Сон первый, в котором проклятое место свивается с сетью Интернет

Сергею тысячу раз снилось это заброшенное здание: выломанные истлевшие рамы окон, полуразрушенные лестницы, стены, сплошь покрытые граффити, – нарисованные люди на них печальны, они словно знают что-то глубоко таинственное и предостерегают. Под рисунками надписи о смерти, о несчастной любви, о том, что друзья будут вечно помнить погибших тут и скорбеть по ним.

На стенах есть и отдельные непонятные слова. Что они значат, Сергей, как не силился во сне, не мог понять, – их окутывал какой-то странный туман, они расплывались. Но однажды он всё-таки увидел кое-что: знакомые ему надписи: writer, virgo, blank, chloe. Он узнал свой ник и ники близких друзей в ICQ и вообще в Интернете: на форумах, в блогах, в электронной почте – везде.

Откуда заповедные для него и его друзей слова появились в этом жутком месте? Сергей чувствовал безысходную пустоту, он понимал, что тут, где воздух склеивает гортань и встаёт комом в лёгких, где страх таится в каждом тёмном углу, где граффити с изображением проклятых печальных людей и траурные надписи вызывают тоску и страх, появление этих ников означает несчастья…

Обычно в этом месте Сергей просыпался и потом долго не мог прийти в себя, но сейчас сон продолжился. Он оказался на улице и увидел жуткое здание со стороны и вдруг вспомнил его…

 

Глава вторая

Хлоя и белый дым

Девушку когда-то звали Аня, но она поменяла своё русское имя на другое, странное: Хлоя. Она это сделала сразу после смерти матери – после того, как дым высосал из её мамы жизнь. Теперь Хлоя страшно боялась, что белый дым вернётся и за ней.

Этот дым ей часто снился: он тянулся из проклятого недостроенного здания через улицы спального района прямо к её окну, расползался по стеклу. Ей казалось, что дым не может войти в комнату, пока она не допустит ошибку, но вот какую именно, что ей нельзя делать, Хлоя не понимала и даже не чувствовала, в каком направлении думать. И от этого ей было пронзительно страшно: страшно до одурения, до удушья…

Сон обрывался резко, и Хлоя тогда понимала, что спасена.

Она лежала в холодном поту, разбитая, но счастливая. Потом ощущение грядущей беды возвращалось. Девушка осознавала, что это не освобождение, а просто отсрочка. Дурные предчувствия не оставляли её много дней… недель… месяцев: она боялась спать, не хотела ни есть, ни пить. Она думала о том, что же спасает её, и однажды наконец-то поняла.

Девушка вспоминала свою былую жизнь и вдруг во всём разобралась. Детство Хлоя помнила смутно, она жила без отца, но была залюбленным, избалованным ребенком. Мать делала всё, чтобы Аня ни в чём не нуждалась. Счастливое было время, но барышня, правда, не могла выделить ярких значительных деталей. Она влюблялась пару раз в школе, но не сильно. В тусовке девочек-мажорок большие чувства не были в моде.

На выпускном балу, как казалось Ане, у неё было самое красивое платье. К этому времени они с мамой жили в пятикомнатной двухъярусной элитной квартире недалеко от метро «Пионерская». Их бизнес процветал: пять успешных салонов красоты, пять магазинов шмотья, в них продавали подделки под фирменную одежду. И вдруг что-то неожиданно надломилось, пропало то, на чём крепилось их счастье. Сначала эта основа только треснула, а потом совсем сломалась…

От них ушёл отчим, а так как он был партнёром по бизнесу, то пришлось отдать ему один магазин. Потом поставили диагноз маме. Именно перед этим Аня видела белый дым, он пролез через форточку, клубясь, что-то мелькало внутри него. Аня не разобрала сразу, что, но ещё больше перепугалась. Она попыталась присмотреться: какое-то зловещее, живое движение наблюдалось в середине клуба.

Дым задвигался по комнате, а за ним через щель в окне потянулся прозрачный хвост. Аня увидела, что мама вытянулась на спине, как покойник, а белый дым окутал её, стал непрозрачным и принял вид белого гроба без крышки – из домовины была видна только голова на белой подушечке.

Миг – и наваждение рассеялось: ни гроба, ни дыма, и мама спит на боку, но страх не проходил.

Она обошла кровать мамы и заглянула ей в глаза, та спала безмятежно. Девушка собиралась уже отойти, когда мать закашляла долго и мучительно. На лице отразилось страдание, будто кто-то грыз и рвал её изнутри.

Аня вдруг отчётливо осознала: мама скоро умрёт… Это было самое страшное мгновение в жизни девушки, но воспоминание о нём навело на мысль… Она вдруг поняла, почему её не трогал белый дым. Имя!

Когда появлялся белый дым, она слышала шёпот: дым или кто-то скрытый дымом повторял имя матери. Теперь Хлоя-Аня поняла: её спасает лишь то, что она поменяла имя! Пока Он не узнал об этом, ей ничего не грозит…

Дым она видела много раз, и всегда после его появления матери становилось хуже. Неизменно она слышала, как дым или кто-то из него шептал имя мамы!

Аня о дыме ничего не сказала, она даже не думала говорить о нём, словно что-то запечатало ей рот и заморозило мысли. Она наблюдала за происходящим как будто со стороны, как будто это было и с ней и не с ней.

В эти дни мать рассказала дочери об отце. Раньше спрашивать о нём Ане не то чтобы запрещалось, но и толку от таких вопросов не было – она попыталась в раннем детстве, но в ответ сделали вид, будто её не понимают.

Мать сама начала разговор за несколько недель до смерти. Хлоя потом вспоминала, как в полудрёме она лежала около умирающей матери и мечтала о своём сказочном отце. Он был англичанином и так и не узнал о том, что у него родилась дочь. Мать помнила его, в её словах о нём чувствовались горечь, надрыв.

Ане казалось чудом, что в ней есть английская кровь! Ведь Туманный Альбион в девичьих мечтах казался волшебной страной, там жили привидения, рыцари, принцессы, короли, королевы, великаны и победители великанов.

В детстве самой зачитанной была книга «Английские народные сказки». Она была влюблена в Англию и во всё, что с ней связано! И вдруг мама сказала, что её отец англичанин, то есть она имела отношение к сказке, пусть косвенное, но всё же. Мама не знала, где сейчас отец, и не рассказала о нём ничего конкретного, только то, что он был наполовину англичанином, а на другую половину ирландцем и преподавал в известном университете.

Несколько дней Хлоя прожила в грёзах об Англии, потом матери стало хуже, её увезли на сутки в больницу и вернули умирать домой. Жили они уже очень плохо, от былого не осталось и следа, и пыли. К этому времени они продали всё: магазины, салоны, шикарную дачу…

Элитную квартиру они обменяли на однокомнатную в дешёвом панельном доме. У них не было даже мебели, и мама долёживала свои дни на полу, а умерла она на старом стёганом одеяле, из которого в трёх местах лезла вата. Аня до последнего надеялась, что конец будет счастливым, но предчувствия её обманули.

 

Сон второй, в котором голоса выносят приговор Сергею

Глубокой ночью Сергею приснилось странное: около него встали трое невидимых людей и говорили, как с ним быть. Сначала молодой человек просто слушал их. Он помнил, что находится со своей девушкой Людмилой в двухместном купе поезда Кострома – Москва.

Колеса вагона громко стучали, и казалось, что поезд летит по рельсам с горы в какую-то яму. Кто-то решал его участь, и, Сергей чувствовал это, могло произойти всё что угодно, вплоть до гибели.

Он не видел людей, но по тому, что и как они говорили, Сергей чётко представил себе их внешность. Первый – весёлый, радующийся жизни, выпивке, сговорчивым дамам, – мужчина. У него могло быть брюшко, длинные волосы, бородка, где перьями красиво серебрилась седина.

Второй невидимка мог бы выглядеть как странное существо непонятного пола – грязные короткие волосы, круглое лицо с намечающимся вторым подбородком, пухлые руки. У этого существа глаза женщины, а лицо, фигура и жесты – мужчины.

Третий голос мог принадлежать девушке с тонкой талией, узкобёдрой и длинноволосой. Наверно, на её милом личике вдруг то и дело возникало жёсткое выражение, потому что в этом неясном теле находилась твёрдая мужская душа.

И ещё кое-что почудилось Сергею. Будто кто-то на заднем плане говорил успокаивающе: «Злые духи боятся любви…» Эту фразу повторили не меньше ста раз. Однако невидимки не замечали, что кто-то говорит кроме них. Они решали судьбу Сергея.

– Да отстаньте вы от него, бабы! – говорил мужской голос. – Человек дрыхнет. Вам хотелось бы умереть во время дрыха?

– Тебе бы только спать и есть, – неприязненно сказал звонкий девичий голосок. – Умереть во время сна у людей считается высшим счастьем. Они думают, что так умирают только лучшие из них.

– Он не лучший, – грубо произнёс дух-гермафродит. Этот голос тоже казался неженским, правда, в нём проскальзывали истеричные нотки.

– Ну, разберутся они сами. Они ведь люди! – пробасил благодушный дух.

– Она беззащитна перед ним! – сказало оно.

– Ты не права! Я проникла в их мысли. Он лучше её! И защищать нужно его! – сказала девушка.

– Как лучше?! – Существу такое положение вещей не понравилось.

– Я же сказал! – загоготал добряк.

– И лучше, и чище. Он мечтает о сказке, она тоже, но его сказка ангельски прекрасна, а её черна и…

 

Глава четвертая

Лиса-Лиса

Друзья Людмилу называли Лиса-Лиса, это те, которые знали вживую, а знакомые по Интернету – Виргуша, потому что её ник на форумах, в аське – везде был virgo, то есть «дева». Маленького роста восемнадцатилетняя женщина – полноватая, но с милым детским личиком. Она нравилась молодым людям. Лисой-Лисой её называли большей частью поклонники за хитроватый прищур, а игривая чёрная чёлка делала барышню похожей на трепетного ангелочка.

Она была мечтательной девушкой. Лиса хотела в сказку, точнее в фэнтези, и жить там всегда-всегда. Некоторые книги её просто развлекали, а вот в отдельных придуманных мирах она чувствовала себя нелишней. Разные персонажи её очаровывали по-разному: с одними ей хотелось дружить, с другими выпить, с третьими иметь отношения самые близкие, какие только могут быть между парнем и девушкой. Десятки раз она влюблялась в выдуманных героев. Ей нравились подлецы с демоническим обаянием.

Когда какая-нибудь девушка из романа отвергала отрицательного обаяшку, предавала его и помогала главному герою, Мила сострадала злому поверженному гению. Ей хотелось за него замуж. Она мечтала попасть в книгу и страдала от нахлынувших чувств до невозможности. Это была её Голгофа, этим она мучилась.

Но с недавнего времени как будто что-то тёмное из книг вошло в жизнь Милы – её преследовал страх. Нет, она не видела ничего необычного или ужасного, но вдруг стала тревожиться как бы на пустом месте. Например, она боялась руки из-под лестницы…

Мила жила в старой девятиэтажке в районе метро «Водный стадион». Лифт в её подъезде, древний и скрипучий, запирался пыльной решёткой, потом кабина ехала натужно, и девушке казалось, что вот-вот всё остановится, застрянет и нельзя будет выйти. Поэтому чаще всего она поднималась к себе на четвёртый этаж пешком. Даже ночью, когда неосвещённые площадки должны пугать больше, чем старый лифт, она шла по лестнице.

Но вот однажды в её аккуратненькую хорошенькую головку пришла мысль, что чьи-то глаза смотрят из темноты пролёта, она поднималась, и ей думалось, что глаза двигаются за ней. Она представила, как выглядят глаза, и поняла, что они светятся в темноте. После этого девушка старалась больше не смотреть по сторонам, а только под ноги. Она боялась увидеть то, что придумала.

Дома Мила посмеялась над своими страхами, однако когда на следующий день она снова поздно вернулась домой, то вызвала лифт. Кабина приехала, и оказалось, что в ней нет света. Девушка испугалась – ей померещилось, что тут, в глубине тёмной пустой коробки, её и настигнут светящиеся глаза.

Она бежала по лестничным пролётам и слышала, как нечто преследует её.

Добравшись до квартиры, она быстро открыла замок, скользнула внутрь и закрыла дверь на задвижку, но тревога не прошла. Когда барышня скидывала босоножки в прихожей, то вдруг угловым зрением заметила на вешалке какое-то движение, ей показалось – там стоит человек.

Шёл третий час ночи. Мама и младшая сестра спали в своих комнатах. Мила понимала, что это просто старое пальто матери, и уже не в первый раз оно ей напоминает безголового. В этой квартире каждая вещь имела своё место уже как пятнадцать лет – это пальто пугало Милу ещё в детстве, потом она забыла про него.

Сейчас её восприятие странно сузилось. Ей стало казаться, что все вещи в квартире – это притаившееся зло, и они несут угрозу, прежде всего ей.

Мила взяла себя в руки и направилась в комнату. Открыв дверь, она почувствовала что-то неладное, будто бы кто-то чужой побывал тут до неё. Ей захотелось закрыть дверь и бегом добраться до комнаты мамы, чтобы уткнуться ей в шею, но она понимала, как глупо будет выглядеть при этом, и в который уже раз за ночь пересилила себя. Она сделала шаг и почувствовала лёгкий сквознячок из-под кровати. Мила поняла, что кто-то караулит там, и только её ноги окажутся рядом, он утянет за них, и что будет потом – одному Богу известно. Она стремительными скачками приблизилась и издали прыгнула на одеяло. Накрывшись им с головой, девушка притаилась.

В комнате лишь тикали часы. Минуты казались бесконечно долгими. Мила старалась сдерживать дыхание и вообще замерла, когда вдруг из-под кровати раздалось недовольное ворчание, а потом по полу захлопали чьи-то удаляющиеся шаги.

Наутро она переехала жить к Сергею.

 

Продолжение второго сна, в котором голоса выносят приговор Сергею

Дух женщина подвёл итог:

– Она одержима, она уже с ними, потому что слишком желала их в своих мыслях. Её мечты исключительно от тела.

– Как обычно для молодой девушки! Это вполне нормально! – сказал дух-мужчина.

– Поговори у меня, кобель! – отозвался дух-гермафродит.

Девушка сказала жёстко:

– Она вообще не человек! А парень тоже верит в наш мир, но по-другому. Она его погубит!..

 

Глава шестая

Всевысший из миров

Когда Сергею исполнилось четыре года, ему подарили две книги-раскраски, они-то и подсказали ребёнку, что такое чудо. Героями одной из них были плюшевые мишка, мышонок, котик, пёсик и зайка. На первой странице пылало утро: игрушечные звери спали в отдельных кроватках, а в открытое окошко заглядывало улыбающееся солнце. Спальня была чисто прибрана и уютно обставлена – шкаф с разноцветными книгами, кресло-качалка, высокая этажерка с игрушками, полосатый коврик на полу. Всё, что было на странице, светилось уютом, радостью и дружбой.

Следующая картинка была нецветной, но такой же доброй. Игрушечные звери проснулись: мишка приводил в порядок кровать, зайка искал тапочку (одна у него была в лапке, а другая лежала под кроватью, но он её не видел), котик надевал шортики, пёсик – рубашку, а мышонок, ещё в пижаме, пытался поиграть с мячом, он держал его перед собой.

Потом были утренние процедуры… Лёжа на спине в ванной, мишка натирал щёткой с длинной ручкой заднюю лапу. Вокруг него всё пенилось и пузырилось, и непоседа мышонок играл с летающими по комнате огромными мыльными пузырями! Котик уже вытирал мордочку, пёсик чистил зубы, а зайка полоскал ушки в раковине. Дальше они завтракали, гуляли, обедали, рисовали, ужинали, рассматривали книжки, готовились ко сну.

Картинка, где они мирно спали под мягкими плюшевыми одеялами, а луна через раскрытое окно серебрила и стены комнаты, и кроватки, и шкаф, и умиротворённые мордочки зверьков – эта картинка больше всего умиляла Сергея. Уютная идеальность мира, которая предстала перед мальчиком, влюбила его в себя. Он захотел в этот лучший из миров навсегда.

Была и вторая такая же уютная книга. В ней главными героями стали курочка и петушок. Они жили в красивом домике на берегу реки: по сюжету книги они вместе со своими соседями гусем и гусыней пили чай, ходили на речку, собирали овощи на огороде. Сменялись сезоны – весна, лето, осень, и на всё были свои картинки. Зимой петушок решил покататься на коньках и провалился в прорубь – его спасла курочка, она держала его за шарф, пока не подоспел сосед гусь. Потом гусь и курочка вместе несли замёрзшего и промокшего друга домой.

Петушок заболел, а курочка его выхаживала, а потом снова наступила весна, и они пили чай на веранде.

Сергей захлёбывался от ощущения любви и счастья! Он больше не хотел жить в мире, где нет этого всепоглощающего чувства совершенства. Он хотел попасть в книги. Больше всего в первую. И от безысходности он плакал, громко, навзрыд, как будто потерял что-то самое ценное! На самом деле ему было грустно оттого, что он не приобрёл…

Дедушка, увидев его слёзы, спросил внука, в чём дело. Сквозь рыдания Сергей ответил:

– Я хочу к ним… Я хочу быть с ними…

Он показывал на страницу из книги, где звери обедали.

Сергей увидел в глазах деда странную грусть. Дедушка погладил его по голове и сказал:

– Ложись спать. Они тебе приснятся. Во сне ты попадёшь туда.

Сергей без слов откинулся на подушку. Как он хотел к ним!

Засыпая, он загадал уйти из этого мира в мир зайки, мышонка, котика, пёсика и мишки. Он в слезах молил высшие силы забрать его отсюда, но наутро снова проснулся в своей кровати.

Это было второе главное разочарование в его жизни. Первое пришло, когда он узнал о том, что не бессмертен. Об этом ему сказала бабушка. Он не сразу поверил: в голове не укладывалось, что он может исчезнуть навсегда. Сергей точно знал – так не должно быть! Не может он умереть! Не может! Но потом вдруг осознание неотвратимого пришло, и он затосковал.

И вот теперь пришло второе разочарование. Он перестал верить в чудеса. Сергей никому ничего не сказал, он уже не плакал, и хотя слабая надежда на счастье ещё тлела в его душе, ребёнок ожесточился против мира, в котором ему приходилось жить.

К первой книге Сергей охладел, и она вскоре потерялась. Осталась только вторая. С ней он не расставался лет до десяти, но уже боялся взывать к существам идеальной материи. Он страшился, что ему снова не ответят. Сергею хотелось оставить иллюзии, что Всевысший мир, так он назвал его в своих мечтаниях, для него не потерян навсегда, поэтому он не молился о переходе в него, чтобы не разочароваться окончательно.

Вторая книга до сих пор хранилась у его родителей, наверное, где-то на антресолях. А первую Сергей напрасно забыл, он не знал самого главного – на самом деле ребёнком в ту ночь он побывал в Всевысшем мире, но просто не помнил этого. Так было нужно.

 

Продолжение второго сна, в котором голоса выносят приговор

Красивый женский голос сказал:

– Она не сможет дать ему то, что он хочет. Он же даст ей то, что хочет она, но на время.

– Предлагаю помочь им! – весело воскликнул мужчина.

– Как? – Женщина не обратила внимания на его шутливый тон.

– Не вмешаемся и поможем этим!

– Это не по правилам, – заметил гермафродит.

– Зато интересно! – ответил мужской голос.

– Мне так неинтересно, – сказала женщина, – пусть она лучше обретёт своё счастье!

– Так и будет! Пусть она станет чудовищем! – радостно откликнулось оно.

– Ну вы даёте, бабы! Стервы! Лень с вами спорить…

– Это мой приговор! – сказала женщина.

– Это мой приговор! – произнесло оно с какой-то мерзкой радостью в голосе.

– Ну пусть будет… Всё равно мой голос ничего не поменяет… Это ваш приговор.

– Злые духи боятся любви… – успокаивающе проговорил кто-то четвёртый, и его слышал только Сергей.

 

Глава восьмая

Новиковский и злыдня в кишках

Максим и Хлоя стояли на перроне Ярославского вокзала, оба угрюмые и как будто полумёртвые. Сторонний наблюдатель мог подумать, что парень и девушка ждут поезд, под который сговорились броситься. Макс то и дело посматривал на пыльную и жалкую, как ему казалось, надпись: «Добро пожаловать в Москву!» Он хотел сказать Хлое о том, что ему грустно стоять вот так на полупустом перроне, но не успел. В его животе раздалось протяжное урчание, и снова зашевелилось Оно.

То, чего он боялся, начиналось снова.

Слова расслышал только он. Злыдень из его нутра говорил:

– Максим Новиковский, я проснулся! Дай мне есть!

Мужчине хотелось завыть от горя. Снова этот маленький проглот с острыми, как иглы, зубами будет терзать внутренности, а потом частичка злобного сознания войдёт в рассудок Новиковского, и тот станет говорить и творить пошлости, подчиняясь воле существа. Макс не мог понять – здоров ли, болен ли. Порой он думал, что стал шизофреником, а Злыдень – это выдумка больного сознания, но неужели галлюцинация может быть такой явной? Он приходил к выводу, что вряд ли.

* * *

Всё началось около года назад: шёл дождь, Максиму не хотелось сидеть дома одному. Чтобы не тосковать, он поехал к друзьям в бильярдную. Играл Новиковский хорошо, и в этот раз было как всегда: он выигрывал, хоть и много пил. В конце концов, Макс забрал все наличные деньги товарищей и здорово напился. Тогда произошло то, чего он никогда от своих знакомых не ожидал: обиженные товарищи вынесли пьяного Новиковского из бильярдной, предварительно забрав свои и его деньги, и бросили головой в мусорный контейнер!

Оказавшись в вонючем содержимом мусорника, Максим забарахтался, он пытался вылезти, но его не слушалось тело. Тогда заплетающимся языком парень позвал друзей, он всё ещё надеялся, что они пошутили и помогут ему, но приятели лишь смеялись. Они советовали Новиковскому отдохнуть немного, а потом снова поиграть на бильярде. Парень ещё некоторое время пытался выбраться, пока его не сломили усталость и алкоголь.

Проснулся Макс от сильной тревоги: было темно и пахло тухлятиной. Максим пополз по чему-то вонючему и склизкому. Голова жутко болела, мысли скользили бесформенными призраками: сообразить, что произошло, и как он тут оказался, никак не получалось.

Заскрежетало, и Новиковскому в мусоре стало тесно, душно, страшно. Максиму почудилось, что это надавил какой-то пресс. Он закричал! В темноте нельзя было понять, откуда ждать опасности.

Вверху появился свет и посыпался мусор, через секунды отверстие закрылось. К Максиму закралось нехорошее подозрение. Новиковский наконец-то вспомнил, что уснул в мусорном контейнере, возможно, утром рабочие могли не заметить его и вывалили содержимое контейнера в мусоровоз.

К примеру, он сейчас находится в мусоровозе… К примеру, его туда вывалили вместе с мусором…

Он закрутил головой, пытаясь понять, правильна ли его догадка. И вдруг осознал: конечно же, он в мусоровозе, какое тут к чёрту «к примеру»!

Максим понял, что он никогда не выберется. Он превратится в месиво, как только устройство для прессовки мусора надавит сильней.

В панике Новиковский попытался отползти: где-то должна быть стена, в которую можно ударить изо всех сил, и водитель мусоровоза услышит.

О гидравлическом прессе в современных московских мусоровозах Макс знал из новостного сюжета на канале «Столица»: устройство превращало мусор в аккуратные кубы, которые потом вываливали на загородную свалку.

Новиковский пытался доползти до стены, чтобы постучать. Максим старался изо всех сил! Он попал всем телом в вязкую тухлую жижу…

Снова что-то заскрежетало.

Новиковский заплакал от страха и безысходности. Он перевернулся на спину и отчаянно шарил в карманах в поисках телефона. На радость мобильный нашёлся тут же. Макс включил подсветку: батарея была разряжена всего наполовину, но индикатор качества связи показывал одну палочку.

Очень плохая связь, но она есть. Он нажал «экстренный вызов».

Трубку взяли сразу.

– Помогите! Помогите! – закричал Новиковский в панике. – Я внутри мусоровоза! Меня закинули внутрь мусоровоза! Тут работает пресс! Он меня убьёт! Если вы мне не поможете, я погибну!

Из динамика телефона послышался раздражённый женский голос:

– Вы в тюрьму хотите?! Знаете, что за телефонное хулиганство бывает?! Тюрьма! Есть уголовная статья! До трёх лет!

Динамик мобильного телефона затих, то ли дали отбой с той стороны, то ли просто соединение прервалось из-за плохой связи.

Новиковский снова набрал номер, но прежде чем ответил диспетчер, что-то произошло внутри мусоровоза. Вроде бы он не услышал ни звука, ни шороха, но что-то неуловимое произошло – это вызвало безотчётный ужас.

Максим посветил экраном телефона по сторонам: как оказалось, он лежал на куче тухлых помидоров. Он чертыхнулся и хотел было подняться, как вдруг куча зашевелилась и что-то вылетело из нее, больно ударив Новиков-ского по зубам.

Отвратительный запах сладкой тухлятины ударил в нос! Нечто мерзкое прилипло к его губам и повисло. Он хотел отбросить это, как вдруг оно больно надавило на челюсть, так, что мужчине пришлось открыть рот. Он почувствовал, как твёрдый предмет размером с горошину, проник в пищевод, а потом в желудок.

Новиковский увидел, что мусор справа вздыбился и поехал к нему – это заработал пресс!

Тухлая слякоть брызнула и облепила Новиковскому лицо. Она лилась на него словно из ведра, он не понимал, откуда её столько взялось. Максим почувствовал, что не хватает воздуха, он вдохнул, и жижа попала в лёгкие.

Новиковский попытался выплюнуть, откашляться, но не смог. Он задыхался. В ушах стало гулко. А потом он услышал, как хрустят его рёбра… Новиковский задохнулся: слякоть от помидоров забила ему лёгкие. А за мгновение до смерти он понял, что грудная клетка треснула, смялась, сломалась под давлением пресса.

* * *

Ему показалось, что очнулся он через доли секунды. Во рту Максим почувствовал неприятный, гнилой вкус, он плюнул остатками тухлого помидора, попытался распрямиться, но колени куда-то упёрлись. Новиковский перевернулся и понял – он лежит в мусорном контейнере.

– Выходи, идиот! – кричали с улицы.

Кто-то брезгливо ткнул его палкой.

– Выходи-выходи, бомж. Вот закинули бы тебя сейчас в машину, посмотрели бы тогда.

От яркого света невыносимо болела голова.

Новиковский вылез из контейнера: волосы, одежда, руки, обувь – всё было измазано соком гнилых помидоров и собачьими испражнениями – дворники уже успели убрать улицы и свалили в контейнер отходы жизнедеятельности домашних любимцев.

Дорога домой была трудной. Максим, как мог, почистился, однако его усилия дали мало результатов. Новиковский не решился войти в метро или вызвать такси, он шёл пешком через всю Москву до квартиры на Речном вокзале. Люди его сторонились, многие смотрели вслед с удивлением, двое демонстративно зажали нос, а трёх девушек при виде его стошнило. Он совсем забыл о том, что привиделось ему этой ночью – о мусоровозе, о чём-то твёрдом, что проникло в него… Но вспомнить пришлось через четыре дня.

Ночью Макс проснулся от острого страха, его буквально трясло. Он не понимал, что с ним происходит, откуда этот страх. Что-то незримое давило ему на живот, на горло, на сердце, что-то незримое холодило душу… Он взял телефон с тумбочки и посветил.

Квартиру Новиковский снимал напополам с Сергеем. Товарищ спал за стеной во второй комнате, и Максиму вдруг показалось, что у него есть только один шанс избежать чего-то ужасного – это разбудить соседа.

Он встал и включил лампу. Свет, приглушённый плафоном, не рассеял страх. Тёмный шкаф с пыльными книгами, подранный диван… Простыня съехала вбок, оголив замызганные подушки, одеяло валялось на полу. Поцарапанный стол… На столе открытая бутылка водки и рюмка. Перед сном, чтобы успокоить нервы, Новиковский принял немного.

Он решил выпить для успокоения, а после растолкать Сергея…

«И что потом? – подумал Максим. – Он меня за шизанутого примет».

Руки дрожали. Новиковский налил рюмку, быстро сглотнул содержимое и вдруг потерял сознание.

Очнулся он там, где боялся оказаться больше всего в жизни, – в недостроенной Ховринской больнице. Про неё шли разные слухи, а Новиковский был человеком мнительным, поэтому каждый раз, проходя мимо огороженного колючей проволокой здания, он чувствовал неприятную тревогу.

Максим нащупал телефон в кармане и хотел было позвонить (куда – не знал сам), но связи не было.

Новиковский выключил и снова включил телефон, связь не появилась. Он чертыхнулся и на полусогнутых ногах, так как очень боялся споткнуться и упасть, подошел к виднеющемуся провалу окна.

