Через пару дней поутру Леда застала Арлету в глубокой задумчивости:

— Чудит Годар. Что опять на него нашло? То корил брата за тебя, мол, не ровня. А теперь напротив со свадьбой торопит. Через седмицу праздник Первого Колоса. Костры будем жечь. Тогда вас и соединим. Куда уж тянуть-то боле?

Леда молчала. Искала в душе какой-то отклик на эти слова. Тихо. Только бьется в стекло бабочка-голубянка, что случайно в светелку попала. Выпустил бы хоть кто… Арлета посматривала пытливо, вздыхала.

— Понимаю тебя, девка, тяжело это, соломенной-то вдовой опосля ходить. Радсей ведь живым в землю ляжет, хоть и сморит его крепкий сон. А очнется уже в Нижнем мире. Помнить будет тебя, даже служа Хозяину Подземных владений. Тебе решать. Никто замуж силой не тянет. За тобой последнее слово.

— Решим…

Душно в тереме стало как — будто. Леда отворила оконце, выпустила голубянку на волю. Сама возрадовалась душой. Потянуло на луга за ограду.

— Позволишь с Радуней до поля прогуляться?

— К лесу только не ходите. Разве еще подруженьки с вами отправятся.

— Вместе пойдем. Может, и Радсей согласится.

Но друга Леда сейчас не сыскала, с братом поутру уехал в деревню по какой-то надобности. А вот девицы собрались большой гурьбой, пожелали сами выбрать местечко для будущего праздника. Заводилой, конечно, была Милана. Тоже на сей раз одна, жених, видно, отлучился с князьями.

Поначалу, казалось, что прогулка выйдет на славу. Первый денек последнего летнего месяца, солнышко припекало к обеду, медом еще будто несло с лугов. Однако, примешивался к аромату поздних цветов терпкий запах полыни. Позабылись скоро все наказы Арлеты, у самой кромки леса расселись девушки. Кто на поваленное дерево, кто на охапки высушенной травы, а то и просто на холщевую подстилочку или рогожку, заботливо припасенную из дома. Пошли беседы, шутки, загадки. Радуня смеялась громко, да все зачем-то в сторону высоких берез поглядывала, а потом шепнула Леде свою тайную грусть:

— Видно, Михей про меня забыл. А ведь обещался прийти. Как же так-то?

— Не надо бы тебе о нем думать вовсе.

— Беспокойно мне. А вдруг занедужил? Некому даже водички подать. А вдруг мается сейчас, душа болит за него. Повидать бы…

Леде исподволь ее тревога передалась. Словно пристыдила Радунюшка. И в самом-то деле, столько добра от Медведя видали, а сами даже не в догадках справиться о его здоровье, житье-бытье. Так, не звать же опять Медведя, а иначе как увидеться? Вот уж загадка, так загадка.

Показалась вдруг из-за молодой сосновой поросли женщина с лукошком.

— Еще одна приблуда пожаловала! — прошипела Милана, рукоделье свое подобрала в подол и отвела подружек чуть дальше в сторонку. Уселись девушки поодаль «уроки» свои выполнять. Маменьки строгие ведь просто так погулять не отпустят. Играйся знай, а от дела не отлынивай.

Только Радуня с Ледой уходить не стали, предложили Теке присесть рядом на сено, отдохнуть от долгой прогулки. Однако женщина только поставила на землю тяжелое лукошко с дикой смородиной.

— Благодарствую, девонька. Только слово у меня есть к молодой госпоже.

— Это какое же слово? — встрепенулась Радуня, вскинув на Теку удивленные очи.

— Кланяться тебе велел Хозяин Лесной, гостинчик просил передать…

— Михей!

Радуня руки к щекам прижала, глаза блестят, сама раскраснелась вся, будто не знает, плакать ей или же смеяться напротив.

— Он, хоть, здоров?

— Здоров, здоров…

— Да, чего ж ему сделается-то? Знала бы ты, какая у него матушка умелая, чуть что сразу в печку лечиться — бух! Правда, Михей бы на лопате не поместился, ничего, одним бы тестом управилась, — усмехнулась Леда.

— Ногу бы ему еще сладить, всем был бы хорош. За каленного дядюшка не отдаст…

— Так ты, вроде, и сама за него не хотела.

— Каждую ноченьку снится! Может, оморок какой на мне, может, сглаз? Ой!

Забылась девка, что при чужих ушах в откровения пошла. Брови свела, на Теку глянула грозно, ни дать ни взять юная Арлета:

— Никому говорить не смей!

— Что ты, что ты, Радунюшка! Светик наш… Нечто я не пойму. Гостинчик-то глянь, порадуйся.

