Очнулась Леда все в той же избенке, только на сей раз она была совершенно пуста и даже немного прибрана, ни гостей ночных, ни битой посуды. Глаза девушка приоткрыла и тут же вскочила с широкой лавки, надо же, не на дерюжке старой лежала, а на расшитом парчовом покрывале. Наверняка, Сват Наум расстарался…

В махонькое, затянутой паутиной окошко пробивался тоненький лучик рассвета. Надсадно заскрипели с улицы доски крыльца, медленно вошел в избу и сам Хозяин. Высокий, сутулый, тощий, словно «журавль» колодезный.

— Уснула я тут у вас… А мне надо к своим. Вот и утро уже пришло. Слово-то сдержите? Позволите к Ясеню подойти, да набрать заветной водицы?

— Позволю, раз обещал. Только не торопись пока, еще погости. Твои скоро здесь сами будут. Змей ночью весь тот берег огнем пожег, едва товарища своего не спалил во гневе. Все мы видали, как метался у воды, а сюда перейти не мог, запрет я поставил. Ничего, остынет, успокоится… Недолго осталось, свидитесь скоро. Я вот о чем тебя хотел попросить, девица, а не поможешь ли ты мне напоследок волосы расчесать, я уж и гребень приготовил.

— Помогу, — прошептала Леда, подходя к столу, где лежал брошенный костяной гребешок, — садитесь на лавку.

Хозяин будто бы усмехнулся невесело:

— У меня другое сиденье припасено, давно заготовлено, думал уж, не сгодится.

Рукой махнул и выехало из-под стола что-то вроде большого деревянного ящика или длинного корыта. Там-то Хозяин и разместился, голову опустил на согнутые худые колени, ткнулся носом в старенькую заплатку на штанах.

— Начинай! Чего ты застыла или боязно еще? А сказки сказывать ты горазда, заслушался я, многое вспомнил. Не желаю больше нежитью править, уснуть хочу. Навсегда уснуть.

— Я попробую, правда, я очень хочу вам помочь. Я постараюсь…

Он сидел, согнувшись, как неподвижная статуя, пока Леда осторожно распутывала прядки его кудрей, замечая, как прямо под пальцами теряют волосы цвет, становясь из почти черных сначала пепельными, а потом и вовсе седыми. Наконец, белые прямые локоны покрыли опущенную голову Хозяина, и тот с усилием распрямился, вытягиваясь во весь рост на своем деревянном ложе. Припоминая слова давней легенды, Леда сама сложила мужчине руки на груди и застыла в растерянности, дальше-то что делать…

Хозяин вдруг открыл пустые, совсем прозрачные теперь глаза и вымолвил так тихо, что девушке пришлось над ним наклониться, чтобы расслышать:

— Одно мне еще скажи… Братца-то она от смерти избавила?

— Ну, конечно! Причитанья козленочка на берегу сам князь услыхал, сети в омут закинул и достал Аленушку целой и невредимой, краше прежнего. А злую ведьму привязали к кобыле и развеяли по ветру. Тогда Иванушка снова мальчиком обернулся и все стали жить счастливо.

— Это хорошо…

Леда разволновалось вдруг, расчувствовалась, и вышло так, что смахнула слезинку со щеки прямо на мертвенно-бледное лицо своего собеседника. Вздохнул глубоко Хозяин пустой грудью и промолвил на выдохе с превеликим облегчением:

— Прими, Мать-сыра земля, я к тебе иду сам, потому как мой срок вышел!

Треск раздался, изба пошатнулась и сразу осела, а Леда со страхом посмотрела на перекосившуюся матицу, что едва держала потолок.

— «Бежать надо отсюда скорей!»

Едва успела выскочить из домишка, как стал он прямо на глазах под землю проваливаться и вскоре торчала поверху одна полуразвалившаяся печная труба. А потом и она исчезла, только и остался, что крапивный бугор на месте прежнего одинокого жилища. Оно и к лучшему.