«Вроде этаж четвёртый. Как я сюда попал?»

Почти полная луна висела над аллеями Ховринской больницы. Её бледный свет добавил жути, но не помог разобраться в том, куда нужно двигаться. Внутри недостроя было темно, немного света напротив окна – и всё.

Подсвечивая телефоном, Максим попытался отыскать лестницу. Бледная тусклая подсветка экрана коснулась стены, его руки задрожали и телефон выпал. Макс понял неуловимое, страшное… Он попытался задержать ускользающую мысль… От ледяного страха тело покрылось гусиной кожей.

Сначала ему показалось, что осознание дикого ужаса, кроющегося в этом месте, пришло само собой из ниоткуда, как озарение, но потом Новиковский понял: прежде чем телефон выпал из его рук, он успел что-то увидеть.

Максим быстро, дрожащими руками поднял телефон и посветил на стену: «Больничка эта – край чудес, зашёл в неё – и там исчез».

Вокруг надписи были нарисованы граффити – люди с живыми глазами. Они смотрели на Максима кто злобно, кто печально, а кто со скукой.

Сначала ему почудилось, а потом он понял, что все они погибли здесь, в Ховринской больнице, и теперь их бессмертные души живут на стене. Новиковскому стало жутко: он подумал, что может умереть сейчас от чего-нибудь и стать таким же рисунком: проклятым рисунком, проклятой душой в граффити на стене Ховринской больнички.

Он узнал мальчика. Почти у самой лестницы был нарисован четырнадцатилетний подросток. В его взгляде сквозили недоумение и испуг. Новиковский помнил его: мальчик погиб год назад, бросился в недостроенную шахту лифта тут, в Ховринке, а жил он в подъезде, где Максим и Сергей снимали квартиру.

Под рисунком алела надпись: «Здесь ад».

Максим захотел сейчас же выбраться из больнички, он пошёл по лестнице, но не успел сделать и трёх шагов, как сработала знаменитая ховринская ловушка: в этом заброшенном здании много дыр-провалов между этажами, и кто-то закрывает их железными листами. Новиковский слышал о таких ловушках. И всегда у него возникал вопрос: кому это нужно? Зачем прикрывать опасные места? Кому приходит в голову делать такую гнусность? Он не очень верил в ловушки, но вот попал в одну из них.

Макс падал в дыру: краем глаза он заметил внизу торчащую в разные стороны арматуру. Об один прут Макс сильно ударился животом, у него перехватило дыхание, он скорчился, пытаясь вдохнуть, когда сверху его накрыл ещё и лист железа, тот самый, который недавно маскировал ловушку. Сознание поплыло, а к горлу подкатила тошнота.

На язык из желудка что-то вылетело. Он выплюнул небольшой помидор черри. Потом ещё один, потом ещё. В полумраке Новиковский видел, что помидоры ведут себя, словно живые: один из них, подскакивая, как резиновый мячик, отправился ко второму, который тоже устремился к нему навстречу. Когда они соединились, то третий запрыгнул поверх них. И вдруг Новиковский увидел, что это уже не помидоры, а маленький человечек.

Поражённый Максим нагнулся, чтобы рассмотреть тщедушную фигурку в слабом свете луны, и увидел недобрые глазки и редкие, испачканные слюнями волосики на продолговатой головке. Вдруг человечек открыл рот, показал ряды острых и длинных зубов-иголок и злобно зашипел.

– Ах-х-х! – крикнул Новиковский и отшатнулся.

Человечек подскочил метра на полтора и снова зашипел. Максим побежал, но, выскользнув в темноту из света, он растерялся и ударился головой о стену. Он попытался продвинуться вбок, но споткнулся и упал. Человечек передвигался высокими прыжками и шёл к Новиковскому.

Максим встал и побежал, но не успел сделать и шага, как человечек приземлился к нему на плечи. Новиковский почувствовал холодненькие пальчики у себя на шее. Существо вцепилось ему в кожу и захихикало.

Парень попытался сбросить с себя человечка, но тот сидел крепко, и, самое страшное, он тяжелел, он увеличивался! Новиковский хотел ударить человечка о стену, но упал лицом в битый кирпич и мусор: существо весом придавило его к полу. Больше Максим ничего не помнил.

Утром он проснулся на полу, под столом, в руке была зажата пустая бутылка. Он с удовольствием поверил бы, что ему всё приснилось, если бы не почувствовал неприятное шевеление в своих кишках. Если бы из живота он не услышал шипение того самого человечка!

С тех пор он слышал его голос, существо диктовало ему, что есть, что пить, что говорить. А если Новиковский пытался сопротивляться, то человечек кусал его своими маленькими зубами-иголками. Боль была нестерпимой. Максим очень боялся, что нечто, поселившееся внутри, прогрызёт в его животе дыру.

* * *

Максим и Хлоя ждали поезд, на котором должны были приехать их друзья. Прибытие задерживалось. А так хотелось уже уйти с пыльного перрона! Пока Новиковский разговаривал со злобным человечком, который поселился у него в кишках, барышня думала о своём. Она не меньше Максима сомневалась в том, здорова ли она психически и может ли такое случиться в реальности: проснувшись вчера в час дня, она увидела в правом углу комнаты могилу матери.

Весь пол был засыпан землёй, а около окна возвышались холм и плита с фотографией мамы. Девушка встала, сделала шаг, но упала на колени, заскулила от страха и поползла к выходу. Кое-как она встала и открыла дверь, потом, поняв, что в таком виде идти нельзя, натянула платье, обула туфли на высоких каблуках – других у неё никогда не было, и, шатаясь, спотыкаясь, на негнущихся ногах пошла по лестнице вниз.

Максим и Сергей снимали квартиру в доме напротив. Идти больше не к кому, только к ним.

Девушка ничего не сказала Максиму. Хлоя понимала, что увиденное – нереально, и, наверное, она просто сходит с ума. Девушка переночевала у Новиковского, а утром вместе с ним пошла встречать Сергея и Людмилу.

 

Глава девятая

Ховринская больница

Проснувшись в поезде, Сергей долго смотрел на спящую Милу. На душе было тревожно, но умиротворенное личико девушки успокаивало нервы, казалось, она видит какой-то сказочный сон. Ей было восемнадцать лет, ему двадцать девять, их отношения длились полгода, и почти с первых дней он называл её только «милая Мила»! Её детская неясность восхищала его.

Он смотрел на неё и улыбался. Вскоре ему уже показалось, что волноваться не стоит. Ну приснились ему голоса, ну и что? Да, голоса показались ему явными, но он ведь журналист, а значит, немного с фантазией, поэтому снится чепуха, на которую не стоит обращать внимание.

Такое объяснение Сергея устроило. Он решил больше не думать об этом и выпить чаю.

Парень открыл дверь купе, как вдруг вспомнил про второй сон, тоже страшный: будто бы он бродил в Ховринской больнице и видел странные картинки на стенах. Видение приходило не в первый раз, и чувство подсказывало – грядут серьёзные неприятности.

Сергей очнулся от раздумий и заметил, как странно поглядывает на него молодая блондинка. Он всё еще стоял у открытой двери своего купе, а она в коридоре, вполоборота у окна. Пришлось улыбнуться и закрыть дверь. Теперь всё точно вспомнилось: полуразрушенное здание, граффити…

Он рассматривал надписи – странные рисунки людей были пугающе реалистичны. И на одном из них Сергей узнал себя, а рядом были нарисованы его девушка и друзья. Под каждым изображением надпись: writer, virgo, blank, chloe.

Это имена друзей и его имя в Интернете: virgo – Людмила, blank – Максим Новиковский, chloe – Хлоя, writer – он сам.

Во сне пришло точное понимание того, что это Ховринская больница, и увиденное обещает скорую гибель.

О недостроенной Ховринской больнице Сергей узнал, когда переехал в район метро «Речной вокзал». Они с Максом сняли квартиру совсем недалеко от неё. Местные жители с трепетом, а кто, наоборот, с азартом, рассказывали о проклятом, по их мнению, месте.

Сергея заинтересовали истории о больнице, у него выходили занимательные статьи в глянцевых журналах, а из этой городской легенды могло кое-что получиться. Только нужно было нащупать основу будущего рассказа.

Он поискал информацию о больнице в Интернете и обнаружил, что в Ховринку всех желающих водили на экскурсию, естественно, нелегально, и, как правило, экскурсоводу было лет шестнадцать-двадцать.

Кроме того, было много информации – и на форумах, и в Живом Журнале, и в блогах mail.ru.

Сводилось всё вот к чему:

«Строительство Ховринской больницы началось в 1981 году на месте старого кладбища: она была рассчитана на 1300 коек для больных со всего СССР. Планировалось создать одно из лучших медицинских учреждений страны. В 1985 году при невыясненных обстоятельствах строительство было прервано.

Больница находится недалеко от станции Ховрино, возле парка. До неё легко добраться от метро «Речной вокзал», и попасть в неё совсем несложно. Больница стоит посреди спального района Москвы, и, хоть она огорожена колючей проволокой, но кое-где есть лазы. Всего их три.

Первый из них ведёт через кустарник по тропинке на холм, а потом через высокую траву к крылу здания, где на верхних этажах должно было располагаться офтальмологическое отделение, а на минусовых – морг. Сейчас этаж морга затоплен. Там часть Нетающего озера.

Второй ход ведёт через Перекопанное поле. На нём кое-где лежат ржавые лопаты, а свежераскопанные ямы напоминают могилы. Там же по соседству можно заметить аккуратные холмики…

Третий лаз ведет к бетонной площадке, из неё в некоторых местах торчит длинная косая арматура. Сразу за площадкой начинается кривая аллея, она ведет к травматологическому отделению больницы. Там, по легенде, находится Секретная комната».

О больнице ходило много мистических слухов. Например, считалось, что в ней живёт дух, который может являться людям во сне и сводить их с ума. Также было немало пересудов на форумах Интернета о «Нетающем озере» на затопленном нулевом этаже. Многие очевидцы утверждали, что лёд там не сходил даже летом. Это считалось одним из чудес ховринского недостроя.

Насчет другой странности, а именно тайной комнаты, верилось трудно. По сайтам Интернета бродила легенда о том, что в середине девяностых в этой больнице московские сатанисты сделали свою церковь. Она просуществовала год, в который из окрестных дворов стали пропадать сначала кошки и собаки, а потом дети. И вот однажды ночью нагрянул ОМОН, кое-кого из сатанистов задержали, но большинство спряталось в Секретной комнате на нулевом этаже. По слухам, милиция не стала дожидаться, когда молодёжь выйдет из укрытия, – этаж затопили. По легенде, так и образовалось Нетающее озеро, однако в эту необоснованную жестокость людей в форме Сергей не верил.

Слухи о перекопанном поле и могилах тоже казались ему странными. Посреди столицы существует поле с неопознанными могилами и никого это не интересует… Бред.

Другая информация показалась Сергею боже полезной:

«Планировка здания является оригинальной и нетипичной для административных строений советского периода. Больница выполнена в виде треугольного креста с разветвлениями на концах. Три крыла здания сходятся посередине, боковые части образуют три двора, занятые пристройками.

Из-за незаконченности стройки в некоторых местах отсутствуют фрагменты стен и межэтажные перекрытия. Здание, особенно верхние этажи, полностью покрыто граффити. Подвалы затоплены. Остановка строительства, по-видимому, была вызвана недочётами проекта (или геологоразведки) – здание медленно уходит под землю. Сейчас первый этаж уже находится немного ниже поверхности.

Среди сталкеров объект имеет прозвище «Амбрелла» – за свою форму, похожую на логотип секретной корпорации из игры «Resident Evil».

Как сначала показалось Сергею, молодёжь из близлежащих домов выдумала красивую историю в стиле «романтический хоррор», но потом больница ему стала сниться, и каждый сон был реалистичным, неслучайным, пророчащим беду. Ему пришлось задуматься, и, незаметно для самого себя, он поверил в то, что Ховринка – аномальная зона.

Сергей много раз размышлял над тем, стоит ли пойти в Ховринскую больницу и посмотреть её изнутри, но каждый раз откладывал поход в недострой из-за нехорошего предчувствия.

Неожиданно Сергей понял, что стоит между полками купе, низко наклонившись над спящей Людмилой. В его сознании словно собирался пазл: он вспоминал третий сон, который увидел сегодня ночью.

 

Сон третий, который происходит он-лайн

Сергей никогда никому не рассказывал о волшебных книгах, которые изменили его жизнь, заставили поверить в другой мир. Даже Людмиле он ничего не рассказывал, это была его тайна, но третий сон ему приснился вот такой:

Writer (23:08:12, 24/06/2009)

Что делаешь, любимая? Скучаешь по мне?

Virgo (23:08:14, 24/06/2009)

Ты тут, Сереженька? Я не заметила. Очень скучаю!

Writer (23:08:16, 24/06/2009)

Что делаешь без меня?

Virgo (23:08:18, 24/06/2009)

Играю «ВКонтакте» в «Ферму». Очень жду:) Мне сегодня сон странный снился……)))) О тебе!

Writer (23:08:20, 24/06/2009)

И мне сегодня странный сон снился.

Virgo (23:08:22, 24/06/2009)

Обо мне?

Writer (23:08:28, 24/06/2009)

Не совсем, но мы там будем.

Virgo (23:08:32, 24/06/2009)

Что значит не совсем?

Writer (23:09:00, 24/06/2009)

Я тебе не рассказывал об этом.

Virgo (23:09:10, 24/06/2009)

Ты сегодня какой-то загадочный ((((((

Blank (23:09:10, 24/06/2009)

Привет, дебил! Когда домой?

Writer (23:09:14, 24/06/2009)

Здравствуй, даун! Скоро.

Blank (23:09:22, 24/06/2009)

)))))))))))))))))))))))))))))))))))

Virgo (23:09:24, 24/06/2009)

Ты не хочешь со мной разговаривать?

Writer (23:09:27, 24/06/2009)

Хочу. Тут Макс, дебил, написал.

Virgo (23:09:32, 24/06/2009)

Новиковский, хватит Серёжу отвлекать! Он со мной общается!

Blank (23:09:40, 24/06/2009)

Привет, толстая. Сегодня зайду к тебе в гости, пока Сережи нет.

Virgo (23:09:45, 24/06/2009)

Заходи, только не отвлекай сейчас его. А то он, по-моему, там кого-то себе нашёл.

Blank (23:09:50, 24/06/2009)

Давно пора.

Virgo (23:09:53, 24/06/2009)

Иди ты!

Blank (23:09:57, 24/06/2009)

Ага, приду сегодня.

Virgo (23:10:01, 24/06/2009)

Я же сказала. Приходи.

Chloe (23:10:01, 24/06/2009)

Привет, Мила. Как Серёжа?

Virgo (23:10:06, 24/06/2009)

Он уехал.

Chloe (23:10:10, 24/06/2009)

Зайду сегодня.

Virgo (23:10:18, 24/06/2009)

Меня сегодня не будет дома, Аня.

Chloe (23:10:19, 24/06/2009)

He называй меня так!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Virgo (23:10:22, 24/06/2009)

Прости, прости, Хлоя.

Chloe (23:10:24, 24/06/2009)

Запомни, пожалуйста.

virgo (23:10:28, 24/06/2009)

Запомнила.

Writer (23:10:31, 24/06/2009)

Я хотел тебе рассказать чудную историю.

Virgo (23:10:33, 24/06/2009)

Рассказывай!))

Blank (23:10:33, 24/06/2009)

Хочешь?

Virgo (23:10:35, 24/06/2009)

Да.

Writer (23:14:57, 24/06/2009)

В детстве я был странным. И когда-то совсем в раннем детстве мне подарили книжки-раскраски. Первая была об игрушечных зверях – они жили вместе в уютной квартире. В книжке была история одного дня их жизни. Как они проснулись, вымылись, как завтракали, гуляли, играли. Всё это было так уютно нарисовано, что я захотел попасть к ним навсегда. А вторая была о петушке, курочке, гусе и гусыне. Они жили в деревне в соседних домах. Они очень дружили, делали всё вместе, а однажды, когда петушок чуть не погиб (он провалился на реке под лёд), то они спасли его. Курочка и гусь несли его до дома и отпаивали сладким чаем. В детстве перед сном я загадал попасть в один из этих миров, но наутро снова проснулся в своей постели. Это было главным разочарованием моей жизни.

Writer (23:18:12, 24/06/2009)

Виргуша, ты здесь?

Blank (23:18:12, 24/06/2009)

Пока ты там, я тут с ней…

Writer (23:18:24, 24/06/2009)

Иди отсюда.

Blank (23:18:58, 24/06/2009)

Нюню.

Virgo (23:21:17, 24/06/2009)

Я тут. Что могу сказать. Уютный уют. Курочка, наверное, пока петушок по речкам катался, с гусем дружила))) И как-то странно, что столько однополых животных в одной квартире живёт. Очень странно. А?)))))))))) Это только на картинке было идеально, а если бы ты попал, то понял, что там всё так же, как здесь))))))))))))))))))))))))))))))))))))

Virgo (23:25:18, 24/06/2009)

Ты тут? Ответь!

Virgo (23:30:33, 24/06/2009)

Серёжа, ты вышел из аськи или спрятался?

Virgo (23:31:20, 24/06/2009)

Ты там с кем-то?

Virgo (23:41:00, 24/06/2009)

Ладно, спокойной ночи.

 

Глава одиннадцатая

Четверо сумасшедших

Новиковский изменился с тех пор, как в нём поселился злой дух. Эти перемены ощущались и снаружи, и внутри. У Максима слегка вытянулось тело, кости рук и ног стали длиннее, суставы подвижней, а мышцы сильнее, во взгляде проскальзывало злобно-дебиловатое выражение, точь-в-точь как у маленького человечка из Ховринской больницы. Молодой человек превращался во что-то непонятное, дикое.

Нежить, сидевшая внутри, заставляла его говорить злые слова и совершать мелкие подлости, о которых он раньше бы пожалел. Например, пока шли на вокзал, он несколько раз довёл Хлою до слёз, и теперь она стояла рядом обиженная, злая, заплаканная.

Новиковский, казалось, не замечал её настроения, он отпускал замечания по поводу её внешности – сказал, что она похожа на бочку, и это было странно. Хлоя – бледная, худая и испуганная, скорее походила на воблу в меле, на труп в платье, чем на «прыщавую толстушку», как назвал её Максим. Всему виной был ховринский человечек, который иногда показывал ему реальность наоборот, делал это дух просто так, для личного свинского развлечения.

В другое время слова об изъянах фигуры Хлою ввели бы в бешенство, она была очень худой, но считала себя толстой. Сейчас вопрос личной красоты временно отошёл на второй план, её волновал вопрос жизни и возможной скорой смерти по вине Новиковского. Он всё время называл её Аней, а не Хлоей, чем ввергал барышню в дикий ужас: девица боялась, что его слова услышит белый дым.

– Ну чего ты, дура, что ли, протокольная? – говорил он. – Было нормальное имя – Аннушка. А стало какое-то идиотское – Хлоя.

Девушка при каждом упоминании её старого имени дрожала и кричала:

– Я Хлоя! Я не Аня!

Это веселило человечка внутри Новиковского, поэтому он заставлял своего носителя дальше издеваться над бедной девицей. А ей некуда было идти, поэтому кроме как плакать, больше она ничего не могла. Эту ночь она провела у него и собиралась провести следующую, барышня пока не могла решить, сможет ли когда-нибудь вернуться в свою квартиру.

– Ты – Аня! – с улыбкой продолжал дразнить её Новиковский.

«Я могу погибнуть из-за него!» – подумала она.

Если дым поймёт, что она Аня, то найдет её. Девушка точно знала – следующей после матери должна была стать она.

А ведь из Ани в Хлою девушка превратилась случайно, по детской прихоти. Она искала интересную информацию об Англии в Интернете и наткнулась в Википедии на статью, где было нечто, заинтересовавшее её:

«Chloe» или Chloё – популярное имя, особенно в Англии. В Северной Ирландии Chloe – самое популярное имя для новорождённых детей в период с 1997 по 2002 год, а затем, в 2003 году – Эмма».

Её папа родился в Лондоне, преподавал в лондонском университете, но был наполовину ирландцем. Она решила сменить имя под влиянием романтичных чувств, таким образом она хотела приблизить к себе сказку под названием «папа из Великобритании».

Из вагона вышли Людмила и Сергей.

– Ха-ха-ха! Ты похожа на доску! Скелет в полоску! Длинная дура! – сказал Новиковский.

Людмила с недоумением посмотрела на него. Она была полноватой и невысокой.

– А у тебя живот вырос, как арбуз! Ты похож на Карлсона рогатого!

– Успокойся ты! – Сергей уже привык, что его товарищ с некоторого времени чудит, говорит то, чего нет, ведёт себя глупо и резко. Сам-то он знал, что долгие тренировки в фитнес-клубе сделали его тело упругим, и никакого живота нет.

Просто с Новиковским что-то происходило. Сергей давно понял это. Друга как будто подменили. Иногда казалось: он – это не он, а нечто постороннее. Иногда казалось, что Макс не человек, а кукла. Поймав себя на такой мысли, Сергей всегда гнал её прочь, уж больно чудной она ему казалась.

– Ладно, лошки, – сказал Новиковский. – Идём, поедим.

Сергей заметил, что глаза товарища расширились и стали глупыми и дикими, как у напуганного кота.

И Хлою, и Людмилу, и Сергея посетило неприятное чувство: им вдруг, всем троим сразу, захотелось поднять первый попавшийся на дороге камень и разбить голову Максиму Новиковскому. И резон был простой – страх и отвращение к инородной пакости, которую они ощущали интуитивно.

Пока шли по улице к ресторану, Новиковский нёс очередной оскорбительный бред, а все остальные молчали и ненавидели некогда друга. Сергей пытался бороться с чувством омерзения, но это было сложно.

В японском ресторане, где они решили перекусить, Максим удивил всех снова: после того как принесли заказ, он жадно набросился на еду: сметал всё, причем он прихватывал что-то и из тарелок друзей. Глупая улыбка то и дело появлялась на его губах. Оцепенение сковало Сергея, Людмилу и Хлою, они не решались сопротивляться и вообще замечать, когда Новиковский таскал у них куски.

Несколько раз он утробно рыгнул, и всем показалось, что они слышат из его живота:

– Еда! Еда!

Поев, Новиковский отказался платить, потому что за невкусную еду, как он сказал, платить не нужно. Сергей молча оставил свои деньги, и они вышли.

 

История первая (возможная). Вечный покой

В подземном переходе Сергей и Людмила отстали, они хотели поговорить о странном поведении Новиковского, но не успели: их внимание привлекла странная нищая бабушка, перед ней лежала шапка с милостыней, а в руках она держала замызганный колокольчик.

Он зазвонил:

– Динь, динь, динь!!! – звонко, пронзительно, серебряно, так, что хотелось плакать.

– Злые духи боятся любви! – сказала старушка и улыбнулась.

Сергей узнал голос из недавнего сна, а потом вспомнил лицо и осанку женщины, она приходила к нему в другом видении, совсем забытом. Воспоминания прорисовывались, с них как будто сползала толстая пыльная вековая паутина.

Самое главное разочарование в его жизни – то, что он не попал в уютный мир плюшевых игрушек…

А ведь всё было не так.

Сергей провёл в Всевысшем из миров целый день, он просто забыл. А теперь вспоминал, постепенно всё вспоминал… Как он плакал, как молился, как уснул в ту ночь и ему привиделась старая женщина с серебряным колокольчиком. Эта самая старушка, которая сейчас побиралась в грязном московском переходе.

Каким образом она появилась здесь? Зачем она просила милостыню? Кто она такая?

Много лет назад она вела его через темноту к свету, который отделял миры. На границе их встретили три человека: мужчина с длинными волосами, усами и бородой; тонкая красивая женщина с жестоким лицом; полнотелое короткостриженое нечто – Сергей не смог определить пол существа. Они не хотели его пускать, они требовали плату, но у него ничего не было.

Ребёнку пришлось пообещать кое-что…

В лучшем из миров он провёл один день и одну ночь, а потом старушка пришла за ним, чтобы вернуть. Теперь он понял свою вечную тоску: это была боль по утраченному счастью.

Он проходил по переходу мимо старушки сотни раз, но никогда не замечал своего доброго гения, ангела-хранителя и проводника в лучший мир, потому что не помнил её. А она всё это время ждала, старая женщина не забыла уговор.

Сергей вытащил десять рублей и положил нищей в вязаную шапку. Если бы он помнил о назначенной встрече, то давно бы пришёл. Ведь они условились, что старушка-проводник будет ждать его в переходе у станции метро «Комсомольская», на случай, если он захочет вернуться в Все высший из миров.

Сегодня Сергей попадёт в место, о котором мечтал, и останется там навсегда. Он может взять с собой Милу, если она этой ночью будет с ним, если она захочет… Парень обернулся, он хотел сказать своей девушке, что теперь всё будет хорошо, и им нужно попасть в квартиру, чтобы ночью навсегда уйти… Но не нашёл её рядом.

Она ушла, потому что тоже узнала старушку.

Сергей звонил ей на мобильный телефон, но тот был отключён. Он плакал и снова звонил ей.

У турникета в метро Сергей встретил плачущую Хлою, она вцепилась ему в руку, посмотрела. Оба плакали, и оба были удивлены такому совпадению. Он спросил первый:

– Что случилось?

Она отвернулась и ничего не ответила. Сергей погладил её по голове, привлёк к себе и повёл через турникеты.

В поезде Хлоя задремала на его плече, а после, когда они поднимались по эскалатору, вдруг обняла его, уткнулась в грудь и заплакала… Сергей за руку вывел девушку на улицу, там шёл дождь. Парень отпустил холодную ладонь Хлои и вытащил зонт.

Одной рукой он укрывал себя и спутницу от воды, а другой – снова звонил Миле. Её телефон не отвечал.

Хотелось бежать назад к станции метро «Комсомольская» и искать её, искать.

Неожиданная мысль вдруг успокоила его: «Дождь, сильный дождь! А у нас зонт! А в квартире тепло!» Он радостно улыбнулся…

Дома Сергей посадил заплаканную Хлою в кресло, дал ей плед и пошёл на кухню – заваривать чай. На улице было черно и дождливо, он мёрз то ли от холода, то ли оттого, что перенервничал. Вернувшись с подносом, на котором стояли стеклянные турки, чайник и бутылёк с бальзамом из мёда и трав, он заметил, что Хлоя, несмотря на шерстяной плед, дрожит. Он включил обогреватель и сел пить чай около окна. Девушке было холодно, Сергей подвинулся к ней, приобнял. Они смотрели на промозглую сырость во дворе, чувствовали, как согреваются. «Уютный уют», – мелькнуло в мыслях. Фраза была с кем-то связана, парень уже забыл, с кем.

По стеклу ползли капли, за окном холодно, а рядом электрокамин, сами они в мягких креслах, завёрнуты в один длинный плед, на журнальном столике поднос. Хлоя и Сергей время от времени прихлёбывали сладкий от бальзама чай… Уютный уют!

Кто-то потёрся о ногу Сергея.

Кот.

Парень не удивился, хотя у него никогда не было животных. Он уже понял, что некоторое время находится не в своем мире, а в том, о котором мечтал. Счастье наполняло его. Счастье в том виде, о каком он мечтал, окружало и его, и его девушку. Вечную спутницу. Теперь Сергей и Хлоя связаны навсегда.

Он посмотрел на неё, привлек к себе и поцеловал в губы, она неясно ответила на поцелуй. Он вспомнил, что в детстве пообещал духам – когда он вернется в Всевысший из миров, то не сможет взять с собой кого захочет. Спутницу ему должны были выбрать они.

А с Милой и Новиковским случилось другое…

– Убийца! «Враг с серебряным колокольчиком», она убила его! – так сквозь слёзы много лет назад говорила мать.

Людмила признала в старушке то, чем пугали девушку всё детство…

Ещё недавно, часов пять назад, Мила заглянула в зеркало на двери купе и задалась мыслью о том, почему она маленькая, а тело её полненькое и словно сплющенное. Ей было неясно, а теперь всё встало на свои места. Она такая, потому что так выглядят все молоденькие тролли.

Лишь до определённого возраста Мила будет похожа на человека, в двадцать пять лет её миленькая мордашка превратится в отвратительную пасть. Пока есть молодость и смазливое личико, нужно заманивать людишек типа Сергея, чтобы однажды сожрать.

С ней случилось вот что: она забыла свои вчерашние дни, начиная с рождения, и вспомнила новое прошлое.

Почувствовав себя троллем, она захотела наброситься на Сергея, чтобы перегрызть горло, повалить его на грязный пол подземного перехода, а потом, откусывая по кусочку от тела молодого человека, запихать всего в утробу, но старушка снова позвонила в колокольчик, и Мила не посмела съесть Сергея.

«Враг с серебряным колокольчиком» представлял силу, против которой у троллей не было власти. Девушка побежала прочь по переходу.

На лестнице её ждал Новиковский.

