! Вот же радость-то за весь мой последний век… Чего сидишь, да глазами хлопаешь, беги-ка к столу, красавица, потчевать тебя буду, от всей души, что во мне осталась!

Леда и сама не поняла, как оказалась на противоположной лавке прямо у стола, словно бы ветром перенесло ее ближе к яствам богатым. А чего тут только не было: и вареного-то и печеного, калачи да булки, медок ароматнейший, масла целый круг, сальцо розовое, полупрозрачными ломтиками порезано, творожок во взбитой сметанке тонет, рыбка малосольная соком истекает, ушица янтарной пленочкой подернулась, из жирной семушки небось сварена…

А блинки пухлые, ноздреватые, сейчас лишь со сковороды — сами в рот просятся, только нагребай красную икру в ложку с горкой, трубочкой блин сворачивай, да сверху маслицем топленым поливай, все рядышком, все под рукой. А запотевшие кувшины с напитками так и манят жажду утолить. Эх, пир горой, да и только!

Сама своим глазам не веря, Леда потянулась за пирожками, что горой были навалены на ближайшее блюдо.

— Ммм… с груздями! Прелесть какая, сто лет не ела таких! Спасибо огромное! А вы сами? Может, покушаете со мной? Мне одной как-то неловко, может, уже покажетесь, расскажете, как это у вас все получилось? Это какой-то фокус, да? Ммм, очень вкусно, даже если это гипноз, все равно, спасибо!

Мужской голос снова по-доброму рассмеялся, но теперь в нем послышались несколько смущенные нотки:

— Давненько никто меня за стол с собой не сажал, за приглашение — спасибо, только я сыт уже, почитай, как триста лет. Да, ты обо мне не заботься, кушай, милая, скоро хозяин вернется, надо бы тебя спрятать.

— Такой грозный хозяин у вас? — Леда налила из кувшинчика жидкости рубинового цвета, оказалось, на вкус — морс клюквенный или брусничный, замечательно освежает, кстати.

— Лучше тебе с ним не видеться… А вот и он, легок на помине Бородатый… Полезай-ка, девка, на печь, да овчиной получше укройся. И не вздумай голос подать, что бы сама тут не услыхала.

Повинуясь приказу, Леда выпрыгнула из-за стола и по высокой скамеечке шустро взобралась на печь. Там сразу же пахнуло на нее спертым духом свалявшейся шерсти и сухой кожи, богато были навалены выделанные шкуры животных. Аж в носу свербило от звериного запаха. Преодолевая некоторое отвращение, Леда забилась в самый дальний угол, и как заслон, выставила перед собой растянутое на деревянной раме чучелко зайца.

— «Браконьер, как пить дать, браконьер тут обитает! Злой, наверно, как черт, проверок из города боится, вот и гостей не любит».

Заслышав скрип открывающейся двери, Леда затаила дыхание, только сердце вдруг застучало, как бешеное, да всякая ерунда в голову полезла.

— «А если они маньяки какие-то… и не только зверюшками промышляют…»

Девушка сжалась в комочек, со страхом прислушиваясь к тому, что творилось в избе:

— Э-эй, Сват Наум, собери на стол, да попроворней!

Тон недовольный и голос скрипучий, словно бы стариковский, надтреснутый. Зашелестела по столу тяжелая льняная скатерть, забрякали чашки-ложки, а потом раздалось отвратительное чавканье и ворчание, словно старый хряк добрался до кормушки.

— Р-р…хах, мало… мало, еще давай… скорее тащи… жутко голоден я!

А вот Слуга, что прежде так ласково беседовал с Ледой сейчас почему-то молчал, но судя по довольному сопению за столом, Сват Наум беспрекословно выполнял все пожелания неведомого Хозяина.

А тот вдруг начал громогласно фыркать и чихать на всю избу, раздался грохот бьющейся об пол посуды:

— Человечком воняет! Неужто, кто ко мне заходил, а? Чего притих, Сватушка? Кого прячешь?

— Сам-то где только не бывал, чем только не пропах! А человеку в наших краях делать нечего, причудилось тебе, видно. Никого здесь нет.

— Добро! Наелся, убери… устал я, спать буду…

Леда дрожала в своем углу на печке ни жива не мертва, отчего-то вдруг пришло ясное осознание, что это все никакой не розыгрыш, а на ее глазах происходят очень странные и пока необъяснимые события. Ко всему теперь надо быть готовой, даже к тому, что она попала в какую-то параллельную реальность. И Башкирцев здесь не поможет, потому как он сейчас далеко и знать о ней ничегошеньки даже не знает. Пропала Леда, с глаз долой из памяти вон, мало ли, что девке на ум пришло, может, струхнула чего, да и в город ночью сбежала.

А этот старик, что сейчас храпит у стола на лавке, очень-очень опасен, чистую правду про него Наум говорил.

— Девица? Ты здесь еще, краса моя ненаглядная? Не боись, заснул супостат, скоро выйдем из дому, выведу тебя на тропу.

Тихий шепот Наума сразу же придал сил. Леда осторожно выбралась из — под звериных шкур и приподняла занавеску, что отгораживала закуток на печке. Тут же сморщилась, прикрывая рот ладошкой… На полу были разбросаны в разные стороны кости крупных животных, посуда в беспорядке валялась на столе опрокинутая, суп разлит, каша растеклась по скатерти из сваленного на бок горшочка.

А на лавке лежал неприметный с виду мужичонка, росточком чуть не вдвое меньше самой Леды, прямо карлик какой-то, только ступни голые непомерно большие, да руки, как деревяшки свисают до пола, заканчиваясь пудовыми кулачищами. А борода жиденькая вроде, но длинная, белесая, тянется к поясу, трижды за его петли обвиваясь. Неприятное впечатление производил человечек, особливо, когда храпел еще, рот разинув, да носом сиплые посвисты выводя.

Леду будто ветром с печи снесло, да подбросило к самой двери.

— Открыть попроси… — жаркий шепоток едва не обжег щеку.

— Сват Наум, выпусти за порог, будь другом. И вообще, что тебе прислуживать этому старому лешему, пойдем-ка, лучше со мной.

Двери распахнулись, и Леда оказалась на улице. А потом потащило ее дальше и дальше от дома, аж голова кругом пошла, в глазах все потемнело от мелькающих перед лицом веток и листвы.

— Да что же так быстро? Или боишься, что догонит Хозяин?

Ответом ей был лишь довольный смешок:

— А Дед мне теперь и не хозяин, ты же меня с собой позвала, тебе и владеть мной… до поры.

Леда выдохнула с нескрываемым облегчением:

— Вот и прекрасно! Отправь-ка меня домой, в мой родной город!

— Прости, хозяюшка, только мне не под силу такое. Напоить, накормить — это я запросто. Обидчику какому шею свернуть, тоже с удовольствием превеликим, а вот домой будешь добираться сама.

— Так я даже не знаю, куда мне идти? Что это за место у вас такое странное? Как хоть ваши края называются-то?

— Дарилана — земля всеведов. Змеиные угодья тут рядышком совсем, только я там еще не бывал, не доводилось. А ты откуда будешь? Из Торжка или Звенигорья родом?

— Ох… чудеса в решете. Может, вы все-таки шутите? Ага! Только вот, кто вы сами, еще вопрос… «То, не знаю, что», — такое даже во сне не привидится!

Леда приложила прохладные ладони к загоревшимся вдруг щекам.

— Торжок, Звенигорье — по словам — города русские. А что это за Змеиные угодья? — Да, ты и впрямь издалека. Гнездовье здесь все знают. И братьев тоже…

— Скажите мне только одно, как мне попасть домой! Именно туда, куда я хочу! — Хм… а коли к знающему сведу, отпустишь меня?

— Господи, да конечно!

Хохот невидимого существа прозвучал как раскат грома. Кажется, спутник Леды был весьма доволен ответом.

Значит, по рукам?

— Ну, да… по рукам.

Леду толкнуло вдруг в плечо так, что она едва наземь не полетела, да тот, кто толкнул, видно сам же и удержал.

— Прости, душенька, не смог радость сдержать. Уж без малого триста лет я у Деда обитаю, надоел Старый хуже горькой редьки. Пусть теперь без меня помыкается. Ух и зол же будет, как проснется, да нас ему не поймать. Кончится на реке его сила. А потому поспешить надобно.

Леду подхватило что-то за талию и понесло вперед, ноги едва касались травы. Девушка просто закрыла глаза и обхватила себя руками за плечи. Будь, что будет!

— Ну, вот и Резвушка, вовремя добрались. Сейчас в лодочку сядем, только нас и видали.

Девушка с удивлением обнаружила, что стоит на невысоком берегу, густо заросшим темно-зеленой растительностью, а чуть не в двух шагах покачивается на воде махонькая лодчонка. Леда и ойкнуть не успела, как вновь подняла ее вверх неведомая сила и ловко опустила на цветастый коврик, что покрывал дно лодки. Никаких скамеек и весел не было видно.

— А как же грести?

— Не заботься, красавица, сам управлюсь. Мигом домчимся. Только смотри в оба, скоро вода цвета крови пойдет, ручки свои белые с борта не спускай, а то мне тебя не удержать. Их супротив меня больно много, и злые, как черти…

— Кого это — их?

Голос хмыкнул только недобро и лодка, покачнувшись, дернулась вперед, вниз по реке. Леда сидела на днище, обняв колени, прижатые к груди, и украдкой щипала себя за локоть. Было больно, похоже, это не сон, а все вьяве с ней происходит. Вот же напасть, как бы здесь не пропасть…

— «Что за мир такой — сказка не сказка, только Бабы — Яги и Кащея не хватает!»

А, может, так вот прямо в лоб и спросить, сразу все будет понятно:

— Дядя Наум, а Кащей где живет?

— Батюшка далече теперь, давно не видались, да и признаться, желанья нет. Худо он со мной поступил!

Леда застонала и ничком повалилась на коврик, не зная плакать ей теперь или же засмеяться вслух. Только причин-то для радости не было никаких, видать, просто нервы сдали.

— Ну, вот, начинается… Тихо сиди, авось и не заметят.

Леда не сдержала любопытства, приподнялась и заглянула за бортик лодочки. Вода розовела на глазах, пузырилась, будто вскипая изнутри, и вскоре стала мутнокрасной, даже как будто загустела. Вокруг стояла зловещая тишина, и даже суденышко теперь двигалась гораздо медленнее. Втянув голову в плечи, девушка робко озиралась вокруг, поражаясь тому, что видит. Лес по берегам реки тоже менялся, редел березняк, дерева стояли кривые, скукоженные, почти без листвы, кое-где словно поваленные бурей. С обломанной верхушки старой ели поднялась ворона. Прокричала гортанно и закружила над лодкой. И тотчас, повинуясь неведомому приказу, сорвалась стая ворон и с других сучьев корявых, заполонили небо, забазлали враз, оглушительно хлопая крыльями.

Леда закрыла голову руками и пригнулась. Хорошо, что не смотрела дальше. Вода вокруг лодки забурлила, зацарапали по смоленому дереву когтистые руки ли лапы, и не разобрать.

— А, ну, кыш отседова! Не видать, топляки, вам поживы, обещал целой к бабке доставить и слово сдержу!

Леда едва разбирала отборную ругань, на которую весьма скор был Наум, пытаясь отогнать жутких созданий, что толкали и качали лодку, бились в днище лбами, отчаянно желая ее перевернуть. Девушка сидела, боясь шелохнуться, вспоминала про себя все молитвы-заговоры, что еще в памяти держались. Но прошло сколько-то времени, и снова наступила тишина.

— Дядя Наум, а это кто был-то? — дрожащим голосом еле слышно спросила девушка.

— A-а, то люди худые, что не своей смертью померли, кого казнили, кого притопили, земля их не берет, вот и мыкаются бедные посреди реки. Резвушка добра, все терпит, жалко ей и пустой народ.

— А от нас-то они хотели чего?

— Знамо дело, кровушки твоей молоденькой испить, силы взять да на берег выбраться. Такое уж не раз бывало, ходили топляки по округе, пока местные кол им в глотку не забивали, да не сжигали останки.

— Так, они что же — вампиры?

— Упыри, проще сказать… До живой плоти охочи люто, но и на них управа имеется.

— «Ма-ма, куда же я попала!»

— А скоро мы уже доберемся до того, кто меня отсюда отправит домой? Этот ваш знаток — он хоть человек?

Затянувшееся молчание Леду отнюдь не вдохновило, но деваться было совершенно некуда. Однако, скоро лодка причалила к пологому берегу и Леда мигом оказалась на песке.

— Вот и славненько! Потерпи, душа моя, скоро на месте будем. Там и узнаешь путь-дорогу в свои края. Если бабке понравишься, конечно. Со старухой не спорь, гляди ласково, ступая мягонько, коготочки спрячь, словно кошечка домашняя. Любишь, небось, кошек, красавица?

— Мне, знаешь ли, не до питомцев сейчас. Голова кругом идет от всех ваших чудес! Пойдем уже поскорее, только можно я сама, ножками, так сказать. Мне как-то привычней…

— Эх, ты, кулема! Лучше бы я тебя перенес через Мертвый лес, но раз прогуляться желаешь, против не буду. И зверей ты любишь, как я погляжу, авось и звери тебя не тронут…

— Люблю животных, — согласилась Леда, — только смотря каких!

— Пушистых, да ласковых, тех, что до смерти забаюкать могут…

— Видно на свободу вы не торопитесь, Сват Наум! Что ни слово, то загадка.

— Да, какой же я тебе-то сват, дядькой лучше зови. Ну, пойдем, кулемушка дорогая, коли не шутишь.

— Обзываться, пожалуйста, бросьте! Я сейчас очень серьезно настроена. Я до сих пор не могу поверить, что это все со мной происходит на самом деле. Мне как-то не до веселья и приколов. Чужой непонятный мир, страшенные обитатели!

— Э-э, моя ты красота! Дед Лесной да Болотная Бабка — это же разве страшно, даже топляки — тьфу, нежить тухлая. Есть и похужее твари, особливо те, что с крылами по небу летают, да дышат огнем. Ладно, хоть тот, из Гнездовья, своих, говорят, не трогает, даже бережет-защищает. А, ну, как останется один, да одичает совсем? Где тогда искать на него управу? Округу разорит в одночасье, по миру пойдем, если кто живой будет.

— Погодите, ничего не пойму! Кто останется один? Местный Дракон? Ой, ужас! У вас тут и такое бывает? И далеко он живет?

— Сказал же тебе, недалече его Гнездовье. Вот же ты недотепа какая, память девичья, приблуда залетная. Навязалась на мою голову, тошнехонько такой недотепе служить!

— У вас есть чудесная возможность от меня избавиться — отправьте меня в Мой Мир, наконец!

— Избавиться я от тебя мог еще на реке, нежити только того и ждали, да я-то не совсем падаль, помню твое добро. Отплачу сполна, полный короб отмерю.

Леда зажмурилась, представив на мгновение, что летит с лодки прямо в голодные раззявленные пасти кровососов.

— Спасибо, вам, дядя Наум! Ведите меня к своей бабке или куда там надобно.

— Вот и ладненько! Там и распрощаемся по добру, по здорову.

Леда старалась шагать быстро, пытаясь не отстать от задорного молодого голоса, что, посвистывая, вел ее за собой по заболоченной луговине до леса. Да и можно ли было тот сухостой лесом назвать? Торчали из земли голые стволы деревьев, точно колья, с ободранной корой. Кучи валежника преграждали путь, а в сторону шагнешь — увязнешь в трясине.

Девушка только сейчас пожалела, что вызвалась пробираться своим ходом, спутник ее невидимый мог бы, пожалуй, гораздо ловчее с маршрутом справится, Леда бы даже ножек не промочила. Да еще эти вороны настроение портят, ишь, расселись на каждой кочке, будто дожидаются чего. Вот уж верно сказано — Мертвый лес, да и только. Тихо, мрачно, под ногами болотная жижа хлюпает, атмосфера гнетущая. Леда крепилась из последних сил, чтобы не взмолиться Науму о подмоге, как вдруг услышала впереди чарующее пение, переходящее в воркованье. Голос вроде не человеческий, но и птицы не так поют. Очень интересно, надо бы подобраться поближе да разведать, что здесь выискался за сладкоголосый певец.

— Стой, дурища! Косу отрастила, а ума не нажила. Пропадешь ведь ни за грош.

— Да я же только разочек глянуть…

— Поглядишь, ужо! Только под моим присмотром, а то опосля и косточек твоих не соберу.

Жалостливый всхлип над ухом показался Леде притворным и девушка рванулась вперед, на зов нежного мурлыканья. Но не добежав несколько шагов остановилась, как каменная, вытаращив глаза на невиданное существо, издававшее дивные звуки. На высоком гладком столбе сидело нечто, очень похожее на крупного кота породы мейнкун, только непомерно больше обычного. Все же это был именно кот, а не леопард или ягуар, никаких сомнений. Добродушный на вид домашний Васька — переросток. Восседал на своей деревянной жердочке, лапки мохнатые облизывал, и при этом громко урчал и мурлыкал так приятно, что издалека это походило на монотонное монашеское пение.

— Красавец какой! — восхитилась Леда, желая подойти еще ближе, но кто-то сильно дернул ее за край футболки.

— Ты понизу-то хоть глянь, дурная! Чары разом пройдут.

Леда нехотя опустила глаза, да так и застыла в ужасе, вся земля вокруг столба была усеяна костями, а пустые глазницы человеческих черепов явно свидетельствовали о том, кто именно был здесь в качестве блюда.

Чудовищный Кот тотчас выгнул спину дугой, выпуская кривые когти-кинжалы, с вершины столба в разные стороны полетела драная щепа.

— Ми-я-у-у, мя-у-конькая девчо-о-нка пожа-ловала…

Что было дальше, Леда запомнила смутно. Перед лицом мелькнули зловещие круглые глаза с острыми зрачками, да белые клыки клацнули едва ли не у самой шеи. А после что-то подняло девушку к самим небесам и понесло над лесом.

— Испужалась, небось? Знать будешь теперь, каков наш Баюн на самом-то деле? Небось, больше сюда и не сунешься.

— Твоя правда, дяденька. Спасибо, что спас.

— Ты ж Хозяюшка моя. О тебе лишь моя печаль да забота, и про речку я тогда лжу сказал, нипочем бы тебя упырям не скинул, так, шугнуть малость хотел, чтобы воли не брала на себя много. Ты, как я погляжу, девка, шустрая, на слова скорая. Чай уже и под мужиком побывала? Сразу видно, молодайка… Нехитрое дело, может, от худой славы и бежишь в чужие края.

— Да ты… ничего ты не знаешь. Я любить хотела, да не получилось. И больше никогда не полюблю.

— Порча на тебе, что ли? Брось, я бы это мигом прознал. Чиста ты духом, и сердце у тебя доброе. Только в голове шибко думок много, а девке справной много думать не требуется. Для того есть мужик, он над ней голова.

— Ага! А женщина — шея…

— А на непокорную шею бус вязанку, да покрепче затянуть, чтоб рта раскрыть не могла, не срамила мужа!

— Я мужа хочу уважать, за другого и не пойду. Я, вообще, наверно, замуж не выйду, так и помру старой девой. Никто меня не полюбит по-настоящему, а фальшивки мне не надо.

— Вот, бабы-дуры! О чем плачутся… Да была бы каша навариста, а уж ложка хлебать завсегда найдется.

— Ваше сравнение женщины с кашей довольно обидно.

— Не любо — не слушай, а врать не мешай.

— Дядя Наум, а ты кого-нибудь сам взаправду любил?

— Может, и любил, да только за тыщу лет разве всех вас упомнишь. Ну, вот, кажись, и бабкина хоромина. Туда мне ходу нет, одна пойдешь на поклон. Прощай, красавица, может, еще и свидимся, коли живы будем.

Леда неловко бухнулась на колени, и в полном недоумении разглядывала перед собой частокол из кривых заостренных бревен. О спутнике ее разговорчивом только хохоток вдали напоминал. Теперь девушка осталась одна, посреди леса, рядом с чужой усадебкой. Небо заволокли сизые тучи, приближался вечер, хотя Леда давно счет времени потеряла. Что же делать, поневоле придется стучать в ворота да проситься на ночлег. Может, и отворят…

 

Глава 7. Болотная бабка и ее приемыш

Какое-то время Леда просто стояла у высокого забора, не решаясь колотить в двери. Оглядывалась девушка по сторонам и все большая тревога заползала в душу.

«Место здесь какое глухое, недоброе… Сухостой да коряги валяются, пни замшелые, мухоморы и прочие поганки под ногами. И ни одного-то птичьего голоска не слышно, будто вымерли все. Деревья голехоньки, без единого листочка. Хотя дальше вон, ельник зеленеет. Чащоба дремучая… Эх, дядя Наум, дядя Наум, неужто бросил меня здесь на прямую погибель и сам-то удрал трусливо. А ведь я тебя вызволила от того страшненького старичка. Эх, ты…»

Леда несмело толкнула кулачком ворота, и они медленно, с душераздирающим скрежетом начали отворяться. Девушка выдохнула и ступила внутрь ограды, с опаской поглядывая вокруг. Домишка старый, неказистый стоял посреди маленького двора на высоких столбиках — подпорках, так же густо укутанных бархатистым мхом, да седыми клочьями лишайника. Чем не «избушка на курьих ножках»? Леда испуганно поискала взглядом ступу с помелом, но ничего такого вблизи не обнаружилось.

— Так, поди, самой хозяйки еще дома нет? Может, и мне бы убраться куда подальше, пока не поздно?

Леда живенько обернулась, но с тоской заметила, что тесовые ворота позади нее уже сами собой сомкнулись. Каким-то шестым чувством девушка догадалась, что так вот легко ее обратно не выпустят. Что же делать, придется идти вперед, судьбу свою испытать. Сам дворик внутри ограды густо зарос папоротником, и только узенькая извилистая тропка вела к избенке. По ней-то Леда и шла тихо, отводя руками перистые листья кочедыжника, что едва не доставали ей до пояса.

— «Избушка, ты избушечка, как же ты ладно стоишь-то предо мной, и дверцы как раз видны, и махонькое окошечко сбоку, даже ничего просить у тебя не надобно».

Леда остановилась у ветхой на вид лесенки в пять перекладин и громко воскликнула, стараясь вложить в голос как можно больше уверенности и веселья:

— Здравствуйте, люди добрые! Есть кто дома, принимайте гостей!

Никто не отзывался, тогда Леда подумала немного и добавила уже несколько тише и печальней:

— С миром пришла я к вам. Меня Сват Наум сюда послал. А я его за то отпустила. Меня Леда зовут. Как одну царицу. К ней белый лебедь прилетал и ее соблазнил. А это был вовсе не простой лебедь, а самый настоящий Небесный Бог Громовержец, которому Леда приглянулась.

Девушка расстроено шмыгнула носом, уселась на нижнюю ступеньку спиной к запертым дверям и продолжала говорить вслух сама себе, чувствуя, что скоро заплачет от всей этой странной и неловкой ситуации:

— Потом Леда родила дитя, то есть яйцо, ну, все равно ребеночек из него вышел, а папе — лебедю хоть бы что, у него таких Цариц много бывало. И зачем только меня в ее честь назвали, уж лучше бы я Лидочкой была. И так путают постоянно.

За своими грустными мыслями девушка едва расслышала позади себя скрип двери, а потом раздался хрипловатый старушечий голос:

— Чую, сказки ты мастерица сказывать, а я басенки шибко люблю, особливо про глупых девиц, что падки на Крылатых Тварей. Сама ты не из таковских будешь?

Девушка отскочила от лесенки и теперь с испугом хлопала глазами на низенькую сгорбленную старушку, что сидела в дверном проеме, расчесывая белесые космы.

— Пожаловала зачем ко мне?

— Здравствуйте, бабушка!

Леда низко поклонилась, пряча улыбку. Отчего-то разом пропал испуг, не верилось, что это маленькое высохшее создание способно ей какое-то зло причинить.

— И ты не хворай, молодушка! Так зачем пришла-то?

И вот теперь Леда лихорадочно соображала, нет ли какого специального пароля на этот вопрос. Может, ответить, как сказочные добры молодцы, про баньку? «Сперва в баньке попарь, накорми да спать уложи, а потом и спрашивай…» Нет, не вежливо как-то прозвучит, ладно, рискнем иначе:

— Понимаете, я из другого мира. Совсем другого. Мне бы вернуться на Русь. Только в современную Россию, в двадцать первый век. Знаете, как это сделать? Вообщем, попасть туда, где я родилась.

Уже начиная разговор, Леда вдруг моментально осознала тщетность своих надежд. Ничего у нее не выйдет, откуда этой старушенции знать о России, о проходе между мирами, если и объяснить-то толком не получается.

— Вы женщина пожилая и очень мудрая, вас все, наверно, уважают в этих краях. К кому же мне еще обратиться, если не к вам? Получается, что я здесь — гостья из другого мира. У нас леших нет, кажется, и русалок нет, и таких как Сват Наум вроде тоже. Хотя, мы же многого еще объяснить не умеем, а в природе столько загадок. Может, миры наши так близки, стоит лишь руку протянуть и в сказке окажешься, только вот как же потом вернуться обратно?

Понимаете, я упала в яму. На высокой горе, ну, не так, чтобы очень высокой, но там был курган над могилой древнего народа. Как все это странно получилось, я и сама не понимаю. Луна еще светила тогда…

— Луна, говоришь? Подумать надо… Чудны твои речи, девка, ой чудны! А я-то думала, ты ребеночка ко мне вытравить пришла, аль соперницу наказать, уже хотела тебя саму в печку кинуть. А ты с Луной небо не поделила, эвоно как…

Леда даже чуть себе язык прикусила после таких жутких слов.

— Да, вы что, бабушка? Я же ни сном не духом, никакого ребенка у меня нет, ни с кем я не ругалась. Просто родилась в понедельник, в день Луны, так уж считается. И больше ничего общего. Один разочек только с Луной и заговорила в лесу, матушкой назвала в шутку. Просто так, как в заговоре одном.

— Заговоры зря не сказывают, еще при луне да с горячей крови!

— К-какой крови?

— Да, с той самой, что второпях по жилкам бежит, видать, на волю просится. Все невтерпежь вам, молодайкам, знаю я!

Тут Леда совсем растерялась и расстроилась. Стояла перед избой, опустив голову, изо всех сил сдерживая слезы.

— Бабушка, помогите, очень вас прошу, мне надо домой. У меня мама будет волноваться, подумает, что меня в лесу убили. И папа будет себя винить, что устроил на такую работу. Начальника еще по судам затаскают, а он хоть и скользкий тип, а ничего плохого мне не сделал.

Ничего другого не придумав, Леда упала на колени и склонилась головой чуть ли не до самой земли. Старуха тут с кряхтением поднялась, ковыляя обратно в избу.

— За мной ступай! Думать буду, спрошу еще кой-кого, как с тобой лучше поступить. Пока у меня побудешь, а там я уж решу. Голодна, небось, долго по лесу шаталась?

— Нет-нет, спасибо, я есть не хочу. Только устала.

— Ну, коли так, спать ложись. Утро вечера мудренее.

Нехотя забралась Леда по чахлой лесенке в темное нутро избы. Пахло грибами и сухой травой, огня никто не зажигал. Старуха молча указала гостье на широкую лавку в углу, и девушка смирно прилегла на старенький овечий тулуп. Назревала ночь…

Прикрывшись краешком ветхой овчины, Леда тщетно силилась разглядеть в полумраке убранство избы. Чистенько вроде, паутины не видно, от лавки старым деревом тянет. Сама же хозяйка копошилась у печки, стучала ухватами, что-то бурча под нос. Какой уж тут сон! Но глаза сами закрывались, тело просило отдыха, а ум желал немного отвлечься от суматохи странного дня. Вскоре Леда задремала. А вот проснулась от монотонного пения за окном, голову от лежанки тотчас приподняла и прислушалась. Чужой, вроде как мужской грубый голос уныло тянул простую мелодию:

— Скрипи нога, скрипи липовая, все люди спят, все звери спят, один я не сплю, по ночам брожу…

Затрещали половицы у порога, и кто-то тяжелый грузно ввалился в избу:

— Здорово, мать! Кто у тебя есть? Кажись, девкой пахнет!

Леда сонно моргала, пытаясь полностью закутаться в свой тулупчик, отползти подальше к стене. Вошедший человек был велик ростом и широк в плечах, настоящий великанище, как только в этой низкой избенке помещался. А вот вместо ноги у него была деревяшка, это Леда почти сразу сообразила, когда чужак приблизился к ее лавке, неловко заваливаясь на целую конечность. Опирался мужик при этом на здоровенную палку, что сама прежде жила стволом молодой березки.

— И, правда, девка! Молодая, ладная…

Здоровяк шумно потянул воздух носом, громко фыркнул и усмехнулся недобро, зависая над скорчившейся под овчиной девушкой.

— Себе возьму. Женой сделаю.

И тут старуха неожиданно громко и властно подала голос из своего угла:

— Остынь, Михей, может, не про тебя товар! Не решила я еще с ней…. Иди лучше, варева похлебай, да ложись-ка отдохни. Устал, небось.

Чувствуя с тоской, как сильные ручищи бесцеремонно сдергивают с нее подобие одеяла, Леда решительно поднялась и села на лавку.

— Чего вы пристали ко мне? Вы здесь кто? Хозяин? Ну, так я в гостях у вас, имейте совесть и проявите уважение. Я из другого мира, совсем не сказочного, а тут у вас заблудилась немножко и скоро меня бабушка отправит домой. Ведь, правда, же? Да?

Леда с отчаянной надеждой глянула на старуху, что, оказывается, полночи вертела колесо деревянной прялки, наматывая на веретенце тонкую шерстяную нитку.

— О чем это девица толкует? Вразуми-ка меня, мать, сам я не домыслю.

Чужак ли, хозяин круто повернулся к той, что упрямо называл матерью. Бабка отложила свою работу и уперлась сухими, сморщенными кистями в свое сиденье, хмуро поглядывая на Леду.

— Только Лунная Дева подсобить тебе сможет. И то, если сжалится над твоими слезами горючими. А до самого капища путь не близкий, топи непроходимые, звери лютые, да гады ползучие. Гиблые там места, ой, чую, девка, не дойти тебе по земле.

— А как иначе-то можно добраться? Может, одолжите ковер-самолет?

Леда начинала закипать, что случалось с ней крайне редко. Так ведь не каждый день попадаешь в такую историю… Да что же это такое здесь происходит! Врываются в избу непонятные мужики на костылях, чуть ли не силой замуж волокут, а бабулечка, видите ли, придумала увлекательный квест на болота, причем заведомо непроходимый. И где же гарантия, что эта Лунная Дева реально поможет Леде вернуться домой?

— Ковра златотканного, что как птица в небесах парить может, у меня более нет. Лешачата скрали, пустили на тряпки-игрунки, заморышей в камышах забавляют. Я не сержусь, худая доля у нежити, так пусть хоть куколками на досуге поиграют.

— Поймаю, головенки-то им хлипкие пооткручиваю! — сквозь зубы процедил мужик, хромая к столу.

Там он уселся на лавку, вытянул вперед ногу, спрятав свою деревяшку под стол, угрюмо поглядывал в сторону Леды. А вот девушка осмелела, встала с лежанки своей, подошла к бабуле.

— Может, вам помощь какая по дому нужна? Вы не стесняйтесь, я все умею, пол могу помыть, что-то приготовить. Только скажите. Бабушка, а если без ковра летающего, как еще туда можно добраться? Что же мне делать-то теперь?

Но ответ «бабушки» едва Леду с ног не свалил, это же можно была ума лишиться такое услышав:

— А зачем тебе уходить? Оставайся-ка жить у меня. Будешь тут надо всем хозяйкой. Я шибко стара уже, мне власти не надобно, пару веков бы промыкаться, а тебя я мно-огому научу. Жена Михею нужна. Давно мужик мается, хоть и не родная кровь, а жалко мне его. Медвежонком ведь еще в дом приняла, выпестовала, вынянчила, болит за него душа. Свои-то деточки у меня не получились, так он мне заместо сына теперь.

Дурной был по молодости, в деревню повадился ходить, на девок смотреть. Местный знахарь прознал, скрад-ловушку поставил, так он лапы-то левой и лишился. Ну, дорогой же ценой они от меня откупались, вся округа стоном стонала, когда напустила на деревню коровий мор. А Михею впредь наука! Не ходи в чужой огород, свой заимей. Ишь, уставился! Глянешься ему, знать, кровь-то кипит, я отсюда чую… Да, ты не боись, что медведь, нравом он смирный, на ласку скорый, хорошим мужем тебе станет, и я во всем подсоблю.

— Вы не понимаете, мне надо домой!

— А где муж обитает, там и дом твой станет, ты разве ж не знала? Хоть дворец, хоть берлога… Такая твоя бабская доля, привыкай, молодица.

— Но я не хочу! Это… это даже… Дикость-то какая! Слов у меня больше нет! Просто нет слов!

— А ежели слов нет, сядь и помолчи! Целее будешь. И чегось ты такая худая, кого ж ты родить-то нам сможешь? Надо бы тебя откормить, девка, чтобы кровь с молоком, чтобы глаз мужу радовала. Сейчас заведу квашню…

Леда столбом стояла посреди избы и только возмущенно переводила взгляд то на мужика с липовой ногой, то на зловредную бабку. Может, все это местные шуточки? Сват Наум, да на кого же ты меня оставил, негодный!

— Ты глазищами-то на меня не зыркай, и не таких обламывала. Велено тебе прижать клавке задок, так и поступи. Раз сама здесь пока никто.

Тут Леду обуял самый настоящий страх. Просто заповедник каких-то жутких существ: невидимки всемогущие, когтистые руки из мутной реки, коты чудовищных размеров, а теперь еще и медведя-оборотня в мужья прочат… От кого же заступы искать, кому в ножки поклониться с мольбой о помощи. Но в одном бабуля права, надо бы сесть и поговорить спокойно. Так девушка и поступила. Присела за край стола, и даже покосилась тайком на одноногого «жениха».

А тот уставился на нее, нисколечко не таясь, уверенно сложив на щербатую столешницу большие руки. Волосы взъерошенные, до самых плеч, лицом оброс, видно, давненько не брился, а глаза выразительные — темные будто, в обрамлении длиннющих ресниц, глядят испытующе, со скрытой звериной страстью.

— Красивая ты. Любить тебя буду. Беречь.

У Леды от этих простых слов мороз по спине пробежал. «Проснуться бы сейчас самое время, да видно это не сон… Ой, мамочки, что же будет со мной дальше!»

— Простите, но я так не могу. Я вас совсем даже не знаю. И вы меня тоже, кстати. Я вам могу не подойти. «По размеру хотя бы. Никогда мне не нравились такие большие мужчины. Я их просто опасаюсь. Да, если он меня схватит, я от страха тотчас на месте умру, а это было бы обидно. Мне же надо домой. Должен же быть какой-то способ вернуться».

— А вот я сейчас и проверю, подходишь или нет… Ha-ко, держи!

Через весь стол полетел в сторону Леды какой-то маленький предмет, завертелся прямо напротив девушки. Надо же, фигурки двух крохотных медвежат, вырезанные из дерева. Грубая работа, резьба неуклюжая, но, кажется, дорого было мужчине это нехитрое украшение.

— Нравятся тебе? В подарок возьмешь?

— Простите, но я не могу.

— Значит, не поглянулось…

Со двора донесся какой-то глухой звук, будто кто-то в ворота стукнул.

— Кого еще нелегкая принесла?

Старуха нехотя поднялась с лавки, сбросила с колен клубки ниток и те сами собой закатились в угол, сами запрыгнули в берестяное лукошко, что притаилось в углу.

— Пойду, гляну, что за гости пожаловали. А ты покамест невестушку повесели, а то пригорюнилась, будто на тризне. Аж с лица спала… Что подарок твой в руки взять не захотела, то вовсе не дурной знак. И об наказе отцовском забудь, иначе век бобылем проходишь. Сама к нам пришла, девка, значит, быть ей за тобой. Так я решила и не перечь!

Леда уныло проводила старуху взглядом и оценила обстановку. За оконцем вроде бы рассветало, не пора ли распрощаться с хозяевами да деру дать. Может, этот Медведь на липовой ноге и не догонит, а бабуля вроде с помелом не дружит. Должно получится… Закрутились мысли, как белки в колесе, да прервал их разбег тихий мужской голос:

— Сбежать надумала? Обожди малость, как мать уснет, сам к людям выведу.

Леда прижала к груди ладошки, умоляюще поглядела на «жениха»:

— Вы сейчас правду сказали? Вы меня отпустите, честно?

— Сказал же, провожу ко Гнездовью, зачем мне жена, для которой я упыря хуже. Вижу, не люб тебе, так и не стану неволить. Силой никого не возьму, слез твоих мне не надо.

— Спасибо… А бабушка уйти разрешит?

— Это вряд ли. Да только ей-то не скажем, а на Змеиной земле она власть потеряет. Ругаться будет, пожалуй, но у меня шкура крепкая, мне не впервой брань терпеть. Дождаться надо только, чтобы уснула после полудня крепко, тогда и пойдем.

— Если вы меня отведете к людям, я вам буду так благодарна, Михей… А как вас по батюшке? Отчество ваше какое?

— Отцом мне был Хозяин Лесной, а мать он в лесу подстерег и своей сделал. А как она меня родила, так света белого не взвидела, да и сбежала к родне в деревню. Отец вернуть ее захотел, днем пошел за ней сдуру, а народ собрался, да его на рогатку и поднял. Так и стал я один. Другую Матушку здесь нашел. Так и живу. Не то зверь, не то человек. Никто мне не рад.

— Грустная ваша история, — от души посочувствовала Леда, — я очень хочу, чтобы нашлась для вас подходящая девушка, я бы и сама с радостью с вами дружила, но вот чтобы женой… простите, но мне надо срочно вернуться, мне не до любовных приключений. Как вы думаете, бабушка про Лунную Деву сказала верно? И как мне до тех мест дойти — долететь?

— Это тебе Змея надо просить, только он в долину Роси летает. Другим не добраться.

— Что ж, стало быть, придется к нему идти на поклон. Скажите, а он хоть добрый? Он меня точно послушает? Он хоть немножечко… человек?

— Человек-то человек, да вот только…

А что «только» Медведь и не досказал, вернулась со двора бабуля, цепко держа в своих сморщенных руках едва шевелящийся кулечек.

— Со Звенигорья явились… Внучок помирает, душу рвет старикам, перепечь просят.

— Это что значит? — шепотом спросила Леда, подвигаясь ближе к своему лохматому собеседнику. После недавнего разговора наедине, она вдруг прониклась к Медведю симпатией и доверием. Не похож он на брехуна, да и зачем ему зря ее обнадеживать.

Не глядя на девушку, мужик сгреб со стола деревянные фигурки медвежат, нацепил на дратву и снова обернул толстую нить вокруг широкого запястья.

— Видно и впрямь малец едва дышит, раз люди сюда явились. К нам редко заглядывают, мало кто дорогу знает. Мать добрая сегодня, глядишь, и поможет.

Теперь Леда сидела рядом с несостоявшимся женихом и во все глаза следила за тем, как Старуха готовилась к странному обряду. Подкинула полено в печь, да дунула так, что зола вон полетела, тотчас вспыхнул огонь, жадно накинувшись на сухую плоть дерева.

Между тем, Бабка вынула из кадушки тесто и небрежно шлепнула в сельницу, а после развернула из тряпок до сей поры молчащего младенца. Тут-то он и запищал тоненько, да так жалобно, что у Леды сердце зашлось.

— Михей, а она его не обидит? Она хоть умеет с детьми-то…

Мужчина не отвечал, улыбаясь в густые усы:

— Глядеть боязно, так иди на двор. Сердце заячье!

— Нет, я останусь, мне интересно.

Старуха что-то глухо бубнила себе под нос, потом ухватила маленького и сунула в ту же сельницу, густо обмазывая его свежей квашней. А потом вытащила среди ухватов лопату на длиннющем черенке и уложила на нее малыша. Леда вздрогнула, когда поняла, наконец, истинные намерения старухи.

— Михей, да что она собирается делать? Так же нельзя. Она же его сожжет заживо. Ты что сидишь?

Девушка уже сама хотела кинуться к ополоумевшей бабке, вырвать у нее из рук малыша, да Медведь руку на плечо положил, словно пригвоздил к месту и рыкнул не так злобно, сколь внушительно:

— Сиди! К живу так выдюжит, если нужен здесь на что… Пусть Князь Огняный решит.

Как завороженная, с остановившимся взором смотрела Леда на то, как медленно бабка протягивает к полыхающему нутру печи лопату с ребеночком. Как на пару мгновений исчезает широкий край той лопаты в раскаленном чреве, а после раздается пронзительный детский вопль. Не в силах смотреть более, Леда зажмурилась.

— Буде, буде… прошло уж все, гляди-ка, жив малец, ну и голосище! Да открой глаза-то, уже можно!

Тогда Леда отняла от лица ладони, слезы утерла и теперь себе не веря, смотрела, как ловко Старуха отдирает от кожи младенчика присохшее тесто.

— Славно пропекся, жить долго будет. Продолжит род.

Еще с полчаса старуха колдовала над маленьким, перекидывая его со спины на животик, разминала каждую складочку на ножках, теребила спинку, и он все больше молчал, только покряхтывая в цепких руках, а потом как пустил вверх тугую струю. Михей засмеялся довольно, а Старуха притворно ворчала, кривя впалый рот в улыбке, обертывала малыша в чистые тряпочки. У Леды сразу же потеплело на душе, а от хлебного запаха, что плыл по избе, аппетит проснулся.

— На вот, сама вынеси людям, что на дворе ждут, да сама их гостинцы прими. Я к ним более не выйду, и так умаялась, спать скоро лягу. Всю ноченьку мизюрила, судьбу твою пряла, но пару узелков таки выправила.

Леда не очень-то поняла последние слова Старухи, бережно подхватила младенца и осторожно спустилась с ценной ношей по лесенке из избы. У ворот стоял пожилой мужчина в белой простой рубахе, а рядом, едва видна среди огромных лопухов, сидела на земле дородная женщина. Волосы убраны под платок, что был низко на лоб надвинут. Лицо немолодое, измученное, щеки впали, глаза красны от бессонных ночей, да пролитых слез.

Леда поднесла женщине сверток с ребенком и, чуть поклонившись, произнесла с волнением:

— Бабушка сказала, он будет долго жить. Теперь здоров.

Что еще сказать, девушка не знала, но, кажется, и эти слова такую радость в людей вдохнули, что мужчина кинулся спутницу свою с колен поднимать, и придерживая ее за локоть, попытался вместе с ней ответить Леде низким поклоном, совершенно ее смутив.

— Ну, что вы, я же просто вам малыша передаю, а вылечила его бабушка. Возьмите, его надо к маме отнести скорей, покормить.

Дрожащими руками женщина приняла младенца, заворковала над ним, не сдерживая новых радостных слез, а мужчина протянул Леде тяжеленькое лукошко, прикрытое холстиной. Девушка проводила гостей за ворота и, грустно вздыхая, вернулась в избу. Вовсе не злой оказалась Хозяйка лесной усадьбы, детей исцеляет, людям помогает, Леду собиралась учить. Нет, нельзя здесь оставаться, надо искать путь домой. Да и какая из нее медвежья жена, даже если сам Михей — хороший… человек. Если его подстричь немного, да побрить, может и красившее бы показался, может, и привыкнуть бы можно. Да только сердечко девичье не дрогнуло, слово свое не сказало, а скажет ли когда, вот вопрос.

— Ну, показывай, чем тебя наши гости одарили!

Леда послушно установила лукошко посередь столешницы, откинула светлое полотно. Надо же — короб с яйцами, кувшин с молоком, глиняная крыночка с маслом, хлебные лепешки, да ломоть сыра в чистой тряпочке. Аж слюнки потекли…

Так и захотелось сказать Машей из мультфильма: «А, может уже, покушаем уже?» Но старуха строго взглянула на Леду, покачала головой:

— За стол тебя в таком не посажу! Порты мужские сымай, достану тебе бабскую одежу.

Сам собой сундук в углу крышку откинул, перевесилась на край льняная рубашка с тонким шитьем у ворота.

— Ну, чего застыла? Иди, разболакайся да обновы примерь.

Леда покосилась на Медведя и нехотя поплелась к сундуку. Расставаться с привычными джинсами вовсе не хотелось. Словно чуяла в душе, вот переоденется и останется в этом мире навек, а уж если за столом хлеб переломит, забудет о своем родном доме. Между тем старуха разложила на столе рушник, убрала корзинку да занялась остатками теста. Живо скатала колобок, сунула на лопатке в прогоревшую печь. Леда стояла у раскрытого сундука, приложив к груди длинную рубаху, и не знала, что делать дальше. Не станешь же перед мужиком раздеваться, попросить Михея отвернуться? Сам-то догадаться не может…

А тот поймал растерянный взгляд девушки, снова хмыкнул и вылез из-за стола, направляясь к двери. Леда стянула через голову футболку и опасливо принялась надевать ведьмину рубашку. А вдруг да старая, в плесени вся, в жучках? Может, мыши по ней бегали…

— Не боись, этой пакости нет у меня, всех Бусый перевел!

Леда улыбнулась смущенно, избавившись от джинсов, опуская подол исподней рубахи на бедра. Спрашивать, кто такой Бусый не стала, может, еще один кот, только более дружелюбный, ручной, не тот Дикий, что среди сухостоя на нее кинулся.

Девушка уже успела переодеться и в сарафанчик, что сам выполз на крышку сундука вслед за рубашкой. Новая одежда пахла тонким лимонным запахом, а еще луговыми цветами. Приятно легла на тело, оказавшись по размеру точь- в- точь.

— «Лаптей только не хватает, да в косу заплести алую ленту, буду настоящей древнерусской молодушкой», — почти весело подумала Леда, расправляя на плечах широкие рукава, что сужались к кистям.

Между тем старуха вынула из печи подрумянившийся комочек и скинула с лопаты на стол.

— Заверни в рушник да положи остудить на оконце. Только смотри не зевай, он нонеча шустрый получился, глазом не моргнешь, как опять сбежит.

— «О ком это она?» — недоумевала девушка, укладывая круглый каравай на раскрытое настежь единственное в избе окошечко.

И только успела подумать, как колобок качнулся в ее сторону и выкатился из окна на улицу.

— Держи уж, безрукая! Сейчас в лес удерет!

Леда и высунуться-то в оконце не могла, до того мало оно было, а еще пуще растерялась, когда увидела, как лихо подпрыгивая меж густой травы скачет к воротам горячий еще каравай. И смех и грех…

Да только недалеко ускакал, бедняга, подхватили его широкие ладони и разом разломили колобок на две половинки. Леда бухнулась на лавку без сил и виновато опустила глаза.

— Эх, ты! А еще хозяйкой быть собралась!

— Ничего я не собралась! Жалко… он живой был, а Михей его так вот…

Старуха даже ухват бросила, встала перед Ледой, подбоченясь:

— Это еще что за жалейка тут выискалась? Ишь, распустила нюни, беглеца ей жаль, а чем пробиваться думаешь, болезная? Они все у меня тут живые, так теперь зубы на полку прикажешь? Не бывать такому!

Старуха махнула костлявой рукой и Леда даже ноги поджала, подымая подол. Заплясали по полу старенькие половички, сами скатываясь к порогу, вывалились из избы, стряхивая с себя пыль. Прыгнули с притолоки чашки, подставились под струю молока, что само налилось щедро. Нож подскочил, принялся щедро намазывать масло на ломти хлеба. Свалилась с гвоздя прямо на стол вязанка морковных паренок.

В избу шумно вернулся Михей. Сразу же подошел к девушке, протягивая половину колобка:

— Отведай матушкиной стряпни…

— Пусть умоется сперва, негоже грязным руками хлеб брать!

Леда согласно кивнула, после сна, и впрямь, не мешает личико умыть, да сполоснуть ладошки.

— А умывальник у вас на дворе?

— Вон лохань в углу, с тебя хватит.

Наконец, чистая и очень голодная девушка уселась за стол. А пока бабка что-то искала в сундуке, Леда успела пошептаться с Михеем:

— Я бы вам посоветовала поселится отдельно. Никакая девица с вашей матушкой не уживется. Это как пить дай!

— Сам знаю. Дом у меня строится на опушке, просторный, светлый, да и лес там хороший, до Торжка близко опять же. Может, когда и приведу туда Хозяюшку. Если подобру, конечно, девка за меня пойдет. Иначе, не надо мне…

Медведь брови сдвинул, и у Леды сердце сжалось. Пропадает хороший человек один в лесной глуши, и никому дела нет. А как ему такому невесту сыщешь, вроде не урод, не старик, всего-то лишь оборотень, и пускай даже на одной ноге. А ведь дом строит, надеется на что-то… Как бы ему помочь…

Словно угадав ее тайные мысли, Михей усмехнулся:

— Мать на любую из девок может морок навести, да так чтобы и души во мне не чаяли, деревяшки моей не замечали. Только я не хочу. Мне по присухе не надобно, может, кому и так поглянусь. Думал сперва, ты здесь не зря появилась, а раз не приняла мой дар сразу, значит, не твоя доля. С другим счастье найдешь.

— С Другим…. - эхом повторила девушка, с трудом отщипывая от колобка кусочек, катая пальцами теплый мякишь. «Нет-нет. Не могу его есть, лучше уж тот, деревенский хлеб, он-то по двору не бегал, не просился на волю. Что я, лиса вредная, чтобы колобками питаться? Дудки, сами лопайте!»

Но Старуха только глотнула молока и улеглась на свою лежанку. А вскоре и запохрапывала, заснула видать крепко.

— Ну, пора нам! А то гляди, может и задержишься на денек, погостишь? Я тебе лес покажу, ягодные поляны, к омуту свожу, кое — с кем чудным еще познакомлю…

— Спасибо, Михей, но мне бы надо к этому Змею или кто он там, Крылатый… Ох, страшно! Михей, а он меня не съест?

— Может! — хохотнул Медведь, ковыляя к раскрытой двери, а Леда, округлив глаза, так и пристыла к лавке.

— Да только самого-то его в Гнездовье нет сейчас, он опять с кем-то воевать отправился, может иноземный Князь его попросил, или иная нужда заставила. Так пока Сам не вернулся, ты с братом его меньшим о своей беде побалакай, может, и поможет чем. Еще с ними сестра живет, вроде добрая баба, раз видал на ярмарке.

Леда совсем запуталась, головой тряхнула, прогоняя грустные мысли:

— А этот брат — тоже летать умеет?

— Да вроде нет, только старшему передалось. Я сам толком не знаю, Годара все боятся, а меньшого любят да жалеют, вроде жить ему осталось недолго. В Змеином роду издавна водится так, чтобы из всех братьев только один оставался, плату Подземный требует за былые дары. К осени заберет Меньшого в свои чертоги ночные. Вот Годар и лютует, с войны на войну мечется, злоба его за брата берет, а что поделать? С Древними спорить тяжко, даже Крылатым не под силу.

— Сколько в вашем Мире тайн и загадок. И все-то грустные!

— Ну, идешь или остаешься? А то ведь и я передумать могу. Да, и мать проснуться может, запрет тебя в подполе, будешь знать!

— Иду, Михей, иду, не сердитесь!

 

Глава 8. Гнездовье. Сказание о Трехголовом

Солнце стояло еще высоко, когда Леда и Михей выбрались за ворота, направляясь в сторону от затерянной в лесу усадьбы. Медведь первым шел и довольно споро, все также опираясь на здоровенную клюку.

— «Не иначе как деревце прямо с корнями выдрал», — косилась девушка на голый ствол, что книзу расходился в корявую лапищу. — «Таким-то орудием можно зараз голову с плеч снести».

Показалась впереди полузаросшая муравой, еле приметная тропка, на нее-то Михей и свернул. Птицы петь начали, налетела стайка комаров, да вскорести и пропала. Леда шла, губы кусая, едва ли не вслух досадуя, что позабыла в избе свою прежнюю одежду — футболку и джинсы. А теперешний свой наряд хоть и нравился поначалу, да будто с чужого плеча, непривычно как-то. Сарафан путается в ногах, в длиннорукавой рубашке жарко, да и кроссовки совсем не к месту. Вовсе их, что ли, снять…

— Михей, подождите, я обувь сниму, босиком буду. Тут же не водятся змеи, правда?

— Чудно той бояться змей, что сама в их логово лезет!

Леда так и замерла с одной кроссовкой в руке:

— Так, может, и не ходить, если там опасно? Что присоветуете?

— Мое дело сторона, хотя тебе лишь добра желаю. А все же не вижу причины Змею тебя в Лунную Долину нести. Какая нужда-то… Ты ему не мать, не жена, Годар и так людишками пренебрегает. Посмеется над тобой и прогонит, вот попомнишь мое слово.

Леда искренне огорчилась. Чем ей заинтересовать неведомого Драконищу совершенно не знала.

— Может, я ему отслужу? Отработаю как-нибудь, буду мыть, стирать… У него семья есть? Я за детьми присматривать могу, сказок много знаю, песен тоже. Ну, что он у вас, совсем бессердечный?

— Да, похоже, что так и есть. Правда, сестру с братом любит, так ведь родная кровь. А жену за себя никогда не брал, так верно, рабынями пробавляется.

— Кем? — Леда выронила на траву вторую кроссовку и остолбенела.

Михей оперся обеими ручищами о свою клюку, хмуро улыбнулся:

— Сказывают, что в Гнездовье всякий люд живет, кто по доброй воле, а кого Годар из похода привел, сам полонил или данью отдали.

— И девушек тоже?

— Так мужику ведь без бабы никак! А Годар при том еще не простой воин, а Змеиный князь, ему ли не иметь при себе усладу.

— Так что же не женится? Или с гаремом веселее?

— По себе, видно еще не нашел, так же как и я мается, небось. Может, где и моя милая бродит, о другом вздыхает, встретимся ли на этом свете…

— Ох, что-то мне все это не очень нравится, Михей. Боязно как-то идти.

Леда сидела на высокой кочке, связывая вместе шнурки кроссовок, да вдруг заметила, как ползут по босой ступне толстопузые рыжие муравьи. Пришлось махом вскочить, да бежать к Медведю, а тот только щурится и смеется, оглаживая бородку:

— А, не ходи, коли боишься. Давай, я тебя в свои хоромы отведу, у меня поживешь, может, и привыкнешь.

Леда задумалась не на шутку. Все еще брезжила в душе слабенькая надежда, что ночь промелькнет, и проснется Михайлова на родной постельке в своей городской квартире. А, ну, как нет, что тогда делать, куда ей податься?

— Я, Михей Потапыч, вам благодарна очень, я ваше приглашение даже принимаю, только сперва в Гнездовье наведаюсь. Раз, говорите, самого грозного Хозяина дома нет, с братцем его поговорю или с сестрой, если они люди хорошие, должны меня понять. Может и уговорят потом того… этого, который умеет летать, вообщем, чтобы он меня отвез в это Лунное место.

— Добро! А откуда знаешь, что я — Потапыч? Неужто, мать проговорилась часом, она имя мое обычно от людей таит.

— Догадлива я бываю не в меру, уж простите, если что не так.

— Живина простит…

Теперь Леда шагала босиком по извилистой тропке, а что? Медведь вон тоже босой, а на второй ноге чуть ниже колена — култышка деревянная. Жалко его, видно, думали люди, что на настоящего медведя капкан ставят, а тут человек хороший пострадал. В том, что Михей — парень хороший, девушка ничуть не сомневалась. Надо бы еще с ним поговорить:

— Михей Потапыч, а сколько вам лет, если не секрет?

Мужчина резко повернулся и так сурово на Леду глянул, что у той душа в пятки ушла.

— Брось по батюшке звать, я еще не старик! Мать меня птичьим молоком вспоила, да на семи зорях росами с наговором умывала, такие как я по триста лет живут, не старея, а мне всего-то сороковой год пошел. Так-то, держи язык за зубами, болтлива не в меру. Муж строгий попадется, будет плеткой учить, не понравится!

Леда голову опустила, едва не плана. Обидно-то как, что такого она спросила, сущие пустяки, а туда же… мужем пугает. Не-ет, в этом мире невеститься уж никак нельзя, такие мужские экземпляры попадаются, дух захватывает. От габаритов и строгого нрава. И свекровушки все под стать. Того и гляди закоширяют молодушку. Домой Леде надо, скорее домой… Хотя, кто там ее сильно ждет — мама на юге с другом. У отца свои заботы, ему не до старшенькой. Больше вроде и нет никого.

— Ну, и чего надулась, как мышь на крупу? Не серчай, девка, я погорячился малость. Зовут-то тебя хоть как? Расстанемся, глядишь, даже имени твоего не знаю.

Леда рассмеялась, а ведь верно, за всеми утрешними хлопотами даже представиться забыла, а бабушка-то, кажется, даже не спросила вчера. И сама не назвалась…

— Леда я. Михайлова Леда.

— Ла-а-да… Красивое имя.

И впервые в жизни не стала девушка спутника своего переубеждать. Пусть для него она Ладой будет. Хоть горшком назови, только в печь не ставь. Так-то вот говорят старые люди.

Из лесу выходили долго. Леда уже притомиться успела, хоть и не раз устраивали привал, водой из ручья освежались, сидели молча на пнях, коих все больше на пути попадалось. Близко селение, люди лес рубят, строят себе домишки. Завечерело уже, когда вышли на поле, заросшее рожью, а на бугре чуть поодаль завиделось и жилье. Крепость, не крепость, что-то вроде небольшой заставы. Михей сказал, там две постройки в центре высокие, а вокруг словно по спирали много избенок попроще. Окружали поселение заборы в два ряда из крепких здоровенных бревен, заостренных кверху, раскаты надежные да не широкий ров.