Тека достала из заплечной сумы небольшой берестяной короб, открыла ладно пригнанную узорную крышечку.

— Игрушки, да? — как дитя захлопала в ладошки Радуня.

А в глазах слезы стоят. Утерла личико рукавом, отвернулась.

— Думает, маленькая совсем, еще в куклы играю.

— Да какие ж игрушки! — успокаивала Леда. — Сама смотри — это украшения: медвежатки взамен тех, что матушка забрала, и правда, Михей еще лучше отцовских сделал. А вот браслет на руку, разрисован-то как, интересно, где Михей краску добыл…

— Мареной видать береста травил, или корнями калгана, — рассудила знающая Тека.

— А бусики-то какие славные! И каждая, ровно лесной подарок — грибочек, ягодка, листик еще, здорово придумал Медведь. Долго, верно, трудился над ними.

Бусы эти Радуне особенно поглянулись, прижала к носу, глаза прикрыла:

— Соком кленовым пахнут и мокрым осинником. А еще мятным листом, когда его между пальцев разотрешь.

Леда вынула со дна туеска последнюю фигурку:

— А эта птичка какая-то? Хвостик непомерно длинный.

— Да то же свистулька, дай-ка сюда…

Радуня приложила птичку к губам, дунула что есть силы, и пронеслась над лугом переливчатая трель.

— Хорошо! — выдохнула Леда.

— Ты здесь побудь пока, я сейчас подруженькам покажу и снова тебя расспрашивать стану. Как повстречалась с ним в лесу, что сказывал тебе, как про меня расспрашивал. Все до последнего словечка припомни пока, я скоро вернусь.

Эх, простая душа! Побежала Радуня к девушкам, хвастаться гостинцами лесными, не удержала ее Леда. Начали подружки деревянные забавы разбирать, на себя примерять да свистульку расхвалить. Милана только морщилась, даже в руки ничего не взяла:

— Было бы золотое или серебряное, а то смех один — деревяшки… Мне-то Вадич ожерелье с яхонтами привез, ни у кого такого нет, разве что Князь ночнице своей из милости подарил. Чтобы в золоте за коровами ходила, не иначе.

Все знали, что Тека у Годара бывает, а что бы с того? Князь не стар, не женат, надо же и ему с кем-то ложе делить. А женщина вроде кругом одна и без мужа мыкается. С нее не убудет. Хотя мог бы Годар для своих молодецких нужд и покраше девицу взять, да не одну еще, может о том Милана и радела. Сама порой павушкой прохаживалась перед Князем, за таким-то в терем ночью пойти никакого стыда, а жених и после Старшего ее возьмет, куда ж денется, коли Сам велит.

Леда пробовала на вкус смородину и тихонько косилась на Теку. Редко прежде им разговаривать доводилось, а вертелся на языке вопрос:

— Слышала, ты с Годаром живешь. Я тебя не для обиды спросить хочу, просто знать мне надо. Неужели он всегда такой сердитый? Даже улыбается так, словно зарычать хочет. Ты-то, наверно, лучше его знаешь?

Тека распутала платок с головы, спустила концы на плечи, утерла вспотевший лоб.

— Мое ли дело обсуждать Господина… Добр бывает со мной. Никогда зла не чинил.

— А чего же тогда не женится? — вырвалось у Леды.

— Да что ты, что ты! Ему вовсе на простой нельзя жениться, деток не будет, не видать и счастья. Только Лунная дочка ему в Суженые годится. Да при всех сгоряча сказал, что искать ее вовсе не собирается, один свой век доживет.

— Слышала я ваши сказки, неужто, так все и есть? Так с тобой бы и жил честно, раз в спальню водит.

Тека горько усмехнулась, голову наклонила:

— Кто я ему? Колода пустая, сухая трава. Не по сердцу он со мной, а так…

— А ты сама-то? Любишь его? Мучаешься?

— Так какая же мука? Сыта, накормлена, не в хлеву обитаю. И на том спасибо.

Леда только руками всплеснула — настоящее крепостничество!

— Ну, а если откажешься с ним спать? И что? Заставит тебя или прогонит, накажет?

— Сразу сказал, если захочу уйти к кому, только рад будет и богатое приданое справит.

— Вот же какой гад! — Леда ягоды с колен уронила, возмущенная поведением мужчины.

— Ай, нельзя так про Князя говорить! Нельзя! Я Живину за него молю каждый день, чтоб здоров и удачлив был.

— Он же пользуется тобой, как хочет!

