Хотя Олег, вернувшись домой, завалился на боковую и проспал едва ли не до вечера, день явно не задался. Все валилось из рук. И не только потому, что Музыкант за несколько часов, проведенных вместе с Доцентом, подавлявшим непонятный мятеж, устал, перенервничал и попросту замерз. Несколько раз снайпер ловил на себе удивленный взгляд Иришки. Порой ему казалось, что в этом взгляде крылся вопрос: «Что случилось?» Сама девушка, несмотря на несколько бессонных часов, чувствовала себя вполне нормально. Ловя ее вопросительный взгляд, Музыкант всякий раз старался ответить: «Ничего не случилось, все в порядке». Но он не был уверен, что смог ее убедить.

Нет, это просто невозможно носить в себе! Однажды это знание просто разорвет его изнутри. Олег чувствовал себя готовой к взрыву гранатой, лишившейся чеки, куколкой, в которой разрастается смертельно опасная бабочка рвущейся наружу тайны. Этот секрет давно уже перестал быть просто еще одной заботой, с которой можно справиться обычными средствами. Он уже пытался как-то раз залить все это дело водкой — и без толку. Нельзя же глушить себя постоянно. Нужно говорить с кем-то. С кем-то, кто поймет и подскажет, что делать.

Исповедь, неожиданно понял Музыкант. Именно! На самом деле вот что мне нужно сейчас — исповедь. Но не идти же мне к Батюшке? Он, конечно, выслушает и даже, быть может, попытается помочь. Проблема лишь в том, что я не хочу верить ему. Он, как и Доцент, как и Вась-Палыч, как и еще несколько человек, — штабист. Политик. И я не знаю, сколько в нем от политика, а сколько от священника.

Главное — раз и навсегда вбить себе в голову: не впутывать в свои проблемы Иришку. Вон, сидит напротив, делает вид, что книгу читает, а сама нет-нет да и бросит на Олега быстрый пытливый взгляд, в котором яснее ясного читается: «Ох, темнишь ты что-то, любимый; я же вижу, что тебя что-то гнетет». А если не впутывать ее, то остается всего лишь один человек…

Кравченко сел на скрипучий диван, устало откинулся на спинку.

— О чем ты хотел поговорить со мной, Олег?

— Помнишь тот разговор со штабистами? Ну, когда мы подняли вопрос о переговорах с крысами?

Кравченко кивнул:

— Помню. Продолжай.

Настало время идти напролом. Олег внутренне собрался и сказал, как в воду холодную в январе прыгнул:

— Я разговаривал с крысой. Не один раз.

К его удивлению, Кравченко воспринял это заявление совершенно спокойно. Он только потер указательным пальцем щетинистый подбородок и коротко сказал:

— Так.

Потом немного помолчал и спросил:

— А знаешь ли ты, что после этого заявления я просто обязан выдать тебя Штабу?

Олег ничего не ответил, и бывший вожак банды продолжил:

— Я просто должен сейчас тебя скрутить и оттащить штабистам. И пусть они решают, как с тобой поступить: сразу расстрелять, сказав прочим, что ты погиб в порубежье во время очередной своей вылазки… или устроить показательное судилище.

— А ты попробуй, Данил Сергеевич. — Олег напрягся, готовый, если что, рвануться в драку.

Но Кравченко продолжал сидеть на диване, улыбаясь непроницаемой улыбкой.

— Но я этого, — сказал он, — делать не буду. И знаешь почему?

Олег мотнул головой:

— Нет. Не знаю.

— Мы со Сверзиным были друзьями. Головастый был дядька, это точно. Да что я тебе говорю — ты ж его тоже знал. Он как-то раз тоже пришел ко мне и вот так бухнул: мол, говорил с крысой. Она понимала по-русски. Не очень хорошо, правда, с пятого на десятое. Но они вроде как нашли общий язык и собирались встретиться еще раз. Больше после того разговора я Федорыча не видел. Одно могу сказать точно: никому, кроме меня, он о своих разговорах с крысами не рассказывал. Как тебе такие известия?

— Я знаю, — твердо сказал Музыкант. — Крыса мне об этом рассказала.

