От восхода до захода и ночью, при свете костров, татары строили укрепления. Вокруг ханской столицы Кашлыка рыли глубокий ров, на дорогах рубили засеки. У Чувашева мыса, на восточном берегу Иртыша, насыпали высокий земляной вал и обнесли его деревянным тыном. На вершинах холмов заготовляли сухой хворост и смолу для сигнальных костров.

Гонцы с золочёными ханскими стрелами мчались от улуса к улусу, созывая рать. Из лесных дебрей, из топких болот шли к Кашлыку князцы со своими воинами.

У речных бродов и на перекрёстках дорог стояло по двое караульных. Один, не слезая с седла, кормил коней, другой, забравшись на вершину дерева, высматривал врага.

Сам царевич Махметкул пошёл на Тобол встречать русских.

И вот караульный с дерева увидел струг. Это было разведочное судно. Шло оно впереди других и называлось «ертаульным», а сидевший в нём отряд — «ертаулом».

На вершинах холмов запылали красные сигнальные огни, выбрасывая в небо крутящиеся языки чёрного дыма.

Татары напали на ертаул, засыпали судно тучей стрел.

На шум выстрелов поспешили остальные струги. Сошли казаки на берег. Закипел бой.

Царевиц Махметкул ринулся на казаков со своей конницей, вооружённой стрелами, копьями и саблями.

На каждого казака приходилось десять татар. Казаки не выдержали стремительного натиска, ряды их дрогнули, стали отходить к берегу. Тогда вперёд протеснился Ермак и, ободряя казаков, начал рубиться с татарами.

Пять дней длился бой. Лужи крови стояли на глинистом берегу. Трупы мешали татарам пробиваться вперёд на конях.

Махметкул отошёл за береговые утёсы, осыпал оттуда казаков меткими стрелами.

Струги поплыли дальше.

На правом берегу Тобола изогнулось подковой длинное озеро — Карача-куль. Здесь жил знатный татарин — ханский советчик Карача.

Ермак со своей дружиной высадился на берег и стремительным натиском занял городок Карачи.

Казаки забрали много золота, серебра и драгоценных камней. Несколько дней грузили на струги зерно, мёд и бараньи туши.

Татары не показывались.

Сорок дней стоял Ермак в городке Карачи. Казаки отдохнули.

В сентябре струги направились вверх по Иртышу. После небольшого сражения казаки заняли укреплённый городок мурзы Атика.

Здесь Ермак решил зимовать. Расположились казаки на покой.

Ночью сторожевые услышали конское ржание и лязг сабель. Ударили в барабаны, подняли тревогу. Запылали костры. До рассвета вглядывались в осенний мрак, ждали нападения.

Утром Ермак разослал по улусам людей — собирать продовольствие. Однако татары из окрестных селений разбежались. По дорогам рыскали конные отряды царевича Махметкула. Раздобыли казаки только немного пшеницы и ячменя. Хлеба оставалось на месяц. Бараньи туши протухли. Впереди были зима и голод.

* * *

К Чувашеву мысу и днём и ночью шли подкрепления. За высоким валом засели конные и пешие отряды.

С тревогой смотрели на них казаки.

Уже раздавались робкие голоса:

— Надо уходить от злой погибели…

Собрался казачий круг. Один за другим выходили простые казаки, сотники и пятидесятники, низко кланялись всему войску и держали речь.

— Время, — говорили, — позднее. Скоро снег ляжет. Нетрудно и зазимовать в чужой стороне. Окружит нас татарин, изведёт всех поодиночке.

Ермак молчал, сердито насупив брови, и теребил край своей кольчуги.

Вышли перед кругом атаманы.

— Видишь, — говорил Мещеряк Ермаку, — татар-то сила какая — несметное множество рати! Кучум нас всех положит, живой души не оставит. Не возьмём мы Сибири, добычи лишимся и родной земли не увидим. За крохой погонимся — ломоть потеряем.