– Тебе со мной, – сказал он просто.

Максим подхватил девушку, взвалил на спину и пошёл с ней, ускоряя шаг. Скоро он уже бежал, а Мила поняла, что её похищает, тащит в свою нору такое же, как она, чудовище. Она была в восторге!

Отец Милы был словацким троллем, он влюбился в маму, когда та была с геологической экспедицией в горах Чехословакии: он долго следил за людьми, а однажды ночью пришёл в лагерь и растерзал мужчину, который ночевал с ней. Женщина от страха упала в обморок, и, пока она лежала, тролль тихо жрал съестное в палатке, он даже сжевал заварку, потом чудище взвалило на плечи бесчувственную женщину и понесло её по тропам вверх.

В пещере он жил с ней, как с женой, почти год, но каждый день помнил неотвратимое – пройдет двенадцать месяцев, и самка человека превратится в безобразное нечто, она станет горным троллем, таким же, как и он сам. Муле не хотел портить лицо и тело супруги, он решил обхитрить древний закон и отпустил женщину домой. Ему хотелось жить с женщиной, а не с тролльчихой.

На прощание он откусил ясене палец, чтобы помнила и не изменяла, чтобы ждала, а главное, чтобы найти её по запаху плоти, крови, испарины или слёз. Теперь он чуял её за тысячи миль.

Она ушла, он затосковал и через месяц не выдержал, ринулся следом. В пещере тролль жил четыре тысячи лет, но забыл своё жилище через мгновение.

Чудище шло по подземным пещерам, катакомбам, шахтам, оно пробиралось из Словакии в столицу СССР. Под Киевом и под Москвой он попадал в странные подземелья, которые люди называли «метро». Его пугал не шум поездов, не яркий свет – неприятно удивляло, что под землёй, в месте гномов и троллей, ходят люди. На глаза он им не показывался, прятался. Злость брала своё, он незаметно убил троих в Киеве и одного в Москве. Хотя, в общем-то, последнего он придушил случайно, столкнулся в тоннеле, тот что-то починял, тролль выхватил у человека разводной ключ и проломил голову. Не было выбора, а если откровенно, то в московском метро было не до убийств – явственно чувствовался запах жены, чудовище жаждало поскорее её полапать и облобызать, страсть заставляла его торопиться.

Тролль нашел нужную квартиру через час, отсиделся, пока стемнеет, в подвале, потом влез через окно и сразу по-хозяйски забрался в постель. Она будто ждала его: не удивилась, подалась вперёд, вся трепетная, страстная… Тролль понял, ей тоже нравится быть с ним, после этого он твёрдо решил, что никогда не съест эту женщину, даже если очень захочется. А ещё – о счастье! – теперь они могли больше не расставаться. Проклятье миновало: прошло больше года, роковой день позади, теперь можно не бояться.

Скоро самка человека родила ребёнка, он назвал девочку Милославой, подразумевал, что та будет «милая и славная», хоть и тролль. Жена называла дочь по-русски Людмилой, так ей было привычней.

Милочка помнила, как она была ещё маленьким троллем, как лежала в своей кроватке, а папа подходил и осторожно заглядывал одним глазом через деревянное ограждение, завешенное одеялом. Она видела лишь половину лица тролля и его большой круглый горящий глаз, но не боялась, инстинкт говорил ей, что он неопасный, потому что не чужой, а свой. Девочка тянула ручки и пыталась ухватить существо за нос, но лицо тут же исчезало, как будто его и не было.

Да, она тролль! Мила вспомнила про себя то, что она злобный тролль! (Хотя ещё недавно помнила совсем другое прошлое…) Она тролль! Именно поэтому Мила боялась полюбить и ненавидела влюблённых людей! Злые существа и духи боятся светлых чувств. Именно поэтому, когда она читала книги, то хотела быть на стороне зла, Мила обожала подонков и желала быть с ними близка, как женщина, а таких, как Сергей, она должна съесть.

Отца убила древняя старуха, «враг с серебряным колокольчиком», и всё это произошло, потому что он полюбил. Тролль не должен привязываться ни к себе подобному, ни к человеку, ни к какому-нибудь другому существу, но её отец потерял бдительность и полюбил, и поэтому превратился в человека, старуха превратила его, потому что: «Злые духи боятся любви!», а, полюбив, тролль перестал быть троллем.

Мила помнила, как убивалась мать: «Убийца! «Враг с серебряным колокольчиком», она убила его!»

Превратившись, бывшее чудовище стало привлекательным молодым человеком, он пожил с ними ещё немного и ушёл: её некрасивая мать была хороша только для тролля, человек же мог найти себе самку лучше. Он разлюбил мать, но не превратился назад! Мила всегда сожалела об этом, как и её мать.

Дух любви, старуха с серебряным колокольчиком, сломал жизнь её матери. А вот она, Мила, будет счастлива, потому что она встретила своего тролля!

Новиковский принес девушку в квартиру Хлои. Он положил её прямо на могилу, на мраморную плиту. Какая-то пелена стояла перед глазами девушки. Сначала она думала, что это всё от слез, но потом поняла.

«Белый дым…»

Она на секунду вспомнила другое прошлое, как она бежала по лестнице в квартиру от чего-то сверхъестественного, как боялась злого присутствия в комнате… Она поняла, кого боялась – злого человечка с зубами-иголками, ожесточенного духа, который приходит белым дымом и высасывает жизнь…

Но тут же Мила забыла всё и помнила лишь, что она тролль, а белый дым часто ходит вместе с такими, как она. Эта сущность – нечто вроде собаки у людей. Мила почувствовала себя вернувшейся домой.

И с тех пор она жила в этом страшном месте, у могилы, со своим мужем троллем – Максимом Новиковским. Веки вечные.

А Сергей с Хлоей пили чай у камина. Всем было хорошо.

 

История вторая (альтернативная)

Они шли по подземному переходу и думали примерно об одном и том же – о Ховринской больнице, – все, кроме Новиковского, который не умолкал ни на минуту. Он говорил гадости об общих знакомых и делал это с извращённым удовольствием. Мила один раз попыталась его оборвать:

– Ну не трынди уже, как радио! Новиковский ФМ!

– Трын-трын-трын, – ответил он и гаденько улыбнулся.

Сергею казалось, что нет другого выхода, кроме как побывать в Ховринской больнице, тогда он освободится от страхов и ужасных снов. Эта мысль засела в нём, как кол, и не давала думать ни о чём другом.

Не дойдя три метра до нищей с серебряным колокольчиком и тем самым изменив свою судьбу, он сказал:

– Давно хотели в Ховринскую больницу сходить. И всё никак не сходим.

Глаза Новиковского заблестели от злобы, но ответил он на удивление миролюбиво:

– Идёмте, фунтики, сейчас. Всё равно воскресенье и делать нечего.

Людмила поняла, что думает о Ховринской больнице уже минут пять.

«Серёжа как будто мои мысли читает…» – удовлетворённо решила она и тут же сделала вывод: это потому, что он её любит.

Она так же, как и Сергей, считала, что нужно пойти в ховринский недострой: хоть и было страшно, там мог её встретить Смотрящий из темноты, но страх надо перебороть, она понимала. Он в любом случае когда-нибудь встретит её: если это случится сегодня в больнице, то она хотя бы будет не одна.

– Мила, ты не против? – спросил Сергей.

– Нет.

Хлоя согласно кивнула, хоть у нее и не требовали. Она, с одной стороны, не смела спорить, потому что сейчас больше всего боялась остаться одна; с другой стороны, после пережитого ужаса поход в больницу не казался ей значительным событием.

Они пошли к метро.

Если бы не лёгкое помешательство, которое по воле каких-то потусторонних сил овладело четырьмя молодыми людьми, то этот поход им бы показался безумным. Они даже одеты были в шорты и футболки; Хлоя, хуже того, вообще шла к проклятому недострою в вечернем платье и в туфлях на высоких каблуках.

Человек здравого ума, раз уж ему необходима такая экскурсия, предпочёл бы всему джинсы, плотную рубашку и закрытую обувь типа «гриндерс», но они об этом даже не думали.

На эскалаторе, когда спускались под землю, в поезде, а потом и в автобусе ехали молча, а когда достигли цели, то каждому почудилось, что к больнице их перенесла невиданная сила за один миг.

Недострой, казалось, высился над спальным районом, хотя был выше окружающих его домов всего на пару этажей. По периметру его отделяла колючая проволока, в которой зияли проломы. Лазы были сделаны как будто специально, чтобы заманивать подростков, ну и вообще пытливых людей, внутрь.

Помешкав, они шагнули через большущую дыру в ограде, и вдруг каждый из них почувствовал одно и то же: укол в сердце тонкой спицей.

«Зачем я здесь?» – подумал каждый.

Они смотрели вокруг удивлённо, словно проснулись в незнакомом месте и теперь хотели понять, как попали сюда? Волшебство рассеялось.

Максим, Сергей, Мила и Хлоя смотрели вперёд и видели лишь недостроенное здание, пустое, громоздкое, высокое. Оно им не казалось таинственным и опасным; грязным, нелепым, вызывающим отвращение – да, но ни в коем случае не страшным.

Они поплелись к больнице, и каждый понимал, что делает это по инерции, хотя идти туда незачем.

Где-то загавкала собака.

Сергей вспомнил, что больница охраняется, попасться охране не хотелось. Их бы повезли в отделение милиции, принялись бы вымогать деньги.

У подъезда валялись осколки кирпичей, размокшие пачки из-под сигарет, замызганные пластиковые бутылки, обёртки шоколадных батончиков, окурки. Они прошли до лестницы и поднялись на три пролёта. Внутри больницы пахло пылью. Двигались наобум и случайно повернули в комнату, где на полу лежали коробки и в углу на вонючих старых одеялах спали люди. Некоторые бомжи настороженно приподнялись.

Так вот обиталищем каких «злых сил» оказалась Ховринская больница!

Россказни о тёмных духах оказались бредом, как впрочем, и о том, что после нескольких самоубийств это место усиленно охраняется.

Новиковский почувствовал лёгкость. Злыдня больше в нем не было.

В следующей комнате под ногами захрустела яичная скорлупа. Это показалось удивительным…

Комната покрыта толстым слоем скорлупы.

– А, я понял, – вспомнил Сергей. – Это яичная палата. Читал про неё в Интернете. Бомжи где-то разжились огромным количеством яиц, и ели их тут, а убирать за собой не хотели.

– Понятно, не хотели. Бомжи же, – сказал Новиковский.

– Очень мило, – отозвалась Хлоя.

Мила молча прижалась к Сергею. Люди постояли в нерешительности. Делать тут было нечего, но уходить быстро тоже как-то странно. Зачем столько было сюда идти?

– Давайте на крышу поднимемся, говорят, там вид на район открывается. На мобильник пощелкаем, – рассеянно предложил Максим.

– Да какой там вид может быть, – отмахнулся Сергей.

Но они всё равно пошли наверх.

Крыша была изрисована граффити. Во все стороны действительно открывался вид на спальный район, и кому-то это могло показаться красивым. Люди остановились у одного из ограждений, как вдруг почувствовали ужас. Кожу покалывало, словно от электрического разряда, волосы зашевелились. Сергею даже показалось, что он видит в волосах Милы искорки.

Ощущение нереальности происходящего, вера в потустороннее – вернулись. Люди как будто сначала прошли в измерение, где Ховринка была простым недостроем, потом вернулись туда, где больница проклята и несёт смерть… Кто-то шёл к ним…

Мила и Хлоя закричали. К ним двигались двое, тела их были аморфные, полупрозрачные. Они остановились и помахали руками, подзывая к себе, и тут молодые люди всё вспомнили, и вздох облегчения вырвался у них…

Они подошли, куда указывали привидения, и всё закончилось.

 

Глава четырнадцатая В мире…

И всё встало на свои места: то, что они призрачно ощущали, – сбылось. А именно…

Очень необычно чувствовал себя Сергей каждую ночь. За мгновение до сна парень вдруг понимал что-то главное. Иногда он пытался ухватить это, дабы осмыслить, но оно разваливалось. Состояние было похоже на преддверие сумасшествия.

Иногда ему казалось – он понимает, откуда оно берётся. От разочарований.

Первое разочарование пришло, когда Сергею было три года. Ему сказали, что он умрёт, и после этого в нём словно что-то разбилось, а из трещин полезли страхи. Его утешали бабушка и дедушка, они говорили, что он совсем маленький, и ему ещё жить и жить, поэтому о смерти думать не стоит.

Но они не понимали, что Сергей не хотел жить долго, он хотел вечности. Тогда он научился бояться мрака и холодной могилы – взрослые предупреждали, что через десятки лет его ждёт небытие, и от этого он боялся жить. И вот уже, когда он вырос, перед сном, из какого-то высшего информационного поля Сергей выхватывал истину, которую он уразумел так: человек предназначен для счастья, безопасного существования, и он бессмертен.

Каждую ночь он слышал чьи-то голоса, каких-то доброжелательных людей: они объясняли ему, в чём дело, и почему он не должен бояться умереть. Их слова заставляли его вспомнить о том, что он вечен, и ему становилось радостно, потом всё ускользало туда, куда Сергей не мог идти, в тёмную пропасть.

Он всё забывал. Истина не давалась ему. Он пока не мог последовать за ней.

Со временем Сергей понял, что не нужно стараться осмыслить эти галлюцинации, их можно почувствовать и попытаться оторвать кусок и так, частями, втащить в реальность. Иногда это получалось, и он кое-что понимал.

А теперь вдруг вспомнил всё, потому что вернулся.

Он словно снял с фокуса своего сознания пыльную плёнку и увидел мир в полный цвет: реальность, не искаженную «интересной игрой», Сергей наконец-то вспомнил, что человек бессмертен, а его жизнь – это счастье, счастье, счастье. Непроходящее, нетленное вечное счастье. И скука.

Игру они называли – «Вечная тема». Это единственное, что спасало от адской тоски, от надоевшей вечности и от счастья. Хотя после возвращения из игры в реальность счастье казалось долгожданным, а обыкновенный порядок жизни – чем-то нереальным, новым.

Сергей медленно приходил в себя, вспоминал пережитую игру и удивлялся большой, а скорее больной, фантазии людей, придумавших её.

Потом он вспомнил, что придумал игру вместе с друзьями: Максимом, Володей, Людмилой, Аней, Валентиной, Дашей, Антониной. Помогали ещё люди, которые раньше играли в их компании, а теперь играют в другой.

Друзья сейчас лежали в комнате на креслах в виде уютных плюшевых медведей, лицом вниз, лбом прикасаясь к магнитному контакту, который транслировал сценарий игры в мозг.

Светильники на стенах светились еле-еле красным. Люди с трудом приходили в себя, они пытались понять, куда попали на сей раз, и, узнав в полутьме знакомую квартиру, успокаивались. Кто-то пытался встать сразу, кто-то отлеживался.

Темы изменялись постоянно и с каждым разом становились всё ярче, ощутимей, не оставалось почти никаких шансов вспомнить в игре, что это игра, а главное, тема становилась всё безумней.

Чем больше играешь, тем реальней себя чувствуешь в теме, какое бы безумие в ней ни происходило.

Сколько необычных фантазий воплотились в мировую концепцию игры! Миллионы миллионов.

Например, чего только стоит флора и фауна миров темы. Кто-то из авторов придумал нечто ползающее и жалящее – и назвал животное «змея», – или многолапое, агрессивно окрашенное – «паук». Другие фантазии не менее странные: в некоторых мирах можно было съесть ягоду и исчезнуть навсегда. «Умереть».

Это нелепо, но там, когда ты в теме, это вызывает не удивление, как сейчас, а страх, а иногда и ужас. Только придумав тему, люди научились бояться. Это спасает их от скуки вечного счастья.

Сергей включил яркий свет. Пока друзья возвращались в реальность, он подошёл к небольшому окну в конце длинной комнаты. Яркое солнце освещало зелёный-зелёный лес. Он провел рукой по цветку, который рос в горшке на подоконнике, – пыль, осевшая на лепестках, не прилипла к его пальцам, не пачкалась, как это было бы в любом из миров темы, в реальности она лежала на коже крупинками, золотившимися на солнце. Крупинки пыли были прекрасны, как и всё в реальном мире! Сергей был дома и был счастлив, что вернулся в нормальный предсказуемый мир!

– Мало поиграли, – сказал Максим Новиковский сонно.

– Давай ещё, – хрипло предложила Мила. – Ты как?

Хлоя кивнула и сладко потянулась, сознание её вернулось из игры только наполовину.

Вадим, Миша и Александра еще не очнулись: их роль в прошлой теме – «наблюдатели», они были духами мира и должны изредка вмешиваться, когда игра становилась недостаточно интересной. Они могли видеть всю игру, летать по улицам, заглядывать во все дома, и они иногда вспоминали о том, что игра – это игра. Хотя большую часть игры были в образе. Сергей раньше тоже любил быть наблюдателем-духом, но с недавнего времени ему наскучило, и он выбирал роль персонажа.

Сергей смотрел на лес: они не выходили из квартиры уже несколько месяцев.

Никто не помнил, кто придумал играть, – это было очень давно. Существовало две версии:

Первая: Так было всегда.

Вторая: Когда-то давно люди верили, что наступит Конец Света, его назначали много раз, но он не приходил. Вместо этого медицина и техника развивались, и вскоре люди стали всесильными и бессмертными. Так мир стал уютным, но скучным.

Оставалось только играть. Миры моделировались автоматически из представлений о прошлом, из мифов и фантазии игроков. Многие хотели пострашнее и потруднее. Все миры были связаны, запараллелены Интернетом, все игроки имели своё игровое имя, например, у Сергея оно было writer. При желании в мирах, если знать имя, можно связаться с любым игроком через Интернет. А если знать пароль мира, то можно странствовать по параллелям, не выходя из игры.

– Давайте играть! – сказал Новиковский.

Уже все пришли в себя. И тут же засобирались в новую игру.

– Играйте, – Сергей вышел из комнаты, он решил прогуляться.

А остальные решили зайти в тему «Мистер Майка». Хлое очень нравились сказки об Англии.

 

Мистер Майка

«Максим Новиковский иногда бывал хорошим мальчиком, а иногда плохим, и когда он бывал плохим, то уж из рук вон плохим. И тогда мама говорила ему:

– Ах, Максим, Максим, будь умницей. Не убегай с нашей улицы, не то тебя мистер Майка заберёт!

Но всё равно, когда Максим бывал плохим мальчиком, он обязательно убегал со своей улицы. И вот раз не успел он завернуть за угол, как мистер Майка схватил его, сунул вниз головой в мешок и понёс к себе.

Пришел мистер Майка домой, вытащил Максима из мешка, поставил на пол и ощупал ему руки и ноги.

– Да-а, жестковат, – покачал головой мистер Майка. – Ну да всё равно, на ужин у меня ничего больше нету, а если тебя отварить хорошенько, получится не так уж плохо. Ах, господи, про коренья-то я и забыл! А без них ты будешь совсем горький. Хлоя! Ты слышишь? Поди сюда, Хлоя! – позвал он миссис Майку.

Миссис Майка вышла из другой комнаты и спросила:

– Чего тебе, дорогой?

– Вот мальчишка – это нам на ужин, – сказал мистер Майка. – Только я забыл про коренья. Постереги-ка его, пока я за ними схожу.

– Не беспокойся, милый, – ответила миссис Майка, и мистер Майка ушёл.

Тут Максим Новиковский и спрашивает миссис Майку:

– А что, мистер Майка всегда кушает на ужин мальчиков?

– Частенько, миленький, – отвечает ему миссис Майка. – Конечно, если мальчики плохо себя ведут и попадаются ему под ноги.

– Скажите, а нет ли у вас чего-нибудь другого на ужин, кроме меня? Ну хоть пудинга? – спросил Максим.

– Ах, как я люблю пудинг! – вздохнула миссис Майка. – Только мне так редко приходится его кушать.

– А вы знаете, моя мама как раз сегодня готовит пудинг! – сказал Максим Новиковский. – И она вам, конечно, даст кусочек, если я её попрошу. Сбегать, принести вам?..»

New Game…

 

Сюжет: Антология альтернативно-исторической фантастики, посвященной событиям Отечественной войны 1812 года.

* * *

Очередной «иум» из серии «Антологии» издательства «Снежный Ком М» выполняет сразу две задачи. Первая лежит на поверхности, вторая очевидна лишь вдумчивому читателю, который знаком с основными тенденциями отечественной фантастики. С одной стороны, это «парадный» сборник, посвященный двухсотлетию Отечественной войны 1812 года, пропагандирующий патриотизм, честь, мужество и другие вечные ценности, – соцзаказ как он есть. С другой стороны, большинство рассказов сборника представляют собой деконструкцию «попаданческого» жанра. На небольшом пространстве «малой прозы» авторы высказываются о наболевшем: доколе уже наши современники-супергерои будут почём зря проваливаться в прошлое и перекраивать его по своему усмотрению?! Чай не костюм перешиваете! И есть все основания полагать, что менять реальную историю – занятие не такое простое, как может показаться поклонникам лихих альтернативно-исторических боевичков про бравых спецназовцев, башковитых сисадминов и стервозных домохозяек.

Тон «Гусариуму» задаёт открывающий его рассказ от составителя антологии Андрея Волкова. «Гусарская дорога» начинается как сотни других «попаданческих» произведений: юноша и девушка из нашего времени каким-то чудесным образом переносятся в 1812 год накануне вторжения Наполеона. Однако, вопреки штампам жанра, они вовсе не делают там сумасшедшую карьеру и не завоёвывают мир. Герою оказываются совершенно ни к чему его сисадминские навыки и обрывочные школьные знания: в России начала XIX века он недотёпа, способный лишь работать в лавке приказчиком. А героиня, хоть и осваивает мужские военные премудрости, всё же не становится кавалерист-девицей: личное счастье с влюблённым в неё бравым гусаром оказывается важнее.

В центре самых удачных рассказов сборника – люди и их отношения, а не хитросплетения исторических событий и не технологические подробности, которым некоторые отечественные авторы уделяют незаслуженно много внимания. Истории об авиации времён Отечественной войны («Махолётного полка поручик» Владислава Русанова и «Аэростат» Александра Владимирова) смотрятся занятно, но не боже того. Игры спецслужб, которые сражаются за изменение истории («Пораженец» Олега Быстрова, «Свой путь» Ольги Дорофеевой, «Бородино» Игоря Черных) вообще выглядят банально, особенно когда текст пересыпан выспренними патриотическими речами. Все подобные опусы – к счастью, таковых в сборнике немного – легко затыкает за пояс Далия Трускиновская с рассказом «Ничей отряд», который посвящен не столько путешествиям во времени (хотя их концепция в рассказе довольно занимательна), сколько взаимоотношениям цирковых акробатов, случайно попавших в прошлое. Об этом оказывается интереснее читать, чем о конструкции аэростатов или ходе Бородинского сражения.

Прекрасен и другой рассказ Трускиновской – «Гусарский штос». Он посвящен малоизвестным у нас событиям войны с Наполеоном, происходившим в Прибалтике, и использует популярный сказочный сюжет – о бравом солдате, которые играет в карты с нечистой силой. Написан рассказ от лица главного участника событий (гусара, а не чёрта), что придаёт тексту почти гоголевский колорит. Ещё одна «стильная штучка» сборника – «Череп Робеспьера» Дмитрия Богуцкого, в которой тема изменения истории плотно переплетена с мистическими мотивами, а автор демонстрирует редкое умение создавать ярких персонажей несколькими штрихами.

Ударным завершением сборника стал «соображённый на троих» рассказ-игрушка Александра Гриценко, Николая Калиниченко и Андрея Щербака-Жукова «Триумвират. Миссия: спасти Наполеона», где трое «литературных негров» Льва Толстого чуть было не превращают роман «Война и мир» в приключенческо-супергеройское чтиво – и ненароком влияют на реальность, да так неудачно, что им приходится исправлять ситуацию самолично, с оружием в руках. Объект высмеивания здесь – конечно, тот простой факт, что в образе своих героев-суперменов авторы «попаданческой» литературы всегда изображают себя. «Может, хватит уже сублимировать, братцы?» – как бы спрашивают нас авторы «Гусариума».

Итог: Самоирония – полезное качество, и большинство авторов «Гусариума» демонстрируют его сполна. Задорная и эффектно составленная антология, одна из удач издательства.

 

Триумвират. миссия: спасти Наполеона

Граф зевнул, глянул в открытое окно, обмакнул перо в чернила и взялся писать.

За работой Лев Николаевич всегда сосредотачивался сверх меры, шептал, щурил глаз, горбился и сжимался, что смотрелось нелепо при его дородной фигуре. Выглядело так, словно писатель хочет втиснуться в желтоватый квадрат листа, будто лист – заветное оконце в неведомый дивный мир. Толстой хорошо знал про свою особенность. Однако старая привычка, взятая ещё в нелюбимой казанской «бурсе», никак не исчезала.

Перво-наперво граф вывел большими буквами титул: «Целеполагание на день». Потом подумал немного и продолжал.

1. Обливаться ледяной водой.

2. Пить чай на веранде.

3. Велеть Димитрию починить тын вокруг выгона.

4. Пройти не менее версты до реки.

5. Купаться в реке.

6. Полить Деревце Сефирот.

7. На обед отказаться от мясного, но ежели куропатку подадут – сильно не упрямиться.

8. После обеда – сон, потом обливание.

9. Работать над В и М (!убить Наполеона!).

10. Обратить трёх мужиков к внутренней гармонии.

Тут Лев Николаевич нахмурился, выпростал из увесистого кулака палец и зачем-то погрозил своему отражению в блестящей поверхности большого самовара. Потом вымарал «трёх» и надписал сверху «не менее дюжины». И добавил: «Ежели не обратятся – пороть».

Он призадумался. План выходил хороший, но чересчур насыщенный. Тем боже что ввечеру должен подтянуться из Бирюковки Савва Тимофеевич и придется как пить дать метнуть с ним банчок. А это значило, что нужно давать распоряжения насчет вина и табаку и закуски и много чего ещё. Да и времени оставалось мало. Следовало от чего-то отказаться. На первый взгляд роман казался важнее, но тут встали пред графом как наяву негармоничные, угрюмые мужики и дело решилось. От пункта девять Толстой провёл жирную черту, увенчал ее стрелой и подписал «Триумвират». Потом встал и вышел вон. За графом поднялся и самовар, влекомый силами двух дюжих слуг.

Лев Николаевич шагнул во двор, освободился от халата, оставшись в чём мать родила, ухватил бадью с ключевой водой и с громким «х-ха!» опрокинул ее на себя. Затем обтерся насухо, облачился в простую рубаху, штаны из сукна и сапоги. Граф обогнул усадьбу посолонь, прошёл под старыми грушами и оказался в укромном дворе, где за столом ждали его члены триумвирата. На столе имелись варёные яйца, картофель, лук, квас и початая бутылка горькой, из чего молото было сделать вывод, что ждали уже некоторое время. При виде хозяина трое мужчин вскочили и разом пожелали Льву Николаевичу здравия, величая его «ваше высокопревосходительство!». Дело было в том, что последнее время в романе шла война, и Толстой требовал армейского антуража.

Граф оглядел свою тайную гвардию. Ближе всего стоял бывший гувернёр Сен-Том, тощий седой старик с длинным носом и упрямым подбородком. Гувернёру принадлежала большая часть французского текста в романе – граф неплохо изъяснялся и читал на языке Руссо, но писать категорически не любил. Рядом с французом расположился Тихон, бывший крепостной, а ныне учитель в крестьянской школе, человек хитрый и язвительный, мастер до всяческих интриг и неожиданных сюжетных меандров. В дальнем конце стола высился Степан Сагайдаш – знакомец графа по кавказским делам. Сагайдаш и в литературе оставался лихим казаком, любил описывать сражения и воинскую доблесть. Его усилиями литературный вариант сражения под Аустерлицем чуть не закончился безоговорочной победой союзников. Однако Лев Николаевич не дал таланту развернуться. Напомнил Степану про историческую достоверность и сцену переписал.

Эти трое помогали графу в том, что он именовал словечком «проект».

– Стало быть, государи мои, диспозиция у нас следующая, – Лев Николаевич взял большую картофелину и расположил ее посреди стола, – пришла пора баричу Пьеру покуситься на Бонапарта.

– Дело-то непростое. Момент больно важный, – Тихон огладил бороду, глянул на товарищей. Мужчины согласно закивали – не взяться бы лучше вам самому, батюшка Лев Николаевич.

– Неча, неча, – нахмурился писатель, – сами управляйтесь, дела у меня.

– Кому же выпадает честь плести сюжетный нить, maitre? – поинтересовался француз.

– Промеж себя разбирайтесь, – громыхнул герой Севастополя.

– А мабуть, этого Буонопартия – того, – заговорщицки подмигнул Сагайдаш, – убить… Пусть Петруша его – кинжалом. Аль из пистоли…

Граф задумался, воздел очи к потолку, затем поскрёб в основании бороды и только после того промолвил:

– А это, государи мои, как сюжет выведет. Опять же разбирайтесь промеж себя.