— Так, значит, это правда, — тяжело вздохнул Кравченко. — Знаешь, Олег, у меня ведь до последнего была надежда, что Сверзину все это пригрезилось. Он, конечно, умный был, даже чересчур, но именно у таких иногда шарики за ролики могут настолько убежать, что они и сами не поймут, что на самом деле было, а что они нафантазировали. Почему пропал Федорыч, твоя крыса не в курсе?

— Нет. Говорит, что они встречались несколько раз. Что Сверзин ей очень понравился. И что они планировали общаться дальше, но однажды он не пришел. Может, — припомнил Олег свой разговор с Флейтистом, — он по дороге на крыс напоролся.

— Может, — задумчиво откликнулся Данил Сергеевич, — и напоролся. Гадать сейчас не будем. Остается вопрос… — Кравченко неторопливо, чтобы не провоцировать Олега, встал и принялся медленно ходить туда-сюда у края письменного стола. — Что нам с этими известиями делать?

— В Штаб? — спросил Олег.

— Не стоит, — мотнул головой Кравченко. — Или просто не поверят… Или будут неделями спорить, как поступить, — и в итоге все хорошие идеи погрязнут в словесной трухе. И, если честно, не нравится мне, как вовремя пропал Сверзин. Стоило только ему встретиться с этой твоей говорящей крысой — и через некоторое время нет Федорыча, как будто и не бывало. Знаешь, — он вдруг остановился и пристально взглянул на Олега, — почему в экстремальных ситуациях авторитаризм гораздо результативнее любой демократии?

— Догадываюсь. Авторитарный лидер может не тратить время там, где демократические правители просто по сути своей демократии вынуждены будут тратить время на обсуждение решения.

— Точно, — согласился Кравченко. — Демократия, Олег, — это хорошо, когда вокруг все более-менее спокойно, когда у вас есть вменяемые кандидаты в лидеры и, что немаловажно, образованные избиратели, которых не так-то просто обмануть. А Штаб… Штаб пытается балансировать между демократией и авторитаризмом. Использовать все плюсы и того, и другого. И там ведь, Олег, не дураки сидят: понимают, что трудно отделить агнцев от козлищ, а плюсы — от минусов. Но они, как ни крути, фигуры политические. А это значит, что для них важны формальности. А формальности могут иногда стать абсолютно непреодолимым барьером на пути самой великолепной идеи.

— И что тогда?

— Что тогда? — Кравченко продолжал стоять, опираясь одной рукой на стол, и глядеть прямо Олегу в глаза. — А почему ты об этом меня спрашиваешь? Действуй. Почему ты не действуешь?

— Я не знаю, что делать, Данил Сергеевич. Во-первых, я ведь просто приложение к винтовке. Я стрелять умею. А думать — не очень. А во-вторых… Все-таки я один.

— Почему? Ты зря так думаешь. А как же Иришка? И ко мне ты ведь все-таки пришел? А еще есть Денис, хотя вы с ним, кажется, друг друга не очень… Но уж он-то с удовольствием подсказал бы тебе, что нужно делать.

— Это совсем не то…

У Олега не хватало слов объяснить, но, казалось, умный старый Кравченко все понимал за пару минут до того, как Олег успевал об этом подумать. И, задавая вопросы, попросту издевался над глухим снайпером. Он сказал:

— Тебе хотелось бы, чтобы умный дядька Кравченко рассказал тебе о подполье. О какой-нибудь очень-очень законспирированной организации. О тех, кто ушел в тень, но до сих пор бдительно следит за тем, чтобы Штаб не наломал дров, и в любой момент готов вмешаться и все исправить. Мол, такой убеленный сединами хрыч, как Данил Сергеевич, просто не может не быть связанным с чем-то подобным? Так?

— Так, — признался Музыкант.

