Наступил 1929 год. Что-то он принесет Уильяму Фолкнеру? Он ведь уже не так молод — ему пошел 31-й год — пора остепениться и найти свое место в жизни, начать зарабатывать деньги. Тем более что Эстелл дала согласие стать его женой — бракосочетание должно состояться летом. А семью надо обеспечивать. Между тем перспективы литературных заработков по-прежнему столь зыбки, столь ненадежны…
Казалось бы, год начинается удачно — 31 января вышел в свет роман «Сарторис» тиражом 1998 экземпляров, однако продавалась книга плохо — надежды, которые Фолкнер и Фил Стоун возлагали на нее, явно не оправдывались.
От Харкорта пришло обескураживающее письмо по поводу романа "Шум и ярость". Хозяин фирмы писал, что "человека два из нас прочитали вашу рукопись со смешанным чувством восхищения и сомнения, что ее необычные достоинства помогут ей найти выгодный рынок". Фолкнер пришел в ярость и ответил обиженным письмом: "Я никогда не верил, что кто-нибудь издаст эту рукопись, у меня не было намерения предлагать ее кому-нибудь. Я однажды рассказал о ней Халу, и он умолил меня показать ее. Так что я передал рукопись больше из любопытства, чем из каких-либо других соображений. Мне жаль, что она вам так не понравилась, но я сказал бы, что и не ждал другого результата".
Между тем в Нью-Йорке происходили события, о которых не мог знать Фолкнер. Его приятель Хал Смит давно уже собирался уйти из фирмы Харкорта и организовать вместе с английским издателем Джонатаном Кей-Вом свое издательство. Он пришел к Альфреду Харкорту и прямо сказал ему: "Вы ведь никогда не опубликуете эту рукопись. Почему бы вам не отдать ее мне?" — "Ладно, — ответил Харкорт, — вы единственный дурак во всем Нью-Йорке, который хочет ее напечатать". В результате во второй половине февраля Фолкнер получил от издательства Джонатана Кейпа и Харрисона Смита договор на издание романа "Шум и ярость".
Это было, конечно, приятно, но Фолкнер понимал, что и этот роман денег ему не принесет. А деньги были нужны. И еще до того, как он получил договор от Харрисона Смита, Фолкнер начал писать новый роман. Как он вспоминал впоследствии: "Я опять начал думать о книгах как о возможном средстве заработать деньги. Я решил, что могу их заработать. Устроил себе небольшой перерыв и стал размышлять, что читатель в Миссисипи счел бы за современные тенденции, нашел, как мне казалось, правильный ответ на этот вопрос и придумал самую страшную историю, какую только мог изобрести".
Этой "самой страшной историей" стаи роман "Святилище".
Главные события романа происходят опять в Йокнапатофском округе, невдалеке от города Джефферсона и деревушки под названием Французова Балка. "Это было место, известное как усадьба Старого Француза, построенная до Гражданской войны, дом плантатора в центре имения, хлопковые поля, сады, лужайки, давно вновь превратившиеся в джунгли, откуда окрестные жители в течение пятидесяти лет таскали доски для своих печей или копали в тайной, время от времени вспыхивавшей надежде найти золото, которое, как предполагали, владелец где-то зарыл, когда Грант шел через округ во время Ваксбургской компании".
Поблизости от этой усадьбы в день, когда начинается действие романа, проходит знакомый читателю по «Сарторису» адвокат Хорэс Бенбоу. Через несколько страниц читатель узнает, что со времени событий, описанных в «Сарторисе», прошло десять лет, что все эти десять лет Хорэс Бенбоу прожил в городе Кинстоне со своей женой Белл Митчелл и с ее дочерью от первого брака Литтл Белл.
Здесь, около ручья, Хорэс встречает странного человека в узком черном пальто и жесткой соломенной шляпе, "лицо у него было странного, бескровного цвета, как будто вы его видели при электрическом освещении… в своей косо посаженной соломенной шляпе, со слегка раздвинутыми в локтях руками, он производил ужасное впечатление штампованной консервной банки… Пучеглазый рассматривал его двумя мягкими, черными резиновыми кнопочками… весь он был из одних углов, напоминая модернистский торшер". Этот странный человек настолько чужд природе, что он пугается щебетания птицы и тут же хватается за револьвер.
Пучеглазый приводит Хорэса Бенбоу в старый полуразрушенный дом, в котором живут самогонщик Ли Гудвин, его сожительница Раби с маленьким ребенком, его слепой отец и помощник, придурковатый парень Томми. Здесь же находится помощник гангстера Пучеглазого по имени Ван.
Хорэс пьет с этой компанией самогонное виски и с откровенностью пьяного норовит исповедаться, рассказать о себе. Единственным человеком, готовым его выслушать, оказывается Раби. "Понимаете, — говорит ей Хорэс, — во мне нет мужества, оно меня покинуло. Механизм весь на месте, но он не работает".
"Почему вы покинули свою жену? — спрашивает его Раби.
— Потому что она ест креветки, — говорит он. — Я не мог больше… Понимаете, это была пятница, и я подумал, что в полдень я должен идти на станцию и брать с поезда ящик с креветками и идти с ним домой, отсчитывая каждые сто шагов и меняя руку…
— Вы делали это каждый день?
— Нет. Только по пятницам. Но я делал это в течение десяти лет, с тех пор, как мы поженились, и я до сих пор не могу привыкнуть к запаху креветок".
Хорэс Бенбоу все тот же идеалист и мечтатель, каким он был десять лет назад, когда вернулся с войны и привез с собой стеклодувный аппарат, с помощью которого жаждал создать из хрупкого стекла образ прекрасного. Женившись на Белл Митчелл, он скрыл от нее, что не продал дом Бенбоу в пригороде Джефферсона, где выросли он и его сестра Нарцисса, а деньги на приобретение дома в Кинстоне занял. Он и сам не знает, почему это сделал. Десять лет прожил он с Белл и вдруг сбежал, не выдержал духовного убожества этой женщины, монотонности и бессмысленности собственной жизни.
В Джефферсоне Хорэс приходит в дом Нарциссы, вдовы Баярда Сарториса, которая живет здесь с тетей Дженни и десятилетним сыном. Он сталкивается с молодым человеком Гоуаном Стивенсом, занимающимся в Виргинском университете, а здесь, в Джефферсоне, ухаживающим за Нарциссой. Надо отметить, что этот сюжетный ход Фолкнера выглядит не очень убедительным, ибо Нарцисса старше Гоуана лет на пятнадцать и разговор о возможном их браке представляется известной натяжкой, но такой ход понадобился Фолкнеру, чтобы сюжетно связать линию Хорэса Бенбоу и линию восемнадцатилетней девушки из хорошей семьи Темпл Дрейк, с которой у Гоуана назначено на этот день свидание.
Свидание это происходит, но перед тем Гоуан жестоко напивается со случайно встретившимися мальчишками, которым Гоуан стремится доказать, что главное качество "джентльмена из Виргинии" — это умение пить.
Тем временем на сцене появляется героиня романа Темпл Дрейк. Дочь судьи, представительница состоятельной и в высшей степени уважаемой семьи, типичная американская девица конца 20-х годов, бездумная, бездушная, играющая в секс со своими сверстниками, она смотрится как родная сестра Сесили Сондерс из "Солдатской награды". Но обстоятельства, в которые попадает Темпл Дрейк, гораздо сложнее и страшнее ситуации Сесили Сондерс, и Темпл раскрывается глубже и соответственно страшнее.
После дикой поездки с пьяным Гоуаном за рулем, во время которой этот "джентльмен из Виргинии" продолжает накачиваться самогонным виски, их машина налетает на дерево, положенное помощниками Пучеглазого поперек дороги. Машина сломана, и Гоуан и Темпл идут за помощью в усадьбу Старого Француза, где попадают в общество Пучеглазого и всей этой компании бутлегеров, людей, поставивших себя вне закона, у которых жалобные заявления Темпл, что ее отец судья и что у нее четыре брата, готовых защитить ее и отомстить любому обидчику, вызывают только недобрые усмешки.