– Ну, это как-то… Супротив исторических фактов может выйти, – с тревогой глянул на Сагайдаша, а затем на графа опасливый Тихон.

– Правда искусства и правда жизни – вещи разные. А подчас даже – несовместные. И живут по различным законам… – Граф снова почесал заросшее горло, а потом заметил уже как бы сам себе, вполголоса: – Надо бы записать. Сейчас никто не поймёт, а лет через сто, может, кому и пригодится…

Не выходя из задумчивого состояния, граф развернулся и, не попрощавшись, вышел в сад.

* * *

По аккуратной дорожке граф вышел к любимому деревцу. Эту вишенку Лев Николаевич собственноручно посадил пару лет назад. Прошедшей весной деревце заметно прибавило в росте, пораскинуло упругие ветви вширь. А когда-то это был жалкий саженец с вялыми запылёнными листиками. Граф увидел его у забора одной из крестьянских изб. Юное и неказистое деревцо косо стояло в стороне от ворот, предназначенное то ли на продажу, то ли просто для выкидывания в компостную яму. Что-то необъяснимое зацепило сердце Льва Николаевича и заставило остановиться. Он кликнул хозяев. Вышла баба в неопрятной залатанной юбке, натянутой под самые подмышки.

– Что за деревцо?

– Вишня, – был ответ.

– Какой сорт? – спросил просвещённый граф.

– Укусная, – прошамкала баба.

– Я верю, что она вкусная, сорт-то какой? – не унимался Лев Николаевич.

– Так я же и говорю: сорт ея – вишня укусная! – чуть не по складам, словно малому дитю, пояснила баба.

Граф от души рассмеялся и забрал саженец. Лев Николаевич сам выбрал для деревца место в своем саду, собственноручно посадил его, регулярно поливал и называл почему-то Деревцем Сефирот. Как раз тогда граф начал брать у раввина Минора уроки иврита и основ каббалы – диковинные для русского языка слова потешали Льва Николаевича, и он, видимо для лучшего запоминания, старался приспосабливать их в повседневном быту. Так любимая вишня стала Деревцем Сефирот.

Лев Николаевич, чуть кряхтя, нагнулся и полил основание ствола водой из садовой лейки, затем коснулся упругих темно-зелёных, словно вода в заводи, листочков. Граф любовно, как будто непослушные вихры на голове ребёнка, потормошил листву вишни.

– Да-а-а… – удовлетворённо прошептал Лев Николаевич. – Деревцо Сефирот.

Завершив немногословное общение с любимым растением, граф развернулся и пошёл назад в усадьбу.

Поскольку времени писательской троице граф дал до утра, за работу решили садиться незамедлительно после его ухода. Француз принёс писчей бумаги, перьев и чернил.

– Значится так, милсдари, делать нечего. Надобно начинать. Пьер наш уже в Москве, на квартире, стало быть… Болконский ранен, Наташа не отходит от него, – привычный к работе Тихон постелил перед собой лист.

– Начинай, друг Тихон, – кивнул Сагайдаш и налил себе из бутыли в походную чарку. – Начинай с Андрея и Ростовых, а мы уж попозже подключимся…

– Я бы, с позволения вашего, взялся писать про императора. Вторая линия – дело обычное, n'est-ce pas? – Сен Том тоже расположил перед собой лист.

– Ну и бог вам в помощь, Петрушу тогда мне оставьте покамест, – казак опрокинул чарку и закусил луком. Вскоре он уже мирно спал, привольно устроившись на траве в тени старых груш.

Тихону храп Степана не мешал. Он отрешился от всего и мысленно перенесся в Москву, где пахло дымом и был сентябрь…

Добрый Тихон будил неясно. Да только Сагайдашу от этого легче не было.

– Батюшка, Степан Тимофеевич, – шептал мужичок, опасливо подёргивая казака за воротник, – ужо долгонько почиваете… пора бы и за дело взяться.

Словно две серебряные спицы пронзили мозг Степана от шеи к затылку. И всё его содержимое заполыхало далёким ещё предутренним огнём.

– Оу-у-у… – произнёс он и добавил что-то совсем неразборчивое, но слегка похожее на фразу «еноты-бегемоты».

Тихон, который был не силён в зоологии, пропустил бормотания Сагайдаша мимо ушей и не унимался.

– Вставайте, пора, пора…

– Оу-у-у… – повторил щирый казак. – Говорила моя бабушка: «Не спи на закате», – да я ее не слухал…

– И что же ваша бабушка говорить изволили? – с искренней заинтересованностью спросил Тихон.

– Голова болеть будет. Вот что.

– Голова у вас, батюшка, болит оттого, что вы горилки чрезмерно приняли.

– Не-е-е… – упорствовал Сагайдаш. – От горилки только польза бывает. А голова у меня болит оттого, что я спать улёгся на закате… и никто мне не помешал…

– Мы, милсдарь, – обиженно подобрав губы, процедил Тихон, – уже и про Андрея с Наташей всё написали, и про Пьера начерно… Вам, коллега, только расцветить деталями да подробностями остаётся.

– А от це – добре… – выдохнул Степан, окончательно приходя в себя. – Добре… Давайте листы, давайте. А сами идите спать. Я справлюсь. Не такие эскапады в боях совершали!

Добрый, но умный Тихон предпочёл молча ретироваться и оставить бойца наедине с исписанными листами.

…Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках её дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя, вследствие теперь установившегося сближения между раненым Андреем и Наташей, приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорили об этом: нерешённый, висящий вопрос жизни и смерти, не только над Болконским, но над всей Россией, заслонил все другие предположения…

– Добре, добре… – только и шептал Сагайдаш, перебирая листы, исписанные его коллегами. – Ай, молодцы, ай, постарались… Ни прибавить, ни убавить… В самую что ни на есть тютелечку…

…Пьер проснулся третьего сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего-то постыдного, совершенного накануне…

– Тю-ю! – только и смог произнести Сагайдаш и тут же поморщился.

Казак нервно огладил широкой ладонью больной затылок. Легче не стало. Не вполне осознанно он встряхнул подол своего костюма. Пыль поднялась, но чище платье, в котором он спал под деревом, не стало. О душе Сагайдаш в эту минуту предпочёл не вспоминать.

– Ну, нельзя же так, – произнёс казак себе под нос. – Ему Буонопартия убивать, а он… того… спит на закате… Негоже так. По-другому нужно…

И, с остервенением превозмогая головную боль, Сагайдаш принялся вымарывать строки своих коллег и писать поверх них новые…

…Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протёр глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.

Он бодро вскочил с кровати и тут же сделал десятка два, а то и три, приседаний. Взбодрившись после сна, он выстроил руки перед собой на высоте и ширине плеч и совершил несколько энергичных поворотов торсом. Рельефные мускулы холодно поблескивали в сером свете молодого дня, будто были отлиты из стали. Радостно улыбнувшись скрытому за облаками светилу, Пьер упал вперёд на руки, сорок раз отжался, подпрыгивая при каждом подъёме и хлопая перед собой в ладоши. Потом сделал несколько жимов на обеих руках.

Совершая ежеутренний физкультурный обряд, Пьер вспоминал месяцы, проведенные в подвалах корнуэльского замка Тинтагель. На вид заброшенная руина имела под собой сложную систему казематов, залов и коридоров, устроенных ещё иезуитами, и приспособленную Орденом Золотой Зари для своих нужд. Пьер прибыл туда, имея рыхлое, заплывшее жиром тело, близорукость, отдышку, потливость членов и постоянное желание прилечь. Единственное, что заставляло его тогда передвигаться и действовать, – это искреннее и страстное, идущее из самых глубоких закоулков сердца стремление уничтожить Наполеона Бонапарта.

Агент Ордена вышел на Безухова ещё в Париже. Карлик в атласном колпаке и расшитой басурманской безрукавке вдруг отделился от шумного маскарада, сотрясавшего влажный воздух Елисейских полей, и приблизился к одинокому русскому, в нерешительности застывшему под цветущими сливами. Наклонил и без того низко сидящую голову, заглянул в глаза.

– С вами желают говорить, мон ами, – схватил за руку и повлёк Пьера в самую гущу языческой пляски. Угольные и карминные, изумрудные и золотые взметнулись перед Безуховым праздничные покровы парижан. Петухи с острыми клювами, многоглазые восточные демоны и усатые рыбы вдруг расступились, открывая глаз бури – поляну спокойствия в буйстве красок. Там за изящным белым столиком на табурете неподвижно сидела Смерть. Одежды Таната были черны и, казалось, вырастали из жирной вспаханной червями земли. Хищно и не иллюзорно поблескивало лезвие косы. Рядом с мрачным ангелом был свободный стул, и Пьер, внутренне содрогаясь, примостился на нём. Карлик тут же поставил на стол кувшин с вином, разлил рубиновый сок по бокалам. Потом была беседа. Смерть говорила с Безуховым на русском языке. Звучный и сильный голос набатно вздымался в голове графа. Вскоре он стал отвечать и увлёкся беседою. Речь шла о роли человека в истории и о том, как годами выстраиваются цепи тончайших взаимосвязей, порождающих чудо прогресса и цивилизации. И теперь так долго выстраиваемое здание может рухнуть из-за одного недостойного.

– Корсиканец, – возвестила Смерть, – враг человечества. Он идёт, точно обезумевший слон в густом лесу. Без цели, без смысла, не разбирая дороги. Сокрушает устои, ниспровергает традиции. Его гвардейцы берут под конюшни древние святыни веры и омывают грязные лица свои в крестильных купелях. Новый Аттила, варвар без идеалов. Он должен быть ниспровергнут.

Может быть, так действовало вино, а может – сила, клокотавшая в голосе ряженого, но каждое слово, сказанное Жнецом, находило в душе русского барича благодатную почву. Личность Наполеона волновала его, и, как это часто бывает с предметом духовного внимания, интерес и благосклонная одержимость преобразовались в чернейшую ненависть. Распалённый словами незнакомца с косой, Пьер уже и сам уверовал в необходимость физической расправы над императором.

– Да! – страстно вскричал он наконец. – Варвар должен быть повержен!

– Верно, – Жнец поднялся и навис над Безуховым, угольный призрак на фоне абрикосовых небес. – Ты избран, чтобы сделать это!

– Я? – Очки Пьера от волнения запотели, и он снял их. Всё вокруг тотчас расплылось и перемешалось. – Но я не готов. Я… я даже стрелять не умею.

– Твоё нынешнее состояние не существенно. Разве может дерево или руда поразить закованного в доспех рыцаря? Но вот срезана ветвь и снята кора и смертоносная суть металла призвана из земли, отлита в форму и закалена. И перья хищной птицы собраны для дела. Так рождается стрела, до конца не зная, что она предназначена и готова пробить тяжелый панцирь и поразить тело.

Тогда Пьер вздохнул и отдался во власть незнакомца со всем пылом, какой дает человеку горячая юность.

Дальше были тайные встречи, каморы и подземелья, куда вели его с завязанными глазами. Свет контрабандистских фонарей в сердце дождливой ночи. Бешеная скачка по извилистой дороге. Пару раз Пьер видел памятного карлика, но больше ни разу не слыхал звучного голоса Таната. Только когда из утреннего тумана встали белые скалы Дувра, он понял, что его везут в Англию.

В Тинтагеле графа учили стрелять и разбираться в оружии, биться на мечах, саблях и кинжалах. А потом из темноты казематов явилась высокая и худая, как скелет, старая шотландка Фиона Макбрайд. Она стала учить Безухова Послушанию святого Тимофея. Это был набор ухваток, позволяющих побеждать противника без оружия. Надолго запомнил Пьер ее каркающий смех и длинную костяную трубку, при помощи которой старуха наставляла учеников.

Из Англии Пьер вернулся обладателем железных мускулов и несгибаемой воли, человеком, в совершенстве владеющим приемами тайного рукопашного боя, превосходным фехтовальщиком и стрелком. Даже зрение ему выправили – так что в очках больше не было нужды. Прежние знакомые не узнавали его на улице, да он и не стремился к общению. Все его действия после возвращения в Москву были подчинены одной цели – убить Наполеона.

Закончив физические упражнения бегом на месте, Пьер окатился холодной водой из кадки и насухо вытерся жёстким полотенцем. Затем он облачился в простую, мужицкую одежду. Поскольку она, в отличие от господского платья, во-первых, не сковывала движений, во-вторых – позволяла спрятать оружие. Надев просторные порты, Пьер медленно и без видимых усилий поднял правую ногу выше собственной головы и упёр её в верхнюю перекладину дверной притолоки. После этого коснулся лбом колена, проверяя растяжку. Тотчас открылась татуировка – красная саламандра, охватывающая лодыжку, знак высшего уровня Послушания. Граф улыбнулся и выдал короткую фразу на языке кланов – этим выражением Фиона выражала ученикам редкое, как оттепель в Сибири, удовлетворение.

Затем Пьер взял пистолет с вырезным ложем, что накануне приготовил для него Герасим, и спрятал его под рубахой. Не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал он сам с собой, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что тот хотел убить Наполеона кинжалом. Пистолет был вычищен и приведён в боевую готовность. Особая пуля, содержащая яд с сильным нейротоксином, имела на себе особую насечку – три буквы «LMN» – заглавие французской фразы, гласящей «Смерть Наполеону!». Уверенный в огнестрельном оружии Пьер всё же взял и кинжал – трёхгранный шип, кованный из тёмной стали, и спрятал его в потайной карман на рукаве.

Подпоясав кафтан незаметно утяжелённым на концах кушаком – любимым средством индийских тугов-душителей, и накинув шапку с небольшим кармашком для свинцовых дисков – тайного оружия испанских куэнхейра, Пьер бесшумно прошёл по коридору и выскользнул на задымлённую улицу. Смертоносная стрела начала свой полёт.

Снаружи царили разгром и небрежение. Дома стояли с выбитыми стёклами, вдоль фасадов и на мостовой возвышались горы мусора, на углу под стенами маленькой церкви лежала мёртвая лошадь. Мститель не прошёл ещё и квартала, как вдруг из тёмного зева арки появились и стали приближаться к графу три фигуры. По развязной манере ходьбы Пьер почти сразу признал в них заезжих кахетинцев, торговцев лепёшками и оранжадом. При ближайшем рассмотрении смуглые лица кавказцев выражали ту неприятную степень нервической отрешённости, какая делается у людей, замысливших зло. Самый могучий из горцев – он шёл посредине – медленно потянул из-за пояса небольшой кистень. Тот, что шёл справа, достал кинжал.

– Стой, человек, стой. Куда идёшь? Сейчас резать тебя будем! – пробасил главарь с характерным акцентом.

Пьер отвечать не стал, сделал два стремительных шага в направлении грабителя и выбросил вперед правую руку. Массивные перстни, один с Адамовой головой и другой – с печаткой, украшенной профилем Авиценны, соприкоснулись с переносицей нападавшего. Раздался характерный хруст, череп праотца и губы целителя окрасились кровью.

Дальше граф последовательно применил три основные позиции Послушания: Пророк Матфей укрощает львов, Моисей спускается с горы Синай и под конец, чтоб завершить дело, – Разъятие вод египетских. Потом секунду помедлил и решил оставить тела на мостовой, так сказать, в духе момента. Путь Пьера лежал…

* * *

Тут Сагайдаш почувствовал, что естество требует очищения, и, пошатываясь и задевая плечами тёмные стволы груш, устремился во мрак умирающего вечера.

Чуткий Тихон, который только притворялся спящим, стремительно вскочил и склонился над исписанными листами. Прочёл, покачал кудлатой головой, минуту подумал, огладил бороду, затем схватил перо и принялся выводить литеры, высунув от усердия кончик языка.

Была у Тихона сословная страстишка, глубокая и, в общем-то, ничем не обоснованная убеждённость в совершенной беспомощности аристократов и великом умении, а також смекалке, повсеместно проявляемой крестьянами. Поэтому образ вальяжного и беспомощного Безухова был для него особенно близок. Увидев, какого чёрта сделал из байбака-барича неистовый казак, учитель приуныл, но потом кстати вспомнился ему французский беллетрист Дюма с его мушкетёрами, и Тихон ободрился – включилось воображение.

Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого оккультный компас судил ему встречу с врагом. Нехитрое на вид устройство, сделанное из кости тюленя и власяного шпагатика, ещё ни разу не подвело Пьера, оказав неоценимую помощь, покуда он пробирался в Москву через истерзанную войной страну.

У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно-робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие не обращали на Пьера никакого внимания, из чего Безухов сделал вывод, что наука быть незаметным также приносит пользу. Он продвигался по улице, наблюдая многочисленные дымы пожаров, однако не уделяя огню особого внимания. И напрасно. Внезапно особняк, мимо которого проходил Безухов, явил в окнах багряные языки пламени, а через мгновение на улицу вырвался огненный демон. Яростные персты жара простёрлись над мостовой, жирный чёрный дым заволок всё кругом. Послышались стон и треск – это разрушалась крыша. Пыль взметнулась, мешаясь с клубящейся тьмой пожара. Во все стороны полетели пылающие головни. Люди кричали, потерявшись в дыму. На Безухова выскочил французский солдат с обожжённым лицом, попытался уцепиться за рукав. Безухов оттолкнул француза. Тот упал навзничь, да так и остался лежать, нелепо-опрятный в своем бело-синем мундире. Пьер почувствовал растерянность. Он был готов к встрече с человеком, но не со стихией. Куда бежать, где искать выход во внезапно нахлынувшей тьме – было решительно непонятно. Между тем едкий дым попал в лёгкие, и Пьер стал задыхаться. Где-то рядом тяжко падали куски стены погибающего особняка. Спасение явилось в виде мощной груди пегой лошади, запряжённой в небольшой возок. Над лошадиной головой виднелись широкие плечи и простое рябое лицо с рыжими усами.

– Садись, барин, прокачу! – с неожиданной лихостью гаркнул извозчик.

Пьер, недолго думая, прыгнул на сиденье. Едва успел он схватиться за поручень, как свистнул кнут, и лошадь рванулась вперёд, вынося повозку из дымного ада на свет и воздух.

– Бежишь, барин? – обернулся к Пьеру весёлый мужик.

– Нет, – коротко ответил граф, решив, что низко будет лгать своему спасителю. Он глянул на свою ладонь. Пальцы немного подрагивали. Граф только понял, что мог глупо погибнуть в дыму пожара и не выполнить своего предназначения.

– И я не бегу, – согласно кивнул извозчик. – Меня Прошкой звать.

– Меня – Петром. А с чего ты взял, что я барин?

– Да нешто тут ошибёсси? А лицо, а руки, а повадка? Я сызмальства на извозе. Мы сословия различать обучены. – Прошка оглянулся кругом и продолжал: – Я решил – не пойду из Москвы. Людей буду вывозить. С утра вожу. Почитай десятка три закоулками на окраину свёз. Кто по реке ушёл, кто огородами. Хранцуз-то здесь чужой, всех троп не знает. Вот сейчас тебя вывезу и опять в центр подамся. Может, кому еще пособлю.

«Лихой мужик, и пожара не боится. Может, открыться ему?» – подумал Пьер, испытующе глядя в безгрешную Прошкину спину.

– А меня, Проний, вывозить не надобно. Мне до Бонапарта нужно, к Николе Явленному. Послание у меня.

– О как! – изумился мужичок. – А дозволено ли будет спросить, что за послание? Небось секретное?

– Не секретное, – усмехнулся Пьер и показал извозчику пистоль.

– Вон оно как… – нахмурился Прошка, но почти сразу просветлел челом. – Дело великое и опасное ты задумал, барин. Пожалуй, подмогну я тебе. Вдвоём да с возком сподручнее будет. Только обещай, ежели убьют меня, сообщить родным в деревню Лесново, что на реке Калинке близ Семёновского скита. Найдёшь?

– Найду, – кивнул Пьер.

– Ай, выручайте, святые угодники! Но, пошла, мёртвая! – взревел Прошка и пронял кобылу кнутом так, что та рванулась вперёд с небывалой силой. – Поедем, Насть ка, Бонапарта решать!

Тихон озабоченно глянул на свечу. Почти догорела. Встал и пошёл к флигелям брать запас. По дороге решил конфисковать ещё котелок щей с кухни, встретил любезную сердцу повариху Авдотью Ниловну и совсем запропал. Вскоре из тьмы явился худой и бледный призрачный Сен-Том. Он дремал рядом на лавке. Подёргав себя за кончик носа, перечёл написанное при свете догорающей свечи. Нацепил смешные круглые очочки толстого стекла и взялся за перо.

Сен-Том как истинный француз и патриот таил в глубине сердца приязнь к деяниям императора. И считал, что даже при всех его ошибках был то человек великий и достойный. Он горько переживал, что Франция не заключила союза с Россией, а вместо этого взялась в одиночку покорять мир и надорвалась, как другие до неё. За долгие годы работы с русскими Сен-Том начал испытывать снисхождение к северным варварам и уважение к их глубокой и мощной натуре. Он также осознал здесь в полной мере, что именно русское оружие долгое время обороняло Европу от нашествия азиатских орд. Тем не менее, понимая, к чему ведут его коллеги по триумвирату, француз не мог не попытаться спасти Наполеона.

– Что там, маршал? Что за дымы? – Орлиный профиль императора бестрепетно встречал отблески московских пожаров. Лицо было спокойно и торжественно. Он снял шляпу и стоял, подняв воротник плаща. Ледяное дыхание севера ещё не овладело землей, но уж небеса наливались опасной серостью, предвещая осеннюю непогоду.

– Азиаты поджигают город. Мы направили людей перехватить злоумышленников, – породистое лицо короля Неаполя было спокойно, и только глубокие чёрные глаза загадочно сияли из-под густых ресниц.

Мимо с песней проносились гусары. Могучие усачи-кирасиры, напротив, смиряли ход своих огромных скакунов, держали строй. Всё как будто было нормально, и всё же…

– Что-то тревожит моего императора? – Жан Корвизар, дородный мужчина с широким полнокровным лицом, окаймлённым серебристыми бакенбардами, бесшумно возник за плечом императора.

– А-а, доктор, вы чувствуете сегодня напряжение в тонких сферах? Мне кажется, сюда идет Messager de la mort.

– Вам пошли на пользу наши уроки, – улыбнулся Корвизар, – после Египта астральное око моего императора прозревает дальше и лучше прежнего.

– Значит, убийца?

– Не просто убийца. Посланец Золотой Зари.

– Вот как? Чем же я насолил вашим друзьям? – Наполеон повернулся к медику.

– Друзья? Громко сказано, – загрустил Корвизар.

– Ладно, ладно, – усмехнулся император. – Я в вас не сомневаюсь, Жан. Вы мне брат такой же, как наш доблестный Жоашен.

Мюрат поморщился от такого сравнения. Он не любил колдунов.

– Так кто же он? Или их несколько? – Император с интересом глянул на Корвизара.

– Один. Но стоит сотни. Это плод забытого витального эксперимента наших северных коллег. Отрок, рождённый от магистра ложи Петербурга и Девы Обряда, наследницы многих поколений варяжских воинов. Я чувствую, как сияет в жилах его волшебная кровь. – Доктор причмокнул губами, словно дегустировал сладчайший деликатес.

– Я велю послать солдат, – вскинулся Мюрат.

– Нет необходимости, – эскулап одарил маршала благосклонным взглядом, – я направлю за ним своих слуг. Чёрная дюжина справится с посланцем Альбиона!

Мюрату стало не по себе. Он любил императора и знал, какой это достойный и сильный человек. Но этот жизнерадостный нетопырь, этот кровопийца Корвизар!.. Словно язва на сверкающем теле Бонапарта. Его помощь никогда не давала чистых результатов.

Тут Сен-Том решил, что сделал всё возможное, чтобы обелить и, быть может, – о, Святая Дева! – спасти Наполеона от своих коллег. Однако это полдела. Что ещё ска лсет граф Толстой? Француз поднялся в волнении, но уйти не успел. Вечерняя мгла пахнула сивухой и породила неожиданно бодрого Степана Сагайдаша.

– Ага! Пишешь? Дай-ка подивиться, – казак подобрал отложенный французом лист. – Текс, текс. Мужике извозчик, штафирка. Это, стало быть, друг Тихон напростал. А вот Наполеон… текс… ну, это понятно. О! Чёрная дюжина! Это что?

– Это есть легенда. Двенадцать чёрных гусар. Особо обученные головорезы. Непревзойдённые мастера, – тихо сказал Сен-Том.

– От это добре! От удружил! – восхитился казак. – Я думал, будет скука, а здесь – красота! Баталия! Сейчас мы енту дюжину геть! Разделаем под орех! – Сагайдаш от души хлопнул старика по плечу. И расстроенный Сен Том скрылся в саду, незаметно умыкнув со стола кувшин с крепким.

* * *

Первой неладное почувствовала лошадь. Запрядала ушами, заржала.

– Чегой-то неладно, – пробасил Прошка, озираясь по сторонам.

Пьер сконцентрировался, в краткой медитации прозревая астрал. В тонком мире на них надвигалась чёрная туча, набухающая недобрыми рылами и клювами. Тут же пахнуло могильным хладом. А через мгновение из-за поворота выметнулись двенадцать чёрных всадников. Одежды и кони цвета ноябрьской ночи, лица закрыты шарфами. Точно двенадцать нетопырей устремились на повозку. Они неслись безмолвно и неумолимо. Мертвенно сверкнули сабли. Пьер успел заметить, что в стеклах домов и лужах на мостовой всадники не отражаются.

– Гони! – рявкнул он оторопевшему мужику. – Гони на них, дурень!

Суеверный Прошка не слышал. Крестился. Выручила умная Настька. Рванула вперёд. Разбила грудью атаку чёрных гусар. Пьер не терял времени. Выхватил кинжал, сорвал с пояса кушак-румаль. Движения конников были нечеловечески быстры, но посланник масонов был быстрее. Одним ударом он распорол шею чёрному коню и рассёк ногу всаднику. Уклонился от сверкнувшей сабли и захлестнул румалем шею второго всадника, дёрнул так, что враг вылетел из седла. Другие гусары не смогли дотянуться до повозки. Опомнившийся Прошка заработал волоками, и беглецы вырвались на Арбат.

Гусары неслись за ними по пятам. От дикой этой скачки их шарфы размотались, и потусторонняя сущность преследователей стала очевидной. Бледные неподвижные лица, ввалившиеся щеки, зашитые рты и глаза, тлеющие как болотные огни. За Пьером по пятам шли покойники. Иной человек испугался бы, но граф обрадовался. От мертвецов у него было средство. В ладанке на груди он носил зуб святого Георгия, зачарованный на борьбу с потусторонним воздействием лучшими теургами Ордена. Нужно было только выждать подходящий момент. И вот, словно ощутив противную жизни сущность, бытие дрогнуло и явило чудо. Осенние тучи разъялись, и водопад солнечных лучей ринулся к земле, отразился от золочёного шелома Николы Явленного и ударил в мертвецов чудесными копьями небесного воинства. Чёрные гусары издали глухие стоны – зашитые рты не позволяли им кричать. Тогда Пьер сорвал ладанку с шеи и, сопроводив снаряд несколькими словами на арамейском, метнул оружие во врага. Эффект не заставил себя ждать. Всадники точно попали под пушечный удар с редута. Их враз посекло и покромсало в клочья. Грудами чёрной сажи осели посланцы французского доктора на московские камни. В тот же миг магистр тайных наук, медик и колдун Жан Корвизар рухнул замертво. Наполеон, лишившийся оккультной поддержки, поднял голову к небу и увидал сложившийся в кутерьме туч недобрый знак – безмятежный и древний лик Египетского Сфинкса.

– Merde! Надо было разобрать эти чёртовы пирамиды! – прохрипел Бонапарт, сжимая в кармане плаща медальон с портретом мадам Богарне, которую не мог забыть и теперь.

Между тем повозка Прошки на большой скорости миновала церковь, и Пьер увидел императора…

* * *

Прочитав творение подопечного ему писательского триумвирата, Лев Николаевич впал в задумчивость. С одной стороны, его порадовала живость повествования, энергичность языка и смелые сюжетные повороты, с другой – граф не мог так сразу принять столь вольную трактовку общеизвестных исторических фактов. Да что там говорить – не трактовку даже, а безжалостное их искажение.

А тем временем за окнами усадьбы уже совсем стемнело. Ночь словно единым взмахом накрыла веранду и сад. И над всем этим хозяйством воцарилась полная луна.

Граф легко различал садовую тропинку, обильно посеребренную лунным светом. Лев Николаевич быстро вышел к любимому деревцу и, встав рядом, залюбовался тому, как холодным матовым блеском переливаются его листочки, днём кажущиеся липкими. Сейчас вишенка ему особенно показалась похожей на сакральное каббалистическое Древо Сефирот. Вот вверх вырвалась ветка, вот две в стороны, под ними – снова две…

Вдруг деревце слегка заколыхалось – словно ветерок пробежал по его ветвям и листьям. Однако в саду царила полная тишь. Нигде боже воздух не колыхался. Лев Николаевич от неожиданности отпрянул. Он совсем уже был ошарашен, когда увидел своего учителя иврита раввина Минора выходящим из-за вишенки.