— Так кому же еще сгодилась бы, чахлая нутром — деточек завести не могу. А Князь — защита моя, без него бы совсем пропала, затаскали бы по кустам молодчики. Нельзя Князя бранить, ему тоже горько теперь живется. И брата провожать пора близится, и своя сердечная печаль есть.

— О родне он печется, конечно, за брата переживает, это я понимаю. А к другим людям сердце каменное, уж какие там печали, вряд ли. И правильно, что не женится, не умеет любить… Злой он, сердитый вечно! Не угодишь!

Тека бросила на Леду быстрый внимательный взгляд и тотчас начала поправлять платок.

— Ты же не знаешь ничего, зачем напраслину возводить. И знать бы тебе на надобно, да не смолчу. Имя девичье шепчет, когда со мной — ласково, горячо шепчет… Раньше завсегда молчал, а теперь будто забывается. Другую вместо меня видит, понимаешь, тошнехонько ему со мной теперь.

Леда растерянно на Теку смотрела:

— И чье же имя?

— Не проси, не скажу!

— Вот еще! Нужны мне ваши секреты! Что это за Князь, когда не может быть с той, что ему по-настоящему нравится? Глупость какая, тебя еще при этом использовать.

— Больше и не позовет. В прошлый раз осердился больно.

— Да ты-то в чем теперь виновата?

Тека вдруг засмеялась — показались на щеках озорные ямочки, задорно блеснули глаза:

— А что я — не она…

— Чудовище он после этого! Взял бы себе ту кралю, о которой по ночам вздыхает, да утешился. Может, веселей бы на всех глядел. Что, царица заморская, в чужих землях осталась? Надо было завоевать! Или чужая жена? Ага! Вот оно в чем дело! Семью разрушать не хочет, тогда надо его похвалить. Ничего! Пусть один страдает, чем куча народу. Она-то, наверно, не хочет с ним быть — та девушка?

Не успела Тека ответить, прибежала Радуня, потянула ее за стог:

— Прости, Ледушка, с глазу на глаз побеседуем.

— Это уж как вы хотите…

Задержались девушки с прогулки. Давно уж стол был накрыт, остывали щи, мрачнела Арлета. Первой Радунюшка забежала в терем, со смешком еле от мамкиного тычка увернулась. А Леда замешкалась в полутемных сенях, тут Годар ей и встретился. Вздрогнула даже, удивилась, словно поджидал ее тут давно.

— Все по лесам не набегаешься! Не всем медведям еще головы задурила?

— Я же с подружками была. Радсея бы взяли, жаль с тобой уехал. Почему ты меня винишь, вот Радсей никогда не ругается!

— Был бы я твой жених, выпорол бы за прогулки твои и в светлице запер!

— Ох, какой грозный!

Друг против друга стояли, и Леда отчего-то не боялась его ничуть. Опять попусту бранит! Только она больше молчать не будет, прошло это время. Будто бы изумление мелькнуло на лице Князя, а потом появилась усмешка:

— Чем губы-то измарала? Так ведь и выйдешь ко столу.

Девушка едва разобрала его слова, а уж Годар большим пальцем принялся уголок рта ей тереть, наклонился совсем близко.

— Черника, вроде, не поспела еще, где только угораздило-то тебя, к свету пойдем, что ли…

За плечо схватил, завел в ближнюю кладовую с оконцем, поставил перед собой. У Леды ноги вдруг в коленях ослабли, руки стали словно ватные. Даже и не думала перечить, смотрела неотрывно в его сузившиеся кверху зрачки отливающих золотом глаз. Колдовство, не иначе…

А Годар от губ ее руку отвел, коснулся растрепавшихся завитков волос, что ушко закрыли, между пальцами одну прядку расправил, будто залюбовался. А потом ненароком задел щеку, ниже по щее провел, зацепил серебряную цепочку, что поверх тонкой ключицы легла, потянул из ворота сорочки подвеску.

— Безделушку дрянную носишь, а от жемчуга отказалась, глупая… В золоте ходить должна. Как подобает. Все бы тебе дал, только попроси.

Леда очнулась, дыхание перевела, разомкнула пересохшие губы:

— В Долину отнеси. К Лунной Деве. Может, домой меня вернет. Здесь я вам чужая — ты и сам мне не рад.

Годар на мгновение лишь голову поднял, метнулся диким взглядом по полкам у самого верха, а после обеими руками осторожно сжал плечи девушки, заглянул в испуганные глазищи.

— Никуда не пущу! О тайном капище и мечтать забудь, там тебе не бывать вовек. Ишь, чего удумала! Дом твой теперь здесь, подле меня! Я тебе и за мать и за отца буду, за брата и…

Словно еще что-то добавить хотел, да сдержался. Прижался горячим лбом к ее ледяному, дышал тяжело.