Гоуан и тут продолжает напиваться вместе с бутлегерами, ввязывается в пьяную драку, получает взбучку, и его живым трупом укладывают на постель, где уже дрожит от страха Темпл.
И тут начинается бессмысленная, истерическая беготня полуодетой Темпл по дому и по двору. Она действительно боится, что ее изнасилуют, но эта атмосфера, при которой — она понимает — не существуют условностей привычного ей мира, защищающих или ограничивающих женщину, возбуждает ее. Своей беготней она фактически провоцирует собравшихся здесь мужчин. При этом совершенно очевидно, что она может убежать из этого страшного места — Раби готова ей помочь — не потому, что она жалеет Темпл, Раби ее презирает, — а потому, что вторжение Темпл грозит разрушить зыбкий мир, в котором живет Раби.
В ночных разговорах с Темпл бывшая проститутка Раби предстает истинной женщиной, способной на жертвенную любовь, на самоотречение ради своей любви. Она рассказывает Темпл, как Ли Гудвин, будучи в армии, убил солдата, подравшись с ним из-за женщины, и его посадили в тюрьму, а потом, когда началась война, его выпустили и отправили на фронт, и он храбро воевал, а когда война кончилась, его вновь отправили в тюрьму отсиживать свой срок, а она стала проституцией зарабатывать деньги, чтобы нанять адвоката и освободить Гудвина. "Я рабыня этого мужчины, — говорит она, — работала официанткой в ночной смене, чтобы видеть его по воскресеньям в тюрьме. Жила два года одна в комнатушке, готовила себе на газовом рожке, потому что обещала ему ждать. И лгала ему, и зарабатывала деньги, чтобы вытащить его из тюрьмы, и, когда я сказала ему, как это делала, он избил меня. А теперь ты появляешься здесь, где ты никому не нужна. Никто не просил тебя приходить сюда. Никому не интересно, боишься ты или нет. Боишься? Да у тебя нет нутра, чтобы по-настоящему бояться, так же как и нет, чтобы любить".
Приходит утро, и с трудом проснувшийся в состоянии тяжелейшего похмелья Гоуан отправляется за машиной, но по дороге принимает естественное для него решение и бежит на попутной машине прочь от усадьбы Старого Француза, бросая Темпл на произвол судьбы, на милость гангстеров и бутлегеров.
Раби понимает, что может здесь произойти, забирает своего грудного ребенка и уходит из усадьбы. Единственным защитником Темпл остается паренек Томми, который как тень следует по пятам гангстера Пучеглазого, и когда тот настигает Темпл в амбаре и Томми пытается помешать ему, Пучеглазый хладнокровно убивает паренька.
А через самое короткое время Раби, обнаружившая, что забыла бутылочку с молоком для ребенка, по дороге домой видит, как Пучеглазый увозит на своей машине Темпл. Гудвин торопится к соседям, у которых есть телефон, чтобы сообщить шерифу, что в его дворе лежит убитый Томми. Шериф арестовывает Гудвина по обвинению в убийстве.
На следующий день Хорэс Бенбоу навещает Гудвина в тюрьме, где рядом с ним сидит безмолвная Раби с ребенком на руках. Хорэс берется защищать Гудвина на суде и уговаривает сообщить, что в его доме в тот день был гангстер Пучеглазый. Но Гудвин упрямо повторяет, что они должны доказать, что это он убил Томми, однако категорически отказывается упоминать о Пучеглазом, давая понять Хорэсу, что он, Гудвин, жив только до той минуты, как он скажет хоть слово о Пучеглазом. Хорэс забирает Раби с ребенком, которым некуда деться, в свой дом.
И вот тут в действие вступает страшная сила, именуемая общественным мнением. Это мнение складывается из мнимой добропорядочности и фарисейской религиозной нетерпимости пуритан.
Через день или два Хорэс Бенбоу в ужасе рассказывает тете Дженни: "Сегодня утром баптистский священник использовал его (Гудвина. — Б.Г.) в своей проповеди. Он говорил о нем не только как об убийце, но и как о прелюбодейце, оскверняющем чистую демократически-протестантскую атмосферу Йокнапатофского округа. Я думаю, что его идея заключается в том, что Гудвин и эта женщина должны быть оба сожжены ради примера для этого ребенка. Ребенка надо вырастить и научить английскому языку с единственной целью внушить ему, что он рожден в грехе двумя людьми, которые были сожжены за то, что родили его. Святой боже, неужели человек, цивилизованный человек, может серьезно…" Мудрая тетя Дженни спокойно отвечает ему: "Они же баптисты".
Воплощением этой темной силы оказывается сестра Хорэса Нарцисса. Она требует, чтобы брат отказался вести в суде дело Гудвина и немедленно выдворил из своего дома "эту женщину".
А Хорэс до сих пор не изжил своих юношеских иллюзий. Он так и объясняет Нарциссе, почему он не может отказаться от защиты Гудвина: "Я не могу стоять безразлично и видеть несправедливость…"
Много лет спустя студенты в Виргинском университете спросили Фолкнера по поводу изменений, которые его персонажи иногда претерпевают от романа к роману, и в качестве примера сослались на Нарциссу, такую привлекательную в «Сарторисе» и столь ужасную в "Святилище".
Ответ Фолкнера интересен не только в отношении образа Нарциссы, но и потому, что он показывает концепцию Фолкнера в отношении человеческой личности вообще. "В данном случае, — сказал он, — я вновь использовал подходящий инструмент, чтобы сказать то, что я хочу высказать, и моя идея заключается в том, что нет человека, который был бы только хорошим или только плохим, я верю в то, что все люди стараются быть лучше, чем они есть на самом деле и, может быть, станут. Поэтому, когда мне нужно в качестве инструмента определенное качество в человеке, я думаю, что это качество у него есть. Оно может быть выведено наружу и в данной ситуации выставляет этот характер в дурном свете, но, по моему мнению, это не разрушает и не вредит образу".
В конце концов Нарцисса отчасти добивается своего — Хорэс переселяет Раби с ребенком из своего дома в гостиницу. А сам он тем временем продолжает выпытывать у Гудвина, что же в действительности произошло в усадьбе Старого Француза. Гудвин же упорно отрицает, что он что-либо знает или видел, кто стрелял в Томми. Этот поединок характеров кончается тем, что однажды утром Раби присылает за Хорэсом и выдавливает из себя: "Там была женщина. Молодая девушка".
На этом Фолкнер прерывает линию повествования, связанную с Хорэсом Бенбоу и женщиной Раби, и возвращается к тому моменту, когда Пучеглазый с Темпл проезжают в машине мимо Раби, покидая усадьбу Старого Француза. Темпл ошеломлена всем происшедшим с ней, растеряна, раздавлена. Фолкнер психологически очень точно воспроизводит душевное состояние Темпл — привычный ей мир рухнул, рассыпался безвозвратно и непоправимо. Пучеглазый привозит Темпл в Мемфис и устраивает ее в отдельной комнате в публичном доме своей давней приятельницы мисс Ребы.
А в Джефферсоне тем временем Раби рассказывает Хорэсу о том, что произошло в усадьбе Старого Француза.
В тщетной попытке укрыться от жестокой реальности Хорэс несколько раз повторяет — не спрашивает, а пытается утверждать: "Эта девушка ведь была в полном порядке, когда она уезжала с ним в машине", "он просто подвозил ее до города".
Думая о Темпл, Хорэс невольно все время возвращается мыслями к своей падчерице Литтл Белл, которая примерно одного возраста с Темпл. Он рассказывает тете Дженни о том, что Темпл была в усадьбе Старого Француза, и ни слова не говорит о Литтл Белл, но проницательная тетя Дженни неожиданно говорит: "Я бы сказала, что отец — это странное явление, но только позвольте мужчине иметь отношение к делам женщин, которые не родня ему…", и Хорэс, думая о своем, машинально отвечает: "Да… и слава богу, она не моя кровь". А вечером того же дня, вернувшись в свой одинокий дом в Джефферсоне, он долго смотрит на фотографию падчерицы и вспоминает, как однажды вечером в Кинстоне он подошел к беседке, где Литтл Белл сидела с каким-то юношей и как "шепот приглушился до молчания при его приближении". Он смотрел на "знакомое лицо с чувством тихого ужаса и отчаяния, на лицо, неожиданно обретшее черты такого древнего греха, какого ему никогда не испытать, лицо, скорее запятнанное пороком, нежели красивое, на глаза, которые, пожалуй, были не мягкими, а что-то скрывали".