Солнце поднималось вяло, будто нехотя, кутаясь в туманные покрывала. Бродили по седому небу перистые облачка, день обещался быть ветреным. Леда огляделась и глазам своим не поверила, вместо стареньких избенок вокруг только холмики, заросшие бурьяном. Почти никаких следов не осталось от прежней проклятой деревушки. Крапива и иван-чай, лопухи, с листьями едва ли не с колесо телеги, хмель да вьюнок полевой оплетали пару высоких столбиков на месте прежнего забора. Шныряли птицы в неухоженном малиннике, яблоньки одичали совсем, густо усыпали дерновину измельчавшими плодами. Может, время пройдет и вернутся сюда люди, возродят поселение на берегу Резвушки, кто знает.

— Чего приуныла? Радоваться должна, большое дело завершено, исполнила ты давний завет Живины, вернула покой Неспящему.

— Сват Наум, это опять ты?

— Кому же быть-то еще! Среди прочей нечисти только мне и можно на ясно солнышко без устали любоваться.

— Значит, Хозяин тебе доводился родней, верно я поняла?

— Знамо дело, один батька нас строгал, да по разной мерке.

У Леды еще множество вопросов крутились в голове, некоторые и задавать неловко, а все же осмелилась:

— Скажи, а матушка… она твоего отца любила или он украл ее и заставил женой ему быть?

Долго не было ответа, Леда даже ожидать бросила, вздохнула только и направилась в сторону реки. Пронесся вдруг над самой головой порыв шального ветра, разметал волосы, и взволнованный осипший голос тихо прошептал в ухо:

— Думаешь, нас таких и полюбить нельзя?

Девушка руками замахала с досадой:

— Вот же дух беспутный! Напугал! Ничего я не думаю, ничего про вас не знаю, только одно грустно, что ваш Бессмертный папашка о детях не печется, за что такого любить? Или есть бабы-дуры, которым такие бессердечные и жестокие экземпляры до чертиков нравятся?

— Может, и дуры, кто вас разберет… Одно знаю, матушка Его жалела очень, легко ли бессердечным-то быть, кто бы знал.

— Ну, давай, скажи еще, что и сам Кащей у вас безвинный страдалец!

— Вины много на нем, а только и у него прежде была мать, что любила сынка без памяти, не чаяла в нем души.

— Видно, все не впрок…

— Хватит уже зря воздух толочь пустыми басенками, гляди лучше, вон и охрана твоя сюда мчится. А Медведь-то здоров, что за него замуж не пошла, али не по нраву безногий пришелся?

— Я совершенно не собиралась здесь создавать семью! И до сих пор сомневаюсь в правильности и целесообразности… Годар! Здесь я, Годар! Сюда!

И тут что-то крепко сжало девушку будто железной хваткой, приподняло над землей и обдало лицо теплым порывом воздуха.

— Все вы, девки, одинаковы… Прощай, лапушка, может, и еще свидимся когда. На свадебку-то пригласишь? Я с подарком явлюсь.

Леда не в силах слово молвить, только кивнула и тотчас оказалась на свободе:

— Ну, ты даешь, чудище мое невидимое! Думала, раздавишь сейчас и косточек не соберу. Вот же, какой нахал!

Но все Науму было нипочем, звонкий смешок его уже улетал за черемуховые заросли, откуда вдруг раздались как будто тонкие посвисты и щелканье соловья. Жизнь просыпалась в этих краях позже срока и ничего, что скоро пожухнет трава, опадут листья, укроет холмы над заброшенной деревней легкий снежный покров. Не саваном погребальным укроет на сей раз, а белой фатой невесты, что давно готова жениха встретить.

А новой весной начнется здесь совсем иная пора, пусть легло семя в холодную землю, но не погибло навек, а лишь затаилось до срока, терпеливо ждет своего часа, а после подымется высоко нежный, но сильный росток, раздвинет мрачные своды гробницы и гордо покажется Солнцу: «Я смог, я здесь, вместе со всеми буду славить Великую Твою Щедрость!»