— За что же? — пробормотала Леда, еле слышно, — за что ненавидишь меня? Из-за того, что такая неумеха безродная твоему родичу в невесты досталась, прямо скажи…

— Правда твоя — ненавижу! За то, что такая неумеха безродная моему брату досталась. Брату. Не мне.

— Ох… Да зачем тебе-то? У тебя забав здесь и так хватает!

— Это каких же таких забав?

Отстранился даже, снова смотрел в глаза, недоумевая, а Леда гневно продолжила:

— У тебя Тека есть!

Сказала и пожалела. Совсем не ее дело, с кем водится князь, но ведь раззадорил же! Зачем такие жестокие слова говорит: «Лунную долину забудь», «ненавижу, что брату досталась, а не мне». Это к чему он ведет? Еще и чары какие-то применяет, верно, хочет испытать, не кинется ли девушка к нему на шею. Будет потом срамить перед всеми. Проверку устроил, не иначе. Так и есть, очами сверкает, злится, видно, что умысел его не удался.

— Тека-то здесь при чем? Не гоже тебе с ней знаться! Уж не ведаю, чего наплела… Завтра же отправлю в деревню!

После такого заявления Леда окончательно пришла в себя. Скинула с плеч руки Князя, отступила на шаг.

— Не смей ее обижать! Ей и так в жизни досталось горя. Ты еще…

— Так разве я тому виной, что родной муж ее со двора прогнал, а в отцовский дом она идти постыдилась? Только разговоры с ней вести тебе не позволю! Одарю ее за все добро и сошлю в Барсучье, у бондаря там жена угорела в бане, с малыми детьми один остался мужик. Накажу старосте их свести.

— Горазд ты, видно, сам за людей решать! А если им то не мило?

— Распоясалась, вовсе, гляжу… Указывать мне взялась! Хороша-а…

А сам уже смотрит вроде совсем беззлобно, чуть ли не радостно. Ох, не поймешь его, не разгадаешь, что в сердце Змеином прячется да на самом донце еще. А надо ли девушке про то знать?

Из горницы вдруг крики раздались, чуть не плач девичий навзрыд. Леда, себя не помня, метнулась из кладовой, да через сенцы в большие покои. Так и есть, Радуня за младшего дядюшку прячется, матери что-то отговаривает дерзко, сам Радсей стоит посреди комнаты, руки расставил, не пускает сестрицу к дочери. А в зубах у парня свистулька бесперечь пищит. Едва Леда на пороге показалась, Арлета тут же на нее напустилась:

— Ты, непутевая, довела! Твое попущенье, что из лесу девке моей гостинцы таскают. Не для того я этот цветик растила, чтобы она в норе на звериных шкурах жила, лешака угрюмого тешила.

И опять Леда кругом виновата вышла. Какие уж тут щи! Девушка развернулась и хотела выскочить из покоев, в светелке своей укрыться, обо всем случившемся поразмыслить, а то поплакать в подушку. Годар удержал, приобнял за плечо, едва ли не силой завел обратно.

— Не шуми, сестра, расскажи толком, что у вас стряслось.

А когда узнал из-за чего весь сыр-бор, только головой покачал. Арлета же бушевала вовсю:

— Сожгу в печи подарунки лесные! Чую присуха на них, девка вон мается, с лица сошла. У-у! Ведьмин выкормыш! Попадись мне только, так бы и огрела кочергой по звериной морде.

— Будет, будет! Садитесь за стол! Поутру навещу Михея, давно не видались. За племянницу его еще не благодарил, да и так есть о чем потолковать.

Леда тут возьми да брякни не к месту:

— Я бы тоже пошла…

Годар глянул так, что чуть не приросла к полу. И Арлета руками всплеснула:

— Вот же бесстыдница! Дома ей не сидится! Смотри, Радсей, какова невестушка у тебя! Нужна ли такая…

Парень Радунюшку рядом с собой усадил, спасая от материна гнева, а Арлете ответил, даже на Леду не посмотрев:

— Может, ты и права сестрица, и зачем мне теперь жена… Хлопоты одни с вами…

Обедали молча, едва ложки двигались, кусок в горло не лез. Каждый о своем думал. Кое-как до ночи день протянулся, пустая волокита. А на завтра спозаранку суета началась. Радуня в тереме взаперти сидела, заняла мать шитьем, Князь в лес по росе ушел, не иначе к Медведю, а Радсей взялся ладью красить. Давно была готова для него резная лодочка, в дальний путь отправляться. Сам строгать помогал, сам вырезал причудливые узоры по бокам, теперь вот раздобыл краску — заливал впадинки — выбоинки, правил рисунок.