— Я туда не пойду, — глухо сказал Медведь, — не нравлюсь я людям, да и они мне не по душе.

А вот здесь видно лукавил малость, потому, как почудилась Леде в его глазах безнадежная тоска. Всякому живому сердцу нужен друг для беседы доброй и «половинка» — пара, с которой можно разделить светлый день и темную ночь на двоих. Даже зверю в особое время нужна самка, а мужчине всегда нужна ласковая женщина. Михей же был человек-медведь и сам оттого страдал, что не мог найти по себе Единственную, для которой и дом выстроил, и заботиться бы хотел, только, где же она, хоть бы знать, что есть на белом свете, хоть бы одним глазком глянуть…

— Я подумал тут, на-ко, возьми хоть тамошним ребятишкам на забаву, не хочу более при себе носить. Тяжелы стали.

На раскрытой ладони, что протягивал Михей, лежали крохотные деревянные медвежата. Леда колебалась недолго, раз детям подарок, чего ж не принять.

— Это отец твой мастерил?

— Он самый, хотя я его и не помню. С рождения игрушки эти на мне были, вроде как оберег. А вторая матушка сказала — та мне Суженой станет, что не побоится принять медвежат да носить при себе. Я троим девкам уж их показывал, и все отказывались, кто в страхе, кто на смех поднял, да и тебе мои подарки не подошли. Знать, не судьба… Так пускай мальцы в Гнездовье потешатся. Мне уже ни к чему. И еще скажу. Если помощь нужна от меня какая, выйдешь сюда на край леса — покличешь по батюшке, так я сразу услышу и вскорести появлюсь. Ну, прощай пока, а уж коли Змеиный народ не поглянется, возвращайся ко мне, сестрой назову, никогда не обижу.

У Леды от этих слов в носу защипало, на глаза слезы навернулись. Девушка несмело подошла к Михею и прижалась лбом к широкому плечу.

— Ну, вот еще — реветь удумала, девка глупая, всю рубаху промочишь. Ну, будет, будет, ступай, раз решила.

Обнял легонько и тотчас от себя отстранил, поворачиваясь к лесу.

— Прощай и спасибо тебе за все! Непременно увидимся.

Леда проводила взглядом высокую, чуть сутуловатую фигуру Медведя, обулась, не спеша и, собравшись с духом, направилась в Гнездовье. Еще пока проходила поле, нарвала васильков, роняя на землю слезы. «Все как у нас, в России, и лес и дома-избы, на старые деревенские похожи. Может, и люди добрые попадутся. Даром, что Змеи, неужто в правду шипеть и кусаться будут? А вот того, Крылатого, я уже сразу боюсь, шибко грозным его Михей расписал. Каков-то у него еще младший братец, скоро поглядим…»

У тесовых ворот с башенкой наверху встретили Леду двое мужчин при оружии. Висели у пояса короткие мечи, да еще по ножу. Серьезные ребята, возраст не юношеский, безбородые оба, волос темный, глаза у одного чуть навыкате, у второго раскосые. Ростом не высоки, но видно, что крепкие, в силе, за себя постоять могут, да и не только за себя.

— Откуда идешь, девица? По какой надобности в Гнездовье явилась?

Леда прижала к груди букетик полевых цветов и, стараясь сдержать в голосе невольную робость, ответила:

— Зовут меня Леда, пришла я из леса. Родни у меня здесь нет, а потому хочу просить помощи и заступничества у вашего Князя. Иначе остается пропадать.

— Сирота, значит. Обидел, кто?

— «Заметно, наверно, что я сейчас плакала…» Бабушка Лесная сказала, что лишь Змеиный Князь мне может помочь, вот я сюда и пришла. Доложите обо мне вашему… главному.

Мужчины переглянулись, потом пристально на Леду уставились — «чудная девка».

— Слухай, а ты часом не колдовка будешь? Годар всех привечал, кто мог бы брата от Подземных чертогов избавить, тебе такое не под силу часом?

— Поговорить бы мне с ними, с братом, да с сестрой, — тихо протянула Леда, — я много чего знаю, может, и сама на что-нибудь вам пригожусь. Скоро ночь наступит, а мне деваться некуда, еле на ногах стою, пустите меня, пожалуйста.

Почти бесшумно приотворились перед ней ворота, один из стражников повел ее за собой, другой остался у ограды. Леда уже заметно прихрамывала, кроссовки пудовыми казались, больше всего хотелось просто лечь на какую-нибудь постельку и с головой укрыться. Как-то ее тут примут, а если прогонят с бранью, вон, уже чуть не признали за колдунью, как бы сжечь не надумали. Неизвестно, какие у них тут нравы да обычаи в обиходе… И что с того, что говорят на простом русском языке, только со старинными оборотами.

По сторонам Леда даже не смотрела, шла за провожатым, в землю потупившись. Замечала только боковым зрением, что народишко местный собирается, оглядывает ее, кажись, обсуждает чужачку. А потом послышалась приятная мелодия, будто кто-то неподалеку на дудочке играл, или на свирели. Девушка подняла голову и увидела на завалинке перед пятишатровым теремом пригожего молодого парня. Сидел он в окружении нескольких ладных девиц и держал у рта ту самую дудочку, снова собираясь играть.

Мужчина, что Леду вел, поклонился и молвил, заложив пальцы за широкий ремень:

— Князя видеть хотела, заступы просит. Сирота.

От такой презентации Леда немного опешила и вышла вперед, желая представиться сама. Да, неужто этот молодой парень и есть князь, а-а-а… верно, младший брат того, Крылатого! Леда улыбнулась, и сама бы не поняла отчего. Чем-то он ей Андрея напомнил. И даже лицом похож и тоже любит среди девчонок красоваться. А все же не он. И парень в ответ так же светло улыбнулся, ловко соскочил с завалинки, к вящей досаде подружек, приблизился к Леде.

— Здравствуй, красавица. Имя свое скажи. Что за беда тебя к нам привела?

Голос у него тоже был приятный. Речь плавная, будто с напевом. И опять об Андрее некстати вспомнилось. Что же за напасть-то такая! Нет, смущаться не время, надо о главном думать, о возвращении в свое время, в свой мир.

Стараясь держаться скромно, но с достоинством Леда назвалась и коротенько рассказала, что каким-то чудом оказалась в этих незнакомых краях, была в гостях у лесной Старухи, а вернуть ее к маменьке может только помощь Крылатого Создания. Хотела Леда разговор повести и о Лунной Деве, да вовремя прикусила язык — подружки Младшего Князя вдруг начали смеяться, сначала тихонько фыркали в кулачок, а потом и во весь голос расхохотались. А самая из них баская на личико даже заметила ехидно:

— Да, она, верно, дурочка! Гляньте-ка, на голове гнездо, на ногах опорки замшелые. Не иначе к нам сама лешачиха пожаловала! Подивитесь-ка, добры люди на чудо лесное!

Парень тоже едва сдерживал смех, впрочем, глядя на Леду вполне дружелюбно. А та стояла растерянная, с румянцем во всю щеку, пыталась волосы пригладить, как вдруг сняла с головы пару птичьих перьев, да сухую веточку. Так вот от чего, стало быть, девки смеялись, подумаешь, прицепились гостинцы лесные, и за это человека травить?

Леда опустила взгляд на ноги, так и есть, некогда светлый материал кроссовок отчего-то позеленел, но ведь это пустяки, правда? Или здесь тоже по одежке встречают? Леда закусила губу, глянула на Младшего сердито, пробормотала сама себе вслух:

— Да-а уж, здесь меня точно в баньке парить не будут и хлеба-соли не поднесут… Тут Младший сразу смеяться бросил, смотрел теперь строго и участливо.

— Голодная, поди? Издалека пришла, сразу видать. Не бойся, за ворота на ночь не выгоним. Место для тебя здесь найдется. Отдохнешь, наберешься сил, глядишь, чего и припомнишь о своих родичах. Не бывает, чтобы у человека совсем никого не осталось. А ежели и так… В Гнездовье останешься. Все про то слыхали? Девку эту не обижать, самолично за нее спрошу!

— Да было б за кого вступаться-то! Неумойка болотная, где только ни таскалась, по каким кустам! Такую и в дом-то страшно ввести…

Леда хотела было что-то злое ответить заносчивой девице, что прежде сидела ближе к Младшему, но решила поступить иначе, вместо ругани низко поклонилась и пропела голоском томно-медовым:

— И тебе всего доброго, красавица гостеприимная! Как хоть звать-то тебя, за кого Богу молиться ради твоей заботы?

На мгновение девица опешила, а Младший уже с хитрым прищуром глянул на Леду, улыбаясь уголками губ. Подружки хихикали исподтишка, верно, не знали, что и сказать на такое. А гордая красотка только повела тонкими бровями и буркнула, проходя мимо Леды:

— Я — Милана, а твое имя уже забыть успела… отродье русалочье!

Ушла девица, а за ней по одной и подруженьки убежали. Леда возвела очи к небу, вздыхая притворно тяжко. Не хватало еще обижаться на сказочных девчонок, будто другой заботы нет. Вот же умора, и здесь-то в ней русалку признали. Так тому и быть!

«Раз нет у меня здесь родни, значит, скажу, что русалкой на берег вышла, а как раньше жила и не помню…»

Теперь у завалинки остались только Леда и Младший, даже воин, что Леду до Князя проводил, давно возвернулся к воротам. Девушка смело глянула на парня перед собой, в ровесники он ей годился, и что с того, что здесь почти за главного, не таких начальников видали.

— А вас как звать — величать?

— Радсеем матушка назвала, а ты разве не знала прежде?

— Где уж мне — русалке! Я вчера только ходить научилась, а то все в омуте ныряла, на потеху лягушкам.

Парень рассмеялся и шагнул ближе, а у Леды сердечко вдруг затрепыхалось. Хорош был Радсей: глаза синие, зеленью чуть отливают, волосы темно-русые, волнистые, сложен ладно, выше Леды почти на голову, а движения мягкие, и голос, до самого донышка души пробирает… Ох, не одна девка должна бы по такому парню сохнуть! И что же Медведь говорил, будто Младшего осенью куда-то отправить должны, в подземелье какое-то, надо бы все разузнать подробней.

— Пойдем-ка со мной, сведу тебя к Арлете, то сестрица наша. Попрошу, чтобы оставила тебя на своей половине. Радуня ее очень сказки любит, может, ты ее чем позабавишь.

— А Радуня у вас кто?

— Племянница, конечно. Ой, смех, девке уж пятнадцатый год, а мать ее со двора не пускает. Кто-то ей недавно наворожил, что дочка замуж пойдет за Зверя Лесного. Да разве ж Годар отдаст за Зверя родную кровинку, нечего и бояться! С братом никто спорить не будет. Пустые страхи…

Шла Леда за Радсеем на другую сторону длинного дома-терема и думала с грустью, что ее-то просьбу о Лунной долине Змей даже рассматривать не возьмется. Кто она такая, чтобы Сам Князь ее на себе по небу за тысячу верст от дома тащил. Подумаешь, русалка о двух ногах! Он, поди, и не таких чудес навидался, летая по свету. Ох, тоска-кручина, что-то дальше будет.

А дальше Младший привел Леду в дом и оставил на попечении двух чернавок дожидаться сестры. Тут и Арлета вскоре подошла, видно кто-то ей уже сообщил, что в Гнездовье «русалка» пожаловала. Сестра Змея оказалась женщиной высокой, красивой, только лицо строгое без улыбки. И если Радсей девушке ровесником показался, то Арлета была явно постарше, да не в пример братцу серьезней. Леда и ей не стала рассказывать о своей просьбе лично до самого Князя, еще чего доброго рассердится, велит прогнать. Попросилась только на житье в Гнездовье, обещала браться за любую работу, потому как на всем белом свете одна и деваться ей некуда. Арлета подумала недолго, да и согласилась:

— Ежели без умысла худого явилась, так и оставайся. Будешь зло творить, да мутить людей, пожалеешь. Сегодня отдохнуть дам, а завтра же дело тебе сыщу, даром у нас никто хлеб не ест.

На том и порешили. А ближе к вечеру попала все же Леда в настоящую русскую баньку да с березовым веничком, смыла с себя все тревоги-заботы, словно народилась заново. Одежку ей приготовили другую, даже обутки нашли полегче. А уж когда девушка высушила свои длинные волосы, да заново их переплела, кажется, и сама Арлета на нее иной взгляд бросила.

— А ты хороша… Зря Милана тебя лешачихой обзывала, хоть и на русалку ты мало похожа. С облака, что ли, свалилась к нам или впрямь из омута вышла?

— Может, и с неба я, — тихо ответствовала Леда, опуская глаза, — лунная дочь…

Арлета только сверкнула темными очами, отвернулась круто, словно на что-то осердясь. Вечеряли все вместе за большим столом в просторных общих покоях. Правда, сидела Леда на самом краю, рядом с бессловесными служанками. Потихоньку девушка разбиралась, что соседки ее не рабыни, а дочери или сестры младших дружинников, вот только знакомой Миланы среди них не было. Видать, родня ее была не из простых гридней, да и в другом доме обитала красавица.

А те девки, что рабынями считались, вообще, ели при кухне, а сюда лишь приносили чаши с едой, да забирали пустую посуду. Леда посматривала на них с любопытством, хотела лучше понять нрав хозяев Гнездовья. Много о людях можно сказать, видя, как они к своим подчиненным относятся. А уж если у них рабы…

Во главе стола сидел Младший, только ел неохотно, будто мыслями далеко витал. А вот Леда была голодна, без робости хлебала ячменную кашу, потянулась за пирогом с ягодами. После поймала на себе внимательный взгляд Радсея, да его лукавую улыбку, почувствовала неловкость. Да только, кажется, кроме парня никто на нее больше и не глядел. Арлета с дочкой разговаривала, сразу ясно стало, что души в своей Радуне не чает. Змеева племянница милая была, круглолицая да востроглазая, и на месте ей не сиделось, видать та еще резвушка. Наскоро поужинала и попросилась у матери во двор к подружкам бежать. Вскоре вышла из — за стола и Леда. Поклонилась хозяевам, поблагодарила за добрый прием. Арлета только кивнула коротко, а после велела проводить гостью в приготовленную для нее каморку.

И вот осталась Леда одна, прилегла на чистую постель, собравшись отдохнуть за тяжелый длинный день. Только сон не шел… А через малое время и дверь скрипнула, прокралась к девушке тонкая тень.

— Русалочка! Ты еще не спишь?

— Ты… Радуня?

— Тише говори, я у матушки не спросилась, а то чай не позволила бы мне сюда прийти. Она же следить за тобой собралась, вдруг ты ведьма лесная, хворь какую на нас наведешь.

Леда улыбнулась впотьмах, присаживаясь на лежанке, подоткнув под спину подушку.

— Я не ведьма, не лешачиха. И не русалка даже. Сказки все это. Я простой человек. Только заблудилась в ваших краях. Река меня принесла, понимаешь? Река времени…

Загрустила Леда от такой неожиданной формулировки. А ведь и правда, словно бы попала на пятнадцать веков назад, в Древнюю Русь, к предкам славян, не иначе. Многое сходится, и язык понятен, и в одежде подобное есть, даже в постройках и внутреннем убранстве хоромин. Имена тоже будто русские. Правда, сказочный какой-то этот мир, в учебниках по истории про настоящих Крылатых Змеев ничего ведь не сказано, а фольклор однозначно этим созданиям худую славу приписывает. Чего же Леде ожидать от такого соседства?

А вот девочка гостью сразу пожалела, присела на краешек постели, легко коснулась руки:

— Я брата попрошу, он тебя в обиду не даст. Радсей добрый.

И на том спасибо. Утешила. Леда горячо пожала мягкую девичью ладошку.

— Ой, а это у тебя откуда?

Не успела Леда и глазом моргнуть, как Радуня сняла со столбика кровати веревочку с деревянными медвежатами — подарок Михея.

— Славные какие, живые будто, кто же тебе их сделал?

Тут Леду охватило странное беспокойство, может, лучше было бы игрушку эту от Радуни подальше запрятать. Да видно, поздно уже, не станешь отбирать силой.

— Это даже не мое. Просили передать, кому понравятся для забавы. Только я детям малым отдать хотела. Ты-то уж девушка совсем, поди давно в куклы не играешь.

— А, может быть, и играю… Ведь это не кукла вовсе, а оберег, подари-ка мне, я на руке носить буду. Мне по сердцу.

Не успела Леда и возразить, как Радуня обернула веревку вокруг белого запястья, туже стянула концы.

— Теперь меня никакой Зверь не тронет! Пусть матушка не тревожится более. Я дерево завсегда любила, теплое оно, лесом пахнет. А таких оберегов и не видала никогда.

Леда только губы кусала, не зная, что и сказать. Смотрела на Радуню с тоской, а та по- своему поняла, предложила обмен:

— Если тебе с Мишутками расставаться жалко, так мой оберег возьми. Его Годар сам на меня одевал. Годар только с виду строгий, а со мной так и ласков бывает. Только недолго, некогда ему.

С этими словами Радуня протянула Леде шнурочек, на котором висела подвеска с «дракончиком», как две капли воды похожим на того, что Леда близ кургана в костер бросила, только чуток поменьше. Дрожащими руками девушка приняла подарок.

— А что же у него в лапах-то? Шар какой-то…

— Так ведь то Луна. Ты разве сказание о Горыне не слыхала?

— Нет, кажется, не слыхала, расскажи, пожалуйста… — еле слышно прошептала Леда.

Сердце отчего-то забилось быстро, словно вот-вот дотянется душа до самого краешка покрова тайны, отбросит прочь пыльную хламиду и засияет истина во всей красе своей, людям на радость. Радуня волнений Леды не замечала, медвежат своих перебирала пальчиками, все на них чего-то дивилась, а после начала сказывать…

В стародавние времена жил на нашей земле Князь Горыня и было у него три сына. Правитель старел, сыновья росли, ратному делу обучались, выбирали невест. Да не пришлось Князю веселиться на пышных свадьбах, настала горькая година, собрался у границ княжества ворог лютый. Народ в полон уводил, селения жег, грозил стольный град разорить вскорести.

Родину защищать — дело правое. Княжичи сами возглавили войско, а Отца — старика дома оставили. И по обычаю древнему, уходя на войну, воткнули княжичи в притолоку терема по ножу каждый, и о том слова заветные молвили:

— Следи, батюшка, ежели лезвие ржа настигнет, да закапает с ножа кровь — не вернемся старость твою утешить. Сложим головы на поле брани за родную землю.

Проводил отец сыновей и предался тоске. А вести с границ приходили одна другой хуже. А потом потускнело лезвие ножа старшего сына, и вскоре побежали по костяной ручке тяжелые бурые капли. Князь только брови нахмурил.

А на другой день и нож среднего сына алой кровью «заплакал». Князь лицо руками закрыл. А уж когда заржавело лезвие ножа меньшого, любимого сынка, Князь света белого не взвидел, черная ночь сердце отцовское обуяла. Возопил он громко, призывая богов, и пообещал любой дар взамен жизни своих сыновей и спасения отчизны. И ответил Князю лишь Хозяин Подземного Чертога — Владыка Нижнего мира. Предложил вернуть сыновей невредимыми, да с великой победой, вот только какой ценой… И на все-то согласился безутешный Князь.

О ту пору сыновья его, истекая кровью, спина к спине противостояли ворогам на высоком холме, что из тел убиенных людей в поле вырос. Храбро сражались витязи, да слишком не равны были силы. Несметные полчища привел за собой иноземный Царь, алчно озирал он просторы и красоты долины Роси, сам здесь править хотел. Все теснее и ближе кольцо вражеское вокруг братьев смыкалось, и пора было петь прощальную песню.

Да только крепко вдруг срослись спины княжичей, объединились тела их израненные в одно мощное туловище, покрытое прочной броней, вытянулись шеи, расправились руки в перепончатые крылья. И вместо умирающих юношей встал посреди толпы врагов могучий крылатый Змей о трех головах. Жгучая ярость клокотала в железных глотках, вырываясь наружу огненными струями, отважно бились могучие сердца, полные жажды мщения. В страхе разбегались орды захватчиков перед огромным Чудовищем, что без жалости настигал и громил их — лапищами топтал, пламенем жег.

Вернулись княжичи к Отцу с радостной вестью о разгроме иноземного войска, сами же молодцы были целы-невредимы и еще краше прежнего. Да только Отец их радость мешал пополам с печалью, потому как по договору с Владыкой Нижнего мира должен был отпустить двоих сыновей в Подземный Чертог на вечное служение.

А старшему сыну княжескому велено было на свету остаться и взять в жены дочь Лунной девы. И только от этого союза могут появляться на свет мужчины, способные обращаться в Крылатого Змея. Но из всех сыновей, что родятся в новом браке, все молодцы, окромя старшего, достигнув взрослой поры, должны переселиться в Нижний Мир. Вот такое условие Князю поставил Тот, кто первым услышал его отчаянную мольбу о помощи в черный день. И нарушить договор с Древним было нельзя, исполнялся он честно уже много веков, иначе суровая кара могла обрушиться на Дарилану в долине Роси.

Будет выполнено условие Владьжи и на сей раз. Когда настанет срок жать спелые колосья на полях вблизи Гнездовья, опоят Радсея сонным зельем и уложат спать на золотой ладье в глубине полуземлянки, над которой позднее насыплют высокий курган. С большими почестями проводят Младшего в Нижний мир, чтобы по весне вновь зацвели луга и запели птицы, пробудилась природа, обновилась душа.

И долго еще будут оплакивать Молодого Князя верные слуги, да нежные девицы, долго будет грозно смотреть в небеса Годар — Старший из братьев. Проводив младшенького, останется он последним из всего Змеиного рода Гнездовья. Но давно уже Годар дал зарок не искать себе жену из дочерей Луны, не плодить юношей, которых нужно будет отпускать в Нижний мир. Решил Годар никому не передавать способность становиться Крылатым Чудовищем.

— Пусть умрет этот дар со мной! Сполна расплатились мы с Хозяином Подземных владений. Довольно кормить ненасытную земную утробу нашими детьми! Не желаю более печалить матерей и жен змеиных, страдающих о своих сыновьях. Останусь один.

 

Глава 9. Братья

За неделю, проведенную в Гнездовье, Леда уже успела немного привыкнуть и к говору местному, и к своим обязанностям не тяжелым: помогать при кухне, да горницы убирать на женской половине. Все, что потребуется делать. Основная грязная работа, конечно, на рабах лежала, а было их в этом селении не мало, хотя в цепях никто и не хаживал.

Скоренько Леда разобралась как тут обстояло дела с руководством. Змеиный род издревле владел богатыми угодьями пашни и лесами на юго-востоке Дариланы. Более трех десятков окрестных деревень и сел, несколько богатых ремесленных городков были под Змеиным крылом, платили хорошую дань. Народ местный себя всеведами называл, дескать «сами с усами», и никто кроме Нашего Князя нам не указ. Хорошо собой гордиться под такой-то защитой.

Селились всеведы испокон веков вблизи реки Рось, и текла она полноводно, собирая многочисленные притоки, через все Змеиное низовье, мимо Волчьих земель прямиком к Ледяным хребтам, что еще назывались Драконовыми горами. Там Рось расширялась вольно, набиралась сил с тающих ледников, огибала Сумрачную долину и устремлялась к Безымянному морю, словно желая слиться с Возлюбленным. Холодные морские волны жадно принимали в себя упругое речное тело, сдабривая союз крепкой солью.

Все это рассказывала Леде сама Радуня. Очень уж они подружились. А других подруг Леда завести здесь не смогла. Девицы местные ее избегали, посмеивались тайком, называли промеж себя безродной и приблудой, а может, и еще как обиднее в разы. Только Михайлова старалась на все эти ухмылочки и взгляды косые внимания не обращать, право дело, не серьезно. В ее-то лета, при ее познаниях. Только что проку во всех прежних навыках Леды, когда мясо здесь жарили прямо во дворе на кострах, хлеб выпекали в печи, воду носили из колодца, одежду шили из крашеного льна, что сами же и выращивали.

Мало что нового могла девушка сообщить этим людям. Был в Дарилане свой календарь, свои красивые праздники и обычаи. Мужчины охотились, рыбу ловили, а для того мастерили капканы, сети плели. Женской заботой было стол накрыть да запасы на зимнее время заготовить, шитье одежды и присмотр за детьми. И вот с ребятишками-то Леда легко нашла контакт, опять же на основе песен и сказок. Собиралась вокруг нее малышня, рот разинув, слушали ребятишки истории про Бабу-Ягу — костяную ногу, да кроткую Василисушку. И многие — многие другие… Каждый вечер присаживался на завалинку к детскому кружку сам Радсей. На свирели своей играл, бросая на Леду долгие взгляды, почему-то уже не улыбался.

А однажды пригласил прогуляться за пределами ограды к полю. И Леда с радостью согласилась. Будет время поговорить с глазу на глаз, откроет ему, за какой надобностью все же в Гнездовье пришла, какая у нее просьба до Крылатого. Может, Младший хоть советом поможет?

Радсей внимательно выслушал девушку и лишь плечами пожал:

— Вот уж не знаю, какое должно чудо случиться, чтобы Годар согласился тебя отнести к истокам Роси. Он закаялся в Лунную долину летать. Обещался и не жениться никогда. Хочет на себе наш род замкнуть. Обмануть Подземного Хозяина.

— Мне Радуня ваши сказания поведала. Да только одного не возьму в толк, разве нельзя Князю найти себе простую жену, зачем непременно какую-то Лунную дочь?

— Так, о том и речь, что на обычной-то девушке ему и подавно нельзя жениться!

— А где эти Лунные обитают?

— Промеж всех ходят, только Змей лишь один видит, у кого из девиц над головой лунный обруч, та и Суженой ему быть должна. Одному ему это зримо, которая Нареченной станет. Только ту сможет назвать женой.

— Удивительно! А если не найдет?

— К Лунной деве отправится за подсказкой. Ни один Змеиный Князь еще без Избранной не оставался, и рождались у них сыновья…

— Да уж! И всех кроме Старшего забирали под землю. Прости, Радсей, не надо было мне это говорить.

— Отчего же? Я с долей своей давно уж смирился. Говорят и в Нижнем Мире есть свои чудеса. Может, мне там и поглянется еще, за долгие-то века…

Леда с болью в сердце заметила, как дрогнула грудь мужчины от глубокого вздоха. Нелегко давались Младшему эти слова, нелегко живой душе покорно в сыру-землю ложится, навечно отказываясь видеть солнечный свет, любоваться листвой зеленой, да улыбкой девичьей.

— Неужели нет никакого способа тебя от этой беды избавить?

— Может и есть… Только нам неведом. Ровно месяц остался до сбора первых ржаных колосьев. Целый месяц мне еще по свету ходить. Так забудем грусть! Очи у тебя красивые, а на дне печаль. Что тебя гнятет? О своем все думаешь, я ведь вижу. Знал бы как тебе помочь, жизни не пожалел, той, что еще в моей власти. Да вот как убедить Годара, ума не приложу. Не послушается даже меня. Разве только…

Радсей рассмеялся, тряхнул русыми кудрями.

— Нравлюсь ли я тебе, лебедушка белая?

Леда никакого подвоха не ожидала, ответила честно:

— Нравишься. Чего правду скрывать, всем хорош.

Радсей взял ее за руку и прижал раскрытой ладошкой к своей груди:

— Тогда невестой моей назовись. Свадьбы я не хочу, вдову после себя оставлять не желаю. А вот в женихах походить напоследок я не против совсем. А Годару так и скажу, как вернется, чтоб исполнил желание моей Любимой, которая последние дни мне радостью украсила. После того, как сойду я в Нижний мир, пусть с осенними ветрами отнесет тебя к Лунной Деве. И твоя просьба исполнится, и я дело доброе совершу, может, хоть ты вернешься на родину.

Леда вникала в его слова, не вынимая своей ладони из горячих пальцев юноши.

— Радсей… Так ведь это будет словно игра? Это же не по любви?

— Пожелаешь, и любовь промеж нас будет. Давно гляжу на тебя, ты мне по сердцу. Только я тебе видно лишь в други гожусь. И на то согласен. Зачем тебе по мне зря тосковать, терзать душу? Да и я спокойным уйду, а ты после нового жениха себе сыщешь. Змеиную невесту любой взять захочет. Великая честь и богатое житье. Годар не оставит тебя и после моего ухода. Ни в чем не откажет, посадит рядом с собой за стол. Глядишь, второй сестрой назовет. Хорошо будешь жить. Соглашайся!

А потом Радсей ее обнял, легко как-то и впрямь, словно старый друг или старший брат, которого у Леды никогда не бывало. Девушка прижалась лицом к широкой мужской груди и замерла. А потом ответила тихо:

— Невестой твоей я считаться согласна. Если только о большем просить не станешь. Я ведь тоже сама для себя решила, что замуж никогда не пойду. Потому что не умею любить так, как надо любить мужа. Я это уже пережила: сначала чувство такое будто пламенем обжигает, горишь вся, а потом одно недоброе слово и словно ушат ледяной воды тебе на голые плечи. Кажется, так закаляют мечи. Может, сердце у меня оттого стальным сделалось. Ты красивый, хороший, руки у тебя теплые, будто родные, а все равно… Прости. Не могу тебе любви обещать.

Они встретились взглядами и поняли все про себя. И правда, как родственные души краешкам одна другой коснулись. Обнялись уже иначе, словно люди, что долго были в разлуке и встретились вдруг нечаянно. Просто близкие люди. По духу, не по крови. Радсей Леду в макушку поцеловал, пошутил, что зря перья из волос повынимала, глядишь, прилетела бы Жар-птица, свила гнездышко, нанесла золотых яичек.

Возвращались уже, смело держась за руки, на виду у всего Гнездовья. Вместе, под быстрый людской шепоток-пересуды, прошли до терема Арлеты и низко поклонились хозяюшке, что вышла на крыльцо встретить. Там Радсей и объявил, что сыскал себе невесту, прилюдно обнял Леду за плечи. Женщина кинула на молодую пару суровый взгляд, да вдруг губы ее задрожали, расплакалась, подошла ближе. После Леду сестрицей назвала, расцеловала в обе щеки. Досталось ласки и младшему брату. Тут подбежала Радуня, вскрикнула, новость узнав, затормошила подругу, что-то про свадебные обряды начала щебетать, да Арлита ее разом одернула, прогнала в дом. Светло было на душе у Леды, светло, как в августовский денек перед началом осеннего листопада. И Радсей рядом стоял радостный, будто все тревоги его уже миновали. Будто только-только прибыл сам из далеких земель, а не подходит пора прощаться.

С этого дня началась у Леды совсем иная жизнь. Арлета поселила девушку в светелку побольше, недалеко от своих покоев, работать уже не принуждала, за столом садила напротив Радсея, рядом с Радуней. Глядела не в пример добрее, стала на разговоры вызывать, охотно о себе рассказывала. Сама Арлета уж почитай лет семь как была вдова. Муж ее, храбрый охотник пропал в Дурном лесу, северяне его еще Гиблым лесом называют.

Могла бы Змеица второго мужа найти, да не возжелала. Осталась при братовьях домовничивать, растила дочурку. Берегла Радунюшку пуще зеницы ока, за каждым шагом следила, тревогу чуяло сердце материнское. А тут еще бабулька-ворожея недоброе напророчила, мол, тещей звериной станешь, будет твой зятек в лохматой шкуре по лесным оврагам бродить.

Годар тогда эту старушонку-брякалку едва не придушил, видя, как любимая сестра убивается. Бранился очень, велел с глаз долой прогнать. А слово-то чужое уже корни в разум пустило, оплело голову, слало дурные сны. Радуня, правда, матушку утешала, обещала, что замуж не пойдет ни за волка, ни за кабана. Смеялась даже, шутила над собой. Радсей тоже не отставал, натягивал на плечи оленью шкуру, стучал в двери, изображая жениха из лесной чащи. Радуня притворно пугалась, а Арлета грозилась обоих вожжами отходить. Годар сильно не вмешивался, пусть играются молодые, племянницу он за кого попало и так не отдаст.

Это все Радсей поведал Леде, когда гуляли они вместе у леса или сидели рядышком на завалинке, к вящему недовольству местных девиц во главе с Миланой. Вздумала она опять как-то в Леду обидным словцом кинуть, да Младший живенько ее приструнил. И чего было злиться? У Миланы жених есть, вместе с Князем вскоре прибудет, на Радсея девушка не должна бы рассчитывать.

Никому ведь он не обещался, зная свою судьбу. А привыкли девушки, что ласковый да говорливый парень для каждой улыбку найдет, песенку на свирели сыграет. Раз ничей жених, значит сразу для всех. А тут, надо же, девка безродная из лесу появилась, да княжича враз к рукам прибрала! Сидит с ним плечо к плечу, за руку держит смело, в глаза смотрит, не опуская ресниц… Вот же беспутная! И как только Арлета допустила!

Однако женщина все и сама примечала, даже не думала молодым мешать. Видела, что при Леде брат весел стал, песни играет больше задорные, чаще смеется. И Радуня от старшей подруги не отходит, прилипла будто репей, все пытает у Ледушки новые присказки да загадки. Жаль, правда, что из будущей сестрицы рукодельница плохая, давала Арлета ей заданье рубашку Радсею расшить, да видать, девица мало иглу с ниткой прежде в руках держала. Стежки косые, кладет неумело, и кто только учил… Знать, и впрямь, сирота. Ну, да ничего, есть кому в этом доме и прясть и шить. Молодой княгине трудить белы ручки и не надобно. Только вот станет ли Леда княгиней?

Пыталась Арлета у брата про свадьбу спросить, да Радсей отвечал уклончиво, а ведь надо бы поспешить — дело к осени движется, на изломе лето, придет черед и проводы справлять. Не то проводы, не то поминки. Но Радсей со свадьбой не спешил. Может, Старшего дожидался. Одобрение Годара получить хотел. А вдруг да осудит выбор брата? Арлета расспросы свои оставила, пусть сами решают. А любиться молодым и сейчас никто не воспретит, недаром каждый день к лесу бегают. Может, и к добру появилась эта пришлая девушка в Гнездовье.

Дни потянулись неспешно, то дождиком умываясь, то солнышком греясь. Леда старалась во все местные дела вникать, вот вернется в свое время, будет, что пересказать отцу, хотя он больше Античной историей интересуется: Древняя Греция, Спарта, Римская империя, но и родные корни не забывает. Сколько меж Ледой и Михайловым было споров на эту тему. Девушка всерьез негодовала, почему это каждый школьник в той или иной степени знает Древнегреческую мифологию и зачастую понятия не имеет о быте и верованиях наших предков — славян.

А ведь и у нас были свои Боги и Герои. Где же единая книга-свод, что так же «по полочкам» разложила бы древнерусские былины и предания. О Макоши и Перуне — Громовержце, о Змее — Волосе, о сотворении первых людей… А если еще добавить легенды коренных народов, что населяют Россию? Одни только сказания сибирских манси можно выпустить отдельным красочным изданием. Верховный бог — Торум, первопричина добра…

Солнце — женщина, Месяц — мужчина. А под землей злые духи обитают, портят людям жизнь, сбивают с истинного пути. Медведь прежде тоже богом был, жил на небе. Оттого и поклоняются ему люди до сих пор, называют Лесным Хозяином, Мудрым Отцом. А если приходилось убивать Медведя, напавшего вдруг на охотника, то после у бездыханной туши прощения просили, а шаманы проводили специальные обряды, чтобы Дух Зверя не гневался на людей. Так-то бывало…

— Леда, беда у нас, Радунюшка за ворота сбежала!

— Это как же случилось?

Леда отложила шитье и вслед за Радсеем выскочила во двор. Арлета созывала мужчин на поиски, крепилась, старалась слез не показывать. Бросила на подошедшую девушку виноватый взгляд:

— Игрушку я у нее забрала. Тех медвежаток, что ты ей подарила. Сказала, добром отдай, не носи при себе, дурная примета. Ведь не послушалась, девка глупая! Тогда сама отняла. Размотала нитку на спящей, спрятала себе в ларец, может, и вернула бы после. А она чего же удумала? Мне в отместку из дому сбежать… Небывалое дело! Ох, вернется, в тереме запру! Да лишь бы целой нашлась. Говорят, видели поутру на поле у леса, а я уж почти как год не пускаю ее туда даже с подруженьками гулять. Так ведь сама убегла! Скорее бы брат вернулся, ох, тяжко мне с ней, душа болит, не ладное что-то будет…

Радсей сестру утешал, найдется девушка, никто ей в округе зла причинить не может. Лишь только Змеиной родней назовется, каждый выведет ко Гнездовью, чтоб уйти с дорогим подарком. Врагов у Князя здесь и в помине нет, может, и были когда, да все вывелись.

Искать Радуню пошли небольшой толпой, часть дворовых людишек по ближайшим поселкам отправили, местных оповестить. Арлета со служанками в поле ждала, сидела на смятых колосьях мрачнее тучи, веки прикрыв, про себя кому-то молилась. Леда между тем тоже к лесу направилась.

— А ты куда? Обожди хоть Радсея, одна не ходи.

— Я недалече совсем, тоже хочу своих богов о помощи попросить. Из-за меня у вас с дочерью размолвка случилась, сама и исправить попробую. Средство такое знаю. За меня не волнуйся, может, вместе с Радунечкой и вернусь.

Был у Леды свой план, как быстрее подругу отыскать, если в ближайшее время сама не найдется. Но для этого следовало бы подальше в лес отойти и остаться одной. Так Леда и поступила, в общей суматохе никто ее не хватился. Хотела девушка лишь за деревьями укрыться, да все слышались рядом гулкие мужские крики, что призывали Радуню. А потому Леда устремлялась все дальше и дальше в лес, пока не поняла, что различает в тишине только птичье щебетанье, да треск крылышек стрекозьих. Значит, где-то рядом вода. И правда, прошла девушка вперед уже безо всякой тропинки, и оказалась на бережке небольшого омута лесного. Теперь-то можно и Медведя покликать.

— Михей Потапыч! «Может, зря я все это затеяла… Радуню и так найдут, не могла же она далеко убежать, зачем? Не будет ведь долго на мать родную обижаться, скоро отзываться на крики начнет, сама выйдет к людям».

— Михей Потапыч! Появись на минуточку, повидаться пришла! «Э-э… да разве услышит, может, отдыхает давно на печи у бабулечки своей допотопной, колобками закусывает».

За спиной Леды послышалось вдруг знакомое хмыканье:

— Чего шумишь-то? Аль какая беда стряслась?

Девушка круто повернулась к мужчине, прямо повела разговор:

— Подружка моя потерялась. Змеева племянница. Молоденькая совсем, с мамой поссорилась и на зло родне в лес убежала. Поможешь найти?

Медведь лишь плечами пожал, мотнул головой:

— Что ж не помочь? Я здешние места как свою ладонь знаю. Найду девку, приведу домой.

— Вот спасибо, Михей! Я не сомневалась даже…

— Рано благодаришь. Ленту бы хоть дала, что девка носила, другую какую вещь.

— Не подумала, разве только… вот, украшение мне Радуня дарила, но давненько уже сама ношу.

Леда сняла с шеи золотую цепочку и протянула Михею дракончика. Медведь его на руку принял, поднес к лицу:

— Тобой, кажись, пахнет. И еще прежний запах есть, совсем ведь еще дитя, яблочко медовое, как бы кто здесь не обидел. Надо скорей искать…

Михей бросил Леде оберег и тут же скрылся из виду, словно его и не бывало.

— А я-то как же? Меня кто проводит обратно?

Леда растерянно головой вертела, пытаясь припомнить, с какой стороны она вышла к воде.

— Здесь, что ли, обождать или самой звать на помощь? Еще и на меня будет народ время тратить. И правда, кулема… Да и Михей хорош, думает, что для меня лес тоже дом родной.

Сжимая в руках «дракончика», девушка неуверенно двинулась от омута в лес. Да только ходила, видно, кругами и вновь вышла на знакомое место, теперь, похоже, совсем с другой стороны. Вроде и невелико озерцо, да укрыто зарослями камыша и рогоза. Ивы плакучие наклонились к самой воде, листья точеные омывают.

— «Грустно, хоть плачь. Пошла подругу искать и сама заблудилась. И Михея снова звать совестно. Обожду. Хоть до самой ночи буду тут сидеть. Найдут Радуню и за меня примутся. Тот же Михей».

И еще пыталась девушка отыскать приметные тропки, да все без толку, будто какая-то неведомая сила возвращала ее назад к тихой заводи в глубине леса. Наконец, устала Леда, смирилась, уселась на бережок, сама над собой потешаться:

— Ну, вылитая сестрица Аленушка, что из-за братца плачет. Васнецова только не хватает, чтобы такой момент запечатлеть.

Много ли, мало ли сидела Леда на прибрежной кочке, в окружении молодой ивовой поросли, вглядывалась в кружочки зеленой ряски на спокойной воде. А вон там, чуть поодаль белые кувшинки растут… Паучок-водомерка как по льду прокатился по туго натянутой водной глади… Плеснула мелкая рыбешка, а может, лягушка с коряги прыгнула.

Вдруг закрыло небо над лесом черная тень, зашумели от ветра верхушки старых берез, а потом наступила зловещая тишина. Да, неужто, гроза приближается? С самого утра ни единого облачка не заметно было, и когда только набежать успели. А потом опять стало светло, снова запели пташки, замелькали над водой стрекозы. И Леда успокоилась, разогнали тучу солнечные лучи, знать, минует и дождик.

А потом что-то большое будто ударилось оземь неподалеку, задрожали берега омута, далеко выплеснулась вода. Сама девушка даже с кочки слетела, рухнула в густую траву и долго лежала так, зажмурившись, в страхе пошевелиться. А когда помаленьку пришла в себя, то первым делом ухватилась за мокрый подол длинного платья. Поднялась на колени, выжала, как сумела, да решила вернуться к воде, сполоснуть лицо.

А как поднялась в полный рост, просто оцепенела от изумления — буквально в двадцати метрах от нее у другого берега по пояс в воде стоял незнакомый мужчина. Мылся, кажется… Стоял он спиной к девушке и хорошо было видно, что на коже его нарисованы какие-то узоры из мелких чешуек — крапинок. Все плечи и руки аж до локтей в таком темно-зеленом раскрасе. А на лопатке будто бы крыло… Точно. И лапы когтистые ниже и хвост. Ужас-то какой! Это зачем же надо было над собой этак извратиться! Леда всегда с предубеждением относилась к татуировкам, ей это категорически не нравилось и все тут. Даже если выглядит красиво, как у незнакомца. Умелый кто рисовал, не иначе, старался…

И что же теперь самой Леде делать? Прочь бежать, а если опять кривая дорога на берег выведет, еще и прямо на этого чужака. В кустах затаиться, переждать, пока сам из воды выйдет и скроется в лесу. А чего собственно бояться, может, это из местных кто, сейчас Леда ему скажет, что она сама из Гнездовья, пусть верный путь подскажет. Пока девушка так раздумывала, мужчина с головой окунулся в воду, вынырнул через короткий срок и теперь довольно отфыркивался. Волосы длинные, темные, похоже, и сам-то весь смуглый, еще и рисуночки эти… А по телу видно, что крепок — грудь широкая, мышцы на руках выделяются. Да и как мужику в этом мире хлюпиком быть, если каждый день надо в руках то меч, то топор держать, а то и косу-борону, если ты земледелец.

А все ж таки не годится за голым мужиком из кустов подсматривать, еще заметит, стыда не оберешься. Леда опустила глаза и хотела уже спрятаться дальше в камыши, не решаясь окликнуть незнакомца, как тот резко обернулся в ее сторону и первым подал голос:

— И долго еще на меня глядеть будешь? Давно бы пора самой раздеться, да в воду ступить.

От такого заявления, Леда сначала опешила на пару мгновений, а потом бросила прятаться и выпрямилась, опуская мокрый подол.

— И с какой же стати мне лезть в воду? Я не купаться сюда пришла, а заблудилась просто.

Потом еще подумала чуток и прибавила тише:

— Не хотела вам мешать, ждала, пока сами выйдете и оденетесь. Вы из поселка? Можете меня в Гнездовье проводить? Я там живу.

— В Гнездовье? Это с каких же пор ты там обитаешь? — удивленно переспросил мужчина, и вдруг вытянул вперед руки, опускаясь на воду.

Леда тут же поняла его намерения и отступила назад на пару шагов. Сердце билось неровно.

«Оделся бы сначала, чего плыть-то ко мне голышом… А если, вообще, весь на берег выберется, если он псих какой-нибудь местный, а вдруг да разбойник какой, проходимец».

Чувство самосохранения взяло верх и, перестав отгадывать загадки про чужака, девушка побежала, куда глаза глядят лишь бы дальше от заводи.

— Стой, глупая, все равно догоню! Вернись, не то пожалеешь!

«Ага, сейчас… Дуру нашел, так я к тебе и вернулась!»

Как на беду попадались впереди пни да ухабы, мокрое платье облепило колени, мешая бежать, слезы лились ручьем сами по себе, хотя Леда и старалась удержаться. И ведь не будешь кричать — «аукать», вдруг этот «водяной» первым услышит. И что только у него на уме… Леда остановилась дух перевести, утерла мокрое лицо, попыталась оглядеться. Кажется, осинка знакомая, прежде девушка здесь уже проходила, и этот ракитовый куст тоже. Ой, мамочки, вон и берег виден! Леда метнулась в обратном направлении и тут же налетала на чужака. Хорошо, хоть одетым стоял, рубаха да штаны, даже поясом успел повязаться.

— Да успокойся уже, чего мечешься, как шальная? Или, думаешь, не удержу?

Леда просто из себя вышла, чувствуя, как все ближе притягивает ее к себе незнакомец.

— Не тронь! Пусти говорю, тебе же хуже будет!

— Это с чего же вдруг?

— Я невеста Младшего Князя! И Радсей меня очень любит. Попробуй только тронь, из — под земли тебя достанут. Скоро и Старший прилетит, со дня на день дожидаются…

Мужчина медленно отстранил от себя Леду, продолжая крепко удерживать за плечи:

— Радсей сейчас жениться надумал? И на теб-е-е? Врешь, верно, с испугу. А ты-то сама кто такая? Откуда взялась?

Леда, дыша тяжело, освободиться пыталась, да чужак не пускал, продолжая пристально ее разглядывать.

— Ну, чего примолкла? Сказывай уже, что забыла в лесу? Откуда Радсея знаешь?

— Меня Леда зовут, давно здесь плутаю, от омута не могу уйти почему-то, все время обратно тянет. И сказала я правду, Радсей мой жених.

В темных глаза мужчины словно вспыхнули острые огоньки, его пальцы на плечах у девушки медленно разжались:

— Дитя от него ждешь? И когда только успели! Вроде всего второй месяц меня дома нет, а тебя что-то я в Гнездовье не припомню.

Леда тут же смекнула, что незнакомец этот из свиты Князя, может, раньше Самого послан в усадьбу, предупредить о возвращении господина. Тем более отчитываться перед ним она не должна.

— Отведите меня к поселению, обо мне, наверно, жених уже беспокоится. Я вас очень прошу! Вы же сами туда направляетесь? Нам должно быть по пути.

— По пути, говоришь… А вот ты почему вместо того, чтобы при женихе находиться по лесу шляешься? С кем здесь встречу назначила? Отвечай-ка, живо!

От таких непонятных упреков Леда вспыхнула и сама накинулась на чужака с гневной речью:

— Ничего я не шляюсь! Сказано же вам, заблудилась. Если вы человек порядочный, то должны бы девушке помочь, а не пугать еще больше. И нечего на меня накидываться, за руки хватать, есть кому заступиться за меня.

Мужчина только головой покачал, усмехаясь. Все-таки очень неприятный тип! Лицо хмурое, недовольное, колючей щетиной заросло, уж красавцем точно не назовешь. Видно, что Леды гораздо старше, хотя седины вроде нет в густых, откинутых назад волосах. Хищный взгляд из-под черных бровей, нос ястребиный, рисуночки еще эти плечах… И даже на груди есть. Вон из распахнутого ворота рубахи видно. Драконий прислужник! Нет, Леде он совершенно не понравился, отвел бы домой, и век с ним больше не встречаться.

— Руку дай!

— Это зачем еще?

— Иначе озеро колдовское не отпустит. А держаться за меня будешь, выйдем вместе из леса.

— А вам-то, значит, чары омута не страшны?

— Получается, так… Ну, выбраться отсюда хочешь или мне одному в Гнездовье идти?

— Очень хочу выбраться. Пойдемте.

Вроде говорил он уже спокойно, с обвинениями глупыми не накидывался и Леда несмело протянула ему ладонь. Мужчина тотчас сжал ее в своей ручище и быстрым шагом направился вперед. Девушка едва за ним поспевала.

— А вы точно дорогу знаете? Я, кажется, с другой стороны к воде подходила. Вы потише бежать можете, я же так долго не продержусь.

— Помалкивай лучше, не то до вечера тут застрянешь, а там вылезет на берег сам Дух водяной, утащит в глубь, что я Радсею скажу? Не сберег дорогую невестушку…

И вовсе беззлобно стращал, будто насмешничал даже. Из лесу выбирались долго, Леда умаяться успела, пару раз на спину провожатого натыкалась, чуть не падала, останавливаться приходилось обоим. Чужак тогда глядел на нее с пренебрежением, кривил губы, морщился с досадой. Может, один-то он быстрей бы до Гнездовья добрался. Еще Леда тревожилась за Радуню, нашлась ли подруженька, привел ли Михей ее к матери. Скоро-скоро все станет известно, вон и березняк поредел, показалась широкая прогалина со стожком сена, а за ней и знакомое поле.

— Устала, поди?

— И как вы только догадались? Руку уже отпустите, горячо, как от печки.

Тотчас хватку свою мужчина ослабил, и Леда с облегчением бухнулась на охапку сухой травы подле стога. Ноги гудели от долгой ходьбы, хотелось лишь растянуться во весь рост, дать телу желанный отдых. К ее удивлению, присел рядышком и незнакомец. Неужто и он притомился?

— Леда… Чудное имя. Откуда родом будешь?

Ох, и не к чему сейчас эти расспросы. Леда так хотела пить, что едва и отвечать-то могла.

— Издалека я. Никого родных рядом нет. Сама в Гнездовье пришла.

— И так сразу Молодому Князю поглянулась?

— Вы меня будто в чем-то подозреваете? Никакого колдовства я не знаю. Радсей хороший человек, просто замечательный.

— Арлета здорова ли? Радуня что? Может, и ей уже без меня жениха сыскали?

— Она же ребенок еще, какой ей жених!

— То-то!

Помолчали немного. Солнышко уже совсем низко было, скоро и вовсе за дальним лесом скроется, а после уляжется на округу вечерняя сутемень. Вон уже и тонкий серпик месяца показался на лазоревом еще небосводе.

— Пойдем-ка вперед, уж недолго осталось.

Первым встал, протягивая руку. И пришлось Леде за нее ухватиться, так же подняться легче, а то уже последние силы оставить готовы. Весь день провела Леда в лесу, будет на завтра еще такая прогулка вспоминаться. Да лишь бы Радуня нашлась, хоть бы дома радость ожидала.

По полю шли медленно, теперь мужчина и сам сдерживал шаги, проводил ладонями по вызревающим колосьям, словно здоровался. Леда еле ноги переставляла, уже ни васильки не забавляли, ни стайка перепелов, выпорхнувшая невзначай. Вскоре показалось на пригорке привычное жилье.

— Вот и добрались! Хвала Светлой Живине.

Мужчина обернулся, словно приглашая Леду разделить его благодарность, и вдруг как-то сам резко побледнел, глядя чуть выше лба девушки. А она тут же поднесла к волосам ладошки, пытаясь смахнуть с головы неосязаемый лесной сор:

— И что же у меня там, ветки да листья опять? Еще мне на перья очень везет, глядишь, скоро на крылышки насобираю, не хуже Змея летать выучусь.

А потом и вовсе стало не до смеха. Что-то неуловимо изменилось в лице чужака, глаза ровно больше стали, цвет их от темно-карего перешел к золотому, а зрачок сузился, вытягиваясь вверх. Опасные, нечеловеческие глаза… Голос теперь гораздо ниже звучал, глухим рокотом раздаваясь из верха груди:

— Явилась душу мне рвать! Если бы не брат, оставил бы тебя в лесу. Ведьма лунная!

Сказал так, словно хлестнул плетью. С трудом взгляд от девушки отвел и чуть не бегом поспешил к поселку.

— Да за что же так-то? — едва вымолвила Леда, растерянно глядя ему вслед. На мгновение еще задержалась, а потом кинулась за чужаком, даже не надеясь догнать. Только одни мысли в голове пойманными рыбками бились:

«Может, ненароком ошибся, спутал меня с кем. Что же я ему сделала плохого? Оставить в лесу… Вот же изверг! Шагу больше не ступлю за ворота, дома буду сидеть, шить хорошо выучусь, а то Арлета часто стыдит, да девчонки смеются, неумехой за глаза дразнят».

А ворота впереди уже были распахнуты настежь и люди высыпали навстречу. — Хозяин! Хозяин вернулся!

Леда слышала взволнованные голоса и недоумевала:

«Кого же они так встречают…»

И вскоре пришла догадка. Уже перед самой оградой еще раз обернулись на нее грозные очи, и тогда сами собой вспомнились Леде узоры на мокром теле сурового спутника — Змей! Это же сам Змей ее вывел к дому! И уже успела чем-то ему не угодить. Ведьмой назвал, разгневался… Не-ет, какая ей теперь Лунная Долина, уж такой злыдень ни за что не отнесет к ее истокам Роси, не поможет вернуться в свой мир. Пока Князя встречали с поклонами, да прочие почести ему воздавали, Леда протиснулась сквозь толпу бочком и побежала к своим хоромам. И тогда еще жег ей спину недобрый взгляд.

А на весь терем раздавались сердитые окрики Арлеты и жалобный плач Радуни. Нашлась-таки, гулена! Ничего, ничего, любящая мать поругает в сердцах, да простит. Забежала Леда в свои покои, ничком рухнула на заправленную постель. Щеки горят, руки дрожат, стоят перед внутренним взором янтарные змеиные очи. Аж дух захватывает, до чего тревожно и жутко! Скорей бы с Радсеем свидеться, только он успокоить сможет.

 

Глава 10. Заботы сердечные

Цепким взором рачительного хозяина обвел Годар свои владения, благосклонно принимая приветствия слуг и оставшихся в Гнездовье воинов. Только сдвинул вместе брови, когда сообщили о недавнем переполохе с пропажей племянницы, однако дело это и без его вмешательства разрешилось. Привел беглянку Лесной человек, с рук на руки матери передал, да и сам скрылся в чаще, не взяв никакой награды. А в остальном только добрые вести — молодой Князь невесту нашел. Видно, ждет благословения Старшего, оттого и не назначает день свадьбы. А вот и Радсей.

Крепко обнялись братья, тут уж Годар не сдерживал радости, оторвал Младшего от земли, легонько встряхнул. А после в глаза глянул пытливо, в который раз задал тот же вопрос:

— Все ли спокойно дома?

— Все хорошо, а с твоим возвращением во сто крат лучше станет!

— А чего же за Лебедушкой своей не следишь как подобает? Бегает она от тебя по лесам-омутам, а ты в тереме прохлаждаешься, знать ничего не знаешь, ведать не ведаешь? Где только и усмотрел-то такую неказистую? Или не нашлось по тебе лучше?

Радсей только длинными ресницами хлопал, отстраняясь от брата, никак не мог в толк взять, с чего это Годар на девушку взъелся.

— А по мне так Леда всем хороша…

— Где родичи ее, ответь? Из каких чужих земель к ним попала, что там за люди живут, известно ли нам… И тебя чем пленить сумела? Ладно, после поговорим! Одно знай — мне она не по нраву. Задумал в жены взять, запрещать не стану, а только по моему разумению, не пара тебя эта девка, не стоит тебя.

Слова Годара многие слышали в наступившей вдруг тишине, кто со злорадством и одобрением: «Не нужна нам пришлая, своих красавиц полно. Верно Князь слово молвит», а кто и с великой жалостью: «Зря сердится Змей, славная девушка появилась в поселке — милая, приветливая, и Радсею не долго по свету бродить, напоследок только и порадоваться».

Сам же Младший стоял, зардевшись от негодования, изумленный и подавленный. Пробовал было отвечать, заступаться, да только Годар уже дальше пошел, раздавая челяди наказы, выслушивая донесения и отчеты. «И какая только муха его укусила, какая голубка в темечко клюнула…»

А Леда тем временем даже успела немного задремать, правда, вскоре открыла глаза, уж сильно жажда донимала, выглянула в сени, позвала знакомую девушку-служанку:

— Принеси мне напиться, пожалуйста… И чего бы покушать еще…

Скоро добыла чернавка прохладной брусничной воды да здоровый кусок рыбного пирога. Закусила Леда и затеяла с девушкой разговор:

— А, что, мать Радуню сильно бранила?

— И не то слово! Даже полотенцем отходить пыталась, да остереглась обижать. А уж как смело молодая госпожа матери вздумала отвечать! Только тронь, говорит, снова в лес убегу и поселюсь у этого… Лесовика. Подружилась, видать, с одноногим-то. Все здесь его видали, хоть и калечный мужик, а, похоже, справный, степенный. И вроде как бабы у него нет, один в чаще живет, с лешими знается.