— Что нас впереди ожидает, если случится пройти вперёд? — спрашивал казаков атаман Никита Пан. — Нынче и осень на исходе, и снег уж идёт, и река скоро станет. На стругах не пробраться. Зазимуем под небом без хлеба, без тёплого крова. Либо сгибнем от голода в снежном сугробе, либо угомонит нас татарин.

Наконец вышел перед кругом Ермак и сурово оглядел воинов. Карие глаза его блестели сухо, губы вздрагивали от злости.

Казаки, понурясь, ждали.

— Перья сокольи, а крылья-то, видно, вороньи. Летели хорошо, а сесть не умеете, — сказал наконец Ермак, криво усмехаясь. — На полати захотели? По хатам соскучились? Ждут вас за Камнем не бабы и дети — ждёт вас, казаки, виселица да плаха. Гладить вас будет вострый топор, обнимать — петля пеньковая. Где ваша удаль казацкая? Как псы шелудивые, хотите бежать, поджавши хвост, от татарского пинка! Забыли, как татарские ханы нашей кровью землю поили, жён и детишек в полон умыкали?

Голос Ермака раскатывался над толпой всё громче и громче. Казаки оживились и одобрительно кивали головами.

— Хлеба у нас нет, крупы нет. Чем прокормимся? Реки застынут, на стругах не пройдём через Камень. В спину враг зло уязвляет. Одна нам дорога: либо в стремя ногой, либо в пень головой. Люди мы русские. Обида в сердце живёт на ханские лютости. Отольём ханам сиротские слёзы!

— Ладно сказал атаман, — решили казаки. — Пойдём на Сибирь биться с ханом.

* * *

Наступило утро 23 октября 1582 года.

Небо на востоке побагровело, как железо на наковальне. За Чувашевым валом- дымились костры. Утренний ветерок доносил запах баранины.

Ржали кони, скрипуче ревели верблюды. Копья вдали колыхались, как стебли сухого тростника.

Ермак выстроил казаков в два ряда. Передний ряд должен был стрелять, а стоявшие во втором ряду — заряжать пищали.

Вместо пуль нарубили железные прутья, чтобы раны были злее. Пушки установили на вершине холма.

Атаманы обошли ряды.

— Будьте смелы сердцем, — говорили они казакам. — Стойте крепко, плечом к плечу. Бейтесь, не щадя голов своих!

Ермак, обнажив голову, долго смотрел на Чувашев вал. Потом пригладил волосы, надел шелом и взмахнул саблей.

Зарокотали барабаны, звонко грянули литавры, колыхаясь поплыли вперёд знамёна.

Казаки пошли в бой. Из-за вала полетели стрелы и копья. Татары опрокидывали на осаждающих горшки с кипящим дёгтем. Остяки дули в берестяные трубы. Вогулы бряцали щитами.

На вершине холма, над белой ханской палаткой, развевалось зелёное знамя. Кучум наблюдал за битвой. Муллы, воздевая к небу руки, молили у аллаха победы над неверными.

Рядом с палаткой вытянули медные дула две пушки. Кучуму привезли их из Казани. Пушки были в четыре аршина длиной и стреляли полупудовыми ядрами. У пушек возились бухарцы.

Казаки полезли на вал. Татары сбрасывали их копьями, рубили саблями. Махметкул на сухом гнедом жеребце носился взад и вперёд, размахивая кривой саблей и криками подбадривая своих воинов.

Татары теснили казаков.

Ермак велел выстрелить из пушек холостыми зарядами. Видя, что от пушек вреда нет, татары осмелели и, разломив засеку, бросились в рукопашный бой.

Казаки отступали. Конница Махметкула мчалась через проломы в поле. Казаки, отходя, смотрели на войсковое знамя, возвышавшееся на холме рядом с пушками.

Татары были уже на расстоянии полёта стрелы. Слева заходили вогулы в волчьих кафтанах; справа теснились остяки с деревянными щитами, обтянутыми лосиной шкурой.