Леда на то смотреть не могла. Пошла навестить Теку, а там иная забота. Собирала женщина свои немудрящие пожитки в короб да заплечную суму. Осталось лишь на телегу добришко бросить, да в Барсучье отправляться.

— И ведь даже проводить не додумался! — возмущалась Леда, но Тека только кротко улыбалась:

— Зачем бы ему…

— Так тебе ведь горько так уезжать!

— И ничего не горько, не на пепелище ведь еду-то, а к сиротам малым.

Женщина вдруг глаза зажмурила, покатились по лицу крупные слезы:

— Может… может, маменькой меня после звать станут. Князь говорил, мальчонка-то в зыбке еще, а девочки — погодки уже взросленькие, помогать пытались, да куда уж там. Без бабы в дому плохо, каждый знает про то. А девчушкам каково? Косыньки заплести некому, приласкать-приголубить, сказочку на ночь сказать. Вот и я пригожусь.

— Каков еще там хозяин, — насторожилась Леда, — отчего жена его раньше срока преставилась, разобраться бы надо по уму.

Тека сразу же зашептала, прикрыв рот узкой ладонью:

— Догадалась я, что у них стряслось. В баню за полночь, верно, пошла мыться, вот Банница и защекотала дуреху. Такое уж бывало не раз!

Заскрипели под окном ободья телеги, настал черед расставаться. Тека поднялась с лавки, сунула Леде в руки сверток:

— Князю от меня поклонись да передай вот эту рубашку. Только не закончена малость, всего-то пара стежков осталась дошить на груди. Уж потруди ручки, заверши мою работу.

— Сумею ли… — вздохнула девушка, не ладились у нее дела с рукодельем, хоть ты плачь.

— Да вот же, глянь, ромбик этот закончишь, и эту стежку по образцу, узелок затянешь сзади. Только потом сама Ему отнеси, да проси, чтоб надел при тебе. Обещаешь наказ мой исполнить?

Пришлось девушке согласиться. Проводила Теку из Гнездовья, вернулась к себе и занялась рубашкой. Никто лентяйкой не назовет, подумаешь пара стежков, можно и расстараться… Хороша вышивка Теки — красные дорожки да на белом льне. Мужские и женские фигуры в узоре, поменьше — деточки, наверно, еще поля урожайные — знак обилия и богатства, уточки и лошадки — дом полная чаша, от недоброго глаза оберег. Мастерица Тека, ничего не забыла, всем одарила дорогого Князюшку, пожелала долгой и счастливой жизни.

Обед Леда просидела как на иголках, не вернулся еще Годар из леса. А ближе к вечеру разузнала, что в кузнице Князь, сам какую-то работу ладит. Хотела Леда Радсея себе в провожатые взять, да парень так и уснул в ладье, чуть закончив ее украшать. Арлета его лоскутным одеяльцем прикрыла, запретила будить. Пришлось девушке в кузню одной отправиться.

И с чего это сердце так разбежалось? Всего-то забот — рубашку отдать, а ноги уже дрожат, щеки пылают. Далеко раздавались по округе удары молотов, и не ошибешься, сразу на место прибудешь, хоть располагалась кузница на самой окраине поселка, в отдельной загородушке. Леда остановилась на пороге, несмело заглянула внутрь.

— Никак гостюшка к нам пожаловала, — буркнул пожилой крупный мужчина с небольшой лохматой бородкой. Шипела в чане железная скоба, метались по стенам тени от огня в широкой горловине очага. Князь руки о ветошь вытер, неспешно пошел к растворенной двери.

— Неужто меня искала?

— Тебя.

Едва осмелилась на него глаза вскинуть, уговаривала же себя не робеть, а вот опять какое-то наваждение.

«И ведь не красавец — Радсей во сто крат лучше будет. Добрый, приветливый, для всех слово ласковое найдет. А этот… волосы на затылке в узел собрал, на лбу черная повязка, ну, чисто разбойник! И никогда мне не нравились мужчины с длинными волосами. У Радсея кудри едва до плеч достают, так хоть мягкие, пушистые, русые… А у Годара черные, цвета воронова крыла, и жесткие, наверно вдобавок, похожие на конский хвост. Сам смотрит хмуро, словно ястреб на перепелочку, а еще эти рисунки на голой груди, едва скрывает их сейчас кожаный передник».

— Знать, понравился тебе мой Крылатый, то-то глаз отвести не можешь. Покажусь сейчас, дам уж полюбоваться, чай, не все рассмотрела тогда в лесу.

— Да я просто так, и не глядела вовсе, — залепетала девушка, пряча глаза. — Держи! Эта тебе Тека передала, уехала еще днем в поселок.