Со слезами на глазах Леда кинулась в объятия Князя, припала щекой к груди, ничего более и не надобно:

— Заюшка моя, что же ты со мной сотворила, думал, не переживу эту ночь…

А где-то сбоку уже непритворно сердито ворчал Михей:

— Я разве виноват, что кулема твоя на берег сбежала? Мне еще зря шкуру попортил… Сюда пришел хоть калека, да не урод, а теперь, если водицы живой не добыть, на меня Радунюшка и не взглянет.

Леда от Годара отстранилась, хотела друга лесного поприветствовать, да только ахнула — рубаха на Медведе вся обгорела, половина волос клочьями торчит, на лице, кажись, ни бровей ни ресниц не видно.

— Ну, как тебе таков-то женишок? Изрядно меня твой Змей подпалил, аки порося на Корочун.

Годар тяжко вздохнул, видела девушка, что нелегко ему эти слова слышать, да ничего не исправишь.

— Когда понял, что пропала, я весь берег ради тебя обегал, заметил, что лодки нет, решил, что тебя увезли. Эту Корягу безногую будил, да видно морок на Медведя наслали, словно убитый проспал до зари. А вот мне было не до сна…

— То-то я еле жив очнулся, едва пламя сбил на себе…

— Спасибо скажи, что вообще очухался! Спящего могли русалки защекотать, дело нехитрое.

— Не ссорьтесь, ребята, пойдемте лучше к Ясеню скорей, тут чудные дела творятся, как бы все совсем не исчезло, — убеждала Леда не в силах отвести взгляда от дорогого ей мужчины.

Да и сам Змей, кажется, вовсе не хотел девушку из рук выпускать. Однако, надо же и впрямь было до источников заветных добраться.

— Ба! А где же деревенька-то проклятущая? Я бы не прочь ее Хозяину голову оторвать за радушное гостеприимство!

— Спит Хозяин, а за ним вслед и все чары заснули-развеялись. Я так думаю, не будет здесь больше нежить всякая собираться, да хороводы водить возле бедного Савушки. Где-то сейчас болезный… Надеюсь, и ему под землей сладко спится…

Более не мешкая, Леда, Годар и Михей взобрались на холм за бывшей околицей, встали перед высоким деревом и поклонились поникшим ветвям. Издали, на подходе еще было слышно, как журчала вода, стекая в низину. Бежали с возвышения два маленьких шустрых ручья, вроде совершенно одинаковые с виду.

То ли ветерок дунул, то ли сам по себе вдруг отвалился с ясеня пожелтевший лист и, в быстром танце кружась, опустился на воду. Да только заметили люди, что гибкими струями влекомый, лист из чахлого да желтого вдруг стал ярко-зеленым, в один миг все жилки расправил, наливаясь животворящим соком. Таким возрожденным и пропал из виду в прогалине под холмом.

Михей с Годаром переглянулись, и начал Медведь распутывать крепкую дратву да ремешки, что крепили липовую култышку к телу. А после, чуть подрагивающими руками рубаху с себя стащил. Далее Леда смотреть не стала, ближе к дереву подошла, обняла шершавый ствол, уперлась лбом в морщинистую кору и закрыла глаза, об одном молясь:

— «Пусть свершится чудо! Пусть окрепнет тело и вернется живая плоть на старую рану. Пусть они будут счастливы с Радуней, деток сотворят и вырастят, на радость всему роду, Медвежьему ли Змеиному, все равно, лишь бы добрые люди его составляли. Да будет так!»

Показалось Леде, что долго-долго она уже так стоит у дерева одна, но вот легли на плечи знакомые горячие ладони, а потом заскользили по ее рукам, вместе с ней обхватывая мощный ствол. Хрипловатый голос прозвучал над макушкой:

— Растрепа моя, пойдем, хоть умою… Как в живую водичку окунешься, еще пуще красавицей станешь, будет тебя муж сильно любить, на руках носить, ласковые слова говорить, прижимая к сердцу. Будешь ему всего дороже на белом свете… Пойдем!

— А он… Михей-то наш как?