— Эх, молодежь… Стой-стой, только не говори мне своей коронной фразы, — Кравченко опять вернулся на диван, закинул ногу на ногу. — Если бы все было так просто. На самом деле вынужден тебя разочаровать, Олег. Нет никакого подполья. Никакой организованной оппозиции. Еще в конце войны банд, когда Штаб прибирал власть к рукам, подходили ко мне, интересовались, предлагали… И Миша Панченко. И Вадим Даренков — ты его не знал, а мужик был — кремень. И даже Доцент наш разлюбезный, которого сначала в Штаб никто не брал, предлагал организовать теневой Штаб. Но я отказал всем. Слишком это было очевидным. Есть другое, Олег. И это может пригодиться.

— Что это? Расскажи, Данил Сергеевич. — Музыкант даже подался вперед, жадно слушая Кравченко.

Олег никогда не был искушен в политике. Он в простых человеческих отношениях и в тех порой путался. Собственную женщину понять иногда не мог. Хотя Олегу говорили, что мужчины нередко не понимают женщин и даже случается наоборот — женщины не понимают мужчин, он в такое верил с трудом, подозревая, что его подкалывают. И теперь он внимал словам Кравченко как какому-то откровению свыше.

— Есть люди… К счастью, почти все они живы до сих пор. Мы договорились с ними, что не будем создавать никаких подпольных структур. Но если такая надобность возникнет, если надо будет заменить Штаб или мягко направить его по другому пути — мы вернемся к этому разговору. Штаб, Олег, конечно, нельзя назвать непогрешимым. Но люди, которые нами руководят, в целом делают все правильно. Просто их успехи застят им глаза. Такое бывает, и, к сожалению, не все умеют с этим бороться. Такие времена. Такие люди. Могло быть хуже.

— И что? Данил Сергеевич, можно этих твоих людей как-то собрать? Поговорить с ними? Что-нибудь решить?

— А вот решать, — Кравченко вдруг заговорил резко и жестко, — придется нам с тобой. Или тебе одному. Или ты хочешь, чтобы мы опять начали тратить время? Думай живенько, какая помощь тебе нужна, и если речь не пойдет о чем-то запредельном — я тебе помогу. Вернее, мы тебе поможем.

— Когда? — прямо спросил Музыкант.

— Когда скажешь, — пожал плечами Кравченко. — Это твоя тайна. Когда определишься, как с ней поступить, приходи, если тебе все еще нужна будет помощь.

Зима закончилась. По крайней мере, так убеждал календарь, на листах которого февраль уступил место марту. Однако на первый взгляд ничто не изменилось. Точно так же Город заметали снегопады, и по утрам специальные команды торопливо расчищали наиболее важные улицы. Там, где люди со снегом не справлялись, при необходимости протаптывались тропинки. Над Городом висела серая пелена, сквозь которую изредка выглядывало не слишком-то любопытное солнце, унылое и тусклое.

Олег пару раз выбрался в «серую зону». Каждый раз он старался покинуть «наш город» так, чтобы его никто не заметил и ему не пришлось бы предъявлять подписанного Доцентом пропуска. Возвращаясь, снайпер обязательно заходил в Штаб и демонстративно бросал Доценту на стол несколько крысиных хвостов. Зачем он дразнил штабиста, Музыкант и сам не понимал. Но это действительно доставляло ему какое-то странное удовольствие. Как будто он каждый раз подчеркивает свою независимость, свое особое положение. Доцент морщился, велел кому-нибудь выкинуть «эту гадость», брезгливо отодвигая в сторону толстые, похожие на белесые веревки хвосты. Доиграешься ты, говорили Олегу его глаза из-за стекол непременных очков в золоченой оправе. Доиграешься, я тебе обещаю. Я тебя терплю, потому что знаю — тебя стоит терпеть. Но я не вечен, а есть те, кто с удовольствием тебя съест.

Подавятся — также без слов, одним взглядом, отвечал ему Музыкант. Пусть других едят, — а я не такой, как все. Я — парень со странностями.

Однажды, выходя из кабинета Доцента, Олег столкнулся в коридоре с Вась-Палычем.

— Опять хвосты притащил? — спросил тот.

— Так точно, мой генерал. — Олег шутовским жестом вскинул ладонь к виску, а затем еще и поклонился. — Хочешь, в следующий раз тебе принесу?