— Вот и славно! Не будешь более за нее корить.

— Может, сразу наденешь на себя? Она так просила.

Вручить бы ему подарок, да убежать, уж чего проще. Рубашку перед ним Леда раскрыла, а у самой руки дрожат, в горле пересохло, да что же творится такое, ведь не маленькая давно, навидалась разных людей по жизни — и деканов и директоров, пора бы смелее быть.

— Обожди, умоюсь сперва. Пошли-ка на двор, там и польешь мне.

Годар скинул передник кузнеца на деревянную чурочку, захватил у порога бадью с водой, поверх которой малый ковшичек плавал. Вышел из кузницы на вытоптанный лужок, кое-где едва муравой заросший, а там поставил бадью наземь и обернулся к девушке, уперев кулаки в бока.

— Ну, смотри теперь!

— Очень мне надо!

— Разве не хорош мой Змей? Ты ближе-ближе подойди, небось не ухватит.

И к чему только принялся шутить, а ведь сразу видно, в добром расположении духа из леса вернулся.

— Умыться хотел, да примерить рубашку…

— Ай, торопишься куда? Жених поди ждет, только не больно ты брата моего привечаешь, я ведь про вас все знаю.

Сверкнули золотом темные глаза, будто опять озлиться готов.

— Мы уж как-нибудь сами разберемся. И без подсказок.

— Сами значит, вон оно как…

И ближе подошел, уже без улыбки. Тут Леда зачерпнула ковшом воды, да и плеснула ему едва не в лицо, а что? Хотел умываться, так получи. А сама назад отскочила, чуть от страху жива, ну, как ругаться начнет. Только Годар фыркнул, будто от смеха, подошел к бадейке, поднял вверх и всю воду сам на себя вылил, после чего встряхнулся по-звериному и остаток влаги ладонями с тела свел.

— Ну, где там одежка твоя? Сама-то хоть стежок уложила?

— Да не один еще!

И зачем только хвасталась, и кто за язык тянул… Годар рубаху надел, расправил рукава, руку к груди прижал, поклонился.

— Много наговоров-то посадили?

— Каких еще наговоров?

— А ты разве не знаешь? Рубашку мужчине может только мать да жена дарить, ну, невеста еще. А от других-то боязно принимать такой подарок. Мало ли с какой присказкой ее расшивали, откуда мне знать.

— Тека души в тебе не чает, а ты ее прогнал.

— Она и в муже своем душеньки не чаяла, лишь за то, что кормил, да не бил часто, и свекров прежних жаловала. Кто ласков с ней, тот и ладен. Теперь нового хозяина уважать станет, глядишь и полюбит. Это ведь недолго у вас. Тебе-то Радсей отчего мил?

— Хороший он… жалко его.

— Из жалости за него пойдешь? А ежели велю вместе с суженым во сыру землю лечь. Не раздумаешь называться невестой?

У Леды на сердце похолодело. А вдруг да это не шутка, был же у некоторых народов такой жуткий обычай, а вдруг и здесь сохранился. И все пока о том молчат, не хотят до поры тревожить. Ой, мама!

— Что, боязно тебе?

Годар теперь рядом стал, сверху донизу оглядывал. Леда не сдержалась:

— Меряешь, что ли, помещусь ли в его ладье рядом?

За плечи схватил, чуть не поднимая над землей.

— В ладье его тебе не бывать, ладушка. Как и в его постели. Никому не дозволю тронуть тебя.

— Думаешь, я такая невинная? Так вот знай — у меня это было уже. Один раз. По любви. Там, дома еще.

Медленно приблизил к себе, в глаза смотрел неотрывно.

— Так зачем же сюда-то пришла? Не иначе, как по мою душу…

— Отнеси в Лунную Долину, разом от всех бед избавишься! Для того и пришла, что больше просить некого, только ты долететь сможешь.

— И своими руками тебя кому-то отдать? Ни за что!

— Я тебе зачем? Насмехаться только?

— Зачем нужна, говоришь… Сам гадаю о том, нужна или нет, а отпустить уже не смогу. Смирись уже.

— Злой, ты Годар! Пойми, меня дома ищут, плачут обо мне мать с отцом.

— А я как же буду тогда? Не хочу после тебя другую искать.

— Ты о чем говоришь-то сейчас? Слышала, надумал вовсе не женится, и правда — зачем тебе? Вон у тебя сколько девок вокруг, одна другой краше, любая согласится на время твоей стать, только глазом моргни.

— Да, ты ласточка, ревнуешь, никак? Успокойся, никого кроме тебя не вижу более.