— А где же Радсей?

— С братом видается, не иначе. Скоро у нас большой праздник, для всех накроют столы богатые. Сам-то Князь завсегда первым прилетает. А на завтра и дружина его вернуться должна, да как водится с великой добычей. Будут подруженьки славных воинов в дорогие шелка рядиться, разноцветные бусики примерять…

Леда только головой покачала, устало прикрыла глаза:

— А что же Князь прямо посередь двора с поднебесья не спустился? Ты хоть раз-то его в Змеином обличье видала?

— Вот уж нет, как нет, и желания даже узрить не имею! Никому Господин в своем крылатом облике не кажется, завсегда таится. Уж больно велик и грозен. От вида такого, говорят, сразу замертво свалишься. Оттого-то никто нам и не страшен, одного лишь имени Годара трепещет люд.

— Да чего уж там! Драконы — красивые… Я бы посмотрела…

— А ты попросись, может, невесте братовой и покажется, каков есть.

— Смеешься, что ли? Да я к нему теперь не подойду вовсе, он же на меня волком смотрит, обругал за что-то, сама не пойму, в чем моя вина.

— Зовут меня, Госпожа, помогать надо… Пойдешь, что ли, со мной князя смотреть?

— Навидалась уже. Спасибо, больше не манит!

Леда вернулась в свою горенку, прилегла на постельку и так до самой темноты пролежала в грустных думах. Голод уже не мучил, вовсе нет нужды выходить к Змеям, пусть без нее дорогого гостя встречают, да обихаживают. И ведь даже Радсей ее не хватился, пока в лесу была, знать, не слишком дорога. Может, и забыли уже все про нее. А, вдруг да Хозяин немилостивый вообще велит со двора уйти, только и останется, что опять Медведя кликать, да просится на постой. И прощай мечта о том, чтобы домой попасть…

— Голубушка моя, ты еще не спишь?

— Радсей!

Девушка мигом на лежанке подскочила, а милый друг рядом уже, руки холодные целует, волосы гладит, к себе прижимает ласково.

— Заждалась, небось, лада моя?

— Думала, не придешь вовсе!

Губы их встретились лишь на одно мгновение, будто бы невзначай, да тотчас расстались, а Леда обняла парня и расплакалась горько на его плече. От нечаянной обиды на Князя, от усталости, да еще от надежды, что тоньше волоса стала, чуть-чуть и совсем сгинет.

— И с чего он на меня стал такой злой? Ну, скажи-скажи! Чем я ему не угодила? Думает, раз в лесу была одна, так непутевая сразу, блудница какая-то… Ругал тебя за меня, наверно? И, правда, да кто я такая, без роду, без племени… ни отца у меня, ни дедов тут. Зачем только ты меня невестой назвал? Добра за меня никто не даст, слово не замолвит, чести не прибавит…

Радсей утешал, обнимал крепко, потом взял личико ее зареванное в свои ладони и сказал прямо, глаза в глаза:

— Сердце у меня не на месте! Я ведь и сам незадолго перед вами из лесу вышел, узнал, что Радунюшка уж нашлась, возрадовался. Про тебя думал, в тереме сидишь, а ты, сказывали, тоже по оврагам гуляла, да на Князя наткнулась. Что в лесу промеж вас было? Я ведь Годара знаю, он шибко норовом крут, не обидел тебя часом?

— Не обидел, — прошептала Леда, опуская глаза, а Радсей горячо продолжил:

— Обо мне худого думать не смей! Я тебя не стыжусь! Хочешь, завтра же утром к брату пойдем, скажем, что уже как муж и жена. Слова о тебе больше плохого не выронит. Ладушка ты моя, ни о чем не печалься.

Снова поцеловать хотел, да девушка увернулась, отвела мужские руки с лица, сжала сильные пальцы:

— Радсей, ты мне и сам как брат. Хочу тебя любить и… не умею, кажется. Не могу, не так что-то… стыдно.

Вот и снова в слезы. Парень смеялся, грустно, правда, потом голову ее к груди прижал и тихо спросил:

— Был у тебя кто-то прежде? Кому открывалась вся…

Леда вздохнула и созналась, как у нее все тогда в первый раз случилось, в далекой Ингале, близ древних курганов. Сказала и сразу на душе легче стало. Пусть Радсей сам решает, считаться ли ей невестой или уж не морочить родню да дворню зря.

— О чем просил тебя сейчас, позабудь, насильно ведь мил не станешь. Только сестрицей тебя звать мне тоже не хочется, уж, душа моя, не обессудь. До осени желаю проходить в женихах, а свадьбу отложим, да и отменим после, кто нам указ? Даже сам Змей не встрянет. Не знает он тебя совсем, песен твоих, да сказок мудреных не слыхивал, не видал, как любишь с детушками возиться, сколько света в твоих глазах, век бы тобой любовался. И не бойся его, мало ли что в горячую голову взбрело? Остынет… Полюбит еще тебя… Как же тебя не любить, солнышко мое ясное?

Отогрелась Леда такими речами, успокоилась. Потянулась к Радсею, словно тонкий стебелек, обвила шею руками, а молодой князь ее на колени себе усадил и укачал, как ребенка.

— Только попроси, рядом лягу, даже тебя не коснусь до утра… Ближе быть хочу…

— Ушел бы лучше к себе, завтра свидимся.

— Доброй ночи, Ладушка моя!

— Доброй ночи, легкого сна…

А рано-рано поутру забежала в покои Леды румяная спросонья Радунюшка, так с ходу и нырнула под одеяло, жарким шепотом обожгла щеку:

— Минутка у меня всего, не успею многого рассказать, маменька спохватится, снова ворчать начнет. Тебе одной поведаю, как была в лесу. Другие-то враз разболтают, а ты сохранишь…

Леда просыпалась с трудом, ровно и не отдохнула совсем, однако приготовилась слушать. А девушка между тем продолжала:

— Испугалась его поначалу, думала леший какой по кустам бродит, а вместо ноги коряга сухая. Ох, кинулась тогда я бежать! А Он мне в след только слово бросил: «Обожди, ласточка, домой тебя хочу проводить, не бойся!» Спряталась тогда я за толстенную березу, гляжу тихонечко из-за нее, а Он сел на пень и начал какую-то палочку ножом чиркать, да еще песенку завел. На меня и не смотрит. Осмелела я, подошла ближе. На одной-то ноге ему меня все равно не догнать. Сама и разговор завела…

Радуня глаза прикрыла, спрятала пылающее личико на плече Леды:

— Добрый он, Михей! Я ему на матушку нажалобилась, дескать, забрала у меня подруженькин подарок — «медвежаток» на нитке, а он обещал, что новые игрушки мне принесет. Даже еще лучше.

Леда вздохнула, оглаживая растрепанную девичью головку:

— Не надо бы тебе с ним знаться. Ни к чему… тебе-то. Пусть хороший и добрый, а в женихи все же не годится. Старше намного, в лесу живет один и еще…

— И что же с того, что старше, да без ноги? Я ведь замуж за него не собираюсь, просто видеть хочу и говорить. Голос у него славный. Глаза ласковые, но больно печальные. Худо ему одному-то, я же вижу. Он сюда идти не желал, вроде как людей опасается, а сам со мной расставался тяжело, словно и не хотел отпускать.

— Чего же тут не понятного? Ты молоденькая, хорошенькая, а он взрослый мужнина. И зачем вам дружить, тебе другого жениха найдут, не из леса.

Тут Радуня села столбиком на постельке, процедила сквозь сжатые губы:

— Вот и дядя сказал, что ты Радсею не пара, так разве и его надо слушать? А ведь Годар тут надо всеми стоит. Захочет, воспретит вам жениться вовсе!

— Значит, быть посему!

Леда выпуталась из покрывал, разметала по плечам косу, которую перед сном собирала. Недобро начинается утро, каков-то будет день впереди. Пора одеваться, да выходить из горенки своей, не весь же век теперь в прятки со Змеем играть. Радуня уже виновато глядела, а потом стиснула подруге ладонь, да скрылась за дверьми. Леда подождала еще какое-то время и спустилась по лесенке вниз, к общему столу.

Годар один сидел на широкой лавке, а на половике перед ним находился здоровенный короб. Неужто с гостинцами? Так и есть, Арлета уже примеряла на плечи цветастую шаль, Радсей разбирал на столе ножи, Радуня в пригоршнях держала связки бус и серег. Не удержалась, кликнула подругу похвастаться:

— Смотри, что мне дядюшка подарил! И в кошеле еще столько каменьев осталось, браслеты и перстни, пойдем с тобой выбирать.

Только Леда вежливо поклонилась, подсела ближе к Радсею, ловя его улыбку, о Радуне же подумала про себя:

«Тебе-то подарил, а вот снял с кого, интересно знать? В военных походах, статься, князья не в бирюльки играют, чьих-то детей сиротят, молодушек обижают, не с мясом ли эти серьги из девичьих ушей вырваны…»

Бросила тайком пытливый взгляд на Старшего, и правда, есть что-то в лице его — не наше, не славянское. Видится примесь чужой, иноземной крови, а может, это от его особых «змеиных» талантов? Задумалась Леда о том и очнулась тогда лишь, когда поняла, что в ответ и Годар смотрит на нее внимательно. Ровно только увидел и понять хочет, что за пташка такая в сети его попалась. А потом вдруг прямо к ней обратился:

— Чего смурная сидишь, как на поминках? Иди ближе, может, впрямь, себе какой гостинец подберешь.

А сам-то щедро рассыпал по столу из кожаного мешка разные девичьи заманухи: кольца височные да гривны, ожерелья да бусы, бляшки серебряные и золотые, створчатые и плетеные браслеты, тонкие обручи, голову украшать, зеркальца, гребни, перстни — ох, глаза разбежались…

— Иди, иди, брат ласков нынче, — шепнул Радсей, ободряя.

«Да я вовсе и не страшусь! Подумаешь, Змеем он в небесах летает, а здесь-то, на земле — простой человек. Михей и то его больше на вид».

Девушка встала напротив Годара, разгребла неспешно дорогие товары на столе. Одна подвеска сразу взгляд притянула — на тонкой витой цепочке круглый гладкий диск, на монетку похожий. С одной стороны — солнышко выбито, а с оборота, кажись, и сама луна.

— Это возьму! День и ночь. Свет и темень. Как вся наша жизнь.

— Разве только это? Побрякушка пустая… Еще бери!

— Благодарствую! Сыта вашей добротой.

И сама не поняла, как такие слова с языка скользнули. А назад уже не воротишь. Леда прямо на Князя смотрела, с вызовом даже. Ишь, думает, подарил украшений, так она забудет, как вчера ведьмой обозвал. Годар недобро глаза сузил, смотрел уже без приязни. «Что о себе возомнила-то, приблудная! Ей ли носом воротить…»

— Конечно, сыта… На всем готовом живешь, и в лесу вчера волки не съели, на мягкой постельке спать улеглась, а не в камышах.

Леда вспыхнула, подвеску в кулаке зажала, уж не кинуть ли обратно на стол. Нет, нельзя, совсем тогда разозлится Хозяин. А ведь правда его, из чащобы вывел, подарки выбрать велел, может, погорячился вчера с дороги. То-то сегодня на мировую идет, разве же Леда против? Только сил нет на него даже смотреть, ей-Богу, жутко становится. Вроде сегодня и выбрит чисто, и рисунки его за одеждой скрыты, а мороз по спине от одного вида, недаром все перед ним робеют. Такой он — Змей из рода Горыни!

А Годар тщетно пытался вызвать в душе вчерашнюю злобу к Лунной избраннице. И чего было кидаться на девчонку с попреками, разве ж виновата она? Знать, поди, не знает о своем предназначении, и некому ей раскрыть. Годар, конечно, о том смолчит. И хорошо, что за брата пойдет, потому всегда рядом будет. Станет Князь издали ей любоваться, может, и того ему хватит. А если нет… А все ж пересилить себя придется.

И что такого особенного в ней, отчего волнуется душа и рокочет кровь? Вроде и не очень уж молода, на прочих девиц похожа — тонка станом, светла лицом, а стоит увидеть ее и других нет более. Никого. Ни единой. Одна на всем свете такая. Словно нарочно для него расцвела, да только не ему владеть. Велика власть Луны над Змеиным сердцем, а хочет Годар ее побороть. Чтобы саму Желанную не печалить после.

Вот и сейчас, смотрит Годар на девушку строго, глаз отвести не может от темного локона, что вдоль щеки вьется, крохотное родимое пятнышко не скрывая. И Она не отводит синих очей, а в них и тревога, и удивление, и робость. Нет, нельзя показать, как дорога Змею становится братова невестушка, пусть лучше боится, да избегает, самому легче станет дышать.

А на дворе шум: мужские басовитые голоса, звонкий девичий смех да бабские причитанья. Еще на ранней зорьке вернулись в Гнездовье храбрые вой, которых Князь на день опередил. С родными видаются, делят по чести принесенное добро, расходятся по своим дворам. Арлета тихо к Леде подошла, тронула за плечо:

— Чего застыла-то? В людскую сходи, вели здесь стол накрывать, да скажи, чтобы расторопней!

Сама досадуя на свое смущение, поспешила Леда выполнять поручение Хозяйки. Давно уж кипела работа в просторной княжеской кухне, загодя были готовы морсы ягодные и разные виды кваса — на мяте и тмине, пухло сквашенное тесто в огромных бадьях, вымешивался творог для начинки в сдобные пироги. Еще не поспело жаркое и рыба, а кухарята уже занимались взварами, то бишь соусами, как смекнула Леда. Готовили их из овощей, ягод, особенно кисловатых, а также из пряных трав и корений, добавляли укроп, любисток и мяту, а также лук и чеснок в изобилии.

Девушка в стороне не осталась, взялась помогать — нарезать салаты, вслух вспоминая старые наши присказки-поговорки:

«Стоит в поле бык печеный, в одном боку нож точеный, а в другом — чеснок толченый».

Главным кухарем здесь был мужчина, которого бы Леда тоже за русского не приняла. Уж больно ликом черен, глазами раскос, да скулами высок. Звали его Абрим. И прежде он девушку не обижал, еще с первых дней, когда Леда тоже на правах служаночки здесь обитала. А теперь с будущей княгиней даже чаще стал разговор вести, кулинарные секреты запросто раскрывал.

Потихоньку выяснила Леда, что Старший Князь очень любит распаренную овсяную кашу, обильно сдобренную сливочным или конопляным маслом, а также суп-ботвинью со щавелем. Ну, и кулебяку, конечно, расстегаи и медовуху. А вот редькой брезгует, и дичь не жалует сильно, зато уважает соленые грибочки и губы. Про «губы» Леда удивилась сперва, а потом уже чернавушка ей разъяснила, что «губами» здесь называют трубчатые грибы вроде маслят, подосиновиков и белых, а вот те, что с пластинкам по низу шляпки — грузди, рыжики, да лисички — это и есть для местных самые настоящие грибы.

Оконца-волокуши раскрыты навзничь, духмяный жар в кухне стоит, томятся в печи кисели, остывает на шестке жженка для медового сбитня. Славный будет пир в обед, а пока надо отнести на длинный дубовый стол, покрытый браной скатерткой, горячий супец да «пуховую» кашу, вдоволь Господ дорогих попотчевать.

Возвращаться в общие покои Леда не схотела, итак всякой всячины напробовалась — от вчерашнего калача до моченых ягод. Может, и не хватится ее Радсей, утром бывало и порознь трапезничали. Девушка выскользнула из кухни прогуляться во двор, а там у ближайшей избы ненароком повстречала Милану.

Рядом с красавицей, чуть приобняв девушку за плечи, стоял видный молодой парень. Сразу ясно — жених. На Леду удивленно глянул, а Милана фыркнула и далее его повела, знать на ближайший лужок для укромной беседы. И Леда скоренько захотела вернуться в терем, уж больно много теперь чужого люда вокруг находилось. Девиц незнакомых из поселка набежала целая туча, щебечут словно пичуги, поглядывают на дружинных. Коробейники какие-то откуда ни возьмись — разные товары предлагают, а мимо княжеского двора мужчины бородатые, осанистые прохаживаются, вроде что-то меняют, да торгуются. Одно слово, закипела жизнь в Гнездовье, прибавилось народишку разом.

Радуня встретила на крыльце, обняла за шею:

— Куда ж ты пропала? Спрашивал дядюшка о тебе…

«Это который же, интересно», — усмехнулась про себя Леда, и только перешагнула порожек, как увидела Князя. Вперед к ней прошел, наклонился низко, едва ли не в ухо шепнул:

— Чтобы впредь со всеми за столом ела. Бегать от меня станешь — накажу! Не посмотрю, что в невестки метишь.

Глянул снова куда-то чуть поверх головы, стиснул пальцами плечо, отводя с дороги. А Радунюшку и вовсе двумя руками ухватил и подкинул к небу, аж завизжала племянница от восторга. Смотрела Леды на их забавы, закусив губу. «И вот как подойти к такому, как попроситься в Долину… Нет, даже разговор боязно заводить, может, Радсей сам его убедит мне помочь. Может, только ради брата согласится Змей выполнить мою просьбу…»

Многоголосо и суетно потекли теперь летние дни. Близился август, а там не за горами и провожать Молодого Князюшку в последний поход, прочь от Белого дня в Царство Ночи. Только никто в Гнездовье о том и не вспоминал, будто сговорились. Сам же Радсей, если порой и одолевала кручина, грусти своей на людях не показывал. А только и дела все забросил, о чем ни от кого не слыхал попрека. Годар и охоты устраивал, и на торжки ездил, местных старшин и воевод навещал, следил за порядком в своих землях.

Младший же завсегда оставался дома, подолгу на завалинке у терема сидел, играл на своей дудочке, чужие сердца тешил, а что до своего… Верно и сам понимал, что недолго осталось, будто бы и не Хозяин уже в хоромах своих, а пришлый Гость. А значит, пора и честь знать, не зря дальняя дорога ждет.

Леда, как могла, старалась тоску друга развеять, просто рядышком сидела, голову приклоняла к плечу, а то и вовсе расчесывала гребнем русые кудри Радсея, напевала любимые песни, да все веселые вспоминать старалась:

— Обернуться бы лентой в чужих волосах, плыть к тебе до рассвета, не ведая страх, шелком в руки родные опуститься легко, вспоминай мое имя, прикасайся рукой…

На ее мелодичный глубокий голос и народ сходился: Арлета с вышиваньем на креслице резное во дворе усаживалась, Радунюшка пристраивалась у колен, бросив на песок под ноги старенькую «тропинку». Даже Годар задерживался у столба, что подпирал навес над крыльцом, долго порой стоял, будто бы тоже слушал.

Леда старалась в его сторону не смотреть. Ни к чему, и без того знает, что не рад ей Старший в своем «гнезде». И ведь вроде бы Князь теперь с выбором брата смирился, слова дурного больше про Леду не сказывал. А чаще всего просто мимо проходил, даже не замечая. Словно не девушка перед ним, а пустое место.

И Леда в свою очередь старалась под руку ему не попадать, странное смущение охватывало вблизи Змея, а пристало ли Михайловой тут робеть? Люди по старинке живут, на быках землю пашут, траву косят вручную, серпы для пшеницы готовят. На зиму начата заготовка дров, к тому ж рубят лес на избы. Растет Гнездовье, вот по осени свадьбы начнутся, надобно старших сыновей отселять на отдельное житье, пришел черед молодым снохам шею гнуть в мужнином доме. Леде-то хорошо, с Арлетой у нее мир да лад, хоть и бранит порой неумехой за неловкое рукоделье, а случается и похвала. Все больше за добрые сказки, да занятные песни.

Раз в прохладный ненастный день собрались все в общих покоях, со стола уж давно было убрано, да что-то не хотелось расходиться по своим комнатушкам в грозу. Арлета сама Радуню и пару дочерних подружек мудреной вышивке обучала, большой мастерицей на то была. Вся одежда братьев ее любящими руками расшивалась. А вот Леда сейчас от занятий отлынивала, сидела на скамье у печи, держала на коленях голову жениха, что подле нее отдыхал на волчьей шкуре.

Радсей, и впрямь, будто задремал, прикрыл светлые очи, даже улыбался мимолетному сновиденью. Рассеянно Леда его кудри перебирала, посматривала порой на дальний угол у окна. Там, за столом Годар восседал. Сложил перед собой тяжелые руки, опять хмурил брови, думал о чем-то своем под гулкие громовые раскаты.

— Спела бы нам чего, Ледушка, — вдруг Радуня попросила, отрываясь от своего полотна, — или сказочку рассказала какую…

— Ты уж давно все мои истории знаешь, чем и удивить-то тебя?

— А про Змея спой! Дядя еще такой не слыхивал, здесь таких басенок никто и не знает.

Леда усмехнулась, ниже голову опуская.

«Придумала тоже — про Змея… А если не понравится ему моя песня, тогда что? Может, ему и вовсе это не любо, когда поминают таких созданий в сказках. О Трехголовом ведь мне никто кроме тебя не говорил, Арлету спрашивала — отмахнулась, даже осердилась ровно. А тут ведь сам…»

— Спой про Крылатого…. - разомкнул губы Радсей, глаза его тоже приоткрылись, обожгли болью, что прежде в глубине где-то таилась.

Леда голову подняла в смятеньи, а тут и Годар повернулся к ней:

— Ждешь, верно, пока я попрошу? Изволь, хотел бы тебя послушать.

— Что же, спою, мне не трудно. Только песня не очень веселая, потом не ругай.

Леда помолчала немного, собираясь с духом и начала…

В горнице большой стало тихо, только чуть потрескивал огонь в печи, догорая, да стучали по жестяному желобу дождевые капли, собираясь в струи, чтобы утечь книзу, наполнить бочку перед крыльцом. Понемногу Леда справилась со своим смущеньем, отвлеклась от безмолвных слушателей, поймала знакомый ритм. Голос ее теперь звучал сильнее, чем в первых строках, сама душа пела в Леде, наружу рвалась, словно кому-то навстречу…

… Только девушки видеть луну Выходили походкою статной, — Он подхватывал быстро одну, И взмывал, и стремился обратно. Как сверкал, как слепил и горел Медный панцирь под хищной луною, Как серебряным звоном летел Мерный клекот над Русью лесною…

Арлета остро поглядывала на брата, перекусывая зубами льняную нитку, следила внимательно за его лицом, тоже хмурилась отчего-то. А Годар откинулся от стола, свел руки на груди, неотрывно глядел на Леду — то на косу ее, короной уложенную на голове, то на пальцы, что легко ныряли в кудрях довольного жениха.

Я красавиц таких, лебедей С белизною такою молочной, Не встречал никогда и нигде, Ни в заморской стране, ни в восточной. Спать на дне, средь чудовищ морских, Почему им, безумным, дороже, Чем в могучих объятьях моих На торжественном княжеском ложе?

Но допеть свое сказание девушке не пришлось. Поднялся Годар, плечи широкие расправил, подошел к печи. Прямо против скамеечки задержался, где Леда сидела.

— Плохая твоя песня, невестушка! Не было такого, чтобы Змей девок из дому воровал! Все ложь! Впредь не смей здесь такое петь, детей напугаешь.

Сказал и быстро из горницы вышел, дверь ногой толкнув. Видно было, что обозлился. Леда едва могла удержать слез, вот же опять обида. И ведь знала, что не стоит при нем про Крылатого петь, ох и подвела подруженька, да разве будешь Радуню в чем-то винить?

Радсей голову с колен Леды поднял и тихо засмеялся, лицо ладонями потер, будто умылся спросонья:

— В голову не бери, это он не подумавши… Зато я теперь спокоен буду. За вас двоих.

Вовсе непонятное что-то сказал. Да как же тут успокоишься, если Князь в гневе опять по ее милости? Арлета сидела строгая, бросила свои дела, в одну точку уставилась, Радуня только хлопала глазами, губы надула:

— Точно, не с ума брякнул. Завсегда эту песню слушали, всем была по душе, мама — скажи хоть ты!

Тут уж Арлета опомнилась, больно дернула дочь за длинную прядочку у виска:

— Не болтай-ка пустяков, раз сказал брат, что песня — худая, значит, так оно и есть! А ты, милая, тоже хороша, нашла чем Князя потешить… Будет, будет, не вздумай реветь-то, не с чего пока. Слезки-то наперед прибереги, глядишь, еще пригодятся…

Сначала Годар хотел покинуть Гнездовье на эту ночь, да остерегся грозы. Зачем дразнить вечно голодных богов разудалым полетом? Но и оставаться одному в своих покоях не хотелось. Велел привести Теку. Когда женщина неслышной тенью легла на его постель, взял быстро, только чтоб утолить жгучее желание обладать податливым телом. Но вряд ли получил знакомый покой, сейчас все было иначе… На ее месте другую видел. Синеглазую, растерянную, обиженную им напрасно. Видел и Змея. Тоже другого. Кого-то из предков. Не высоко летел, чтобы не пугать сильно девушку, бессильно повисшую в когтях.

А ведь Годар слукавил перед Ледой. И сам сейчас того жутко стыдился. Не всякая Лунная дочь добровольно соглашалась стать супругой Змея. Не в чести были лари с подарками и обещанное богатое житье. Кто он был для нее? Крылатая Тварь. Так и зовут потомков Горыни в соседних землях. И ведь, бывает за что. Вот и Ледушка песню знает, а недаром ее люди сложили, стало быть, случалось дело — уносило Чудовище в небеса перепуганных дев. А что же потом…

— Мне уйти, Господин?

Годар удивился даже — что делает чужая на его ложе, если только Одна есть для него. Но сейчас рядом на краю постели сжалась Тека… Покорная, вдоволь хлебнувшая некогда горечи и бабьей тоски. Из дальнего поселка пришла в Гнездовье на житье проситься. Самую грязную работу обещалась делать за черствый кусок хлеба. Тяжкая доля ей досталась едва ли не с младенчества. Первое дитя у суровых родителей в большой семье, с малолетства и нянькой была, и прачкой и коровницей. С первой зори в трудах, ко всему привычна, да мало ласки видала — большуха, не до того, если малышей полон дом.

А пришел срок, выдали Теку замуж и новая родня была очень рада — славная работница появилась: тиха, безотказна, сама спину гнет, спеша всем угодить. Да только на второй год открылся в девушке великий изъян, не смогла подарить мужу дитя. Уж сколько укоров претерпела девушка за то время от строгой свекровушки, сколько брани и побоев снесла от мужа. А после сошла со двора. Так ей велели. Сперва к омуту хотела наведаться, да там и остаться. Передумала все-таки, не возжелала гневить богов, водяных тешить. Решила еще попытать судьбу, доплелась до Гнездовья, пала в ноги Арлете. Приняли ее без долгих слов.

А вскорести запосматривал на безмолвную работницу и сам Князь. Как-то вечером заступился даже, когда молодую женщину тянул за подол бойкий парень из его дружины. Всем Тека удалась, и лицом и телом, да только уж больно робка душой. Оттого и ходила всегда, опустив голову, с непролитыми слезами в светло-карих глазах. А уж когда сам Князь за руку взял, да повел на ложе, разве могла об отказе помыслить.

Скоро все знали, что Тека бывает в горнице у Самого. Никто более насмешек в ее сторону не кидал, не одаривал невзначай жадным взглядом, не тянул уже за собой в овин. Легче стало жить. Свыклась со своей бабьей долей, притерпелась. Годар пусть и не любил, да и обиды от него женщина за весь год не видала. Одежду ей новую через Арлету справил, полевой работой велел не трудить. К себе зазывал не часто, звериной лаской до синяков не мучил, как бывший супруг. Совсем не последнее житье. Тека даже на личико округлилась, зато поубавилось испугу в глазах. Любила ли сама? Ой, да как же осмелиться! Князь ведь… Да притом, не простой князь. Нет, даже боязно и помыслить такое.

— Иди к себе. Об эту пору же завтра наведаешься.

Сказал-то даже, не глядя. Привыкла Тека. Поклонилась тому, кто спиной к ней стоял, да и вышла вон из княжеских покоев.

 

Глава 11. Полынь да зола

Через пару дней поутру Леда застала Арлету в глубокой задумчивости:

— Чудит Годар. Что опять на него нашло? То корил брата за тебя, мол, не ровня. А теперь напротив со свадьбой торопит. Через седмицу праздник Первого Колоса. Костры будем жечь. Тогда вас и соединим. Куда уж тянуть-то боле?

Леда молчала. Искала в душе какой-то отклик на эти слова. Тихо. Только бьется в стекло бабочка-голубянка, что случайно в светелку попала. Выпустил бы хоть кто… Арлета посматривала пытливо, вздыхала.

— Понимаю тебя, девка, тяжело это, соломенной-то вдовой опосля ходить. Радсей ведь живым в землю ляжет, хоть и сморит его крепкий сон. А очнется уже в Нижнем мире. Помнить будет тебя, даже служа Хозяину Подземных владений. Тебе решать. Никто замуж силой не тянет. За тобой последнее слово.

— Решим…

Душно в тереме стало как — будто. Леда отворила оконце, выпустила голубянку на волю. Сама возрадовалась душой. Потянуло на луга за ограду.

— Позволишь с Радуней до поля прогуляться?

— К лесу только не ходите. Разве еще подруженьки с вами отправятся.

— Вместе пойдем. Может, и Радсей согласится.

Но друга Леда сейчас не сыскала, с братом поутру уехал в деревню по какой-то надобности. А вот девицы собрались большой гурьбой, пожелали сами выбрать местечко для будущего праздника. Заводилой, конечно, была Милана. Тоже на сей раз одна, жених, видно, отлучился с князьями.

Поначалу, казалось, что прогулка выйдет на славу. Первый денек последнего летнего месяца, солнышко припекало к обеду, медом еще будто несло с лугов. Однако, примешивался к аромату поздних цветов терпкий запах полыни. Позабылись скоро все наказы Арлеты, у самой кромки леса расселись девушки. Кто на поваленное дерево, кто на охапки высушенной травы, а то и просто на холщевую подстилочку или рогожку, заботливо припасенную из дома. Пошли беседы, шутки, загадки. Радуня смеялась громко, да все зачем-то в сторону высоких берез поглядывала, а потом шепнула Леде свою тайную грусть:

— Видно, Михей про меня забыл. А ведь обещался прийти. Как же так-то?

— Не надо бы тебе о нем думать вовсе.

— Беспокойно мне. А вдруг занедужил? Некому даже водички подать. А вдруг мается сейчас, душа болит за него. Повидать бы…

Леде исподволь ее тревога передалась. Словно пристыдила Радунюшка. И в самом-то деле, столько добра от Медведя видали, а сами даже не в догадках справиться о его здоровье, житье-бытье. Так, не звать же опять Медведя, а иначе как увидеться? Вот уж загадка, так загадка.

Показалась вдруг из-за молодой сосновой поросли женщина с лукошком.

— Еще одна приблуда пожаловала! — прошипела Милана, рукоделье свое подобрала в подол и отвела подружек чуть дальше в сторонку. Уселись девушки поодаль «уроки» свои выполнять. Маменьки строгие ведь просто так погулять не отпустят. Играйся знай, а от дела не отлынивай.

Только Радуня с Ледой уходить не стали, предложили Теке присесть рядом на сено, отдохнуть от долгой прогулки. Однако женщина только поставила на землю тяжелое лукошко с дикой смородиной.

— Благодарствую, девонька. Только слово у меня есть к молодой госпоже.

— Это какое же слово? — встрепенулась Радуня, вскинув на Теку удивленные очи.

— Кланяться тебе велел Хозяин Лесной, гостинчик просил передать…

— Михей!

Радуня руки к щекам прижала, глаза блестят, сама раскраснелась вся, будто не знает, плакать ей или же смеяться напротив.

— Он, хоть, здоров?

— Здоров, здоров…

— Да, чего ж ему сделается-то? Знала бы ты, какая у него матушка умелая, чуть что сразу в печку лечиться — бух! Правда, Михей бы на лопате не поместился, ничего, одним бы тестом управилась, — усмехнулась Леда.

— Ногу бы ему еще сладить, всем был бы хорош. За каленного дядюшка не отдаст…

— Так ты, вроде, и сама за него не хотела.

— Каждую ноченьку снится! Может, оморок какой на мне, может, сглаз? Ой!

Забылась девка, что при чужих ушах в откровения пошла. Брови свела, на Теку глянула грозно, ни дать ни взять юная Арлета:

— Никому говорить не смей!

— Что ты, что ты, Радунюшка! Светик наш… Нечто я не пойму. Гостинчик-то глянь, порадуйся.

Тека достала из заплечной сумы небольшой берестяной короб, открыла ладно пригнанную узорную крышечку.

— Игрушки, да? — как дитя захлопала в ладошки Радуня.

А в глазах слезы стоят. Утерла личико рукавом, отвернулась.

— Думает, маленькая совсем, еще в куклы играю.

— Да какие ж игрушки! — успокаивала Леда. — Сама смотри — это украшения: медвежатки взамен тех, что матушка забрала, и правда, Михей еще лучше отцовских сделал. А вот браслет на руку, разрисован-то как, интересно, где Михей краску добыл…

— Мареной видать береста травил, или корнями калгана, — рассудила знающая Тека.

— А бусики-то какие славные! И каждая, ровно лесной подарок — грибочек, ягодка, листик еще, здорово придумал Медведь. Долго, верно, трудился над ними.

Бусы эти Радуне особенно поглянулись, прижала к носу, глаза прикрыла:

— Соком кленовым пахнут и мокрым осинником. А еще мятным листом, когда его между пальцев разотрешь.

Леда вынула со дна туеска последнюю фигурку:

— А эта птичка какая-то? Хвостик непомерно длинный.

— Да то же свистулька, дай-ка сюда…

Радуня приложила птичку к губам, дунула что есть силы, и пронеслась над лугом переливчатая трель.

— Хорошо! — выдохнула Леда.

— Ты здесь побудь пока, я сейчас подруженькам покажу и снова тебя расспрашивать стану. Как повстречалась с ним в лесу, что сказывал тебе, как про меня расспрашивал. Все до последнего словечка припомни пока, я скоро вернусь.

Эх, простая душа! Побежала Радуня к девушкам, хвастаться гостинцами лесными, не удержала ее Леда. Начали подружки деревянные забавы разбирать, на себя примерять да свистульку расхвалить. Милана только морщилась, даже в руки ничего не взяла:

— Было бы золотое или серебряное, а то смех один — деревяшки… Мне-то Вадич ожерелье с яхонтами привез, ни у кого такого нет, разве что Князь ночнице своей из милости подарил. Чтобы в золоте за коровами ходила, не иначе.

Все знали, что Тека у Годара бывает, а что бы с того? Князь не стар, не женат, надо же и ему с кем-то ложе делить. А женщина вроде кругом одна и без мужа мыкается. С нее не убудет. Хотя мог бы Годар для своих молодецких нужд и покраше девицу взять, да не одну еще, может о том Милана и радела. Сама порой павушкой прохаживалась перед Князем, за таким-то в терем ночью пойти никакого стыда, а жених и после Старшего ее возьмет, куда ж денется, коли Сам велит.

Леда пробовала на вкус смородину и тихонько косилась на Теку. Редко прежде им разговаривать доводилось, а вертелся на языке вопрос:

— Слышала, ты с Годаром живешь. Я тебя не для обиды спросить хочу, просто знать мне надо. Неужели он всегда такой сердитый? Даже улыбается так, словно зарычать хочет. Ты-то, наверно, лучше его знаешь?

Тека распутала платок с головы, спустила концы на плечи, утерла вспотевший лоб.

— Мое ли дело обсуждать Господина… Добр бывает со мной. Никогда зла не чинил.

— А чего же тогда не женится? — вырвалось у Леды.

— Да что ты, что ты! Ему вовсе на простой нельзя жениться, деток не будет, не видать и счастья. Только Лунная дочка ему в Суженые годится. Да при всех сгоряча сказал, что искать ее вовсе не собирается, один свой век доживет.

— Слышала я ваши сказки, неужто, так все и есть? Так с тобой бы и жил честно, раз в спальню водит.

Тека горько усмехнулась, голову наклонила:

— Кто я ему? Колода пустая, сухая трава. Не по сердцу он со мной, а так…

— А ты сама-то? Любишь его? Мучаешься?

— Так какая же мука? Сыта, накормлена, не в хлеву обитаю. И на том спасибо.

Леда только руками всплеснула — настоящее крепостничество!

— Ну, а если откажешься с ним спать? И что? Заставит тебя или прогонит, накажет?

— Сразу сказал, если захочу уйти к кому, только рад будет и богатое приданое справит.

— Вот же какой гад! — Леда ягоды с колен уронила, возмущенная поведением мужчины.

— Ай, нельзя так про Князя говорить! Нельзя! Я Живину за него молю каждый день, чтоб здоров и удачлив был.

— Он же пользуется тобой, как хочет!

— Так кому же еще сгодилась бы, чахлая нутром — деточек завести не могу. А Князь — защита моя, без него бы совсем пропала, затаскали бы по кустам молодчики. Нельзя Князя бранить, ему тоже горько теперь живется. И брата провожать пора близится, и своя сердечная печаль есть.

— О родне он печется, конечно, за брата переживает, это я понимаю. А к другим людям сердце каменное, уж какие там печали, вряд ли. И правильно, что не женится, не умеет любить… Злой он, сердитый вечно! Не угодишь!

Тека бросила на Леду быстрый внимательный взгляд и тотчас начала поправлять платок.

— Ты же не знаешь ничего, зачем напраслину возводить. И знать бы тебе на надобно, да не смолчу. Имя девичье шепчет, когда со мной — ласково, горячо шепчет… Раньше завсегда молчал, а теперь будто забывается. Другую вместо меня видит, понимаешь, тошнехонько ему со мной теперь.

Леда растерянно на Теку смотрела:

— И чье же имя?

— Не проси, не скажу!

— Вот еще! Нужны мне ваши секреты! Что это за Князь, когда не может быть с той, что ему по-настоящему нравится? Глупость какая, тебя еще при этом использовать.

— Больше и не позовет. В прошлый раз осердился больно.

— Да ты-то в чем теперь виновата?

Тека вдруг засмеялась — показались на щеках озорные ямочки, задорно блеснули глаза:

— А что я — не она…

— Чудовище он после этого! Взял бы себе ту кралю, о которой по ночам вздыхает, да утешился. Может, веселей бы на всех глядел. Что, царица заморская, в чужих землях осталась? Надо было завоевать! Или чужая жена? Ага! Вот оно в чем дело! Семью разрушать не хочет, тогда надо его похвалить. Ничего! Пусть один страдает, чем куча народу. Она-то, наверно, не хочет с ним быть — та девушка?

Не успела Тека ответить, прибежала Радуня, потянула ее за стог:

— Прости, Ледушка, с глазу на глаз побеседуем.

— Это уж как вы хотите…

Задержались девушки с прогулки. Давно уж стол был накрыт, остывали щи, мрачнела Арлета. Первой Радунюшка забежала в терем, со смешком еле от мамкиного тычка увернулась. А Леда замешкалась в полутемных сенях, тут Годар ей и встретился. Вздрогнула даже, удивилась, словно поджидал ее тут давно.

— Все по лесам не набегаешься! Не всем медведям еще головы задурила?

— Я же с подружками была. Радсея бы взяли, жаль с тобой уехал. Почему ты меня винишь, вот Радсей никогда не ругается!

— Был бы я твой жених, выпорол бы за прогулки твои и в светлице запер!

— Ох, какой грозный!

Друг против друга стояли, и Леда отчего-то не боялась его ничуть. Опять попусту бранит! Только она больше молчать не будет, прошло это время. Будто бы изумление мелькнуло на лице Князя, а потом появилась усмешка:

— Чем губы-то измарала? Так ведь и выйдешь ко столу.

Девушка едва разобрала его слова, а уж Годар большим пальцем принялся уголок рта ей тереть, наклонился совсем близко.

— Черника, вроде, не поспела еще, где только угораздило-то тебя, к свету пойдем, что ли…

За плечо схватил, завел в ближнюю кладовую с оконцем, поставил перед собой. У Леды ноги вдруг в коленях ослабли, руки стали словно ватные. Даже и не думала перечить, смотрела неотрывно в его сузившиеся кверху зрачки отливающих золотом глаз. Колдовство, не иначе…

А Годар от губ ее руку отвел, коснулся растрепавшихся завитков волос, что ушко закрыли, между пальцами одну прядку расправил, будто залюбовался. А потом ненароком задел щеку, ниже по щее провел, зацепил серебряную цепочку, что поверх тонкой ключицы легла, потянул из ворота сорочки подвеску.

— Безделушку дрянную носишь, а от жемчуга отказалась, глупая… В золоте ходить должна. Как подобает. Все бы тебе дал, только попроси.

Леда очнулась, дыхание перевела, разомкнула пересохшие губы:

— В Долину отнеси. К Лунной Деве. Может, домой меня вернет. Здесь я вам чужая — ты и сам мне не рад.

Годар на мгновение лишь голову поднял, метнулся диким взглядом по полкам у самого верха, а после обеими руками осторожно сжал плечи девушки, заглянул в испуганные глазищи.

— Никуда не пущу! О тайном капище и мечтать забудь, там тебе не бывать вовек. Ишь, чего удумала! Дом твой теперь здесь, подле меня! Я тебе и за мать и за отца буду, за брата и…

Словно еще что-то добавить хотел, да сдержался. Прижался горячим лбом к ее ледяному, дышал тяжело.

— За что же? — пробормотала Леда, еле слышно, — за что ненавидишь меня? Из-за того, что такая неумеха безродная твоему родичу в невесты досталась, прямо скажи…

— Правда твоя — ненавижу! За то, что такая неумеха безродная моему брату досталась. Брату. Не мне.

— Ох… Да зачем тебе-то? У тебя забав здесь и так хватает!

— Это каких же таких забав?

Отстранился даже, снова смотрел в глаза, недоумевая, а Леда гневно продолжила:

— У тебя Тека есть!

Сказала и пожалела. Совсем не ее дело, с кем водится князь, но ведь раззадорил же! Зачем такие жестокие слова говорит: «Лунную долину забудь», «ненавижу, что брату досталась, а не мне». Это к чему он ведет? Еще и чары какие-то применяет, верно, хочет испытать, не кинется ли девушка к нему на шею. Будет потом срамить перед всеми. Проверку устроил, не иначе. Так и есть, очами сверкает, злится, видно, что умысел его не удался.

— Тека-то здесь при чем? Не гоже тебе с ней знаться! Уж не ведаю, чего наплела… Завтра же отправлю в деревню!

После такого заявления Леда окончательно пришла в себя. Скинула с плеч руки Князя, отступила на шаг.

— Не смей ее обижать! Ей и так в жизни досталось горя. Ты еще…

— Так разве я тому виной, что родной муж ее со двора прогнал, а в отцовский дом она идти постыдилась? Только разговоры с ней вести тебе не позволю! Одарю ее за все добро и сошлю в Барсучье, у бондаря там жена угорела в бане, с малыми детьми один остался мужик. Накажу старосте их свести.

— Горазд ты, видно, сам за людей решать! А если им то не мило?

— Распоясалась, вовсе, гляжу… Указывать мне взялась! Хороша-а…

А сам уже смотрит вроде совсем беззлобно, чуть ли не радостно. Ох, не поймешь его, не разгадаешь, что в сердце Змеином прячется да на самом донце еще. А надо ли девушке про то знать?

Из горницы вдруг крики раздались, чуть не плач девичий навзрыд. Леда, себя не помня, метнулась из кладовой, да через сенцы в большие покои. Так и есть, Радуня за младшего дядюшку прячется, матери что-то отговаривает дерзко, сам Радсей стоит посреди комнаты, руки расставил, не пускает сестрицу к дочери. А в зубах у парня свистулька бесперечь пищит. Едва Леда на пороге показалась, Арлета тут же на нее напустилась:

— Ты, непутевая, довела! Твое попущенье, что из лесу девке моей гостинцы таскают. Не для того я этот цветик растила, чтобы она в норе на звериных шкурах жила, лешака угрюмого тешила.

И опять Леда кругом виновата вышла. Какие уж тут щи! Девушка развернулась и хотела выскочить из покоев, в светелке своей укрыться, обо всем случившемся поразмыслить, а то поплакать в подушку. Годар удержал, приобнял за плечо, едва ли не силой завел обратно.

— Не шуми, сестра, расскажи толком, что у вас стряслось.

А когда узнал из-за чего весь сыр-бор, только головой покачал. Арлета же бушевала вовсю:

— Сожгу в печи подарунки лесные! Чую присуха на них, девка вон мается, с лица сошла. У-у! Ведьмин выкормыш! Попадись мне только, так бы и огрела кочергой по звериной морде.

— Будет, будет! Садитесь за стол! Поутру навещу Михея, давно не видались. За племянницу его еще не благодарил, да и так есть о чем потолковать.

Леда тут возьми да брякни не к месту:

— Я бы тоже пошла…

Годар глянул так, что чуть не приросла к полу. И Арлета руками всплеснула:

— Вот же бесстыдница! Дома ей не сидится! Смотри, Радсей, какова невестушка у тебя! Нужна ли такая…

Парень Радунюшку рядом с собой усадил, спасая от материна гнева, а Арлете ответил, даже на Леду не посмотрев:

— Может, ты и права сестрица, и зачем мне теперь жена… Хлопоты одни с вами…

Обедали молча, едва ложки двигались, кусок в горло не лез. Каждый о своем думал. Кое-как до ночи день протянулся, пустая волокита. А на завтра спозаранку суета началась. Радуня в тереме взаперти сидела, заняла мать шитьем, Князь в лес по росе ушел, не иначе к Медведю, а Радсей взялся ладью красить. Давно была готова для него резная лодочка, в дальний путь отправляться. Сам строгать помогал, сам вырезал причудливые узоры по бокам, теперь вот раздобыл краску — заливал впадинки — выбоинки, правил рисунок.

Леда на то смотреть не могла. Пошла навестить Теку, а там иная забота. Собирала женщина свои немудрящие пожитки в короб да заплечную суму. Осталось лишь на телегу добришко бросить, да в Барсучье отправляться.

— И ведь даже проводить не додумался! — возмущалась Леда, но Тека только кротко улыбалась:

— Зачем бы ему…

— Так тебе ведь горько так уезжать!

— И ничего не горько, не на пепелище ведь еду-то, а к сиротам малым.

Женщина вдруг глаза зажмурила, покатились по лицу крупные слезы:

— Может… может, маменькой меня после звать станут. Князь говорил, мальчонка-то в зыбке еще, а девочки — погодки уже взросленькие, помогать пытались, да куда уж там. Без бабы в дому плохо, каждый знает про то. А девчушкам каково? Косыньки заплести некому, приласкать-приголубить, сказочку на ночь сказать. Вот и я пригожусь.

— Каков еще там хозяин, — насторожилась Леда, — отчего жена его раньше срока преставилась, разобраться бы надо по уму.

Тека сразу же зашептала, прикрыв рот узкой ладонью:

— Догадалась я, что у них стряслось. В баню за полночь, верно, пошла мыться, вот Банница и защекотала дуреху. Такое уж бывало не раз!

Заскрипели под окном ободья телеги, настал черед расставаться. Тека поднялась с лавки, сунула Леде в руки сверток:

— Князю от меня поклонись да передай вот эту рубашку. Только не закончена малость, всего-то пара стежков осталась дошить на груди. Уж потруди ручки, заверши мою работу.

— Сумею ли… — вздохнула девушка, не ладились у нее дела с рукодельем, хоть ты плачь.

— Да вот же, глянь, ромбик этот закончишь, и эту стежку по образцу, узелок затянешь сзади. Только потом сама Ему отнеси, да проси, чтоб надел при тебе. Обещаешь наказ мой исполнить?

Пришлось девушке согласиться. Проводила Теку из Гнездовья, вернулась к себе и занялась рубашкой. Никто лентяйкой не назовет, подумаешь пара стежков, можно и расстараться… Хороша вышивка Теки — красные дорожки да на белом льне. Мужские и женские фигуры в узоре, поменьше — деточки, наверно, еще поля урожайные — знак обилия и богатства, уточки и лошадки — дом полная чаша, от недоброго глаза оберег. Мастерица Тека, ничего не забыла, всем одарила дорогого Князюшку, пожелала долгой и счастливой жизни.

Обед Леда просидела как на иголках, не вернулся еще Годар из леса. А ближе к вечеру разузнала, что в кузнице Князь, сам какую-то работу ладит. Хотела Леда Радсея себе в провожатые взять, да парень так и уснул в ладье, чуть закончив ее украшать. Арлета его лоскутным одеяльцем прикрыла, запретила будить. Пришлось девушке в кузню одной отправиться.

И с чего это сердце так разбежалось? Всего-то забот — рубашку отдать, а ноги уже дрожат, щеки пылают. Далеко раздавались по округе удары молотов, и не ошибешься, сразу на место прибудешь, хоть располагалась кузница на самой окраине поселка, в отдельной загородушке. Леда остановилась на пороге, несмело заглянула внутрь.

— Никак гостюшка к нам пожаловала, — буркнул пожилой крупный мужчина с небольшой лохматой бородкой. Шипела в чане железная скоба, метались по стенам тени от огня в широкой горловине очага. Князь руки о ветошь вытер, неспешно пошел к растворенной двери.

— Неужто меня искала?

— Тебя.

Едва осмелилась на него глаза вскинуть, уговаривала же себя не робеть, а вот опять какое-то наваждение.

«И ведь не красавец — Радсей во сто крат лучше будет. Добрый, приветливый, для всех слово ласковое найдет. А этот… волосы на затылке в узел собрал, на лбу черная повязка, ну, чисто разбойник! И никогда мне не нравились мужчины с длинными волосами. У Радсея кудри едва до плеч достают, так хоть мягкие, пушистые, русые… А у Годара черные, цвета воронова крыла, и жесткие, наверно вдобавок, похожие на конский хвост. Сам смотрит хмуро, словно ястреб на перепелочку, а еще эти рисунки на голой груди, едва скрывает их сейчас кожаный передник».

— Знать, понравился тебе мой Крылатый, то-то глаз отвести не можешь. Покажусь сейчас, дам уж полюбоваться, чай, не все рассмотрела тогда в лесу.

— Да я просто так, и не глядела вовсе, — залепетала девушка, пряча глаза. — Держи! Эта тебе Тека передала, уехала еще днем в поселок.

— Вот и славно! Не будешь более за нее корить.

— Может, сразу наденешь на себя? Она так просила.

Вручить бы ему подарок, да убежать, уж чего проще. Рубашку перед ним Леда раскрыла, а у самой руки дрожат, в горле пересохло, да что же творится такое, ведь не маленькая давно, навидалась разных людей по жизни — и деканов и директоров, пора бы смелее быть.

— Обожди, умоюсь сперва. Пошли-ка на двор, там и польешь мне.

Годар скинул передник кузнеца на деревянную чурочку, захватил у порога бадью с водой, поверх которой малый ковшичек плавал. Вышел из кузницы на вытоптанный лужок, кое-где едва муравой заросший, а там поставил бадью наземь и обернулся к девушке, уперев кулаки в бока.

— Ну, смотри теперь!

— Очень мне надо!

— Разве не хорош мой Змей? Ты ближе-ближе подойди, небось не ухватит.

И к чему только принялся шутить, а ведь сразу видно, в добром расположении духа из леса вернулся.

— Умыться хотел, да примерить рубашку…

— Ай, торопишься куда? Жених поди ждет, только не больно ты брата моего привечаешь, я ведь про вас все знаю.

Сверкнули золотом темные глаза, будто опять озлиться готов.

— Мы уж как-нибудь сами разберемся. И без подсказок.

— Сами значит, вон оно как…

И ближе подошел, уже без улыбки. Тут Леда зачерпнула ковшом воды, да и плеснула ему едва не в лицо, а что? Хотел умываться, так получи. А сама назад отскочила, чуть от страху жива, ну, как ругаться начнет. Только Годар фыркнул, будто от смеха, подошел к бадейке, поднял вверх и всю воду сам на себя вылил, после чего встряхнулся по-звериному и остаток влаги ладонями с тела свел.

— Ну, где там одежка твоя? Сама-то хоть стежок уложила?

— Да не один еще!

И зачем только хвасталась, и кто за язык тянул… Годар рубаху надел, расправил рукава, руку к груди прижал, поклонился.

— Много наговоров-то посадили?

— Каких еще наговоров?

— А ты разве не знаешь? Рубашку мужчине может только мать да жена дарить, ну, невеста еще. А от других-то боязно принимать такой подарок. Мало ли с какой присказкой ее расшивали, откуда мне знать.

— Тека души в тебе не чает, а ты ее прогнал.

— Она и в муже своем душеньки не чаяла, лишь за то, что кормил, да не бил часто, и свекров прежних жаловала. Кто ласков с ней, тот и ладен. Теперь нового хозяина уважать станет, глядишь и полюбит. Это ведь недолго у вас. Тебе-то Радсей отчего мил?

— Хороший он… жалко его.

— Из жалости за него пойдешь? А ежели велю вместе с суженым во сыру землю лечь. Не раздумаешь называться невестой?

У Леды на сердце похолодело. А вдруг да это не шутка, был же у некоторых народов такой жуткий обычай, а вдруг и здесь сохранился. И все пока о том молчат, не хотят до поры тревожить. Ой, мама!

— Что, боязно тебе?

Годар теперь рядом стал, сверху донизу оглядывал. Леда не сдержалась:

— Меряешь, что ли, помещусь ли в его ладье рядом?

За плечи схватил, чуть не поднимая над землей.

— В ладье его тебе не бывать, ладушка. Как и в его постели. Никому не дозволю тронуть тебя.

— Думаешь, я такая невинная? Так вот знай — у меня это было уже. Один раз. По любви. Там, дома еще.

Медленно приблизил к себе, в глаза смотрел неотрывно.

— Так зачем же сюда-то пришла? Не иначе, как по мою душу…

— Отнеси в Лунную Долину, разом от всех бед избавишься! Для того и пришла, что больше просить некого, только ты долететь сможешь.

— И своими руками тебя кому-то отдать? Ни за что!

— Я тебе зачем? Насмехаться только?

— Зачем нужна, говоришь… Сам гадаю о том, нужна или нет, а отпустить уже не смогу. Смирись уже.

— Злой, ты Годар! Пойми, меня дома ищут, плачут обо мне мать с отцом.

— А я как же буду тогда? Не хочу после тебя другую искать.

— Ты о чем говоришь-то сейчас? Слышала, надумал вовсе не женится, и правда — зачем тебе? Вон у тебя сколько девок вокруг, одна другой краше, любая согласится на время твоей стать, только глазом моргни.

— Да, ты ласточка, ревнуешь, никак? Успокойся, никого кроме тебя не вижу более.

Тут Леда и совсем растерялась, уперлась ладошками в его грудь, отодвигаясь подальше:

— Ты зачем говоришь такое? Ты это нарочно сейчас, да? Смеешься снова?

— Не до смеха мне, особливо когда вас вдвоем примечаю, как ты брата ласкаешь, волосы его расчесываешь, за руку берешь. Сердце рвется, почему не со мной так-то.

— Годар! Я же…

Слова застыли на языке, только сейчас поняла, что не шутит. Да неужели, правда все! Как огнем обожгло и закружило. Сладко заныло что-то в груди. Вот тебе и каменное змеиное сердце… Не думала, не желала, а взяла невзначай в свои теплые ладошки и смогла отогреть. И теперь-то что делать? Как дальше жить? И ведь надобно что-то сказать в ответ, ой, мамочки, что же ему сказать-то… Ведь, и впрямь, не отпустит потом. Не захочет или… не сможет ей помочь.

— Годар, а вдруг, это все просто сказки? Про то, что ты можешь по небу летать. Из-за твоего рисунка тебя люди Змеем прозвали, из-за старых легенд. Ты воин отважный, удачлив в боях, слава твоя впереди летит, вот все и боятся. А Крылатого взаправду и нет.

Руки от девушки отвел, сложил сперва на груди, а потом правой обхватил подбородок. Задумался. Леда стояла перед ним не жива не мертва, не в силах глаз отвести от лица хмурого.

— Значит, не веришь тому… Девчонка совсем, а я-то думал…

— Да уж, напротив, взрослая! Только для ребятни ваши сказки. Выдумали тоже! Не бывает такого, не видел тебя никто, я же спрашивала. Ни один человек!

— И, неужто, расспрос обо мне учиняла? — притворно удивился Годар, а в глазах вдруг заплясали смешинки. И что его так развеселило, непонятно.

— А вдруг не у тех ты узнавала, голубушка!

— Если можешь становиться Змеем, чего от своих людей прячешься? Или такой уж большой и страшный? — не унималась Леда, сама не веря своей нечаянной смелости.

Годар тут серьезный стал, голову чуть склонил набок, сузил глаза:

— А если и так… Не веришь, стало быть.

Не вопрос задал. Утвердил. Леда отступила назад, кусая губы. Переполох в голове — мысли в разбег, словно лиса забраласьв курятник. Да, неужели, это все сейчас с ней наяву происходит. И этот грозный мужчина едва не в любви признался. Не оттого ли так горячо в груди и слабеют руки. А теперь вот стоит рядом и молчит, словно раздумывает. А потом когда снова заговорил:

— Значит, больше тебе и ответить нечего на мои слова? Только ты ведь и брата не любишь. Другой кто на сердце есть? Тот, что прежде с тобой был?