– Шалом, – мягко произнес раввин.

– С добрым вечером, – нерешительно ответил Лев Николаевич. Потом, осмелев, добавил: – Но позвольте, рабби, что вы делаете у меня в саду, за моим деревом?.. Я, конечно, не против – делайте там что хотите… Но я не знаю, вполне ли это соответствует вашему чину и статусу… Всё же раввин Минор…

– Вы не вполне правы, Лев Николаевич: во-первых, я не тот раввин Минор, которого вы знали, а во-вторых, я появился не из-за дерева, а из… как бы это сказать… другого мира, идущего с вашим миром, словно два солдата в ногу, но никогда не сталкивающегося с ним… Это мир, которым мог бы стать ваш мир, при некоторых обстоятельствах…

– Какие же обстоятельства меняют миры?

– Разные… В данном случае это было убийство Петром Безбородко Наполеона Бонапарта в сентябре 1812 года…

– Тьфу ты… – в сердцах крякнул граф. – Да это же мои писаки придумали! Этого же не было…

– Ваши уважаемые литературные помощники не придумали этот не имевший места в вашей истории факт, а магически прозрели одну из вероятностных линий, могущих изменить мир. Смотрите, Лев Николаевич…

И раввин показал графу на вишенку, которая теперь совсем приняла очертания сакрального Древа Сефирот.

– Смотрите: вот аккуратист Тихон…

И один из кругов засветился лазоревым светом.

– Вот эстет Сен-Том…

И второй круг на дереве засветился тоже, но синевато-фиолетовым.

– А вот и бузотёр Сагайдаш.

И третий круг вспыхнул розовато-алым.

– А вот здесь их ментальные энергии сходятся, и возникает мистический триумвират, который и оказался способным изменить ход истории. Точнее, нащупать в нём слабое место. И теперь, если его не устранить, будет плохо…

– Что же будет?

– Не просто будет. Это уже есть. Но в нашей, вероятностной реальности. В нашем мире. В этой реальности Пётр Безбородко, тот, с кого ты писал своего Пьера Безухова, убил Наполеона в сентябре двенадцатого года. Русские войска не пошли в Европу, царю Александру попросту показалось, что не до того – все силы были брошены на восстановление сгоревшей Москвы. Париж взяли англичане. Декабрьского восстания не было, по сути, не было никаких декабристов – и Северное, и Южное общества не пошли дальше пустопорожних разговоров о том, как бы им упромыслить общество полного благоденствия. Рыжев тихо спился, Пушкин не написал своих лучших стихов…

Да, вот ещё: маленькие кафе теперь во всем мире называют не «бистро», а как-то заковыристо – в честь одного британского офицера, который в вашей реальности никоим образом не отметился в истории, а в нашей – проявил огромное мужество во время взятия Парижа.

И тут Лев Толстой понял, что нужно действовать…

* * *

Граф Пётр Безбородко шёл осторожно. Он понимал – его благородное лицо и простой костюм могут вызвать подозрения. Если французскому патрулю станет непонятно, к какому сословию он принадлежит, то его непременно остановят, обнаружат оружие и задержат. Приходилось прятать лицо, идти кургузой нелепой походкой.

Хотя… Даже если…

Пётр твёрдо решил не сдаваться живым и в случае угрозы сопротивляться до последнего.

Пробираясь переулками до Поварской улицы, он думал о своей миссии. Он понимал – подойти близко к императору не удастся. Но Пётр также знал, что его умения хватит, и он издали прострелит голову тирана. Один выстрел – один тиран. Всё чинно и ладно.

Граф Пётр Безбородко понимал: его наверняка убьют, но цель оправдывала средства. Кроме того, его портрет повесят в скрытой комнате учебных заведений всего мира. В этих комнатах, втайне от других детей, учатся молодые англомасоны. Их отыскивают по талантам в детстве, а потом учат особенным наукам.

Это стало возможно лишь недавно, после того, как многие педагоги различных учебных заведений были посвящены. Они имели небольшой градус посвящения, но, чтобы выделить таланты, запугать неокрепшие детские души и подчинить Великой Идее, больше и не нужно. Отъём у родителей их чад совершали тайные службы стран, в которых работали англомасоны. Они уверяли, что дети нужны великому служению, их талант необходим Отечеству. Несговорчивых родителей попросту убивали.

– Бух! – раздался выстрел, и отлетевший от стены камешек больно ранил Петра в висок.

– Damn! Bloody Whoreson! – взревел граф Безбородко. Он пристрастился к аглицким ругательствам в замке масонов, где инструкторы не только совершенствовали его тело, но и дух, прививая культуру Великой Британской Империи.

Безбородко упал вперёд, приземлился на руки, осмотрелся. Он был готов к рывку, и это спасло его. Вторая пуля ударила ровно там, откуда он успел перекатиться. Петр метнул зазубренный кинжал.

Клинок вошел французскому гвардейцу точно в горло. Но был и второй выстрел, значит, кто-то ещё сидит в засаде.

Графа спасла пылкость француза. Тот с криком: «Meurs un autre jour!» бросился на Петра с тесаком.

Выстрел в живот остановил дьяволопоклонника. В британском замке говорили, что все французы и немцы поклоняются Зверю и числу 666, поэтому нужно проверить – убил ли ты, даже если уверен, что убил. Дьявол всегда может воскресить своего последователя.

Петр попинал носком сапога тела мертвецов. Они не воскресали. У гвардейца была перерезана ярёмная вена. Пехотинец тоже скончался, его стеклянные глаза глядели в небеса.

Граф посмотрел на разряженный пистолет, теперь он бесполезен. А у французов были только винтовки, их под кафтаном не спрячешь.

Это осложняло задачу, но не делало её невыполнимой. Форма крепкого гвардейца пришлась впору.

Через некоторое время Пётр пробирался к Арбату и снова думал о миссии.

* * *

Граф Лев Толстой очень любил стрелять, а ещё он хорошо владел саблей, и делал это одинаково отлично как правой, так и левой рукой. Во время своей службы в армии граф лихачил и мог на скаку разрубить учебный манекен.

Кроме того, его учитель раввин Минор открыл Толстому несколько особых витальных практик, которые практиковали посвященные братья на материке.

Например, граф мог, подышав особым способом, восстановить силы в бою. Он знал массу тайных ударов, которые убивали противника наповал или делали беспомощным. Лев Толстой понимал, что хочет от него раввин Минор.

– Неча им, неча. Сами понатворяли, сами пусть и мир наш выручают.

Через несколько минут все трое провинившихся стояли перед очами графа и раввина.

– Я вас что просил? Сочинение дописать, ключевую часть его. А вы что понатворяли? Что? Я вас спрашиваю!

– Мы плохо написали, maitre? – спросил француз Сен Том. – Но разве мы можем сравниться с вами по способностям…

– Вы не просто написали плохо, а жизнь переменили, будущее наше. Кто вас просил Бонапарта убивать?! – и, чуть сбавив тон, граф Лев Толстой пояснил: – Он, конечно, не святой. И того… Народу тьму погубил. Но и вы не лучше.

После этого раввин Минор степенно тихим голосом объяснил триумвирату, чем недоволен их благодетель граф Лев Николаевич Толстой, и почему им нужно тут же собираться в дорогу. Единственный выход – это реальным действием поменять то, что они понапридумывали.

– От же ж курва! Трошки набрехали, и ужо мир не такой стал. Еноты-бегемоты! – удивился казак Степан. Он ударил себя в грудь и заверил графа, что сделает всё, что от него требуется.

– Оружие надобно против Пьера, чтоб с ног валило, – негромко сказал Тихон. – Больно мы его крепким придумали. Забьёт ведь.

– Collegue, – сказал француз Тихону, – я иметь кое-что для нас. Мой дед был сыном кузнеца, но его насильно забрали в армию. Отец любил его, а как любила его мама…

Француз закатил глаза к небу, и хотя это была не его мама, а прабабушка, он сказал сакраментальную для всех французов фразу: «Ma mere mignonne-mignonne!»

Сен-Том продолжил:

– Отец сделал для сына-солдата хитрый кинжал. В ручке есть замаскированный пистолет. И пуля такая, что свалит Пьера с ног. Но нужно подобраться к нему. Всего одна пуля, всего один Пьер.

Тихон присвистнул:

– От Пьера и мокрого места не останется… Это я могу.

– Сговорились уже, – сказал Степан, – жаль его, добрый хлопец. Настоящий казак. Как он его, Буонопартия этого… Кручина сердце мое берёт… Кручина.

– La guerre est la guerre, – поставил точку Сен-Том.

– Понапридумывали, писаки, – Лев Николаевич погрозил пальцем, – понапридумывали! Что скажете, рабби? Справятся они?

– Не всё так просто, дорогой граф. У меня таки есть для вас один гешефт. Дело в том, что временная линия исказилась, и в нашем недалёком будущем один русский эмигрант по фамилии Калашников изобрёл скорострельный пистолет.

Рабби достал что-то.

– Очень дорого, поэтому – один. Я скажу вам одну вещь. Цены на рынке из-за вашего Петра взлетели. Англичане, только они, продают свои марки и модели. Это же с ума сойти! Нет никакой конкуренции. И как заработать бедному еврею?.. Берите, берите этот один пистолет и решите уже вопрос. Если бы только это. Везде англичане. И даже в России, по-видимому, будет править кто-то из них. Ведь наш дорогой наследник Константин Павлович ясенился на английской принцессе! И она таки его взяла в оборот. Он сказал ей, что после смерти Александра, если такое будет, естественно, он отречётся от короны в пользу брата Николая, так она ему жизни не дала. И теперь он, конечно, не отречётся, но править всем будет она. Как вам это нравится? А потом мы всё ещё помним нашу глубокоуважаемую императрицу Екатерину. Что она сделала с бедным мужем? Вы такого же хотите? Нет, я, конечно, ничего не имею против императрицы, золотой век, я помню. Но это уже совсем не годится… Ни в какие ворота. Вы меня понимаете?

После своего неспешного монолога раввин Минор протянул пистолет.

– Готовьтесь скорее. Сейчас я прочту несколько тайных заклинаний, и вы переместитесь в другой мир. Вы всё увидите сами.

Оружие распределили так. Кинжал отдали Тихону, он был самый необученный военному делу, зато очень хорошо бился на кулаках. Кроме того, он сказал, что дома лежит у него кистень и нужно послать кого-то за этим оружием. Французу достался чудесный скорострельный пистоль. Раввин нехотя потратил несколько патронов, чтобы Сен-Том приучился стрелять по-новому. Гувернёр мог попасть с десяти шагов в копейку, как и любой француз, в молодости он был немного бретёр. А теперь ему нужно было только приучиться к новому оружию. Степан же пошёл с простой казацкой шашкой и двумя обычными пистолями, которые он заткнул лихо за кушак.

* * *

Наполеон пребывал в расстроенных чувствах, он не ожидал, что москвичи и Александр, которого он одновременно ненавидел и любил, откажутся проявить учтивость. О, неблагодарные русские! Он всего-то и хотел занять Москву, эту древнюю азиатскую столицу. И дать им свободу! Он просто заключил бы мир на лучших условиях, чем это было. А потом он бы ушёл. Как они этого не поняли!

Они должны были прислать делегацию и вручить ему ключи от городских ворот. Такие правила!

– О фортуна, ты переменчива! – молвил император.

Ещё несколько дней назад он мечтал, что возьмёт и эту столицу. Так же, как Вену и Каир.

О, какое это чувство! Стоять на холме и смотреть на город, который в скором времени будет взят. Это сравнимо только с тем, когда ты смотришь на еще нетронутую девушку и понимаешь, что ночью она будет твоей. О, предвкушение! Великое слово! Вкус сладости на губах…

Император давно заметил, что город до взятия и после имеет ту же сущность, как женщина до и после обладания ею: все преграды разрушены, и она подчинена мужской силе, покорена!

И тут самцом, несущим свою суть, должен был стать он. Но всё пошло не так, как он предполагал…

Мюрат, его верный маршал и друг, доложил ему, что Москва пуста. Он был деликатен, он говорил лишь о победе, о том, что Москва принадлежит победоносной армии великого императора. Но Наполеон знал – эта победа сомнительная. Если не было делегации, а жители просто сбежали от него. От него, от Наполеона-Освободителя! Если всё так, то война не выиграна и не проиграна. Александр поставил его в неудобное положение. Однако в город въезжать нужно, таковы правила. Он жестом приказал пажу, чтобы подавал парадную одежду. Как-никак, а он всё равно в этот город войдёт во всей своей императорской красе.

* * *

Около садов грузинского князя Пётр почувствовал дым. На лужайке у вишнёвого дерева в чёрном капоте сидела женщина, она плакала. Рядом переминался с ноги на ногу невзрачный человек.

Он виновато говорил:

– Ну что ты, ну успокойся, Тамара…

Пётр знал, пока в этом городе хозяйничают французы, его помощь нужна каждому обиженному человеку. Он, граф Пётр Безбородко, будет защищать москвичей, потому что у него есть большая сила, и грех перед Богом её не использовать в благом деле. Он повернул к плачущей женщине и тут же наткнулся на белокурую девку, которая сидела на земле и тупо нюхала свою обгоревшую русую косу.

– Ой! – сказала она.

– Твоя барыня плачет? – спросил граф.

– Ой, да. Дочь её тама осталась.

– Где тама?

– А вы что, барин, русский? В доме она горит.

Между тем барыня, увидев Петра, запричитала.

– Родимый, помоги! Не оставь нас!

– Да, хватит тебе, Тамара… – сказал белобрысый человек. – Что ты француза просишь? Унесли девочку люди добрые, что ты.

– И-и-иро-од! – прокричала барыня, обнажив длинные зубы. – Чадо своё не жалко! Стоишь, как истукан! – и тут же обратилась к Петру: – Родимый, помоги! Дочь наша там горит!

– Дом-то где? – спросил граф.

Барыня поняла, что незнакомец может помочь. И тут же упала ему в ноги.

– Спа-а-а-а-аси-итель! Быстро, Дуняша, отведи его к дому!

Девка, которая нюхала волосы, вскочила на ноги, выказывая полную щенячью готовность вести графа до места.

На их пути встал часовой, всем видом он показывал, что дальше идти нельзя, спросил, из какого полка.

Петр попросту сломал ему шею. Девка снова ойкнула, но граф сжал её ладонь, и она своим чутким крестьянским соображением уразумела, что лучше ему подчиниться.

– Вот оно.

Безбородко увидел два флигеля – один почти сгоревший и частично обвалившийся, другой горящий изнутри, но сверху целый.

– Где именно?

– Тот, что сгорел, сестры ихней. От него и перекинулось.

Без лишних слов граф бросился спасать ребёнка. Его обдало сильным жаром. Огонь занимал весь дом. Он знал редкое заклинание масонов, которое лишало его магических сил на полчаса, но спасало от огня. Граф применил его.

Чтобы найти девочку, понадобилось обойти весь дом, она залезла на самый верх. Чумазый и сопливый ребёнок громко орал. Пётр взял её на руки, она поняла, что этот человек спаситель, и затихла.

В три прыжка он спустился и вручил дочь хозяйке.

– О, боже! Может, и хорошо, что французские военные пришли сюда! Русские на такое не способны, – мать неясно гладила дочь по волосам.

– Я русский, мадам, – ответил граф, чем поразил женщину.

Она хотела ещё что-то спросить, но он пошёл дальше, ведь его цель – убить Наполеона.

Но дойти до конечного пункта было не так просто. Он сделал всего пару шагов, как увидел красивую армянку и деда, возможно, её отца, они сидели на траве. Около них стояли два француза. Один без сапог – явный наглец. Второй с подвязанной челюстью – круглый дурак. Всё это читалось по выражению лиц солдат. Кроме того, оба они казались озлобленными.

Первый ударил деда, приговаривая по-французски:

– Redonner les bottes!

Второй француз потянулся к шее армянской красавицы, сорвал ожерелье, положил его в карман, а потом, ухмыляясь, потянулся целовать девушку.

Петр метнул кинжал, который он вытащил из горла прошлой жертвы. Тот же бросок – и цель достигнута. Граф не любил делать что-то новое без необходимости.

Мародёр, который бил старика, упал с разорванным горлом. Второй француз потянулся к пистолету, но получил прикладом винтовки по лицу. В удар Пётр вложил всю злость и ненависть к слугам Зверя. Грешник умер в ту же секунду.

– Не нужно благодарить. Помолитесь просто за русского графа Петра Безбородко, – сказал он деду и армянке.

Теперь он понимал, что времени осталось мало, поэтому к Арбату двинулся рысью. И вот уже впереди Серебряный переулок, показались белые стены древнего храма Николая Чудотворца и кавалькада всадников, а даже поезд императора Франции – Наполеона.

Нужно остановиться… Нет, наоборот – бежать. Необходимо сделать вид, будто он хочет предупредить императора об опасности, о готовящемся покушении. На нём форма гвардии. Это старые вояки, которые прошли с Бонапартом от Египта. Его пропустят. Потом он выстрелит в упор. И попытается скрыться.

* * *

Пётр почувствовал неладное. Так уже было однажды. Ещё учеником-масоном его посвятили в великую тайну… С помощью магических пассов учитель сотворил колдовство, и тело Петра засветилось, он почувствовал, будто перегородка, отделяющая сущее и тонкое бытие, стала невещественной, прозрачной, он увидел что-то. Что-то неясное. Учитель сказал – это параллельные миры.

По ощущению сейчас произошло что-то подобное.

И тут же просвистела сталь. Петр чуть было не остался без головы. Какой-то человек по виду малоросс, промахнувшись саблей, ударил графа кулаком в лицо. Белый свет стал чёрным.

Раввин Минор бормотал что-то непонятное. Потом обратился к триумвирату:

– Готовьтесь. Сейчас всё будет.

– Отче наш… – начал молиться Степан.

Троица очутилась на улицах разорённой Москвы. А чуть впереди их шёл тот, кого они должны были убить – Пётр Безбородко. Не хотел этого Сагайдаш, но ничего не поделаешь, он взмахнул саблей, но граф увернулся. Казак добавил кулаком и достал пистолеты.

К троице побежали от поезда Наполеона.

– Peuplement! – Солдаты заметили, что трое неизвестных хотят убить гвардейца, и решили помочь соотечественнику.

Сам император привстал в экипаже, чтобы рассмотреть, чем кончится дело. Длинноволосый Мюрат сидел рядом и с опаской озирался.

Петру нужно продержаться ровно три минуты, а потом вернутся его сверхспособности. Спасая девочку из пожара, он потратил слишком много сил. Казак переключился на французов, он разрядил в солдат оба пистолета.

А Тихон крался к Петру. Граф не понимал, что хочет от него этот человек, когда тот выхватил кинжал.

Граф улыбнулся. Ну, против такого среднего человека с коротким кинжалом он справится и без суперсилы. Тихон был совсем близко, Петр спокойно ждал его. И вдруг мужик развернул оружие рукояткой. Раздался выстрел.

Повинуясь интуиции, Петр отшатнулся раньше выстрела, и поэтому Тихон попал ему не в голову, а в плечо. Графа отбросило на землю. Ключица была разбита, левая рука висела как плеть.

Французские солдаты напали на троицу. Тихон вытащил из-под рубахи кистень. Лёжа на земле, раненый Пётр понял, что недооценил ловкость и силу мужика, тот косил солдат одного за другим.

Так же безотказно, как немецкий механизм, работал своей саблей Степан. Вскоре французы отшатнулись. Улица была завалена трупами. Солдаты окружили троицу и взяли на прицел.

Весело заухал скорострельный «Калашников» в руке Сен-Тома.

Семь раз. И каждый раз падал кто-то из солдат. Французы поняли, что это волшебство, и дрогнули. Да, они отвалены до безрассудства, но сопротивляться волшебству не могли. Они попытались развернуть повозку с Наполеоном, но он не видел происходящего.

И крикнул:

– Куда вы, трусы?

Император спрыгнул на землю, а с ним его друг Мюрат.

Солдат охватила паника, они бежали в сторону Тверской заставы.

* * *

Петр почувствовал, что сила к нему вернулась. Над ним стоял казак.

– Ну що, хлопец? Буонопартия больше не будешь убивать? Оно, конечно, дело знамо хорошее. Да выйдет из него худое.

Граф сосредоточился на раненой руке. Ему нужно восстановиться.

– Патроны кончились. Раввин Минор такой бережливый. Он дал ровно семь зарядов, – сообщил Сен-Том.

Император считал делом чести отбить своего гвардейца.

– Ваше величество! – закричал ему Тихон. – Уходите! Вас могут убить!

Наполеон не понимал по-русски, но он решил, что мужик не хочет драться, поэтому он просто ударил его эфесом по голове. Тихон упал, изо лба текла кровь.

– Ах ты, вражина! – закричал казак.

– Мои ami. Tellement nelzc. Это же император! – Сен Том осуждающе покачал головой.

– Да по мне хоть Папа Римский!

Петр почувствовал силу. Перво-наперво он поймал маршала Мюрата за длинные волосы, а другой рукой ухватил императора.

Оба француза не могли понять, в чём дело. Граф Пётр Безбородко поднял их над землёй, ещё секунда – и он громыхнёт их друг об друга и поминай как звали. Он чувствовал в себе такую силу. Он знал, что может это сделать.

– Ну ты это… Поставь! – сказал казак Степан. – А то я тебя породил, я тебя и убью.

Члены триумвирата бросились на выручку к Наполеону.

– Я вам!.. – как-то издали, будто сквозь подушку, раздался голос Льва Толстого. – Хулиганить вздумали.

Когда раввин Минор отправил Степана, Сен-Тома и Тихона в прошлое, граф Лев Толстой со свойственным ему любопытством спросил:

– А что случилось с Петром-то? Погиб или удалось скрыться?

– Он таки был очень сильным и очень ловким, но ему не удалось уйти. Гвардейцы были из франкомасонов, некоторых из них обучал именно я. Они его догнали и убили.

– А спасти мальчика как-то можно? Жалко ведь.

– Я думаю, что наша троица убьёт его или погибнет. Уж слишком они серьёзно настроены.

Лев Толстой очень любил людей. В особенности он любил тех, к созданию которых был причастен. Поэтому он решил отправиться в прошлое и спасти Петра.

* * *

Пётр почувствовал непреодолимую усталость, а также неясность по отношению к человеку, которого он видел. Будто бы его покойный батюшка воскрес и предстал перед глазами.

Лев Толстой сказал, обращаясь ни к кому, а будто к Богу:

– Ночью слышал голос, требующий обличения заблуждений мира. Нынешней ночью голос говорил мне, что настало время обличить зло мира… Нельзя медлить и откладывать. Нечего бояться, нечего обдумывать, как и что сказать. Мое оружие не сила, а слово. Ты, Петруша, зачем хочешь убить Напольона?

Пётр Безбородко задумался. А действительно, почему?

Он ответил неуверенно:

– Потому что он антихрист.

– Ну, вот посмотри на него. Серой не пахнет, огонь из пасти не идёт.

Петр словно очнулся от сна. «И действительно… – подумал он, – …обыкновенный человек». С этой мысли началось разочарование Петра Безбородко в масонстве.

– Использовать тебя братья хотели. Убил бы ты Наполеона, победили бы англомасоны, не убьёшь – франкомасоны. Они нам ближе. Хотя тоже… Но тут уж никак. Весь мир сетью опутали. Ты иди домой. Ты ведь отчего такой стал? Наташа тебя не полюбила, так как ты её. Теперь всё будет иначе. Я тебе обещаю.

Перед Петром встал образ любимой. Да, действительно, это из-за неё он уехал в Британию. Бежал, чтобы не видеть.

– Пётр, ты проживёшь долго. Наташа станет твоей женой, у вас будут дети.

– Кто вы?.. – только и смог из себя выдавить Пётр Безбородко.

– Граф Лев Николаевич Толстой. Потом узнаешь. В будущем. Иди.

И Пётр аккуратно поставил полупридушенных Наполеона и Мюрата. И пошел.

– Иди, Петруша, – сказал граф. – И не забывай обличать неправду.

Толстой обернулся к триумвирату.

– Ну что? Повоевали?

– Повоевали, – сказали Степан и Тихон.

– Победили?

– Победили, – откликнулся Сен-Том.

– Теперь пошли назад. Напольона и Мюрата свои подберут.

И через миг они уже стояли в саду Льва Толстого под вишней.

Рабби Минор раскрыл руки для объятий.

– Ну что, Соломон Моисеевич, вернули мир назад? – спросил граф.

– Почти всё, почти всё.

– Как почти всё? – удивился граф.

Старый еврей глянул на Степана, Тихона, Сен-Тома.

– Поободрались они. Умыться бы их послать.

Лев Николаевич понял, что раввин хочет поведать ему какую-то тайну, и отослал людей.

Минор наклонился к самому уху графа:

– Англичане не торгуют больше у нас. Это очень хорошо, скажу я вам. И всё остальное вернулось. Они не брали Парижа. Но есть одна небольшая разница…

– В чём же?

– В этих самых кафе… Бистро вернулись – ив Москве, и в Париже. Но и эти остались почему-то… Те, которые в честь английского капитана. Причем никто его и знать не знает, и слыхом не слыхивал, потому что ему отваги своей проявить не удалось. Но кафе остались. Так их и зовут, а почему – не знают. Пути Создателя неисповедимы. Другими словами: хроновыверт получился…

– И как же их называют?

– Макдональдами кличут.

– И правда, выверт какой-то, а не слово…

Лев Толстой недоумённо посмотрел на раввина. Минор всем видом показывал, что знает больше, чем сказал. Граф Толстой подумал: «Придуривается. Нечего тут знать. Зла в этом нет. Макдональдсы так Макдональдсы. А мне пора обличать неправду и зло. Начну это делать в воскресенье, – граф тепло улыбнулся, – и роман так назову. «Воскресение». Очень красивое название. Думаю, издателям понравится, и читатели будут покупать».

А между тем раввин Минор знал, о чём думал Лев Николаевич Толстой. Кроме того, он знал, куда это всё его заведёт… но святой раввин молчал.

Будущее должно быть безмолвным.

 

Это было у зубного

(Отрывок по версии «Независимой газеты»)

Их звали Симон и Соломон. Они родились и жили в провинциальном американском штате Монтана. Со школы Симон был влюблён в Соломона, но его друг – рослый, темноволосый иудей – интересовался только женщинами.

Симон мечтал о Соломоне по ночам.

Он понимал, что, скорее всего, ничего не выйдет, но попытки делал регулярно – спаивал, подкладывал голубое порно, заводил всяческие аккуратные разговоры «об этом».

И вот, когда гей вконец разочаровался, вдруг свершилось!

В прошлом году Соломон перестал хотеть женщин – это произошло у стоматолога.

Никто никогда так и не поверил Соломону, что он стал другим, потому что сломал зуб! Но это было чистой правдой.

Вот что он потом говорил всем:

– I became a queer cause they put a crown on my tooth. (Я стал гомиком, потому что мне поставили коронку на зуб.)

Правда, иногда он утверждал нечто иное, и это наводило на предположения, впрочем, неверные:

– I began fucking with guys after visiting my dentist. (Я стал заниматься сексом с мужчинами после посещения стоматолога.)

Соломон сломал зуб, он пошёл к стоматологу, и тот поставил ему коронку.

Когда пациент вышел от врача, он потрогал языком зуб и не ощутил живую кость.

Его поразил тот факт, что он не чувствует языком зуб, а чувствует коронку. Это ему показалось очень странным. Он нервно задрожал…

И тут почему-то понял, что в его жизни поменялось не только это, но и всё, в том числе и он сам.

Чёртова коронка внесла и в его душу инородное.

Он снова пощупал языком коронку и понял, что ничего вернуть нельзя.

Прошёл день. И сначала Соломон не понимал, что поменялось в нём, пока не встретил на улице родного города Биллингса симпатичного юношу.

Встретив мальчика, он захотел его трахнуть.

Желание Соломон в себе задавил, но вскоре у него не получилось с женщиной. И ещё не получилось, и он снова захотел мужика…

Пришлось поделиться бедой с Симоном, которому радоваться, собственно говоря, было нечему. Теперь они оба хотели друг друга как женщин.

Они стали изгоями, извращенцами, которые не хотели идти на уступки – скажем, договориться кто кого по очереди, а значит, не могли помочь друг другу.

Неожиданно выход нашёлся. Как-то, напившись, они изнасиловали и убили бомжа-афроамериканца. На утро, проснувшись, они поняли, что обрели счастье.

Они недоумевали: как им раньше не приходило в голову, что можно найти такой простой выход?

Они стали насиловать и убивать людей. Это объединило их как никогда, они стали больше чем любовниками.

И вот тогда они отправились в путешествие по Европе. Потому что непатриотично убивать граждан Соединённых Штатов.