Так у 43-летнего Хорэса Бенбоу, идеалиста и мечтателя, начинает возникать ужас перед подлинной сущностью тех женщин и девушек из хороших семей, которые представляются взгляду мужчины как некое святилище, убежище чистоты и невинности.
Надеясь найти в Темпл Дрейк свидетеля, который поможет ему добиться оправдания Ли Гудвина, Хорэс отправляется в Оксфорд, в университет, где учится Темпл, но обнаруживает, что она туда не возвращалась. На обратном пути в поезде к нему пристает местный политикан сенатор Кларенс Сноупс. В характеристику этого человека, глупого, сального, продажного, Фолкнер вложил немало ненависти к подобным типам, сделавшим политику своей профессией, да и к самой политике. Когда сенатор Сноупс начал рассказывать Хорэсу о политике, "постепенно возникала, — пишет Фолкнер, — картина глупого крючкотворства и мелочной продажности во имя глупых и мелочных целей". В разговоре с Кларенсом Сноупсом Хорэс упоминает имя Темпл Дрейк, которую он хотел повидать в Оксфорде.
Между тем местные джефферсоновские дамы, обеспокоенные моральной чистотой города и общества, вынуждают хозяина гостиницы отказать Раби с ребенком в приюте, и Хорэс с трудом находит ей прибежище в хижине полусумасшедшей старухи. Одна из этих блюстительниц нравственности, Нарцисса, с беспощадной жестокостью настаивает, чтобы Хорэс отказался от защиты Гудвина. При этом она цинично заявляет, что ей совершенно безразлично, будет ли осужден невиновный человек. Нарцисса способствует трагической развязке дела Гудвина, когда она, оказавшись свидетелем телефонного звонка сенатора Сноупса ее брату, в котором он предлагал за определенную плату сообщить ему о местонахождении Темпл Дрейк, ставит в известность об этом звонке городского прокурора Юстаса Грээма, который ради своих мелких политических целей стремится не просто к осуждению Гудвина, а к расправе над ним, к суду Линча.
Сенатор Сноупс, случайно узнавший, что Темпл Дрейк находится в Мемфисе в публичном доме мисс Ребы, продает эти сведения Хорэсу Бепбоу, и тот мчится в Мемфис. Свидание с Темпл наносит еще один горький удар по идеализму Хорэса. Прошло всего несколько недель после происшествия в усадьбе Старого Француза, а Темпл уже полностью нравственно оправилась и приспособилась к своему странному образу жизни в публичном доме мисс Ребы. Она рассказывает Хорэсу обо всем, что тогда случилось, и Хорэс с ужасом слышит "один из тех болтливых монологов, в которые пускаются женщины, когда они ощущают себя в центре внимания; неожиданно Хорэс понял, что она рассказывает о случившемся с неподдельной гордостью, с наивным тщеславием".
Когда действие романа возвращается в публичный дом мисс Ребы, читатель, еще не зная, что именно произошло за это время, тем не менее начинает ощущать, что перед ним уже другая Темпл, что в ней что-то изменилось. Она вновь и вновь требует у служанки джин и жадно пьет стакан за стаканом, она подкупает служанку, чтобы та выпустила ее на несколько минут из дома, и бежит куда-то звонить по телефону. Потом она вновь выскальзывает из дома, но на улице ее караулит Пучеглазый и заставляет сесть в его машину. По дороге между ними происходит разговор, из которого читатель начинает смутно понимать, что же произошло между ними за эти дни. Речь идет все время о каком-то мужчине по кличке Рыжий, которому Темпл назначила свидание.
Темпл понимает, что она ставит под угрозу жизнь Рыжего, но все условности того мира, в котором она до сих пор жила, разрушены волей обстоятельств и для нее не существует больше запретов. Темпл настаивает, чтобы Пучеглазый отвез ее в дансинг, где ее ждет Рыжий. Там она улучает удобную минуту и вызывает Рыжего в отдельный кабинет. Последнее, что она видит из машины Рыжего, — это профиль Пучеглазого, прикуривающего сигарету. А следующий эпизод романа, написанный с мрачным юмором, повествует о похоронах Рыжего, застреленного Пучеглазым.
Такова эта благовоспитанная дочь аристократического семейства, «святилище», "убежище" невинности и чистоты. Не меньшую роль в разрушении иллюзий Хорэса играет и его сестра Нарцисса. И здесь под маской благопристойности скрывается холодное, эгоистическое сердце, неспособное по-настоящему любить, полное злобы и лицемерия. Таковы и неназванные, но составляющие могучую силу в городе другие представительницы добропорядочных семейств, которые во имя бога и общественной нравственности изгоняют Раби из города.
На их фоне бывшая проститутка Раби с младенцем на руках смотрится мадонной — подходящий символ для мира, где все моральные ценности девальвированы.
Накануне заседания суда, который должен решить вопрос о виновности или невиновности Гудвина, Хорэс дозванивается в Мемфис к хозяйке публичного дома мисс Ребе, чтобы убедиться, что Темпл, необходимая ему как свидетельница защиты, все еще там. Однако мисс Реба отвечает, что Темпл и Пучеглазый скрылись, не сообщив ей куда.
После первого дня судебного заседания, на котором с показаниями выступала Раби, Хорэс и Раби проводят ночь в тюремной камере у Гудвина. Хорэс настроен весьма оптимистически, он уверяет Гудвина, что завтра тот будет на свободе. Гудвин мало верит в правосудие, а если его и оправдают, то "неужели вы думаете, — говорит он Хорэсу, — хоть на одну минуту, что этот человек допустит, чтобы я вышел живым из здания суда?".
На второй день суда в зале появляется Темпл, с лицом-маской, с пустыми глазами, с кровавым провалом накрашенного рта. Ее начинает допрашивать прокурор Юстас Грээм. Он предъявляет суду вещественное доказательство — кукурузный початок со следами крови на нем, найденный в амбаре в усадьбе Старого Француза. Прокуpop заранее нагнетает обстановку в зале, заявляя, что преступление таково, что оно требует возмездия не в виде казни через повешение, а живого костра, облитого бензином. И после этого выступления прокурора Темпл свидетельствует, что Гудвин застрелил Томми, а потом изнасиловал ее кукурузным початком. После показаний Темпл в зале суда появляется ее отец, который и уводит ее. Они выходят из зала в сопровождении четырех молчаливых молодых людей, которые окружают их грозной стеной.
В тот же вечер Хорэс хочет бежать из города. Он возвращается к своей жене Белл. Он полностью капитулировал перед жизнью. Все его иллюзии рухнули, рассыпалась его вера в правосудие, похоронена вера в добро, правду, красоту, в чистоту женщины. Но прежде чем он уедет, ему предстоит испить всю чашу до дна. Когда Хорэс сидит ночью на вокзале в ожидании поезда, он слышит топот бегущих мимо людей, выскакивает на улицу и видит вздымающийся над центром города столб огня. Хорэс вместе со всеми бежит к тюрьме и видит, как толпа линчевателей сжигает Гудвина, предварительно облив его бензином.
На этом роман в его первом варианте заканчивался.
И действительно, обе главные сюжетные линии романа — линия Темпл и линия Хорэса — завершены. Нравственное падение Темпл, ее растление как личности завершается ее лжесвидетельством на суде, что приводит к страшной гибели Гудвина. Хорэс Бенбоу претерпевает полное крушение иллюзий, его отчаяние безгранично. Он даже отказывается от развода с Белл, потому что и это представляется ему бессмысленным в этом мире, в котором нет ни смысла, ни надежды.