Леда закрыла глаза на мгновение, потом сложила ладони лодочкой, прижала к губам, словно дуя на пальцы:

— Радсей мне друг, и брата бы я такого иметь хотела. Радунечка мне дорога и Арлета славная. Все здесь хорошие люди, и Тека и Михей. А вот про тебя я не знаю еще. Не пойму тебя. Для своих ты хорош. Князь справедливый и заботливый. Я-то сюда пришла только помощи просить у Крылатого, чтобы к Лунной деве отнес, а она подсказала, как мне домой воротиться. Нет у меня причин здесь задерживаться.

— Кроме отца с матерью, кто тебя еще ждет на родной стороне?

— Больше никто. И я ни о ком кроме родичей не скучаю. А то, что прежде на сердце было, то быльем поросло. Вот этой горькой полынью. Даже и не вспоминается. Я, наверно, не умею любить совсем. Или просто боюсь.

От ее последних слов Годар будто вздрогнул, а потом прошептал, едва слышно, Леда лишь по губам поняла:

— Вот и я так же.

Раздались поодаль молодецкий говор и дружный смех, вошли в загородку несколько бравых парней. Притихли разом, увидав Князя, поклонились скоро. Годар в ответ только кивнул и уже громко сказал, обращаясь к Леде:

— Ну, чего же столбом застыла? За рубашку знатную благодарность прими от меня, да и ступай на княжий двор. Здесь тебе делать нечего. Эй, Вадич! Проводи-ка девицу до терема ее!

Молвил так и направился обратно в кузню. А Леда пошла рядом с тем, кого Князь в провожатые ей назначил. Признала она этого парня, с Миланой видела прежде. Как до светелки своей добиралась, помнила девушка смутно, словно бы во сне. Все речи Годара перебирала в памяти, пыталась понять, отчего так они волнуют и тревожат душу. Бывало такое прежде, далеко и давненько уже. И вот случилось опять. Ох, и к добру ли?

А вечером настигли Леду женские хвори. Даже к ужину не пошла, у себя маялась. Лежала на постели, свернувшись в калачик, хотела было поплакать, да не нашла слез. Уснуть хотела, Годар привиделся, будто бы подкинул ее к небу и сам вослед полетел, раскинув сильные руки.

Забежала Радуня пожалеть подруженьку, горсть сушеной землянки принесла. Как стало темнеть, заглянула девушка сенная, велела выпить настой из крапивы и конотопа, что сама Арлета приготовила. А чуть позже двери Радсей приоткрыл, попросился проведать занедужившую невесту. Леда войти позволила, и присел юноша в подножье ее постели.

— Пряничков тебе на меду принес. Отведай-ка, ведь, небось, голодна. Да малиновых листьев отвар прими. Полегчает сразу.

Леда поднялась, поправляя подушку, укутывая одеяло вокруг бедер поудобней. Радсей бросил на девушку лукавый взгляд:

— Чего ж не подпоясанная-то спишь? Суседко привяжется еще, защекочет.

Леда пряничек отложила, хлебнула теплый отвар.

— Никого не боюсь.

А самой вдруг припомнился Сват Наум да прыгающий по лопухам колобок, вот и не верь после этого в сказочки. Может, и Годара она зря в напраслине упрекнула, уж больно хотелось задеть, скрывая собственное смущение. Вот и Радсей, кажется, не шутит:

— Тесемочку мою хоть возьми, охранит. Сам вчерась сплел. И откуда ты только взялась, непонятливая такая…

— Спасибо, соколик. Сейчас же повяжусь твоим оберегом.

— Уж не взыщи, лапушка моя, да только порадовать мне тебя больше нечем. С братом говорить пытался, только он и слушать не стал про Лунную долину. Ни в какую тебя не хочет туда нести. Даже как последнюю мою волю не исполнит. Уж я так и эдак, только сердится. Ох, видно, запала ты ему в душу, краса, растрепанная коса…

— Но ведь я того не желала! Ничем его не приваживала, клянусь! Почему же вдруг я-то?

Радсей вздохнул тяжело, рядом на постели прилег на бок, отвернувшись от Леды.

— За Избранницу, кажись, тебя признал. За Саму… Вот уж чудо, так чудо, право слово. Ни на одну девку до тебя так не глядел, а теперь сам не свой. Да еще мне выговаривает, чтоб я к тебе по ночам не ходил. Дурной вовсе сделался! Даже Арлета его разгадала.

— А что же ты ходишь тогда? Брата дразнишь нарочно, зачем?

Радсей засмеялся, повернулся к девушке и поцеловал оголившийся локоток. Леда пальчиками его волосы расчесала, аж зажмурился от удовольствия, едва не мурлычет.

— Лишнего ты и сама мне не дозволишь. Разве ж не верно? А брат пущай потерзается, любо мне сейчас Старшого обскакать. Хоть и на малый срок. Я ведь все наперед вижу. Ровно другими глазами смотрю, и порой Нижний мир наяву чудится. Даже когда у топленой печки сижу, из-под пола на меня все одно холодком тянет. Знать, уже зовут в сторожа…

— Ох, Радсей!

Обняла его голову, прижала к груди. Близко-то как, а ведь не дрожат руки, не мечется сердечко, как тогда, при Годаре. Светлая печаль только опустилась на плечи, покрыла незримым платом двоих.

— Яблоками от тебя пахнет… хорошо. Век бы так лежал.

— А от тебя дымом. У костра сидел опять, девиц пригожих песенкой тешил? Вот же негодник какой, нажаловалась бы твоей невесте, кабы сама ею не звалась.

— Не серчай уже, моя голубушка. Пряничка лучше покушай, да ложись почивать с миром.

— И то верно.

Леда надкусила печатный пряник и тут же ойкнула, вынув изо рта крохотный черный уголек.

— С печи, видно, в тесто попал.

— Это к добру, — заметил Радсей.

А потом вдруг внимательно на девушку посмотрел и добавил: — Ровно через год об эту же пору дитя народишь. Будет у вас сын. Назовете Радмиром. Отца своего он славой затмит. Высокий град в чистом поле поставит, и многие народы к своей руке приведет. Ясно то вижу. И уже горжусь. Отдыхай сейчас и не о чем не печалься. Все невзгоды вода унесет. Верь моим словам!

Поднялся легко и вышел, не оглянувшись. А Леда долго еще на постели сидела, откусывала понемножку от медового пряничка, да только не больно- то он ей сладким казался, щедро политый слезами.

 

Глава 12. «Безмерно опасен, безумно прекрасен…»

Все последующие дни Гнездовье готовилось к празднику Первого колоса. Длиться он будет целые сутки. Днем на поле торжественно проведут обряд срезания пшеничного колоска с зерном еще восковой спелости, украсят его и бережно возложат на специальный постамент наподобие трона. Затем великие почести воздадут, чтобы прочие колосья на полях знали, как любят и ждут их люди, чтобы зерно наливалось и спело быстрее, собирая живительную силу родной природы: соки земли, силу ветра и милость солнца.

А с наступлением темноты на лугу разожгут костры, устроят народные гуляния с хороводами девичьими, с песнями и играми. Последний всеобщий праздник перед надвигающейся полевой страдой, перед сбором урожая. Оттого-то и рады люди этому дню забав в преддверии осенних хлопот, которые позволят собрать запас на последующую зиму и весну. Девушки в Гнездовье загодя наряды готовили, обсуждали милых сердцу парней, на ушко друг другу тайные помыслы поверяли, краснели да посмеивались. У кого-то в эту ночь и судьба может решиться. Ведь когда прочно ляжет на землю снежный покров, настанет черед свадеб, так уж водится в этих краях.

Леда третий день в светелке своей сидела, не ходила в общие покои, сказываясь больной. Отчего-то снова страх напал видеть Годара. Не могла себя пересилить, боялась в глаза ему посмотреть. Вот же беда какая! Думы грустные в голове роились как мошкара — не побывать в Лунной долине, а, значит, оставаться придется в этом чудном мире. Не в гостях, а навек… Легко ли смириться?

Радсею только тревоги свои поведала, а он рассудил прямо:

— Судьба твоя здесь быть, видно, так уж решила Живина. Нам ли спорить? Прими, что есть.

— И какая моя судьба? Я же в другое время родилась и выросла, там у меня мама осталась, и что теперь, даже и не повидаться никак?

Радсей в потолок глядел, спросил тихо:

— А если бы повидаться смогла, вернулась бы к нам обратно? Ко мне?

И сам же себя одернул:

— Да что про меня-то говорить — сломленный пустой колос! Ах, Ледушка, тяжко мне, а ведь и жалобиться не хочу. Свою долю еще с отрочества знаю и давно готов. А все равно… тяжко. И тебя понимаю. Только, ответь по совести, вернулась бы сюда, если кто-то другой здесь ждал?

— Это ты о ком же?

А у самой опять встрепенулось сердце. Ну, как о Старшем брате речь поведет. Радсей отвечал уклончиво:

— Говорить за него не буду, но и молчать не хочу. Нужна ты здесь. Не зря тебя Лунная мать в наши края привела, указала тропинку. Он тебе пара. Разве не нравится совсем? Вроде хорош.

— Суров больно. И на ворона похож. Я его боюсь.

А ведь и не называли даже имени. Об одном ли говорили сейчас… Но Радсей смеялся от души, запрокинув голову:

— На ворона! Эко ты сказала, я бы и не подумал. А ведь и впрямь…

— Скажи, ты его видел ли другим, ну… в небе он когда?

Молчал Радсей, сдвинув брови, а губы смешливые уже разъезжались в улыбке. За шутку, верно, принял ее вопрос, решила девушка, и придет же в голову, самой пора давно понять — не бывает такого, чтобы человек и Змеем становился, да еще летал. Это же тебе не Кот-людоед, и не колобок-попрыгун.

Подосадовала Леда на свою наивность, зажала Радсею смеющийся рот, а когда он на постель повалился, оказалась на нем сверху. И все бы ничего, обнялись как обычно и встали, как раздался позади раздраженный голос:

— Вот, значит, чем наша затворница лечиться удумала! А я-то все гадаю, жива ли тут она взаперти. А, кажется, и не скучает вовсе.

Леда мигом от друга оторвалась, спрыгнула с постели. Годар стоял в дверях, упираясь в косяки руками, рубашку, дареную на днях, Леда на нем сразу признала. Неспешно поднялся и сам Радсей, выглядел довольным, одежду смятую на себе поправил:

— Отчего же мне дорогую невестушку не утешить в печали? Скоро нам расставаться, сам знаешь, так хоть ты ее не покинь, пригляди за ней без меня, да сыщи потом доброго мужа. Нечего лебедушке обо мне долго тосковать, белое личико умывать слезами, пусть положенные три месяца отбудет, да и кончено. Обещаешь ли ее беречь, брат? Пуще своего глаза, пуще своей руки…

Кажется, вся нечаянная злость с Князя сошла разом. Выпрямился, шагнул за порог внутрь, загородив проем:

— Обещаю!

— Вот и сладили! А пока что мое время красой ее любоваться, зря коришь.

— Не пристало ли невесте скромнее быть?

— Я не в обиде…

Годар чуть не заскрипел зубами с досады, круто повернулся к трепещущей девушке:

— Бездельничать не надоело? Славутницы все ваши венки плетут, чучело из соломы мастерят да разбирают шитье, а ты все от света хоронишься по углам. Помогла бы Арлете с хозяйством управиться, иди, ждет тебя сестра!

Вот так пристыдил! Уж не померещились ли Леде прежние речи Князя. Или так ретивое взыграло при виде ее невинных забав с Радсеем. И не дознаешься. Что ж, а ведь прав Годар, пора и честь знать, дел невпроворот, а она вздумала хорониться ото всех, да печалиться о своей нелегкой доле. В работе, глядишь, и отвлечься получиться от грустных дум да тревог.

Леда змейкой из светелки скользнула, ненароком задев Князя плечом, будто обожглась, отчего ж он всегда такой горячий, чудно, право. А если к голому телу прижаться? Леда вдруг остановилась у лестницы в самом низу, ухватилась за перильца дубовые. Новые странные ощущения наполнили грудь, потекли ниже. Отчего-то сама собой привиделась в уме откровенная картинка — двое обнаженных людей сплелись на ложе воедино, и так им хорошо оттого, так сладко, что и словами не передать.

Леда подобные мысли постаралась скорей отогнать, поспешила к Арлете, стала выполнять ее поручения на кухне, добрые блины удались в тот вечер, да еще и с луковым припеком. О Радунюшке справилась Леда, вроде помирились мать с дочерью, затихли упреки да пересуды. Так в делах и заботах по дому прошли два дня, оставшихся до последнего летнего праздника.

Еще накануне Годар со своими людьми уехал на большую охоту. А утром Торжества заглянула к Леде чернавка, передала, что зовут ее молодые девушки на луга с собой. Удивительно немного, прежде лишь от Радуни такое приглашение поступало. Среди местных красавиц Милана верховодила и не очень она Леду привечала, все знали. А тут вроде как сама в кружок принимает, может, замириться хочет. Так вроде и не сильно ссорились.

Леда даже не стала сказываться Арлете или Радсею, собралась и вышла из княжеского терема. Подхватили ее девицы под белы руки и увлекли за ограду.

— Чучелко славное сложили, пойдем-ка, одобришь!

Только увели Леду почему-то не на ближайший луг у поля — там вовсю уже готовились к старинному обряду срезания Первого колоса, а намного дальше — на заброшенный выгон для скота. Прямиком к ветхим сараюшкам, где когда-то ночевали овцы. Леда послушно шла, окруженная стайкой девчонок, радовалась, что вокруг смеются, да поют песни. А вот когда увидела Милану, сидевшую на бревне у сарая с длинным хлыстом в руках, начала и задумываться. Только Милана сразу же повела жесткий разговор:

— Долго с тобой нам возиться некогда! И так подлости твои терпели изрядно, но пришел черед и сквитаться нам.

— И чем же я вам плоха? Вроде не лезу на рожон, живу тихо…

— Тихо, говоришь? Оно и видно… Из лесу явилась Князей оморачивать, так и того тебе мало показалась. Перекинулась на простых парней, женихов наших. У, змеища подколодная! Бесстыжие твои глазищи! Такую и живьем закопать в землю не совестно.

— Ты, вообще, о чем говоришь-то? Каких еще ваших женихов?

— Ага! Гляньте-ка на нее, овечку безвинную из себя строит. Да все Гнездовье видело, как ты под руку с моим Вадичем шла. С той поры он ко мне и не заглядывает, и ноне с Самим на охоту уехал, даже не повидались. Твоя работа, ведьмища ты лютая! Ты разлад меж нами напустила!

— Господи, чепуха какая! Не нужен мне твой жених! У меня есть Радсей…

— Не будет скоро Радсея! Тогда за кого примешься? Кто на очереди второй?

Сообщницы Миланы одобрительно зашумели, а Леде стало жутковато. Ох, не доведут до добра эти женские разбирательства, но ведь не станут же девчонки ее взаправду колотить?

— Давайте решать уже с ней, а то на поле надобно идти, скоро хватятся.

— Плетьми огреть разок-другой да прогнать обратно в чащобу. Пусть с волками живет! Там за свою примут.

— Соломой обложить и сжечь, огонь всю скверну очистит.

— На притолоке повесить, вон и крюк торчит…

Леда похолодела прямо. Неужели всерьез эти угрозы? Не с ума ли повернулись местные красавицы. Так ведь ни за что же можно пропасть!

Милана ловко хлыстом по земле щелкнула и приказала:

— В сарайку ступай! Запрем тебя до ночи, а то и до самой зори. Посидишь одна, так, небось, и вспокаешься, впредь умнее будешь. Может, хоть дедушка-хлевник тебя тут пошугает малость. Он горазд шутки шутить, пущай тебе косыньки-то порастреплет.

— Девочки, да вы что!

Несколько крепких молодых рук затолкнули Леду в сарай, двери тут же затворились, и вскоре девушка поняла, что ее не только закрыли на засов, но и подперли двери каким-то батогом для надежности.

«Вот же дурехи! Мне бы и так не выбраться…»

Леда даже не стала вырываться и кричать, вряд ли донесется до поля, сама же прислушивалась недолго к ругани за стеной и вскоре поняла, что девушки уходят. Вот и осталась одна. Ох, неприятно! Вроде и белый день на дворе, а в сараюшке без окон темно, только из одного угла в потолке пробивается свет, кажется, пара досок на крыше обветшали, прогнулись. Леда осмотрелась и приуныла. Мысль о том, что придется весь праздник провести в душном старом помещении с запахом подсохшего навоза, радости не прибавляла совсем.

Помаявшись немного у дверей, Леда вдоль стен пошла, тщательно ощупывая доски, вдруг да найдется для нее лазеечка, но напрасно. А ведь Милана еще каким-то хлевником пугала. А вдруг и правда, вылезет сейчас из гнилой соломы шустрый старичок, ох, душа в пятки уйдет, лучше и не представлять. Сколько времени Леда так пробыла в сарае, сама не поняла, и всплакнуть успела и рассердиться. Ноги устали, даже негде было присесть. Девушка взяла в руки тонкий прут, брошенный возле пустых яслей, и боязливо поворошила солому в углу. Нет ли там мышей или прочих каких зверушек… Пускай сразу покажутся, а не выскочат невзначай.

А потом вдруг заприметила Леда под соломой лестницу. Ко времени подвернулась! Решение пришло сразу:

«Приставлю к стене и до крыши доберусь, вылезу наверх, а там, может, удастся по стене на землю спуститься. А глупым девчонкам скажу, что сквозь двери прошла, ведьмы же все умеют, вот страху-то напущу!»

Задумка, вроде бы, хорошая. Лестница добротной оказалась и по ней Леда легко добралась до щели в крыше. Правда, пришлось еще долгонько расшатывать доски, пока не выломала пару, едва увернувшись, когда те полетели вниз. Наконец, на руках подтянулась и выбралась девушка на волю. Только радовалась рано, прыгать с края крыши очень уж высоко, можно и ноги переломать, а иначе по стене никак не спуститься. Может, конечно, дюжему мужику эта задача и легкой бы показалась, но Леда рисковать не осмелилась. Выбрала местечко, где дранка крепче, уселась на теплое дерево и затосковала.

Издалече доносилось женское пение, вскоре добавились к нему и басистые мужские голоса, ни дать, ни взять церковный хор. А ведь как хотелось Леде посмотреть на этот красивый ритуал с поклонением Хлебу. Предки наши — славяне похожие традиции имели, костры, правда, на Ивана Купалу жгли, в самый разгар лета, а не ближе к осени. Эх, видно, пройдут гуляния без «чужеземки», разве что Радсей хватится. Годару не до того, вряд ли даже с охоты вернулся. Поля — дело крестьянское, у воинов праздники свои.

Одно хорошо было на крыше — светло и свежо, и почти не страшно. Сюда-то, поди, и сам «хлевный дух» не доберется, смеялась Леда и тут же вслух одергивала себя:

— Не обижайся, дедушка-суседушка, потерпи уж незваную гостью еще немного, кто-нибудь да вызволит меня из этой передряги. А кому-то за такие проделки ой, как влетит! Жаловаться, конечно, не стану, но и не скрою, где все забавы проскучала, и по чьей вине.

Время уже за полдень перевалило, смолкли вдали еле слышное пение и громкие возгласы, неясный звон колоколец и женский смех, знать, разошелся народ по домам до вечерних костров. В наступившей тишине, под стрекот кузнечиков и пересвист жаворонков вскоре разморило и Леду. Подложив руки под голову, прилегла она на покатую крышу, нежась под ласковым солнышком, не больно-то мягко, да придется и так обойтись. Долго лежала, глядя в чистую высь над собой — ни единого облачка синеву не тревожило, а потом в сторону лугов у самого Гнездовья взгляд перевела. И обомлела…

Из-за леса показался в небе какой-то странный летательный аппарат, и на самолет-то не похоже, и не дирижабль. О них Леда вообще смутное представление имела. Просто видно было — летит к поселению какое-то большое и жуткое… неужели, птица огромная… нет… дракон! Мамочки, да это ж дракон, как из книжки!

Леда вскочила на ноги, и чуть было не провалилась обратно в сарай, наступив на хлипкую доску. Руками взмахнула, невольно вскрикнула. А потом просто встала во весь рост и, прижав руки к груди, наблюдала обреченно как невероятное Крылатое Существо быстро приближается к заброшенному загону и одинокой сараюшке у края вытоптанного пастбища. Сомнений не было — заметил Он маленькую женскую фигурку на крыше и теперь летит именно к ней.

Это было поистине чарующее зрелище — наяву видеть в небесах Живого Дракона. Или Змея, как уж честнее сказать? Леда о названиях и не задумывалась сейчас, словно в раз дара речи лишилась. Дракон был огромный и величественный, гораздо больше вблизи, чем она могла прежде себе представить. Все книжные и кинематографические образы вмиг померкли перед обликом реального летающего Создания. Прекрасен? Безусловно! Грозен? Сомнений нет! Опасен? Безмерно!

Холодок страха по спине пополз задолго до того, как обдали потоком ветра могучие крылья и дыхание перехватило, когда поняла, что свершится сейчас… Отшатнулась назад, отвернула побелевшее лицо, а потом подхватили ее поперек тела словно стальные крючья, подняли вверх. Но когда башмачки Леды, наконец, оторвались от деревянной опоры крыши, и Чудовище взмыло в небеса, сжимая безвольное тело в лапищах своих, девушка погрузилась в забытье. Не перенесла близости Крылатого Исполина, уж слишком реален был… слишком велик.

Очнулась Леда на чем-то мягком и душистом. Не открывая глаз, провела рядом рукой — трава сухая… сено… Вот и стебелек щекочет лицо, махнула ладонью, чтоб отвести от щеки и задела чужую руку. Распахнула глаза, и Он сразу же отстранился, будто в смущении, что его за недобрым делом застали, глухо сказал:

— Только зря напугал тебя… Теперь и вовсе бояться будешь! И так-то все по углам пряталась… А я — то сам, хорош… Как отрок хвастливый! Показаться хотел, это ж надо статься такому! Лишь бы поверила.

Через полусомкнутые веки, через дрожащие ресницы смотрела Леда на широкую спину мужчины, сидящего рядом, и пыталась осознать, что он и впрямь сейчас нес ее в когтях, будучи Змеем. Чудеса-а! И какое-то теплое, благодатное чувство разливалось в душе, заставляя губы улыбаться. Хорошо, что Сам спиной сидит и не видит… А Годар вдруг повернулся, пристально глянул в лицо и удивленно выдохнул:

— Думал, ты плакать будешь, уж не знал, как еще повиниться перед тобой, а тебе смешно… Не пойму тебя.

Леда объяснить постаралась, да уж очень откровенно вышло:

— Красивый Он все-таки. Страшный и красивый. Дух захватывает. Жаль, ничего не помню. И не надо. Не хорошо так-то, в лапах… Иначе бы если как.

Высказалась и замерла. Зажмурилась даже от неясных образов, что толпились в голове. А губы продолжали улыбаться. Не это ли Его распалило…

— Смеешься, значит? Ах, так!

Даже опомниться не успела, как накрыл ее губы своими, обхватил ладонью голову, приподнял к себе. Горячий был поцелуй Змея. Горячий и сладкий. Все желания потаенные разбудил, растревожил душу. Леда вроде бы сперва и оттолкнуть хотела, коснулась его плеча, да провела пальчиками по длинным волосам — «и не жесткие вовсе, с чего взяла…»

И когда дальше стал целовать, опускаясь к шее, уже обе руки в его черные кудри запустила, не то отстранить от себя, не то обнять.

— Годар, подожди…

А хотела ли остановить? Самой бы про то понять, просто много всего в этот раз случилось, не ожидала такого, думала до ночи одна просидеть или до самого рассвета даже. Разве могла помыслить, что вызволит ее Сам Князь, да еще в таком обличье. Ум можно потерять, а не то, что стыд. Так разве ласки Его принимать стыдно, если сердце призывно стучит и тело в Его руках само тает? Но упрямо шепчут уста:

— Подожди, Годар…

Тяжело вздохнул, отодвинулся чуть и лег рядом на сено. Теперь оба в небо глядели. Померкли голубые краски, подернулась высь сизоватой дымкой, только край Солнечных теремов за лесом еще мягким золотом освещался. Скоро уляжется Солнышко на покой и тогда вспыхнут на лугах костры, вновь побегут меж людьми незримые нити старинных песен, крепко повяжут Родичей воедино.

Вместе сеяли хлеб, вместе славили, убирать тоже сообща станут. И за длинными столами после соберутся большие семьи, на всех будет ломаться Первый каравай. Даже самым меньшим по кусочку достанется. Хоть и на ногах еле стоит малышка, а уже частица Рода — крохотная веточка, все заслуги и горести его таящая, от самых глубоких корней.

— Скажи, а не больно тебе… становиться таким? — тихо проговорила Леда, не смея даже головы в его сторону повернуть. Еще горело лицо и все дрожало внутри.

— Нет. Теперь-то привык уже. Прежде было немного. Помню…

— А рисунок зачем? Кто делал?

— Не знаю. Всегда при мне, я родился таким.

— Не может быть! Это ведь…

Замялась. Неловко его вопрошать. Годар усмехнулся:

— Ну, посмотри уже на меня, я глаза сомкну, притворюсь спящим.

Леда засмеялась, глубже зарываясь в рыхлое сено.

— Это еще стыдней, за сонным подглядывать!

— Я-то смотрел на тебя… прости уж… долго смотрел…

Задумалась, вдыхая теплый, горьковатый запах сухой полыни, и как только попала в стог эта трава — не жалуют ее косари. А после чуть приподнялась на руках и обернулась к Годару на его голос:

— Спела бы, что ли… Люблю песни твои. Все люблю. Особенно про того Крылатого, что девицу унес.

Девушка даже руками всплеснула, вот так поворот!

— А бранился-то у печи!

— За то осерчал, что брата нежила, не мог более видеть вас!

— Да он мне как брат… Ай, ты сказал, что глаза закроешь, а сам!

— Ты отрада очей моих, ладушка, как же на тебя не глядеть-то? Мука…

— Почему же я? Здесь и покраше девицы есть.

— Суждена ты мне, избрана для меня…

— Это кем же, позволь узнать — избрана?

— Царицей ночи. Самой.

— Уж не Луной ли? — усмехнулась Леда, хотела и дальше пошутить, да припомнила сказания, что слышала от Радуни, прикусила язычок, но не надолго:

— У меня, наверно, и веночек над головой есть, прямо как нимб у святого? Жаль, что не вижу, и потрогать не получится…

— Насмехаешься зря. Довольно того, что я вижу.

Строго смотрел в упор, покусывая в зубах длинную соломинку, видно было, серьезно относится к этим сказкам. А тогда и обидеться можно:

— Значит, это чары какие-то за тебя говорят? Не твои мысли, не от сердца идут? По обязательству мне ласковые слова говоришь? Колдовство лунное… С того и злился на меня в поле! Не хотел очаровываться…

— Вот придумала тоже… Колдовство… Здесь же совсем другое.

Леда сразу поникла: «Видит он веночек у меня, как же! Померещилось что-то, вот и надумал себе, а мне-то каково его признания слушать, ведь не каменная…»

Мысли в голове заметались вспуганными птицами, сердце больно сжалось. Сомнения ее, видать, почувствовал и Годар, оттого придвинулся ближе, обхватил обеими руками, осторожно спиной прижал к своей груди. Леда даже ахнуть не успела, как оказалась в его объятиях.

— Горячий ты какой… обожгусь еще… пустил бы…

Даже и не думал кольцо рук ослабить, зашептал в ушко:

— Ты мне лучше про другое скажи, как одна-то на старом выпасе оказалась, зачем на крышу полезла? Двери-то запер кто?

Спросил и снова коснулся губами шеи, вовсе с толку сбивая, еле вымолвить смогла: — А никто…

Только ведь хотела попенять, что мила ему из-за наваждения лунного, видно, придется позже сказать… да как бы и не забыть совсем…

— Молчишь-то чего? Сам ведь дознаюсь! Не обрадуются!

Дыхание перевела, отвечать ровно старалась:

— С подруженьками мы играли. Скоро вызволить придут, а меня уже нет. Вот удивятся!

— Заступаться вздумала. Ну-ну… Всех накажу, чтобы впредь неповадно было!

— Вот уж не надо! Шутки все это и глупости. А, скорее всего, ревнуют тебя ко мне. Как бы их славного Князюшку лесовичка пришлая к рукам не прибрала.

Годар носом о ее плечико потерся, смеясь:

— Поздно спохватились девки! Давно привязан к тебе. У самого сердца держишь, да нитка уж больно тонка. На золотую цепь посадить бы надо.

— Ты о чем это? Цепь какая-то… И зачем?

— А чтоб не потеряла ненароком!

Опустил взгляд ей на грудь, провел пальцами по шнурку, на котором висел желтоглазый «дракончик».

— Радсей небось подарил?

— С Радуней сменялась на медвежаток.

— А медвежаток тебе Бобыль Лесной преподнес?

И уже в голосе сталь звенит.

— Знаю, что Михей тебя в Гнездовье привел. Расспросил его в прошлый раз о тебе, выведал, как Бабка Болотная чуть тебя не сосватала за Медведя.

— Добрый Михей, не обидел меня. И так жалко его…

— Я вот гляжу, всех-то тебе жалко, всех горазда утешить! Обо мне еще не забудь!

— А тебе бы только ругаться! И не только тебе… Пойми же, я из Другого мира, здесь все странно для меня, непривычно, я ни ткать, ни шить не умею, ухвата в руках не держала никогда, воды коромыслом не носила, я корову боюсь… чуть- чуть. И козу. Даже очень. Ну, теперь ты смеешься! Не веришь мне…

— Верю, отчего же нет. Только не отпущу тебя, откуда бы ты ни явилась.

— А вдруг я русалка или какая-нибудь там еще…

— Душа светлая у тебя, а когда поешь, хочется на руки тебя взять, чтобы мне одному лишь пела, глаза в глаза.

— Захвалил… Ой, жарко от тебя, дышать не могу, пусти…

И не слышит ровно. Даже будто сильнее к себе прижал:

— Одного не возьму в толк. Если Радсея готова была братом назвать, зачем же ему невестой стала? Что за уговор у вас? Мне-то откройся…

— Да что тебе говорить! Все равно просьбу мою не исполнишь.

— А ты все о Долине скучаешь? Забудь! Это мне бы там побывать не мешало, поблагодарить за тебя… А ведь и не думал, что так скажу… Не просил, не звал. Будто с неба ко мне упала.

— Правда? И полетишь?

— Полечу. Только один, без тебя.

— А, ну-ка пусти! Сейчас же убери руки! Эгоист несчастный, нашел развлечение, как в сене валяться, так ничего, а как что-то для «ладушки» сделать — ни в какую… Слышишь, даже не трогай меня больше!

Леда рванулась было, да куда там. Обидно почти до слез, с кем бороться-то вздумала, может, и правда, сейчас заплакать? Так ведь настолько сердита, что и не получается, а Этот только другое плечо целует да шепчет ласково:

— Отпущу, куда же деваться, ты пока не моя. Немножко еще тебя подержать позволь, я же надышаться тобой не могу, а ты все сбежать норовишь… Ай, совсем не глянусь тебе, совсем-пресовсем?

И что же ответить? Правду было бы сказать лучше всего, да только в чем же она — девичья правда…

— Не знаю.

— И на том спасибо. Некуда нам спешить. Ты здесь уже, рядом со мной. Обо всем после потолкуем, привыкай пока.

Последние слова его Леде особенно жуткими показались. Холодными и неподъемными, как каменные валуны, даже с места не сдвинуть. Обреченностью от них веяло и железными засовами высоких теремов. Вздохнула и затихла на груди Князя. Самое время поплакать. Не бывать ей в родной стороне, не видеть родителей. А здесь на кого надеяться? К кому приклониться… А вроде и есть к кому.

Руки у Годара надежные, сильные, не о таких ли мама говорила когда-то. И стоит ли бежать — рваться прочь от этого мужчины? Может, напротив, попросить, чтобы еще крепче держал… Вспомнились невзначай слова одной из любимых песен Хелависы: «Удержи меня, на широку постель уложи меня! Приласкай меня, за водой одну не пускай меня, не пускай!»

Так, может, и впрямь…

— О чем призадумалась, радость моя? Оставь свою кручину, все перемелется. Слышишь, колокольчики звякают… Стадо, знать, уже гонят домой с соседнего выпаса, скоро хозяйки вечерние дела справят и вернутся на луг. Там веселье будет. Только не для всех. Кто твоими обидчиками верховодил, сознайся. Милана, поди? Глаза-то не прячь, догадаться о том не трудно. А если всех, кто на тебя шипит — прощать, так они вскоре и кусаться начнут.

— Пожалуйста, не надо ее ругать, она из-за Вадича своего разозлилась, не знала, что по твоей указке он меня провожал. И в сарае я сидела недолго, только какого-то хлевника боязно было, а так ничего. А потом я лестницу нашла…

Леда говорила Годару эти слова, приклонившись головой к его плечу, и сама себе не могла поверить. Недавно еще, кажется, мимо нее смотрел Князь, хмурился, все выговаривал за что-то, а теперь они рядышком сидят, воркуют прямо как голубки. Только лучше бы он в рубашке сейчас был, а не до пояса голый, неловко видеть его рисунок на смуглой груди, волнительно как-то. И этот странный жар, что исходит от тела Годара, передается и ей, заставляя смутно желать большего. Даже быть ближе. Всей душой и всей кожей чувствовать. Все себе разрешить.

Вот опять наклонился, будто поцеловать хочет. Нет, надо скорее вернуться к людям, а иначе… Как же потом-то все… Одно только и смогла произнести непослушными губами:

— Радсей мне жених. Не ладно так…

— Знаю и сам. Пойдем лучше к нашим.

Годар помог девушке спуститься с невысокой разворошенной скирды, а после долго еще со смехом отряхивал волосы и одежду Леды от приставших сухих листочков да стебельков. Все будто погладить старался, дольше задержать руки на ней. Леда уже и не знала, разобидеться или засмеяться в ответ, потом не удержалась, пару раз в отместку хлопнула его по холщовым штанам сбоку. Только Годар с собой-то так шутить не позволил, ладошку ее перехватил, сверкая глазами, притворно сердито качая головой:

— Ох, и разбаловалась! Тебе только волю дай, и не то натворишь… Ночь бы играл с тобой, да пока не время.

И его откровенные простые слова всколыхнули девичью душу до самого донышка. Стало быть, когда-то и на это время придет… Из небольшой кожаной сумы на длинном ремне, что валялась у стога, достал Князь рубашку да мягкие сапоги, оделся и подпоясался. Девушка догадалась, что в Змеином облике должен он носить одежду с собой, а как же иначе, все правильно.

— Пойдем уже. Руку дай. Как раз к первому костру доберемся.

Странные чувства томили девушку, пока шла рядом с высоким темноволосым мужчиной вдоль кромки леса к знакомым лугам у Гнездовья. Словно это с ней прежде уже случалось — так же сумерки надвигаются, опустилась тишина на поле и дрожит ладошка в уверенной жесткой руке. Ингала… Давнее лето. Только тогда была Леда моложе, наивней, доверчивее в разы, легко сердце открыла, многое позволила одному веселому нетерпеливому парню.

Сейчас же рядом с ней шел суровый с виду взрослый мужчина — Хозяин богатых земель, наделенный властью миловать и карать, много-много людей под его началом. Говорит резко, смотрит остро, хотя недавно совсем другим показался — нежным да ласковым. Не почудилось ли все? Вьяве ли было…

Бесшумно пронеслась впереди над тропой большая хищная птица. Загнут крючком клюв, прижаты к животу когтистые лапы. Кажется, даже кузнечики стихли в густой траве у леса, затаились.

— Лунь-полуночник мышковать полетел. Травой скошенной пахнет, столистником и душицей, вчера только убрали луга. Хорошо…

А Леда едва могла что-то ответить. И мысли одна чудней другой в голове крутились, а не была ли сном та — прежняя ее жизнь в большом городе, над которым проносятся в небесах самолеты, а по улицам мчатся автомобили? Может, только сейчас Леда проснулась и вот здесь-то как раз и сбудется ее судьба. И лес будто уже родной со всеми своими таинственными омутами, и поля и нивы, и даже этого мужчину не назвала бы чужим.

А если придется здесь навсегда остаться, то лишь о родителях будет печаль, а не о себе.

 

Глава 13. Ночь Больших Огней

В этот теплый августовский вечер темнота быстро укрывала землю. А вот Леда и спутник ее словно не торопились возвращаться к жилью. Кажется, шли бы и шли себе тихонечко рука об руку по едва приметной стежке, уже зарастающей по краям разнотравьем. Сминались под мягкими девичьими башмачками головки белого клевера, никли желтые цветики «гусиной лапки».

Разговоров больше не заводили, только порой встречались взглядами и Леда, словно враз задохнувшись, первая отводила глаза себе под ноги. Но вот обогнули путники березовую рощицу, вклинившуюся в старую поскотину, и впереди высветились огни. Пение девичье еще раньше услышали, а теперь, подойдя ближе можно было и павушками полюбоваться, что вокруг набольшого костра устроили хоровод. Леда даже голос Миланы различила, и здесь-то выше всех тон брала, только никакой обиды на красавицу не таила вовсе. Не заперли бы Леду в сарае, не оказалась бы на ветхой крыше, не унес бы ее Змей…

— Годар, а скажи… Ты нарочно ради меня над лугом хотел пролететь? Ты ведь спускаться и не думал?

— Нет, конечно! Хотя многие видали меня, попрятались по домишкам. Редко я показываюсь своим. Не привычны ко мне такому-то. Пуще боятся будут теперь. Зато ты довольна, как я погляжу. Не только узрела Крылатого, так еще и в небесах побывать смогла. Шустрая ты… Смелая… Другой такой нет.

— Зря хвалишь! Еле жива осталась от этого полета. Я и дома карусели не любила никогда, особенно на высоте, голова кружится. А ты меня вовсе как ястреб пташку поймал.

— А на крыше лучше сидеть? Я бы тебя сразу хватился, обыскали бы всю округу, подняли шум. Ух, я этим кикиморам покажу!

— Не надо, Годар! Праздник ведь у них, хоть завтра отругай!

— Праздник, говоришь? А они-то не подумали, что ты торжество пропустишь, хороводы, да песни, веселые игрища… Вот же дурные!

— Стой, Годар, стой! Погоди…

Да, где уж там — шагу прибавил, еле поспевала за ним, а потом и вовсе руку выпустил, так сразу же и отстала, притомилась от долгой ходьбы. Видела только, как расступилась небольшая толпа, завидев Годара, смолкли песни, поклонились люди до самой земли. Хозяин пришел, Заступник и Покровитель! Тот, кому Небеса подвластны сумеет договориться и с землей. Может, потому и плодородны эти края, изобильны речушки рыбой, леса дичью, целебными травами и прочим добром, будь то ягоды, грибы-губы или лыко податливое.

Невольная гордость закралась в сердце Леды при виде того, как встречают ее недавнего спасителя кряжистые осанистые мужи и заматеревшие уже женщины, что давно внуков нянчат. Уважают своего Князя, любят и… боятся. А ведь и строгим бывает Годар.

Леда к стайке ребятишек подошла, присела в их кружок, словно бы от любопытных взглядов укрылась. Даже не поднимала головы, слыша, как распоряжается Князь насчет ее обидчиц. Досада душу рвала, какова бы не была Милана, а ведь жалко стало, когда в голос запричитала девка, оправдываться начала. Повелел Князь Милане тотчас с луга уйти, прихватив с собой еще двух самых верных подруженек.

— Амбар будете до зари сторожить! Ничего, что пустой, плясать будет вольготней. А дедушка — полуночник вам на дуде сыграет! Не заскучаете…

Заревели девчонки в голос, запросили подмоги у знакомых парней, боязно одним-то ночевать в темном большом амбаре, да еще под крепким засовом, да без огня. Вадич вызвался вместе с ними стеречь, зря наговаривала на него Милана, не разлюбил невестушку вздорную, не бросил в печали. Годар позволил, хоть и виноваты, а пугать глупых девок амбарным духом не годится все же, с отроками, конечно, не так бы поступил.

А вот когда увели с луга вздорных девчонок, Леда и вздохнула свободнее. Без насмешечек и взглядов косых со стороны веселее жить. Отыскала в стайке ровесниц Радунечку, наплел ей кто-то, что Леда в деревню отправилась Теку проведать. Потому и не искала. Видно, то же и Радсею сказали и даже Арлете. У девушки невольно по коже холодок пробежал, если бы Годар не заметил ее на крыше, может, и не хватились бы до обеда. Оторопь берет, как представишь, что ночь в сарае среди выгона провести бы могла. Обошлось…

Вновь закружились хороводы, взвились песни, шутки и смех у костров. Народ постарше отдельно располагался на домотканых ковришках или рогожах, любовались тем, как молодежь резвится, приглядывали за дочерьми, своими да заодно и соседкиными. Кто одет краше, у чей «лебедушки» длиннее коса, к кому парни больше липнут. Сами-то ребята сперва кучковались поодаль, а после затеяли игру, едва ли не в догонялки с девицам, разомкнули хоровод, выбрали себе каждый по паре, стали с подругами через особый костер прыгать с разбегу.

Жарко горели ольховые дрова, свежие, желтовато — охристые на спиле, даже тонкий аромат чувствовался вблизи, а может, то нарочно плеснули на камешки в центре костра густой травяной взвар. Мастерица была Арлета на такие придумки. Это Леда еще с бани помнила. В последний раз все вместе мыться ходили. Приняла Змеица братову невестушку, сама веничком охаживала — березовым или липовым. А среди веточек дерева еще и травы лечебные прятались: пижма, мята, кипрей. Ароматный парок и с печи — каменки подымался. После такой бани всю ночь Леда крепко спала, а наутро летала как на крылышках. Тело легкое делалось, кожа гладенькая и розовая, как у младенца. Волосы, щедро выполасканные в крапивном настое, будто пуще загустели, мягче стали, шелковистее на ощупь.

Так и сама не заметишь, как расцветешь, то-то Змей глаз отвести не может. Сам стоит среди мужчин, успел ножнами препоясаться, еще кой-чего из одежды сменил, волосы заплел в небрежную косу. Уж не раз замечала Леда на себе его пристальный взгляд. Издали следил Годар за «лунной дочерью», кабы кто не обидел опять, не огорчил желанную. А вот Радсей веселился вовсю, видать вдоволь хлебнул пива на хмеле. Девиц пригожих за руки хватал, кружил в танце, в центре нового хоровода встал с завязанными глазами, угадывал, кто к нему прикоснется и поцелуем брал за верный ответ.

Потом по настойчивым девичьим просьбам стал Радсей на своей свирели играть. Сначала задорно, да радостно, а потом мелодия грустной пошла, растревожила… Заслушалась Леда нежный мотив, невольно припомнила стихи Леси Украинки из поэмы «Лесная песня», в детстве когда-то еще мама читала старенькую книжку:

— «Сладко он играет, душу рает, Грудь мне белую терзает, Сердце вынимает…»

В этой поэме русалка Мавка полюбила простого парня Лукаша. Тот привел русалку в свой дом, невестой назвать хотел, да мать выбор сына не одобрила, и пришлось молодым расстаться. Что долго говорить — предал Лукаш свою Мавку, вздумал к другой девице свататься. А за это лесные духи отняли у него способность играть на свирели. Но любящая Мавка ценой жизни своей вернула Лукашу его талант. Печальная сказка получилась. Не надо Радсею ее рассказывать…

Счастлив сейчас Радсей, пусть забавляется с шустрыми молодушками. Леда за Милого только рада была, ничуть не корила, да и по правде сказать, брат он для нее, а никакой не жених. Про то, верно, даже Арлета смекнула. Сидела в женском кругу довольная, раскрасневшаяся, благосклонно поводила вокруг царственным взором. Все хорошо, пиво удалось и настоялся квас, поднялись нынче хлеба в печи и все вышли ладно, ни один не опал после. Праздник свершили на славу, остается осенью богатый урожай собрать, доверху заполнить закрома пшеницей да рожью.

Но только вдруг загорелись темные очи Арлеты нешуточным гневом, аж на ноги поднялась, уперла руки в бока. Со стороны леса приковылял к кострам высокий, здоровенный мужчина с деревяшкой вместо ноги. Правду сказать, первой-то заприметила его Радуня. Опасливо оглянулась на мать и затрепетала, как молодая осинка, подойти — не подойти. Ухватилась за Леду, выручай, мол, старшая подруженька, на тебя одна надежда.

А Леде как поступить? Растерянно поискала взглядом Годара. Эх, занят Князь! Беседует с пожилым крестьянином, видать, кто-то старшой из деревни, может, и местный староста. Отвлекать негоже, да и не дети малые, сами решать должны. Радсей, тот и вовсе забыл невестушку, усадил чужих девиц по одной себе на каждое колено, играет на свирели затейливую мелодию, забавляя раскрасневшихся красавиц. Словно чует пылкое сердце, последние на земле гулянья, последние радости. А может и хмель голову вскружил, дело молодое.

Оценила Леда напряженную ситуацию и сама пошла встречать Медведя, словно старого Друга. И даже в сумраке внимание обратила — гривищу свою буйную мужчина подстриг — подравнял, щетину колючую убрал с лица. И одет был Михей в нарядную красную рубаху, пояс хитроплетеный с шелковыми кисточками. Сразу видно, готовился человек, приятнее казаться хотел. И ясно же для кого.

Вон, выглядывает из-за худеньких плеч подружек ясноглазая племянница Змеева, сторожится материного гнева. Молчит Арлета, ибо хорошо обычаи знает, не годится гостя, подошедшего к Заповедному костру, сразу собачим брехом встречать. Пусть присядет человек, обогреется, глядишь, и сам после с миром уйдет. Ярок нынче огонь, великую силу имеет против всякого зла. Арлета на своей земле хозяйка, ей ли лесных ходоков страшиться. Лишь бы к доченьке соваться не смел!

Так, Михей и сам все, кажется, понимал. Подсел на бревно к костру, отложив в сторону свою батожину. Тут к нему Леда и подошла, разломила пополам большой пирожок с творогом, предложила половинку.

— Ну, здоров будь, Михей Потапыч!

Угощенье принял с поклоном, только рыкнул слегка, глядючи исподлобья:

— Сказано тебе было, по батюшке только в крайнем случае зови!

— Хорошо, хорошо! «Можно, подумать, не знаем мы твоего батюшку…»

Легко было у девушки на душе, вместе с Радуней с получасу назад пригубила она смородиновой настойки, что сама Арлета готовила. Всего-то по глоточку каждой досталась, уж больно строга нынче Хозяйка, а все равно греет душу с непривычки удивительный привкус недозрелого винца, дикими травами оно пахнет, высохшей на солнце корой, молодым березняком и сонными овражками, на дне которых, вдоль ручья, разрослись смородиновые кусты.

— Как она тут? Хоть ряденько меня вспоминает?

Леда пару раз ресницами хлопнула, улыбнулась лукаво:

— Дел полно, может, и запамятовала уже давно…

Медведь голову опустил, и Леда немедля сжалилась:

— Помнит, помнит, не забыла! Еще и заботушка ее берет, как ты там один, не пристала ли какая хвороба. Или напротив, не оженился ли часом? При твоей-то знающей матушке это успеть недолго.

— Брось шутки шутить! Никто мне теперича не нужен! Ее буду ждать.

Леда вздохнула сочувственно, погладила по крашеному льну, что на крутом плече натянулся туго, в самое ухо шепнула:

— А ежели не отдадут?

— Умыкну! Сама бы того желала. Одна мне теперь радость в жизни и осталась, без нее света белого не вижу. Синицы в ветвях щебечут, а мне смех ее звонкий чудится, косуля мелькнет в кустах, а мне платочек белый мерещится.

Леда даже слов на то не нашла, лишь приподняла изумленно брови и руками всплеснула:

«Надо же, какие медвежьи страсти!»

Рядом на бревно тяжело опустился Годар, с прищуром на гостя глянул:

— Что ж ты, мил человек, хлеб наш в руках крошишь, али не хорош?

— Благодарствую за угощение! Рад ваши празднества разделить по чести.

Хоть кусок в горло не лез, но Князя Михей уважил, проглотил половинку пирога и запил из баклажки, что подал ему Годар. И потеплел взгляд Змея, усмехнулся уже по-доброму, даже пошутил:

— Осталось тебе только через костер с нашей девкой прыгнуть, вовсе приживешься здесь.

— Прыгнул бы и не осрамился, да вот беда, деревяшку свою боюсь опалить. Новую потом строгай… Однако пришел я к тебе Князь не для праздной беседы, а хочу с тобой повести разговор серьезный.

— Это о чем еще?

Михей тут Леду тихонько тронул плечом:

— Шла бы ты, девонька, ко своим подружкам, больно вы все девки болтать горазды. Леда закусила губу, ладошки молитвенно на груди сложила:

— Ты ж меня знаешь, Михей! Сохраню все секреты свято. Я же за тебя!

Годар ровно озлился на ее слова, даже прикрикнул строго:

— Сказано тебе, ступай! Взяла волю… Мало тебя, видно, дома вожжами учили!

— У меня папенька добрый был, и матушка завсегда жалела! А уж женишок-то до чего ласковый попался, нарадоваться не могу… Соскучилась я по милому, пойду — прогоню от него девчонок, сама на коленки сяду, пускай ладе своей играет. Перед тем как целовать!

Пропела этак притворно сладенько, махнула сарафанчиком перед Князем и убежала прочь. Ой, сердчишко заячье, так и стучит, так и бьется в груди. Это же только подумать, кого принялась дразнить! Как только осмелилась-то… А теперь даже оглянуться страшно, а ну, как осерчает совсем, да вместе с дурехами непутевыми сошлет в амбар. Нет, не сошлет… И не то бы еще, верно, простил Годар за один ее игривый взгляд, за бойкую улыбку. Не сошлет. Уж больно дорога и нужна самому как воздух. Как вечное небо…

Кругом гомон и смех, то понесутся, то смолкнут песни, а Михей будто бы никого не слышал, потупился в землю, зубы до хруста стиснул. Исхудал Медведь за эти дни, обострились скулы, запали веки… Годар по началу увещевал мирно:

— Ребенок она супротив тебя, добром прошу, не лезь! Ссориться с тобой не желаю, а и зятем не вижу, не обессудь.

— И старше меня юниц в жены берут, так ведь я-то ради нее не спешу, обожду, сколько повелишь. Только не обещай другому — одно прошу!

— Ой, неймется тебе, чую, добром не хочешь остыть, придется тебя остужать иначе…

— А попробуй!

— И на Матушку твою мудреную управу найду, если вздумаешь ею стращать. Сказано тебе, девка мала еще что-то сама понимать, ума не нажила еще своего, так родичей должна слушаться. Я ей заместо отца, мне и ответ держать за нее перед предками.

— Я-то для тебя всем плох вышел, так понимать? А ведь, злата-серебра и у меня кошели найдутся, и дом к первым морозам я завершу, на крышу «коня» поставлю. Не в чаще лесной худая сторожка, а на светлой поляне расписной терем, где рядом ручьи звенят, душу тешат. Дозволь видеть Радуню, пусть сама скажет в лицо, что не мил. Тогда отстану. Тогда мне дорога одна…

Годар только досадливо морщился, поглаживая колено, не хотелось ругаться совсем:

— Другую сыщи. Девчонка смешливая, вертлявая, сегодня ты люб ей, а завтра она плакать будет.

— Зачем ты ее срамишь? Не ладно так! А и сам ты удал, как я погляжу! Даром времени не теряешь — братову невесту заранее обхаживаешь. Диву я дался, как вы сейчас возле леса рука об руку шли, не всю еще солому из волос-то вынул? Хорошо, небось, повалялись, знатно…

— Ах, же ты колченогий колдун! Да я тебя…

Оба в раз поднялись с бревна, только Годар ловчее. И откуда только взялась Радуня, белой пташкой на грудь Медведю упала, обхватила руками шею.

— Дядька, не смей! Недам обижать, недам!

И в слезы. Михей ее осторожно обнял одной рукой, второй по русой головушке погладил, сам часто моргал глазами:

— Полно, соловушка, моя, полно, не плачь!

— С тобой уйти хочу, забери! Не любо мне с ними жить. Только ругают.

— Маленькая моя, обождем с годик, а не передумаешь, приду за тобой. Хоть рать поставят передо мной, хоть насыплют каменную гору, все равно приду. А будут добры Боги, так и на двух ногах. Подсказала мне Матушка как здоровым стать, есть у меня задумка. Сюда пришел только Князя просить, чтобы не сулил тебя пока другому. Дай мне время, Змей, схожу в Мертвую деревню, попытаю счастья, авось повезет, наберу водицы из потаенных ключей, лучше прежнего стану.

— Люди оттуда не возвращаются, сам знаешь!

Годар бледен стоял, руки сцепил за спиной у пояса, так и хотелось племянницу бесстыжую от Медведя оторвать да матери под ноги кинуть, вон уже бежит Арлета, подобрала подол.

— Так то люди… А вот я вернусь! Обещай, что неволить за Другого не станешь!

— Обещаю.

— И пред мамкой ее заступись, чую, попадет ладушке за меня. Ну, ступай, ступай, соловушка, свидимся еще, я знаю. Ты мне дороже всего на земле, краше солнышка, слаще лесной ягодки. Ради тебя живу, всегда о том помни, себя береги.

Арлета рядом с Годаром встала, дыхание переводила тяжело, а уж как молнии метала взглядом, готова была на месте Медведя сжечь. Да только вот не пришлось.

Из главного костра, что стоял в центре скошенного луга, вдруг метнулась высоко в небо огненная струя. Ахнул народ, откатился назад и застыл в смятении. Допрежь не бывало такого, что за чудо! К добру ли сей знак? Годар ухватил Радуню за руку, потянул за собой и Арлету.

— Уведите дальше детей! Быстрей ступайте, после обиды вспомянете, не до того.

Теперь костер окружили мужчины, однако, никто не хотел подойти к огненному столбу, что, казалось, упирался в темный небесный свод. Князь и Леду в толпе испуганных девчонок отыскал, одними глазами велел прочь уйти. Сам же вышел вперед, а за плечом тотчас встал Радсей, словно звали его. Только вдруг, неистово рассыпая искры, обрушилось пламя на землю, расступилось и теперь плясало невысоко на мерцающих угольках. А на месте догорающих поленьев показалась рыжеволосая Дева в златотканых царских одеждах. Легко перешагнула неглубокий земляной ров, ограждавший костер и остановилась перед Братьями.

Лицо ее словно сияло, яркие губы улыбались восхищенно, а очи лучистые были обращены на Радсея:

— Заждалась уж я тебя, Суженый, мочи нет, день ото дня таю. А сегодня заслышала твою дудочку и веселый смех, вовсе затосковала. Отпросилась у Батюшки тебя навестить, а увидела твою красоту, и расстаться не хватит сил. Пойдем со мной, Любимый, все готово давно, столы накрыты, постели разобраны. Тебя лишь со мной нет, некого мне ласкать — лелеять, к белой груди прижимать, целовать в сахарные уста. Изнылась я по тебе, Радсей, изболелась, уж не рада каменьям самоцветным, не рада золотой руде и каменному зеленому шелку. Руку дай, все богатства свои подарю-открою… Ступай же за мной! Не бойся!

И очарованный ее речами напевными, Радсей направился было к огненному кольцу, но Годар придержал за плечо брата. Собой заслонил. А потом обратился к Огненной Деве:

— Срок его на земле еще не весь вышел. Разве не может Владыка Подземный еще обождать малость?

Улыбнулась Красавица, покачала головой, развела унизанные перстнями пальцы:

— Так пусть Расей сам решит! Что проку ему на земле одному тосковать, не лучше ли уже взять меня и самому среди нас равным стать. Приди же ко мне, Возлюбленный! Горячи у меня поцелуи, нежны мои объятия, все печали забудешь, когда на моей перине уснешь. Поверь…

Едва не бросился вперед Младший, будто себя не помня. Сама Прекрасноликая зовет, манит душу, терзает сердце, обещает любовь. Да Годар стеной стоит между ними, вновь молвит упрямо:

— Дозволь хоть в дорогу брата снарядить, как положено. Не с нищей сумой войдет он в Подземный Чертог, а приплывет на богатой ладье с ценными дарами.

Тут и Красавица показал свой гордый нрав, ножкой топнула, вызвав прямо из-под земли язычок огня. Да, видно, ей-то огонь был заместо родни…

— И дня не желаю ждать. С собой заберу! Сейчас! За своим пришла!

— А я говорю — дай нам проводить его достойно! Опеть и оплакать, слезами ноги омыть, угостить кутьей на своих поминках. Кому еще выпадает такая честь, за свой упокой первый блинок отведать? Не лишай нас печали проститься с родичем. Помним уговор предков — ваш Радсей! Но и ты не нарушь право святое, должны мы как подобает человека в Нижний мир проводить.

Угрюмо свела длинные черные брови Красавица, не сводила с Радсея голодных глаз, однако изволила уступить. Махнула узкой ладонью, бросила Годару тонкий расшитый платок с плеча:

— Быть же по-твоему, Змей! Завтра до заката голову его этим платком накроешь, и для вас он уснет навеки. А я его встречу… Скоро, скоро уже! Не томись, Желанный мой, скоро свидимся! Ну, а ежели обмануть задумал, Змей, сожгу все ваши поля в округе, ничего не пощажу! Ох, тебе ли не знать, Крылатый, как любит огонь высохшую травяную плоть, как трещат на ветру хрупкие ржаные колосья…

Рассмеялась горько, словно с надрывом, хлопнула в ладоши и шагнула назад, в костер. Вновь поднялось, взвилось вверх ржавое пламя, облизало женскую фигурку со всех сторон, укрыло от глаз, словно и не было здесь Подземной Девы, словно не звучало ее угроз поселянам.