— К пустой голове руку не прикладывают, — проворчал Вась-Палыч. — А хвосты мне ни к чему — лучше себе их оставь. На голове один отрастил, остальные попробуй к заднице приставить — вдруг прирастут. И вообще дурацкие шутки у тебя, Музыкант. Люди так не шутят.

— А может быть, — рассмеялся Олег, — я и не человек уже?

— И на эту тему я бы тоже не шутил. Особенно на твоем месте. Музыкант, ты что, не понимаешь: это для Доцента ты что-то значишь. Хотя иногда я не понимаю, зачем ты ему нужен. А мне ты ни на кой черт не сдался. Не понимаю я тебя, парень, и завихрений твоих, — он покрутил пальцем у виска, — не понимаю тоже. А непонятного я не люблю, непонятное слишком часто оказывается опасным. Мы тут, в Штабе, с огнем играть не очень-то хотим. Мы его тушить предпочитаем. Так что смотри, шутник, если однажды мы решим, что ты со своими странностями можешь стать спичкой, от которой что-нибудь полыхнет… Никакой Доцент тебя не отмажет, это я тебе обещаю.

Олег хотел вновь съязвить в ответ, но Вась-Палыч протиснулся между ним и стеной, явно нарочно задев снайпера плечом, и зашагал дальше.

— М-да… — задумчиво сказал Музыкант. — В чем-то, наверное, Доцент прав.

История с февральским мятежом и попыткой взрыва плотины так и осталась наполовину неразгаданной. Захваченные в один голос твердили, что все, что они собирались сделать, — это уничтожить крыс, обрушив на них собственноручно созданный потоп в надежде на то, что никакой крысиный Ной за одну ночь не сумеет смастерить мало-мальски обладающий мореходными качествами ковчег. Штабистов, мол, они планировали не брать в плен, даже не сажать под стражу — только лишь «временно задерживать, чтобы они нам не помешали». А потом, если опять же верить их словам, все должны были оказаться на свободе, а мятежники сложили бы оружие и явились с повинной. Видимо, в надежде на то, что мгновенная расправа с крысами зачтется им и Штаб признает их не террористами, а хоть и своеобразными, но героями. Победителей не судят, и все прочее в том же духе.

По этому поводу Доцент сквозь зубы ругался матом и сетовал на то, что почти все, кто был указан как лидеры ночного мятежа, погибли в перестрелке. Ему казалось, что за спиной террористов скрывался умелый кукловод, успевший вовремя обрезать ниточки, за которые он дергал теми, кто нападал на штабистов, старался захватить арсеналы и готовил взрыв плотины. Олег, в свою очередь, не очень-то стремился разобраться в том, что произошло на самом деле. Его вполне устраивало, что все закончилось хорошо. Не говоря уже о том, что и у него была своя тайна: знание той роли, которую сыграл в ночных событиях некий говорящий крыс по имени Флейтист. Но опять же снайпер прекрасно понимал Доцента, для которого идея безопасности города стала не просто навязчивой, а превратилась, похоже, в единственное, ради чего стоит жить.

В середине марта Олег случайно встретил на улице Дениса. Они не виделись уже давно, и, честно говоря, снайпер не испытывал по этому поводу ни малейшего волнения. Он считал так: встретились, пообщались, не нашли общего языка — ну и ладно. В конце концов, жили они, не зная друг о друге, все эти годы — так почему же не прожить точно так же всю оставшуюся жизнь?

Несмотря на эти мысли, музыкант, скорее, обрадовался, когда приметил впереди знакомую фигуру в ставшем уже привычным для Дениса черном пальто. Тот, как обычно, шел, засунув руки в карманы и подняв воротник, чтобы прикрыть уши от морозного мартовского ветра. Он тоже увидел Олега и направился к нему.

— Ну, привет, — сказал он еще издалека, вытаскивая из кармана руку и протягивая ее для рукопожатия. — Как живется-то, парень со странностями?

— Нормально все, — отозвался Музыкант, тоже протягивая руку. — Как всегда. Сам-то как?

— Что со мной случится? Живу помаленьку. С девушкой своей не разбежался еще? Детей заводить не собираетесь?