Годар своими же руками девушку в сторону развернул, и Леда сначала изумленно вперед глядела, а после, опомнившись и смутившись, опустила глаза себе под ноги. Хорош был Медведь. Таким прежде его девушка и не знала — стоял в двадцати шагах от нее красивый крепкий мужчина в самом расцвете сил. Густая шапка каштановых кудрей покрывала голову, глаза веселые, так и жгут, сам кровь с молоком, иначе не скажешь. И обе ноги исправно на своих местах, как мамка задумывала.

Леда в слезы, вроде рванулась обнять друга, да Годар не пустил. А Медведь только усмехался, подбоченясь, ишь ты, уже даже в новую рубаху и порты переодеться успел:

— Ох, голубушка, теперь, небось, жалеешь, что когда-то мне отказала. Поздно плакать, милая, обещался другой. Уж не обессудь!

Леда тоже смеялась, обхватив Князя за шею, так уж хотелось сейчас кого-то приласкать, пела душа от счастья:

— Ради меня-то ты в такие края и не собирался.

— Да, если б я раньше знал, что ты с нечистой братией так ловко договориться сумеешь, давно бы сюда доковылял и тебя на загривке притащил. Уж больно смела!

Такие разговоры явно Змею не нравились, кошки скребли на душе, легко ли признать, что хрупкая девушка вместо двух здоровых мужиков все подвиги совершила за единую ночь. И сама цела осталась и мир подарила многим неприкаянным душам. Вот такая невеста у Змея, не простая, знать, девица, недаром выбрала ее Лунная дева. Только и осталось, что при себе удержать. С этим уж точно справится Змей, никуда больше от себя не отпустит, итак уже раз оплошал, другого нельзя допустить.

Но сейчас Князю пришлось разжать руки, сомкнутые вокруг милой невесты, позволить девушке подойти к ручью. Леда зачерпнула пригоршнями студеную водицу и плеснула себе в лицо, а потом так же, держа ладошки ковшичком, сделала пару осторожных глоточков. Рядом умывался Годар. А Михей между тем другое важное дело совершал, вытащил из своего короба бутылечек граненый и набрал воды из другого ручья. Крепко привинтил крышечку, снова пряча дорогую вещицу сперва в полотняный мешок, а потом еще и в маленький берестяной туесочек.

— Во и ладно! Благодарствуем тебе, Пресветлая Живина, что одарила нас своими милостями. Обещаем во благо пустить.

Тут зашелестел Ясень оставшейся блеклой листвой, жалобно застонали голые ветви, будто старый дедушка желал плечи расправить да покрасоваться перед родней напоследок. Змеями тугими шевельнулись под землей корни дерева, засыпая гремящие родники дерном и глиной. Немного времени спустя оба источника замолкли. Просочились под землю последние прозрачные лужицы у подножья холма, и вскоре на местое заветных ключей поднялось густое свежее разнотравье.

— И то верно, — рассудил Михей, — мало ли с каким умыслом потянулись бы сюда люди со всей округи. Некому больше здесь охранять чистые слезы Живины, да и знать, высохли они уже, на улыбку сменились. И в том есть заслуга твоя, Ладушка. Береги ее шибче, Змеиный Князь, не в каждый год пташка такая садится на твое крыло. Помни, цени…

— О том лишь забота моя, — усмехнулся Годар, — да вот как бы сама не возжелала улететь, хочу удержать, но не в золотой клетке, а на раскрытой ладони. Веришь ли мне, хоть моя, Лебедушка белая?

— Верю. И не хочу тебя покидать. Мне бы только узнать про родных, весточку им отправить, о том и буду просить Лунную Деву.

— Значит, и нам пора в путь-дорогу отправляться. Только на небесных струях и без ладьи, а на моей железной броне. В прошлый-то раз, я тебя не больно спрашивал, когда с крыши снимал, а теперь спрошу. Доверишься мне, позволишь с тобой вместе взмыть к облакам?

От этого приглашения у девушки даже дух захватило, и впрямь самое тайное наяву свершится сейчас.

— Я согласна.