Недолго висела над лугом зловещая вязкая тишина, а потом заголосили женщины, зарыдала Арлета, прижав к себе Радунечку. Леда потерянная стояла, не знала, как поступить лучше, хочет ли ее утешений Радсей, нужна ли ему сейчас… Видела только, как обнял Годар младшего брата, и долго так держались они друг за друга среди расступившихся мрачных мужчин.

Один за другим сами по себе гасли костры, заволокло поляну синеватым дымом. Потянулись люди обратно к жилью, тихо переговариваясь меж собой о случившемся ныне. Смолкли стоны и причитания. Для живописного горя тоже надо набраться сил. Завтра проводы Молодого Князя в Подземные покои. Завтра по живому поминки. А сейчас каждой душе покой.

Вместе со всеми понуро брела ко Гнездовью и Леда. Даже с Михеем повидаться не удалось напоследок, в лес, наверно, вернулся Медведь, свое горе мыкать. Теперь вовсе будет грустна Радунюшка, как-то завтра еще матушка похвалит, да и вспомнит ли посреди новых забот. А, уж эта-то Огненная Королевиша, какова? Нет, больше Леда ничему здесь не удивится, всего насмотрелось впрок, всяких диковинок. Только даже раздумывать не осталось сил, до подушки бы добраться, голову приклонить и провалиться в тяжелый сон. Так оно и случилось во благо измученной девушке.

А вот удалось ли братьям очи сомкнуть, то лишь сестрице их ведомо, всю ночь просидели втроем потомки Горыни, не зажигая лучин, не затеплив печей. Больше всех говорила Арлета, словно саму себя успокаивала, мол не такое уж худое житье у Подземного Царя, вот и Дочь — писаная красавица и по всему видать, что любить будет жарко. Горда только больно, норовиста, как необъезженная кобылица, так Радсей зато сам тих, да кроток, а ласка и доброта порой верх берет и над самым жестоким сердцем. Только часто ли так бывает…

С первыми петухами загремели в кухне чугуны, зазмеились в очаге язычки пламя, жадно охватив сухие березовые поленья. Хозяйка сама будет следить за тем, как готовят овсяный кисель и кутью. Сама поставит опару на постные блины, своей рукой разведет медовую сыту, а после велит разлить сладкую воду в жбаны и баклажки. Так минует день, а уж новую ночь проведет Радсей уже в Подземных покоях.

 

Глава 14. Проводы. Путь зерна

Леда проснулась поздно, хотя еще с вечера просила сенную девчонку разбудить ее на заре. Позабыла, что ли… Или старший кто приказал не тревожить. Едва выглянула в оконце, как увидала на середине двора дубовую ладью, что сам Радсей недавно еще украшал резьбой и расписывал позолотой. А сейчас на дно ладьи пожилые женщины бережно укладывали сухие березовые листья из веников да очески льна. Путь хоть и не дальний, а лежать будет мягко.

Леда спустилась вниз и, даже не расспрашивая, из тихих разговор слуг меж собой поняла, что Радсея скоро поведут в баню.

«А мне что делать? Как положено себя вести мнимой невесте? То-то вся дворня недобро косится, нечего сказать — хороша… Уснула вчера у себя, а, наверно, должна была рядом с женихом провести последнюю ночь. Ну, что же Арлета не подсказала, Радунечка не шепнула словцо, что же они меня бросили-то все, будто я им чужая совсем! А ведь так и есть — пришлая, чужая, порядков не знаю, ничего здесь не умею. Надумала себе невесть что! Князю понравилась на время, за ради лунного колдовства. Все эти привороты-присушки, может быть, на короткий срок, особенно над Князьями. Правда, какая же я глупая. Только ради Младшего меня здесь и привечали, а не будет его, что тогда меня ждет…»

От этих горьких раздумий слезы у Леды сами собой потекли, едва успевала утираться рукавом, зато на лицах служанок сразу же одобрение появилось: «Не такая уж невестушка и бесчувственная, жалеет милого друга, повыть бы еще не мешало в голос, да, кажись, рано, проводины не начались, может и сподобится еще, уразумеет, как оно должно-то быть по добру».

Девушка их слова услыхала, так и вовсе стыдно стало, вроде бы о женихе слезы льет, привыкла к славному парню, привязалась уже, а получается, что больше-то горюет сейчас за себя. Совсем как в старом причете, который Леда записала в деревне, собирая материал для курсовой работы:

— «Как мы одни-то теперь… На кого же оставил сирых… Пропадем без тебя, родненький…»

О ту пору Арлета сама намыла брата в жарко истопленной еще поутру баньке, подала белую льняную рубаху с завязочками у ворота. Есть старая примета, что родичи мыть усопшего не должны, как и шить для него одежду, но Радсей ведь живым сойдет в Царство теней, сам передаст для Владыки дары Светлого мира.

Свиделась Леда с женихом только перед прощальным обедом, когда Арлета сама приказала девушке подойти к брату, влажные волосы его расчесать, приголубить напоследок. В горнице остались одни женщины, и потихоньку выведала Леда, что Годар с прочими мужами ушел позаботиться о последнем жилище Младшего.

И не повернется язык ту хоромину могилой назвать, потому как растворится земля и примет в свои холодные объятия золотой челн с крепко уснувшим Молодым Князем. Давно знал свою долю Радсей и встречал ее спокойно, уверенно, а может, уже уплывал мечтами на ложе Рыжекудрой Красавицы, как знать, что за думы были сейчас в его русой голове.

Молчал Радсей, видно, уже давно со всеми простился, равнодушно принимал сочувственные взгляды и вздохи Леды, не одаривал подругу улыбкой. Потухли голубые очи, словно и впрямь уже различали незримые пути, неизвестные простым людям, твердо стоящим еще на земле. Тонка грань между Тьмой и Светом, близки Миры Живых и Ушедших. Радсей на распутье сейчас посреди двух дорог. Только шаг сделать осталось, один лишь шаг.

Все прощальное застолье просидела Леда рядом с Радсеем, как заведенная кукла, даже прежде и представить не могла, как это будет ей тяжело. Никого в своей жизни не приходилось Михайловой самой осознанно провожать, слишком мала была, когда покинули этот мир обе бабушки и единственный дед, которого еще крохой застала. Новые чувства поднялись-восстали из самых темных закоулков души, словно заглянула Леда за край, вдруг узнав цену каждого прожитого дня, каждого солнечного утра, каждого доброго слова. Эхом отдавались в памяти чьи-то давно забытые речи:

— «Гости мы здесь, непрочно все, не навсегда. Ушедших раньше тебя не забывай, может, встретят еще. Живи и помни…»

За столом ели медленно, будто нарочно тянули время, и все молчком, если бы не протяжные песни из соседних палат, вовсе жутко было бы, морозец по коже полз. Годар сидел супротив брата и Леды, но мимо глядел, и на него самого девушка не смела поднять глаз. Место хозяина дома на сей раз пустовало, словно оставленное для незримого Духа, что поможет перейти Живому за последнюю черту. Верно, для того же незримого Провожатого поставлены были на столе серебряная братина с чеканным узором, стопка блинов да миска пшеничной кутьи.

Вот поднялся Годар, первым отпил из широкого сосуда медовой воды, после передал Радсею и пошла по кругу тяжелая чаша, чтобы вернуться на прежнее место почти пустой.

— Легкой дороги тебе, брат, и сладкой жизни на новом месте. Нас не забудь, а уж мы тебя обещаем помнить.

Склонил голову Радсей и тихо шепнул Старшему:

— Медлишь напрасно, давно я готов. Доставай же Царевин плат, заждалась меня Златоволосая, негоже ее дальше томить. Пусть простит меня небо, пусть простит лес и поле, если в чем-то я виноват, также перед людьми винюсь, сам ни на кого не держу зла. Ухожу с миром. Прощайте!

Леда смотреть не смогла, отвернулась к Радуне, сжала ее ледяные ладони, привлекла к себе. Обнялись девушки и затихли. В торжественном молчании вынесли мужчины тело Радсея из терема, положили в подготовленную ладью, белым пологом накрыли поверх платка Огненной Девы. Тут и понесся плач, будто сама природа стонала о веселом, улыбчивом парне, что раньше всех сроков покидает Мир Светлых Богов, опускаясь в Чертоги Тьмы, откуда, кажется, нет возврата. А если и есть… Никто не вернется прежним.

Словно слепая от слез, под руку со взрослой малознакомой женщиной шла Леда за ладьей, которая плыла над землей, плавно покачиваясь на плечах дюжих воинов. Сам Радсей ни в одном походе не был, ни разу чужой крови не проливал, однако же, у высокого носа челна одним из первых шел сам Годар, воздавая любимому брату высокие почести.

Смутно видела Леда, как опустили золотую ладью в глубокую яму, как Арлета сама вниз сошла по особым ступенькам, тщательно выбитым в земле, как поправляла на спящем родиче покрывало, поудобнее укладывала близ ладоней новую дудочку и кленовые гусли. Будет чем потешить Радсею привередливую женушку в Нижнем Мире. Вдруг да разжалобить ее удастся, позволит весточку сюда передать. Бывало и такое в Дарилане.

После сорочин и даже на седьмой год после истинных похорон могла постучаться ночью в слюдяное оконце дома чья-то высохшая рука, мог попроситься на постой изможденный путник. Если примут его хозяева ласково, то и откроется, откуда явился, покажет одну из вещиц, что вместе с усопшим закопали, а на словах передаст и наказы родственника — жалобу или предостережение. И уж горе тому, кто не исполнит волю, ради которой Гонец приходил… И такое бывало.

Спустился в землянку к брату и Годар, положил в изножье челна оружие: ножи, лук и стрелы, меч — все новенькое, богато украшенное, словно игрушечное. А потом разжал ладонь и расправил на груди Радсея амулет на длинной золотой цепочке — желтоглазого «дракончика»:

— Береги.

Брату ли напутствие дал или же древнему символу Змеиного рода, Леда так и не поняла. А за ее спиной уже шелестел обвинительный шепоток:

— Ишь ты, ведь как каменная стоит, даже не припадет на колени, ма-ало любила, знать, баловство одно! Да с нее-то с русалки всякая беда, как с утки вода, холодное сердце! Ни одного плача не знает, лешачиха окаянная. Только позорит Князюшку, даже проводить-то не может по чести.

А потом Леда увидела, как расцвели на бледных щеках Годара пятна гнева:

— Уймитесь! Не видите — не в себе девица! Еле жива стоит, слово не может молвить.

— Могу… — дрожащим голосом ответила Леда. — Я могу сейчас говорить. И скажу. Перевела дыхание, до боли впилась ногтями в ладонь, продолжая:

— Радсей очень песни мои слушать любил, так я спою для него. Должен услышать.

Слезы крепко застили глаза, голос срывался, но Леда уверенно подошла к самому краю землянки и приготовилась спускаться. Тяжелая рука легла не плечо:

— Тебе нельзя туда. Здесь оплакивать будешь.

— Хорошо.

Ох, не знала Леда, смогла бы допеть эту песнь до конца, если бы Змей не стоял рядом, но спиной чувствовала его живое тепло, набиралась сил и пела дальше:

Далеко по реке уходила ладья, За тобою ветер мою песню нес; Я ждала-ждала, проглядела очи я, Но покрылся льдом да широкий плес. Только белый снег — стал весь белый свет, Не разлиться льду да живой водой; Говорил мне друг, говорил сосед: Аль забыл тебя ясный сокол твой… Догорает лучина, сгорит дотла, Лишь метель прядет мое веретено, И сама уже, точно снег, бела, Но я буду ждать тебя все равно;

В том, Другом мире Леда всегда избегала «Зиму» Хелависы, очень уж грустная, жалостная песня — причитание, хотя прослушав ее пару раз, девушка запомнила наизусть слова. А вот где и пригодилась, понадобилась… Все бывает в этой жизни не зря.

Собрала последние силы, качнулась вперед, еще раз посмотреть на погребальную ладью и не смогла сдержать крик — расступалась земля, медленно заглатывая в себя точеную лодочку, а вместе с ней и данника, давным — давно обещанного Подземному Господину. Вот так слово Отцов порою по безвинны детям бьет. Великую мощь слово имеет, особенно прошедшее через века, через поколения. До самой малой веточки дотянутся корни, напомнят о себе враз… И не всегда же добром.

У Леды помутилось перед глазами, свет померк в очах, вот она — рядом совсем бездна голодная, кого после сожрет, кого нового приглядела? А за краем-то, что… Годар подхватил девушку на руки, молча понес назад, в сторону дома. Главное он совершил, женщины остальное доплачут. Надобно теперь свою ладу утешить:

— Не горюй шибко, светлая моя голубушка! Зерно тоже ведь во сыру землю осенью ложится, чтобы зиму перетерпеть и подняться весной, зацвести, да в новом колосе вызреть. Умирает зерно во мраке и холоде, но пускает росток. Может, в этом и для нас мудрость есть? Не умираем совсем, но становимся другими, в ином обличье живем, сами того не ведая.

— Страшножить, зная о смерти…

— Так ведь тогда и смерти-то нет, заюшка моя.

— Почему… заюшка?

Я же с тобой навсегда.

— Потому что дрожишь и всего боишься. Напрасно… — А… потом?

— Захотим, и потом вместе будем.

— Обещаешь мне?

— Только верить надо. Тогда все исполнится.

— Хорошо…

 

Глава 15. Змеева невеста

Через неделю после проводов Младшего в Гнездовье появилась Тека. Вошла на княжеский двор и присела на бревнышке, супротив крыльца, не решаясь ступить на порожек. Сидела недолго, чернавки востроглазые заметили, побежали сказывать хозяйке, но Леда оказалась проворнее, встретила первой. Да только быстро погасла ее приветливая улыбка, женщина перед ней сидела с осунувшимся лицом, воспаленными глазами. Изрядно исхудала и почернела Тека на новом-то месте. При виде того, как хорошая знакомая изменилась, Леда возмущения сдержать не могла:

— Это сожитель твой тебя обижает? Наверно, работой замучил и всем корит. Вот же паразит какой! Ты к нам пожаловаться пришла, верно? Ох, ему Годар и устроит…

— Нет, нет, хороший Устин, добр со мной, лучше и не желаю. Другая у нас беда, такая, что и сказать страшно. Ко всем местным знахарям обращались, к Лесной Бабушке — ведунье ходили, толку нет. Одно средство остается, только просить боязно.

От горького плача Теки у девушки сердце зашлось, да что же опять за несчастье, али кто заболел? Показалась на крыльце Арлета, и на ее висках изрядно прибавилось ниточек серебристых. Всю седмицу ходила грозовой тучей, даже Радуня пряталась от материных глаз, втихаря лила слезы о дядюшке, пробираясь тайком к Леде в светелку. Там вдвоем и горевали.

Годар тоже будто закрылся на семь замков, после Прощального дня едва парой слов перемолвился со своей «заюшкой». И о нем Леда грустила, едва себе в том признаваясь, незримо тянулась душой, но при том боялась перед людьми показать, что скучает по Старшему брату ушедшего жениха. И так каждая собака готова облаять, все Гнездовье исподволь примечало, как покинутая невестушка себя блюдет, полны ли кувшины серебряные горючими слезами, подурнела ли от тоски по милому. Эти дни Леда старалась на люди и не выходить, в комнатке своей больше сидела, только с Радунечкой и беседы вела. А теперь вот что-то стряслось у Теки. Надо помочь.

— Говори! — коротко приказала Арлета и женщина вскинула на нее умоляющие глаза:

— При всех не могу, Князя бы мне надо видеть, пусть он решит.

Леда голову опустила, задумалась — облачко набежало, призакрыло ясное солнышко, вороным крылом опустилась на двор черная тень. Прочь рванулась девичья душа, само бросилось вслед и тело. Леда опрометью выбежала со двора, пряча слезы. Странные, незнакомые чувства раздирали сердце. Боль и обида, колючая ревность, словно острые шпоры горячему скакуну заставляли куда-то нестись, не разбирая дороги.

Ножки резвые сами привели на небольшую насыпь, что покрывала усыпальницу Радсея на высоком бугре за полями. Там и упала девушка на подсохшую буроватую землю, не сдержала рыданий. А ведь за всю неделю так не могла выплакаться, не тонкими ручейками теперь катилась с очей соленая влага, а бурным речным потоком неслась. И все, кажется, понимала умом, чай не дитя малое, а не могла пересилить этой новой боли никак.

— Полно, полно так убиваться-то! Ему хуже будет, почует нашу тоску и сам занеможет пуще. Не тревожь брата, оставь.

Леда всхлипывать продолжала, когда Годар поднял ее с земли, принялся отряхивать рубашку, поправлять растрепавшиеся волосы.

— Не годится крышу последней хоромины слезами мочить, им это тяжело бывает, во сне после явится и пристыдит. Напугаешься еще у меня. Ну, что такое? Пройдет, все пройдет…

Леда как могла отводила руки мужчины, отворачивала зареванное лицо, только вымолвила с дрожью в голосе:

— Тека там пришла. К тебе…

— Так не с того ли ты плачешь, ладушка?

— Плохая я. Очень плохая! Не могу ее видеть теперь, хоть и никакой ее вины, а потому что ты с ней был. И тебя не могу видеть. Оставьте меня все, я уйду от вас… Не знаю, куда, все равно. К бабке — колдунье в лес, она меня выучить обещала. Тоже буду потом лечить людей. Одна буду жить, и никто мне не нужен. Легче так-то… наверно, легче.

Спиной села к нему, судорожно вздыхая, подставив ветерку мокрое лицо. Просветлело над холмом небо, разошлись облачка, «а, может, и правда, вернуться в лес, откуда явилась?» Впервые за последние дни снизошел покой, будто правильный путь отыскала, верное решение приняла. Да только раздался позади холодный насмешливый голос:

— В лес она сбежать собралась! И правда, чудная. Как будто я тебя отпущу! Пройдет положенный срок печали, а в месяц ревун станешь мне женой.

— Люди-то что скажут?

— Худой молви мне страшится не надобно, мой народ меня всяко одобрит. Иное и представить нельзя! Да и то сказать, самое верное дело холостому мужчине взять за себя невесту ушедшего родича.

— Шутишь верно, я Радсею только на словах невестой была, это ведь не всерьез!

— Зато у нас с тобой все всерьез будет!

Леда глянула из-за плеча, еще стыдясь показаться с припухшим после рыданий лицом: — Ты же вовсе не хотел жениться, что так быстро переменился?

Молчал Годар, растирая между ладоней буроватый комочек глины. А потом тихо ответил:

— По-честному хочу жить с тобой. Мужем тебе хочу быть, а не только гостем ночным. Деток хочу…

— Молчал бы ты лучше про деток! — встрепенулась Леда, — а если одни мальчишки пойдут, тогда что? Да, я сама лучше в землю лягу, чем отдам свою кровь и плоть каким-то несгораемым рыжим девкам!

— Хочешь сказать, что я брата отдал?

— А то как же?

Годар Леду развернул к себе, ухватил за плечи:

— Сильнее меня Подземный, не сладить с ним, понимаешь? Как я могу вековые уставы сломать, клятву Горыни нарушить? Не только себя погублю, а и всю Долину Змеиную, деревеньки и маленькие городки — все враз порушиться может.

— Так и страдать теперь вашему роду до конца света? Не оттого ли ты хотел Последним Змеем остаться?

— Молчи, молчи, самому тяжело… Молчи.

— Я-то смолчу, но и женой твоей я не буду. Уж, прости, Князь, одних девочек я тебе обещать не могу, а мальчишек своих мне жалко. Получается, не судьба… А потому, забудь-ка про всякие там лунные веночки и живи, как до меня жил.

Леда замолкла, но… леший что ли какой вдруг дернул за язычок:

— Другую наложницу себе скоро сыщешь, утешишься.

Годар подбородок Леды пальцем одним приподнял, близко-близко в глаза заглянул:

— Так ты мне чернавку эту простить не можешь! Вот же кто у нас огонь, а, вроде, смирена с виду. Да одно мне только утешение и осталось, что очи твои голубые, да обиженые — надутые губы. Люблю тебя, Ладушка, знала бы, как люблю… А тебе, хоть немножко дорог, правду скажи?

И поцеловал, не дождавшись ответа. И обнял, укачивая на руках, как младенчика несмышленого. Приговаривал еще:

— Цветик мой аленький! Да никто ж кроме тебя мне не надобен. Не будь тебя, как перенес бы потерю брата… Белый свет не мил, а увижу твое нежное личико, и сердце вновь всколыхнется — возрадуется. Лучик мой ясный, голубушка ненаглядная, лебедушка белая.

— Годар, а если с этим Подземным Царем поговорить, если к нему с дружеским визитом спуститься?

— Живым туда ходу нет.

— А если… если Самого Царя наверх для беседы вызвать. Должен же быть какой-то способ… ну… мирного урегулирования, так сказать.

— Странные речи ты ведешь, совсем не по- здешнему. Думаешь, сам я того не хочу — своих потомков от беды избавить?

— Я бы с Ним поговорила! Иногда женское слово до всяких богов лучше доходит. Об этом много сказок и легенд имеется у разных народов. Годар, надо его убедить! Пусть другой выкуп берет, а юношей оставит в покое. А то просто Минотавр какой-то получается из подземного лабиринта. Не-ет, с такими типами или по-доброму убедить или силой победить, надо что-то делать!

— Осмелела ты у меня, гляжу и диву даюсь.

— За себя постоять хочу, за свою судьбу. Если нельзя мне домой вернуться, так нужно здесь все наладить можно лучше. Не следует нам руки опускать раньше срока, за свое счастье стоит и побороться. Разве не так?

Годар внимательно смотрел на девушку, будто в первый раз ее видя. Буря поднялась в душе. Вот ведь явилась чудо не знамо откуда, сердце взяла в полон, так еще и стыдит. И, кажись, правильно. Что он сделать, чтобы избавить брата от векового зла, сколько своей крови пролил, сколько поломал костей, исходил дорог?

Смирился Змей, заповеди предков чтил свято, а если несут они боль да разлуку, может, настала пора и другие законы поверх них поставить? Не для того ли пришла сюда Лунная девушка как раз в то время, когда готов был Князь отказаться от собственного семейного уклада, прожить век свой, любви не ведая. Только спросить пожелал:

— Что бы ни ждало впереди, будешь со мной?

Леда сжала ладошками его большие руки и проговорила давно выстраданный ответ:

— Отнеси в Лунную долину! Не найти мне покоя, пока не спрошу совет у ее Хозяйки. Обо всем спрошу, о пути своем, о тебе и… о нас. Как бы Она не ответила, я хочу быть с тобой, как уж сумею, как уж у меня получится. Помочь тебе хочу и не обессудь, если что не так, раз уж я именно я тебе приглянулась — не от мира сего. Исполни мое желание, Годар, и вместе вернемся обратно, а там… если не передумаешь, так… можно нам и пожениться.

Только особой радости в ее последних словах Годар не услышал, будто в клетку какую-то, в темницу пообещалась ступить. И новое чувство открылось Змею, а надобно ли неволить за себя эту соловушку, может, она в клетке-то и совсем перестанет петь, не отпустить ли ее подобру, чтобы самому остаться в тоске и муке, но знать, что где-то там далеко Она счастлива.

— Отнесу к Лунной Деве, как ты просишь. А захочешь уйти от меня, может, сил найду отпустить. Судьба моя горькая, разве вправе я Любимой ее навязывать? Раскрыла ты мне глаза, ладушка, прости, прежде более о себе думал.

Теперь Леда молчала, закусив губу. Едва сдерживалась, чтобы не броситься ему на грудь и не закричать во весь голос: «Никогда тебя не покину, только сам-то не отпускай, крепче держи. Твоей буду…»

Вместо этих слов сказала совсем другие:

— Вернемся в дом, надо скорее узнать, что там за несчастье у Теки случилось, она на тебя одного надеется, ты и должен помочь.

— И то правда. Вернуться пора, вот и слезки все твои высохли, больше худого не думай, одна ты в сердце моем, а людям своим я помогать должен. Ну, вот и улыбнулась, ровно солнышко из-за тучки вышло для меня. Хочешь, на руках через луг отнесу?

— Не надо, еще кто увидит.

— Полно таиться нам. Пусть глядят, пусть все Гнездовье знает — теперь ты моя невеста, а там, как Боги решат.

— Уж Они решат… Только порой Им верная подсказка нужна. И наша о том забота.

— Не по годам ты умна, моя ладушка, вот такие к старости много воли берут, мужей своих притесняют.

— Вот заранее бойся! Да только, пожалуй, тобой-то не сильно покомандуешь! Разве ты такое позволишь?

— Наедине, если только, да в шутку если, как знать.

— Годар, а почему Тека не захотела при мне поведать свою беду?

— Видать, не хотела тебя тревожить, ты где-то умна, а порой чисто дитя малое.

— А ты мне расскажешь потом, правда? Может, и я чем-нибудь помогу.

И как мог он ей отказать, глядя в вопрошающие глаза васильковой сини…

Но, когда вечером девушке все же открылась причина, по которой Тека прибегала в Гнездовье, негодование и растерянность заполнили душу. А еще страх перед тем неведомым, что не разрубить мечом, не прогнать хлыстом, не утешить словом. Крепко задумался и Годар, так ведь было о чем. Сама Арлета передала Леде рассказ испуганной женщины, заранее отослав Радунюшку ко сну, нечего страшную бывальщину слушать:

— Неладное у них творится в избе по ночам. Умершая мать к дочерям приходит, наливает воду в купель и моет девчонок. До того замыла, что совсем худенькие стали, все косточки светятся, а днем силы нет ходить, только крепко спят до темноты, опять матушку поджидают. Видать, шибко любила их упокойница, так и не может расстаться. И мужика своего бывшего замучила, хорошо ли ему видеть, как родные дети на глазах тают. Пробовали было Устин с Текой сторожить, ан нет, долит всех тяжкий сон, а на утро опять весь пол в воде и дочери намыты, волосенки сушат, улыбаются: «А к нам опять мамочка приходила, целовала головушку, расспрашивала о житье, да просила не забывать».

— Колдуна позвать! Соседей каких-нибудь пригласить на ночь, пусть сами увидят, что в доме творится, не может ведь душа сама бадьи с водой поднимать, это дело живых рук. Или все-таки… может?

— Соседи боятся, знамо дело, до любого доведись, а колдун ничем не помог. Уж стращал навье — заговаривал, тряс жиденькой бороденкой, да все без толку. Бабка Болотная единственное средство подсказала — надо Мертвой водой пороги омыть, да все окна опрыскать, а остатки воды безутешной матери на могилку слить. Тогда перестанет душа ее неприкаянная по земле бродить, да тревожить детушек малых.

Невольно захотелось Леде подсесть ближе к зажженной лучине, а то и вовсе подойти к Годару и попросить, чтобы обнял. Подле него сидеть — самое безопасное место.

— Где же взять эту Мертвую воду?

Тут и сам Князь голос подал:

— Чуя я, придется мне вместе с Медведем в Заброшенную деревню отправиться.

— А это очень далеко и опасно? — живо спросила Леда, борясь с желанием все же подойти ближе, хотя бы за руку его взять.

— Да не так, чтобы очень… Как раз перед заболотьем, что в Лунную долину ведет. Право, чудно получается: Медведю живая вода для себя нужна, а мне мертвая, чтобы своих людей от морока избавить. А ведь эти зачарованные ключи рядом бегут, корни Старого ясеня омывают, что близ брошенного селения растет. Судьба, знать, нам породниться с Михеем. Если все, что задумал он себе и впрямь сотворит — отдам за него Радуню!

— Да ты что же говоришь-то такое! Опомнись, брат! — запричитала Арлета, на колени свалившись с лавки.

— Вот мое последнее слово: вернется Михей на обеих ногах, назову зятем. Всем он мне хорош и дочь твою будет любить и беречь до последнего своего часа. Никому в обиду не даст и собой заслонит, если понадобиться. А свекровушку-лесовичку мы укоротим, даже не заботься, не позволим молодую обижать.

— Она бабушка интересная, с ней подружиться можно, она много чего знает, — не удержалась Леда, переглянувшись с Годаром. — Да и сама Радуня, ведь не против совсем, а даже и наоборот.

— Ох, сговорились вы на мою погибель! Про себя-то сами, что скажете, шепоток по терему уже катится вовсю, пересуды идут во дворе, долго ли будет наша «русалка» в черной шали ходить, а не сменит ли ее на наряд свадебный?

Леда голову опустила, но все же тихо ответила:

— Недавно еще звалась невестой другого, рано мне о свадьбе думать.

А после вскинула глаза на Князя:

— Годар, ты сейчас, пожалуйста, не спорь, я с вами пойду! Проводим Михея до этой странной деревни, поможем ему набрать живой и мертвой воды, и отправим обратно. Так Медведь себя исцелит и семью Теки от наваждения злого избавит. А мы с тобой дальше… полетим. Ну, скажи, правильно я все рассудила? Чего же нам ждать? Ты хоть раз сам-то бывал в Лунной долине?

— Только мой отец. Давно это было… Первый раз летал о Суженой справиться, истомился ждать свою Луну. А второй раз улетел, чтобы не возвратиться более. Матушку не хотел пережить. Девять лет уже минуло с того дня…

— Все предки твои летали, так уж у вас заведено, значит и тебе надо. Годар!

— Вот ведь прилипла как банный лист!

— Не надо, так я и отлипнуть могу, я никому навязываться не собираюсь!

Арлета тяжело поднялась с колен, прошлась по горнице до стола, оперлась об него руками.

— Поздно прикидываться овечкой, навязалась уже… Да хотя бы на мою шею! Девчонку мою взбаламутила медведями. Дело она говорит, братец, увези-ка ее в Долину да там и оставь! Без русалок у нас в дому ноне тошнехонько.

Годар только рассмеялся и покачал головой:

— Вот кто здесь сговор устроил! Ну, значит, быть по сему… Михея проведаю и назначим день. Хоть и боязно мне тебя брать в дорогу, но и оставить здесь мочи нет, еще чего натворишь опять: удерешь в леса или на гнилую крышу залезешь. На глазах у меня будешь теперь, так мне сподручнее, так спокойнее.

Сердце от радости зашлось, забилось неровно, если бы не стыдилась Арлеты, подбежала бы и расцеловала сама. А Змей будто понял то, загорелись очи желтоватыми всполохами, руки сами потянулись навстречу. А пришлось сказать:

— Иди в светлицу к себе, отдыхай пока. Утро вечера мудренее. Завтра все прочее обговорим.

— Годар, а ты без меня не улетишь?

— Так с Медведем-то до деревни пешком придется идти, ему безногому не угнаться за нами.

— Пешком я тоже люблю, Годар, я умею долго ходить, я вам помехой не буду, правда…

— Иди, иди к себе, а то начала стрекотать как сорока: «Годар… Годар…»

А у самого-то просветлело лицо, тянула губы довольная улыбка, зря старался скрыть. Арлета вытерла глаза кончиком платка:

— Хоть бы вам выпало счастье! Один братец у меня остался, так тебя сестрицей назову, если против не будешь.

Вот с Арлетой обняться было самое доброе дело. А потом к женщинам и Князь подошел, сразу обоих ухватил в охапку, каждую поцеловал в макушку. Только почудилось Леде, что у ее волос все-таки задержался дольше…

 

Глава 16. Заброшенная деревня

Из Гнездовья выходили на рассвете, Арлета сама провожала до главных ворот, давая последние наставления брату и названной сестре. Только сонная девушка слушала вполуха, зябко поеживаясь от утреннего холодка, ладно еще грела плечо горячая ладонь Змея. Уходили они с Ледой вдвоем, значит, были на то и свои причины у Годара.

Путь в Мертвую деревню ведут тропки нехоженые, а противу нечисти лесной да болотной, противу неспокойных духов брошенных поселений не числом нужно биться, а только умением. На умения свои, видать, и надеялся Годар. А силушки богатырской было не занимать Медведю. С такими-то провожатыми можно в любой поход смело пускаться.

Леда серьезно подошла к предстоящему путешествию, даже попросила Михея добыть из лесной избушки свою прежнюю одежду и сильно огорчилась, когда узнала, что ее джинсы, футболку и такую удобную ветровочку «вредная старуха» сожгла в печи. Пришлось к Арлете обратиться за помощью, потому что бродить по лесам в длинном платье или сарафане поверх рубахи Леда совершенно не хотела.

— Мне нужны какие-нибудь брюки, то есть штаны. Хорошо, хорошо и рубашку сверху подлиннее и эту безрукавку надену. За полусапожки тоже спасибо, удобные.

— Сидела бы ты, девка, дома! Годар вернется и твое пожеланье справит, домчит в Долину, все же не по лесным оврагам тебе ножки бить.

— Может, передумаешь еще, — уговаривала Радуня.

Уж за ней-то у матери был сейчас особый пригляд, в оба смотрела Арлета, как бы любимая доченька вслед за подруженькой не сбежала, вот же неугомонная, опять шепчет чего-то на ухо Леде.

— Ты Михею скажи, что шибко его буду ждать, вот, платочек передай, я сама расшивала, пусть держит у сердца.

— Передам, передам, ты бы лучше с маменькой помирилась…

— А, правда, что дядюшка меня обещал за Михея отдать?

— Не знаю, не знаю, как вести себя будешь. Подрасти бы не мешало сперва, а то жениху-то едва достаешь до плеча, больно махонька.

— Это не я махонька, а он больно здоров!

Шутили еще напоследок, дурачились. Только Арлета не разделяла забав:

— Знаешь хоть, что это за место и почему людям добрую деревню близ реки покинуть пришлось? А я тебе сейчас расскажу.

Давно это было. Стояло на берегу реки поселение в двенадцать дворов. Люди жили богато, рекой и лесом кормились, Князья далеко, дань легка, Боги ласковы. Особенно почитали в этих краях Пресветлую Живину, в Ее-то честь и посадили на пригорке за селением дерево Ясень. Здесь и молились, здесь и клятвы давали на любовь и верность, сюда приносили немощных стариков за утешением. Щедро лились солнечные лучи сквозь перистую листву могучего дерева, улыбались беззубыми ртами младенцы и старцы, открывали друг другу сердца молодые.

Радовался Староста Паут надежному деревенскому укладу, в ласке и строгости растил сыновей и младшенькую дочурку. После семи-то мальчишек доченьку Зорюшку особенно любил Паут, на руках еще подносил к Ясеню, просил у Живины красоту и ум для малышки. Так оно все и случилось. Быстро Зорька росла, расцветала и более всех деток дружила с подкидышем, что носил имя Вечор.

Кто принес сверток с дитем и на крыльцо одинокой Вахе — старухе бросил, до сей поры людям неведомо. Поворчала бабка, да приняла нежданный подарок сей, взялась выходить, на ножки ставить. Своего-то старичка-мужа давно схоронила, детей они за много лет так и не нажили, в няньках была у родни, а теперь вот перед самой кончиной пришлось самой в бабушки податься. Долго Ваха имени не могла подобрать мальцу. Сколь любопытные соседки не спрашивали, все отмахивалась: «Вечор придумаю, да вечор скажу…» Имечко нехитрое прижилось, так и прозвали мальчика Вечором.

Хоть и приглядывались подозрительные кумушки, но ни на кого из сельчан не похож был подкидыш, волосом темен оказался, нравом горд и рукой тверд. Старые люди говорят, будто мальчонка, что растет без отца да дядюшки часто бывает бит, но Вечор за себя постоять умел. А если и приходил домой с разбитым носом, не жаловался, не просил бабку заслонить его от обидчиков, молча боль терпел и на все причитания Вахи отвечал сквозь зубы: «Им хужее досталось. Сквитаюсь еще».

Зорюшка — добрая душа за парнишку завсегда заступалась, батюшку просила унять сорванцов, что дразнили Вечора крапивным семенем, да лешачонком.

А как минули годы и настала пора нежных речей, да стыдливых взоров частенько стали Зорюшку да Вечора замечать вместе у высокого Ясеня. Призадумался тогда Паут, не желал в зятья брать парня без роду, без племени, как бы не был ладен лицом, да на охоте ловок. А тут как нарочно, велит Князь собрать молодых парней для обучения делу ратному, впереди тяжелый военный поход, каждое копье пригодится, каждая сулица понадобится, особенно в умелой руке.

С легким сердцем отослал Паут неугодного жениха вместе с шестью понурыми молодцами, а про себя подумал: «Не вернется… Некому за него Богов молить, некому слезы лить ночами. Первый ляжет в бою». Ошибся немного поседевший Староста, после того, как в положенный срок упокоилась Ваха, осталась на земле еще одна Душа, что тосковала по Вечору. Горячими поцелуями Зоренька провожала Любимого, обещая дождаться и верной быть:

— Ты — Суженный мне. Не достанусь другому. Пусть слышит лес и река, пусть Ясень клятву мою сохранит и передаст Светлой Живине. Обещай лишь ко мне вернуться.

— Обещаю и вернусь. Привезу богатые дары, и уж тогда, верно, батюшка твой согласится тебя за меня отдать. Только дождись!

На том и порешили. Три года прошло, но в деревню прибыл всего-то один из семерых, да и тот был изранен и слаб. Он и поведал сельчанам, что все прочие деревенские парни погибли в кровавой сече, а храбрый Вечор бился в первых рядах и тело его, должно быть, так было ворогами изрублено, что и после его не нашли, не похоронили как должно.

Стоном стонали высокие сосны окрест, завывал в трубах печных буйный ветер, горько оплакало поселение своих сыновей и вернулось к обыденной жизни. Как ни убивалась Зорюшка, сколько не лила слез горючих, но отец был неумолим, сосватал дочь за пригожего парня, назначил и свадебку. А за месяц ровно как стать Зорьке замужней женой и уехать в другое селение, вернулся Вечор. Только он ли сам… Не сразу и признали человека. По темноте калитку открыл, затеплил огонек в старой избушке на отшибе, где прежде с Вахой они проживали, и сам в доме стал за хозяина. Долго в ту ночь рвались с цепей озлобленные собаки, захлебывались остервенелым лаем, а овцы жалобно блеяли в загонах, жались друг к другу. Знать, не к добру…

Как узнала Зоренька про Вечора, кинулась раненой птицей к любимому, да только он в дом ее не пустил, и сам к ней во двор не вышел, так и стоял в полутемной избе на пороге, обжигая хлесткими словами:

— Ко мне больше не ходи! Клятвы наши забудь, думай, что я для тебя там остался. Таково мое слово!

— Отец меня замуж неволит! Избавь, твоей быть хочу!

— Нечего мне тебя предложить, беден пришел, а и что имел, потерял, не сыскать.

— И ничего более мне не скажешь? Другому в руки отдашь… Вижу, потерял много, да и соврали люди. Не ты пришел! Мой Вечор там остался. В воду бы бросилась, да не для того меня родители растили-холили, чтобы я опечалила их старость. Исполню волю отца, пойду, куда за руку поведут, пусть и не своим желаньем. Деревом стану сухим, камнем лежать буду, а выполню свою женскую долю, продолжу себя, как родичи завещали.

Бросилась прочь, а парень было рванулся следом, да ровно ослепил его солнечный свет, упал Вечор с крыльца на колени, застонал тяжко и ползком забрался назад в избу. Там и пробыл до самой ночи, не поднимаясь с рассохшихся скрипучих половиц. А в глухую полночь ушел в леса, долго бродил, смерти искал среди топких болот и зыбучих песков, диким зверям подставлял голое тело, но звери бежали прочь от него. Потому как смерть Его не брала… Как-то среди своих бесцельных метаний выбрался Вечор на ровную поляну, а там домишко стоит на высоких пнях, красным окошком светится. Сидит на порожке Старая Карга, из пасти один зуб торчит. Грязная тряпица вместо платка на седой всклокоченной голове, но глаза зоркие, да пронырливые, как у Молодой Совы:

— Вижу, милок, давно маешься, доли своей не зная…

— Почто честно помереть не могу, почто вся кровь у меня из ран вытекла, а я пустой хожу, как гнилая колода. Ответь, бабка мне, кто я таков…

— Ты Кащеев сын, да вот Отцу твоему дети не надобны. Зря только по свету мыкаются, горемычные, упокоя им нет.

— Помоги мне, бабка…

— Подсобила бы, если могла, да не в моих это силушках. Одно только тебя от вечной муки избавит, если какая-то Молодая Девица пожалеет тебя всей душой, прольет над собой слезы жалостливые, сама расчешет твои длинные волосы, сама закроет твои глаза да руки тебе на груди сложит. Скажешь тогда: «Прими меня Земля-Мать, я иду к тебе сам по воле своей и прощения прошу за Отцовы грехи». Все тогда и случится все…

Сколько не бродил Вечор по оврагам, да буеракам, среди ключей гремучих, среди зверей прыскучих, оборвался, поизносился весь, а ноги сами назад привели, к родному селению, близ которого на бугре Ясень рос. Солнце только что село, а в деревне гуляла веселая свадьба. Уже и знахаря местного денежкой одарили, да поднесли чарку вина. Только уселись молодые на украшенный лентами возок, как захрапели кони, забили копытами пыль, а с места сойти не могут. Стоит посреди дороги Бродяга с почерневшим лицом, с тощим телом, что сквозь прорехи в одежде виднеется, горят очи красными огнями, шепчут бескровные губы:

— Моя Зоренька! Отдайте добром.

Мужики схватились за колья, бабы завизжали, за широкие спины мужей попрятались. Вышел вперед подвыпивший местный Кудесник, ткнул пальцем в Бродягу и пробормотал заплетающимся языком:

— Сгинь, нечисть проклятая! Прочь изыди, топляк, не здесь твое место, а в холодной реке иль в сырой земле.

Жутким хохотом отозвался Пришлый, в ладони хлопнул и понеслись кони, сбили старика-знахаря с ног, да расшибли насмерть, а жених вылетел из возка на сторону. Одной рукой ухватился Вечор за поводья лошадиные, вытолкнул возницу и сам повез перепуганную Зореньку к Ясеневому бугру. Только на пути попался под колесо ухаб, подпрыгнула телега, а девушка выпала и ударилась оземь. Вечор взял в холодные ладони ее окровавленное лицо, потом приложил ухо к груди, сердце билось едва-едва и скоро затихло, только и успел разобрать последний Зорюшкин вздох: — Еще буду ждать. Приходи скорей…

Разорвались небеса кровавым дождем, то лила слезы сама Живина о своих земным детях, о своем малом народе. Великое горе стряслось под ветвями Священного Ясеня, где и похоронил Вечор свою несбывшуюся Невесту. А по велению Богини в ту же ночь протекли сквозь корни Дерева два родника: с мутной Мертвой водой — темный плач о Вечоре, с водой прозрачной Живой — о Зорюшке горемычной чистые слезы. И стали ручьи те иметь Силу Великую, да только самому-то Кащееву Сыну помочь не могли.

Но Вечор не смог места родные покинуть, неприкаянно бродил в темное время по округе, а с первыми петухами прятался в брошенной сторожке на погосте. Люди стали деревню покидать, никто не хотел жить по соседству с навьем ходячим. Седой, сгорбившийся от утраты Паут, на общем людском сходе решил уйти в иные места, а дома сжечь. Сложили крестьяне нажитое добро в сундуки да кадушки, нагрузили телеги, кинули в солому факела, но огонь не разгорался. Словно тушила его невидимая рука. Побоялись люди еще больше разгневать Богов и ушли, не тронув домишек.

А только недолго стояла деревенька та без жильцов. Будто проведав, что здесь обитает Покинутая всеми Душа, потянулись к пустым очагам такие же заблудшие создания. В первую же ночь выплыла из реки дева, утопшая в селении, что располагалось выше. Выбралась на сухой берег, долго искала путь невидящими очами и вышла, наконец, к избам. После села за пустой стол, песню жалобную затянула:

Где ты, месяц золотой? Ходит месяц над водой. В воду быструю глянул, В темных водах потонул…

И текла-текла с русых расплетенных кос речная вода, целый подпол набрался к утру, туда и нырнула Водяница до новой ночи.

На другую ночь Старый Скряга явился, выбрался из глубокой ямы, куда закопали его жадные торгаши, с кем не поделил выручку после базарного дня. Все амбары, все лари в деревне затемно облазил, каждое зернышко собрал и замотал себе в куль про запас. Уполз в сарай, забился в солому от света, дожидаться темной поры, новую поживу искать.

Притекли в Заброшенную деревеньку и Гости Лесные, любопытные: Леший с Лисункой и малыми лешачатками, парочка смешливых Кикимор, наведался Дикий Кур и Ведьмак с головой собачьей. Побродили, понюхались, да не прижились на месте людей, снова стаяли в лес до зори.

А обезумевший Вечор так и остался обитать в сторожке у кладбища. Выбрала нежить его над собой Старшим. Прозвали Хозяином Погоста, смотрителем за покоем, поручили разбирать свары приблудных топляков да залетных ведьм. Много нечисти в особые дни собиралось в проклятой деревеньке, устраивали разные гульбища и кумовство колдовское. Стал на пригорке Ясень засыхать, полетела средь лета желтая листва, вновь становясь зеленой, если падала вдруг в ручей с Живою водицей…

Давно замолчала Арлета, мягко поглаживали ее пальцы голову Леды, что лежала у нее на коленях.

— Не усыпили тебя еще мои сказки?

— Грустно-то как же. Ой, жалко их всех. И Зорюшку и Вечора. Разве он виноват, что таким уродился. Родителей ведь не выбирают.

— И то верно, милая. Идем-ка спать, завтра вам дорога дальняя, почитай два денька шагать по лесу до той потаенной деревушки. И что вас там ждет? Сказывают, что бывали охотники набрать заветной водицы, да никто не вернулся назад с добычею, все там полегли, а может, и до сих пор бродят, пополнив свиту Хозяина Погоста. На что надеется Годар, не пойму. Еще и тебя с собой тащит, не могу, говорит, оставить, еще потеряется. Вот чудной… Любит он тебя без ума. А для мужика это плохо.

— Так и я же…

— Ну, чего замолчала? Сама ты не знаешь, милая, так сердце слушай тогда, а не ум.

— Сердце, душа, ум… а тело? Тело совсем уж в расчет не брать?

Арлета словно засмущалась чего-то, прикрыла глаза, а губы улыбались сначала блаженно, а потом горестно:

— Плоти тоже должно любо быть, иначе-то как… Ох, сильно желание телесное, порой затмевает и душу и ум. Да только лишь сердце одно правду знает, ему верить надобно без боязни. И уметь ждать…

— Во всем ты права. Я вот только не дождалась, в омут кинуться поспешила, а теперь что же… Не девка и не жена, стыдно мне быть должно по вашим понятиям, как еще меня будущий муж примет, корить не начнет, как ты полагаешь? — прошептала Леда, поднимаясь с половичка и расправляя длинный подол сарафана.

Арлета смотрела внимательно, потом повела полными плечами, уютнее кутаясь в черную шаль:

— Ну, раз такое дело, начну тебе узорчатую рубашку шить для первой ночи.

— Это еще зачем? Что за рубашка такая?

Арлета засмеялась лукаво, будто радуясь тому, как девушка растерялась:

— После узнаешь, рано пока тебе.

То была последняя ночь в Гнездовье, а на утро Леда, как нарочно, долго не могла пробудиться. Уж больно сладкие снились сны: яблоневые сады с певчими птахами на ветках и высокая красивая женщина в нарядной шапочке, расшитой мелким жемчугом. Женщина протягивала ладони, а в них плескалась нагретая солнцем вода:

— Пей, сколько пожелаешь, ничего мне для вас не жаль, милые вы мои!

— Мне самой-то не надо, мне бы людям помочь…

Разошлись ладони в стороны, на землю вода пролилась, и на том самом месте вырос цветок со множеством белых лепестков.

— Это одолень-трава. В дорогу возьми, пригодится. Слова-то все помнишь?

И тут коснулись плеча девушки знакомые горячие руки:

— Вставай, коли с нами идти надумала. Арлета тебя добудиться не может, испугалась уже, за мной позвала. Что же с тобой приключилось, ладушка? Ай, под утро только тебя сон сморил? После страшных-то сказок, верно, всю ночь дрожала, нос боялась из-под одеяла высунуть.

— Годар, нам надо взять с собой корешок кувшинки.

— Что еще выдумала?

— Оберег сделать надо. Мне сон снился сейчас про одолень — траву. Это белая кувшинка, если сказать по- другому. Где ее можно добыть?

— У Арлеты снадобий много, может, и эта травка найдется. Солнце скоро подымется, нам уж пора выходить. Надо ли верить твоему сну, не обман ли он?

— В дорогу привиделся, может, это знак добрый. Попробовать надо, дело недолгое, вдруг да и впрямь поможет.

А ведь нашелся в кпадовочке у Арлеты среди запасов целебных травок и корешок белой кувшинки. Из него-то и приготовила Леда в дорогу амулет, всего-то прошептала на рассвет заветные слова, согревая сухой корешок своим дыханием, а после опустила зелье обратно в холщовый мешочек:

— По утренним росам и вечерним грозам. По звездным дорогам, солнечным тропам, облачным вершинам, лунным долинам. Одолень-трава — растение силы, отведет от меня тени могилы, удачу принесет, к добру приведет! Сказано — запечатано! Не разбить, не развеять, добро полной мерой отмерить!

Вот теперь можно и в путь отправляться. Через луг да поле недолго и до первых березок. Михей встретил Годара и Леду на лесной поляне. Медведь тоже нес на плече небольшой короб с каким-то скарбом, неужто матушка заботливая в дорогу напекла пирогов? Хотела Леда по этому поводу пошутить, да остереглась, больно уж собраны и суровы были мужчины на вид, а у нее самой сердце пело в груди. И ничегошеньки-то она не боялась, подумаешь, до пустой деревни добраться, да начерпать себе колдовской водицы, великое дело…

Шли не споро, все-таки одноногий Медведь был не лучший ходок, хотя устали не зная, выступал первым. Ближе к вечеру добрались до реки. А вот спускаться вниз по течению решили утром нового дня. На высоком берегу под пологом старых елей мужчины соорудили два костерка. Леда сперва не додумалась, зачем же второй-то, сообразила лишь, когда принялись укладываться на ночлег. Тот костер, что первым прогорел в неглубоком рве, Михей землицей прибросал да поверх накрыл срезанными еловыми ветками.

— Добрая тебе выйдет постеля! Как у мамки родной выспишься на пахучей хвое.

А к ужину достал Медведь из своего короба подовые пироги с какой-то неведомой кисло-сладкой травкой, похожей на ревень, да глиняный горшочек с медом.

— Для тебя нарочно припас, на-ко отведай!

— Сла-адко… Все хочу спросить, бабушка-то не ругала тебя, что увел тогда меня из избы?

— Уже не припомню, утешил ее, сказал, что покраше сыскал невесту. И помоложе…

— Вот же ты Медведище дремучий! Не рано меня в бабушки записал?

— Для Змея и такая сгодишься.

— Может, я сама по себе!

— Это ты кому другому соври, я-то вижу, как глядишь на него. Да и Змея допрежь тебя я ни с одной девкой об руку не видал. Одни звездочки вам в небесах светят, одна травка мягкой кажется.

— Красиво ты говоришь, Михей, ох и заболтаешь невестушку, то-то я гляжу, с первой встречи по тебе Радуня скучает, мастер ты сказки сказывать.

— Не болтай зря, а лучше доешь пироги.

— Мне и одного много, окстись!

— Больно худа, ветром унесет, Годар — здоровый мужик, ему надо бабу покрепче.

— Слово-то какое — «ба-ба»…

— Самое доброе слово, особливо до голодного мужика.

— Слышал бы твой Князь, какие ты со мной речи ведешь, ох, как бы противу шерстки не погладил.

— Ай, боюсь, аж поджилки трясутся, смотри, девка, меня не выдай!

— Вот же ты чудной!

Годар в это время на реку ходил, а уже в сумраке вернулся с парой болыиеньких щук. Здесь же на углях рыбин и испекли, потрапезничали на славу. Скрипели по округе козодои, сгущалась тьма. Медведь вызвался в ночь сторожить, а спутникам своим велел укладываться на отдых. Князь хотел по очереди не спать, но Михей его успокоил:

— Отдыхайте с Ладушкой, я за всем прослежу, мимо меня ни один зверь незамечен не пробежит, ни одна пичуга не пискнет. Я с малолетства в полуха сплю.

Годар расстелил на еловых лапах свой широкий плащ, и Леда закуталась в него чуть не с головой. Ночь подступила прохладная, а девушке было тепло, словно на печи лежала, дух слегка подгоревшей хвои успокаивал, расслаблял уставшее за день тело. А когда уже совсем приготовилась засыпать, ощутила, как прилег рядом и Князь. Спиной к нему была, а сразу признала, больше ведь некому.

— Тепло тебе или еще шибче ножки закутать?

Не выдержала, на голос его оборотилась:

— А сам-то как же… Может, укроемся вместе, твоего плаща на двоих хватит.

— Обо мне не заботься, я и сам жаркий и тебе замерзнуть не дам, до зари буду тебя согревать. Нынче прятаться не от кого…

Улыбнулась, прикрывая глаза, выпутала из складок шерстяной ткани ладошку, коснулась его груди, расслышав глубокий вздох мужчины в ответ:

— На руку мне ложись, вот так ладно будет… Спи, заюшка, завтра долог день ожидает.

— Годар, а какой у нас план? Просто через деревню пройдем и наберем воды, так ведь?

— Так, да не так… про те места больно слава худая идет, много охотников за целебной водой ушли, да не возвратились. Нежить там свой закон правит, кабы не крайняя нужда, ни по чем бы не ступил на проклятую землю, что по ночам топляков из себя выпускает. Однако же, к ночи такие беседы вести нам не следует, в головушку не бери мысли худые, пригрейся да спи.

— Хоть ты жуть говоришь, а мне все не боязно… с тобой рядом.

— А тебе и не придется пугаться. В деревню тебя никак не возьмем, обождешь на другом бережку, мы с Михеем вдвоем управимся.

— Вот же придумал, я с вами пойду, мне одной точно страшно будет!

— Не спорь, а то зацелую.

Леда глаза широко распахнула, пытаясь в кромешной тьме разглядеть, не светятся ли очи Годара желтыми огоньками, да так ничего и не увидела, почувствовала только, как коснулись ее щеки твердые мужские губы, а после неторопливо достали и рот. Тепло-тепло, а по телу дрожь прокатилась, когда вдруг ответила смело. В первый раз поцеловала сама. И обожгло… Будто всполохи пламени охватили ум, заставили сладко томиться тело, одно желание — совсем близко быть, прижаться к нему и таять под ласками, дозволяя все.

Целовались жадно, неистово, оба сгорая от неутоленной страсти, распаляя себя еще более, и в этот раз первым опомнился Змей, оторвался от ее дрожащих губ, прошептал глухо:

— Дома тебя взять хочу, на постели своей, а не в лесу на еловых игольях. Хочу, чтоб во всем тебе хорошо было, радость тебе дать желаю и наутро снова тебя любить, а не вести на поклон к нечисти.

Только и смогла в ответ вымолвить:

— С тобой все приму…

— Не забудь свои слова, когда у Лунной Девы окажешься. Про меня не забудь…

Леда теперь молчала. Удобно пристроилась в крепких руках мужчины и задремала вскоре, взяла усталость свое. Одна лишь мелькнула мысль:

— «А надо ли мне вернуться в свой мир и свое время, если Годар здесь один останется? Мое место подле него. Пусть и будет так».

И уже сквозь сон пробормотала тихонько:

— Не забуду и не оставлю. Люблю…

 

Глава 17. На пиру у Хозяина

Ранним утром Михей раздобыл где-то в зарослях рогоза лодку с почерневшим от времени веслом, и путники поплыли вниз по течению Резвушки. Греб сам Князь, высказав, что и так всю ночь отдыхал и никогда прежде так сладко не высыпался, как в эту ночь на еловых лапах поверх кострища. С ладушкой своей рядом.

Леда молчала, сидела на днище лодочки, закутанная в теплый плащ по самые глаза, на реке туман, слякотно, небо серыми тучами заволокло, вот-вот дождик крапать начнет. Одна только забава на пути и случилась — рядом с кормой вынырнул из воды яркий зимородок, держал в остром клюве неудачливого гольянчика. Вздрогнула Леда, а после залюбовалась полетом красивой пташки. И все равно грустно, тревожно на душе:

— А долго ли еще добираться-то?

— До вечерней зори должны увидать домишки и холм с Ясенем. Только в темное время туда идти затея глупая, придется опять ночь переждать и попробовать утром.

Погода за весь день так и не установилась, дважды путники на берег сходили — ноги поразмять, правда, огня уже не зажигали, лес мокрый, да и не до того было. В густых сумерках едва не проскочили деревушку, хорошо заметил Годар одинокий фонарь на берегу. Странное свечение, факел — не факел, а будто бы головешка мерцала высоко на шесте, чисто маячила: «Сюда, мол, плывите, туточки мы все, вас одних поджидаем!» И тишина… Ни рыбка хвостом не плеснет, ни птица не пролетит. Тишь и мрак могильный.

Привалилась лодка к противоположному берегу, там и решено было заночевать, да только какой тут сон, если рядом через неширокую речушку раскинулись заповедные места, где правит Навий Хозяин. Однако же из каких-то брошенных жердин, да кучки подсохшего хвороста близ чахлого леска Михей соорудил костерок для Леды, сам рядом прилег на свою фуфайку и вскоре крепко заснул. Недаром прошлую ночь стоял в карауле, да почти полдня греб по реке, надо и Медведю набраться сил.