Войсковое знамя на холме медленно наклонилось, поднялось и опять наклонилось. Казаки остановились и повернули лицом к врагу.

Грянули русские пушки.

Калёные ядра попали в гущу Махметкуловой конницы. Всадники отпрянули в сторону.

На осенней, тронутой морозом траве лежали умирающие. Окровавленный конь храпел, рыл копытом землю. Протяжно ревел, припадая на передние ноги, верблюд.

Пушкари раздували угли в глиняных горшках, лили на пушки воду, чтобы остудить их. После выстрелов над пушками взмётывались плотные клубы дыма. Запах горячей меди смешивался с горьким пороховым угаром.

Пушкарь Матюшка, туго запыжив пушку куском овчины, схватил клещами калёное ядро, опустил ядро в дуло и поднёс к затравке пальник. Пушка выстрелила и отскочила назад.

Реже гремели пищали. Шёл рукопашный бой, сабли лязгали по железным шеломам. Атаманы дрались в первых рядах, покрикивая на отстающих казаков.

В гуще битвы мелькали пики и стрелы, слышались злобные взвизги татар, хрипение раненых под копытами коней, лязг сабель о панцири и шлемы. Сквозь пороховые облака мутно светило медное солнце.

Налетел на Ермака конный татарин в стальной кольчуге и, гикнув, замахнулся саблей. Атаман подался в сторону, ударил коня между ушей. Оглушённый конь припал на передние ноги. Ермак выхватил татарина из седла, поднял над головой и швырнул на землю. Татарин и не охнул.

Солнце склонилось за полдень. Мерно падали русские ядра, отсчитывая смертное время. В белой палатке сидел Кучум, смотрел на сечу, шевелил сухими губами.

Казаки устали.

Молча рубился Ермак. Молча взмахивал тяжёлым кистенём атаман Иван Кольцо. И только пятидесятник Богдан Брязга зычно вскрикивал и косил саблей смертную ниву.

Смотрел на сечу старый хан. Оттуда, с холма, сеча казалась неподвижной.

Велел хан бухарцам стрелять из пушек. Бухарцы суетились, совали пальник в дуло, испуганно качали головами.

На поле царевич Махметкул подбодрял своих конников.

Упало ядро. Махметкул не успел натянуть поводья. Конь взвился на дыбы, запрокинулся и тяжело рухнул на землю. Попробовал царевич встать — ногу ломит, по золочёному персидскому панцирю струится кровь. Подхватили мурзы Махметкула, уложили в лодку, перевезли на другой берег.

Заколебались татарские ряды, начали отходить к валу.

Остяки, забрав большого идола, бросились в лес.

Молчали Кучумовы пушки.

— Вы умрёте! — пригрозил хан неумелым пушкарям.

— Смерть — это чёрный верблюд, который преклоняет колена у порога каждого дома, — спокойно ответил ему краснобородый бухарец.

— У твоей собачьей конуры он уже преклонил колена! — в ярости закричал хан и велел бухарцев повесить, а пушки бросить с крутого берега в Иртыш.

Татары бежали к засеке.

Мурзы поскакали навстречу бегущим, врезались в толпу, стегали нагайками, проклинали, но не могли остановить их.

А русские уже рубились устало, чувствуя тяжесть доспехов.

Осеннее, блёклое солнце садилось за лесом. Гасли багровые блики на шлемах и панцирях. Татарский лагерь уходил. Мелькали в толпе бараньи шапки и саадаки. На длинных копьях с медными шарами развевались белые конские хвосты. Впереди ехал Кучум, запахнув полы халата.

Всё глуше доносился конский топот.

Казаки на валу зажигали костры. Стонали раненые.

Вечер был тих и безветрен. Пламя спокойно подымалось к сумеречному небу.

Хлопьями чёрного снега кружили над битвенным полем вороны.