— Шутишь? — Снайпер привалился спиной к покосившейся стойке, в которую когда-то давно, до Катастрофы, вставляли рекламные плакаты, пошарил рукой в кармане куртки и вынул небольшую плоскую фляжку: — Коньяк будешь?

— Не откажусь.

Денис принял фляжку, ловко отвинтил колпачок и глотнул коньяку. На мгновение застыл, оценивая ощущения, затем с видимым сожалением протянул фляжку обратно.

— Неплохо, неплохо. Я-то думал, в Городе весь приличный алкоголь выпили в первый год после Катастрофы, а теперь нам осталось только самогон из табуреток гнать.

— Ну, кое-кто кое-что успел заныкать. Я вот завел привычку с собой носить фляжку, а то, боюсь, эта зима меня доконает. Холодно что-то. Чертовски холодно. Вроде март, а все равно зима. А про детей… Сам посуди, ну какие сейчас дети могут быть?

Музыкант хлебнул из возвращенной Денисом фляжки и спрятал ее назад в карман. Тут ему вспомнилось, как они с Сережкой Тайлаковым говорили на эту тему. В тот раз все закончилось грандиозной попойкой. Нет уж, хватит, повторять не стоит.

— Другие же рожают, — возразил Денис. — Не все, конечно, но против природы-то не попрешь.

— Да брось ты, — отмахнулся снайпер. — Если я когда-нибудь и задумаюсь о детях, то только после того, как мы с крысами разделаемся. А до этого, Денис, пока что как до луны пешком.

— Это ты брось, — в тон ему ответил Денис. — Просто ты еще не в курсе планов Штаба. Впрочем, что касается этих планов, тут еще никто не в курсе.

— Да? — Олег пожал плечами. — И что нового придумали наши непревзойденные стратеги?

— Наступление, — одним словом ответил Денис.

Всего одним словом, но его вполне хватило, чтобы пробрать Олега до самого нутра.

Наступлением грезили давно. Однако не хотели рисковать пусть шатким, но равновесием ради призрачных достижений. Но, с другой стороны, именно наступление, завершись оно хоть какой-нибудь заметной удачей, могло стать тем самым знаковым событием, которое показало бы людям: мы не просто выживаем, мы действительно можем нанести крысам поражение. Понятно, что в случае успеха Штабу доставались все почести и слава. Понятно, что в случае поражения… Нет, права проиграть у Штаба не было.

Олег подозревал, что Вась-Палыч, Доцент, Бой-баба, Атаман и прочие штабисты торопили затею с наступлением еще и потому, что не забыли ночного мятежа в феврале. Несмотря на то что попытка взорвать плотину и одним махом решить проблему с крысами ценой затопления приблизительно половины города с треском провалилась — и хорошо, — было понятно, что людей, населявших «наш город», все больше интересует один простой вопрос: когда уже закончится эта бесконечная война? И вслед за ним мог возникнуть вопрос номер два: а способны ли вообще те, кто руководит нами, эту войну закончить? Поэтому для штабистов масштабное наступление, которое закончилось бы серьезной победой, тоже являлось жизненно необходимым. Это было именно то событие, которое как нельзя лучше показало бы, что они по праву руководят городом.

— Любопытно, — протянул Музыкант, медленно переваривая услышанное. — Хорошо. И какой новый козырь имеется нынче в распоряжении Доцента и компании? О чем я еще не знаю?

— Козырей несколько. Я и сам про все не в курсе. Отец особо в подробности не вдавался.

— Слушай, — спохватился Олег, — это же наверняка секретная информация. Ты не должен мне рассказывать. Так зачем ты опять…

— Да ну ее в задницу, эту секретность, — махнул рукой Денис. — От кого беречь секреты? У нас что, могут быть пособники крыс? Чушь собачья. Отец прекрасно знает, что мы с тобой общаемся. Но это не мешало ему говорить о планах Штаба. Или ты думаешь, что он нарочно слил мне какую-то информацию, чтобы посмотреть на твои действия? Ты что, побежишь к крысам? Менять сведения на хвосты? Так, насколько я знаю, они с хвостами-то неохотно расстаются.