Тут Леда и совсем растерялась, уперлась ладошками в его грудь, отодвигаясь подальше:

— Ты зачем говоришь такое? Ты это нарочно сейчас, да? Смеешься снова?

— Не до смеха мне, особливо когда вас вдвоем примечаю, как ты брата ласкаешь, волосы его расчесываешь, за руку берешь. Сердце рвется, почему не со мной так-то.

— Годар! Я же…

Слова застыли на языке, только сейчас поняла, что не шутит. Да неужели, правда все! Как огнем обожгло и закружило. Сладко заныло что-то в груди. Вот тебе и каменное змеиное сердце… Не думала, не желала, а взяла невзначай в свои теплые ладошки и смогла отогреть. И теперь-то что делать? Как дальше жить? И ведь надобно что-то сказать в ответ, ой, мамочки, что же ему сказать-то… Ведь, и впрямь, не отпустит потом. Не захочет или… не сможет ей помочь.

— Годар, а вдруг, это все просто сказки? Про то, что ты можешь по небу летать. Из-за твоего рисунка тебя люди Змеем прозвали, из-за старых легенд. Ты воин отважный, удачлив в боях, слава твоя впереди летит, вот все и боятся. А Крылатого взаправду и нет.

Руки от девушки отвел, сложил сперва на груди, а потом правой обхватил подбородок. Задумался. Леда стояла перед ним не жива не мертва, не в силах глаз отвести от лица хмурого.

— Значит, не веришь тому… Девчонка совсем, а я-то думал…

— Да уж, напротив, взрослая! Только для ребятни ваши сказки. Выдумали тоже! Не бывает такого, не видел тебя никто, я же спрашивала. Ни один человек!

— И, неужто, расспрос обо мне учиняла? — притворно удивился Годар, а в глазах вдруг заплясали смешинки. И что его так развеселило, непонятно.

— А вдруг не у тех ты узнавала, голубушка!

— Если можешь становиться Змеем, чего от своих людей прячешься? Или такой уж большой и страшный? — не унималась Леда, сама не веря своей нечаянной смелости.

Годар тут серьезный стал, голову чуть склонил набок, сузил глаза:

— А если и так… Не веришь, стало быть.

Не вопрос задал. Утвердил. Леда отступила назад, кусая губы. Переполох в голове — мысли в разбег, словно лиса забраласьв курятник. Да, неужели, это все сейчас с ней наяву происходит. И этот грозный мужчина едва не в любви признался. Не оттого ли так горячо в груди и слабеют руки. А теперь вот стоит рядом и молчит, словно раздумывает. А потом когда снова заговорил:

— Значит, больше тебе и ответить нечего на мои слова? Только ты ведь и брата не любишь. Другой кто на сердце есть? Тот, что прежде с тобой был?

Леда закрыла глаза на мгновение, потом сложила ладони лодочкой, прижала к губам, словно дуя на пальцы:

— Радсей мне друг, и брата бы я такого иметь хотела. Радунечка мне дорога и Арлета славная. Все здесь хорошие люди, и Тека и Михей. А вот про тебя я не знаю еще. Не пойму тебя. Для своих ты хорош. Князь справедливый и заботливый. Я-то сюда пришла только помощи просить у Крылатого, чтобы к Лунной деве отнес, а она подсказала, как мне домой воротиться. Нет у меня причин здесь задерживаться.

— Кроме отца с матерью, кто тебя еще ждет на родной стороне?

— Больше никто. И я ни о ком кроме родичей не скучаю. А то, что прежде на сердце было, то быльем поросло. Вот этой горькой полынью. Даже и не вспоминается. Я, наверно, не умею любить совсем. Или просто боюсь.

От ее последних слов Годар будто вздрогнул, а потом прошептал, едва слышно, Леда лишь по губам поняла:

— Вот и я так же.

Раздались поодаль молодецкий говор и дружный смех, вошли в загородку несколько бравых парней. Притихли разом, увидав Князя, поклонились скоро. Годар в ответ только кивнул и уже громко сказал, обращаясь к Леде:

— Ну, чего же столбом застыла? За рубашку знатную благодарность прими от меня, да и ступай на княжий двор. Здесь тебе делать нечего. Эй, Вадич! Проводи-ка девицу до терема ее!

Молвил так и направился обратно в кузню. А Леда пошла рядом с тем, кого Князь в провожатые ей назначил. Признала она этого парня, с Миланой видела прежде. Как до светелки своей добиралась, помнила девушка смутно, словно бы во сне. Все речи Годара перебирала в памяти, пыталась понять, отчего так они волнуют и тревожат душу. Бывало такое прежде, далеко и давненько уже. И вот случилось опять. Ох, и к добру ли?