Но и европейцев нельзя убивать просто так, решили они.

К каждому убийству и изнасилованию они придумывали повод. Этот бросил не там окурок и загрязняет природу, тот напился – потерял человеческий облик.

Антон в их понимании в автобусе оскорбил девушку – совершил поступок, недостойный мужчины, со всеми вытекающими. И его нужно было убить. Поэтому они следили за этой парочкой…

 

В тоннеле

(Написано в соавторстве с сетевым писателем Алексеем Толкачёвым)

Часто бывает – утром в метро едет поезд. И вдруг где-то посреди чёрного тоннеля между станциями он ни с того ни с сего останавливается. И сразу тишина. Слышно, как у студента в другом конце вагона в наушниках плеера музыка играет. Потом кто-нибудь возмутится. «Господи! – скажет. – На работу опаздывают люди же…» Но этот упрёк звучит робко так, скромно, вполголоса.

Поезд постоит минуту-другую и едет дальше.

Зачем он останавливался посреди тоннеля? Чего ждал?

Он пропускал детей. Через пути переходили дети.

Подземные дети ходят в основном, конечно, ночью. Но немного ещё и утром. Вечером очень редко, днём – никогда.

Идут они и сами не знают куда. А выглядят так, словно детский сад переходит проезжую часть или школьники младших классов. Только ведёт их не воспитательница и не физрук, а плюшевый мишка с оторванной лапой.

Всё это видят только машинисты. И тени на стене тоннеля, если ехать в начале первого вагона, иногда видны. Посмотрите, если хотите. Я, когда узнал, стал приглядываться и несколько раз видел.

Потому-то все машинисты метрополитена пьют. После смены – сразу полный стакан. Глядишь, немного отпустило, посидишь, покуришь – и ещё грамм сто…

А дети ходят. Ночью в основном и утром иногда. Куда идут?

Дети как во сне: на лицах улыбки блаженные. Не идиотские, а такие… Так младенец только может улыбаться.

Иногда остановятся на путях и на поезд смотрят. И машинист на них смотрит, взгляд оторвать не может. Так и глядят друг на друга: дети улыбаются, машинист плачет. Потом мишка обернётся, посмотрит на машиниста хмуро, детям сделает знак – пошли, мол, дальше, не надо тут стоять. Медведь, кажется, понимает, что делает, зачем и куда детей ведёт.

Когда утром, в час пик, переполненный вагон вдруг останавливается посреди тёмного тоннеля, не пугайтесь, не ругайтесь, не думайте о том, что опаздываете на работу. Поплачьте. Не о детях – они счастливы. Не о мишке – он ведёт счастливых детей. Не о машинисте – он сам о себе плачет.

О себе поплачьте. Себя пожалейте.

 

Мальчик с разбитыми коленками

Тайная комната есть в каждой средней школе. Обычно она находится там, где раздевалка, и если прислушаться, то за стеной можно различить шорохи и скрип гусиного пера по бумаге – это шумят Отверженные. Они Изгои на время, лишь пока не достигнут возраста инициации, а завтра именно эти дети станут президентами, министрами, олигархами, на худой конец, губернаторами. Их выбрали управлять миром. Хотя и среди них есть свой отбор, и не все будут занимать большие посты – не выдержат конкуренции.

Отверженные есть в каждой школе: их презирают сверстники, над ними издеваются на переменах. Но это не страшно – так надо. Они должны пройти через страдания, чтобы стать жестокими. Они должны учиться жизни и наукам.

Изгоями становятся редкие счастливцы, которых выбирают ещё в начальной школе педагоги, вызывающие ужас: некрасивые учительницы с безучастным взглядом и учителя с механическими неживыми движениями. Школьника ставят перед выбором: либо он станет тем, кем ему предлагают, либо умрёт от страшной болезни. Кстати, соглашаются не все: мешает первобытный страх, его можно сравнить только с тем чувством, которое испытывает человек перед первой половой близостью. Но это сильнее.

Наводит ужас не только преподаватель, но и кабинет. В нём холодно, бездушно, пусто, как на Луне…

Как бы ни ответил ученик, педагог сделает некое подобие улыбки, подойдёт и погладит ребёнка по голове, и от этого в нутро проникнет абсолютный вакуум, от которого сожмутся внутренности, и даже сердце скакнёт и остановится, а во рту высохнет. Только если ребёнок наблюдателен, то он сможет понять, что стало тому причиной: тело учителя ничем не пахнет, запаха нет, – и это отчётливо чувствуется в кабинете, где тихо и пусто, где каждый предмет вызывает острую тревогу.

А потом или смерть или долгие занятия в тайной комнате без окон, в которой говорят только шёпотом… На стенах, на полу стоят свечи. Дети переписывают книги пером и чернилами, и каждый день всё, что переписали, они должны пересказать педагогу. Здесь не наказывают за неуспеваемость: после третьей оплошности ученик пропадает без вести…

На стене каждой комнаты Отверженных висит странный портрет мальчика с разбитыми коленками. Педагоги учат относиться к изображению трепетно, словно к Богу. И ясно – в портрете разгадка тайны.

Среди Отверженных ходят слухи, что это не мальчик, а образ души умершего ребёнка. Общий образ всех безвременно умерших детей в одной картине, где каждый мазок выражает уныние и страдания. Ребенок тоскует по родителям и жизни – обыкновенной жизни, как у всех.

Некоторые ученики думают, что Общество Отверженных создал Ленин, другие утверждают – Ломоносов. Однако причём тогда здесь мальчик с разбитыми коленями? Мне кажется боже правдоподобной другая версия: общество основал художник, который написал эту страшную картину.

Отверженным приходится вести двойную жизнь. Они почти не появляются дома, но родители этого не замечают. Уже став взрослыми, бывшие Отверженные много думают о том, почему их родители ничего не заподозрили. Большинство считает, что к родителям в их образе приходил тот самый мальчик с портрета. Мертвый ребёнок брал плату родительским теплом, которого из-за недолгой жизни ему почти не досталось.

Может быть так, а может быть иначе… На самом деле разгадки всего этого нет и к концу обучения Отверженные понимают, что тайна, частью которой они стали, боже древняя, чем может себе представить человек, она вбирает в себя и Ломоносова, и Ленина, и художника…

Но время думать появляется только потом, а до этого вечером и ночью ученики переписывают книги, а днём появляются в классе. Простые дети их ненавидят и бьют, потому что чувствуют – другие они, непонятные. Чувствуют, что Отверженные главные, а они лишь декорации для их будущей игры, и за это простые дети мстят, пока ещё возможно. Отверженных бьют и всячески унижают. Если могут… Некоторые уже в школе собирают вокруг себя ровесников, становятся лидерами. Педагоги им не мешают.

После школы Отверженный поступит в институт или займётся чем-то другим, но всюду ангелом-хранителем его будет сопровождать мальчик с портрета. Он будет спасать от беды, приносить удачу. И однажды избранный займёт в обществе высокое место, которое заслужил и выкупил у странного духа.

До конца дней ангелом-хранителем избранного будет тот мальчик. Но при всех удачах, деньгах и власти с каждым годом человеку будет тоскливей. И не будет средства от этой меланхолии. А всё потому, что не может мёртвый мальчик принести радость живому человеку. Только скорбь и печаль.

 

Метафизические черви

Бывает так: уверены вы в чём-то на все сто процентов, но вдруг кто-то говорит вам на белое – чёрное. Вы, конечно, спорите, отстаиваете то, в чём уверены. Но понимаете, что засомневались почему-то.

И чем больше проходит времени, тем меньше у вас остаётся уверенности в себе. Придет день, и вам в белом начнёт мерещиться чёрное и наоборот.

Это в ваш мозг проникли метафизические черви.

Черви очень опасны, они передаются от человека к человеку через уши. Процессы, которые они вызывают, необратимы для души. Зараженный человек выплевывает червей изо рта при разговоре, часть их попадает на оппонента, после чего черви ползут к ушам.

«Не вешай мне лапшу на уши!» – говорим мы и не подозреваем, что это древнейший заговор от метафизических червей. Раньше все люди знали об их существовании и пытались защищаться с помощью этих слов.

Проникнув через слуховой проход в тело, черви пожирают энергию мозга и души. Люди, поражённые заболеванием, в скором времени начинают сомневаться в себе и верить в вещи, которые раньше отрицали. Это первый этап болезни.

Единицы имеют стойкий иммунитет к заболеванию (душа и мозг подобных людей червям не по зубам), но таких мало. У большинства болезнь развивается медленно, и они успевают умереть от старости, прежде чем черви обескровят их мозг и уничтожат душу полностью.

Те, кому везёт меньше, до смерти тела ведут полусознательное существование. Их представление о мире искажено и искажается с каждым днём. В конце концов они перестают различать цвета и оттенки, всё сужается до чёрного и белого. Они понимают, что мир простой до тупости. Все попытки рассказать им о цветах радуги наталкиваются на агрессию. Так проходят второй и третий этапы болезни.

На последнем, четвёртом этапе, заражённые уже путают чёрное с белым и наоборот…

Утрата себя и понимания мира ведет к потере бессмертия души: она, источенная червями, умирает. Особи, поражённые болезнью, чувствуют свою метафизическую ущербность, и от этого раздражительны и агрессивны. Страх перед Бездной заставляет их делать самые неадекватные поступки. Многие в свои последние дни стараются заразить как можно больше людей.

Подцепить метафизическую заразу можно не только в прямом разговоре, но и через Интернет, телевизор, телефон, радио, газеты, письма. Будьте осторожны. Если вы перестали видеть цвета радуги, и вам вдруг стало ясно – всё; то мой совет – застрелитесь. Таким образом вы прервёте одну из цепочек заражений и избавите себя от страданий. А главное, вы спасёте от разложения души окружающих!

 

Безнадёга

Сквозь голые ветки мелькало небо. Водитель набирал скорость… Снег этой зимой еще не выпал, но холод стоял жуткий – минус двадцать пять. Это был второй день мороза – зима только начиналась. Олег представил, как сейчас зябко в лесу.

Водитель-татарин, сухой, жилистый, похожий на шайтана, время от времени крутил головой и самодовольно говорил: «Как надо приедем», «Я за два часа двести километров даю», «Три часа ночи только». На него никто не обращал внимания. Олег и тучная, хорошо одетая женщина, сидевшая с ним рядом на заднем сидении, думали каждый о своём. «Интересно, сколько ей лет? Наверно, пятьдесят», – думал Олег.

Двойной подбородок, напомаженные лиловым тонкие-тонкие губы… Она носила очки, огромные, на пол-лица – стёкла увеличивали глаза. Могло быть и хуже.

Олег посмотрел на женщину, стараясь сделать это незаметно. Она ответила серьёзным взглядом… В салоне пахло старыми окурками.

Такая своего не упустит. Олег работал в газете всего третий месяц, но от сотрудников слышал о ней очень много. Женщина пришла в газету простым менеджером и за короткий срок смогла заручиться поддержкой генерального директора и редактора, сместить директора по рекламе и занять его место. Беспощадная!

Детей у нее не было. Из мужа давно сделала жалкое существо, которое движения не делает без её одобрительного кивка. Он часто приходил в редакцию. Бледный, всегда напуганный и покорный.

Олег смотрел под зеркальце на брелок – пластиковая длинноногая девушка с торчащими огромными грудями качалась, как маятник. Вправо – влево, вправо – влево.

Женщина отчего-то жалела Олега. Они познакомились с ней в день, когда он первый раз пришёл в газету. И женщина с первого дня стала ему покровительствовать. Редактору она говорила об Олеге только лестное. Если намечалась рекламная статья на полосу, она обязательно назначала автором Олега: «Так великолепно, как он, у нас больше никто не пишет». Иногда статья у него не получалась, рекламодатель был не доволен. Но женщина всегда Олега прикрывала.

Для провинциального журналиста, который ещё даже не окончил университет, работать в корпункте знаменитой газеты было великим счастьем. Он получал за статьи московские гонорары, с которыми в Казани можно было жить не просто, а с размахом… Он любил быть щедрым, обожал дорогой алкоголь, рестораны, клубы, обожал женщин, курить с ними в постели, тратиться на них.

Последнее время Олег жил полнокровно. Кроме денег, у него было и какое-то признание. Например, однокурсники считали его талантом, будущей звездой и очень уважали. Кто-то, конечно, завидовал. Но не вредил…

Пластиковая девушка покачивалась, пахло окурками. Женщина положила его руку к себе на бедро. Он погладил. «Эту командировку вдвоём она придумала специально».

Он вспомнил, что женщина ровесница матери.

Мать жила в деревне около Казани, всего лишь в трёх километрах от города, но они не виделись два года.

Женщина направила его руку. Он почувствовал отвращение, но превозмог, расстегнул, подлез, погладил.

Она спустила свои брюки, потянула его голову вниз. Олег напряг шею, отстраняясь, но потом сдался. Перед тем как нагнуться, он зачем-то посмотрел на качающуюся под зеркалом девушку. «Виселица какая-то…», – подумал Олег. Мельком увидел в зеркале взгляд татарина.

У женщины ноги были полные, бугристые, по коже змеились синие вены. Олег почувствовал тошноту, и ему показалось, что машина завертелась, накренилась, а потом упала…

* * *

…Он открыл дверь машины. Ледяная вода. Он вцепился пальцами в лёд.

Сломался. Сломался.

Олег почувствовал, что тонет. Попытался нащупать лёд. Руки одеревенели…

…Он полз по льду. Ему казалось, что лёд вот-вот треснет. Берег. Олег замер, его мелко трясло. Он закашлял. Полежал ещё. Приподнялся и посмотрел на реку.

Машина упала в реку. Водитель не справился с управлением на повороте перед мостом.

«Речка совсем маленькая». Другую сторону реки он видел отчётливо: песчаный откос, наверху сухая трава. Тишина…

…Он пошёл к трассе. Снежинки таяли на мокрой одежде. Холодно. Влажные подошвы скользили по откосу. Для того чтобы не упасть, он цеплялся за редкую сухую траву.

* * *

Дорога была совершенно пустой. Он не знал, где находится. С обеих сторон дороги деревья. Он попытался вспомнить сколько раз, во время пути, видел встречные огни фар, но не смог. Лес.

Пойти наугад?

Вдалеке появились фары. Олег вытянул руку. Свет фар осветил его жалкую сгорбленную фигуру и негнущуюся руку. Автомобиль проехал мимо. Олег не верил глазам. Он выдохнул густой клуб пара и заплакал. Казалось, заледенели даже глазные яблоки.

* * *

Он шёл навстречу к автомобилю. Пытался нацелиться аккуратно между фар. Водитель заметил его силуэт издалека и притормозил, и аккуратно объехал Олега.

* * *

…Он заметил свет фар. Снежинки, снежинки, снежинки. Он побежал. Машина остановилась. Олег попытался открыть дверцу, но не смог. Водитель оскалился в улыбке. Машина тронулась. Водитель ехал медленно. Улыбался. Олег бил кулаком в стекло. Снежинки, снежинки, снежинки…

…Ему захотелось прижаться лицом к ногам той женщины…

* * *

Светало. Двое шли по заснеженной трассе. Ребёнок и взрослый. Деревянные сани с хворостом давили оглоблями на их плечи, задевали полозьями о кочки. Снег валил большими неуклюжими хлопьями.

– Дедушка, – спросила девочка по-татарски, – а откуда снег?

– С неба, – ответил дедушка.

– А кто его кидает?

– Аллах.

– Аллах снег горстями или вёдрами кидает?

Старик не ответил: он заметил человека, вмёрзшего в дорогу. Его почти засыпало снегом. Дед потрогал закостеневшее тело носком сапога.

– Одному Аллаху известно, чем он кидает снег, – сказал дедушка.

Он с трудом поднял труп и положил его поверх хвороста. Девочка смотрела широко открытыми глазами.

Путники пошли дальше. Ветер раскидывал хлопья снега, деревья радостно кивали дедушке и внучке.

 

В стране чудес

Чем дальше уезжала машина от Москвы, тем радостней и беззаботней становилась Алиса. Она не понимала, откуда берётся эта надвигающаяся беззаботность. Думала, что, наверно, сказывается усталость от большого города, от ответственной работы, от суеты. Теперь всё это позади, и поэтому она рада! С другой стороны, она ведь едет не отдыхать, а в деловую командировку…

Они были где-то между Тулой и Москвой. Автомобиль жадно глотал километр за километром. Алиса видела лицо водителя в зеркале заднего вида: старик выглядел недовольным и даже грустным. Ему, в отличие от Алисы, эта поездка не нравилась. 31 декабря в четыре дня его вызвали в редакцию и заставили куда-то ехать, как ему сказали, на несколько суток, а дома соберётся вся семья. Сын приедет из Питера – он привезёт внуков…

Алиса старалась не замечать его настроения, они вообще обращали друг на друга мало внимания.

Когда ей дали служебную машину с водителем, первые дни он разговаривал с ней мало. Хмуро смотрел на дорогу, хмуро кивал, с хмурым видом ждал её, когда она выходила по делам. Потом он вдруг сказал: «Делать, что ли, нечего нашему начальству. Машины персональные раздают. То одному курьеру, то другому». Только тогда Алиса поняла, что он принимал её всё это время за курьера. Решила пока не говорить, что вообще-то она начальник рекламного отдела газеты… Узнал он только через месяц. Тогда он спросил: «Тебе сколько лет?» – «Двадцать пять». Он покачал головой, тяжело вздохнул. И всё, с тех пор он, что называется, держал дистанцию – говорил мало, старался не встречаться с ней взглядом, как будто таил обиду на что-то. Странный старик. Алиса тоже привыкла его не замечать.

За стеклом было безветренно, снежно, чисто. Дорога не утомляла, а вдохновляла. И даже в дрёме Алисе приходили какие-то интересные нарядные призраки. Хотя, проснувшись, она уже не помнила сна. Только то, что сон был милым, как радужная мечта, и ещё что-то приятное, убаюкивающее. Неуловимое ощущение… Вдруг она поняла, что это предвкушение счастья. Впрочем, она, как поняла, в ту же секунду всё забыла. В памяти осталась только тень этой мысли, что и было первоначальным неуловимым ощущением…

К нужному дому они подъехали около десяти часов вечера. Вокруг уже ночь, но от снега очень светло. Из миниатюрной белой сумочки она достала зеркальце. Посмотрелась в него. Курносый носик, зелёные глаза, гладкая светлая кожа, тёмные пряди волос. Макияж в порядке. Нужно лишь, может быть, чуть подкрасить губы. Но она не стала этого делать, потому что машина остановилась.

В окнах трёхэтажного особняка Алиса не видела ни одного огонька. Вышел крепкий высокий парень в дублёнке и в ушанке, услышав её имя, он кивнул, и она зашла во двор. Кто-то другой открыл ворота, чтобы впустить машину. Очень холодно.

Алиса думала о человеке, с которым ей предстояло общаться… Он чрезвычайно богат. Сказочно. Она не знала, как он выглядит, красив ли, но и даже если бы он был интересным, Алиса вряд ли могла бы его воспринимать как мужчину. Робела. Именно он настоял на том, чтобы она приехали к нему в новогоднюю ночь. Её это немного интриговало.

Она сосредоточилась на предстоящей встрече. На лице появилась дежурная улыбка – некокетливая, доброжелательная. Однако чувство свободы и праздника не покидало её. Только чуть отступило. Алиса вспомнила – он никогда не давал интервью, его лицо не появлялось на телевидении. Говорили, что он странный человек.

Большая прихожая выглядела очень необычно. Во-первых, здесь не было электричества. Канделябры, свечи. Ненормально. Во-вторых, старинная мебель. Всё очень красиво, но непонятно.

Кто-то спускался по лестнице. Алиса попыталась рассмотреть человека. Она не очень хорошо видела, но очки носить не хотела, потому что они её портили. Молодая библиотекарша какая-то получалась. К линзам она тоже так и не привыкла. Неудобно, и их нужно промывать перед сном. Не до того. Поэтому обходилась так.

Когда человек спустился, она вполне могла разглядеть его. К ней шёл худой старик. Он протянул руку и представился. На секунду она подумала, что где-то уже этого человека видела. Только где?.. Худоба, заострённые черты лица, крючковатый нос. Одет он был в костюм. «По телевизору, что ли…» Но он не выступал по телевидению. Все думали, что у него такая имиджевая стратегия – окружить своё имя тайной. Но возможно, он просто не любил журналистов или ещё что-то. Точно сказать нельзя.

Алиса назвала своё имя, фамилию, должность и улыбнулась.

– Я слышал о вас.

«Откуда?» – подумала она.

– Вы работаете в старейшей столичной газете. Одной из самых влиятельных. Когда я был комсомольцем, мне приходилось ее читать. Сейчас я её выписываю, потому что привык.

– Это очень приятно, когда тебя хвалят, – она улыбнулась шире.

– А когда я решил стать вашим постоянным рекламодателем, заключить договор, я навёл справки обо всех сотрудниках… Ничего личного – просто бизнес.

– И как я вам?

– Судя по тому, как после вашего прихода стал работать рекламный отдел, вы редкий и талантливый человек. Легко обучаемый. Кроме того, вы очень красивая девушка.

– Спасибо, Валерий Сергеевич, – её смущение было непритворным.

Она почувствовала, что щёки горят. Значит, покраснела. «Интересно, он заметил?»

– Пойдёмте, сегодня вы встретите Новый год с нами. Мы редко встречаемся всей семьёй. Только в Новый год. Я почти всё время живу в поездках. Поэтому вам пришлось приехать сегодня. Но вы не пожалеете… Я вас познакомлю с домочадцами. А о делах поговорим завтра. Вы не против?

– Нет. Конечно, нет. Сегодня праздник, поэтому о делах завтра.

Он взял её под руку и повёл по лестнице наверх.

– Как вам мой дом?

– Романтично.

– Я очень консервативный человек и обожаю старину. Я могу себе позволить жить так, как я хочу.

Она его украдкой рассматривала. Чудной старик. Где-то она его видела?

Комната, в которую они вошли, выглядела так же необычно, как прихожая. Бесконечно просторная. Большая голубая ель посередине, а на стеклянных игрушках, которыми была она украшена, бликовал свет от многочисленных свечей! Горел камин. За покрытым белой скатертью столом сидели люди. Старик представил ей всех, сказав о каждом несколько слов. Это были его сыновья. Алиса почувствовала, как её осматривают. Она вспомнила, что одета в простое платье, которое не сочеталось с атмосферой дома. Мужчины в костюмах – и она в простом платье. Ей стало неудобно отвечать на взгляд взглядом, поэтому она не заметила, кто на неё так пристально смотрел.

Она присела на краешек стула. Потом поняла, как это выглядит со стороны, и приняла нормальную непринуждённую позу. Появилась женщина, которая положила еду на тарелку Алисы.

У старика было четыре сына – старшему уже пятьдесят, следующему тридцать два, третьему двадцать восемь и младшему двадцать шесть.

– А супруги у меня нет. Так и запишите в свой блокнот.

– Почему? – Алиса улыбнулась.

– Я пережил двух. Сначала первую, потом вторую. У меня оказалось больше жизненных сил. А сейчас жениться уже неумно.

Помолчали, потом старик вдруг заговорил о живописи. Поинтересовался – каких художников она любит. Алиса назвала Тициана. Старик оживился. Это был и его любимый художник.

А она это знала. Ведь и они тоже навели о нем справки. Правда, информации почти не было. Никто даже не знал, сколько ему точно лет. Кажется, в одной газете она читала, что – тридцать, в другой – сорок пять… Оказалось – намного старше.

Если всё пройдет нормально, её газета получит массу эксклюзивных прав и космическую сумму денег. Тут и реклама его предприятий, и освещение частной жизни. Если только дело как-нибудь вдруг не сорвётся!

– Мне было восемнадцать, когда я впервые попал в Эрмитаж и увидел его Святого Себастьяна, пронзённого стрелами. Все сокрушались о страданиях Себастьяна, а я видел перед собой очень красивого, полного жизни мужчину: вынь стрелы – и всё мгновенно заживёт. Потом я подошёл к «Кающейся Магдалине». Её глаза были в слезах. Полные слёз глаза! Но насколько красивая и чувственная была она! Женщина во цвете лет! Вот таким мне и запомнился Тициан. Я стремлюсь быть таким же талантливым и удачливым, как он, и таким же трудолюбивым и стойким, как Генри Форд.

Алиса поняла, кого он ей напоминал. Старик очень походе на престарелого Форда. Такой же жилистый, сухощавый, такие же острые черты лица…

Она старалась не пропустить ни слова из того, что говорил хозяин дома, и в то же время рассмотреть всех, кто находился за столом.

Старик много говорил. Остальные молчали. Он рассказывал о жизни Тициана и о своей жизни. Вперемешку. Потом подытожил:

– Тициан укрепил во мне ощущение удивительной энергетики, жизнелюбия и реальности бытия… Свою жизнь, судьбу нужно сделать. Сделать себя. Поэтому очень многое зависит от того, кто твой кумир. С кого берёшь пример…

Ближе к полуночи накрыли на стол. Прислуживали им три человека – одна женщина и две молодые девушки. За несколько минут до Нового года, заискивающе улыбаясь, вошли люди, которые несли музыкальные инструменты, ноты, стулья. Они стали всё это расставлять, раскладывать.

Большие часы в комнате пробили двенадцать.

– С Новым годом, господа! – сказал старик, поднимая бокал с шампанским.

– С Новым годом! С Новым годом! С Новым годом! – откликнулись сыновья и Алиса.

Музыканты расселись и заиграли вальс.

Алиса давно потеряла всякое ощущение реальности и даже привыкла к тому, что реальность находится где-то вне происходящего. Поэтому ничему не удивлялась. Всё, что её окружало, казалось, возникло из какой-то старой новогодней сказки.

Первым на танец Алису пригласил старик. Она призналась ему, что не умеет танцевать вальс, и он обещал её научить:

– Это просто.

У неё получалось кое-как. Лицо ее горело от стыда. Когда кончилась музыка, она хотела вернуться на своё место, но её подхватил следующий кавалер.

Потом под ненавязчивую музыку они ещё разговаривали о чём-то все вместе. Алиса чувствовала, что внимание всех сосредоточено на ней. Она видела доброжелательные улыбки, взгляды в свою сторону. И от этого ей было интересно и приятно.

Где-то в четыре часа старик сказал:

– Вы, наверно, хотите спать? Маша вас отведёт в комнату.

Алиса послушно встала и улыбнулась всем.

– Очень было приятно с вами познакомиться. Спасибо за приятную встречу Нового года в вашей компании.

Все закивали-заулыбались и сказали о том, как им тоже приятно.

Самый младший сын, он сидел справа от неё, приблизился к ней и прошептал:

– Вы очень симпатично врёте.

И улыбнулся ей.

– Алексей, – ответила она так же тихо, – мне правда приятно.

И улыбнулась тоже.

Женщина, которая ухаживала за ними во время ужина, отвела Алису в спальню. Горели свечи.

– Я растоплю камин, – сказала женщина.

Алиса промолчала. Слишком много впечатлений за день, слишком всё необычно.

Когда она осталась одна, то пересела с кровати в кресло перед камином. Долго смотрела в огонь. Ей почему-то подумалось так: «Какая красивая жизнь. Старая мебель, свечи… Камин… Чем занимаются его сыновья?..» Потом почему-то так: «А вдруг у него возникнут какие-нибудь непредвиденные условия?..»

Честно говоря, ей вообще не хотелось думать. Мысли возникали обрывочно. Прорывались через какую-то пелену, часть их увязала в ней…

Почему-то вспомнила генерального директора своей газеты. Ни к чему. Просто вспомнила лицо. И опять подумала о старике: «Как бы его чудачества не повредили делу…»

Алиса успела повидать людей разных. Продавать газетные полосы для рекламы она пошла, когда ещё доучивалась в институте. Потом доучилась. «Романо-германская филология». Очень хотели родители, они у неё кандидаты наук: папа преподаёт в Литинституте, мама в гуманитарном университете. Не великие учёные, но люди глубоко увлечённые. К воспитанию дочери они подошли серьёзно. И поэтому Алиса знала великолепно английский, испанский и португальский, писала маслом, могла сложить сонет, музицировать на пианино…

Но из редакции она так и не ушла, а потом ещё вдруг стала начальником отдела.

Она умела общаться, очаровывать. Она относилась ко всему, что делала, как к искусству.

Ей понадобилось несколько месяцев, чтобы освоиться.

А потом к ней уже ходили советоваться менеджеры со стажем. «Алиса, как лучше нам с ним себя вести?.. Ты думаешь? А если он…» Ей нравилось советовать. Она всегда давала точные рекомендации. И советы помогали. Потому что она была внимательна к деталям. «Алиса, у тебя природный талант разбираться в людях!»

Алиса открыла в себе еще одно качество – несмотря на молодость, она любила помогать, покровительствовать. Её любили.

Всё это не нравилось бывшей начальнице, и она попыталась выжить девушку. Интриганка была ещё та… Но вступились коллеги. Они хорошие, и её, хорошую, спасли, оградили от интриг.