Годар же решил до Резвушки дойти, еще разок оглядеть темные силуэты построек, да разгадать, что за огниво такое на шесте светится. А Леда закусила остатками подсохших лепешек и приготовилась немного подремать, ожидая Змея. Однако, вскоре прислушалась и насторожилась. Голос жалобный ей послышался от реки. Будто бы даже детский голосочек на помощь звал. Попробовала Леда Михея добудиться, толкнула пару разов в плечо, да все без толку, так и пошла одна на далекий зов, думая, что там же, у реки, и Годара встретит. Двоем-то живо разберутся, что к чему.

Барыней в красной шали выплыла на мрачный небосвод круглощекая сдобная Луна. Затянулась облачной фатой, словно спряталась, застыдившись. Но стало немного светлее. Леда торопливо шла на детский голос и вдруг неподалеку еще один различила, точно, ребятишки плачут, потерялись, глупые. Кто же их о такую пору здесь одних бросил…

Свежестью потянуло с реки, а еще резко пахнуло вдруг запахом гнили, хоть нос затыкай. Леда растерялась на миг, нос рукою зажала и начала ребятишек кликать: «Сюда, сюда!» Только никто уже ей не отзывался, а потом раздался позади ехидный смешок. И сбоку тоже и спереди в густой траве у самой воды. И заплакало, заухало где-то под ногами.

Вот тогда и напала на девушку настоящая жуть, кинулась назад, но, споткнувшись о кочку, тут же свалилась наземь. Зашелестел камыш вдоль всего низкого берега, зазвенело в ушах от писка и гомона. Девушка глаза подняла и остолбенела. Прямо на нее ползли по траве маленькие человечки без рук, без ног, одна головенка на тощем тельце вертится, а крохотные ротики скалятся в ухмылке, показывая острые блестящие зубы. «Потерчата, не иначе… вот же страсти какие!»

Себя не помня, подскочила Леда и бросилась было в сторону, да снова растянулась на скользкой траве и покатилась к воде. А уж там, когда села и огляделась, поняла, что почти окружена маленькими уродцами, один выход остался — в лодку прыгнуть, отвязать ее от колышка и выплыть на середину речушки, может, не станут преследовать ее в воде отвратительные создания. Тут уж не до раздумий, дрожащие руки сами дергали узлы, что вязал Михей. Обдирая кожу до крови, пальцы распутывали веревку. Наконец, девушка оттолкнулась веслом от берега, едва не попав по хихикающим «ползунам».

Крикнуть хотела Леда, во всю моченьку завопить, на помощь позвать мужчин, да поняла, что едва может шептать, будто враз голоса лишилась. Мерно покачиваясь, меж тем лодочка Михея уверенно плыла через реку к противоположному берегу, словно из-под низу, в воде чьи-то руки ее направляли. Леда пыталась грести, хотя бы на середине реки держаться, и ни в какую, немного времени прошло и уткнулся деревянный «нос» в старенькие мостки на другом берегу.

Делать нечего, не сидеть же всю ноченьку в лодке, дожидаясь подмоги, хотя, может, именно так и следовало бы поступить, только Леда выбралась на шаткие доски настила и по ним уж дошла до твердой почвы. Решила девушка добраться до «маяка», ближе посмотреть, что это за огонек и нет ли рядом кого живого. Отчего-то казалось девушке, что всякая нечисть света боится и не станет ее донимать у фонаря. Только вот напрасно она так рассудила, ой, как зря!

Стоило девушке взобраться на невысокий обрыв, откуда шел свет, как тут же затряслась под ногами земля, зашумели крылья, полетели перья и сор в глаза. Леда закрылась руками, упав на колени, а вокруг нее завертелся бешеный хоровод: блеяло, мяукало, свистело, топало и хлопало, улюлюкало в самые уши, что-то скрипело и хлюпало гадостно и совсем рядом мерзкое раздавалось чавканье и хруст костей.

«Мерещится это все, не бывает такого, только у Гоголя в книжках, а взаправду нет-нет-нет… Главное — не бояться! Пусть местных жителей черти стращают, я-то из другого времени, из прогрессивного века, со мной у них такой номер не пройдет. А все равно жутко, даже вспоминать не хочу этих маленьких ползунчиков, ой, мамочки, что же за отродья такие кажется, где-то я такое читала про „потерчат“!»

Леда приоткрыла один глаз и почти сразу же зажмурилась, руки сами потянулись к мешочку на груди, там, где был припрятан корешок кувшинки, когда припечет, во все, что угодно поверишь… На уровне своей головы девушка явно разглядело одинокую конскую ногу с мощным копытом, а с ней рядом форменное человеческое ухо размером с тарелку, да еще и на двух тощих куриных ножках по обе стороны. А сколько же еще странных, нелепых существ приплясывало вокруг, и не сосчитать. Истинный праздник уродцев, иначе и не сказать! Резвятся, хохочут, любо им поглядеть, как дрожит и томится в их кругу живая человеческая душа.

Но долго стоять на коленях Леда не собиралась. Да, страшно так, что аж поджилки трясутся, но надо все- таки подняться и посмотреть этой нечисти в глаза или что там еще у них, какие гляделки-зыркалки приспособлены. Так, с опущенной головой девушка и встала, а потом, зажав в руке амулет, грозно и решительно заговорила, потупя в землю взгляд:

— Я к вам с миром пришла, повидаться с Хозяином этих мест. У меня к нему важное дело. По-хорошему вас прошу, проводите к Самому! Ишь, чего удумали, гостью пугать! У вас хоть когда в последний раз были гости с подарками? То-то же… Совсем потеряли совесть!

Что тут началось, такая кутерьма и возня вокруг: стон, гогот, хрюкание и визг. Леда вскинула голову и приготовилась лицезреть воочию своих вероятных провожатых. И ведь было чего пугаться-то, не привидится такое сборище чудищ в самом невероятном кошмаре. Всплыли в памяти вроде давно со школьных лет позабытые строки А. Пушкина из сна Татьяны Лариной:

Сидят чудовища кругом: Один в рогах с собачьей мордой, Другой с петушьей головой, Здесь ведьма с козьей бородой, Тут остов чопорный и гордый, Там карла с хвостиком, а вот Полужуравль и полукот. Еще страшней, еще чуднее: Вот рак верхом на пауке, Вот череп на гусиной шее Вертится в красном колпаке, Вот мельница вприсядку пляшет И крыльями трещит и машет…

И все это пестрое, мохнатое, крылатое, рогатое сборище на Леду уставилось с чувством полнейшего превосходства. Хоть стой, хоть падай, а бежать некуда, попалась птичка, только, что и осталось сил на последнюю песенку:

— Али вы здесь все оглохли, ребята? Есть кто с умом и слухом, к Хозяину я пришла. Для разговора!

Расступилась толпа уродцев, выпустила вперед корявого горбатого старичка, обросшего не то мхом, не то склизкой зеленой тиной.

— Тихо, ты! Будет верещать-то, чай не на базаре стоишь! А явилась сама, так поклонись, как положено, да подарки покажь, а мы поглядим да покумекаем, на что можешь нам здесь сгодиться.

Ну, хоть какие-то здравые речи в этом балагане ряженых. Леда между тем себя за язык кусала, придумывала, что же сейчас за подарки выдать. А потом поклонилась в пояс и с растяжкой произнесла:

— Пришла я из Гнездовья, где правит Змей, а принесла дары самолучшие: мир да любовь, на всю вашу нечистую братию хватит, а кому мало покажется, вот есть у меня еще одолень-трава заговоренная, кого первого одарить ею?

Леда сняла с шеи мешочек и встряхнула, держа в вытянутой руке. Ох, что тут началось! Откатилась нечисть назад на восемь шагов, залопотала обижено, один лишь кривобокий старичок-говорун не дрогнул, только крепче оперся о свою замшелую клюку да прошамкал запавшим ртом:

— Хитра, девка, ой, хитра! Не с пустыми руками явилась, видим, видим… Только ты этот подарочек дальше спрячь, нам он и вовсе не надобен. А, ежели говоришь, дело к Хозяину есть, так я сам готов тебя проводить. Ступай-ка за мной, милая, сейчас оно самое время, как раз к пиру мертвяцкому и успеем. А чтобы вдосталь ты оценила наше веселье, проведу я тебя дорожкой кривенькой, через погост и запруду. Авось на всю жизнь закаешься в наши места забредать.

Тут старичок развернулся с деревянным скрипом и направился вперед, а Леда, надев мешочек со своим оберегом обратно на шею, последовала за ним. Да, знала бы еще куда… А уж когда, поняла, да разглядела, что за «фонарь» с берега светил, так не сдержала изумленного возгласа. Висел на шесте человеческий череп, а из его пустых глазниц лилось вокруг матовое желтоватое свечение.

Дальше больше, вернее, чуднее — старик лихо запрыгнул на спину безголового одноного коня и поддел череп своей клюкой. А после спрыгнул наземь и вручил этот жуткий «факел» испуганной девушке:

— На, вот тебе! Сподручнее по ухабам-то брести, а то как бы самой в яму не угодить, враз тамошние ухватят, даже я не отстою.

Под насмешливый хохот береговой нечисти, собрав воедино всю свою храбрость, Леда взялась за краешек клюки и чуть было не уронила белый мерцающий наголовник. Лесовик своей досады не скрывал:

— Пуще держи-то, дурища безрукая! Если кишка тонка, нечего была в гости являться, мы тебя не звали, кажись!

— Я ради деток малых пришла, их матушка-покойница по ночам тревожит, надобно мне мертвой воды набрать, — жалобно прошептала Леда, изо всех сил стараясь не отстать от своего провожатого.

А он катился по земле словно колобок, даже не оглядываясь на девушку, что еще с трудом несла свой жуткий светильник, стараясь держать его дальше от себя. Хотя, надо признать, путь он освещал хорошо, каждую выбоинку на заросшей тропе было видно, а вот и брошенное колесо от телеги лежит, вот чей-то рваный сапог да кочерга. В спешке уходили люди из деревни, много чего впопыхах побросали.

Заухал далеко в лесу филин и, словно ожидая его зова, скинула Луна красные покрывала, показала умытый бочок да рассыпала во все стороны крупные звезды. Вовсе светло стало на небе от зажженных лучин, а земная тропа привела девушку к заброшенному кладбищу. Только вот недолго стояла вокруг обманчивая тишина, второй раз бухнуло что-то в чаще и заскрежетали высохшие доски, выпуская из себя заржавленные гвозди. Растворилась земля под корявыми старыми вязами, «из тенистых могил и темных погребов вставало Навье».

Девушка старалась по сторонам меньше глазеть, нога в ногу ступала за юрким старикашкой, чувствуя, как липнет рубаха к спине от холодного пота. Шутка ли, наяву видеть, как из развороченных могил выбираются на поверхность земли полусгнившие мертвяки, тянут кверху иссохшие длани, шелестят рубищами по жухлой траве, словно за собой хотят утянуть да вдоволь горячей крови напиться. А чего им еще надобно, чего не лежится в сырой земле, кто будит-тревожит, созывая на пир ночной… Только нельзя ослушаться, сам Хозяин зовет. Скучно ему одному мыкаться поверх землицы, вот и созывает бродячие души, дряхлые тела, что еще кости держат. И не хочется им вставать, тягостно отходить от извечного сна, но нельзя и ослушаться, ибо Сам приглашает… Тот, кто власть имеет над остывшей плотью, над бескровным телом, над последним пристанищем.

Шаг, еще шаг на подгибающихся ногах. Леда до крови губы кусала, уговаривала себя, что все это только карнавал ряженых, что все это не всерьез, скоро придет Годар и Михей и сразу же всех прогонят. Мысли вертелись в голове, словно на карусели, вспомнился еще какой-то старый стишок из детской «страшилки», которой пугали друг друга в летнем школьном лагере:

По ночам на кладбище хозяин Приготовил черные просвирки, Приготовил он кагор кровавый, Приготовил сальную свечу. По ночам на кладбище хозяин Приготовил мраморный столешник, Приготовил длинный стол дубовый, Сделанный из сломанных гробов. По ночам на кладбище хозяин Ждет гостей отметить полнолунье…

А тут еще как на грех череп завертелся на клюке, теперь повернулся к девушке и светил прямо в лицо, гнусно ухмыляясь да подергивая нижней подвижной челюстью. Тут уж Леда вовсе не стерпела:

— Скалишься-то чего? Тут плакать надо, а не забавляться. Я вот ничего хорошего пока здесь не вижу. Как хоть звали-то при жизни тебя? A-а… все равно говорить не можешь, что с тебя взять, кочерыжка трухлявая.

И странное дело, будто сникла, опечалилась костяная голова, пролила свет под ноги девушке, а из разинутой пасти вылетело еле видное облачко, то ли паутинка седая, то ли вздох зримый тихим шепотом в воздухе проплыл:

— Саввой матушка нарекла…

Дальше Леда шла, уже ничего не видя от слез. И страх, вроде, куда-то исчез, подевался, а на его место пришла одна дремучая жалость ко всем этим неприкаянным душам, что никак не могли обрести покой по вине Одинокого Господина. А был ли он Сам спокоен и судьбе своей рад, вот ведь еще вопрос.

Так миновали погост, и дальше дорога пролегла мимо запруды с небольшой водяной мельницей. Медленно поворачивалось ее колесо, знать уже не для мукомолья, а только лишь нечисть всякую позабавить. Недаром шуршало и хихикало вокруг по кустам, а в воде будто плескались крупные рыбины. Леда уже не пугалась и не удивлялась даже, после всего увиденного и услышанного прежде, словно замерзла душа, оледенела враз и теперь только следила за низеньким кособоким провожатым. Долго ли, коротко ли водил девушку старичок, а к полуночи вывел и к самой деревне.

Зажигались по домишкам махонькие огоньки, со всех окрест собирались на пиры да игрища криксы-вараксы, овинники да амбарники, измаявшиеся пустые хоромы сторожить, домовые не при деле, тоскующие по теплу печному, жердяи и банницы с растрепанной мокрой волосней, сивобородый Припекало из дальнего селения заявился, щурил ласковые очи — хвастал Лешаку сколько он добрых баб с толку сбил, скольким молодицам задрал подолы на сеновале. Вертел Лешак корявой башкой, деревянными ладошами хлопал, шибко завидовал.

Кикимора с Диким Куром в свайку стали играть, да только вместо железного стержня кидали в кольцо сморщенную куриную лапку. Дико ржала запутавшаяся в овраге Кобылья голова, пожалели мормыши — выволокли на общий круг, устроили хоровод, потешаясь над взмыленной мордой.

В третий раз заухал филин в лесу, да так, что загудело по округе, аж волки в Согре отозвались. Остановился старый Леший возле маленькой избенки с провалившимся крыльцом:

— Сюда тебе, милая. Здесь Хозяина встретишь. А мне пора по делам.

— Спасибо, дедушка! А этого-то куда девать?

Вырвалась из рук Леды клюка с «черепушкой», да сама и воткнулась в землю и правда, чем не фонарь…

— И тебе спасибо, Савушка!

Поклонилась Леда и светильнику своему чудному, глянула после с досадой, как в ответ щелкнул череп искрошенными зубами, и вошла в избу. Только там было вовсе не так пестро и весело, как во дворах. Стены черные, полуразвалившаяся печурка в углу, утоптанный земляной пол, а во главе вытянутого узкого стола сидел человек. Да и человек ли…

Едва Леда порожек переступила и вымолвила приветственное слово, как завозилось что-то под печью, вылетели в горницу пыль, да труха, глиняные крошки, выкатился на середину лохматый клубок, развернулся мужичком с локоток. Он-то первым и начал беседу с девушкой: кто такова, зачем сюда пожаловала, по какой такой нужде-надобности. Затеплилась в светце лучинка, загремела широкая бочка в углу, сбрасывая обода, показалась из воды мокрая усатая голова с выпученными рыбьими глазами: «Бу-бу-бу…»

Леда не выдержала и прыснула со смеху, не все же реветь-то, а душа завсегда сама для улыбки повод найдет, ежели крепко на засов не закрыта.

— Здравствуйте, очень вы интересные создания, искренне рада знакомству, только мне бы надо скорее на другой берег воротиться, меня друзья заждались, как бы сами к вам в гости не наведались.

Заскрипела под Хозяином скамья, таким же глухим и скрипучим показался девушки и его голос:

— Нам твоих друзей боятся нечего, это наша земля, у пришлых здесь силы нет, даже если они крылаты.

Ахнула Леда, ощутив, как рванулся шнурок на шее, а маленький «дракончик» горячо впечатался в тело. Холодок пополз понизу избы, будто спутывая ноги невидимыми сетями, но сдаваться девушка не собиралась вовсе.

— Если вы ночью правите, так и мне не должны препятствий чинить, я же Лунная дочь, как бы вам матушку мою не прогневать.

Забулькал, запыхтел в бочке водяник, обратно нырнул, выпустив на край гибкий чешуйчатый плес. А мужичок с локоток сбегал по потолку на другую сторону горницы, достал с полатей какую-то бутыль, до половины оплетенную тонкой лозой, утвердил на стол и забормотал примирительно:

— За знакомство и выпить не худо! Садись ко столу, кто ты есть у нас, девка али баба уже?

— Я Змеева невеста, попрошу меня уважать и не обижать.

— Это можно…

Мужичок ловко откупорил бутыль, вынул пузатые глиняные стаканчики, всерьез приготовился разливать подозрительный напиток для угощенья. Леда головой покачала:

— Сначала бы разговор. Позволите нам завтра с утра живой и мертвой воды здесь набрать и уйти с миром?

Хозяин вытянул перед собой худые смуглые руки, свел вместе длинные высохшие пальцы. Леда смелости набралась, заглянула ему в лицо. С виду вроде бы и впрямь человек: высокий, тощий, волосы длинные, темные свесились по обе стороны лица нечесаными прядями. Глаза под широкими бровями ввалились, будто две черные ямины, а на дне их красноватые огонечки мерцают холодно. Жуткие глаза, равнодушные и пустые. Ничего не просят, ничего не дают. Скулы четко обозначены, заострившийся длинноватый нос, тонкие губы. Что и осталось-то в Нем от прежнего пылкого Вечора, разве что одна только память-тоска…

— Скучно мне, девица. Развей мою печаль, тогда и я подумаю, надо ли тебе помогать.

— А по мне так вам скучать некогда, вон какая кутерьма за порогом, кого только не встретишь, какое чудо-юдо. Однако же я-то вас чем развлеку, может, песню исполнить или сказку сказать?

— Это ты ладно придумала. Вот же тебе задача, расскажи-ка мне три побасенки, да с уговором: чтобы от первой я рассмеялся, от второй заплакал, а третья меня испугала. Справишься — отпущу поутру живой, дозволю к источникам заветным попасть. А вот ежели не-ет… пеняй на себя, я тебе не помощник.

— Ой! Развеселить, огорчить и напугать — вот так заданье на мою голову…

— А коли тебе голова тяжела, так можно и с плеч долой! — пробормотал услужливый мужичок, забираясь на стол с ногами, отхлебнул прямо из горлышка запотевшей бутыли и повалился навзничь, вот же пакость какая. Кажется, и Хозяину это дело не поглянулось, властно махнул рукой:

— А, ну, брысь отсюда, погань бродячая! Али не видишь, гостя у нас степенная, ей твои ужимки не по нутру! Разве будет она теперь твое зелье хлебать? Забирай свою рухлядь и проваливай в подпол, меня сейчас забавлять будут…

Из-под стола вылез облезлый черный котяра, бесшумно проследовал к Хозяину и взобрался к нему на колени. А ведь не прогнали его, легла на вздыбленную шерстку холодная рука, даже погладила. Не каменное, знать, все же сердце внутри, хоть давно уж не бьется.

Леда стояла среди избы столбом и только глазами хлопала, лихорадочно вспоминая все великое множество историй, что могли бы ей пригодиться в этот зловещий час. В горле еще как назло пересохло, но не просить же теперь воды, еще гадость какую-нибудь предложат, выкручивайся потом. «Ну, что же, Хозяин Не шибко Ласковый, первую историю принимай, твоего лишь за ради веселья. Будет тебе Потешная сказка!»

— У одной шустрой молодайки муж уехал на базар продавать поросят, и задумала Агнешка родню проведать в соседней деревне. Оставила хозяйство доброй соседушке на присмотр, а сама через луг, да поля побежала. Встретили в родном доме ласково, потчевали пирогами да сырниками, оставляли ночевать, только сердце неспокойно, а ну, как муж раньше срока вернется, забранит да еще вожжами поучит. Вот и решила бабонька вернуться домой даже по темной поре, а чтобы скоротать дорогу, пустилась прямиком через лесок да старое кладбище, где со всех близких деревушек народец лежал.

Идет Агнешка торопко, от каждого звука шарахается, хоть и смела. А все же не шибко весело ночью-то на кладбище, то померещится тень за белесой оградкой, то шорох какой, душа в пятки, морозец по спине. Глянь, а рядом со свежей могилкой человек стоит, голову свесил на грудь, видно родственник усопшего загостился, до сих пор горюет. К нему-то молодуха и обратилась:

— Доброго часу, дяденька! Не пора ли домой-то? Проводил бы хоть что ли меня, все не так страшно одной добираться.

— Можно и проводить, все равно мне заняться нечем более.

Теперь уже шли вдвоем, баба повеселела даже, еще немного и останутся позади покосившиеся кресты и горькие кладбищенские рябины. Вот и рожь впереди колышется, вот и месяц молодой из-за тучки выплыл. Тишь да гладь! Бабонька под руку взяла провожатого, игриво прижалась к боку, пытаясь в лицо заглянуть:

— А ты, дяденька, видать, шибко храбер! Если бы меня крайняя нужда не приперла, ни за что бы не пошла здесь впотьмах. Тебе-то, не боязно самому по ночам на кладбище гулять?

— Так ведь и я прежде боялся. Покуда был жив…

Леда замолчала и стояла теперь, нахохлившись, обхватив себя руками за плечи. Но ее беспристрастный на вид слушатель даже бровью не повел, а только глухо спросил:

— Дальше-то что было?

Леда вздохнула обреченно, руки в стороны развела:

— Так и все, собственно! Ну, полагаю, бабенка эта подол в зубы и бежать, доскачет до дому еле от страха жива, а там уже муж с нагайкой поджидает. Всыпет женушке по первое число за ночные прогулки, а потом пожалеет да приласкает, подарки покажет, что с ярмарки для нее припас: два аршина ситцу на новый сарафан, да бирюзовые серьги. Вот и помирятся, глядишь, любиться начнут. Дело молодое…

Леда уже сильно за словами не следила. И так пропадать придется, не дождешься одобрения от этого Упыря. Только вдруг восковое лицо Хозяина исказилось гримасой, дрогнули уголки губ в пренебрежительной ухмылке. И тут же ровно по команде раздался со всех сторон треск и скрип, откуда только и налезли в избу — появились на стенах какие-то мерзкие хари с поросячьими рыльцами, будто в воздухе повисели, оскалясь, и снова пропали.

С матицы что-то заверещало, захлопало, и Леда разглядела в углу парочку летучих мышей — расправляли кожистые крылья, вертели любопытными мордочками. Сам собой выпрыгнул из голбца старый сундук, грузно протащился по земляному полу, едва девушку не сбил с ног, хорошо догадалась в сторону отпрыгнуть.

— Угодила, угодила… Потешила малость. Так уж и быть, засчитаю тебе первую басенку. Садись вот сюда, да за вторую принимайся, теперь ты меня должна на слезу вызвать. А это уже труднее будет.

— Попробую, — сузила глаза Леда, расправляя на сундуке смятую рогожку и садясь сверху. — Вот и вторая. Печальная.

А вторую историю повела девушка о Сестрице Аленушке и братце Иванушке. Старая русская сказка о том, как мальчонка непослушный напился воды из ямки от козлиного следочка, да сам белой шерсткой и оброс. Рассказала Леда также о добром молодом князе, что Аленушку за себя замуж взял, о злой ведьме, которая девушку погубила, столкнула в омут глубокий. И вот он, самый грустный момент — вырвался Иванушка — козленочек из ведьминых корявых рук, прибежал на бережок и зовет жалобно:

— Аленушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок. Огни горят горючие, Котлы кипят кипучие, Ножи точат булатные, Хотят меня зарезати!

А девушка ему отвечает из воды:

— Не могу, Иванушка! Тяжел камень ко дну тянет, зыбучие пески мне на грудь легли, шелкова трава ноги спутала…

Пока Леда свой сказ вела, примечала, что слушателей-то у нее теперь несколько прибавилось: блестели из-за печи глазенками шустрые домовята, мужичок с локоток свесил с полатей кудлатую бородищу, сопел обиженно, что не оценили его угощенье, даже Водяной высунул из бочки свое острое склизкое ухо. А с потолка посередь избы спустился на тенетах толстый паук, лапками шевелил, мохнатое брюшко почесывал. Ох, и жуть!

А как дошла Леда до стона беспомощной Аленушки, приоткрылся подпол и высунулась оттуда тонкая бледная рука с налипшими речными перловицами, а после показалась и сама мокрая девичья головка. Плакала русалочка — водяница, катились по бледному лицу жемчуга:

— Братика жалко… Пропадает безвинно, дитя.

Заныли домовята в семь тоненьких голосов, еще громче запыхтело с полатей, а по крыше загрохотало, будто пронесся дикий табун. Двери в избу отворились и запрыгнула клюка с нанизанным на конец Черепом, это Сава зубами клацал, явно сочувствовал — переживал. Тут Хозяин хлопнул по столу кулаком, глазами сверкнул:

— Довольно тоску наводить! Принимаю и вторую твою сказку. Уж больно слезлива, а у нас и без того мокрести хватает. Теперь испугай-ка меня!

Леда поерзала на своем сундуке, призадумалась: «Чем же тебя пронять-то, Кащеевич, чтоб аж до мурашек, до мозга костей пробрало… Да какие тебе мурашки, ты сам кого хочешь напугаешь, одним своим видом загробным! Ага! Сам…»

Леда покосилась опасливо на рыжего паука, тот лапками перебирал что есть мочи, забирался к мужичку на полати, вдвоем, кажись, веселее будет, неужто тоже пугаться приготовился, вот чудак! Значит, не так-то уж эта нечисть и смела, значит, шанс есть.

— Сказка моя страшная — непростая, ее тихим голосом сказывают, а потому мне поближе к вам надо подсесть. Если позволите, конечно.

Хозяин глянул сурово, пальцами постучал по столу и сундук под Ледой тотчас зашевелился, подъезжая пред самые Его грозные очи. Девушка и сама струхнула оказаться напротив Хозяина, теперь даже рукой его можно коснуться. Еще боялась, что станет от него пахнуть неживым, плесенью какой-то и гнилью, но вместо этого Леда уловила только запах прелой листвы и грибов, можно притерпеться.

— А поведу я сказание про одного храброго Витязя и Марью-царевну. Вот поехал добрый молодец на войну, а Милой своей пообещался обратно вернуться, хоть живым, хоть мертвым. Три года ждала девица, истаяла словно свеча, вышла как-то на ночное крыльцо и взмолилась могучим ветрам, пусть донесут печаль ее до Любимого Друга, пусть на своих легких крыльях весточку пошлют, что не нужна ей жизнь без Него, а коли нет его на белом свете, так и сама готова в могилу лечь.

Выплакалась Марья-Царевна, поведала всему миру свою печаль, а после вернулась в терем и забылась недобрым сном. И вдруг раздался у ворот стук да бряк, всполошились слуги, поезд свадебный прибыл, а впереди Дорогой Жених. В хоромы зашел никому не поклонился, куска не отломил от поданного каравая, ног не отер, за руку взял Желанную Невесту, за ограду вывел и посадил перед собой на ретивого коня.

— Милая моя, не боишься ли ты меня? Доверишь ли мне судьбу?

— Не боюсь, Долгожданный! За тобой хоть на край земли!

Быстро миновали городок, выехали в чисто поле, филины сидят на стогах, в дальнем бору волки воют, а ночь-то темная, лошадь черная. Спрашивает Молодец вдругорядь:

— Милая моя, не боишься ли ты меня?

— Нет, не боюсь.

Приехали в земли чужие, неведомые, куда нога человеческая не ступит, птица не залетит, зверь не забежит, у семи колов на серебряном озере как обернется Молодец, зубы оскалил, сам месяца белее, а по шее алая полоса вьется:

— Милая моя, не боишься ли ты меня?

— Нет…

А лошадь темная, ночь-то черная…

— Ам!!! — и съел.

С последними словами Леда резко выбросила руки вперед и звонко хлопнула в ладоши перед самым лицом Хозяина. Вряд ли тот испугался, конечно, но все ж таки дрогнул и чуть заметно качнулся назад. Брякнула крышка подпола, это спряталась русалочка в свою укромную заводь, закряхтел досадливо мужичок на полатях, стаскивая с плеча паука-трусишку, а домовята шуршали под печью, переговаривались, ну чисто мышата.

Леда сжалась на своем сундуке, пока не поняла, что кто-то из под низу бьется, вот-вот крышка слетит, пришлось спрыгнуть самой. Раскрылся сундук со ржавым скрипом, полетело в стороны ветхое тряпье, а потом раздался знакомый мягкий баритон:

— Помог бы ты девице, Родственничек, глядишь, самому бы полегчало. Я ладушку эту славную давно знаю, меня из неволи вывела, так, может, и тебя освободит от нелегкой доли.

Леда даже не скрывала своего восторженного удивления:

— Сват Наум! Вот диво, так диво, где нам свидеться-то пришлось. Как поживаешь?

— Я-то как рад тебе в этом захолустье! А чего так бледна? Поди есть-пить хочешь? Это мы быстренько! Худо ты, Родственничек, принимаешь гостей, надо бы это дело исправить. Если дозволишь, конечно же. Тут хоромы твои, твоя полная власть, а мы, люди мелкие, супротив тебя, да и вовсе… не люди.

Хозяин котишку с колен столкнул, локтями навалился на стол, запустив в спутанные волосы длинные пальцы.

— Делай, как знаешь.

— Давно бы так, а то даже соловья баснями не кормят. Не боись, красавица, никто тебя здесь таперича не обидит. Пир горой закатим ради нашей приятной встречи!

Белой лебедью пронеслась над столом скатерть, опала, закрыв рассохшиеся щелястые доски до самого пола, зазвенела посуда, появились ниоткуда чашки, миски со всякой снедью. Живым запахло в избе: горячими щами да румяными шанежками, налетай, не зевай, да нахваливай!

Тут и едоки появились, ажно задрожали стены домишка, налезла всякая нечисть в избу и каждый за стол норовил. Леда только морщилась брезгливо и, будто разгадав ее тайные мысли, сундук снова крышку захлопнул да откатился в угол, туда девушка и перешла, ухватив со стола кружку с каким-то душистым напитком. Так Леда и просидела в углу, отпивая медовый настой на травах да поглядывая на Хозяина.

А сам-то Кащеев сын так и не притронулся к угощенью, только взирал мрачно, как исчезает еда со стола в ненасытных утробах, как двигаются проворно поросячьи мордочки, пожирая пироги да кулебяки, как топочет ногами по лавке безголовый черный петух, удирая от облезлого кошака. Прыгала посередь избы клюка, веселился Савушка безобидный, сверкал пустыми глазницами, заместо лампы светил.

Скоро у Леды голова отяжелела, к горлу подкатила тошнота:

— Сват Наум, что-то мне не хорошо… Душно тут… Или ты меня чем опоил нарочно… грех тебе за то… я думала, ты мне друг, а ты… хвостик поросячий после такого.

Пробормотала эти слова и повалилась на сундук без памяти, выронив из ослабших рук недопитую кружку.

 

Глава 18. «Прими, Мать-сыра земля!»

Очнулась Леда все в той же избенке, только на сей раз она была совершенно пуста и даже немного прибрана, ни гостей ночных, ни битой посуды. Глаза девушка приоткрыла и тут же вскочила с широкой лавки, надо же, не на дерюжке старой лежала, а на расшитом парчовом покрывале. Наверняка, Сват Наум расстарался…

В махонькое, затянутой паутиной окошко пробивался тоненький лучик рассвета. Надсадно заскрипели с улицы доски крыльца, медленно вошел в избу и сам Хозяин. Высокий, сутулый, тощий, словно «журавль» колодезный.

— Уснула я тут у вас… А мне надо к своим. Вот и утро уже пришло. Слово-то сдержите? Позволите к Ясеню подойти, да набрать заветной водицы?

— Позволю, раз обещал. Только не торопись пока, еще погости. Твои скоро здесь сами будут. Змей ночью весь тот берег огнем пожег, едва товарища своего не спалил во гневе. Все мы видали, как метался у воды, а сюда перейти не мог, запрет я поставил. Ничего, остынет, успокоится… Недолго осталось, свидитесь скоро. Я вот о чем тебя хотел попросить, девица, а не поможешь ли ты мне напоследок волосы расчесать, я уж и гребень приготовил.

— Помогу, — прошептала Леда, подходя к столу, где лежал брошенный костяной гребешок, — садитесь на лавку.

Хозяин будто бы усмехнулся невесело:

— У меня другое сиденье припасено, давно заготовлено, думал уж, не сгодится.

Рукой махнул и выехало из-под стола что-то вроде большого деревянного ящика или длинного корыта. Там-то Хозяин и разместился, голову опустил на согнутые худые колени, ткнулся носом в старенькую заплатку на штанах.

— Начинай! Чего ты застыла или боязно еще? А сказки сказывать ты горазда, заслушался я, многое вспомнил. Не желаю больше нежитью править, уснуть хочу. Навсегда уснуть.

— Я попробую, правда, я очень хочу вам помочь. Я постараюсь…

Он сидел, согнувшись, как неподвижная статуя, пока Леда осторожно распутывала прядки его кудрей, замечая, как прямо под пальцами теряют волосы цвет, становясь из почти черных сначала пепельными, а потом и вовсе седыми. Наконец, белые прямые локоны покрыли опущенную голову Хозяина, и тот с усилием распрямился, вытягиваясь во весь рост на своем деревянном ложе. Припоминая слова давней легенды, Леда сама сложила мужчине руки на груди и застыла в растерянности, дальше-то что делать…

Хозяин вдруг открыл пустые, совсем прозрачные теперь глаза и вымолвил так тихо, что девушке пришлось над ним наклониться, чтобы расслышать:

— Одно мне еще скажи… Братца-то она от смерти избавила?

— Ну, конечно! Причитанья козленочка на берегу сам князь услыхал, сети в омут закинул и достал Аленушку целой и невредимой, краше прежнего. А злую ведьму привязали к кобыле и развеяли по ветру. Тогда Иванушка снова мальчиком обернулся и все стали жить счастливо.

— Это хорошо…

Леда разволновалось вдруг, расчувствовалась, и вышло так, что смахнула слезинку со щеки прямо на мертвенно-бледное лицо своего собеседника. Вздохнул глубоко Хозяин пустой грудью и промолвил на выдохе с превеликим облегчением:

— Прими, Мать-сыра земля, я к тебе иду сам, потому как мой срок вышел!

Треск раздался, изба пошатнулась и сразу осела, а Леда со страхом посмотрела на перекосившуюся матицу, что едва держала потолок.

— «Бежать надо отсюда скорей!»

Едва успела выскочить из домишка, как стал он прямо на глазах под землю проваливаться и вскоре торчала поверху одна полуразвалившаяся печная труба. А потом и она исчезла, только и остался, что крапивный бугор на месте прежнего одинокого жилища. Оно и к лучшему.

Солнце поднималось вяло, будто нехотя, кутаясь в туманные покрывала. Бродили по седому небу перистые облачка, день обещался быть ветреным. Леда огляделась и глазам своим не поверила, вместо стареньких избенок вокруг только холмики, заросшие бурьяном. Почти никаких следов не осталось от прежней проклятой деревушки. Крапива и иван-чай, лопухи, с листьями едва ли не с колесо телеги, хмель да вьюнок полевой оплетали пару высоких столбиков на месте прежнего забора. Шныряли птицы в неухоженном малиннике, яблоньки одичали совсем, густо усыпали дерновину измельчавшими плодами. Может, время пройдет и вернутся сюда люди, возродят поселение на берегу Резвушки, кто знает.

— Чего приуныла? Радоваться должна, большое дело завершено, исполнила ты давний завет Живины, вернула покой Неспящему.

— Сват Наум, это опять ты?

— Кому же быть-то еще! Среди прочей нечисти только мне и можно на ясно солнышко без устали любоваться.

— Значит, Хозяин тебе доводился родней, верно я поняла?

— Знамо дело, один батька нас строгал, да по разной мерке.

У Леды еще множество вопросов крутились в голове, некоторые и задавать неловко, а все же осмелилась:

— Скажи, а матушка… она твоего отца любила или он украл ее и заставил женой ему быть?

Долго не было ответа, Леда даже ожидать бросила, вздохнула только и направилась в сторону реки. Пронесся вдруг над самой головой порыв шального ветра, разметал волосы, и взволнованный осипший голос тихо прошептал в ухо:

— Думаешь, нас таких и полюбить нельзя?

Девушка руками замахала с досадой:

— Вот же дух беспутный! Напугал! Ничего я не думаю, ничего про вас не знаю, только одно грустно, что ваш Бессмертный папашка о детях не печется, за что такого любить? Или есть бабы-дуры, которым такие бессердечные и жестокие экземпляры до чертиков нравятся?

— Может, и дуры, кто вас разберет… Одно знаю, матушка Его жалела очень, легко ли бессердечным-то быть, кто бы знал.

— Ну, давай, скажи еще, что и сам Кащей у вас безвинный страдалец!

— Вины много на нем, а только и у него прежде была мать, что любила сынка без памяти, не чаяла в нем души.

— Видно, все не впрок…

— Хватит уже зря воздух толочь пустыми басенками, гляди лучше, вон и охрана твоя сюда мчится. А Медведь-то здоров, что за него замуж не пошла, али не по нраву безногий пришелся?

— Я совершенно не собиралась здесь создавать семью! И до сих пор сомневаюсь в правильности и целесообразности… Годар! Здесь я, Годар! Сюда!

И тут что-то крепко сжало девушку будто железной хваткой, приподняло над землей и обдало лицо теплым порывом воздуха.

— Все вы, девки, одинаковы… Прощай, лапушка, может, и еще свидимся когда. На свадебку-то пригласишь? Я с подарком явлюсь.

Леда не в силах слово молвить, только кивнула и тотчас оказалась на свободе:

— Ну, ты даешь, чудище мое невидимое! Думала, раздавишь сейчас и косточек не соберу. Вот же, какой нахал!

Но все Науму было нипочем, звонкий смешок его уже улетал за черемуховые заросли, откуда вдруг раздались как будто тонкие посвисты и щелканье соловья. Жизнь просыпалась в этих краях позже срока и ничего, что скоро пожухнет трава, опадут листья, укроет холмы над заброшенной деревней легкий снежный покров. Не саваном погребальным укроет на сей раз, а белой фатой невесты, что давно готова жениха встретить.

А новой весной начнется здесь совсем иная пора, пусть легло семя в холодную землю, но не погибло навек, а лишь затаилось до срока, терпеливо ждет своего часа, а после подымется высоко нежный, но сильный росток, раздвинет мрачные своды гробницы и гордо покажется Солнцу: «Я смог, я здесь, вместе со всеми буду славить Великую Твою Щедрость!»

Со слезами на глазах Леда кинулась в объятия Князя, припала щекой к груди, ничего более и не надобно:

— Заюшка моя, что же ты со мной сотворила, думал, не переживу эту ночь…

А где-то сбоку уже непритворно сердито ворчал Михей:

— Я разве виноват, что кулема твоя на берег сбежала? Мне еще зря шкуру попортил… Сюда пришел хоть калека, да не урод, а теперь, если водицы живой не добыть, на меня Радунюшка и не взглянет.

Леда от Годара отстранилась, хотела друга лесного поприветствовать, да только ахнула — рубаха на Медведе вся обгорела, половина волос клочьями торчит, на лице, кажись, ни бровей ни ресниц не видно.

— Ну, как тебе таков-то женишок? Изрядно меня твой Змей подпалил, аки порося на Корочун.

Годар тяжко вздохнул, видела девушка, что нелегко ему эти слова слышать, да ничего не исправишь.

— Когда понял, что пропала, я весь берег ради тебя обегал, заметил, что лодки нет, решил, что тебя увезли. Эту Корягу безногую будил, да видно морок на Медведя наслали, словно убитый проспал до зари. А вот мне было не до сна…

— То-то я еле жив очнулся, едва пламя сбил на себе…

— Спасибо скажи, что вообще очухался! Спящего могли русалки защекотать, дело нехитрое.

— Не ссорьтесь, ребята, пойдемте лучше к Ясеню скорей, тут чудные дела творятся, как бы все совсем не исчезло, — убеждала Леда не в силах отвести взгляда от дорогого ей мужчины.

Да и сам Змей, кажется, вовсе не хотел девушку из рук выпускать. Однако, надо же и впрямь было до источников заветных добраться.

— Ба! А где же деревенька-то проклятущая? Я бы не прочь ее Хозяину голову оторвать за радушное гостеприимство!

— Спит Хозяин, а за ним вслед и все чары заснули-развеялись. Я так думаю, не будет здесь больше нежить всякая собираться, да хороводы водить возле бедного Савушки. Где-то сейчас болезный… Надеюсь, и ему под землей сладко спится…

Более не мешкая, Леда, Годар и Михей взобрались на холм за бывшей околицей, встали перед высоким деревом и поклонились поникшим ветвям. Издали, на подходе еще было слышно, как журчала вода, стекая в низину. Бежали с возвышения два маленьких шустрых ручья, вроде совершенно одинаковые с виду.

То ли ветерок дунул, то ли сам по себе вдруг отвалился с ясеня пожелтевший лист и, в быстром танце кружась, опустился на воду. Да только заметили люди, что гибкими струями влекомый, лист из чахлого да желтого вдруг стал ярко-зеленым, в один миг все жилки расправил, наливаясь животворящим соком. Таким возрожденным и пропал из виду в прогалине под холмом.

Михей с Годаром переглянулись, и начал Медведь распутывать крепкую дратву да ремешки, что крепили липовую култышку к телу. А после, чуть подрагивающими руками рубаху с себя стащил. Далее Леда смотреть не стала, ближе к дереву подошла, обняла шершавый ствол, уперлась лбом в морщинистую кору и закрыла глаза, об одном молясь:

— «Пусть свершится чудо! Пусть окрепнет тело и вернется живая плоть на старую рану. Пусть они будут счастливы с Радуней, деток сотворят и вырастят, на радость всему роду, Медвежьему ли Змеиному, все равно, лишь бы добрые люди его составляли. Да будет так!»

Показалось Леде, что долго-долго она уже так стоит у дерева одна, но вот легли на плечи знакомые горячие ладони, а потом заскользили по ее рукам, вместе с ней обхватывая мощный ствол. Хрипловатый голос прозвучал над макушкой:

— Растрепа моя, пойдем, хоть умою… Как в живую водичку окунешься, еще пуще красавицей станешь, будет тебя муж сильно любить, на руках носить, ласковые слова говорить, прижимая к сердцу. Будешь ему всего дороже на белом свете… Пойдем!

— А он… Михей-то наш как?

Годар своими же руками девушку в сторону развернул, и Леда сначала изумленно вперед глядела, а после, опомнившись и смутившись, опустила глаза себе под ноги. Хорош был Медведь. Таким прежде его девушка и не знала — стоял в двадцати шагах от нее красивый крепкий мужчина в самом расцвете сил. Густая шапка каштановых кудрей покрывала голову, глаза веселые, так и жгут, сам кровь с молоком, иначе не скажешь. И обе ноги исправно на своих местах, как мамка задумывала.

Леда в слезы, вроде рванулась обнять друга, да Годар не пустил. А Медведь только усмехался, подбоченясь, ишь ты, уже даже в новую рубаху и порты переодеться успел:

— Ох, голубушка, теперь, небось, жалеешь, что когда-то мне отказала. Поздно плакать, милая, обещался другой. Уж не обессудь!

Леда тоже смеялась, обхватив Князя за шею, так уж хотелось сейчас кого-то приласкать, пела душа от счастья:

— Ради меня-то ты в такие края и не собирался.

— Да, если б я раньше знал, что ты с нечистой братией так ловко договориться сумеешь, давно бы сюда доковылял и тебя на загривке притащил. Уж больно смела!

Такие разговоры явно Змею не нравились, кошки скребли на душе, легко ли признать, что хрупкая девушка вместо двух здоровых мужиков все подвиги совершила за единую ночь. И сама цела осталась и мир подарила многим неприкаянным душам. Вот такая невеста у Змея, не простая, знать, девица, недаром выбрала ее Лунная дева. Только и осталось, что при себе удержать. С этим уж точно справится Змей, никуда больше от себя не отпустит, итак уже раз оплошал, другого нельзя допустить.

Но сейчас Князю пришлось разжать руки, сомкнутые вокруг милой невесты, позволить девушке подойти к ручью. Леда зачерпнула пригоршнями студеную водицу и плеснула себе в лицо, а потом так же, держа ладошки ковшичком, сделала пару осторожных глоточков. Рядом умывался Годар. А Михей между тем другое важное дело совершал, вытащил из своего короба бутылечек граненый и набрал воды из другого ручья. Крепко привинтил крышечку, снова пряча дорогую вещицу сперва в полотняный мешок, а потом еще и в маленький берестяной туесочек.

— Во и ладно! Благодарствуем тебе, Пресветлая Живина, что одарила нас своими милостями. Обещаем во благо пустить.

Тут зашелестел Ясень оставшейся блеклой листвой, жалобно застонали голые ветви, будто старый дедушка желал плечи расправить да покрасоваться перед родней напоследок. Змеями тугими шевельнулись под землей корни дерева, засыпая гремящие родники дерном и глиной. Немного времени спустя оба источника замолкли. Просочились под землю последние прозрачные лужицы у подножья холма, и вскоре на местое заветных ключей поднялось густое свежее разнотравье.

— И то верно, — рассудил Михей, — мало ли с каким умыслом потянулись бы сюда люди со всей округи. Некому больше здесь охранять чистые слезы Живины, да и знать, высохли они уже, на улыбку сменились. И в том есть заслуга твоя, Ладушка. Береги ее шибче, Змеиный Князь, не в каждый год пташка такая садится на твое крыло. Помни, цени…

— О том лишь забота моя, — усмехнулся Годар, — да вот как бы сама не возжелала улететь, хочу удержать, но не в золотой клетке, а на раскрытой ладони. Веришь ли мне, хоть моя, Лебедушка белая?

— Верю. И не хочу тебя покидать. Мне бы только узнать про родных, весточку им отправить, о том и буду просить Лунную Деву.

— Значит, и нам пора в путь-дорогу отправляться. Только на небесных струях и без ладьи, а на моей железной броне. В прошлый-то раз, я тебя не больно спрашивал, когда с крыши снимал, а теперь спрошу. Доверишься мне, позволишь с тобой вместе взмыть к облакам?

От этого приглашения у девушки даже дух захватило, и впрямь самое тайное наяву свершится сейчас.

— Я согласна.

 

Глава 19. Лунная долина

Леда все же обнялась с Михеем перед расставанием и даже потрепала робко его темные кудри.

— Доброй дороги тебе! Надеюсь, не потеряешься в лесу. Как прибудешь, сразу навести Теку, очень за них волнуюсь, девочек жалко. Пусть скорее их беды пройдут.

Медведь аж светился весь, и впрямь, мыслями был уже далеко, наверно, мечтал, как во всей красе молодецкой покажется будущей невесте. Может, и сама Арлета перестанет его теперь бранить, разрешит хоть парой слов с Радунюшкой перемолвиться.

— Да и вы быстрее вертайтесь. Без тебя, Князь, меня сестрица твоя строгая и на порог не пустит.

Скоро Михей скрылся в густом подлеске и Годар вопросительно глянул на девушку. — Знать и нам пора…

Мужчина достал из заплечной сумы пару длинных кожаных ремней, расправил теплый плащ и стал Леду наставлять относительно предстоящего путешествия.

— Одежду сниму, так ты все в котомку прибери, а после к лапе примотаешь, пригодится. А то после стану вновь человеком и придется перед тобой голышом ходить, мне-то ничего, а ты еще застыдишься. А сама накидку надень, холодно там… высоко.

— Заботливый какой! Обо всем-то подумал.

— Теперь к Ясеню отойди. Хоть и видала меня уже в другом обличье, но все же испугаться можешь, непривычно тебе.

— А кому же привычно? Ты Арлете показывался и… брату?

— Было дело. Еще по молодости.

— Ты и сейчас-то не больно стар.

Годар губы сурово сжал, но глаза улыбались, вспыхивая желтоватыми огоньками. Леда голову опустила, затомилось сердечко под внимательным взглядом Суженого. Отвернулась скорей и почти бегом поднялась на пригорок, а там девушка присела на толстый извилистый корень, что торчал над землей, прижалась спиной к стволу дерева. Неужели сейчас наяву все случится, и вместе с Годаром они поднимутся в небесную высь? Пролетела к лесу стайка уток, наверно, где-то озеро недалеко… Прошмыгнула в траве крупная мышь, Леда даже ноги подобрала, едва не вскричала от неожиданной встречи с шусьрым зверьком.

А рядом уже колыхалась земля под огромным телом, уже испуганно трещали сороки, покидая пустырь, птахи поменьше тотчас попрятались в неухоженный малинник и притихли, хотя кому до них было дело. Леда глянула сквозь растопыренные у лица пальцы и замерла от восторга и ужаса. Бывает ли так… А, наверно, бывает: «Божечки мои! Какой же он все- таки большой, я-то по сравнению с ним как цыпленок перед орлом. Ой, мама…»

А Змей, не торопясь, распахнул огромные кожистые крылья, пригнул шею, выжидательно глядя на девушку, не слишком ли дрожит на сей раз его ладушка, не придется ли опять в когти хватать, да тащить бесчувственную. Ох, как бы не хотелось…

Леда дыхание перевела и потихоньку с бугра спустилась, подошла к Великану, не сводя изумленных глаз:

— Годар, неужели это ты?

И в ответ Чудовище покорно склонило перед ней шипастую голову, словно высеченную из огромного куска отполированного малахита, теплым паром дохнуло из ноздрей. Леда подошла еще на пару шажочков ближе и несмело вытянула руку вперед, может, прикоснуться дозволит…

— Годар, это просто какое-то чудо! Это же невероятно!

Польщенный Змей приоткрыл клыкастую пасть и багровым языком лизнул ладонь девушки, да не очень-то рассчитал, Леда шатнулась в сторону, едва удержалась на ногах:

— О-ой! Ты не очень-то шали, я же маленькая перед тобой сейчас, разве не видишь.

В крайнем смущении Змей опустился на жесткое пластинчатое брюхо, виновато уронил морду на землю: «Прости, заюшка, хотел и таким тебя приласкать».

Леда, конечно, простила, совсем близко встала и погладила жеский панцирь под янтарным глазом:

— Ты красивый, Годар! Ты — самое прекрасное Чудовище на свете!

Девушка прижалась щекой к твердой теплой пластине, улыбалась довольно, в кои-то веки довелось Русского Дракона обнять, шутка ли. Рассказать кому — не поверят же, правда, здесь-то как раз и поверят, а вот там, в родном мире…

— Годар, надо лететь, да? Я готова. Я сейчас твою сумку закреплю и сама как-нибудь, ой, заберусь, только у меня опять ноги дрожат, ты меня не торопи.

Но Змей ведь даже и не думал спешить, напротив, душу охватывало смутное беспокойство, а если исчезнет Его Любимая в Лунной долине, если назад придется возвращаться одному. Нет, такое даже помыслить тяжко!

И вот котомки все закреплены, Змей опустил ниже крыло, приглашая девушку по нему взобраться себе на спину у самой шеи. Леда и себя ремнем привязала, как могла крепко, закуталась в шерстяной плащ и ухватилась за костяной шип поблизости. «Можно лететь!»

Змей помедлил еще немного, прошелся по лугу, запрокидывая морду назад и строго смотря на свою бесценную ношу. Леда пыталась улыбаться побелевшими в раз губами, кивнула, мол, все хорошо, не волнуйся. И тогда Он взлетел…

Головокружение и страх. Замерло дыхание, и сердце колоколом бухало в груди. Душа ушла в пятки. Леда впилась ногтями в грубые пластины на змеиной шее, старалась побороть тошноту. Глаза зажмурила, сил нет смотреть вокруг, а ведь раньше предвкушала полет, ждала и мечтала даже. Что же так подводит слабое тело, только и хочется, что снова под ногами твердую почву ощутить. Где же восторг и изумление, совершенно не манит любоваться сверху на красоты пейзажа. Неужели все придется пропустить, обидно до слез. И Леда расплакалась, щедро вымочив костяные жесткие покровы под руками:

— «Прости, Годар, не оценила всю твою мощь, все твое Царственное величие Крылатого Существа. Сжалась в комочек и едва жива от новых ощущений. Никакая я, видать, не летунья. Верно ты прежде сказал — душа моя заячья!»

Подумала так-то, поплакала всласть, себя да князя жалеючи, да вдруг и успокоилась. А, может, и Змей к той поре выровнял свой полет, держал тело ровно, только размеренно взмахивая огромными крыльями. Наконец, девушка приоткрыла глаза и быстро глянула вниз — вот же диво, даже не видно земли, одни белые облака…

Нет, там вдали виднеется лес, а вот и речушка меж золотых полей вьется. И правда, как все это иначе с высоты видится, словно игрушечное, не настоящее совсем. Наверное, те, кто умеют летать и на жизнь по-другому смотрят. Для них все заботы мирские сверху мелкими кажутся. По сравнению с чудом полета. Мудрее должны быть Крылатые и не в пример прочим добрее. Если сам ты Велик и грозен, так что стоит тебе защищать малых да слабых. На что тебе еще дана сила… О многом помыслить можно, цепко держась за кривой костяной шип, сидя на спине Русского Дракона, парящего в небесах.

И понемногу Леда обвыклась, осмотрелась. Уже бесстрашно взирала на меняющиеся внизу картины: пестрые лоскуты полей, крохотные домики деревенек, щетину сосновых боров и уже блекнувшую к осени зелень березняков. Хороша ты, родная земля и мила сердцу, вся как на ладони лежишь доверчиво, да хранят тебя Светлые Боги!

Долго длился полет, у Леды уже цепенело тело, озябли и затекли руки, перехватывало дыхание. Воздух казался разряженным и снова кружил голову до тошноты. Солнце стояло еще высоко во всей своей славе, слепило глаза, но время уже перевалило за полдень. Словно почуяв смятение девушки, Змей решил спуститься и себе самому также дать отдых. Раскалилась огнедышащая глотка, реку бы выпил, кажись… А вот и тихое озеро, а поблизости никаких поселений. Давно миновали маленькие городки и крохотные поселки, впереди леса и равнины, а еще дальше топи непроходимые и низовья Роси. До ночи должны долететь.

Пока Змей утолял жажду, Леда даже не стала распутывать свои ремни, только с трудом разминала онемевшие пальцы, чтобы достать баклажку с водой и тоже напиться. Отдых был недолгим и скоро Крылатый снова поднялся в небо. А его маленькая спутница закрыла глаза и опустила голову на плащ, покрывающий броню Чудовища. Леда уже не смотрела вниз и не замечала, как густые леса сменяются чахлыми осинниками и разреженными березовыми колками. Приближались непроходимые болота, на много верст расстилалась внизу безжизненная трясина с редкими островками суши. Права была Лесная бабушка, ни зверь, ни человек здесь не проберется, только птице дана свобода легко миновать опасные места. Лишь бы хватило сил…

Годар устал. Он даже немного корил себя за смелое решение добраться до Лунной долины в один день. Дорога долгая и разумнее было устроить ночлег у того тихого озерка, где делали короткий привал, а утром продолжить путешествие. Но Змей хотел быстрее попасть к истокам Великой реки и вернуться в Гнездовье, зная, что Ладушка уже полностью принадлежит ему, никуда не будет более рваться. И теперь Змей с усилием двигал свои мощные крылья, стараясь преодолеть болота и хотя бы дотянуть до сухих прогалин. Тяжело… Никогда прежде не летал так долго… устал.

Леда насторожилась. Девушке вдруг показалось, что дыхание Чудовища стало более шумным и даже свистящим. Змей то решительно устремлялся вперед, то парил на ветряных потоках, немного снижаясь. А внизу ожидало заблудших мрачное болото, и ему не видно было конца.

— «Миленький, потерпи! Миленький мой, это я виновата, не хочу никаких загадочных Дев, не надо мне ничего знать, ты у меня есть и этого довольно. Только не опускайся ниже, некуда здесь садиться, ни одного твердого бережка. Только дотерпи до лесов… Никогда более не пошлю причуды свои исполнять, всегда буду с тобой, родненький мой…».

Он собрал последние силы, когда зоркие глаза разглядели вдали островерхие ели. Еще немного и можно будет садиться. Но что это за громадина торчит из трясины близ самого берега? Похоже на мачты корабельные, а сам-то остов давно скрыт из виду, затянут в голодную бездну.

Солнце уже скрывалось за мохнатым ельником, когда Змей почти рухнул у кромки леса на твердую почву, глубоко ушел когтистыми лапищами в суглинок. Потом он еще долго лежал неподвижно, усмиряя пламя, бушующее в груди, и даже не сразу приподнял крыло, чтобы на него спустилась измаявшаяся наездница. Леда также не спешила, руки не слушались, крепления ремней не желали поддаваться озябшим пальцам. Но, наконец-то и девушка оказалась на земле.