А вечером настигли Леду женские хвори. Даже к ужину не пошла, у себя маялась. Лежала на постели, свернувшись в калачик, хотела было поплакать, да не нашла слез. Уснуть хотела, Годар привиделся, будто бы подкинул ее к небу и сам вослед полетел, раскинув сильные руки.

Забежала Радуня пожалеть подруженьку, горсть сушеной землянки принесла. Как стало темнеть, заглянула девушка сенная, велела выпить настой из крапивы и конотопа, что сама Арлета приготовила. А чуть позже двери Радсей приоткрыл, попросился проведать занедужившую невесту. Леда войти позволила, и присел юноша в подножье ее постели.

— Пряничков тебе на меду принес. Отведай-ка, ведь, небось, голодна. Да малиновых листьев отвар прими. Полегчает сразу.

Леда поднялась, поправляя подушку, укутывая одеяло вокруг бедер поудобней. Радсей бросил на девушку лукавый взгляд:

— Чего ж не подпоясанная-то спишь? Суседко привяжется еще, защекочет.

Леда пряничек отложила, хлебнула теплый отвар.

— Никого не боюсь.

А самой вдруг припомнился Сват Наум да прыгающий по лопухам колобок, вот и не верь после этого в сказочки. Может, и Годара она зря в напраслине упрекнула, уж больно хотелось задеть, скрывая собственное смущение. Вот и Радсей, кажется, не шутит:

— Тесемочку мою хоть возьми, охранит. Сам вчерась сплел. И откуда ты только взялась, непонятливая такая…

— Спасибо, соколик. Сейчас же повяжусь твоим оберегом.

— Уж не взыщи, лапушка моя, да только порадовать мне тебя больше нечем. С братом говорить пытался, только он и слушать не стал про Лунную долину. Ни в какую тебя не хочет туда нести. Даже как последнюю мою волю не исполнит. Уж я так и эдак, только сердится. Ох, видно, запала ты ему в душу, краса, растрепанная коса…

— Но ведь я того не желала! Ничем его не приваживала, клянусь! Почему же вдруг я-то?

Радсей вздохнул тяжело, рядом на постели прилег на бок, отвернувшись от Леды.

— За Избранницу, кажись, тебя признал. За Саму… Вот уж чудо, так чудо, право слово. Ни на одну девку до тебя так не глядел, а теперь сам не свой. Да еще мне выговаривает, чтоб я к тебе по ночам не ходил. Дурной вовсе сделался! Даже Арлета его разгадала.

— А что же ты ходишь тогда? Брата дразнишь нарочно, зачем?

Радсей засмеялся, повернулся к девушке и поцеловал оголившийся локоток. Леда пальчиками его волосы расчесала, аж зажмурился от удовольствия, едва не мурлычет.

— Лишнего ты и сама мне не дозволишь. Разве ж не верно? А брат пущай потерзается, любо мне сейчас Старшого обскакать. Хоть и на малый срок. Я ведь все наперед вижу. Ровно другими глазами смотрю, и порой Нижний мир наяву чудится. Даже когда у топленой печки сижу, из-под пола на меня все одно холодком тянет. Знать, уже зовут в сторожа…

— Ох, Радсей!

Обняла его голову, прижала к груди. Близко-то как, а ведь не дрожат руки, не мечется сердечко, как тогда, при Годаре. Светлая печаль только опустилась на плечи, покрыла незримым платом двоих.

— Яблоками от тебя пахнет… хорошо. Век бы так лежал.

— А от тебя дымом. У костра сидел опять, девиц пригожих песенкой тешил? Вот же негодник какой, нажаловалась бы твоей невесте, кабы сама ею не звалась.

— Не серчай уже, моя голубушка. Пряничка лучше покушай, да ложись почивать с миром.

— И то верно.

Леда надкусила печатный пряник и тут же ойкнула, вынув изо рта крохотный черный уголек.

— С печи, видно, в тесто попал.

— Это к добру, — заметил Радсей.

А потом вдруг внимательно на девушку посмотрел и добавил: — Ровно через год об эту же пору дитя народишь. Будет у вас сын. Назовете Радмиром. Отца своего он славой затмит. Высокий град в чистом поле поставит, и многие народы к своей руке приведет. Ясно то вижу. И уже горжусь. Отдыхай сейчас и не о чем не печалься. Все невзгоды вода унесет. Верь моим словам!

Поднялся легко и вышел, не оглянувшись. А Леда долго еще на постели сидела, откусывала понемножку от медового пряничка, да только не больно- то он ей сладким казался, щедро политый слезами.