Менеджеры смогли доказать генеральному директору и главному редактору, что действующий начальник плохо ведёт дела отдела. «А вот если бы Алиса… Мы ей доверяем… Да если бы не она, мы бы столько рекламодателей потеряли…»

Так Алиса стала начальником отдела рекламы.

…Она заснула в кресле. Ей приснилась фотография Генри Форда, которую она видела в журнале. Потом ей приснилась комната и улыбающийся старик. Он кивал на портреты, висевшие на стенах. Их было много. Но в полумраке она выделила опять-таки один большого формата, знакомый ей по какой-то журнальной публикации: престарелый Форд в канотье копается в моторе автомобиля. Она поняла, кого ей напоминал хозяин дома. Снова поняла. Уже во сне. Он был очень похож на Генри Форда… Старик улыбался добро-добро. Потом она увидела людей, сидящих за столом в столовой. Кажется, они обсуждали ее и улыбались… Кто-то вошёл в комнату. И это уже был не сон. Она даже не поняла, когда он прервался. Свечи кто-то потушил, но огонь в камине ещё не погас. Она слышала дыхание. Алиса не испугалась, она чувствовала, что в этом доме с ней ничего плохого случиться не может. Человек постоял около её кресла, потом положил что-то на столик рядом. И ушёл.

Утром Алиса проснулась рано. Обнаружила, что так и не перелегла на кровать, а проспала всё время в кресле.

И тут она вспомнила о человеке, который приходил к ней ночью. Алиса подумала, что ей, наверно, всё приснилось, потому что если бы она не спала, то обязательно посмотрела бы, что такое положил человек. А так сон прервался, перешёл на другой какой-нибудь, и всё…

Алиса взглянула на столик и увидела бархатную коробочку. Она заглянула в неё – там лежали серьги, на каждой по большому очень дорогому бриллианту, и записка: «Самой лучшей девушке на свете. Незаменимой. Это украшение – признание в любви».

«Кто это был?! Зачем он приходил?! Старик?!»

Она вспомнила, что человек выглядел очень громоздко: широкий в плечах, высокий, а старик сухой, жилистый… А если он кого-то послал?

Алиса отбросила эту мысль и попыталась вспомнить сыновей, у кого из них крепкое сложение. Оказалось – у троих младших…

Она пыталась восстановить в памяти, что же произошло ночью. Всё было наполовину во сне. Какой-то человек. Когда он зашёл, ей стало приятно как будто… Как будто она почувствовала тысячу тонких божественно приятных запахов.

Какая-то сказочная лёгкость, потрясающая глубина ощущений. Всё, что произошло с ней ночью, было пропитано странностью, гофмановской необычностью: реальность сквозь мечту, мечта сквозь реальность.

Её не оставляло чувство, с которым она ехала сюда. Предвкушение счастья.

Алиса подумала и решила, что понравилась кому-то из сыновей старика. Почему бы и нет? Они так много наговорили ей вчера комплиментов… Она умная, у неё красивое тело, лицо. Кто-то из сыновей в неё влюбился. Решил сделать подарок на Новый год. Для сына миллионера такие серёжки, наверно, пустяк… Но всё равно приятно. А потом, так необычно – ночью, почти под подушку…

Она стала гадать, кто это. Кажется, вчера она танцевала со всеми сыновьями.

Алиса вспомнила, как младший Алексей шептал ей что-то на прощание. Он?.. Очень красивый молодой человек. Ещё мог быть тот, который чуть старше, ему двадцать восемь. Зовут Сергеем. Они похожи. Конечно, не близнецы, но одного роста и телосложения. Только у младшего длинные волосы…

Старик и старший сын оба были очень худые… Ещё оставался брат Иван, который работал в театре где-то в Туле или в Орле. Актёр. О нем вчера много рассказывал старик, кажется, он гордится, что один из его сыновей ушёл в искусство. Странно для делового человека, но это так.

Алиса почувствовала, что ей неудобно выходить из комнаты. Почему-то.

Собственно говоря, у неё было не так много мужчин… Сначала учёба, потом учёба и работа, потом ответственная работа. На серьёзные отношения не находилось времени. Алиса заводила анкеты на сайтах знакомств. Переписывалась, с некоторыми встречалась, но как-то ничего основательного не выходило.

Её дедушка зачитывался романами Дюма, приучил и Алису. Поэтому ей нравились красивые любовные истории, но почему-то она поняла, ещё в детстве, что в жизни такое с ней вряд ли произойдёт. Этот мир не сказка, она как-то сразу это знала…

В поклонниках разочаровывалась быстро: после первой сказанной пошлости. Подруги говорили, что ей трудно будет в жизни, если она будет вести себя так.

Она лежала ещё час, пока не зазвонил мобильный.

– Да… Пока нет, но подпишет. Вчера сказал… Вчера подписать не захотел, сказал, что праздник. Потом расскажу… Очень странный… Сразу позвоню. До свидания.

Звонила генеральный директор. Волнуется.

Алиса встала. Этот разговор подействовал на нее отрезвляюще и укрепляюще. В конце концов, она на работе!

Вышла, но перед этим надела подаренные серьги. Никого в доме. Прошла в столовую. Там сидел Сергей. Которому двадцать восемь, который похож на младшего. Или младший на него похож…

Сергей посмотрел на нее с красивой доброй улыбкой.

«Он?» – подумала она быстро.

– Алиса, садитесь. Кофе, бутерброды. Маша ушла куда-то. Первое января. Да… Отец просил передать – он и старший брат… У них какие-то срочные дела. Они поэтому уехали очень рано… Отец сказал, чтобы вы его дождались.

А что ей ещё остается делать? Она села за стол.

– И всё-таки доброе утро, – сказала она.

Он смутился:

– Доброе утро.

– А где остальные? Вчера, когда ужинали, было столько людей.

– Братья уехали вместе с отцом. По пути. Меня оставили вас развлекать.

У неё возникло ощущение, что всё подстроено. Уехали специально, чтобы оставить их вдвоём. Такое ведь может быть?.. Принёс подарок, потом остался с ней вдвоём.

Через несколько минут она почти была уверена в этом.

Во-первых, она заметила, что Сергей испытывает к ней интерес как к женщине. Во-вторых, он избегает смотреть ей в глаза. И вот несколько раз косо глянул на серёжки и покраснел до ушей. «Понаблюдаем», – ей вдруг стало занятно, будто она играла в очень увлекательную игру.

– И как же вы меня будете развлекать?

– Можем поговорить, погулять… Здесь очень красивый лес. Недалеко поселок.

– А Дед Мороз к вам часто заходит?

– Какой Дед Мороз?

– Обыкновенный. Красный нос.

Алиса следила за ним. Сергей покраснел и промямлил что-то о чудесах в Новый год.

После кофе они пошли в лес. Уже не было вчерашнего мороза. Снег подтаял, очень солнечно. Она кокетничала, старалась быть воздушной, грациозной. Ей хотелось его очаровать. Такое у неё было впервые. Раньше всё-таки соблазнить пытались её.

Иногда Алиса не понимала, чего она хочет от него. Это случалось, когда девушка вдруг выплывала из своего ощущения сказки и счастья в реальность. Иногда она сомневалась: «Он или нет?»

Она еще несколько раз заговорила о чудесах, которые происходят в доме ночью, о дорогих подарках, которые дарит местный Дед Мороз незнакомым девушкам. Сергей краснел. «Такой застенчивый, что даже странно для его лет». Всё было написано на его лице. Алиса теперь точно знала, что это он был у неё ночью. Очень всё было заметно… Она его продолжала разглядывать – крайне милое лицо. Он очень неясный, и ей он казался добрым. Мужчина, который готов на такой романтический неординарный поступок, казался ей необыкновенным.

Сергей стал рассказывать об отце. Оказалось, старик похож на Форда, потому что специально для этого сделал небольшую пластическую операцию.

– Зачем? – искренне удивилась Алиса.

– Обожает Форда. Вы не думайте, ему не нужно было что-то кардинально менять в своей внешности. Он и так был очень похож. Просто небольшая операция сделала его лицо совсем уже похожим.

Алиса подумала: «Чудной он старик, Господь ему навстречу…»

Сергей рассказал о том, что старший брат Антон от первого брака. Он сейчас правая рука отца, и самый младший его за это ненавидит. Чувствует себя обделённым, что ли… Алиса шутила, мило улыбалась. Беседа становилась всё боже непринуждённой. Сергей много рассказал о себе. Он и младший брат жили не на отцовские деньги, у них была своя оптовая фирма в Туле. Алиса спросила об Иване, ведь старик так много о нём говорил, с такой гордостью. В каком театре он играет? Почему, интересно, он не женат в тридцать два года? Из разговора выяснилось, что Иван был небанальной ориентации.

– А я подумала, что ему понравилась…

Сергей промолчал. Она заметила, что ему неприятно то, что она сказала. Ревнует? Ревнует!!!

Она стала рассказывать о себе: институт, работа. И вдруг вспомнила, что у нее была всё-таки любовь. А она уже забыла об этом. Как она могла забыть! Люди, с которыми она общалась по делу, газетные полосы, летучки – всё это совсем стёрло из памяти первую любовь ее жизни.

В 16 лет она познакомилась с мальчиком. Вообще она на улице не знакомилась, но тут это как-то непринуждённо случилось. Он приехал поступать в университет откуда-то из Волгограда или Астрахани…

Они встречались неделю, пока он сдавал вступительные экзамены. Он приходил к её дому. Они просто разговаривали, но она поняла, что его любит. Потом он не поступил… Виктор. Алиса вспомнила, что его звали Виктор! Он взял билет домой. Она пошла провожать его. Плакала.

И он сдал билет.

Жить ему было негде. Он ночевал где придётся. У каких-то знакомых, на вокзалах. Так прошло три недели, потом он исчез. И больше не появлялся. Действительно, не мог же он постоянно жить на вокзалах. Уехал. А не стал прощаться, потому что это было ненужно. Ну что он мог ей сказать? «Я вернусь»? Куда?

В общем, была любовь. Она рассказала Сергею о мальчике её жизни. Уже на половине истории поняла всю глупость «этой своей любви» и пожалела. Но досказала. А он неожиданно вдруг обрадовался:

– Со мной не такое было. У меня такая любовь в детстве была! Хотите, расскажу?

И лицо его стало милое, детское.

– Ну конечно, мужчины всегда говорят, что у них все круче, чем у женщин!.. И давайте на ты… Чего уж теперь. Хорошо?

Сергей примерно тоже в шестнадцать лет влюбился. И любовью его жизни была молодая цыганка. Они тогда уже жили в этом особняке… В лесу, который рядом, зазимовал табор, и Сергей подружился с цыганами, часто ходил к ним. Сейчас он уже не помнил её лица, но точно знал, что девушка была, как нарисованная. Совершенная!

– Это бывает, что в детстве кажется. А на самом деле она, наверно, была самая обыкновенная!.. – сказала Алиса. – А она полюбила тебя?

– Да. Кстати, она была замужняя. Вышла замуж в двенадцать лет, так у них положено.

– Как же ты с замужней женщиной? – она улыбнулась игриво.

Когда табор стал уходить, Сергей уговорил цыганку остаться. Дело в том, что тогда, кроме него, в особняке мало кто из семьи находился постоянно. У всех дела. Поэтому так никто о цыганке не узнал.

– Так она жила в доме?

– У нас два минусовых этажа. Жилых. Там никто никогда не бывает. Вообще семья и сейчас живёт в этом доме «как бы». Иван, когда начинается театральный сезон, уезжает в Орёл. У папы и Антона постоянные дела по всей стране. Алексей любит город, ему здесь скучно. Поэтому, как тогда, так и сейчас, больше всех в этом доме живу я.

– Со свечами?

– Когда нет отца, я включаю лампочки.

– Так что с твоей девушкой-картинкой в конце концов произошло?

Она прожила с ним полгода, потом сказала, что хочет уйти. И ушла.

– Она хоть сказала на прощание, что любит? Или там что-нибудь ещё? – сказала Алиса, а сама подумала: «Придумал или правда такой?»

– Нет, не сказала.

– А что сказала?

– Ничего. Просто ушла в лес, и всё.

Они гуляли целый день. Дошли до посёлка, там перекусили в кафе у шоссе, потом снова вернулись в лес. Уже вечером, когда они подходили к дому, заиграл мобильный Сергея.

– Это отец звонил. Он очень извиняется, но сегодня вернуться не успеет. Он просит, чтобы ты осталась до завтра. Сможешь?

«Интересно, он попытается что-то предпринять сегодня? Мы ведь вдвоём останемся?» – подумала она.

Алиса зашла в свою спальню, помылась, переоделась, позвонила в Москву, потом спустилась, но Сергея нигде не было. И ужинала она одна. Накрыла на стол какая-то девочка, Алиса её видела впервые.

Почему-то застеснялась спросить о Сергее…

Она поднялась в свою комнату и стала ждать. Она с удивлением прислушивалась к самой себе и поняла, что ждёт. Но он не пришёл.

Алиса заснула. Кажется, она плакала, кажется, это было во сне. О ком? О чём? Ее душила какая-то непонятная обида. Утром она встала и только тогда поняла до конца, что он не пришёл. Она не подумала, что он ее отверг. В ее голову не пришло ни одной обычной женской мысли. Ей было просто очень одиноко. Жутко одиноко. Она спустилась вниз. Его нигде не было.

Маша накрывала на стол.

– Вы так рано встаёте, – улыбнулась она.

Алиса хотела спросить о нём, но передумала.

– А Сергей Валерьевич вот-вот приедет, – сказала она.

– А он куда-то уезжал?

– Так к отцу. Он его вчера позвал зачем-то.

Алиса вспомнила о цели своего визита в этот дом, но как-то без эмоций. Непрофессионально.

Сейчас они приедут, и наконец-то Алиса подпишет договор. Но ей так не хотелось отсюда уезжать.

Сергей приехал один.

– Отец вечером обязательно будет и всё подпишет. Ты только не беспокойся. У тебя, наверно, в Москве много дел?

– Для твоего отца я готова их отложить… Он человек исключительного обаяния.

И она снова почувствовала, что ему эта фраза неприятна.

– Мы пойдём сегодня гулять?

– Тебе понравилось гулять в нашем лесу?

– Мне понравилось гулять с тобой…

А потом они шли по солнечному лесу, по снегу. Он держал её за руку. Они говорили о чём-то. Говорили, говорили. А в три часа позвонил телефон – это приехал старик. И они пошли назад. Алиса поняла, что это, в общем-то, всё. Сейчас они вернутся, её дела благополучно решатся, и всё. Она не знала, что делать, поэтому поцеловала его первая.

Они целовались долго-долго.

– Ладно, пошли подписывать твои бумаги. Отец на полчаса заехал. Я тебя сегодня не отпущу.

– Я должна. Сегодня четверг, завтра пятница. Бумаги нужно привезти обязательно на этой неделе. Но мы что-нибудь придумаем… Я очень хочу остаться.

Они молча пошли к дому…

– Сад расположен на окраине Венеции, у лагуны, оттуда видны прелестный остров Мурано и другое соседство. После захода солнца по воде плавают многочисленные гондолы с прекрасными женщинами в них. Я куплю себе такой. Непременно куплю, – говорил старик. – Все дела передам старшему сыну и буду жить в этом саду…

Он все подписал, Алисе пора уезжать. Она собрала бумаги, попрощалась, сказала, что у неё много дел в Москве.

Сергей не пошел её провожать к машине.

Ей так показалось сначала.

Он остановил её за руку:

– А ты можешь ещё остаться?..

– А ты можешь приехать ко мне?.. Я и так задержалась. Меня ждут…

– Кто?

– Реклама, клиенты, дела. Но я очень хочу, чтобы ты ко мне приехал. Или… летом у меня будет отпуск.

Она сама испугалась своих слов…

– Я приеду раньше, – сказал Сергей.

Они поцеловались.

Алиса села в машину. Да, вот так все распределили по-деловому. Договорились. Он к ней через месяц, она к нему летом. По-современному.

– Мы даже мобильными не обменялись, – сказал он, заглянув в окно, – Какой у тебя телефон? Я наберу.

Она сказала. Всё, теперь можно ехать. У него есть её номер, у неё определился его. По крайней мере непродолжительный роман по CMC обеспечен. Она чувствовала потерю. Ей было обидно, как будто её обманули. Хотя на самом деле ничего подобного не наблюдалось. Вроде всё хорошо. И он к ней замечательно относится, и она.

Помахали друг другу.

Машина выехала за ворота.

Ей было грустно. Хотелось расплакаться. Они уже прилично отъехали от дома, когда Алиса нечаянно посмотрела в зеркало заднего вида и увидела взгляд водителя. Он смотрел на неё добро-добро – с какой-то отеческой любовью.

– Тебе, видно, подарок понравился. Серьги красивые! Дорогие! Это тебе от всех сослуживцев. Просили тебе в Новый год сюрприз сделать. Как лучшему сотруднику редакции, – водитель смотрел на неё в зеркало, разглядывал серьги с бриллиантом.

И тут она поняла.

Водителя она не видела с тех пор, как въехала в тот дом. Алиса привыкла его не замечать. Ну да, Сергей говорил, что водителя утром забрал отец. Просил извинить. Тем боже что её водителю от этого только хорошо – прилично подзаработает! Потому что… Вот тут она не помнила, зачем он взял её водителя… Что-то случилось. В отпуске, что ли, водитель был у старика…

– Так это вы пришли ко мне в новогоднюю ночь?

– Конечно, я. Хотел сюрприз сделать. Ты просыпаешься, а подарок лежит. Дед Мороз принёс…

Вот кто был в ту ночь!

Алиса рассмеялась.

А она себе напридумывала! Любовь какую-то… С чего она взяла, что сын миллионера может влюбиться в неё?

Подарили серьги сослуживцы. Принёс водитель, хотел сделать сюрприз. Почему она не догадалась? Потому что привыкла его не замечать. Водителя привыкла не видеть… И поэтому она решила, что сын миллионера подарил ей серьги, влюбился в неё. «Верю в сказки какие-то. Глупая дура. А пора бы уже понять…», – подумала Алиса, а потом вдруг осознала, что только-только недавно целовалась с сыном этого миллионера. И Сергей просил её остаться. И… И они договорились снова встретиться. Так что серьги тут не влияют.

И тогда она заволновалась о другом: а будет ли эта новая встреча? И как она поглядит на Сергея в другой обстановке. Например, в Москве…

– Я кое-что забыла. Отвезите меня назад… Это очень важно.

Водитель молча развернул машину.

– Красивый подарок. Я, наверно, такого недостойна. Спасибо, Степан Витальевич, вам и всем.

– Тебя все любят, ценят… Ты ведь сама знаешь.

– Я думала, что лично вы ко мне относитесь плохо.

– Почему? Разве я тебе сделал что-то плохое?

– Извините меня… Я себе очень много придумываю. Такой у меня характер. В чем-то реалист, в чем-то дура. Простите, меня, пожалуйста!

Когда они подъехали, Алиса вышла и набрала номер:

– Встреть меня…

Потом отдала документы водителю.

– Мне нужно обсудить ещё несколько вопросов… Я доберусь сама.

– Точно доберёшься?

– Точно.

Степан Витальевич кивнул:

– Я скажу, что тебя задержал миллионер по каким-то делам.

– Хорошо. Спасибо вам!..

Она почувствовала себя виноватой перед этим, в сущности, простым и добрым человеком. Хотела что-то ещё сказать, но не успела.

Вышел Сергей. Машина поехала.

Она повернулась к нему.

Сергей сказал, что это очень-очень хорошо – она вернулась! Он уже заскучал.

Алиса снова почувствовала что-то неуловимое. Предвкушение счастья. Собственно говоря, предвкушение её и не покидало все это время. Просто иногда оно было ярче, иногда притухало.

Она на него смотрела.

Сергей приобнял её и сказал:

– Я, наверно, влюбился.

И слегка тряхнул её за плечи. То ли у него руки задрожали от волнения, то ли он хотел, что бы до неё дошёл смысл его слов. Проник глубже. Поразил.

– Правда? Я поняла, что если уеду, то всё станет тогда каким-то заурядным. И смысла в наших отношениях не будет. А всё долясно быть по-другому… Сказочно… Не как обычно… По-другому! Ты слышишь?!! Слышишь??!

Он обнял её крепко-крепко, погладил по волосам.

Она потянулась губами.

Он поцеловал её и обнял неясно-неясно. Очень неясно.

Она думала о том, что с ним всё должно быть по-другому.

 

Как я первый раз убил человека

Осенью в Астрахани смеркается часов в восемь. Поэтому было уже темно, когда мы прогуливались по нашему району. Грязь хлюпала под туфлями, а в воздухе стояла тёплая сырость… Нас трое, мы в спортивных штанах и китайских куртках-ветровках, у Сани и Вовы вышиты орлы на спине, у меня ничего такого нет, но тоже прикольно – куплена одежда на вьетнамском рынке недалеко от улицы Карла Маркса. Оттуда и наши шапки-гондоны.

Не люблю я носить шапку – в ней потеет голова. Но это нужно делать, чтобы не заболеть менингитом. «Надует голову, заболеешь менингитом и станешь дурачком», – так моя матушка говорила.

Мы сели на «пьяную» лавочку, чтобы перекурить. Она так называлась на районе, потому что на ней братва часто бухала. Вова достал «Приму» и сплюнул на асфальт. Позади нас – грязный подъезд, впереди – теплотрасса. Горячая труба подтекает, и от этого по району ползёт туман. Около лавочки перевёрнута урна, из нее вывалилась куча мусора: окурки, пивные бутылки, какой-то тухляк. Мы всего этого не замечаем, привыкли – это наша улица, она называется Куликова. В 90-х годах прошлого века, когда происходили события, о которых я пишу, город был лишь чуть грязней и опасней, чем сейчас. Если не верите, то поезжайте и сами посмотрите.

А наш район не самый паршивый. Большую часть города, в том числе и его центр, занимают домики на курьих ножках. Они давно прогнили. В них живут нищие бабушки, дедушки, их спившиеся, скурившиеся дети. Там обитают и работяги, они тоже пьют, но не очень много, иногда курят «план». У них всё ровно. Правда, денег особо нет и существовать в гнилом доме, особенно с семьёй, неудобно. На Куликовой хоть и грязно, как во всём городе, но живем мы не в хибарах или бараках, а в девятиэтаясках. Они разного цвета: белые, зелёные, коричневые, розовые, синие. Мы, когда на районе разборки начинаем, по делу или без дела, если видим, что пацан мелькал на районе, то спрашиваем:

– Ты, братан, с какого дома? Ты с коричневого дома? Там одни биксы и лохи живут!

Так разбираемся – что он за человек, откуда, кого знает. Мы не беспредельщики. Даже если лоховый пацан попадётся, не бьём и особо ничего не отнимаем. Только сигареты.

Иногда, конечно, били за слова. Иной раз борзой попадётся. Скажет:

– Да вы рамсы попутали!

Или:

– Да вы знаете, куда попали? Вы Севу знаете? – это к примеру.

Ну а мы-то знаем, и что? Раз по морде, два. Упал. Ногами хоп-хоп.

Только один раз из-за такого «баклана» стрелку нам забили, а так всегда обходилось.

Конечно, у нашего района была одна проблема, и часто нужно было её решать: нариков очень много развелось. Те, которые курили «план», у нас не считались нариками, я и сам иногда был не дурак курнуть, а вот те, что сидели на маке, эти задолбали. Квартиры вскрывали, своих на районе гопали. Беспредел от нариков как начался, так и закончился. Собрались нормальные старшаки, мы им тоже помогли, и опустили наркош. Они после этого на соседнем районе тусовались. Здесь только на цыпочках до своего подъезда крались. Тоже, конечно, западло. На том районе биксы красивые, а с нариками тусят. Нафига? Кое-кого из девок они, как водится, на свою тему подсадили, но и без этого подруги к ним липли. Аж пищали. Я никогда не понимал, в чём дело.

Короче, наши наркоманы с местными наркоманами обитали в Жабах, а мы, ровные пацаны, у себя на Куликовой. Иногда с нариками всё равно непонятки случались. Об этом ниже.

* * *

В общем, сидим мы на «пьяной» лавочке, курим. Темно. Вован, Саня. А меня Никита зовут. Смотрим, идёт какая-то толпа, и вроде в руках у них палки. Уличный фонарь вдалеке людей осветил, но мы толком не разглядели. Какие-то пацаны, то ли наши, то ли чужие. Двигаются к нам в район.

Вован из нас самый осторожный:

– Может, ноги в подъезд сделаем? Из окна посмотрим, кто.

Саня, его родной брат, на год старше, он всегда над Вовцом издевался:

– Ну ты и очко. Это же наши пацаны идут.

Действительно, пока мы говорили, толпа подошла ближе. Там Матрос, Башка, Мосол, пацан какой-то мутный – Виталик, я его видел несколько раз, но кто он и что, не скажу. И еще пацаны с нашего района, но из дальних домов. Мы иногда на трубах осенью тусили, когда делать было нечего.

– Привет, банда! – говорю я.

Они остановились, присмотрелись, стали здороваться. Присели с нами. Кто на лавочку, кто на корточки.

– Курить есть? – спросил Матрос.

Вован говорит:

– «Прима».

– Не, такие не курю.

Оборзел в этом году Матрос, раньше то он тихий был, а сейчас в «качалку» пошёл, скорифанился с какими-то деловыми. Где-то на Ахшарумова бабки с лохов с ними сшибает. И ведёт теперь себя борзовато. «Приму» не курит.

– Мы идем с нариками махаться в Жабы. Пойдёте с нами?

Блин, и в лом идти махаться куда-то, и нельзя отказать. За район впрягаться – нужно, иначе от авторитета ничего не останется. Начнутся проблемы, только успевай решать. Начнут прессовать, прикалывать. Лучше пойти, только сначала разобраться из-за чего кипеж получился.

– А чё за базар-то с ними?

– Наших вчера прессанули. Пришли к подругам, местные до них докопались. «На пацана» стали проверять.

– И чё, проверили?

– Мы в отмазку пошли, они нас свалили и забили, – вмешался в нашу беседу Башка.

Остальные смотрели на Матроса и на нас с тупыми овечьими выражениями морд.

– Тебя-то, малой, – говорю я, – забить легко. Кто ещё был?

– Кирилл…

Мне всё понятно, идти придется, Кирилл в авторитете. Поэтому дальше я тупорылого Башку не слушаю. Говорю Матросу:

– А где он сам-то?

– Щас к зелёному дому подойдёт.

– Ну чё, пойдём тогда набьём Жабам, – говорю я.

Поднимаемся и идём к зелёному дому. Кирилл со старшаками что-то трёт около подъезда. У зелёного дома тротуар разбитый – грязь, лужи. Из мусоропровода воняет, потому что двери, которые должны сдерживать вонь от контейнера, давно сняли и куда-то унесли. Да и тухлой водой тянет из подвала, но это по всему району так. Зелёный дом грязнее всех, зато пацаны злее. Здороваемся со всеми за руку, особенно со старшаками. Не дай Бог кого-то пропустить, скажет, что ты его не уважаешь, что тебе западло с ним за руку поздороваться, и прессанёт. А потом ещё долго будет вспоминать расклад этот, пока братва не заступится. Старшаки у нас стрельнули курить.

– Ну что, жиганы? Идёте Жаб мочить? – покровительственно сказал здоровый Арнольд.

Говорят, он служил в спецназе. Ростом со шкаф. Мы загудели, мол, да, конечно, а как же.

– Так и надо, – он чему-то заулыбался.

Обкуренный. Вообще рядом со старшаками мы находиться не любили, от них всякого можно было ожидать. Сейчас Арнольд улыбается, а через пять минут у него крышу сорвёт, и он тебя ногами забьёт. Или зашлёт – за водкой, закуской, стаканами. Ты молодой – иди. Или своих молодых напряги. Но сейчас мы долго не сидели. Дело понятно, и нужно его делать. Кирилл прощался со старшаками за руку, они смотрели на него по-дружески. Это потому что у Кирилла два старших брата в авторитете. Отец вообще отсидел. Да и сам он пацан энергичный. Они с Матросом впереди пошли, типа ведут. Я их догнал, закурить у Кирилла попросил. Тут главное показать, что ты не лох. Тоже идёшь впереди всех и курить стрельнуть можешь, хоть он и у старшаков в авторитете. Шли, прикалываясь над тем, какие Жабы лохи, курили. А в Жабах нас уже ждали. Или кто-то стуканул, или они сами догадались, что после вчерашнего беспредела к ним придут разбираться.