Но когда Фолкнер переписывал «Святилище», о чем речь будет впереди, он дописал еще одну главу. В данном случае потребность дописать еще одну главу к «Святилищу» была вызвана неудовлетворенностью писателя образом Пучеглазого.
С самого первого появления Пучеглазого в романе, когда он наблюдает, как Хорэс пьет воду из родника, почти физически ощущается отчужденность Пучеглазого от мира людей и мира природы. Порой он выглядит как порождение какого-то другого мира, как механическое подобие человека, что подчеркивается и его внешностью. Пучеглазый лишен нормальных человеческих эмоций, слабостей. Он бутлегер, но сам он не может выпить ни глотка спиртного. Он убийца, но, убивая, он ничего при этом не испытывает. Он импотент не только физически, но и интеллектуально и эмоционально. Но такое одноплановое решение этого образа не удовлетворило Фолкнера.
Когда по прошествии многих лет Фолкнера спросили, можно ли считать образ Пучеглазого символическим воплощением зла в современном обществе, писатель ответил: "Нет, для меня он еще одно потерянное человеческое существо. Он стал символом зла в современном обществе по совпадению, но я пишу о людях, а не об идеях, не о символах". И вот, для того чтобы Пучеглазый не остался символом, иероглифом, Фолкнер дописал еще одну главу, в которой рассказывается, что в августе того же года, вскоре после трагических событий, разыгравшихся в Джефферсоне, Пучеглазый был арестован в дороге, когда он ехал навестить свою мать, живущую в Пенсаголе. Арестован по обвинению в убийстве полицейского в маленьком-городке в Алабаме. Фолкнер сразу же уточняет, что это убийство полицейского произошло ночью 17 июня, в ту самую ночь, когда Темпл пробежала мимо Пучеглазого, чтобы сесть в машину Рыжего, в ту самую ночь, когда был убит Ред, следовательно, Пучеглазый не мог быть в эту ночь в Алабаме. Но Пучеглазый даже не пытается оправдываться. Бессмысленно прожитая жизнь завершается бессмысленным концом.
Но не только ради эпилога дописал Фолкнер последнюю главу своего романа. Он использовал эту ситуацию для того, чтобы рассказать о происхождении Пучеглазого, о его предшествующей жизни. И вот персонаж, на протяжении всего романа не вызывавший у читателя ничего, кроме гадливого чувства ужаса, оборачивается другой стороной: он перестает казаться существом иного, внечеловеческого мира, он занимает свое определенное место в сложной мозаике современного общества. И тогда выясняется, что сам Пучеглазый тоже жертва слепой и жестокой судьбы, что ответственность за зло, которое он совершает, простирается дальше его самого, дальше его сифилитика-отца и безумной бабушки, простирается на уродливое и жестокое общество, в котором нет справедливости, нет милосердия. А Пучеглазый, грубо говоря, только продукт этого общества.
На последних страницах эпилога Фолкнер не только вызывает некоторое чувство жалости к Пучеглазому, но и интерес к тому, что же происходит в душе Пучеглазого, когда он сидит в тюрьме и ждет казни за преступление, которое он не совершал. Читатель ищет ключ к душевному состоянию Пучеглазого, к причинам его безразличия к смерти. А когда Пучеглазый в последнюю минуту говорит палачу: "Поправь мне прическу, Джек", что это — храбрость, презрение к смерти? И в конце концов читатель понимает, что в сознании и в сердце Пучеглазого ничего не происходит.
Впоследствии, когда роман «Святилище» вышел в свет, он вызвал шумную и скандальную реакцию. Многие критики упрекали Фолкнера в нарочитом смаковании и нагромождении ужасов. Отчасти такой оценке романа способствовал сам Фолкнер, написавший ко второму изданию «Святилища» предисловие, в котором он цинично утверждал, что написал этот роман исключительно ради денег и не считает «Святилище» серьезной своей работой. В действительности в этом предисловии есть кое-что от позы, от иронического отношения к себе, которыми Фолкнер сплошь и рядом прикрывал свою ранимую душу, свою боль за страдание людей. Поэтому представляются гораздо более справедливыми слова, сказанные Фолкнером в японском университете Нагано спустя много лет, что в «Святилище» действительно есть "описание ужасов и несправедливости, с которыми сталкивается человек и с которыми он должен сражаться, если хочет жить в мире с самим собой, со своей душой, если он хочет мирно спать по ночам". Вот в чем подлинный смысл романа "Святилище".
Закончив рукопись, Фолкнер поставил на последней странице "Оксфорд, Мисс. Январь — май, 1929" и отправил ее Харрисону Смиту. Копию он дал прочитать Эстелл. Она пришла в ярость: "Это ужасно!" — "Да, это таким и должно быть, — ответил Уильям и добавил: — Это будет продаваться".
Однако реакция Хала Смита была отнюдь не благоприятной для Фолкнера — Смит написал ему: "Видит бог, я не могу это издать. Мы оба окажемся в тюрьме". Надежда разрешить благодаря «Святилищу» все финансовые проблемы рухнула. Фолкнер махнул рукой на этот роман и забыл о нем.
Положение казалось безвыходным, но он все-таки одолжил деньги, чтобы оплатить скромные расходы по свадьбе. 20 июня он заехал за Эстелл в маленькой машине своей матери и повез ее в церковь. Однако, к удивлению Эстелл, Фолкнер свернул не в сторону церкви, а к городской площади. Эстелл спросила, куда они едут, и Уильям ответил, что для него вопрос чести рассказать об их решении ее отцу до того, как они обвенчаются. Своим родителям Уильям уже сообщил и мрачно заметил, что они отнюдь не были счастливы. Еще более был огорчен Фил Стоун — он был уверен, что женитьба на Эстелл погубит литературную карьеру его друга.
Разговор в конторе Олдхема был коротким. "Мистер Лем, — сказал Фолкнер, — Эстелл и я женимся". — "Билли, — ответил майор Олдхем, — я всегда был рад видеть тебя как друга, но я не хочу, чтобы ты женился на моей дочери". Однако Олдхем подавил в себе гнев и добавил: "Но если вы решили, я не буду стоять у вас на пути". Вопрос был решен, и они с Эстелл отправились в старую церковь в Колледж Хилл, где их и обвенчали. Медовый месяц они провели в Паекагуде. Как раз в эти дни Хал Смит прислал гранки романа "Шум и ярость", и Фолкнер с увлечением над ними работал.
Вернувшись в Оксфорд, молодые супруги сняли маленькую квартирку и поселились в ней вместе с детьми Эстелл от первого брака. Началась семейная жизнь, надо было зарабатывать деньги, и Фолкнер нанялся работать на университетскую электростанцию. "Это было летом 1929 года, — вспоминал Фолкнер. — Я получил работу на электростанции в ночную смену, с 6 часов вечера до 6 утра, в качестве угольщика. Я выгребал уголь из бункера, грузил его на тачку, привозил и выгружал там, откуда кочегар мог забрасывать его в топку. Около 11 часов вечера люди ложились спать, и уже не требовалось большое давление в котле. Тогда мы с кочегаром могли отдохнуть. Кочегар усаживался на стул и дремал. А я соорудил себе в угольном бункере письменный стол из перевернутой тачки, как раз у стенки, за которой работала динамо-машина. Она издавала постоянный жужжащий звук. До 4 часов утра работы не было, а потом мы должны были вычистить топку и опять поднимать давление пара".
Так проходили дни и ночи.
7 октября вышел в свет роман "Шум и ярость". Отклики не заставили себя долго ждать. Вскоре появилась рецензия в нью-йоркской "Геральд трибюн", написанная другом Фолкнера Лилом Саксоном. "Я искренне верю, — писал он, — что это великая книга". Он утверждал, что это безжалостный роман, который будет вызывать сильную душевную реакцию. Обозреватель бостонской "Ившшг транскрипт" увидел в книге античную трагедию, разыгрывающуюся в Северном Миссисипи. Этот роман, писал он, "заслуживает внимания Еврипида. Можно ли сказать что-либо похвальнее?".
