Амалия горячо сочувствовала Пилар и вела с ней долгие задушевные разговоры. Что-что, а сердечные переживания дочери никогда не занимали Флору, зато Амалия внимательно выслушивала все, что рассказывала ей настрадавшаяся Пилар, и участие этой женщины было для Пилар целительным. Теперь они часами сидели вместе, решая, как лучше Пилар поступить, какой шаг предпринять. Амалия надеялась, что ее доверительная дружба с Пилар поможет и ее отношениям с Карлосом, что рано или поздно они заживут одним домом, одной семьей.

Карлос ласково поглядывал на сидящих в углу гостиной и мирно беседующих женщин. Он находил между ними даже какое-то сходство — обе они были крупные, белокурые, с тонкими чертами лица. Он уже не сомневался в любви матери, в привязанности Пилар, но как ни странно, тем свободнее чувствовал себя. Ощущение свободы безотчетно укоренилось в нем, и теперь он стал понимать, что всю свою прошлую жизнь инстинктивно считал себя обездоленным, и в женской любви невольно искал безоглядной, материнской. Поэтому и не умел оставаться один, поэтому и был так податлив на женскую ласку, — бессознательное сиротство постоянно искало крова, сам того не желая, он обманывал всех тянущихся к нему женщин: они надеялись на его силу, а он тянулся к ним из слабости. Но теперь, всем своим существом чувствуя защиту материнской любви, он не страшился одиночества и не нуждался в любовном служении ему Пилар. Сам того не подозревая, он копил силы для того, чтобы любить самому, быть опорой и защитой для существа более хрупкого и слабого. Теперь он куда меньше нуждался в женском обществе, предпочитая ему мужское. Именно теперь он по-настоящему и сдружился с Альберто. И сейчас отправлялся повидать его, оставив мать беседовать с Пилар за чашкой чая.

Но Альберто оказался занят, у него была посетительница. Пообещав зайти часа через полтора, Карлос отправился побродить по улицам, присматривая рождественский подарок для Хермансито, хотя до Рождества еще было далеко.

Альберто с Кати предполагали, что зиму им придется провести в Мадриде и, естественно, что Альберто возобновил практику. Открыть кабинет он не мог, поскольку это обошлось бы слишком дорого, но мог давать консультации, что и делал очень охотно. У него было уже немало пациентов, коллеги посылали к нему больных, вот и эта женщина пришла по рекомендации одного из знакомых.

Сеньору Амаранту, худую, с резкими чертами лица, довольно молодую и красивую женщину, устраивало, что доктор Альберто Монкадо — иностранец. Нездоровье ее было связано с семейными обстоятельствами, и обсуждать их с кем-то из знакомых ей врачей, которые прекрасно знали и ее, и все ее окружение, она не хотела. В Альберто она видела для себя спасение и приготовилась говорить с ним совершенно откровенно. Альберто же сразу понял, что эта нервная измученная женщина нуждается в доверительной беседе, и поэтому, усадив ее в кресло и участливо глядя на нее, стал задавать вопросы, желая разговорить пациентку и облегчить ей исповедь.

— Полагаю, речь пойдет об усталости, которой всех нас наделяет жизнь, — начал он мягко, внимательно приглядываясь к пациентке.

Она производила впечатление человека энергичного, но силы ее явно были на исходе и, похоже, она находилась на грани нервного срыва.

— Да, доктор, — согласилась она, — об усталости, только вот вопрос: от чего?.. Я устала от жизни, которую веду не по собственной воле, устала от лжи, неискренности и подспудных угроз. Я дошла до того, доктор, что постоянно жду, когда меня объявят невменяемой и отправят в сумасшедший дом на принудительное лечение… — Женщина нехорошо засмеялась.

— Вы видите проявление злой воли по отношению к вам ваших домашних? — осторожно спросил Альберто. Ему предстояло выяснить, страдает ли пациентка манией преследования или обстоятельства ее жизни действительно таковы, что она нуждается в помощи не только врача, но и адвоката.

— Да, именно в домашних, — решительно подтвердила сеньора Амаранта и торопливо продолжила, словно боясь, что потеряет решимость. — Не буду говорить обиняками, доктор, расскажу вам правду во всей ее неприглядности. Мы прожили с мужем почти двадцать лет. Он занимает высокий пост и поэтому вынужден печься о своей репутации. До поры до времени он бережно относился к семейным узам, но постепенно его привязанность ко мне ослабла… Уже несколько лет, как в его жизни появилась другая женщина. И теперь он хочет избавиться от меня и жениться на ней.

— Какие у вас основания предполагать это? Он предлагал вам развод?

— Он никогда не посмеет! — страстно отозвалась женщина. — Он знает, что я никогда не соглашусь! У нас сын! Развестись — значит испортить сыну будущее! Сейчас наш мальчик — сын Алонсо Альвареса, а тогда он будет никто!

Услышав ее последние слова, Альберто изменился в лице. Не будь сеньора Амаранта так занята собой, она бы непременно заметила волнение доктора.

«Боже мой! Неужели это жена Альвареса? Неужели речь идет о моем сыне?!» — думал Альберто.

И словно отвечая на его немой вопрос, сеньора. Амаранта заговорила:

— У меня не могло быть детей, доктор! Мы усыновили мальчика, и он стал для меня всем, стал смыслом моей жизни! — сеньора Амаранта прижала руки к груди. — Я открыла вам тайну, доктор, никто этого не знает, ни одна душа в Мадриде! Все было сделано так, будто я родила его. Но я ему мать! Любящая мать! Я боготворю моего сына!