Мы подтянулись к дому, около которого они постоянно тусят, а там толпа немереная. Они нас увидели, их больше намного, но прессовать нас Жабы не спешили. Мы – у подъезда с начала дома, они – у другого подъезда в конце. Вован с Саньком вперёд не лезут, сзади стоят. Осторожные. Тоже верно. Я бы не высовывался и сам, если бы авторитет не хотел поддержать в глазах пацанов. Белобрысый щегол, из Жаб, стоял к нашей толпе ближе всех. У него ремень солдатский в руках. Смотрит борзо. Биксы в толпе стояли какие-то перепуганные, была пара, которые «лыбу» давили. Одна, в короткой юбке и с синей лентой в волосах, к пацану белобрысому подошла, руки ему на плечи положила. Посмотрела на нас так же, как он, дерзко. Так и хотелось этих двоих замесить. Понятно, что нас тут самих замесят. Но бежать первый никто не решается. Потому что если первый палево поднимешь, то потом пацаны могут предъявить. Может, не предъявят, а, может, и предъявят, – как фишка ляжет. Опустят на районе, потом долго нужно будет доказывать, что ты – не лох. Проверки устроят «на пацана»: поставят лося здорового, он тебя прессанёт, а ты должен в ответ бить, и желательно, чтобы ему что-то от этого было. Толпой будут заставлять ботинки чистить кому-то из братвы или на колени ставить. И ты должен или с толпой добазариться, или пытаться биться. А могут и забыть о том, кто первый побежал. Очко то у всех играет. Понятно, что нас здесь по-любому уроют.

Пацан с биксой стоят наглые. Прям чего-то хотят… Сильную «жлобу» я на них, особенно на него, испытал. Казалось бы, если возник вариант ему «ворвать», то я бы такое облегчение почувствовал! Тут из подъезда мужик с палкой вышел и к нам. Жабы стали за ним подтягиваться. Мы помешкали, пока Миша Бардин, мой одноклассник, не закричал:

– Шубись!

И мы побежали. Жабы заорали и за нами. Как потом мне сказали, поймали одного из двух толстых братьев – Мурзака-младшего. Попинали маленько. Мы бежали через гаражи к себе на район. В темноте кто-то спотыкался и падал. Было страшно попасть в руки к Жабам. Мне казалось, что если я попаду к ним, то меня убьют, и не просто убьют, а заживо сдерут кожу. От этого внутри холодело, поэтому ногами передвигал, что было мочи.

Во дворе зелёного дома мы уже шубились кто куда: по квартирам, по другим домам, по чердакам. Я осмотрелся. Сзади никого не было. То ли Жабы устали бежать, то ли они боялись на наш район заходить. Блин, стопудово местных нариков, которые в Жабах тусуются, цеплять сегодня будем. Забьём гадов. Зла не хватает!

Я пошёл к своему, белому, дому. Предположительно я знал, где Вовец и Санёк. Если они не ушли домой, то на чердаке. Там было место, где мы тусили. Типа слушали мафон, курили, пили. Иногда всё это мы делали не одни, а с биксами. Я поднялся на девятый этаж. Лестничная площадка была тёмная. Мы сами лампочки и выкрутили, чтобы соседи в глазки за нами не палили. Наощупь полез по стальному трапу, открыл люк. Пацанов нет. Я зажёг свечу. На стенах прикольные надписи: «Сектор газа», «ХОИ», «Красная плесень», «AC/DC», «КИНО», «ЦОЙ ЖИВ». Я поискал, нашёл заначенный бычок и закурил. Стало слышно, что кто-то поднимается на чердак.

А если менты?.. Я задул свечу, затушил окурок. Через некоторое время люк поднялся, чиркнули зажигалкой, и я увидел белобрысую башку Вовца. Следом за ним поднялся Санёк.

– Два брата-акробата в натуре. Менты по району не ходят?

– Нет, но говорят, Жабы цепляют пацанов на улице. Короче, Матрос сейчас сюда с Кириллом придут, – сказал Санек.

– Чуть не догнали меня, блин, – Вован закурил.

– Слышь, а зачем они придут?

– Толпа со Спутника собирается и с нашего района. К Жабам пойдём типа, – Санек присел на корточки и сплюнул.

– Опять?

– Да.

Мне совсем не хотелось снова идти на район к нарикам, но сказать пацанам об этом я не мог. Хотелось выпить, а выпить было нечего. И денег тоже нет. Повезло, что Матросу, Кириллу и еще двум «весовым» пацанам со Спутника тоже хотелось выпить. Они принесли с собой бутылку водки и три бутылки портвейна. У нас были заныканы стаканы. Пили молча, закуривая каждую порцию «Примой». Только Матрос говорил, когда давал мне или Вовцу стакан с выпивкой:

– На, только сразу. Не грей её, а то закипит. Пацанам тоже хочется.

Мы не могли выпить водку одним махом, давились. Но ни капли не оставляли. Во-первых, потому что пацаны не поймут. Во-вторых, пьяным махаться будет легче. После такого бега возвращаться на район к Жабам, где чуть не замочили, тоже нелегко.

Допили и вышли к подъезду. Мне уже было всё по барабану. С чердака я захватил ржавую цепь, тяжёлую, на такой собак держат.

Матрос сказал:

– Я подарок им несу, – и вытащил из-под куртки велосипедную цепь.

Я загоготал.

– Я тоже взял. Прям в тему, – и показал свой «подарок».

Почувствовал, что Матрос меня зауважал. Поступок конкретный, правда, если я цепь не использую, то его уважение превратится в презрение. Но я использую – нариков нужно наказать. Мы спрятали цепи, чтобы не палиться.

– А мы так с братом помахаемся с ними. Без цепей. Правда, Санёк? – спросил Вовец.

– Да, без цепей. Мне с ноги нужно удар отработать… Сзади когда с поворотом. Корпусом так.

– Пока будешь удары отрабатывать, тебя завалят, – мудро заметил Матрос.

Вовец и Саня просто очковали. Они знали, что кого менты поймают с цепью, на того могут списать что угодно. А в групповой драке случается всякое. Мы стояли около подъезда, ждали толпу со Спутника и толпу с нашего района. Собирали пацанов по районам «шестёрки» Матроса и Кирилла. Пока нас было семеро. И зачем мужику нужно было делать это… Пьяный просто. Планка упала, вот и попал под раздачу.

Мужик прошёл с женщиной, наверно ему было лет тридцать. Он вдруг бросил её руку и вернулся к нам.

– Кто меня козлом назвал?

Матрос ответил культурно:

– Мы между собой разговариваем. Никто тебя козлом не называл.

Мужик сделал свирепое выражение лица:

– А то смотрите у меня. – И он хотел отойти в сторону.

– А чё смотреть-то? – спросил Матрос.

– Чё ты сказал… Да ты знаешь, я кто? Я живу там, – и показал на дальний дом.

– А я живу здесь, – ответил Матрос. Мы смотрели на мужика молча.

Женщина, которая была с ним, потянула его за руку:

– Пойдём, пойдём отсюда, Юра…

Но мужик не останавливался.

– Ты Лёшу-Железо знаешь?

– Я тебе приведу сотню Лёш. И что?

Мужик несильно ударил Матроса по лицу. И тут понеслось. Повалили, стали бить ногами. Женщина орала в стороне.

– Всё! Всё, пацаны! – сказал Матрос и позвал женщину. – Возьми его.

– Пойдём, Юра. Пойдём быстрее.

Но Юра не успокаивался.

– Ты ответишь за это…

– Ты угрожаешь, что ли?.. – и Матрос ударил мужика. Мы снова начали его пинать.

– Хорош, – остановил нас Матрос.

Женщина подняла мужика, и они заковыляли к своему дому.

– Блин, как бы ментов не вызвали. Пойдем к зелёному дому, – сказал Кирилл. – Туда походу пацаны должны стекаться.

Мы пошли, по дороге обсуждая, как мы круто набили мужика. Я тоже был этому рад. Ведь в жизни как? Главное себя в обиду не давать. Вспомнил, как впервые почувствовал злость и «вписался» за себя, и за район. Кстати, Матрос и Кирилл были при этом. Как раз тогда я на районе получил кое-какой авторитет.

* * *

Короче. Недалеко от нас есть пожарная часть. Там футбольное поле, баскетбольное. Там мы летом часто играли в квадрат, в футбол или баскетбол. Какие-то «левые» пацаны заняли наше поле. Матрос подошёл разбираться первым. Потом Кирилл подтянулся с пацанами. Потом я с Вовцом и Саней. Их было пятеро, нас человек девять, но вели они себя нагло. Да, совсем забыл… Не Матрос первый подошёл. Сначала мы «молодого» нашего послали. Его звали – Яйцо. Кругленький, упитанный, с наглой мордой. Он подошёл и сказал точь-в-точь, как мы велели:

– Эй, какого вы тут делаете на нашем районе? Вы откуда ваще?

Они подозвали его ближе. Худой длинный пацан дал ему пощёчину и что-то заговорил со злостью. Тут начали подтягиваться мы. Главный у них был толстяк. Он обернулся к пацану с выбитыми передними зубами и сказал:

– Кеша, пока ничего не вытаскивай, – потом обратился к нам. – Мы пришли сюда, и мы будем тут играть. А вы пошли…

Я почувствовал глубокую злость. Его наглая морда сочилась превосходством. Он нас презирал и был уверен, что он лучше нас. Лучше меня, пацанов. Я сказал твёрдо:

– Кеша, доставай, что там у тебя. И ко мне иди. Один на один.

Я сделал шаг вперёд. В глазах Кеши появился страх. И у толстого тоже. Остальные вообще опустили голову. Мы их набили очень сильно. Потом заставили Кешу собирать окурки вокруг пожарки. Был как раз напряг с деньгами – курить нечего. Нам помог добрый Кеша. У толстяка я отнял одноразовую зажигалку. После этого он с разбитой мордой, пыльный, в рваной одежде побежал. Над остальными мы поглумились часа три, потом выгнали пинками из пожарки. Они поковыляли к себе на район – опущенные и заплаканные. Так я понял, что врагам нельзя давать спуску. И что моя злость мне помогает, когда драться страшно, но нужно.

* * *

А толпа на Жаб собиралась. Пацаны подтянулись и со Спутника, и с нашего района. Группки стояли в трёх разных дворах. Человек сто, наверно, было. Может, чуть меньше. Тронулись постепенно друг за другом.

Я шёл в первой толпе с Матросом и Кириллом.

– Хочется тому с ремнём голову пробить, – это говорил не я, а водка во мне.

А, может быть, и я. Мне хотелось драться. Жабы расслабились. Почти все разошлись по домам, осталось человек десять около подъезда. А тот пацан, который был с ремнём, теперь сидел с гитарой. Около него стояла та самая, в короткой юбке. На поводке у её ног вился чёрный пудель. Типа он играет своей биксе и её собаке. Я действовал жёстко. Вытащил цепь и ударил пацану по лицу. Наотмашь двумя руками. Девка заорала, но её с ноги успокоил Кирилл. Кто-то из пацанов ударил собаку. Началось махалово. Белобрысый с разбитым лицом уже не вставал. Потом я узнал, что убил его с одного удара.

* * *

Со стороны драка неподготовленных людей, подростков, выглядит некрасиво. Угловатые движения тел, слабые удары. Кулаками даже от серии ударов в голову особых повреждений противнику не нанести, если не умеешь. Вроде бьёшь, а эффект – хорошо, если средний. Вот поэтому сейчас на «Ютьюбе» записи реальных дворовых драк показывают в ускоренном темпе. Чтобы неуклюжие движения сделать ловкими, быстрыми, красивыми. Зато если в драке «толпа на толпу» использовать подручные средства, например, цепь от велосипеда, то картина будет чёткая и понятная. Ну или, если ничего нет под рукой, а пацан обнаглел, и нужно конкретно прессануть, тогда главное – свалить его на асфальт, а потом прыгнуть, желательно попав ногами в лицо, но так и убить можно.

Через несколько минут нашего махалова с Жабами подъехали менты. Патруль какой-то. Мы сорвались в стороны. Мои лёгкие разрывались. Блин! Столько бегать! Но только бы не попасться. Я забежал в камыши и провалился по пояс в грязь. Выбираться не стал и вообще притих, потому что мелькнули фонарики. Кто-то из ментов или, хуже того, из Жаб видел, как я юркнул в заросли, и теперь меня искал. Так в грязи я простоял, пока всё не успокоилось, до глубокой ночи.

Моё сознание будто отключилось. Мысль мелькала только одна: «Не попасться!» Когда стало можно, я прокрался до подъезда, поднялся на лифте и ключом открыл дверь. Матушка и младший брательник спали. Я снял мокрую одежду, кое-как вымылся и упал в кровать. Лёгкие болели, я уснул нервным, неглубоким сном.

* * *

А наутро пришёл Санёк. Он сказал, что в драке погиб один из Жаб, – белобрысый, тот который, когда ходили в первый раз, стоял с солдатским ремнём. У меня было странное чувство. Я только сейчас понимаю, что с вечера, а именно с того момента, как ударил цепью, я уже знал, что убил его. Но ничего не чувствовал. То ли потому, что я убил врага – наркомана из Жаб. То ли потому, что тогда ещё не понимал в полной мере, что такое смерть. То ли просто от шока. Потом мне сказали, что он все равно бы недолго прожил, он кололся давно, а недавно стал делать это в пах.

Как говорят наркоманы: «Открыл пах, значит, считай, открыл крышку гроба». Колются в пах, когда уже больше некуда. А вены там тонкие, быстро забиваются, и скоро начинается гангрена. И все. Конец котёнку.

Менты особо дело не расследовали. Кому этот отброс нужен? Пацаны сделали вид, что ничего не знают. Может, и правда, не видели. В групповом месилове каждый следит за тем, чтобы между рог не получить, а не за своими корешами. Матрос один раз намекнул, мол, догадывается, кто белобрысого мочканул. Но я не среагировал, и он замолчал. Так что никаких последствий не возникло. Скоро я стал забывать о том, что убил человека.

Раскаянье пришло потом. Сейчас я думаю, что тогда, в 90-х, я не боялся смерти и поэтому не сожалел об убийстве. Я чувствовал и любил единение со своей волчьей стаей и ненавидел чужаков. По таким законам мы существовали все.

Но сейчас… С годами я стал сентиментальным. И теперь иногда мне снятся глаза всех тех людей, которых я когда-то убил. Некоторые из них могли бы жить и по сей день…

 

«Мне казалось, что небо синее-синее, хотя потом другие солдаты утверждали, что было пасмурно, грязно…»

 

I. Чудо

Мне недавно исполнилось девятнадцать лет, я солдат Внутренних войск. Звание моё – рядовой. На войне как на войне, поэтому мне приходится делать всё, что прикажут: иногда я снайпер, иногда пулемётчик, иногда водитель, иногда могильщик… На Новый год мы держали с мотострелками дом около вокзала города Грозный, и мне одному из немногих удалось выжить. Хотя, как мне кажется, я сейчас не вполне живой. В этот день у меня начались странные видения. Я боюсь о них рассказывать, потому что тогда меня примут за сумасшедшего. А я нормальный, просто что-то со мной произошло, что-то особенное. Вы не поверите, но мне и не нужно.

А не поверите вы, потому что в наше время мало кто верит в Бога по-настоящему. Некоторые делают вид, что верят, но если ты веришь в Него, то ты должен признавать существование чудес, которые Он являет нам время от времени. Так называемые современные верующие – это или гордые лицемеры, или больные духом и телом. И те, и другие обманываются специально: религия первым нужна для того, чтобы чувствовать себя выше, это люди бездарные, но гордые, и через веру они самоутверждаются. Они считают себя носителями высшей истины. На самом деле это мертвецы. Они мыслят, как мертвецы, поступают, как мертвецы, живут, как мертвецы. Они видят смысл своей жизни в имитации веры в Бога. Они забывают о своих грехах и следят за грехами других, чтобы осудить. Особенно печально, когда так поступают христиане. Это против главного христианского правила, и на рай таким лжеверующим не приходится надеяться.

Другая категория людей от веры – это или больные телом, а именно инвалиды, смертельно больные, или психически и психологически увечные. Они ищут утешение и находят его, но как только недуг проходит, о Боге они забывают. По-настоящему теперь мало кто верит, таких редко встретишь, а если встретите, не важно, кем этот настоящий верующий будет – христианином, мусульманином, иудеем или кем-то ещё, то поклонитесь ему, ибо это пророк.

Мне пришлось поверить, когда я стал свидетелем чуда и сам стал частью его. Я вдруг из восемнадцатилетнего парня превратился в нечто. На вид я всё тот же, но внутри меня сейчас что-то зреет ещё боже чудесное, я вынашиваю чудо. А пока я просто могу читать мысли, выходить из тела. Я вездесущ! Моё духовное прозрение, моя всеведущая сила простирается на всю Чечню и Ингушетию, я чувствую тут каждого человека – его мысли, боль, переживания. И я могу это всё вместить, ибо вместе с этой способностью Бог сделал из моей души бездонный сосуд. Чаще всего чудеса и видения мне приходят ночью. Днём я, как обычно, несу свою службу, а вот ночью… Хотя я и днём глубоко чувствую людей, всех, с кем встречаюсь, а ещё я слышу голоса погибающих людей. Бог дает мне силы терпеть страдания вместе с ними. Когда-то я был простым человеком.

Я вам расскажу, как все это началось.

 

II. Как я увидел рай

Я ни о каком чуде тогда даже не подозревал, в Бога особо не верил и вообще не понимал, что происходит. Кроме того, дар видеть в людях их истинное и сокровенное тогда ещё у меня не появился. Но и без него я могу сказать точно, что, когда мы въезжали в Грозный, многие из нас смерти не предвкушали. Наверно, кто-то из офицеров тогда что-то и предполагал, а вот мы, солдаты срочной службы, совсем не думали, как всё может обернуться.

Забыл ввести вас в курс дела. Я и ещё восемь рядовых, старший сержант и один офицер – мы были приданы к колонне 81-го полка быстрого реагирования. Наша колонна шла в Грозный без прикрытия пехоты, только машины с экипажем и мы, солдаты Внутренних войск, в количестве 11 человек. Непонятно, для каких задач нас туда послали.

Бронемашины гуськом тянулись в город. Мне казалось, что светит солнце и небо синее-синее, хотя потом другие солдаты утверждали, что было пасмурно, грязно, холодно, и на душе от этого выли волки. Я помню солнце, ветерок и, пока ехал на броне, наслаждался всем этим, потом мне пришлось пересесть в десантный отсек, где пахло соляркой, и только тогда, не знаю почему, мне стало страшновато. А потом задрожала земля, и стало жарко, запахло подгоревшим мясом. Я увидел трупы вокруг себя и понял, что нужно вылезти из машины на белый свет.

Мне показалось, что вокруг горит всё: земля, БТРы, танки и даже небо, то самое небо, которым я ещё недавно любовался. Я как будто спал, как будто это было не со мной, а в кино. И тут я увидел то, что запомнил на всю жизнь. Пробираясь между горящими машинами, в мою сторону шёл подполковник Полторецкий. Крепкого сложения мужик. Его лицо было растерянно, в руках он держал пистолет. И вдруг со второго этажа обгоревшего дома раздался хлопок, мне показалось, что заряд РПГ пролетел прямо над моей головой и попал он в подполковника, от которого в секунду осталось лишь немного обгоревшей плоти и наручные часы на уцелевшей руке. В полусознании я подошёл к его останкам и вытащил из них часы, потом поднёс к уху. Странно, но они шли.

Не знаю, зачем я это сделал. Моим телом управлял шок, а не мозг.

Потом помню только яркую вспышку, и всё. А дальше передо мной промелькнуло множество призрачных лиц. Множество людей и голосов. Не знаю, где я находился – в этом мире или в другом. Всё перевернулось, я чувствовал небывалую легкость. Вскоре я ощутил, что плыву над домами Грозного, а потом над долинами и горами Чечни. Я обратил внимание на то, что деревья зелёные, а в долинах высокая трава и цветы. Но ведь только что была зима!

Впрочем, не это главное! Я обратил внимание на красоту под моими ногами: я плыл вверх, в небо, а внизу раскинулось самое красивое место на земле. Я видел стройные тополя, которые стоят по краям шоссе, мягкие зелёные долины, наполненные хрустальным воздухом, и горы, внизу синеватые, а вверху белоснежные. На полях ходили коровы, лошади, овцы.

Я почувствовал в себе чудесную перемену.

Во-первых, и это же во-вторых, я никогда ничего не знал о Чечне, я никогда тут не был до службы, и для меня все кавказцы, закавказцы казались одним и тем же – на одно лицо. Но теперь какая-то несвойственная мне мудрость наполнила меня, кроме того, у меня появились знания, которых никогда не было. Я чувствовал себя собой и в то же время кем-то ещё. В мою голову пришла такая мысль: «Теперь я понимаю, почему чеченцы так любят свою землю! Почему они много сотен лет отстаивают свое право на неё! Такая земля даёт и дом, и силу, и храбрость, и уверенность».

Нельзя всего описать словами. Эту красоту нужно видеть и чувствовать. Именно так должен выглядеть рай!

 

III. Самый счастливый танк

Потом я снова спустился на землю. И, как мне показалось, прошёл незримо по всем улицам горящего Грозного. Сначала я следил за самым счастливым танком на свете. Танкисты так и не узнали о своей удаче, о том, что они семь раз избежали смерти.

Началось всё с того, что они проехали, не погибнув, мимо засады чеченцев, среди которых был прославленный снайпер-гранатомётчик, офицер Советской армии, прослуживший в Афганистане три года, – он если стрелял, то наверняка попадал, и ощутимо.

Он даже умел подбивать танки, пуская выстрел по земле, рикошетом под дно, умел рассчитывать силу ветра, скорость цели. А самым страшным оружием в его руках был ручной противотанковый гранатомёт седьмой, им он всегда сжигал танк с первого раза.

И сейчас этот чеченец сидел в засаде именно с РПГ-7. Ждал. А рядом с ним находился друг и боевой товарищ, тоже советский офицер-«афганец», Мустафа. Его военная специальность была снайпер, и лучше него стрелка вряд ли молено было сыскать во всей Чечне. Когда проехала машина тех, за кем я следил, за кем я летел по Грозному, оба снайпера отвлеклись. Их фотографировал журналист Саша из Нижнего Новгорода, как он говорил, на обложку газеты. В статьях он подписывался Александр Никаноров и был одним из многих журналистов, которые сочувствовали чеченскому сопротивлению в 1995 году.

Танк проехал мимо. Мустафа схватился за винтовку, потом сказал гранатомётчику по-русски:

– Ну чего ты его не …бнул?

Товарищ ничего не ответил, а потом молча ушёл по лестнице на другой этаж. Журналист исчез раньше, и Мустафа остался один. Скоро пошла колонна БТРов. Затаив дыхание, он прицелился в бок первой машины. Выстрелил примерно туда, где должен был сидеть человек. Он так и не узнал, что попал. Пуля пробила боковую броню и убила старшего сержанта Серова.

А самый счастливый танк ехал дальше. Ему поставили задачу обработать из пушки квартал. Шесть раз чеченские гранатомётчики из РПГ-7 стреляли в самый счастливый танк на земле, и граната летела точно, но в этот момент танк стрелял, и заряд, готовый поразить цель, отклонялся. А потом танк отозвали из боя. Никто так о своём счастье и не узнал. Но также танкисты не узнали, что спасли трёх разведчиков – капитанов Щербака и Антонова и рядового Балыко.

 

IV. Танкоангел

Два офицера и рядовой крались вдоль дома, они пытались вернуться в район, где, как им казалось, они найдут своих.

Бронетехника, на которой они ехали к вокзалу, была сожжена классическим способом, а именно первые выстрелы из РПГ пошли в первую и последнюю машины, после чего всем остальным на узкой улице осталось только стоять и ждать, когда очередь дойдёт до них. Те, кто остался в живых, разбежались куда могли. Так вышло само собой – капитан Щербак, капитан Антонов и рядовой Балыко остались втроём. Они укрывались до темноты в подвале заброшенного здания, а потом двинулись, пригнувшись и ползком, к своим. Эти солдаты не знали города и полагались на свою интуицию. Я вдруг понял, что могу чувствовать их эмоции и знаю их мысли.

Рядовой думал о какой-то молодой девчонке. Он хотел к ней и ни разу не вспомнил о родителях, то ли их у него не было, то ли его к ним просто не тянуло. В его голове мелькала лишь девочка, белокурая, голубоглазая, в белом коротком платье, а иногда всё его воображение застилала непроглядная тьма. Тогда я ещё не научился владеть своим даром и не смог понять, что девушка эта была ненастоящая, просто от шока в мозгу солдата что-то заклинило, и время от времени крутилась одна и та же «блатная» песня о девочке в белом платьице. Наверно, он или его друзья исполняли её в подъезде или на школьном дворе, покуривая и попивая пивко. Балыко был моим ровесником.

Темнота, которая нет-нет и возникала в воображении солдата, пугала его. Мгла действительно могла устрашить кого угодно. Я увидел в ней что-то окончательное, зловещее. От неё вдруг стало холодно, а потом я почувствовал какой-то гнилой запах. Так рядовой Балыко представлял себе смерть.

Офицеры были сосредоточены на дороге и почти не допускали к себе лишних мыслей. Только однажды Щербак обрывочно подумал: «А где у них кинжалы?..» Антонову же не нравилось, что вышла луна, и он несколько раз про себя выматерился на неё.

Именно луна, а также внезапные залпы осветительными минами раскрыли местоположение солдат. Они попали под обстрел на перекрёстке. Едва успели спрятаться в какой-то яме, как на них вылился шквал огня. От пуль их спасал ствол поваленного дерева, который лежал в шести метрах перед ними. Поняв, что просто так солдат не достать, чеченцы применили оружие посерьёзней.

Все трое, как по команде, вжались в неродную для них землю, когда ПГ от РПГ полетели в их сторону. Им казалось, что взрывается где-то совсем рядом, их обдавало жаром. Рядовой, прижимаясь лицом к земле, подумал: «Кумулятивный заряд» – видимо, ему это словосочетание вспомнилось из курса молодого бойца. Щербак начал безмолвно молиться: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя, яко на небеси и на земли…» Треск и шлепки от пуль или взрывы прерывали его мысли. Щербак про себя клял всеми словами «чехов», Дудаева и Ельцина.

Все трое понимали, что встать и исчезнуть под таким огнём невозможно, но если продолжать лежать дальше, то до них рано или поздно доберутся.

Обстрел начал стихать, и уже можно было приподняться и посмотреть, откуда ведётся огонь. Щербак и Антонов быстро вычислили окна и попытались пострелять по ним. Они приподнялись и дали несколько коротких очередей. В ответ на них посыпался град пуль, офицеры едва успели укрыться.

– Товарищ капитан, – обратился рядовой Балыко к Антонову, – у меня есть дымовая граната!

Офицер в ответ выматерился, а про себя подумал, что этого точно убьют, если он не перестанет быть таким тугодумом.

– …бт! Бросай!

Рядовой изловчился и зашвырнул гранату, но она была чёрного дыма и ничего не закрывала.

Антонов от злости готов был расплакаться, а Щербак просто молился. Его дух был уже не здесь, а где-то далеко-далеко в небе. Он призывал Творца помочь ему выжить. У него было ради кого и для чего жить. Сын, дочь, жена. Ему казалось, что этого достаточно.

– Товарищ капитан! У меня ещё есть граната!

– Бросай, твою мать!

Рядовой бросил, но граната угодила в дерево, которое их прикрывало, и улетела в сторону. Белый дым, подчиняясь ветру, потёк в другую сторону от солдат. Антонову подумалось, что неплохо было бы пристрелить Балыко. А Щербак молился, и последующее чудо произошло именно по его молитве.

И вот из-за стен, проминая себе проход, вышел самый счастливый танк на свете. Он качнул дулом и начал стрелять по тем окнам, откуда вёлся обстрел. Всё стало сыпаться. Антонов, Щербак и Балыко почувствовали во рту кирпичную пыль. Я видел умирающих от осколков, с оторванными ногами и руками чеченцев, они кричали:

– Аллах акбар!

Закончив свое дело, танк, мирно хрюкнув движком, вернулся в укрытие. Командир танка выполнил приказ – уничтожил огневые точки в обозначенном квартале. И никто из экипажа даже не подозревал, что, погубив два десятка чеченцев и пять украинцев, они всё же спасли три жизни.

 

V. Заживо погребённый

Меня повлекло дальше. Ко мне вкрадывались чужие мысли и образы, от которых мне стало ужасно. Я думал, как он, я чувствовал, как он, я болел его страхами.

Как только он приехал в Чечню, то заметил, что его тело стало пачкаться иначе. Оно быстрее покрывалось грязью и пылью, и отмыться было сложнее, чем обычно. Стоило ему очистить чёрные шеи и руки, как через несколько минут они снова становились прелатами. Грязь пропитала и одежду.

Старшему лейтенанту казалось, что он носит на себе килограммов десять чеченской земли, и это пугало его. Ведь ему постоянно приходилось находиться как бы «под чеченской землей».

Сначала он испытывал только неосознанный страх, но вскоре сошло озарение: офицер понял – это его кто-то заживо хоронит под грязью и пылью. Кто-то непостижимый – местный, древний, всемогущий. Он ощутил свою скорую смерть.

Я чувствовал его панику, и она передавалась мне…