"Шум и ярость" была отпечатана тиражом 1789 экземпляров. Этого количества книг оказалось более чем достаточно, чтобы удовлетворить спрос на нее в течение ближайших полутора лет. Впрочем, здесь сказалось, наверное, и то, что через три недели после выхода книги разразилась паника на Уолл-стрит и начался великий экономический кризис.
В Оксфорде как раз на следующий после паники день Фолкнер начал работать над новым романом "Когда я умирала", про который он говорил, что написал его за шесть недель, работая по ночам в котельной.
На этот раз налицо совсем иной подход к творческому процессу. Фолкнер, если можно так сказать, начинает новый роман со спокойным сердцем и холодным рассудком. "Прежде чем я прикоснулся пером к бумаге и написал первое слово, я знал, каким будет последнее слово, и почти знал, как будет кончаться последняя фраза. Прежде чем начать писать, я сказал себе — я пишу книгу, на которую делаю ставку, или я выстою, или рухну и никогда больше не притронусь к чернилам… все другие эмоции, которые приносила мне работа над "Шумом и яростью", отсутствовали: душевное и физическое волнение, трудно определимое, тот экстаз, острая и радостная уверенность и предчувствие сюрпризов, которые хранит еще не тронутый лист у меня под рукой. Всего этого не было, когда я писал "Когда я умирала". Я сказал себе: это потому, что я слишком много знал об этой книге прежде, чем начал ее- писать. И еще я сказал себе: вероятнее всего, что я никогда не должен знать так много о книге до того, как я начинаю писать ее".
Характерно, что много лет спустя, когда студенты Виргинского университета спросили Фолкнера, какая, по его мнению, книга у него нуждается в том, чтобы ее переписать, он, не колеблясь, ответил: "Когда я умирала". Однако в другом случае, в письме критику Малькольму Каули, Фолкнер обронил по поводу этого романа такую фразу: "Когда я умирала" было просто tour-de-force, но я люблю его".
Tour-de-force, о котором упоминал Фолкнер, заключался в том, что в этом романе писатель поставил перед собой любопытную формальную задачу. Он рассказал всю историю в 59 коротких монологах членов семьи Бандренов, являющихся главными героями романа, их соседей, людей, встречающихся в их путешествии. Авторского голоса, авторского отношения к событиям и героям в романе нет, каждый персонаж высказывает свою точку зрения на события, в их монологах вскрывается их личное отношение к другим героям, их оценка собственной персоны. Это заставляет читателя глядеть на все происходящее в романе самыми разными глазами, привносить в восприятие романа собственное суждение, складывающееся не только из того, что думает тот или иной персонаж, не только из отношения к нему других участников или свидетелей этой истории, но и из своего личного к нему отношения, возникающего из суммы всех этих ощущений. В результате из этой мозаики складывается причудливая картина, в которой самым странным образом переплетаются подлинная трагедия и чудовищный бурлеск.
В романе "Когда я умирала" Фолкнер обратился к иному слою жителей, населяющих округ Йокнапатофа в штате Миссисипи, к небогатым белым фермерам, которые вкупе с неграми будут постепенно вытеснять в его романах потомков былой аристократии Юга.
В центре повествования оказывается фермерская семья Бандренов, живущая в сорока милях от города Джефферсона, — глава семьи Ане Бандрен, его жена Эдди, сыновья Кэш, Дарл, Джюэл и Вардаман и дочь Дьюи Дэлл. Их окружают соседи, такие же небогатые фермеры, которые играют в романе тоже весьма существенную роль.
Читатель входит в жизнь семьи Бандренов в печальный день — умирает жена и мать, Эдди Бандрен. У ее постели сидит дочь Дыои Делл, обмахивая мать веером, и соседка Кора Талл с двумя дочерьми. И сразу же читатель начинает ощущать трагическое и одновременно гротескное несоответствие между ситуацией и подлинными мыслями участников этой сцены. Кора Талл, выполняющая свой долг хорошей христианки, каковой она себя считает, на самом деле думает о том, что пирог, который она испекла для продажи, не удался. А во дворе, у самого одна, у которого лежит Эдди, старший ее сын Кэш мастерит для нее гроб, как будто демонстрируя матери, в каком добротном гробу ей предстоит покоиться. Кора при этом думает: "Она опирается на подушки, голова ее приподнята, так что она может смотреть в окно, и мы слышим его каждый раз, когда он строгает или пилит. Будь мы глухими, мы могли бы смотреть на ее лицо и слышать его, видеть его. Ее лицо иссохло, так что кости выпирают из-под кожи белыми полосами. Ее глаза походят на две свечи, когда вы видите, как они оплывают в раструбе железного подсвечника". И тут же с высоты своего религиозного ханжества, искреннего убеждения, что только на ней божья благодать, Кора осуждает Эдди — "вечное спасение и прощение не для нее".
Тем временем с поля возвращаются два других сына, Дарл и Джюэл, и они с отцом и с соседом, мужем Коры, Берноном Таллом, обсуждают, ехать ли им перевозить лес, на чем они могут заработать три доллара, или отказаться от этой работы, так как мать может умереть в их отсутствие. Ане Бандрен колеблется, но Дарл убеждает его, говоря, что эти три доллара очень пригодятся им на похороны. А другой брат, Джюэл, бесится от того, что здесь у кровати его матери толпятся посторонние — семья Таллов. В его любви к матери слышатся отголоски мыслей Квентина Компсона из "Шума и ярости" по отношению к его сестре Кэдди. Джюэл хотел бы умереть, чтобы они с матерью были одни: "Если бы это был я, когда Кэш свалился с колокольни, и если бы это я был на месте папы, когда он болел после того, как на него обрушились бревна, так бы не случилось, чтобы каждый ублюдок в округе приходил глазеть на нее, потому что если бог есть, то на кой черт он тогда. Были бы только я и она на высоком холме, и я сталкивал бы скалы вниз с холма им в лицо, подбирал бы и швырял с холма, пока она не успокоилась бы, и не было бы этого проклятого рубанка, который слизывает сейчас еще одну стружку с доски. Еще одной стружкой меньше, и мы будем спокойны".
Крестьянская жадность оказывается сильнее человеческих чувств, и сыновья уезжают, чтобы уже больше не видеть свою мать в живых. В тот же вечер Эдди умирает. Маленький ее сын Вардаман, впервые в своем Детском возрасте сталкивающийся со смертью, не может попять реальности этого события, ему кажется, что мать задохнется в гробу, и он тайком просверливает в крышке гроба дырки, чтобы ей лучше дышалось. При этом он калечит лицо матери.
Из разговоров с соседями, выясняется, что при жизни Эдди взяла с мужа обещание похоронить ее в Джефферсоне на кладбище, где лежат ее родственники. И Ане исполнен решимости выполнить свое обещание, несмотря на то, что сильные дожди подняли уровень воды в реке и путешествие в Джефферсон обещает быть нелегким. Но тут же становится ясно, что, помимо искреннего желания исполнить последнюю волю жены, у Анса есть и иные причины стремиться съездить в Джефферсон. В человеке высокие чувства так часто уживаются рядом с мелкими, эгоистичными. В момент смерти жены Ане произносит чудовищные, казалось бы, по своему цинизму слова: "Воля господня будет исполнена… Теперь я могу купить себе зубы". Оказывается, что уже в течение многих лет Ане страдает от того, что у него нет зубов, а поехать в Джефферсон специально ради того, чтобы вставить себе зубы, он не может себе позволить. И в то же время читатель не сомневается в искренности Анса, когда он нежно касается лица мертвой Эдди и пытается поправить одеяло, которым прикрыто ее тело.
Выясняется, что и у их дочери Дыои Дэлл есть основания поддерживать отца в его решимости ехать в Джефферсон — Дьюи Дэлл беременна от парня, который не собирается на ней жениться, и она надеется купить в городе порошок, который избавит ее от беременности.
А самый младший сын, Вардаман, мечтает увидеть в городе, где он никогда не был, витрину с рождественскими игрушками.
На следующий день в доме Бандренов местный священник Уайтфилд отпевает покойницу, а еще через день, когда возвращаются Дарл и Джюэл, семья отправляется в путь к Джефферсону.