— Тоже не очень складно выходит, — прикинув все «за» и «против», сознался Олег. — Что я такого делаю, чтобы Штабу понадобилось выводить меня на чистую воду такими вот планами? Нет, думаю, наступление будет на самом деле. Хорошо, что там тебе Доцент рассказал?

— Главный козырь — танки.

Олег кивнул:

— Серьезная заявка на победу. Один мужик рассказывал, что, когда началась вся заварушка, какие-то умницы-танкисты успели попортить в танках что-то так, что те больше не могли ездить. Собственно, он как раз и был одним из этих танкистов. Занятно. Дело в том, что я имел отношение к операции, во время которой собирались проверить, насколько танки до сих пор боеспособны, и этот танкист, Паршин его фамилия, тоже там участвовал. Только добраться до танков нам тогда не удалось — мы в засаду угодили. Ладно, похоже, штабисты провернули что-то, в чем я не участвовал, и Паршин привел танки в рабочее состояние. Или кто-то другой нашелся, кто мог это сделать. Все равно. Другое дело, что, как я понимаю, сами по себе танки, да еще в Городе — далеко не залог успеха. Должно быть что-то еще.

— Про «что-то еще» я, честно говоря, не в курсе. Знаю только, что для начала они собираются взять штурмом гостиницу «Центральная». Под прикрытием танков.

— Тоже неплохая мысль, — одобрил Олег.

Глухой снайпер лучше многих знал, что крысы превратили высокое здание гостиницы в мощный укрепленный пункт. Площадь перед «Центральной» великолепно простреливалась. Олег подозревал, что крысы пристреляли там каждую тротуарную плитку. Взятие гостиницы решило бы многие проблемы. В частности, позволило бы наконец организовать экспедицию к кое-каким складам, которые серые нелюди конечно же вскрыли, но вряд ли вынесли подчистую.

— Меня вот что интересует, — продолжил Денис, вновь поправляя воротник и прикрывая уши. — Ты-то что в этом случае собираешься делать?

— Как что? — изумился Музыкант. — Что скажут, то и делать. Или ты опять хочешь со мной про какие-нибудь планы-заговоры поговорить? Остынь хотя бы ненадолго, что ли. Вздумаешь еще палки в колеса вставлять. Были тут недавно одни заговорщики — помнишь?

Денис коротко кивнул и опять постарался втянуть плечи и прикрыть уши от ветра.

— Я, Денис, конечно, от многих обязанностей освобожден, — продолжал Музыкант. — Но начнется наступление — и я стану подневольным человеком. Штаб скажет: брать гостиницу — значит, буду брать гостиницу. Меня на самом деле вот что смущает. Танки — это здорово. Но Доценту и его друзьям не хуже любого из нас известно, что крысы отлично знают подземные коммуникации. Они как были хвостатыми тварями, живущими в канализации и подвалах, так, по сути, ими и остались. Что они собираются делать со своими гусеничными коробками, когда какой-нибудь крысиный спецназ по неизвестному нам тоннелю зайдет в тыл и примется жечь танки?

— Остается надеяться, — вздохнул Денис, — что отец знает ответ на твой вопрос. А почему бы тебе, кстати, не пойти и не спросить?

— Потому, — резко и зло ответил Олег, — что потом, по словам Доцента, мне придется пойти куда-нибудь еще. Очень-очень далеко. А я не хочу. Не любит он, когда я с вопросами пристаю. Слушай, — спохватился он, — а почему тебе интересно, что я буду делать во время наступления?

— Да так, — неопределенно ответил Денис. — Просто любопытно.

Музыкант ожидал, что сын Вась-Палыча, принеся ему важные, как он считал, известия, опять будет уговаривать снайпера на какие-нибудь действия. Однако, вопреки ожиданиям, тот не стал разглагольствовать о необходимости взять власть в свои руки или об определении новых стратегических задач. Он пересказал то, что услышал, собрался и ушел. Олег так и не понял, действительно ли Денис собирался что-то предпринимать, надеялся на то, что Музыкант даст какой-нибудь совет, или на самом деле рассказал о планах насчет гостиницы «Центральная» просто так, без какой-либо задней мысли.