В правдивости ее чувств Альберто не мог усомниться глаза ее сияли, лицо светилось.

— А ваш муж, как он относится к мальчику? — спросил Альберто, и вопрос этот был не только вопросом врача, обращенным к пациентке.

— Вы врач от Бога, сеньор, вы сразу нащупали самое больное место. Все это время сын безраздельно принадлежал мне, я занималась его воспитанием, как теперь занимаюсь его учебой. Муж не вмешивался, юн знал, что может на меня положиться. Он дарил мальчику подарки, интересовался его успехами, и не больше. У мужа была своя жизнь, и я тоже никогда в нее не вмешивалась. Но теперь он задумал отобрать у меня сына, решил довести меня до сумасшедшего дома! Для чего он это делает? Конечно, только для того, чтобы вновь жениться! О-о, он делает это очень хитро. Я даже не сразу поняла, в чем дело! Но теперь мне все стало ясно! Месяца два назад он сказал мне, что появились какие-то люди, мужчина и женщина, и заявили, будто они и есть родители нашего мальчика. Женщины он не видел, говорил только с мужчиной. Боже! Мне стало дурно! Я уже была на грани нервного срыва! И только потом я поняла, что это дьявольская ложь! Он задумал довести меня до сумасшествия, используя мою привязанность к сыну. С тех пор он уже несколько раз повторял свою ложь, доводя меня каждый раз до нервного припадка. Поэтому я и обратилась к вам, доктор! Вы должны помочь мне выдержать эту психологическую атаку. Я должна обрести душевное спокойствие! Я не должна дать ни малейшего повода счесть себя душевнобольной! Вы ведь поможете мне, доктор?! — сеньора Амаранта умоляюще смотрела на Альберто.

— Да-да, конечно, сеньора.

Он был потрясен, но не был в растерянности. Вот та информация, которой добивалась Флора, но что им до Альвареса и его любовных связей? Главное — состояние его жены. Альберто чувствовал себя невольным палачом этой несчастной женщины. Он послужил причиной ее тяжелого нервного состояния, но должен был и спасти ее. Задача предстояла не из легких: в процессе их совместных психотерапевтических бесед он должен был переменить ее образ мыслей, убедить, что никто не собирается отнимать у нее ребенка, умерить ее собственнический инстинкт, сделать возможным их контакт с Пилар… Он не мог ручаться за благополучный исход, но должен был попробовать. И поэтому твердо пообещал этой несчастной женщине помощь. Это был его долг, долг врача, долг отца.

— Спасибо вам, доктор. До сегодняшнего дня я чувствовала себя загнанной в угол жертвой, которая ждет, когда ей нанесут решающий удар, теперь я верю, что справлюсь.

— Да-да, — подтвердил Альберто, — мы будем это делать с вами вместе. Но занятия должны быть интенсивными, не менее двух раз в неделю. Сегодня у нас пятница, я жду вас во вторник. Если вам понадобится моя помощь раньше, позвоните. Я всегда к вашим услугам.

— Спасибо, доктор, — сеньора Амаранта простилась и ушла.

Когда Карлос заглянул к Альберто после своей прогулки, то застал его погруженным в размышления. Альберто никогда не делился тайнами своих пациентов, не чувствовал себя вправе поделиться ими и сейчас. Он свято соблюдал врачебную этику. Но Карлосу достаточно было увидеть выражение его лица, чтобы понять, до чего трудная работа предстояла Альберто, и, по всей вероятности, он уже начал готовиться к ней. Губы Карлоса невольно сложились в сочувственную полуулыбку.

— Да-да, и врач, и пациент находятся в стрессовой ситуации, — пошутил Альберто. — А что там Пилар?

— Когда я уходил, она беседовала с моей матушкой, — ответил Карлос. — Полагаю, что беседуют и до сих пор.

— Ты не огорчишься, если я приглашу ужинать ее, а не тебя? — улыбаясь, спросил Альберто.

— Кого? Матушку?

— Нет, Пилар.

— Огорчусь — не то слово, буду просто в отчаянии, — отозвался Карлос. — А что? Что-то случилось? — спросил он, переходя на серьезный тон.

— Да, я кое-что узнал об Альваресах, и нам с Пилар многое нужно обсудить.

— Договорись с ней, и я привезу тебе твою Пилар, только скажи, куда.

— Сейчас скажу, — пообещал Альберто и взялся за телефонную трубку.

Пока он звонил, вернулась Кати, оживленная и разрумянившаяся.

— Оставайся с нами ужинать, — предложила она Карлосу.

— Нет-нет, спасибо, меня ждет мама, — отказался Карлос, которому было приятно произносить слова: «меня ждет мама», — мы всегда ужинаем вместе, и, если я задерживаюсь, она волнуется.

— Кати, мне нужно срочно поговорить с Пилар, мы договорились поужинать с ней в китайском ресторанчике тут неподалеку, она сейчас у Амалии, так что я поеду вместе с Карлосом. А тебе придется поужинать одной, моя девочка. Прости, что так вышло, но потом я тебе все расскажу.

— Конечно-конечно, Альберто, поезжайте, — говорила Кати с улыбкой, но глаза у нее были полны невольных, непрошенных слез.