Это путешествие оказывается чудовищной смесью упорства и бессмыслицы, подвига и идиотизма. По мере развития действия романа читатель вскоре перестает улавливать грань между трагедией и комедией, бытием и небытием, реальностью и иллюзией, разумом и безумием. Все перемешалось в этом странном повествовании. Не случайно один из героев романа, старший сын Бандренов Кэш, говорит: "Я не совсем уверен, что есть человек, который имеет право сказать, что такое сумасшествие и что нет. Похоже, что в каждом человеке есть такой парень, который прошел через сумасшествие и здравый смысл, который взирает на безумные и разумные поступки этого человека с одинаковым ужасом и удивлением".
Твердая решимость Анса Бандрена выполнить данное покойной жене обещание похоронить ее непременно в Дзкефферсоне требует от всей семьи невероятных усилий, преодоления немыслимых препятствий.
При переправе через реку, вздувшуюся после сильных дождей, мост рушится, фургон оказывается сметенным потоком воды, мулы тонут, Кэш ломает ногу, гроб с телом матери с трудом вылавливает из воды Джюэл. Кэшу на сломанную ногу накладывают бандаж из цемента, в результате чего у него потом начинается почти гангрена, его укладывают на крышку гроба, привязывают веревкой, чтобы он не свалился, покупают новую упряжку мулов в обмен на любимую лошадь Джюэла и продолжают свой путь.
Потом в одну из ночей, когда они останавливаются переночевать на ферме и оставляют гроб в амбаре, чтобы не так слышен был запах, Дарл, который уже невменяем и тем не менее единственный из всех понимает бессмысленность того, что они делают, поджигает амбар, чтобы прекратить это безумное путешествие. Однако Джюэл выносит гроб из огня на своих плечах.
Вся история насыщена мрачным, или, как говорят американцы, «черным» юмором. Чего стоит, например, эпизод в Дзкефферсоне, когда Дьюи Дэлл приходит в аптеку, чтобы купить порошок, который избавит ее от беременности, а молодой помощник аптекаря убеждает ее, что порошок он может продать, но подействует он только в том случае, если она тут же отдастся ему, и Дьюи Дэлл покорно выполняет этот "рецепт".
Бессмысленность всей этой суеты, этой безумной деятельности вокруг мертвого, разлагающегося тела становится особенно очевидной после того, как останки Эдди Бандрен все-таки похоронены на кладбище в Джефферсоне. Все члены семьи, кроме Дарла, которого насильно отправляют в психиатрическую больницу, вдруг тут же успокаиваются, как будто начисто забывают о покойнице и обо всем происшедшем.
Анс Бандрен успел купить новые зубы и даже найти новую жену. И когда перед тем, как отправиться в обратный путь, он приводит в фургон новую миссис Бандрен, никто из семьи не выражает ни удивления, ни возмущения. Словно все уже забыли и о смерти, и об их страшном путешествии.
Все это действительно выглядело бы так, если бы в романе не было одного монолога, который придает глубокий смысл всей абсурдной истории. После эпизода на переправе Фолкнер неожиданно «врезает» в монологи участников этой суеты монолог покойной Эдди Бандрен. Не говоря уже о том, что этот смелый прием вызывает некоторый шок у читателя, он оказывается контрапунктом всему происходящему, ибо из него явствует, что для самой Эдди обещание, которое она взяла с мужа похоронить ее обязательно на кладбище в Джефферсоне, не имело никакого значения. Оказывается, ею двигало только чувство мести. Она уверена, что ее муж Анс за всю их совместную жизнь не реагировал на ее реальное существование, на нее как на личность, и она из чувства мести заставляет его иметь дело с реальностью ее мертвого тела.
В монологе Эдди в чрезвычайно сжатом, концентрированном виде изложена вся ее жизнь, вернее, содержание и смысл ее жизни, те фурии, которые терзали ее душу и тело. В этом монологе встают рядом, как две противоположности, как два полюса всего бытия, секс и смерть, о которых Фолкнер говорил в романе "Солдатская награда" как о "входе и выходе из мира".
С детства над Эдди довлела формула, внушенная ей отцом, что "оправдание жизни в том, чтобы приготовиться к долгому пребыванию в смерти". Здоровая душа и здоровое тело Эдди сопротивляются этой заповеди протестантской религии. Ею владеет идея самоутверждения в этой жизни. Когда она еще была молодой школьной учительницей, она болезненно ощущала, что жизнь проходит мимо нее, испытывала потребность утвердить чувство своей подлинности.
Противостоянием смерти, символом жизни для Эдди оказывается секс, не только как продолжение жизни через рождение детей, но и как полное слияние с жизнью, поглощение ею. "Ранней весной, — говорит она, — было хуже всего. Иногда я думала, что не перенесу этого, легка ночью в постели, а дикие гуси пролетали на север, и их курлыканье, смутное, далекое и дикое, доносилось из буйной темноты, а днем мне казалось, что я никогда не дождусь, пока уйдут последние из детей и я смогу убежать к ручью".
Тогда Эдди решила найти себе мужа. Ей подвернулся Ане Бандрен, и она "взяла его". Когда Эдди говорит: "Я взяла Анса", то она именно это и имеет в виду. Она не ждала, пока полюбит его. Он был подходящий мужчина, который, как она поняла, интересуется ею. И она взяла инициативу на себя. Когда Ане однажды остановился у ее дома, она спросила в лоб: "У вас в доме нет женщин? А ведь у вас есть дом. Мне сказали, что у вас есть дом и хорошая ферма. И вы живете один и все делаете сами? — Он только смотрел на меня и вертел в руках шляпу. — Новый дом, — сказала я. — Вы собираетесь жениться?"
Так она стала женой Анса Бандрена. Но очень быстро Эдди поняла, что жизнь с Ансом не спасала ее от чувства одиночества и поэтому не давала ей ощущения подлинности.
Слияние с жизнью Эдди ощутила, когда впервые забеременела. Тут она неожиданно для себя обнаружила, что жизнь до этого была ужасна, потому что она не знала и могла никогда не узнать, что значит быть по-настоящему живым существом. Тогда же у нее возникает сознание разрыва между словами и реальностью, которую слова пытаются выразить, — мысль, очень волновавшая Фолкнера в тот период. "Именно тогда я поняла, что слова ничего не значат, что слова даже не соответствуют тому, что они пытаются обозначить. Когда он родился, я поняла, что слово «материнство» придумано кем-то, кому нужно было найти для этого слово, потому что тому, у кого есть дети, совершенно безразлично, есть ли для этого слово или нет. Я знала, что слово «страх» придумано кем-то, кто никогда не испытывал страха, слово «гордость» — тем, кто никогда не имел гордости".
Эдди впервые ощущает разрыв ее одиночества, — "оно никогда не нарушалось, пока не появился Кэш. Даже Ансом по ночам". Эдди начинает ощущать неподлинность своих отношений с Ансом. "У него тоже было слово. Он называл это любовь. Но я давно уже привыкла к словам. Я знала, что это слово такое же, как и все остальные, — просто форма, заменяющая отсутствие содержания, Что, когда придет время, для этого не нужны будут слова, как не нужны они для гордости или страха. Кэшу не нужно было говорить его мне, как мне ему, и я сказала себе: пусть Ане говорит его, если хочет".
Потом Анс для нее как будто умер. "Он сам не знал, что он умер: Я лежала с ним в темноте, слушая, как темная земля говорила о божьей любви, о его красоте и его грехе, слушая темное безмолвие; в котором слова — это поступки, а другие слова, которые не поступки, а просто пробелы в том, чего не хватает людям, доносились как курлыканье гусей из буйной темноты, древними ужасными ночами, шаря в поисках поступков".
Наступает и для Эдди пора поступков — у нее начинается роман с местным священником Уайтфилдом, тем самым, который будет отпевать ее после смерти. В этой греховной связи, в удовлетворении своих сексуальных желаний, которых не мог удовлетворить Анс, Эдди наконец ощущает разрыв своего одиночества. Острота ситуации усиливается тем, что Уайтфилд служитель бога.