— Годар, ты герой!

Но, кажется, сейчас он ее не слушал. Тяжелая морда Чудища была развернута в сторону топи. Янтарные очи Змея, не мигая, смотрели на то, что возвышалось над болотом, словно силясь восстать и тоже взмыть в поднебесье. Это были останки огромного существа, не дотянувшего когда-то до сухой земли, упавшего в цепкие объятия зыбучих песков. Годар даже ясно представил, как тот Неведомый ревел и метался, пытаясь вырваться из пучины, разгребал лапами едкую жижу и постепенно проваливался все глубже и глубже. Что привело его сюда? Зачем он решился на этот опасный перелет? Испокон веков Долина манила Крылатых Паломников и порой забирала жестокую плату, даже не раскрывая своих тайн, даже не позволив коснуться края своего Звездного покрывала.

— Годар, что это?

Он хотел подуть на нее теплым паром, да остерегся ненароком обжечь. Что он мог бы ответить?

— «Это отец мой, ладушка, и не совета просить полетел он за дремучие леса и топкие болота. Последний приют здесь искал. Долго живут Змеи, но если ранено их сердце тоской, могут и сами лета свои сократить. Тяжко Крылатым без своей Луны, и если выскользнет она из могучих лап и вернется в Небесный Чертог, что делать на земле Одинокому Скитальцу… Не удержат даже подросшие дети. И как могу я отца осудить? Его воля, его выбор. А, может, и не хотел вовсе погибать так напрасно, может, искал средство Ее вернуть? Кто теперь даст ответ, каждый век новые вопросы посылает. Вот и Ладушка пригорюнилась, и ведь тоже устала. Надо подумать о ней…»

Змей прополз на брюхе чуть дальше от берега и оказался за спиной у Леды, что все еще разглядывала белые кости Великана, пропоровшие болотное чрево. А когда девушка обернулась, Годар уже надевал на себя измятую рубашку. Хвала Богам, можно теперь обнять человека, а не железную плоть Дракона. Леда не сдерживала чувств, подбежала ближе и Князь, отложив до поры пояс, крепко сжал девушку в объятиях. Леда всхлипывала, терлась лицом о его плечо, чувствуя какую-то странную вину:

— Тяжко тебе пришлось? Да я еще на спине…

— Тебя не почуял даже, будто перышко пристало, совсем невесомая.

— Это ты сильный, смелый… самый-самый на свете.

— Любимым бы назвала, больше порадовала.

Леда улыбалась счастливо, замирало сердечко под его вопрошающим взором:

— Ты знаешь, что люблю.

Молчал Годар, ибо переполняла душу великое счастье оттого, что держит свою Луну в руках и она с тем согласна. Не позволит исчезнуть ей. Будет беречь и любить всегда.

Приближалась ночь и следовало бы найти место для отдыха. Минувший день выдался непростым, а близка ли цель путешествия Годар лишь смутно подозревал. Надобно ладушку свою успокоить, развести костер и подкрепиться остатками еды, надо дождаться утра. Но и этим планам не суждено было сбыться, где-то недалеко из густой кроны разлапистой ели раздалось пение. И вот чудно, будто бы даже человеческий голос. Только Леда уже сладким песенкам не шибко доверяла:

— Годар, не ходи! Там ловушка какая-то, не иначе. Опять кот-людоед сидит, путников к себе манит.

— А вот сейчас и посмотрим, позади меня стань и не бойся ничего. Не доводилось мне прежде Баяна видеть, а узнать бы его не прочь.

— Страшно-то как, Годар…

Песня эта была очень грустной. Нежный, но такой печальный мотив. А, может, на то Злодей и рассчитывал — восплачет жалкий человечек, расчувствуется, да и сам попадется в когти. Однако Змеиный Князь был настороже, даже и не думал поддаваться колдовским чарам, крепко держал в руке небольшой острый нож, ужо не поздоровиться обманщику.

Но вот Леда вскрикнула в изумленье и ухватила Годара за плечо — виданное ли дело, среди седых лишайников, что в беспорядке свисали с еловых лап, мелькнула маленькая женская головка.

— А ну, покажись, кто ты есть!

Тут Леда снова испуганно пискнула и спряталась за широкой спиной мужчины, зря, видно девушка храбрилась, думая, что после всех чудищ-уродцев заброшенной деревеньки уже ничего ее не смутит, не повергнет в дрожь. Существо, что сейчас скакало на птичьих лапах по колючим ветвям ей бы и в жутком сне не привиделось.

Да только было это Существо здесь не одно. Теперь уже позади путников прозвучал нежный ласковый голосок:

— Вы бы, гости дорогие, не пугали мою сестрицу, да оружие спрятали поскорей. Нам оно не по нраву. Здесь вам обороняться не от кого, никто зла чинить не станет. А ежели вы хотите до Звездных ключей добраться, так я и сама провожу.

Леда обернулась и оторопела — на ветвях сидела птица с женской головой, размером с крупную глухарку. Вот уж диво, так диво! А ведь есть в русских былинах и такой персонаж, тогда уж и сестрицу ее можно себе представить. А вот и она вспорхнула с ели напротив, уселась чуть повыше разговорчивой родственницы. Вроде обе похожи, только у приветливой говоруньи оперение светлее и личико не в пример улыбчивей.

— Сирин… — пробормотала Леда, — мы вас обижать и не думали, только ищем путь в Лунную долину. А здесь ночь хотели переждать.

— Так самое время! Вы как раз управитесь до полуночи, да и нам уж лететь пора, очень уж сладко Лунное молочко, любит им сестрица лакомиться. А вот мне больше Солнечные струи по нраву, оттого и песни мои веселые, душу радуют, ободряют. А сестрица все плачет, да грустит, за каждого на земле тревожится и тоскует.

Тут голос подал и Князь:

— Благодарствуем за приветное слово, Певуньи. Если есть на то ваше желание, проводите к своей Хозяюшке. Нужен нам Лунной девы совет, за тем сюда и явились.

— Быть по сему.

Как не бывало усталости — Леда и Годар теперь быстро шли по еле заметной тропе, едва поспевая за двумя странными созданиями, что перелетали с дерева на дерево и только вертели головушками, приглашая следовать за собой. Мрачный, дремучий лес стенами стоял по обе стороны от узенькой дорожки, Князь шел впереди, а девушка чуть отставала, держась за его руку.

Долго ли, коротко ли показалось это путешествие, но вот впереди просветлело небо, густо усеянное яркими звездами, расступился еловый бор, открывая вид на широкую низину. Пахло влажной травой, журчала вода и пройдя еще немного вперед, Леда ахнула в восторженном изумлении:

— Она, и впрямь, Лунная! Смотри же, Годар, смотри!

— Вижу, Ладушка, и тоже любуюсь.

На небе царила полная луна, но здесь ей не грозило одиночество. Тысячи лун и звездных огней отражались в маленьких озерках, что в изобилии были раскиданы по низине. Казалось, что все земное пространство впереди дрожит и переливается серебристым свечением, воистину, завораживающее зрелище.

— За мной, человеки! Вперед! Полно любоваться, достанет времени, а сейчас надобно Хозяюшке поклониться да просьбы свои изложить.

Удивительная женщина-птица повелительно указала крылом в сторону раскидистого дерева посредине долины:

— Там буду вас ожидать, смело ступайте. А сестрица Саму позовет. Скоро и встретитесь.

С замирающим сердцем пробирались путники между маленьких юрких ручейков, что потихоньку собирались вместе и текли на север уже небольшой речушкой. Не они ли дают начало полноводной великой Роси? Стало быть так. Дерево, у которого остановились люди, оказалось огромной старой елью, уже поникшей и раздавшейся вширь. Годар расстелил плащ у корней Седой Великанши и сел сам, приглашая Леду разместиться рядом.

— Отдохни пока, может, еще долго придется ждать.

— Я-то не утомилась, ты руками махал, то есть, не совсем уж руками…

Годар засмеялся, привлекая девушку себе на плечо. Сидели так молча, слушая, как стучат в такт сердца и было им хорошо. Девушка даже пригрелась и успела задремать, как вдруг услышала тихий говор над головой:

— Давно тебя поджидаю, а ты все не летишь. Только не зря ждала. Подарил мне великую радость — Любимую Дочку принес повидать. За то отплачу знатно, как никогда Вашим прежде, одно твое желание исполнить могу, только наперед хорошенько подумай.

— Пусть она счастлива будет. Со мной или без меня, не в том суть, лишь бы стала счастливой, долго прожила без печали и слез.

— Хорошо, запомню твои слова, Крылатый. А теперь хочу ее волю слышать. Очнись уже, дитятко, вот и свиделись, наконец!

Леда распахнула глаза, повинуясь глубокому чарующему голосу, и будто бы даже не удивилась. Рядом с ней сидела женщина в светлой одежде простого покроя. Прямые волосы легко струились по узким плечам, доходя до самой бедер. Маленькие ладони сложены на коленях. Лицо вроде доброе, а вот черты неуловимы, словно укрыты дымкой тумана, зато очи звездно мерцают и улыбаются губы. Что-то смутно знакомое было в этом лице… Мама… Бабушка… Прабабушка…Та, что давно ушла или Та, что еще раньше оставила землю или еще целые века назад Прародительница — самая первая Мать…

Зыбкая нить женских судеб, каждая из которых теперь таилась в Леде, составляла ее нынешнюю суть. Какие Они носили имена, в какой ходили одежде, может в лыковых лапотках или красных черевиках, а может в дорогих сафьяновых сапожках или невесомых бальных туфельках, что так легко скользят по начищенному паркету. Этих женщин давно уже нет, даже имена их сокрыты во мраке прошлого, но есть сейчас Леда — хранительница их тайн, сама даже о том не знающая в полную силу. Не она ли теперь Река, в которой слиты воедино сотни тысяч ручьев, растворившихся в ней без остатка, питающие ее собой, передающие весь свой жизненный опыт, пусть немудрящий, крестьянский, кондовый и рядом благородный, объявший мудрость всех знаний на ту пору.

Только на мгновение приоткрылся перед Ледой покров Вечной Тайны и девушка восхищенно застыла, чувствуя себя сразу же песчинкой на ладони Времен и тут же последней веточкой на Родовом древе. «Гордись, крепись, ибо ты не одна, за тобою вся Сила твоих Поколений, сумевших тебя взрастить. Живи и помни, что ты лишь малое звенышко в этой Цепи и дашь начало новым росткам, продолжишь Нить связующую…»

— Свое желание мне поведай и все исполнится, Дитя! Говори же, не бойся.

Леда тряхнула головой, прогоняя наваждение, словно все это было во сне. Так долго мечтала о подобной минуте и не может слова найти. А потом опомнилась и твердо сказала, глядя куда-то мимо Светловолосой Женщины:

— Пусть спадет проклятие со Змеиного рода, пусть ненасытный Подземный Царь оставит в покое Годара и всех его будущих детей. Довольно им мучиться!

На пару мгновений наступила тишина. А потом звонким колокольчиком зазвучал смех Лунной Девы.

— Каждый из вас попросил за другого. И то всего более мне отрадно, а я свое слово сдержу. Каждый получит, чего желал. Всего легче мне твою просьбу исполнить, Доченька. Да свершится на то воля Богов, и последний Змеиный данник сможет каждую весну возвращаться в родное Гнездо, возвещая о Пробуждении земли от Зимнего сна. Все лето сможет проводить кроткий Радсей под лучами Солнца и с последним колосом, убранным в закрома снова сойдет в Темные Чертоги. Большего не могу дать. Но знай, Князь, более ты Подземному Владыке ничего не должен. Смело люби и твори сыновей. Все при тебе будут. А вот что до тебя, Дитятко…

Но Леда едва слушала ее последние слова. Трепетала душа, ликовало сердце. Годар свободен теперь от алчного подземного Повелителя, это ли не счастье. А весной вернется Радсей, возрадуется все Гнездовье, вытрет слезы Арлета. Пусть и не очень долго, но погостит Младший у своих, наберется сил, и с надеждой будет ожидать новое лето. Все свершилось не зря, и сама Леда пригодилась, принесла пользу этим людям в Другом мире. Доброе дело свершилось через нее. Как же все хорошо сладилось…

— Разве сама не хочешь домой-то, к родным?

Вкрадчивый голос вернул девушку из приятных мыслей, заставил задуматься всерьез:

— А можно… вернуться?

Лунная Дева протянула тонкую руку, ласково погладила Леду по щеке кончиками пальцев:

— Крылатый счастья для тебя попросил. Вот и ответь, в чем оно для тебя? И пожелание Змея исполню. Будешь счастливой. Только вот где и с кем, твоя воля выбрать.

Леда взгляд на Годара перевела, губы дрожали, нет, даже не мыслимо расстаться, даже нельзя представить подобного… А у него морщинка залегла между густыми бровями, темные очи смотрели грозово, сужались зрачки, едва сдерживал ярость и боль, а где-то далеко внутри страх таился. Невыносимо видеть это… И, задыхаясь, Леда снова обернулась к Лунной:

— Здесь счастлива буду, с тем, кого всем сердцем люблю. Вот только… на денек бы только оказаться дома, позвонила бы родителям, сказала, что жива, и все у меня хорошо. Можно так? Всего на часок хотя бы… на малое время. А потом сюда, к нему… Без него ничего мне не надо. Пожалуйста…

Лунная Дева молчала, испытующе поглядывая на мужчину и женщину, что ожидали ее решения. Покачнулась вверху еловая ветка, уронила не землю пару длинных полураскрывшихся шишек, а после зазвучал в темноте кроны скрипучий голос:

— Позволь уж ей родичей утешить, самолично провожу да пригляжу, чтобы ничего дурного с ней не случилось. К утру возвернемся как раз, и смогут обратно лететь, свое гнездышко давно вить пора. Оба созрели, соками полны, надобно поделиться и новую жизнь слепить.

— Верно молвишь, Старый Друг… Проводи до порога, да верни к рассвету невестушку! А жених пока здесь отдохнет, сил наберется пред новой дорогой. Ну, чего приуныли-то? Все свершится сейчас, как о том и загадывали, обнимитесь уже напоследок, не долго разлуке длиться. Ну, будет, будет… Руки-то разомкни, Князь, вернется к тебе ладушка, раз сама того пожелала. А я вас после соединю, мое слово нерушимо — навек вместе будете. Мир, лад да любовь с вами!

Теперь Леда поднялась у дерева и только очами тянулась к Годару, а он чуть поодаль встал, протягивая к ней руки. Захлопали над головой тяжелые крылья Филина, сами закрылись глаза и словно бы подкинуло вверх, понесло, закружило… Вот и дышать нечем, стеснило грудь, а вокруг тьма и холод, ледяные ветра свищут, снизу ржание коней и лязг оружия, сверху плач с причитанием и жалобные крики. Мамочка моя, где ты, где…

 

Глава 20. Возвращение

— Девушка, вам нехорошо? Может, медика вызвать, он, правда, сейчас в лагере, но если надо, за ним отправят. Э-эй! Зовут-то как, вы местная? Ваши друзья здесь, куда вас проводить?

Леда с трудом пробуждалась от какого-то тяжелого сна, руки болели, ноги не слушались. Огляделась вокруг и тут же начала стряхивать с одежды комья налипшей земли.

— Вас чего на раскопки-то понесло в такую темень? Вроде не пьяная… Стыдно, девушка, так себя вести. Здесь гостей полно, что о наших подумают, еще сделают фото, да выложат в Сеть, как вы тут барахтаетесь в грязи.

— Телефон… Мне надо позвонить… Срочно…

— Простите, я сотовый оставил в «дачке» своей, а здесь оказался случайно и даже не предполагал, что кому-то придет в голову на ночь глядя лезть в эти траншеи. Ну, давайте уже руку!

С помощью невысокого щупленького человека Леда выбралась из широкой ямины и села прямо на бугор подсохшей бурой глины рядом. Ноги не слушались, руки дрожали. Пожилой мужчина в маленьких очках с тонкой оправой неодобрительно цокал языком. На Ингалу надвигались сумерки.

— Скажите, а какое сегодня число?

— Вам точно надо доктора навестить. Если не шутите, конечно. Вы с какой группой здесь? Или нет… стойте… Вы с реконструкции, конечно! То-то я смотрю на вас одежка оригинальная. Неплохо, очень даже неплохо. Сами шили?

— Простите, я кажется, ударилась головой, все плывет перед глазами. Ведь сейчас август, да? Двадцать третье августа, верно?

— Ой, девушка, вы начинаете меня беспокоить! С утра было двадцатое июня. Год тоже надо уточнять?

— Нет. Спасибо. Год я и сама помню. Теперь телефон. Пожалуйста, мне очень нужно позвонить!

— Если срочно, то можно попросить у ребят. Пойдемте, вон они развлекаются у костра. Ох, не нравятся мне эти северяне, вчера еще с нашими драку затеяли. Совершенно из ничего, представляете? А парень с разбитым носом… Наглые, дерзкие, вести себя не умеют! Банда какая-то, а не фольклористы. Хотели вызвать наряд, да руководитель их попросил замять дело, мол, сам накажет виновных. Ну, что, можете идти?

— Да — да… Спасибо, а вы кто, простите?

— Солобоев моя фамилия. Смешная, правда? Олег Аркадьевич Солобоев. Я с историками здесь, у нас практика. Только вот эти соседи настораживают, к первокурсницам нашим лезут, задирают парней. Ничего-ничего, еще пару дней потерпеть и кончатся эти бесовские игрища. Знаете, я бы кому попало не разрешил проводить здесь реконструкции! Понятие должно быть у людей… Тут же древние могильники кругом, а они затеяли пляски на костях! Выпивают, орут — просто дикари какие-то. Безобразие! Очень некультурные люди…

Леда рассеянно кивала головой, со всем соглашаясь, но мысли ее были далеко. Вместе с разговорчивым провожатым, девушка подошла к костру, вокруг которого размещалась компания веселых парней. Бряцала гитара, звенели бутылки, народ отдыхал после увлекательных дневных «побоищ».

— Молодые люди! — фальцетом начал Солобоев, нервным жестом поправив очки, — я решительно запрещаю вам здесь распивать спиртные напитки.

— А че такого? Мы же тихо почти. И никого не трогаем, если к нам не лезть.

Рослый юноша, разрумянившийся от огня и алкоголя, игриво подмигнул Леде:

— Девушка, присоединяйтесь, полный сервис гарантирован! О-о, какая рубашка красивая! Одобряю! У нас такие Ульяна умеет делать, высший класс! Вы из Ебурга?

— Н-нет, я тюменка… Вы могли бы мне дать сотовый на один звонок, очень нужно, пожалуйста!

Юноша пожал плечами и направился к палатке за телефоном, остальные парни с хмельным любопытством оглядывали прибывших.

— Девушка, а вас как зовут? Или вы сами приходите? Повезло же нам. А мы тут скучаем, сидим одни. Не хватает женского внимания, представляете?

— Дядя, а ты бы шел по своим делам, у тебя рожа кислая, настроение нам не порть.

Солобоев сначала опешил, а потом шмыгнул носом и затряс головой:

— Какое невероятное хамство! Вы что себе позволяете, я — доцент кафедры…

— Вали отсюда, доцент, понял! Ты нам вчера еще все мозги…

Услышав отборную брань, Леда попыталась вмешаться:

— Ребята, не надо ругаться! Мы сейчас уйдем, нам бы только позвонить, а вы были ближе всех. Это очень важно, это дело всей жизни…

Короткостриженный вальяжный парень смачно сплюнул в сторону:

— Эх, жизнь моя, жестянка… А, ну ее в болото… Солнце, а ты всегда такая серьезная? Ботаники еще не надоели? Может, с нами расслабишься?

Девушка отпрянула назад, увлекая за собой возмущенного Солобоева. Мужчина теребил дужку очков, явно собираясь прочесть лекцию о правилах поведения в местах общего отдыха. Леда была настроена более реалистично:

— Пойдемте отсюда, не надо их злить. Вы, наверно, со студенческого городка? Там точно найдется телефон.

Но просто развернуться и уйти им не дали. Стриженый крепыш ухватил Леду за плечо и потянул назад:

— Зайка, останься, мне твоя коса нравится. Мой любимый фасончик… а-ля русс… рашен герл…

— Девушка, посидите с нами, мы не обидим, мы добрые…

Беспомощно глядя на растерянного спутника, Леда тщетно пыталась отцепить от себя сильные мужские пальцы. В лицо ей дыхнули перегаром, и сейчас же рядом раздался вскрик Солобоева, кажется, его толкнули в грудь и доцент едва не упал на землю.

Девушка даже не могла закричать, мысли путались, все происходящее казалось нереальным. Но тут развязная улыбка на лице Стриженого сменилась недоумением, а потом и страхом. Леда заметила только край серого рукава и смуглую руку, что ухватила обидчика за шею, а потом девушка оказалась свободна. Рядом стоял Годар и, похоже, он всерьез собирался придушить норовистого молодца, что посмел коснуться Любимой.

— Не надо, Годар, пусти его! Ему уже плохо, прошу… отпусти!

Осознав, что происходит, Леда тут же повисла на плече Князя, а к ним уже подходили двое парней из компании у костра:

— Э-э, мужик! Ты че творишь-то, остынь! Не ясно тебе?

Одной рукой Князь отстранил от себя испуганную девушку, а другой бросил Стриженого в сторону подошедших парней. А потом спокойно и без лишней суеты вынул из ножен кинжал. Юноши остановились и теперь смотрели несколько растеряно, их боевой пыл заметно поугас.

— Не-е, мы так не играем, ножик убери. Мы же просто познакомиться хотели, пригласить к нашему огоньку.

Леда встала между мужчинами, заглянула Князю в глаза:

— Миленький, пойдем уже дальше. Здесь мне не помогут.

Но парень, ушедший в палатку за телефоном, уже вернулся и теперь стоял вместе с общей насторожившейся компанией:

— Девушка, вы просили телефон, вот! Только недолго, скоро батарея сядет.

— Спасибо!

Леда не стала долго церемониться, выхватила гаджет из чуть подрагивающих рук парня и набрала номер мамы.

— «Вне доступа… Конечно, море, горы, Гагры… приятный мужчина рядом. Не надо бы мне их там баламутить, пусть спокойно проведут отпуск».

Отец ответил почти сразу же и даже поворчал на столь поздний звонок, но Леда, чувствуя, как закипают слезы при звуке знакомого голоса, начала говорить быстро и громко:

— Папа, у меня новости! Я выхожу замуж. Это очень сильное и проверенное чувство, мы знакомы давно, я только вам ничего прежде не говорила. Мой будущий муж — путешественник, он репортажи пишет о жизни… ммм… диких племен Южной Америки. Мы утром вылетаем в сельву. Срочная заявка от Международного агентства. Связи не будет около года. Не теряйте меня. Все передай маме. Простите, что так вышло. Я вас очень люблю и совершенно счастлива. У меня все прекрасно. Целую вас и надеюсь, что через годик найду возможность с вами связаться вновь. А если нет, то ждите еще.

— Но, как же так, дочка…

— Папа… Алло… Алло… Все, кажется, тоже пропала связь…

Леда вдруг почувствовала себя невероятно уставшей. Она сделала все, что смогла, к чему стремилась все эти долгие дни и недели в загадочной Дарилане и теперь не знала, куда двигаться дальше. Вернула телефон юноше и поникла на груди у Змея.

Солобоев, молча наблюдавший со стороны за странной сценой, что разворачивалась на его глазах, откашлялся, привлекая к себе внимание:

— Молодые люди, я, пожалуй, пойду к себе. Вижу, у вас все наладилось. Рад, что некоторые проблемы здесь разрешились мирно, так сказать. Мне пора. А с вами ребята завтра будет разговор особый… Это уж я вам обещаю!

Последнюю фразу уже гневно на бегу бросил, оборачиваясь в сторону притихшей компании у костра. Леда проводила Солобоева невидящим взором, все вокруг было словно в тумане:

— Да, конечно. Спасибо вам. Прощайте.

К костру неслышно подошел еще один человек. В куртке с капюшоном, надвинутым низко на лицо. Наклонился к Леде, тихо проговорил:

— Пора и нам. Если не передумала. На сей раз без воли твоей не проведу через пуповину Времен. Уж ты решайся, девушка, сама угадай, где твоя судьба.

— Давно все решила. Сомнений нет.

Так втроем и направились в сторону возвышающейся в полумраке насыпи. Впереди тот, кого называли Филином — Проводник и Страж, за ним Годар, крепко держащий девушку за руку. Змей посматривал на Леду с тревогой, словно хотел что-то спросить, но медлил. Только у самого Кургана остановился и, держа за плечи перед собой, глухо проговорил:

— Еще подумай. Вижу, тяжко тебе. А мне-то легче разве? Как тебя здесь одну оставить, кто тебя защитит? Я в Долине уснуть не мог, тревога сердце одолела, так и чуял, что у тебя неладное творится. Отроки эти совсем распоясались… надо было хоть одному голову снести, прочим в назидание.

Леда улыбалась, вытирая невольные слезы:

— Вовремя же ты появился, припугнул их здорово.

— Так уж сил не было ждать! Взмолился Покровительнице, чтобы и меня… к тебе…

Филин прервал беседу, сбросив накидку с головы, круглые нечеловеческие глаза горели желтоватыми огоньками:

— Будет вам! Позже наговоритесь, а сейчас надобно поспешать, если оба готовы. Ну, молви же слово свое последнее, девица…

Леда только головой покачала и зажмурила глаза, крепче сжимая ладонь Князя:

— Готова!

— Добро!

И снова этот полет, снова нет под ногами твердой опоры, и свистит ветер в ушах. Но крепко держат родные руки, надежны объятия Любимого и ничего более не страшно. Леда возвращается домой.

 

Глава 21. Обещание сердца

Утро в Лунной долине было даже краше звездной ночи. К осени дело шло, а здесь поляны цветами усыпаны, рядом в хвойном бору птицы поют, словно весной. По всему лесу слышны трели зябликов и овсянок, еще и кукушка завелась, не смолкает, да дрозд вовсю славит восход.

Мужчине, что звался Филином, на вид было лет за пятьдесят, но, судя по всему, так он выглядел уже не один век. Русый, с проседью волос, нос с горбинкой, тонкие губы, лицо вроде без морщин, словно высеченное из серого камня. Только глубоко посаженные глаза под кустистыми бровями — смотрят, не мигая, и редко, кто долго выдержит такой взгляд.

Филин проводил Леду к теплому источнику, что бился из карстовой впадинки, образуя настоящую природную ванну. Оставил одну, а сам возвратился к Змею. Девушка с наслаждением окунулась в бурлящую минеральную воду, смыла с себя все заботы душевные и телесную усталость, долго плескалась там, зажмурив глаза, чувствуя на губах солоноватый вкус.

А когда уже надумала покинуть приветливую купель, то обнаружила на камне рядом стопочку чистой одежды. Рубашка из некрашеного льна мягко обняла тело, особым широким полотном волосы можно было обсушить… Спасибо Правителям Долины за заботу!

Годар ожидал Суженую под старой елью, мужчина тоже помыться успел, блестели на солнце влажные волосы, зачесанные назад. У колен его прямо на земле была разостлана вышитая скатертка, поверх нее белоснежный рушник, а на нем всякая снедь: хлебушек, словно лишь сейчас из печи, аж корочка хрустит на изломе, тонкие ломти розоватого сала, каждый прозрачен на свет, жбан с квасом и кувшинчик душистого травяного настоя. А еще яблоки — небольшие, соломенно-желтые, со свежей кислинкой на вкус. Благодать…

Князь на девушку строго посматривал:

— Что худо ешь? Меня забранит сестрица, скажет, совсем тебя в пути не берег.

— Сыта уже. Глаза сами закрываются. Перепутала день с ночью. Еще после теплой воды… совсем меня разморило.

Филин усмехнулся в седые усы:

— Знамо дело. Водица здесь целебная, тело врачует и успокаивает дух. Ложись-ка, поспи перед дальней дорогой.

Леда уютно устроилась на плаще прямо под мохнатыми еловыми лапами, быстро заснула и не заметила даже, как вскорести к ней присоединился и Князь. Поцеловал в теплую щеку, сбросил с плеча ладушки махонького паучишку на серебристой кудельке и тоже задремал.

В обратный путь тронулись ближе к полудню. Филин разбудил гостей, дал немного понежиться друг возле друга, а потом сам помог Леде обвязаться ремнем на спине Крылатого. И в этот раз девушка вдоволь насладилась полетом, смеялась даже от избытка восторженных чувств и пробовала напевать, только голос срывался. Молча любовалась тем, как сменяются пейзажи под крылом Змея, поглаживала шероховатый «малахит» шеи Чудовища.

Болота миновали быстро, а потом замелькали внизу леса, поля, поселения. Может, сама Лунная Дева удвоила силы Крылатого, и потому легко парил он в облаках, устали не зная. Или счастлив был, что летит домой, а с ним его Ненаглядная. Должно быть так.

Заночевать Годар решил на окраине Торжка. Не хотел добираться вечером до воеводы, а в человеческом обличье, держа Леду за руку, гостем простым зашел на постоялый двор. Только быстро признали Князя, едва не в ноги повалились, послали таки за воеводой и местной знатью. Хозяин двора славным ужином расстарался, шутка ли, Сам пожаловал, а с ним девица пригожая, даром, что в мужских портах. Как не уважить высокого гостя!

И здесь, в чистой маленькой комнате наверху, Леда уснула, только коснувшись головой подушки. А вот Князь, напротив, до самого рассвета, кажись, не сомкнул очей. С воеводой толковал о чем-то, выслушивал просьбы и жалобы торговых людей, отказывался от подарков, что норовили вручить купцы.

А едва показалось солнышко, Леду разбудила девочка-работница:

— Подниматься, изволь! Князь тебя за столом ожидает. Вот я и умыванье принесла. Пожелаешь, и косу тебе заплету мудрено. У меня пять сестренок, давно уже наловчилась.

Леда потягивалась, зевала, прогоняя остатки дремы, «еще бы часок поваляться на пуховой перинке…». Но с улыбкой спросила:

— Пять сестренок, это хорошо! Неужели, ни одного парня?

— Маменька брюхата опять, небось, на сей раз принесет и мужика. То-то тятька возрадуется. Он у нас по дереву мастер, все жалобится, что от девок ему никакой подмоги, а сынка бы выучил своему ремеслу.

— Пусть все так и будет!

Леда сошла вниз по скрипучей старенькой лестнице. Кое-где ступеньки были заменены на новые деревянные плашки, они были гораздо светлее прочих и пахли свежо. Уже запросто, по-домашнему совсем девушка приветствовала Князя. Да, видать, близко подошла. Годар Милую себе на колени усадил, повелел обнять за шею, сам поцеловал завитки волос надо лбом:

— Соскучился-то как по тебе. С трудом держался, чтобы не войти ночью.

— Знаю…

Леда глаза опускала, но улыбку довольную скрыть не смогла, потом наклонилась к уху:

— Смотрят хозяева, на стол не решаются нести, боятся тебя рассердить. Так и будем не кормлены в обнимку сидеть. А надо бы собираться домой.

— Твоя правда, ладушка.

Нехотя Змей перенес девушку на лавку рядом, повелительно глянул в сторону кухонных дверей и они тотчас отворились, будто по волшебству. Ох, и хороши были оладушки с пылу с жару, политые сладким сиропом. А сметанка к ним в отдельной плошке стояла — густая, да белая. А еще хлеб серый, ржаной с тмином. Тут же первые груздочки соленые и молоденькие опята в прозрачном рассоле с пряными травами. И суп с потрошками.

И пышная «глазунья».

И блюдо с варениками.

И рубец бычий, всякой всячиной начиненный.

И сладкий пирог.

И пряники печатные с отличительным знаком Торжка — ключ на запертых воротах.

— Это сколько же они ждут гостей? — удивилась Леда.

— Нас одних потчевать собираются, — усмехнулся Князь, подвигая девушке миску с дымящимся супом.

Пышно провожать себя горожанам Годар не позволил, только что подвезти в крытом возке до последних городских околиц. А там вдвоем с Ледой вернулись они на поле, где вчера завершили полет. И вот снова небеса. Немного осталось верст впереди, близка цель путешествия — родное Гнездовье. Уже после полудня Змей сел у леса, что отчего-то Леде сразу показался родным.

— Скоро, скоро уже будем дома, ладушка, вижу, что измаялась в дороге, налеталась вдоволь, и не запросишься более со мной.

— Как знать, — вздыхала Леда, — может, недолгое время пройдет, снова мечтать начну, чтобы ты меня покатал.

— Баловство одно, — ворчал Князь, пряча улыбку. Кажется, бесхитростные слова девушки ему поглянулись.

— Пойдем-ка, что тебе покажу… Нарочно здесь остановку сделал. Уж больно место чудное. Каждый раз, как сюда наведываюсь, долго у камня стою, два пути его уже испытал удачно, а вот третьего еще не доводилось. Не лежала душа по нему ступить. Теперь сам хочу то дело исправить. Пришла, знать, пора.

— Да, о чем же ты говоришь?

— За мной иди и сама все увидишь.

Леда послушно ухватилась за протяную ладонь, вслед за Князем прошла вдоль лесной окраины до неширокой равнины впереди. Места нежилые. Непаханная степь с чахлым разнотравьем раскинулась вокруг, но вдалеке уже виднелись новые леса. С высоты, пожалуй, эта прогалина лоскутком кажется, зажатым между сосновыми борами. Только ровно посредине пустоши какой-то непонятный выступ, словно каменный гриб из земли торчал. Путники подошли ближе.

Легкий ветерок шевелил подсыхающие веточки бессмертника и еще крепенькой пижмы с желтыми подушечками цветов. Густо разросся вокруг валуна и тысячелистник с душицей, а рядом ковыль расправлял свой невесомый султан. Ни дать ни взять, кто-то нарочно здесь добрые травы посадил, украсив древнее надгробие. Леда сразу заметила на щербатом от времени валуне какую-то надпись. Стерты были многие буквицы, зеленью обросли или сизым лишайником.

— Что-то я не разберу, Годар. Может, сам прочтешь…

Леда с опаской водила пальчиками по растрескавшимся рунам, и Князь свою руку поверх ее положил:

— Остереженье это я на память знаю, давно заучил. Вместе прочтем:

Как пряму ехати — живу не бывати Налеву ехати — богату быти Направу ехати — женату быти.

Леда даже не сдержала восторженного возгласа:

— Истинные чудеса! Да я же такое знаю, это во всех наших сказках встречается, а вот удалось и наяву повидать. Спасибо, Годар! Только… только страшно чуток, как же так — «живу не бывати»? Неужто, нарочно туда ходил?

Теперь Леда с замиранием сердца смотрела на заросшую пожухлым клевером тропу, что вела от камня прямиком к чернеющему вдали бору. Потом со страхом посмотрела в смеющиеся глаза Суженого.

— Не тревожься, заюшка моя, давно уж быльем поросло, да крапивой подернулось то дремучее зло. Много выпило людской кровушки, много славных витязей истребило, а и на Него управа нашлась. Долго бились с Поганью, а все ж таки я его одолел. На груди только и осталась метка. Когти у Него кривые были, ровно иноземные сабли, а пасть клыкастая как у секача, только гораздо злее. Ну, что дрожишь-то вся… не буду далее сказывать… Лучше про богатство спроси.

— Ас этим как? Не отсюда ли полные короба девичьих забав привез в прошлый раз? Кольца, да серьги…

— А вот и не угадала! Украшениями со мной Звенигорцы расплатились. Тамошние мастера на всю Дарилану славятся таким-то добром. А здесь богатство другое оказалось. Не златом-серебром, а медной рудой да красной глиной полна земля, отдал находку рукастым людшкам из Боридуба. Там хорошие гончары и кузнецы, руки их целый город кормят и окрестные поселения.

У подножия камня Годар сорвал маленький цветок незабудки и укрепил в волосах девушки. Строго смотрел, словно в самую глубь души:

— Сама видишь, одна мне дорога осталась. Вместе по ней пойдем, потому как другой мне жены не надобно. Ты — одна мне навек Богами дана.

Рассмеялся даже, так, словно тайну открыл, запрокинув голову к чистому небу, тронула губы улыбка:

— Арлета дома нам свадьбу готовит, уже, чую, наряды шьет, целую толпу девок посадила за работу. Большой праздник нам устроить хочет, все приметы-обряды соблюсти. А в прежние-то времена люди проще женились, обходили посолонь кругом ракитового куста или светлой березки — вот и сладили дело. И я здесь тебе хочу свою клятву дать, что буду тебя любить и беречь, пока кровь по жилам бежит. До последнего дня. До последнего вздоха. И ты обещайся моей быть.

Леда жадно слушала его, трепетала душой: «А ведь верно, какие еще нужны ритуалы, если два человека все друг другу сказали честно. Любим и будем вместе. Потому что в этом счастье для нас, потому что иначе нельзя».

Соединились уста, смешалось дыхание, долго стояли так, обнявшись, Леда поглаживала плечо Годара, чувствуя, как быстро бьется в груди сердце Змея.

— «Хороший мой, тоже тебя люблю, один для меня навек и так много счастья сейчас, что даже боязно…»

— Скажи, а что имя твое значит, почему назвали тебя Годар?

Улыбнулся, не открывая глаз:

— Сама додумайся, ведь совсем легко: Го-дар… Горыни дар. Отец меня ждал, любил, да вот только строг был, не в пример матушке.

— А она? Из ближайших мест?

— Сказывала, напротив, из чужой далекой земли. Купил ее отец на торгу. Увидел и сразу признал за свою пару. Все бы отдал, чтобы с собой забрать. Привез в Гнездовье и сделал женой. А она его долго дичилась, после привыкла, конечно, а может, когда понесла, тоже любовь в ней проснулась. Матушка добрая была, песни нам на чудном языке пела…

Ну, полно, полно грустить! Руку мне дай, ступим на заветную тропу, чтобы и мне женату быть. Суженую свою я уже встретил.

— Это хорошо! — согласилась Леда, протягивая мужчине ладонь.

Вместе, плечо к плечу, ушли они вправо от седого валуна, и не видали уже, как выскочила на камень юркая серая ящерица, долго сидела, греясь на солнышке, смотрела людям вслед, согласно покачивая точеной головкой.

 

Глава 22. Свадьба в Дарилане

Увидев названую сестрицу, Арлета высоко брови вскинула, округлила рот в изумленье:

— Ой-еченьки, исхудала-то как, одни глазищи на личике и остались. Ну-ко, поди сюда, так и есть, косточки торчат. Что ж ты не следил, Годар, девка наша еле на ногах стоит!

— Вот и неправда, нас везде вкусно кормили, и ни в чем не было нужды, — притворно сердясь, вырывалась Леда из рук Змеицы, что полушутя ощупывали ее со всех сторон. А после добавила тихо:

— В баню хочу… Чистое все надеть. Сесть рядом с вами и чтобы Радунюшка новости сказывала.

Арлета только руками взмахнула:

— Так вестей-то как раз от тебя ждем, голубушка! У нас все хорошо. Побратим твой лесной приходил, едва не выломал здесь ворота, уж пришлось пустить. Не скажу более худого, мужик справный и речистый стал. Ходит гоголем, смотрит соколом. Ежели он доченьке по душе, так противу быть не желаю, сговор есть, а через годик об эту пору можно и за пир честной, да и кончено дело.

Сказала так-то и не смогла слез удержать. Леда обняла плачущую женщину, сама тяжко вздохнула — ох, и нелегко будет Арлете расстаться с любимой дочкой, а как иначе, доля женская известна. Из родного гнезда, да на чужой двор. Хорошо, если муж ласковый, в обиду не даст. Хорошо, что Михей такой.

Но Арлета быстро слезы утерла, принялась хлопотать:

— Банька поспела давно, айда, мыть тебя стану.

Годар только усмехнулся, обнимая сестру:

— Недолго ей, милая, твои заботы терпеть… Назову женой, сам буду парить.

Леда только головой замотала, вроде отказываясь, а у самой глаза счастьем лучились. Проговорила на местный лад:

— С тобой и вовек не пойду, уж оченно ты горяч!

Встретились взгляды, друг друга приласкали нежно, все поняли про себя, слова не нужны… А вечером, наконец, остались Леда и Радунюшка в светелке одни, повели разговоры девичьи. Леда о своих приключениях рассказала, а юница поведала тайны сердечные:

— Сон мне снился давеча. Такой сон, что и сказать неловко. Будто по лесу иду и жарко и душно мне, ажно невмоготу… Одежку я на поляне скинула, и тут, откуда ни возьмись, Медведь. Да такой большой-пребольшой, прямо ко мне лезет. Я без сил упала, сами глазоньки закрылись, но страха не чую, будто радостно даже мне, а он… Ох, и сказать-то стыдно…

Радуня личико спрятала в ладони, дрожала всем телом:

— Он между ног моих стал и давай меня всю лизать… а язык у него горячий и шершавый такой и мне оттого еще жарче стало. Ой, стыд, стыдобища… только тебе и могу повиниться, ты-то не разбранишь, как маменька.

Леда закусывала губу, обнимала девушку, успокаивающе гладила по волосам и нервно подрагивающим плечикам:

— «С такими-то снами как бы тебе раньше меня деток не народить… Созрела ягодка, ничего не скажешь… налилась, раздобрела к своим шестнадцати годкам. Скоро уже круглее меня в некоторых местах будет, а там и вовсе перегонит, кажись… Ох, Медведь, Медведь, будет же тебе радость…».

Так в разговорах и ночь прошла, а потом неспешно потекли дни, один за другим. Теперь ближе подступала осень, начали убирать хлеба, зазвучали на полях протяжные бабьи песни, завизжали серпы над оселком. Прибавилось хлопот и в Гнездовье, мужчины на охоте пропадали, а девки, ежели не в поле, так бродили окрест по лесам, запасали на зиму грибы, много такого добра засолили в дубовых кадушках: груздочки и опята завсегда были у местных Князей в чести.

Сбились в стаи, потянулись в теплые края перелетные птицы, стонало небо от их криков прощальных. Как Михей сказывал, на кормных озерах близ Гиблого леса было гораздо вольготнее зимовать — там снегов и не бывало, охотники тоже не беспокоили.

Настала пора в местных деревнях убирать репу. Вдоволь наелась Леда рассыпчатой желтой каши, знатно настоявшейся в печи. Как тут не вспомнишь сказку про одного рачительного дедушку и все его семейство, что сообща вытянули из землицы сей овощ достойнейший. Еще припомнила Леда сказки и про медведя, да только обижалась Радуня за Бурого Друга, мол, неладно с ним мужик поступил, обманул дважды:

— Вот же скаредный какой! Уделил бы Мишке часть урожая. Глядишь, на другой год опять бы пришел помошник. Ох, не по мне эта басенка, шибко я на того дядьку жадного сержусь!

Так в трудах и заботах миновал месяц Хмурень, что Леда про себя кликала золотым сентябрем. Далее Листопадень настал, а еще октябрь здесь Грязенем называли. Умылись пустые поля холодными дождями, тихо засыпала земля на долгую пору, готовилась отдыхать от летних родин. Сил набраться следовало для новых весенних хлопот.

Леда с Годаром виделись почти каждый день, только, не сговариваясь, старались честной вид блюсти, прилюдно даже за руку не держались. Надобно выждать срок… Редко теперь оставались наедине, Арлета сама за тем зорко следила. Все правила свои чудные блюла, да какие-то мудреные порядки, уж не сама ли половину выдумала.

Только Брат перечить не стал, уважил дорогую сестрицу, раз уж хочет она все сделать по сложным красивым обрядам, так тому и быть. Может, оно и правильно, пускай поглядит молодежь, как Высокие Князья женятся, в мире и ладу после живут, авось меньше будет баб простоволосок, да девок-самокруток. Меньше детушек нежеланных, нечаянных… И такое бывало тут.

Наконец наступил ноябрь. Груднем здесь назывался последний осенний месяц. За ночь зиму поставить может, враз принесет первую «грудную» дорогу из замерзшей земли и снега. И откроется санный путь, женщины устроят льняные смотрины, мужчины приготовят зерно да капусту к зимним торгам.

А как хлынули первые морозцы, по дворам во всей округе начали забивать скот — то там, то здесь отчаянно визжали порося, жалобно блеяли овцы, чуя близкий конец. Хозяева — кряжистые бородатые мужики с раннего утра жгли жаркие костры, шкуры палили, грели озябшие пальцы. Валил от парной требухи на снегу едкий нутряной дух, рвались с цепи обезумевшие собаки. А уж сорочья да воронья с галками по заснеженным огородам было немеряно. Хоть уши закрывай от стрекота да грая. Ночами в Дремучей Согре отчаянно волки выли, а на алом рассвете близко за околицей находили их «матерые» следы.

Но Леда, напротив, слушала птичьи пересуды жадно, подолгу стояла у ворот Княжьего терема, вглядываясь в подернутое морозной синевой небо, словно колоколом низко опустившееся на Гнездовье. Куталась девушка с теплую лисью доху, о чем-то горнем душа тосковала, томилась и плоть. Может, прежние родные места вспоминались, отчего-то бабушка Серафима стала навещать во сне. Смурная Леда стала, за столом почти прекратила кушать, не радовали уже ни румяные калачи, ни пуховые шанежки… Исхудала, осунулась…

Арлета уже и умывала девушку с наговорами, поила целебными сборами травяными — ничего не помогало. Годар заволновался всерьез, знахарку какую-то велел из Торжка привезти. Только та «знающая» старушонка сразу разобралась в чем подвох. Один лишь проницательный взгляд кинула на Леду и без долгих церемоний прошамкала беззубым ртом:

— Сохнет золотое колечко без серебряной сваечки… Замуж девке пора давно, а то как бы «не перекисло тесто». Станет с мужем спать — все хворести враз сойдут. Толстая да румяная сделается, словно булочка сдобная из печи.

От такого вердикта Леда расхохоталась до слез, а Князь повелел более не тянуть и немедленно готовиться к свадьбе. А уж если Сам приказал, кто же воспротивиться-то…

Так на второй седмице месяца Грудня в Гнездовье пива знатно наварили и немеряно напекли пирогов. Все поселение ожидало богатый Змеиный пир и большое веселье. Вот и настал тот день. И накануне всю ноченьку проворочалась Леда в постельке, а раным-рано разбудила ее довольная Радунюшка.

— Вставай, поднимайся, голубушка, пойдем волюшку твою в баньке смывать!

— Рано же еще, чего вскочила ни свет, ни заря… Я только и задремать успела.

— Так и мне не спалось, не кажный день дядьку грозного женим!

Полетело на пол одеяло, и Леда поджала босые ноги, не сдержав дрожи — прохладно в светелке с утра. Делать нечего, пришлось подниматься, раз теплая банька ждет. Только едва сошла по лесенке вниз — ой, мамочки, целый спектакль ожидал. Песни, шуточки, и тут же плач с причитаньями.

Не иначе Арлета постаралась, вот дождется Радуня и себе такой же участи. Так хоть молодая нетронутая девка, а для Леды чего было так стараться, Милана за спиной, наверное, давно перестаркой кличет. Хорошо хоть отстала красавица, да и по правде сказать, некогда козни строить, еще листва на березах не вся опала, вышла Милана замуж за Вадича. Запер муж ее в тереме, кончилась девичья воля.

А скоро и Ледушке настанет черед пойти под мужскую руку. Но перед тем, как в баньку свести девицу посадила ее Арлета под матицу посередине покоев на бадейку с квашней. Сама квашня была меховой шубой покрыта и все это сооружение вместе являлось символом изобилия и плодородия. Леда сидела пунцовая от смущения, а Радуня с подружками под песни и причеты расчесывали ее волосы, загадывали про себя, чья же свадьба следующая. Недаром «свадьба» от слова «сводить», «сваживать» — соединять…

Наконец повели девушку в баню, а перед ней несли украшенный лентами веник, прутики с него разбирали и втыкали вдоль расчищенной тропинки по обе стороны, словно указывая путь.

Баня для невестушки нарочно топилась «мягкими» ольховыми дровами. Старые люди так говоривали: «Сосна — дерево печальное, ель — кручинное, осина — трепетное, береза — несчастливое, а матушка — ольха мягка да ласкова».

Веточки ольхи были воткнуты и в середку березовых веников, которыми Арлета щедро «угостила» названную сестрицу. Почти без памяти лежала девушка на горячих досках полка, пот лился ручьями, перед глазами все расплывалось, а Змеице хоть бы что, еще и посмеивалась:

— В этой же баньке и дите рожать будешь. А как родишь, заведется здесь обдериха — Хозяйка банная. Будет незримо сама деток мыть, да здоровье им ладить. Верно ведь говорят: «Грязь баней смыла — здоровье добыла».

— Дожить бы мне до того дня, — охала Леда, — до вечера хотя бы дожить с вашими трудами… Ой, моченьки больше нет терпеть, выводите меня отсюда скорей… Лучше бы ты моего жениха так парила, ему-то жар нипочем!

— И женишка твоего намоем, ладушка. Уж немытого к тебе в постельку не положим, не бойся.

Девчонки смеялись, шушукались, а Леда слез не скрывала, вертят ее словно куклу, нарочно потешаются, да сколько же можно так. Всхлипывала сперва, а потом вдруг сердце зашлось и зарыдала во весь голос. Так жалко себя отчего-то стала, и мамочки рядом нет и отца родного, хоть и добрые люди вокруг, а все-таки сторонка чужая. Но вот Арлета радости не скрывала:

— Ай, же умница какова! Славно повыла, так и надобно девке с волей прощаться!

Как в горницу воротилась, Леда едва ли помнила. Посадили на лавку, вытирали, сушили всем скопом, надевали рубашку — женихов подарочек, показывали и другие гостинцы — зеркала, уборы, сладости. Леда ничего не хотела, только чтобы все, наконец, отстали и оставили поплакать одну. Да не тут-то было! Откуда ни возьмись целая толпа наряженных девок ввалилась — давай петь, плясать, играть не дудках, шутки сказывать да водить вкруг невестушки хороводы. Леда только глазам хлопала, а потом вытерла слезки и заулыбалась в ответ. Прошла кручина, настал веселья черед.

Так до самого обеда и провозились, а час настал — сообща сели за стол. Только Леда едва притронулась к угощению — от макового рогалика лишь отщипнула кусочек, да отхватила от блинка краешек, а после попросилась часок отдохнуть в светелке. Денек выдался морозный и солнечный. Выспавшись сладко, подошла девушка к затянутому инеем оконцу и долго разглядывала сугробы напротив терема. Вспоминала опять зиму в родном городе, как хрустит снежок под ногами на чищенных дорожках в сосновом сквере, как голуби слетаются на брошенные добрыми людьми хлебные крошки. Далеко ты, родная сибирская сторонка, а нет сил тебя позабыть…

Потом представила Леда, что ждет впереди свадебное застолье и ночь, которую проведет с мужем. Любимым, желанным, ласковым… Словно горячей волной окатило с головы до пят, колени ослабли, и боязно вроде и рвется душа к Нему, припасть с телу сильному, целовать на груди рисованные змеиные крылья, таять самой под Его поцелуями. Годар… Сердцу дар моему. Вся твоя… Только приди и возьми… Забирай Суженую… Забирай под свое крыло… Истомилась тебя ожидаючи, приходи скорей…

И будто на ее беззвучный зов в ответ далеко-далеко послышался колоколец звон. Приближалась лихая тройка с лесной заимки. У Медведя третий день гостевал Князь, Медведя назначил и дружкой себе. Успел с раннего утра уже и в проруби искупаться и вдоволь попариться в бане Михея. Славную баньку срубил Лесовик, для своей «Лады», небось, старался, Радунюшку давно представлял на своем подворье Хозяйкой.

Захрапели у ворот ярые кони, и Леда шмыгнула вглубь светелки, чтобы под одеялом с головой укрыться: «Ну, сейчас опять набегут малахольные девки…» Так оно и случилось все. Началась веселая кутерьма с одеванием невесты, а в ту пору с жениха народец денежки тряс, выкуп требовал. Щедр ноне был Змей. Направо и налево без разбору швырял серебро. А потом и Леду вывели к нему, опущенная головушка ее была узорным платком покрыта. Дышать даже вволю не смела, послушно ступала туда, куда подружки вели. Кажется, рядом с Князем ее поставили, осыпали зерном и хмелем, катились по плечам и золотые монетки.

Но вот стихли песни и причеты. Подняли жесткие пальцы край покрывала. Леда несмело подняла глаза и ахнула, встретившись с янтарными очами Суженого.

— Как и жил без тебя… как ел, пил, веселился, ничего ранешнего не помню… А ты пришла и будто заново народился… Словно в первый раз Солнышко увидал…

— Тогда уж Луну…

Сдержанно коснулся губами дрожащих губ, поправил платок на волосах, открвая бледное личико, и подал руку, чтобы вместе взойти на крыльцо. А позади уже подружки верещали, подначивали:

— Первая, первая ступай, чтобы самой править, самой верх держать!

— Да мне то и не надобно вовсе… — еле вымолвить и могла.

Годар усмехнулся, на руку подхватил невесту и под общий восторг, вместе поднялись они в терем. Вместе будут править, уважая, и друг дружку любя. Однако, все ведали, что сапог мужской первым порог перешел, как же иначе-то… Все правильно!

И началось большое свадебное застолье — красный стол, княжий стол, каравайный обед. Угощение подавали в строгом порядке: холодное (окорок, голова баранья, студень с дрожалкой в два пальца сверху), затем горячее (похлебка из гусиных потрошков), жареное (поросята и телячья вырезка), каша, пшенник, сальник, пряники, хворост и сладкий пирог.

Высился посередине стола свадебный каравай. Делил его женихов дружка — хряпчий. Лукаво на Радунюшку поглядывал Михей, ловко разрезая ножом хлебные завитушки сверху. Первую долю от свадебного каравая получали молодые — жених и невеста.

А как понесли горячее с новой силушкой зазвучали песни, в которых величали молодых Солнцем и Месяцем, сравнивали с голубем и голубкой, желали долгих счастливых лет и многих детишек. Вокруг стола игрища начались, всякие девичьи забавы, кто-то шустрый уже успел и башмачок и Леды с ноги стянуть, пришлось Князю и его выкупать. Пиво и меда реками лились, только вот молодым едва позволили пригубить хмельного. А уж советов сколько было по части будущей ночи… Леда только глаза опускала, но как же смеялась в душе. Дружки сперва робели Грозного Князя, а ну как осерчает за баловство, ан нет, тоже улыбку прятал, смотрел весело. Под столом невесту за руку держал, время от времени бережно пожимал холодные пальцы, а потом и вовсе шепнул на ушко: — Измерзлась вся без меня, теперь сам буду греть ночами, может, нам и одеялко не занадобится…

Сердце бешено колотилось от этих слов, сладко стонало тело: «Неужто близок час и останемся мы одни на широком ложе…» И мысли сбивались: «Ой, мамочки… Скорее бы уже все ушли… не хочу, не буду, страшно-то как… уж, скорей бы, скорей… скорей».

За такими думками и сама не поняла, как велели из-за стола подняться, и снова обожгло лицо дыхание Змея.

— Моя!

И плач и смех, и счастливые глаза Радуни и хитроватый прищур Михея… Смутно догадалась, что самое главное уже совершилась. Стала женой Князя. А далее все как в теплой пелене, как сквозь сон — повели молодых в особые покои и оставили, наконец, одних. Только Арлета задержалась и на то своя причина была.

 

Глава 23. Рядом быть

Они стояли друг напротив друга, и Леда не могла глаз отвести от его напряженного лица. Со сдержанной улыбкой Арлета двигалась вокруг девушки, распуская ее длинные каштановые волосы из мудреной прически. Годар расстегнул пояс и, не торопясь, стягивал через голову нарядную свадебную рубашку. Девушка опустила взор к полу.

Наконнец, Арлета наклонилась и, ухватив подол длинного платья Леды вместе с исподней рубахой, потянула вверх. Чтобы ей помочь, девушка подняла руки, чувствуя, как прохладная тяжелая ткань скользит по обнаженному телу.

Стоя перед ней и, тем самым прикрывая Леду от взоров брата, Арлета расправила по плечам и груди волосы девушки, прикоснулась кончиками пальцев к медальону.

— Не трясись уж ты так-то, все ж хорошо будет… Я-то знаю…

После слов этих, сказанных даже чуток снисходительно, женщина отошла в сторону, чтобы забрать со стола сверток. Кусая губы, Леда прижала руки к груди, в то же время ясно понимая, что не спрячется от тяжелого взгляда Змея, но Годар, казалось, смотрел только на ее лицо.

Вот и Арлета вернулась, расправляя в руках тонкую белую сорочку.

— «Это уж точно лишнее… — грустно подумала Леда, — зачем долгие церемонии…»

Арлета бережно разгладила на груди девушки легкую ткань, богато украшенную причудливой красной вышивкой.

— Такая красивая… может быть, просто снимешь, а я ее сохраню… — чуть дрогнувшим голосом женщина внезапно обратилась к брату.

А Леда невольно опустила голову к груди — рубашка и впрямь на диво была хороша, по всему вороту был пропущен красный шнурок, концы которого свисали почти до пояса.

— Пора тебе уже… — холодно сказал Годар сестре и Змеица, поклонившись, направилась к двери. Леда почти с тоской посмотрела ей вслед.

Оказавшись снова одетой перед супругом, на мгновение, девушка почувствовала себя уверенней, но длилось это чувство недолго. Годар взял ее за руку и отвел к широкой постели, сам сел на край и обратился к застывшей перед собой молодой жене.

— Помоги мне разуться!