Так прожила свою жизнь Эдди Бандрен — в страстных поисках выхода из замкнутого круга одиночества, в стремлении утвердить себя как личность. Когда родился ее третий ребенок, Джюэл, сын Уайтфилда, "буйная кровь выкипела, и звуки ее замерли" — она "чистит свой дом". Она; не приготавливает свою душу — ее долг перед живыми. Она теперь возмещает Ансу детей, которых она отняла у него в период своего сожительства с Уайтфилдом: "Я дала Ансу Дьюи Делл, чтобы нейтрализовать Джюэла. Потом я дала ему Вардамана, чтобы возместить ребенка, которого я у него украла. И вот теперь он имеет троих детей, которые его а не мои. И теперь я готова умереть".
Эдди всем своим существованием утверждает жизнь, земную, плотскую, в противовес той жизни, в которой слова заменяют, поступки, которая нереальна. В этом плане очень значительны последние слова монолога Эдди: "Однажды я разговаривала с Корой. Она молилась за меня, потому что была уверена, что я слепа к греху, она хотела, чтобы я стала на колени и тоже молилась, потому что для людей, для которых грех — это вопрос слов, для них и спасение — это тоже слова".
В этом смысл романа "Когда я умирала", который можно рассматривать как переходный этап к последующим, более зрелым произведениям, где писатель будет поднимать и исследовать более сложные нравственные и социальные проблемы.
Роман был закончен 11 декабря 1929 года, перепечатан и отправлен Халу Смиту.
Теперь Фолкнер решил всерьез заняться рассказами, в частности, возможностью продажи их журналам. Он расчертил большой лист бумаги, написал названия журналов, а по вертикали названия рассказов и отмечал, куда и когда послан тот или иной рассказ. Однако до сих пор ему не удавалось ни одно название рассказа обвести карандашом в знак того, что он принят и опубликован.
Среди рассказов, отправленных им в этот период в редакции журналов, стоит упомянуть «Дым». В нем впервые появляется герой, который впоследствии займет довольно видное место среди персонажей будущих романов Фолкнера, — окружной прокурор Гэвин Стивенс.
Другой примечательной чертой рассказа был его жанр, который Фолкнер впоследствии будет широко использовать в качестве творческого приема, — детективный сюжет как основа для психологического раскрытия мотивов и поступков людей. В рассказе «Дым» прокурор Гэвин Стивенс хитростью заставляет убийцу саморазоблачиться.
Особого внимания заслуживает рассказ, получивший в конце концов название "Ящерицы во дворе Джемшида", над которым в этот период работал Фолкнер. Рассказ примечателен прежде всего тем, что здесь писатель вернулся к истории Флема Сноупса, которую он начал разрабатывать в оставшемся незаконченным романе "Отец Авраам" и которая со временем воплотится в известную трилогию о Сноупсах.
В этом рассказе Фолкнер повествует о том, как Флем Сноупс, получивший в приданое от отца своей жены Билла Уорнера усадьбу Старого Француза, которая, по общему мнению, ничего не стоила, ухитряется продать ее за хорошие деньги, используя старые легенды о закопанных здесь сокровищах и применив старый трюк, закопав на этом участке некоторое количество мешочков с монетами. Одной из жертв этой проделки оказывается бродячий торговец швейными машинками, деревенский философ и скептик Суратт, который потом сменит свое имя на Рэтлиф и станет одним из главных персонажей трилогии о Сноупсах.
Помимо забот литературных, были заботы и жизненные. Нельзя же было вечно жить, снимая чужие квартиры. Фолкнеру, который все-таки в глубине души хотел быть достойным своего прадеда, это было глубоко противно. Ему мечталось иметь свой дом и тем самым хотя бы отчасти походить на своих предков.
Помог ему случай. На окраине Оксфорда еще с половины прошлого столетия стоял особняк, построенный полковником Шегогом в старом «колониальном» стиле, с портиком и прочими обязательными приметами того времени. В особняке этом давно уже никто не жил, и он просто разваливался. Тогдашние владельцы особняка не хотели продавать эту достопримечательность города в плохие руки. Один из покупателей, например, сказал, что он переделает дом в ферму для разведения мулов.
Уильям Фолкнер, человек бедный, но потомок достойной семьи, показался владельцам особняка вполне подходящим покупателем, и они предложили ему купить дом на самых льготных условиях с большой рассрочкой. Соблазн был слишком велик, и в апреле 1930 года Фолкнер стал владельцем особняка. В доме не было ни электричества, ни канализации, крышу надо было заменить новой, менять прогнившие бревна в основании дома, переклеивать обои и многое другое.
Жизнь заставляла Фолкнера браться за разные профессии, и можно оказать, что он был мастером на все руки. И он решил все работы по ремонту особняка Роуан-Ок проделать сам. Этим он и занимался всю весну и начало лета 1930 года. Иногда ему приходилось привлекать помощников. Одним из них был Расти Паттерсон. Работа у них шла удивительно дружно. Потом устраивали перерыв и располагались под тутовым деревом, выпивали бутыль домашнего пива, потом Расти откупоривал принесенную с собой бутылку самогонного виски. Когда она подходила к концу, Фолкнер приносил из дома еще одну. Расти потом признался своему приятелю, что он не хотел брать с Фолкнера деньги за то время, что они меняли бревна под домом, — "это было просто удовольствие, совсем непохоже на работу".
В июне наконец семья Фолкнеров перебралась в дом, кое-как приспособленный для жилья. Любопытно, что в глазах бывших рабов Фолкнеров, служивших нескольким поколениям этой семьи, самим фактом приобретения особняка Уильям Фолкнер как бы взял на себя роль главы семьи, продолжателя традиции своего прадеда и деда. И само собой получилось так, что старый негр Нэд Барнетт, служивший еще Молодому полковнику и донашивавший до сих пор его костюмы, взял на себя все хозяйство молодой четы, стал у них и дворецким и дворником, а впоследствии управлял и конюшней. Перебралась в Роуан-Ок и Мамми Калли, взявшая на себя заботы о детях.
В библиотеке нового дома Фолкнер устроил рабочий кабинет и теперь писал там. Первым произведением, написанным в Роуан-Ок, стал рассказ "Красные листья", в котором Фолкнер обратился к истории давних хозяев здешних мест — индейцев племени чикесо. Он послал рассказ в журнал "Сатердей ивнинг пост", и редакция купила рукопись, заплатив за него 750 долларов. Это дало возможность хозяину Роуан-Ок провести в свой дом электричество. Через некоторое время тот же журнал купил и другой рассказ — "Ящерицы во дворе Джемшида" за такую же сумму.
Окрыленный этим успехом Фолкнер продолжал интенсивно писать. Среди написанных им в ту пору рассказ "Была королева" интересен тем, что он доводит до конца одну, остававшуюся незавершенной в «Сарторисе» сюжетную линию и в то же время кладет последнюю краску в характер Нарциссы Бенбоу-Сарторис, который уже был столь непривлекательно раскрыт в "Святилище".
В рассказе идет речь об анонимных любовных письмах, которые в романе «Сарторис» писал Нарциссе клерк сарторисского банка Байрон Сноупс и которые он сам же и украл у нее, прежде чем скрыться из Джефферсона с похищенными из банка деньгами. Теперь, спустя много лет, в городе появляется агент Федерального бюро расследований, который в свое время вел следствие по делу Байрона Сноупса и заполучил от него те письма, и начинает шантажировать Нарциссу. И эта респектабельная дама, выступавшая в «Святилище» воплощением моральных устоев, чтобы выручить письма, отдается шантажисту. Более того, она спокойно рассказывает об этом тете Дженни, которая не может пережить такого падения и умирает.
6
октября вышел в свет роман "Когда я умирала" тиражом 2522 экземпляра. Отзывы на эту новую книгу Фолкнера последовали незамедлительно. Они были самыми разными. Рецензент нью-йоркской "Геральд трибюн", например, утверждал, что роман вызывает чувство тревоги, и, хотя он не так труден, как "Шум и ярость", все-таки "ощущение безумия нависает над читателем, как кровавый туман". На Юге критики встретили роман более доброжелательно. Джулия Бейкер в новоорлеанской «Таймс-Пикайюн» писала, что роман, конечно, "скандализирует чопорных читателей", но он и доставит радость тем, кто "ценит жизнь, изображенную в хорошей литературе, и не считает, что нужно диктовать писателю, какие стороны жизни он должен изображать".
Этой осенью Фолкнер написал рассказ «Собака» — историю о том, как бедный фермер Коттон убивает оскорбившего его богача Хьюстона. Этот рассказ любопытен тем, что в сильно переработанном виде он потом войдет составной частью в трилогию о Сноупсах и сравнение этих двух вариантов одного и того же сюжета покажет, как с годами изменился подход Фолкнера к тем или иным явлениям жизни. Тогда, в 1930 году, Фолкнера в этом сюжете интересовала прежде всего событийная сторона — мрачная история того, как убийца прячет труп в дупло дерева, как собака убитого воет по ночам, как убийца пытается вытащить труп из дупла, чтобы захоронить его, собака ему мешает, и в конце концов его ловят за этим занятием.
В середине ноября Фолкнер неожиданно получил по почте пакет от издательства Кейпа и Смита. К своему удивлению, в пакете он обнаружил гранки романа «Святилище». Как потом выяснилось, финансовые дела издательства приняли угрожающий характер, и Смит решил рискнуть и выпустить роман Фолкнера, рассчитывая, что книга будет иметь скандальный успех и принесет хорошую прибыль.
Когда Фолкнер перечитал роман, который он успел выкинуть из головы, он пришел в ужас. "Он был так плохо написан, — рассказывал он впоследствии, — что это граничило с дешевкой. Сам импульс, толкнувший меня написать эту книгу, был совершенно очевиден, он чувствовался в каждом слове. И тогда я сказал себе, что не могу этого допустить". Он немедленно написал Смиту, предлагая отказаться от издания этого романа. Однако Смит ответил, что он уже вложил деньги в эту книгу и не может выбросить их на ветер. "Но ее нельзя печатать в таком виде, — настаивал Фолкнер, — это просто плохая книга". И в то же время мысль, что «Святилище» может принести ему большие деньги, была заманчива. "Это может продаться, — подумал он, по его собственному признанию, — может быть, 10 тысяч из них купят книгу". И он согласился на издание романа при условии, что он его перепишет.
"Я разорвал гранки и заново переписал книгу", — вспоминал он позднее. Стоимость нового набора Хал Смит и Фолкнер поделили между собой пополам — доля Фолкнера составила 270 долларов, которых у него, конечно, не было, но он согласился на это "за право переписать книгу, чтобы сделать из нее нечто такое, чего не пришлось бы стыдиться рядом с "Шумом и яростью" и "Когда я умирала".
Накануне нового, 1931 года Фолкнер сел за письменный стол, чтобы подвести итоги прожитого года. Ну что ж, кое-что было сделано. Ему наконец удалось пробить стену непонимания в больших журналах и напечатать за прошлый год четыре рассказа. За последние полгода он получил 1700 долларов гонорара. Однако Фолкнер предвидел, что расходы его неминуемо увеличатся. Тем более что они с Эстелл ожидали рождения ребенка.
Девочка, названная Алабамой в честь тети Алабамы, родилась 11 января 1931 года. Роды были преждевременными, и через девять дней она умерла. Как вспоминали близкие, Фолкнер словно окаменел от горя. Он всегда так любил детей и так хотел иметь своего ребенка. При том, что он вообще был человеком замкнутым, теперь он совсем ушел в себя.
Однако жизнь продолжалась, и надо было жить, надо было работать.
В январе в журнале "Скрибнерс мэгэзин" был напечатан рассказ "Засушливый сентябрь". Фолкнер давно работал над этим сюжетом, не раз его переделывал, посылал в разные журналы, но они неизменно отказывались печатать его, боясь, видимо, касаться такой острой темы, как линчевание негра по одному только подозрению в оскорблении белой женщины. И вот наконец рассказ был напечатан.
Затем удалось продать в тот же журнал рассказ, к которому Фолкнер не раз возвращался за последние годы, вновь и вновь переписывая его. Это был рассказ из цикла сюжетов о Флеме Сноупсе, юмористическая, а в чем-то и страшная история о том, как Флем с помощью одного ковбоя пригнал во Французову Балку табун диких лошадей и организовал там аукцион, а когда лошади были распроданы, то выяснилось, что никто из новых хозяев не может поймать этих необъезженных лошадок и они разбегаются по округе. В рассказе были очень точные психологические характеристики местных фермеров — рассказ первоначально и назывался «Земледельцы». Потом он получил название "Пятнистые лошади". А примерно через десять лет этот рассказ в переработанном виде войдет в роман "Деревушка".
9 февраля вышел в свет роман «Святилище». И вот на этот раз надежды и расчеты Фолкнера оправдались. Роман сразу же завоевал скандальный успех. За первый месяц было продано 3519 экземпляров — в три раза больше, чем "Шума и ярости" и "Когда я умирала", вместе взятых, с момента их выхода в свет. К 1 апреля эта цифра достигла 6457 экземпляров.
Роман вызвал множество откликов в печати. На этот раз Фолкнер в отличие от своей обычной манеры не читать и не замечать рецензий не был столь равнодушен. Однажды он спросил у жены: "Что ты думаешь об этих рецензиях?" Эстелл в свое время была сама шокирована романом, но отзывы ее удивили. "Они ничего не поняли, — сказала она мужу. — Похоже, что они не читали книги".
В Оксфорде реакция на «Святилище» приобрела характер городского скандала. Друг Уильяма и хозяин местной универсальной лавки, где продавалось все, включая и книги, Мак Рид заказал некоторое количество экземпляров, однако те, кто решался купить книгу, просили завернуть ее в бумагу, чтобы соседи не видели. Отец Фолкнера, увидев однажды эту книгу у одной студентки университета, пытался вырвать у нее из рук, повторяя: "Это неподходящее чтение для такой милой девушки!" Он даже пытался добиться, чтобы продажа книги была запрещена хотя бы в их городе. Однако мать Уильяма, Мисс Мод, на этот раз оказалась на стороне сына. Она твердо сказала мужу: "Оставь его в покое. Он пишет то, что должен писать".
Окрыленный успехом «Святилища», Фолкнер вернулся к идее, которую он четыре года назад высказывал в письме Хорэсу Ливрайту: "Выпустить сборник рассказов о моих согражданах". Теперь он начал составлять такой сборник. Он предполагал назвать его "Роза для Эмили" и другие рассказы". Рассказов о Йокнапатофском округе на сборник не хватало, поэтому первый раздел сборника должен был состоять из рассказов о первой мировой войне, во второй раздел — наиболее сильный — входили шесть рассказов о Йокнапатофском округе, и в третий раздел он включил свои ранние рассказы, написанные на материале его европейского путешествия.
Можно сказать, что какой-то этап его писательской биографии на этом закончился. Можно было подвести первые благоприятные итоги — он наконец завоевал некоторую известность. Шестой из опубликованных им романов привлек интерес читателей и принес некоторые деньги их автору, ему удалось, кроме того, пробиться на страницы популярных в стране журналов со своими рассказами.
Но Фолкнер принадлежал к той категории писателей, которые никогда не бывают удовлетворены своей работой, ее результатами. "Я считаю, — говорил он, — что каждый пишущий пишет об истине, а есть только одна истина, и каждый писатель, если он заслуживает этого имени, никогда не бывает удовлетворен своей работой, потому что она оказывается не столь волнующей, как ему хотелось бы, поэтому он пытается вновь. Это все та же истина, но она проявляется в различных сюжетах, появляются различные люди, различные характеры, различные ситуации, и они подчиняют себе стиль. Писатель все время старается высказать эту истину самым правдивым образом, так, чтобы, если он умрет завтра, он все-таки успел ее высказать".
В его голове уже зрели новые замыслы.