Леда приподняла длинный подол и, скомкав его в коленях, опустилась перед ложем. «Это я помню, такой старый ритуал… Что же Арлета мне толком ничего не объяснила, вдруг надо еще какие-то слова сказать…»

Когда сапоги Годара оказались рядом с кроватью, девушка снова поднялась, нерешительно поглядывая на супруга. «Что еще мне прикажешь… Суженый мой… все исполню…»

— Садись.

Теперь уже он сам снял обувку с девушки, аккуратно составив ее башмачки рядом с постелью. А потом помог стянуть и вязаные длинные носочки.

— Так ведь и знал, что мерзнешь… ножки-то ледяные.

Девушка сама была не своя, разве же так бывает, вот Он на коленях перед ней стоит, сам почти что раздет, греет ее ступни своим горячим дыханием. Пальчики целует, даже будто прикусывает… Да что же это, зачем так… ай, сердечко сейчас совсем выскочит из груди…

— Вот немножечко и согрелась… Встань-ка еще.

Девушка послушно поднялась, Годар тоже выпрямился перед ней, и вдруг одним уверенным движением, ухватив обеими руками за ворот, разорвал рубашку Леды до пояса.

— Ай…. Зачем…

Девушка ахнула, невольно прикрываясь руками. «А уж к чему бы… глупости какие, даже смешно… как будто ничего не ведаю о том…»

Годар усмехнулся уголками губ, глаза оставались холодными и почти злыми почему-то.

— Так нужно было. Ты ведь не девица уже, хоть какую-то преграду я преодолеть должен. Теперь ты и вправду моя вся, и я могу тебя взять.

Странно все как-то, словно строгим стал враз, суровым… чужим. Прямо как в первые дни. Леда покорно опустила голову, враз перехватило дыхание:

— «Надеюсь, по-вашим обычаям древним не придется мне еще как-нибудь кровь пускать, раз уж я такая сейчас…»

Словно почувствовав ее тревогу, Годар снова усмехнулся, и взгляд его смягчился вдруг. Молча спустил с дрожащих плеч девушки остатки одежды и властно привлек к себе молодое трепещущее тело. Грудь к груди, живот к животу… Ближе почти не бывает…

Но это прикосновение сразу же успокоило Леду, вновь ощутила она приятное волнение от Его близости. Девушка освободила руку, прижатую к груди, и робко провела по плечу Годара, словно повторяя пальчиками замысловатую вязь рисунка.

— Ты же всегда хотела «его» как следует разглядеть… может, еще огня зажечь?

— Нет… — быстро ответила Леда, немного смутившись, — мне и так все видно. Это… это очень красиво… Ты красивый… Годар… Я говорила уже прежде.

— Вот как… что-то я подзабыл, еще слушать хочу твои речи сладкие… так, говоришь, красив… И когда только поняла?

— Может быть… может, еще с нашей первой встречи, там в лесу у воды колдовской. Мне тогда показалось, что ты какое-то Лесное Божество или Водяной, в омут меня утащишь. А, оказалось, ты умеешь летать!

Невольно задержав дыхание, Леда медленно провела рукой по спине мужчины, от плеча к пояснице. Годар тут же повторил ее движение, уже по изгибам тела девушки и замер, накрыв ладонью округлости ниже ее талии.

Леда почувствовала, как напряженная плоть мужчины упирается в ее тело, ожидая освобождения от холщовых штанов. Годар вздохнул, сбрасывая с бедер Суженой разорванную им же рубашку. Едва сдерживая легкую дрожь, Леда прильнула губами к гладкой груди супруга, как раз в том месте, где четко был прорисован бесстрастный взгляд Крылатого Чудища.

Но Годар не позволил девушке продолжать, он подхватил ее под колени и бережно положил на постель. Обнаженной спиной Леда сейчас же почувствовала шероховатую поверхность льняной простыни, что так же, как и рубашка была испещрена причудливой вышивкой ярко-красного цвета.

Прикосновение к неровной текстуре полотна лишь усиливали возбуждение. Теперь Леда уже более уверенно отвечала на все более страстные и нетерпеливые ласки мужа. Сначала он завладел ее ртом, их поцелуи длились бесконечно долго, то глубокие и влажные, то легкие, почти целомудренные прикосновения… Тела супругов переплелись, руки их жадно скользили по коже — нежной и гладкой у Леды и более грубой, с чередой мелких и длинных шрамов Годара. Руки изучали, ласкали, наслаждались и дарили радость…

Соединившись с Возлюбленной, мужчина только удовлетворенно вздохнул, зарываясь лицом в пушистые волосы девушки, потом ласково поцеловал ее подбородок, опустился к шее, он знал, что ей будет приятно оттого, знал, чего бы она сейчас хотела.

— Потерпи чуточку еще, сейчас приладишься ко мне… маленькая-то какая…

— Да… нравится так… хорошо…

Наконец, Леда вновь коротко простонала, не в силах остановить нарастающую волну желания, и порывисто обхватила супруга бедрами, позволяя окунуться в самые недра… туда… к истокам зарождения Жизни… к самому центру ее Женского Существа…

Теперь девушка уже сама ритмично поднималась, встречая каждое движение мужчины, и через несколько мощных встреч они оба пришли к чистому восторгу, опьяненные, восхищенные друг другом.

Годар опустил Леду на постель, освободив руки из-под ее спины, и сам прилег рядом. Удерживая голову на согнутой в локте руке, долго смотрел мужчина, как золотыми нитями под прозрачной кожей расходятся по телу Любимой затихающие волны удовольствия. Леда открыла увлажнившиеся глаза и благодарно улыбнулась Супругу. А потом обнялись они и затихли, отдыхая…

— Ну, что смеешься-то, вижу ведь, хочешь что-то сказать…

— А ты не рассердишься? Это про себя, тайком надобно мовить, меня Арлета учила. А я не хочу тайком. Не хочу, чтобы ты меня через колдовство любил.

— Знаю я ваши присказки… Каждой девке матушка такие советы дает, и вперед мужа в избу войти, и больший кусок свадебного каравая откусить, чтоб над суженым верховодить. Сказки поди… не особливо верится что-то.

— Вот не веришь, так мог бы и поменьше отхватить от каравая, да куда уж там… я бы так не смогла…

Смеялся Годар, оглаживая нежную спину девушки, целовал ямочку между ключиц, потом зашептал в ушко:

— Исполни, что Арлета велела, хоть крадче, хоть во весь голос. Я шутить не стану над тем.

Леда вгляделась в его посветлевшие змеиные очи и на выдохе одном проговорила:

— Ты Орел, я — Орлица, Ты — Голубь, я — голубица, Ты — дикий Тур, я твоя Турица, Люби меня, как и сам себя и больше всего на свете.

Потом спрятала порозовевшее личико на груди мужчины, чувствуя, как новым желанием распаляется его тело. Воистину, ночь нежна… Если с Любимым рядом быть…

— Слова добрые ты сказала. Я их за тобой вслед повторил тихо. Все исполнится у нас — все, что вместе мы захотим. Верю крепко! Так и сделается!

— Я уж было подумала, ты на меня злишься за что-то. Может оттого, что с другим была первый раз, так я… я же не знала, что на свете ты для меня есть…

— Ладушка моя, прости, огорчил тебя не нарочно, так долго желал, столько ночей был один, а вот ты в моих руках оказалась и вдруг помстилось, что так же хотела другого. Горько думать о том.

— Нет, нет, не так… вовсе нет… Тебя я всем сердцем хочу, всем умом и телом, а прежде… сама не знаю… морок какой-то был… стыдно и ничего более. Я вся для тебя. Кажется, всю жизнь от рождения только тебя и искала. И нашла. Чего же еще желать?

 

Глава 24. Гость запоздалый

Два дня и две ночи промелькнули как единый вздох. Наглядеться друг на друга не могли Князь с молодой женой. Расставаясь на самое малое время, при встрече так радовались, будто позади разлука в годы. Засыпая на смуглом плече мужа под неясный шум догорающих поленьев в печи, Леда улыбалась и думала — бывает ли больше счастья, чем выпало ей.

— Бывает и другое счастье, — шептал Годар, чудно угадав ее мысли, — когда так же будем с тобой лежать и дитя у тебя во чреве шевельнется в первый раз под моей рукой. Когда сама почувствуешь, что носишь в себе новую жизнь…

Но нельзя же весь век просидеть в светелке, обнимаясь и шепча ласковые слова. Настанет время и с перинок пуховых встать, а с Князя и вовсе особый спрос — ждут дела в Гнездовье, то спор разобрать, то виновного наказать, а то и заступиться за неправедно обиженного. Как-то Леда осталась одна у себя в покоях, заскучала немножко после баньки, расчесывала длинные волосы, по одному брала каленые орешки из мешочка.

Годар о ту пору в отъезде был, занадобилось в Звенигорье попасть, а с собой не взял, дорога тяжкая. Неровен час и сам до утра не возвернется. Метель на дворе, псы по конуркам попрятались, не видно ни зги. Ох, тоска…

Лучинка в светце наклонилась вдруг, да и полетела в бадейку с водой. Темно стало в покоях. Жутко даже. Леда хотела девушку сенную кликнуть, да вдруг замерла и прислушалась. А с накрытой постели вдруг донеслось какое-то жалобное попискивание. Ай, по спине мурашки бегут…

Леда на цыпочках к двери потянулась, и вдруг комната осветилась ярче прежнего от новой лучинки.

— Легко же тебя напугать, кумушка!

— Это кто тут опять шалит?

Отлегло на сердце, уж больно знакомый голос.

— Гость званый, да запоздалый. Прости, на свадебку вашу не поспел, задержал меня твой подарочек.

Леда метнулась взглядом по комнате. И ахнула, руками всплеснув. На широкой княжеской постели лежал котище дымчатого окраса. Глазки на огонек щурил и ушки прижимал. Ровно чего-то боялся.

— Это что же за зверюшка у нас? Ой, же какая прелесть! Спасибо, сват Наум! Или дядя… Уж не знаю, как лучше к тебе и обращаться-то… А можно погладить «подарочек»?

— Не только можно, но и надобно. Он же малыш еще, третий день как от мамкиной соски.

— Как малыш? — искренне удивилась Леда, не веря глазам. Котяра на покрывале явно на малютку не смахивал. Только вид робкий имел, разевал пасть и явно трусил новую хозяйку.

— Самый форменный младенчик! — ухмыльнулся невидимый гость. — С папкой ты его уже встречалась, кажись. Только быстро пришлось удрать. Уж больно папка зол да грозен оказался. Не заладилось знакомство у вас.

— Баюн! — вздрогнула Леда. — Да неужто его дитеныш? Но как же ты раздобыл?

— Тебя хотел позабавить, лапушка…

— Так ведь он людоед, страсти какие, он же нас тут всех слопать может, голова твоя садовая… которую и не видно вовсе, ты о чем думал, сватушка?!

Рассмеялось под притолокой, дернулась занавеска на окне:

— Вот же как бабы глупы бывают… Особенно на девятый день после замужества, одно только на уме держат. Сказано тебе — дите малое, неразумное. Кого вырастишь из него, то и станется. Баюн — шибко премудрый зверь и речь человеческую понимает, опомниться не успеешь, как сам начнет говорить. Ты его пожалей да приголубь, кажное существо ласку любит. А будешь с ним добра, станешь кормить да привечать, за мамку сочтет, всей душой звериной к тебе потянется. Будет верно служить тебе и твоим детушкам. Сказки сказывать станет, да складывать песенки. Не нарадуешься на друга… Меня вспомнишь добром.

Леда опасливо подкралась к постели. Присела на краешек и вмиг догадалась, что котенок большущий саму ее боится, сторожится. Ишь, замотался в край полотна, только зубки скалит да лапками прикрывает мордочку. Как бы лужу не напустил на супружеское ложе… Ох, беда, беда, огорченье… Тут Леда смелости набралась, решительно ухватила зверушку, завернутого в покрывальце и подхватила на руки, напевая:

— Обернусь я белой кошкой, Да залезу в колыбель. Я к тебе, мой милый крошка, Буду я твой менестрель. Буду я сидеть в твоей колыбели, Да петь колыбельныя, Чтобы колокольчики звенели, Цвели цветы хмельныя.

— А ведь присмирел! Наум, мы точно подружимся, он меня уже не боится. И я его… кажется… Ого, ну и когтищи! А он, часом, не озвереет у нас… суть-то папкина свое не возьмет?

— А уж как воспитаешь, но надежда есть…

— Вот же ты бродяга бездомный! Где хоть обитаешь сейчас? Оставайся с нами, Годар не воспротивится, поди… ха-ха… пригодишься в хозяйстве. Ты парень шустрый! Ой, простите, дяденька, мою фамильярность, что-то я разошлась…

Леда, и правда, расшалилась как девчонка, вовсю забавлялась с пушистым котенышем, и тот освоился быстро, вскоре уже шутя прикусывал ее розовые пальчики, за волосы пробовал хозяйку потрепать. А потом притомились оба, легли рядышком и Леда, улыбаясь, поглаживала густую мягкую шерстку мурлыки. Тот сейчас же заурчал довольно, нежился, подставлял толстенький животик для ласки. Ну, как тут не вспомнишь детские стихи:

У кота-воркота Шёрстка — бархат-мягкота, Глазки с искорками, Ушки с кисточками. Наш котёнок-воркоток Укатил клубок-моток. Клубок катится, Нитка тянется… Уж коту-воркоту И достанется… Будут гладить-миловать, Спать положат на кровать !

— Наум, он же душечка просто! Спасибо тебе, ты настоящий друг, а не репкин хвостик!

— Распоясалась-то совсем, погоди ужо, вот вернется строгий муж…

— За мужа завалюся — никого не боюся…

— Погоди, погоди…

— Ай, да ты что же натворил-то, разбойник! А, ну, кыш… Э-э-э… придется постелю менять…

— Дотискала зверька! Дорвалась до живого! Вам бабам только и доверься, замаете напрочь! Мужа так-то хватай, за всякие места… небось, тоже радехонек будет.

— Попрошу без советов! Многое вы понимаете — дух бестелесный! Наум, а чем Милаша кормить?

— Какого еще Милаша?

— Да вот этого, славного?

— Вот же кулема, Буяном бы назвала…

— Сам ты Буян, а это у нас Милашенька — малышок, только чего он такой тяжелый, Наум, а он, значит, еще вырастет? Ого! Да на нем же кататься можно будет…

Долго вот так болтали, смеялись, смолкая лишь, когда пришли чернавки перестелить постели, да раздобыли молочка для котика. Никто особо не удивлялся хозяйской «игрушке», хотя за котенка никто Милаша не принимал. Ну, да со временем узнают, когда с добрую рысь вымахает, а может, и поболее того.

А Годар после животинку одобрил, даже сам Наума возблагодарил за подарок. Мол, не будет «ладушка» скучать, если придется на пару дней уехать. Найдется заделье сказки рассказывать, речь будить в чудесном питомце. А там, глядишь, и сам Милаш станет вместо няньки будущим человечьим малышам. Все во благо… А уж как Радунюшка-то рада была новому знакомцу, даже не описать словами. Едва не затискала, повелела Михею из дерева вырезать игрушек — мышат, сама возилась с котиком, словно дитя, чем сердила суровую матушку.

— Летом замуж собралась, а на уме забавы одни. Перед зятюшкой стыдно… Придется, видать, еще тебя дома держать пару годков, поучить уму-разуму.

— Вовсе не ладное судишь, маменька! Я и так не могу лета дождаться, а если Михей меня до новой зимы к себе не возьмет, вовсе зачахну у вас.

— Ох, же ты как стала смела! Ничего, пожалуюсь дядьке, найдет на тебя управушку. — За меня Княгинюшка заступиться может…

— И той достанется, развели зверюг в доме, да еще каких ведь зверюг. Знаю, знаю, откуда ветер дует… Без Незримой Силушки тут не обошлось.

И так все жили хорошо и дружно в Гнездовье. Ради баловства препирались, а чаще долгими темными вечерами собирались в общих покоях, пряли кудель, мотали шерстяные клубки, шили приданое следующей невесте в змеиной родне. Сказы сказывали, да пели протяжные долгие песни.

Вместе с Радуней и Михеем навестила Леда под день Карачун и двор Теки. Едва сдержала изумленный возглас, узрев, как топорщится под клетчатой поневой живот у довольной женщины.

— Прибавку ждем по весне, уж недолго осталось. Благодарствуем за подарочки. Не угодно ли наших пирогов отведать. Устин вчерась гольца наловил богато. И тестице славно выпрело.

Леда скинула теплую шубку в избе, сидела на лавке близ жаркой печи, оделяя двух приемных девчушек Теки печатными пряниками с медовой начинкой. И на каждом-то маленький «дракончик» выбит. Такой же дракончик желтоглазый висел на шее Княгинюшки. Такой же на груди у любимого мужа был нарисован. Разглядела до мельчайшей черточки, расцеловала каждую крапинку…

— Годар, я вот думаю, если будет у нас сынок, позволишь Радмиром назвать?

— Радмир — радетель за мира, миру радость… хорошее имя. А, может, уже и меня порадуешь, не все же с сестрицей по углам шептаться.

— Я сомневаюсь немного, но Арлета сказала, кажется, да… Обождать маленько еще и яснее станет. Ой, ну что ты, что, меня сейчас так нельзя хватать… А вдруг уже правда все…

— Ладушка ты моя, конечно, все правда, давно знаю, ждал пока сама откроешься мне. Чувствую его… Крохотное зернышко совсем, а сердечко уже стучит… Сильное, храброе сердечко… Наше с тобой, но и само по себе чуток. Пусть он мудрее нас станет, больше увидит, больше сделает.

— А ты научишь его летать, Годар?

— Я расскажу ему — кто он, а летать он выучится сам, как настанет время. Не тревожься, Любимая, всему свой срок. В каждом из нас от рождения дремлют великие силы нашего рода. В каждом из нас спрятан труд всех поколений. Мы лишь ступеньки… через нас люди дальше пойдут, все выше и выше к небу. А чтобы достать до Луны, порой даже летать не надобно.

— Если Луна сама пожелает к тебе спуститься. Прямо в горячие руки. Тому, кто искал и ждал.

— Радость моя, нежная, светлая, отрада жизни моей. Светишь мне в самой темной ночи, избавила от тяжелых пут, и продлишь меня в детях. Знать, так пожелали Боги.

— Так пожелали мы, а Они нас услышали.

— Твоя правда, ладушка… Только пожелай с добром, и сбудется все по Их воле. Значит, будет у нас Радмир?

— Верю в это, Годар… Может, как раз дядюшка его возвернется из Нижнего мира, может, сам уже станет отцом к той поре.

И будет летом новый праздник в Гнездовье. Много их еще впереди, много солнечных дней и теплых лунных ночей.

Да хранят Светлые Боги эту родную, милую землю во веки веков!

 

Глава 25. Круголет

 

(Задушевные сказы)

 

Весенняя страда

Большой кот дымчатого окраса развалился на ворсистом половике, жмурился от удовольствия, сказки сказывал детишкам:

— Ну, что разбаловались, мышатки мои? Али не чудна басенка? Слухайте тогда дальше… А третья девица молвит: «Ежели на мне женится Князь, рожу ему трех сыновей, у каждого по колено ноги в золоте, по локоть руки в серебре, во лбу красно солнышко, а на затылке светел месяц».

— После грустное станет, — заныла Аринушка, дергая пушистую няньку за хвост. Беззлобно, но ощутимо.

— Как начнется, так и кончится все худое, надобно и про печаль слушать В жизни тоже, небось, не один лишь мед, — строго постановил Радмир.

Аринушка только вздохнула и поближе к Леде подсела:

— Я за маменькой соскучилась, отвезите меня домой.

Кулачками глазки натерла, вот-вот заплачет маленькая. Леда девочку на колени усадила, подула на пушистые волосики у лба.

— Погости у нас еще, заинька! Скоро мамочка тебе братишку добудет…

— Не хочу братишку, девочка куда уж лучше, я с ней буду в куклы играть, буду ее сама нянчить!

Губы надула, брови соболиные свела, точь — в течь Радуня по младости. Леда только вздохнула, растрогалась:

— Пряничка хочешь еще? Или тебе молочка принести, а, может, калачика? Леденец еще есть — конь золотой, да вредно часто грызть, зубки заболят…

— Не хочу сладкого коня, хочу к маменьке!

Большой дымчатый кот открыл голубые очи и картинно зевнул, хвастаясь острыми зубищами:

— Дайте мне сюда эту плакалку, я ее зараз съем!

Аринушка только носиком шмыгнула, вроде, не пужнулась ничуть:

— У меня тятенька — Медведь, он всех за меня побьет. Я у него самая любимица. Вот нажалоблюсь на тебя, будешь знать.

Милаш заурчал, захихикал, катаясь по половикам, забормотал в длинные усищи:

— Эко страшно! Я на дерево залезу, только и видали меня.

Аринушка подумала немножко, лобик поморщила и рассудила здраво:

— Ты шибко толстый вырос, под тобой ветка подломится и бегать ты давно не мастак, тебя даже мыши не трусят. Обленился совсем. Наверное, старый стал. Помрешь, поди, скоро. Я хоронить не приду, не жди!

Кот лапой прикрылся, будто бы в слезах затаил горькую обиду:

— Заступись, Матушка, обижают… Мррр…

Леда улыбалась, покачивая головой. Как тут не заступиться:

— Ты, Аринушка нашего друга не строжи, он вам — малышам, сколько песенок спел, сколько сказочек рассказал… Так он вас любит-голубит, а вы его то за хвост, то стариком кличете. А Котик наш в самом расцвете сил. Только пару лет как остепенился, а то был и сам шалун.

— А что скушать меня грозится? Мне то слышать не любо…

— Так ведь шутит Милаш!

— Вот я тоже шучу!

— Ох, же ты стрекоза…

Марусенька завозилась на постельке, захныкала. Леда торопко поднялась с лавки, вынула дочку из колыбельки, приложила к груди:

— Спи моя Брусничинка, спи, сладкая…

Черемухой пахнуло из растворенного окна. Ветреный день был, а к вечеру вроде бы поутихло. Как же там Радунюшка, мается уже сутки, с утра Михей за своей «знаткой» матушкой отправился, должна бы уже помочь. Давно свекровушка нагадала, что на сей раз мальчик в семье будет, да только крупненький — Аринушке не в пример, та легко выскользнула. Всем бы так родить.

Марусенька приоткрыла синие глазки, удостоверилась, что мамочка рядом и снова заснула. Леда не спешила девочку укладывать, сама отдыхала, держа ее на руках, с улыбкой поглядывала на сына. Большой уже стал Радмир. И весь-то пошел в отца. Не по годам суров и умен. День ото дня крепче и здоровее, а на плече и груди все явственнее проявляются черты древнего рисунка. Вот уже и крылья можно различить и выступы на броне… Высоко полетит этот Змей. На страх врагам, на радость тем, кто доверился и защиты ждет.

Мала еще Брусничинка, не знает, каков у нее славный братец. А скоро и у Арины Михеевны народится близкая родня. Хотя Аринушка сама сдачи даст и еще, пожалуй, будет за братика горой стоять. В мать пошла или в бабку Арлету. Та за эти годы раздалась, огрузнела, вроде тише стала, как заростающая речная старица. Все утряслось, все сложилось — и дочь счастлива за добрым мужем и Боги дают сил внучаток понянчить да на племянников порадоваться.

Скоро вернется из Нижнего мира Радсей. Доченьку приведет — рыженькую Златицу-баловницу. Вот уж кто шалунья и егоза! Истоскуется за долгие месяцы в Подземном царстве, а как выпустит Дед на вольную волюшку под ясным солнышком порезвиться, так знай только держи. Один Кот на нее управу имеет:

— А, ну, капризы долой, а то сказочки не слыхать!

Враз присмиреет Огненная Царевна. А вот матушку ее горделивую так и не видали больше. Не любит показываться на свет, Радсей шептал, что и дочку с неохотой отпускает, да спасибо ей и на том, что преград не ставит. Любит Радсея, любит их доченьку златовласую и ясноликую. Отрывает от сердца на три летних месяца, как повелели Высшие Силы, которым подвластно все.

Тяжелым шагом в горницу взошла сама Арлета, погладила по головушке смурную внучку, сунула ей в ротик подсоленный ржаной сухарик.

— Пойдем ко мне, милая, я тебя уложу.

— Бабушка, позабавь про «волосики-лес», может, я и домой проситься не стану.

— Лиса, ты лиса…

— Маменька меня «медведушкой» зовет, за то что я медок шибко люблю… А лису тятенька обещал мне поймать, она у нас курочку утащила. Только я ее бить не дам, а поругаю малость, да прощу, только пусть поиграет со мной сначала. А сейчас ты поиграй…

— Балуют тебя родичи, не годно так. Погоди-погоди, вот Мирончик родится, его пуще будут ласкать, а ты в няньки пойдешь.

Тут и Леда вступилась, не выдержала:

— Не стращала бы ты девочку зря. Сама знаешь, Радуня всех деточек будет крепко любить, а уж Михей в дочке души не чает. Кажется, и Луну с неба достал бы для своей «медведушки». А и ты, Аринка, запоминай — малышу больше заботы надобно, матушке некогда тебя баловать, ты уже большенькая. К нам будешь приезжать, у нас Котик ласковый, ты бы с ним помирилась.

— Не буду мириться! Он меня плаксой зовет!

— Не хнычь и не будет звать. Котик у нас добренький и детки для него завсегда в радость.

— «Волосики-лес» хочу…

— Поиграла бы ты с ней, Арлета, да спать увела. Поздний час уже. Слышите, как соловушки в черемухе распелись…

Ненадолго заслушались все, несло из окна майской прохладой, томили душу соловьиные трели. Скоро Годар придет, заберет свою Брусничнику, отнесет в спаленку на верху. Пора будет и Радмиру ложиться. Хотя долго, пожалуй, с Котом еще будут степенно беседовать — рассуждать перед сном о том о сем. Ох, смышлен сынок не по летам, что-то дальше будет…

Арлета между тем сжалилась над любимой внучкой, разыграла старинный ребячий приговор. Сначала взъерошила кудряшки, потом погладила пальцами лобик, за нос потянула…

— Волосики-лес, Лобик — поляна, Носик — горка, Ротик — ямка.

Потом Арлета ладонь ниже перевела и все-то с поговорочкой:

— Это — грудь. Это — живот. А там… барыня живет…

Защекотали узловатые пальцы по голым коленкам, заверещала, забрыкалась Аринушка. Засмеялась и бабушка:

— Будет, будет баловаться тебе, пора и честь знать!

Девочка прежде Змеицы забежала на лесенку, что вела наверх, сама же Арлета ступала медленно, основательно утверждала ногу на каждую ступень. Тяжела стала с годами.

На другое утро Леда отпросилась у мужа съездить на лесную заимку, навестить Радунюшку. Арлета осталась в Гнездовье присмотреть за детьми, хотя и рвалось сердце материнское к дочери, а все же окорачивала себя, потому как не брал Арлету мир с Михеевой матушкой. И напрасное дело, ведь Болотная бабка Радуню очень полюбила, сама готова была с невестки пылинки сдувать, во все дела в медвежьем терему совалась, предлагала помощь, а чаще всего добрым советом, да «знающим» словцом. И даже сынка не жалела за ради невестки. Часто ли так бывает…

Вот и в этот раз, едва Леда порог их терема переступила, сразу заметила, что Михей лицом сер и губы едва ли не в кровь искусаны.

— Маешься, поди, опять?

— Так ведь есть ради чего, лишь бы соловушке моей полегчало… Только что-то сынок не торопится на сей раз. Мать сказала, недолго уже, в бане они, скоро, поди, все разрешится.

— Овин-то открыл? Растворил ли все погреба?

— Сам знаю, не маленький…

— Ну, терпи, терпи, раз такая твоя доля!

Леда тихонько про себя посмеивалась. Еще с первых родин подруги проведала, что Лесная Бабка невестушку молоденькую пожалела, сделала наговор, чтобы заместо роженицы ее муж страдал. Оказывается, и так можно, ежели уметь. Михей даже не спорил за ради любимой «ладушки», уж не знала Леда, какие такие хворобы мужика донимали, но Радунюшка и впрямь мало мучилась. А, может, то Аринка — кудрявая рябинка, спешила на свет белый поглядеть, чуяла, что вся родня ее ждет, как из печки пирожка.

Пожалела Леда старого приятеля и пошла на огород к баньке, встала за дверьми да прислушалась к бубнящему старческому шепоту:

— Вода-водица! Вода — царица! Вода — благодарица! Как течешь, омываешь Красные бережки, Желтые лесочки, Перья и коренья, Белые каменья, Смой с моей невестушки Все болести-хворести…

А потом вдруг раздался тоненький детский вскрик и недовольное хныканье следом. Леда прижалась лбом к сухим доскам двери, лила слезы из прикрытых глаз, про себя благодарила кого-то Незримого за рождение новой жизни. И неважно было кого… просто рвалась из сердца благодарная радость, хотелось весь мир ею охватить. Все кто слышат сейчас, все кто видят и знают, спасибо вам… Миронушка у нас народился… Мирон Михеевич — Медвежий сынок.

Чуть погодя, успокоившись, княгиня решилась таки приоткрыть дверь:

— Помощь вам не нужна?

Старуха только зыркнула неприветливо, мол, уйди, не мешай. Сама правила младенчика на мокром полке, разминала ручки, ножки, гладила животик, «лепила» головушку и все-то с наговорами, с добрыми пожеланьями, тайное дело творила — всего-то несколько причетов, а на весь век «человечку» может хватить:

— В ножки топтунюшки, В ручки — хватунюшки, В голову — умок, А в роток — говорок. Спи по дням, Рости по часам.

А еще Бабка за носишко крохотный потянула:

— Не будь курнос, не будь курнос и спи крепко!

Леда шустро вернулась к избе, обняла за плечи сидевшего на крыльце Михея, стерла платочком испарину с побелевшего лба мужчины:

— Поздравляю с сыночком, Михей Потапыч! Не зря, знать, тосковал-маялся…

— А то!

— Люльку-то приготовил? Очеп гладко остругал или в коре оставил, чтобы не часто новые ребятишки заводились?

— Типун тебе на язык! Дуреха ты, хоть и княгинюшка наша! Я деточек еще много хочу, выстругал шест глаже некуда, пусть сыпятся малыши как морошка из лукошка. И Радуня не против совсем… Аринушка-то как там у вас, не заскучала с вредной «змеиной» бабушкой?

— С Арлетой они завсегда дружно живут. С Котиком цапается дочурка твоя, только ему же все нипочем, он славный у нас, ребятню терпит.

— Игрушки вырезал для Мурлыки-сказочника, захватить не забудь. Мышки на колесиках чудные получились… еще, небось, и детишек потешат.

— Это ты ладно придумал.

— Пойду, гляну сынка, можно уже, поди. Ой, неужто дождался радости!

Вздохнул тяжело, плечи расправил едва не со скрипом, ничего-ничего, зато Радунюшка завтра уже будет на ногах, можно Аринку домой везти, казать братика. С легким сердцем возвращалась Леда в Гнездовье, теперь черед Радсея встречать, он ребятишек сильно любит, рад будет новой родне. Все хорошо.

 

Лето красное

На лесной заимке, надежно сокрытая от чужих глаз, раскинулась богатая усадебка. Из единой прежде избы разросся высокий терем с расписной крышею, а чуть поодаль за яблоньками-дичками устроен был хлев со скотом. Огородишко опять же рядом, а посреди него банька ладная. И поближе к небольшому лужку стояло с десяток добрых ульев. Крепкий хозяин жил, по всему видать.

А на сочной мураве ближе к хозяйскому дому как по щучьему веленью да по Аринушкиному хотенью появился вдруг Пряничный домик. Еще по весне «медведюшка» сказку такую от Кота услыхала и давай к тятеньке приставать, спеки да спеки ей «взаправдешний» дом. Пришлось Михею уважить дочурку. Спечь теремок, у него, конечно же, не получилось, а вот небольшой деревянный домишко для забавы детишкам отчего же не смастерить, ежели руки умелы и кругом стоят годные к тому дерева.

Раскрашивали домик тоже всем невеликим пока еще семейством, да и знатных родственничков привлекли к работе. Радмир помогал дяде Михею мастерить кисти, Аринушка краски размачивала, пробовала на вкус, недоумевала — красна, как ягодка водичка, а не больно-то сладка. Вышел домишко на славу — расписан снизу доверху всякой печной снедью: калачами да бубликами, пряниками да леденцами в виде коней и рыбок. А на крыше в виде «птицеверта» резной деревянный Петушок Золотой гребешок. Тонким, легким сделал его Михей, вертится петушок на своей аккуратной жердочке, показывает, куда ветер дует.

Вот стал теремок готов, можно и жильцов запускать. А по старому обычаю, кто первым должен ступить за порог? Правильно, настоящий кот. И чем здоровее, тем лучше. А потому, пришлось везти из Гнездовья самого Милаша. Уж кота родовитей и толще его во всей округе не сыщещь. Домик сын Баюна сразу одобрил, уж больно красивый и уютный, одно жалко — теплой печурки нет, в зимние холода не согреешься.

Зато летом есть где ребятишкам собраться, полюбили Аринушка и Радсей хозяйничать в теремочке, даже Марусеньку брали с собой. Под воркотанье Милаша девочка быстро засыпала, уронив русую головушку на пушистую котову спинку. Радмир обликом вышел весь в отца, черты лица те же и его высокие скулы, опять же волосы темные, а глаза, правда, ярко-синие, как у Леды. Марусенька — Брусничка оказалась во всякую родню: голубые прозрачные глазоньки и светлые прямые волосики.

Аринка — рябинка, маленький постреленок, если весела и добра — ликом вылитый папенька Медведь, а уж если осерчает, да брови сведет — это Радуня.

Теплыми летними вечерами частенько собирались на заимке родичи: Арлета с Мироном нянчиться приезжала, Годар с младшим братом видался — любо было Радсею побыть среди своих посреди тихого леса. Изменился Радсей — возмужал, раздался в плечах, будто бы еще вырос, волосы совсем побелели, собирал их в косу теперь. Глаза тоже словно выцвели и поблекли, но смотрели строже, без прежней смешливости. Будто многое повидали уже из того, о чем наземным людям и знать-то не стоит.

Одиночество полюбил Младший. Выбираясь наверх из Нижнего мира, долго бродил один среди цветущих лугов и тенистого леса. Шептался о чем-то с дикими травами, обнимал огромные сосны, чутко прислушивался, как текут глубоко под шершавой древесной корой незримые соки.

От корней ввысь поднимается вода, питая каждую ветку, а от острых зеленых листьев — ловцов света в самую тьму, под землю течет пойманная небесная сила, давая жизнь и корням. Испокон веков так заведено: два тока, два пути — вверх и вниз, оба рядышком, оба нужны. А деревья живут сразу в двух мирах — Верхнем и Нижнем, оттого им особая мудрость дана, оттого они так спокойны и величавы. Умеют сносить боль тихо, не жалуясь. Умирают молча. И умеют ждать…

О себе и своем нынешнем житье Радсей мало рассказывал, стал молчалив и задумчив за эти годы. А вот дочурка Златица говорлива оказалась, как горный ручеек. От нее-то и узнавали, каково оно — Подземное царство:

— У дедушки хорошо, реки текут молочные с кисельными берегами, хоть ложкой черпай, да ешь. А есть одна огненная река, туда всем ходу нет, а мне будет можно, как подрасту. И сады тоже есть, а там птички сидят золотые на веточках и тихо-тихо поют, а камешки на земле все разноцветные и сияют так, что завсегда светло.

В развлечениях детских Златица часто заводилой была, даже пыталась Радмиром командовать, потому как возрастом не уступала. Маленький Змей позволял порой верховодить в игре, улыбался только снисходительно… А, где надобно, так и свою волю показывал, да так, что перечить и не моги. Вот и сейчас вышел спор, кому быть «коршуном», а кому «наседкой» в игре. Милаш злобным коршуном быть отказался наотрез, Радмир тоже, а Аринушка еще маловата, ей вовсе не догнать никого…

— Давайте лучше играть в городки! Или в разбойников и купцов. Марусеньку пусть в полон возьмут, посадят в терем, а мы пойдем выручать. Милаш бегать ленится, вот и пусть сторожит. Мы к нему близко подкрадемся и песенку споем: «Спи глазок, спи другой!» Кот запохрапывает, а мы сестричку и вызволим тогда…

Хорошо деткам на летней волюшке, раздолье играть на широком дворе, а ежели дождик заморосит, всегда можно в своем теремочке укрыться. Там и картинки припрятаны, что тятенька с ярмарки привез, и пареночек морковных матушка насушила и даже корочку засохшую от большого пирога Аринушка прячет-бережет за какой-то надобностью.

А в берестяной коробочке под столом всякие прочие сокровища «медведушки»: янтарные бусики — тетушкин подарок, костяной гребень, что лесная бабуля вручила на молодой месяц, осиное гнездышко недостроенное, синий жук, что некстати помер и куколка в пеленах. Из нее, как сказывала Леда, бабочка вылезти должна. Только шибко уж долго собирается, нет у Аринки терпенья, так и охота надковырнуть кусочек пелен.

Да заниматься опять же некогда, маменька зовет учиться куклу — подружку шить, а свою-то нитку — «первопряху» Аринушка давно уже слопала, как бабуля велела. Та, что Змеева сестра — бабуля строгая, у ней не забалуешь, может и шлепка дать.

И еще куча дел и забот на весь долгий день, даже передохнуть недосуг. Вот пока бежала в горенку на материн зов, глядь, лягушонок свалился в корыто для белья, как не помочь лупоглазому. А на скотном дворе куры квохчут, зовут цыплят, как бы не подкралась лиса… Надо бы еще проверить, не созрел ли горошек, а рядом толстой купчихой развалилась огуречная гряда. Пока маменька ждет, можно схрумкать свежий пупырчатый огуречик. А в его желтом цветочке пушистый шмель сидит и не хочет слететь, да еще грозно жужжит, бранится видно, «ну, обожду, обожду, не впервой, все знаю, тоже хочешь пчелиных деток кормить…»

Надвигался вечер… Медленно заплывало солнышко за высокие березы, медвяным клевером снова пахнуло с лугов. Возились в колодах пчелы, устраиваясь на сон. Радуня подоила коровушку и Михей сам отнес полное ведро в дом, сам процедил молоко через тонкое полотно в глиняные горшки. Один полнехонек на столе оставил, а два покрыл чистыми тряпицами, да деревянными плашками и снес в прохладный погреб.

Далеко на закате воссияли зарницы, били оземь небесные стрелы, топтали высокие поля небесные табуны. Как бы не захватило Гнездовье… Да вроде бы обошлось. Выдался вечер спокоен и тих.

Вскорести разморило и детушек, первой Марусеньку снесли в сенцы на кроватку, Аринка хорохорилась еще, а как темень легла на двор тоже зевать начала, уложили и Аринку на мягоньку перинку. Радмир с Михеем в ночное ушли, первое лето брал Медведь с собой мальчика, и тем молодой Князь очень гордился втайне, малышам такую работу не доверяют. Да и как работой назвать, одно удовольствие — полночи не спи, лежи у костра, слушай, как дышит земля, как шумит лес, как бродят у поля сытые, ухоженные кони.

Радуня шушукались с Арлетой, знать, матушка опять поучала, как ловчее Мирончика пеленать, а разве молодая мать и сама не знает, чай, уж не впервой. Радсей что-то Златице рассказывал певучим слогом, вроде, обещал завтра показать гнездо малиновки и муравейник-гору. С тем девочка и заснула подле отца.

Леда сошла с широких качелей и направилась к дому, а на крылечке встретил ее Годар.

— Сладко спит ягодка наша, сестра обещала присмотреть. Ты сама устала ли за день? Может, и нам с тобой прогуляться до луга. Давно не оставались вдвоем.

В глаза пристально смотрел, губы дрожали в улыбке. Острой нежностью опалило душу. Любит еще Князь свою Лунную Княгинюшку. Прежнее желание кроется в ласковом взгляде. Как не пойти с Милым Мужчиной… на край света пойдешь на его зов, а не то, что на ночной луг.

Пальцы переплелись в горячем рукопожатье, губы коснулись губ, обещая, тревожа, маня…

— Прравильно говоришь, прравильно… мррр… вдвоем завсегда лучше быть.

Метнулась через порог большущая тень, Леда вздрогнула слегка, крепче прижимаясь к мужу.

— И тебе не спится, Старый Котище, знамо дело, выдрыхся за день!

— Днем мне от вашей ребятни покоя нет, так хоть в сумраке отдохну немножко. По лесу поброжу, последние весточки узнаю, кто кого притесняет, кому подмога нужна, кому оборона. А кому и ласки недостает…

— Славный ты наш Котик, ложись — отдыхай, без тебя в лесу справятся.

— А сейчас неправильно говоришь… урр…

Только его и видали, скрылся говорящий Кот среди темных молодых елочек. А мужчина и женщина, взявшись за руки, пошли со двора к отрастающему после первого покоса лугу.

…Потом Леда и Годар лежали рядом на разворошенном сене, смотрели на звездную россыпь, густо усеявшую иссиня-черный небесный плат и долго молчали. Махонькие кузнецы неустанно трудились в траве, что только нашло на них? И тьма нипочем, от стрекота хоть зажимай уши. Может, тоже вздумали любиться всю ночь… А луна подернулась розоватой дымкой, словно застыдилась чего-то.

— Смотри, будто неловко ей нас таких видеть! Спряталась вовсе, за тучку зашла.

— А звездочки, глянь-ка, напротив, возрадовались, повели хоровод вокруг. Верно, смеются…

Взял в большие ладони любимое лицо, серьезно смотрел в мерцающие радостью очи.

— Зачем мне звезды, если моя Луна у меня в руках.

— Крепче держи, кабы не улетела…

— Удержу. А если сама лететь вздумаешь, меня с собой забери. Как мне жить без тебя?

— Неладно ты рассудил. Вот Арлета живет одна, дочь вырастила, внуки ее тешат.

— Отец так не смог…

Леда поднялась к Годару, обхватила за плечи, сердце к сердцу:

— Вместе будем всегда. Обещаю, всегда буду с тобой.

Кажется, улыбался и верил. Отошла тревога с души.

— А чтобы не рвалась лететь, а тебя сам унесу… Да хоть прямо сейчас.

— Годар! Вот шальной же, пусти… Дай хоть одежу накинуть, ай, увидит кто… Да, что такое с тобой, лучше вернемся в избу…

Смеялся только в ответ, помогая одернуть рубашку. А свою одежду не тронул, значит, скоро и крылья расправит, поднимет «ладушку» ввысь. Может, до самой Луны…

 

Долгая осень

Тоскливо шумела на осеннем ветру жухлая крапива, наползали туманы в лесные овраги, засыпанные пестрой листвой. Тяжелые гроздья калины свисали на прутья ограды. Со скошенных лугов веяло сыростью и давно осиротели поля. Разве что птицам, оставшимся на зиму в родных краях, удавался последний пир на разворошенных грядах. Вот и еще одно лето истаяло, истекло… Но полны добром закрома, амбары ломятся от припасов, можно переждать зиму. А пока отдыхает люд от осенних трудов, сидя вечерами у теплых печей, слушает старые сказки. От «матушки» Леды много их выучил умный Котик, а что-то и сам сочинил, уж на что был разумен Баюнов сын:

— Ну, детки, оставьте меня уже тормошить, а то сказывать перестану. Вот так-то лучше… Загрустила коза и пошла к осинке: «Осинка, осинка, можно мне под тобой избушку поставить?», а осинка ей отвечает: «Не ставь подо мной избушку, у меня листочки трепещут-дрожат, будут твоим деткам спатиньки мешать…»

Тут вмешался Радмир, рассудил по-хозяйски:

— Надо было козе прочую домашнюю живность в лесу встретить, тех, что зимовье строить надумали. Мне та сказка очень уж нравится. Главным там у них бык, еще баран при нем за помощника, свинья — бабью работу правит, кот и петух на подхвате, нашлось бы и для козы дело и детки ее под защитой будут. А то как же в лесу одной-то с малыми. Не ровен час волки нагрянут. Нет, слабой живности надо держаться вместе или кому сильному поклониться, среди людей завсегда так водится…

— Разумные твои речи, — похвалил сына Годар и сам крепко задумался.

Еще год или два пройдет и почует мощь свою, запросится молодой Змей в первый полет, а там задохнется юная душа от восторга перед небесной стихией, другим существом вернется на землю Радмир. Сказывали родичи, бывало, что высоко взлетев, сильно гордились собой Крылатые. На простой народ после взирали небрежно, творили бесчинства в родных краях, а забираясь далеко, и вовсе разоряли целые города.

Боялись и ненавидели подобных Крылатых Тварей, слава худая о них бежала на много верст вокруг. А порой от случайных Змеиных забав рождались на свет и мальчики с причудливым узором на плечах. Матери таких малышей из селения изгонялись, и доля их была очень горька, но кто-то из несчастных девиц до последнего стыд таил, а после оставлялось ненужное дитя в лесу или подкидывалось бобылям.

Но, ежели «отродье» Змеиное вырастало без материнской ласки и заветов отцовских, не встречалось на земле создания безжалостней и свирепей. Обрастало сердце колючей броней, замерзала душа, и леденел взор одинокого Ящера, загораясь лишь лютой ненавистью или звериной страстью. Знавал Годар и таких сородичей от корня Горыни… Знавал и остерегался, хотя никто не желал вставать ему самому поперек пути.

Марусенька подошла, склонила отцу на колени светлую головушку, отвлекла от недобрых думок. «Мой Радмир не таков, никогда не обидит зря слабого, не поставит себя наравне с богами, не прольет реки безвинной крови…»

Заметила Леда тревогу на лице мужа, оставила маленькие кросна, на которых ткала махровый детский коврик, подсела к мужу.

— Весь день хочу тебе рассказать, да все забываю. Мне вчера Арлета чудное слово поведала, будто надо перед сном загадать, какой домашний или лесной зверь есть твой собственный покровитель, от кого ты повадки перенял, кто твой дух стережет во сне. Я не сильно поверила, но все совершила, как надо и заснула с такою мыслью. А сон яркий привиделся, вот и не знаю теперь, правда это или просто случайность.

— Что видела-то во сне?

— Вот уж не знаю, стоит ли таким лесным собратом похваляться. А, вернее, сестрой…

— Ох, же истомила душу нарочно, уже откройся мне, я не стану шутить.

Припала на плечо мужа, пряча смеющиеся глаза, так и сказала шепотом:

— Глухарку видела в лесной чаще. С целым выводком цыпляток своих. Всех прятала под крыло, всех стерегла, оберегала. Большая, строгая птица. Вот и гадаю теперь, к чему был тот сон…

— А я бы поверил. Глухарь — древняя птица, много тайн вековых знает и помнит, еще в те времена жила, когда на земле не было людей, а бродили по колени в снегах большие мудрые звери. Где-то они теперь, почему сгинули, кто истребил… Нам не дано понять. А птицы из твоих снов и до селе живут, правда, таятся по укромным местам. Но как же рьяно поют по весне свои дикие песни, желая продолжить род!

Хороший был тебе знак. Славную покровительницу тебе избрали, ладушка. Сильная, заботливая Мать, вокруг которой всем прочим тепло и кормно. Гордись.

Наклонился близко, коснулся губами лба, обнимая за плечи:

— Двое только цыпляток у нас, как бы третьим разжиться, ума не приложу…

— Верно, надо тут не умом стараться, а чем-то другим поработать, да не мне вас учить-то, батюшка!

Годар рассмеялся вслух и в кои-то веки передразнил сонного сейчас Кота:

— Прравильно, говоришь, пташечка моя, прравильно…

 

Зимняя сказка

За последние зимы Леда наловчилась ткать небольшие ковры на деревянном станке, что смастерил Михей, разобрав один из старых станков Арлеты. Порхают умелые пальцы над кроснами, быстро-быстро и крепко-накрепко завязываются в узелки «жички» — отрезки толстой, скрученной вдвое шерстяной нитки. Туго, как тетива лука, натянуты нити льняной основы. Плотный будет ковер, лишь бы не сплоховать самой мастерице, одинаково ровно «садить» ряд за рядом узлы.

Сынок помогает — прямо на полу рядом пристроился Радмир, нарезает ножичком коротенькие кусочки крашеной шерстяной пряжи — заготовки для матери. Только самое начало ковра, много понадобится «жичек» и притом самых разных цветов. А узор уж куда как прост — на черном поле, что означает благодатную землю, раскинулись яркие цветы в обрамлении зеленых листьев.

Такие ковры ткала бабушка Леды, где-то там в прежнем мире, в сараюшке-развалюшке еще мог сохраниться и ее хликий уже от времени станок. Если новые хозяева не выкинули, конечно, такое никчемное «барахло». А ведь его еще руки прадеда ладили, еще для прабабушки… И много с того стана сошло полосатых дорожек — тропинок, а еще маленькие коврики — «сидушки».

После смерти бабушки Серафимы несколько рулонов дорожек мать Леды раздала по соседям на добрую память о рукодельнице, а пару самых красивых и крепких оставила себе. И вышитые полотенца, и скатерть — столоух, края которой были обвязаны мысками. Посередине белой скатерти — красная узорная дорожка с геометрическим узором.

До сих пор хранятся бабушкины работы в городской квартире у Ольги, вот Марусенька подрастет, надо будет забрать себе. Всего месяц назад как удалось повидаться Леде с матерью, а уж слез-то было — за все прежние годы… Жаль внучку показать не удалось, мала Брусничинка, нельзя было с собой в Лунную долину взять. Зато передали бабушкины подарки — много цветных книжек и карандаши с тетрадками. Правда, Радмир уже половину изрисовал…

— Мама, а шуликуны сегодня придут?

Женщина улыбнулась, бросила горстку готовых жичек на полураскрытый розовый бутон будущего ковра. Вечер сегодня особый, что и говорить — январский, морозный, люди ряженые по домам ходят, на лице личины берестяные да тряпичные. А шуликунами Леда по старой памяти тех шутников называла, у кого на голове высокие остроголовые шапки с длинными птичьими клювами.

— Вот даже не знаю, Радмирушка, может, не осмелятся к нам-то заглянуть. Забоятся Князей тревожить.

— Это жалко, — вздохнул мальчик с досадой, — я бы поглядел.

— Я бы тоже… — честно призналась Леда и вздохнула, погрузившись мыслями в прошлое свое.

Ряженых людей, что ходили по домам после праздника Рождества почти до самого Крещения, Леда смутно помнила еще из детства. Особенно один случай ярко в душу запал. Тогда они с Ольгой оставались после Нового Года в деревне у бабушки и ближе к ночи в ворота громко постучали. А потом странные люди с масками на лицах бесцеремонно ввалились в избу и началась пестрая круговерть, крики, хохот. Ряженые кланялись бабушке, скороговорками пели куплеты, просили угощения взамен.

Леда помнила, что тогда крепко испугалась и забилась в угол. Кажется, еще только первоклассницей была, не многое понимала в этих деревенских забавах, непристойны казались такие народные развлечения и даже страшны. Леда ведь городская девчонка, а в городе никогда не приходилась этак с размахом провожать старый год, встречая новый. Жутью веяло от странных громкоголосых гостей, будто и не люди они вовсе, а какие-то непонятные существа иных миров, прикинувшиеся «человеками» на малое время, да не сумевшие скрыть своих истинных, безобразных ликов.

Проводив шумный народ, бабушка с доброй улыбкой по-своему объясняла Леде значения этих красочных обрядов, как уж понимала сама. Мол, по древним поверьям, Господь так был рад рождению Своего Земного Сына, что позволил всякой нечисти беспрепятственно бродить по земле некоторое время, тоже невольно отмечая светлый праздник. И ушлые люди, чтобы бесы не приставали к ним, наряжались зверями и птицами, смеялись тем самым над кознями «врагов рода человеческого», веселились и радовались, чтобы изгнать страх.

Так уж заведено испокон веков — улыбка и шутка гонит печаль с души, наполняет сердце надеждой, а тут еще и повод такой, Праздник на дворе, отчего же молодежи не повеселиться, не измазать лица сажей и свекольным соком, пройтись по дворам с колядками, выпросить сластей, собирая порой целый мешок с гостинцами. Хозяева тоже довольны, на весь год обещана им удача от гостей озорных.

Когда Леда подросла, то с восторгом прочитала великолепное описание этих старых обычаев в повестях Н.В. Гоголя. И ведь корни этих традиций тоже в великую древность идут, еще до Крещения Руси русский народ особо отмечал морозные седмицы после Дня Зимнего Солнцеворота. Отмечал задорно, с размахом…

И вот теперь взрослеющий сынок не против глянуть на ряженых, значит, близко два мира — и тот, в котором Леда родилась, и тайный мир Дариланы, где нашла девушка свою любовь, свила гнездышко вместе с милым сердцу мужчиной, а теперь деток ростит.

Ай, стукнули затворы, раздался на дворе странный шум, загудели веселые мужские голоса, которым громко и приветливо отвечала Арлета. Пришли, знать, гости чудные, надобно принимать по добру. Хорошо, что Марусенька уже спит, а то, как бы не напугалась с непривычки маленькая.

Большие зимние праздники в Дарилане всегда заканчивались ярмарочными днями. В этот раз Годар всю свою небольшую семью взял на богатый торг в Звенигорье. Прошлые годы не удавалось Леде побывать на таких забавных гуляниях — торжках, то дочка расхворалась не на шутку, то сама была тяжела. Но сейчас уж не было никаких причин отказаться, тем более знала, как весело и людно бывает на таких общих сборищах. И ведь не обманулась.

Да еще и денек удался на славу, солнце разметало свои стрелы-лучи по белым сугробам, сахарно скрипел снежок под копытами резвых лошадок, что везли повозку с Княгиней. А уж когда добрались до ярмарки, неистово заколотилось сердце, давно не видала Леда такой разноязыкой, разнолицей толпы. Рябило в глазах от нарядов и товаров, уши закладывало от криков зазывал и надсадного писка скоморошьих дудок.

Простые мужички — хлеборобы со своими женушками, охотники-зверобои, гуртовщики из южных степей, укротители коней и погонщики стадов, ремесленный люд — кузнецы и золотари, бондари и скорняки — кожемяки, резчики по дереву и металлу, кого тут только не встретишь. И купцы из иных земель, заезжие торговые гости в добротных чужих одежках, все привлекало глаз. «Пестро и шумно, глазасто и стоязыко, гудки рожков, зычные возгласы с места боев петушиных, крики коробейников и офеней, рев быков, что выставилены на продажу, блеяние пушистых коз…»

А уж если пройти по рядам с товарами и вовсе захватит дух. Хлебные ряды пахли особенно заманчиво — там же, где на специальных переносных печурках — «железянках» пекли лепешки и жарили блины, собралась целая толпа нетерпеливых едоков. Ах же, как хороши блины с пылу с жару — пресные и на закваске, с медом и с рыбьей икрой, тонкие в кружево и толстые, тяжелые «плюхи» — одного хватит досыта наесться, да только уж и в рот не полезет, а глаза все будут голодны, наблюдая такое изобилие.

А рядом румяные шаньги со свежей хрусткой корочкой, видно, недавно еще сняты с шестка, противни с булочками всяческих форм, караваи «рогатые», украшенные щедро завитушками и прочими узорами из теста. Глянуть-то любо, не то, что в рот положить. И горы золотистых пирогов: с рубленым мясом и луком, с измельченной печенью и осердием, с ягодами и грибами. А уж калачей, бубликов и пряников — вовсе немеряное количество, на любой взыскательный вкус.

Также ряд припасов домашних — кровяные колбасы всех размеров и видов, огурчики соленые в кадушке со смородиновыми листьями, один рассол чего стоит… А уж как вкусны будут груздочки под жирной густой сметанкой, сразу полнится рот вязкой слюной, вынимается из кошелей денежка и… «угощайся, добрый человек, запивай прозрачной как слеза горькой настоечкой, все для тебя, дорогой гость, только и ты не скупись!»

И как тут скупиться, последние монетки отдашь… нет, последние все ж нельзя, надо еще дитю гостинчик привезти, сладкое лакомство, а жена просила пузатый двухведерный самовар… Но уж если в ковровый ряд ненароком заглянуть, вот где диво-то дивное, среди лютой зимы жар-птицы огнем горят на белом полотне, наливаются — спеют яблоки, добродушно косят глазом маленькие лошадки. А на черных полях расцвели алые маки, потянуло летним теплом, ароматами луга, словно дышат ковры, ибо живыми руками каждый на них узелочек завязан, каждая ниточка затянута. Умиляется душа, глядючи на такую немудрящую красоту.

Ходят меж торговых рядов раскрасневшиеся от морозца и зрелища люди, распахнуты овчинные полушубки, сдвинуты шапки набок, восторженно смотрят женские очи на связки разноцветных бус и цветастые платки. Хороша зимняя ярмарка, хороши товары, будет, что дома рассказать!

Возвращались в Гнездовье чуть ли не затемно, Марусенька давно спала на руках у Леды, а сынок ехал на коне с отцом, глаза еще сияли от увиденного. Верно, целую ночь мальчик не будет дремать, все как есть перескажет умному Коту, а тот в ответ басенку сочинит, и только одно у всех его сказочек окончание:

— Жили они долго и счастливо, в любви и довольствии, чего и вам всем от души желаем!

Вот теперь, и вправду, истории нашей конец, а кто слушал — молодец, тому надобно выдать кусок пирога с красной рыбицей и на блюде ядреный холодец-дрожалка в два пальца.

Ссылки

[1] Эллинистическая традиция изображения древнеегипетского бога Гора.

Содержание