Наступление началось, как и планировалось, в пять утра. Патрули крыс бесшумно отправились в небытие, чему поспособствовал и Музыкант. Ему действительно пришлось участвовать в операции, но без всяких приказаний и распоряжений. Просто за день до часа «икс» явился вестовой и передал конверт. Там рукой Доцента излагалось предложение взяться за разведку и снятие часовых. Именно предложение, что особенно приятно изумило Олега. Что-то Штаб меня балует, подумал он и вдруг развеселился, вспомнив давнишний разговор с Денисом, в котором сын Вась-Палыча рассказывал, что его отец предлагал установить за Музыкантом слежку. Интересно, они действительно пытались что-нибудь такое провернуть? И если пытались, то слежка за мной уберется хотя бы на время наступления? Как они себе представляют разведчика, за которым тянется хвост?

Незадолго до начала боя Музыкант получил личное указание Доцента в драку особо не лезть, но быть всегда под рукой — на всякий, как выразился штабист, «мать его за ногу, долбаный случай». Но первое время никаких «долбаных случаев» не предвиделось. Операция напоминала грандиозную симфонию, которую разыгрывает по нотам титулованный оркестр во главе с неоднократно премированным и обласканным вниманием публики дирижером.

Масштабы наступления впечатляли. Его явно готовили долго и серьезно. Горючего велено было не экономить, а патронов не считать. Штаб стянул к площади перед гостиницей несколько сотен бойцов, а также сотни три резерва и так называемой «второй линии», которую в городе между собой нередко звали вторым сортом: женщины, старики боеспособного возраста, недавно взявшие в руки оружие подростки. Восемь танков — неведомые крысам джокеры из штабной колоды — открыли огонь по «Центральной» и быстренько превратили главный корпус здания в пылающие руины. Но тотальное уничтожение былой гордости Города в планы Штаба не входило, они собирались в будущем использовать гостиницу с той же целью, что и крысы: создать на ее базе мощный укрепленный пункт. Так что под рокочущий аккомпанемент танковых орудий, безжалостно давивших огневые точки в близлежащих домах, вперед двинулась пехота.

Крысы, которым особо нечего было противопоставить обрушившемуся на них шквалу огня, сопротивлялись вяло. Один танк, правда, схлопотал из непонятно откуда взявшегося гранатомета, но попадание нельзя было назвать особо удачным: граната разорвала гусеницу и всего лишь временно лишила боевую машину хода. Окно, из которого вылетела граната, на некоторое время стало объектом пристального внимания прочих танков, и больше гранатометчик признаков жизни не подавал.

— Ну что, Музыкант, — благодушно осведомился довольный ходом разворачивающегося боя Доцент, — похоже, наша берет?

— Ура, мы ломим, гнутся крысы? — в тон ему подыграл Олег.

— Помню, помню, — пробурчал Доцент. — Лермонтов, «Бородино». В школе мы его учили, когда были еще совсем сопляками.

Музыканту не хватило духу поправить его. Тем более что он вдруг почувствовал, как на поле боя что-то неуловимо изменилось.

Доцент этого, разумеется, заметить не мог. Но он почуял изменение в состоянии Олега.

— Олег, — позвал он, — а Олег? Ты чего? Какая-нибудь фигня случилась?

Снайпер только кивнул в ответ, напряженно вслушиваясь в свое шестое чувство. Но сосредоточиться мешала постоянная автоматная пальба. Впрочем, еще через пару мгновений он понял, в чем дело, без всякого шестого чувства: в ход боя вмешался новый игрок. Флейтист.

Олег поспешно сорвал слуховой аппарат и, не отвечая на вопросы Доцента, которые при желании легко мог прочитать по губам — Олег, да что с тобой? Ты знаешь, что происходит? Олег? — подхватил винтовку и, без труда перемахнув через дорожное ограждение, побежал туда, где почуял своего старого знакомого.

Сейчас ему было не до сентиментальности. Не до того, чтобы вспоминать об интересных беседах, которые они успели провести. Музыкант ни на мгновение не забывал о том, что идет война, и полагал, что Флейтист тоже об этом помнит.

И все-таки… «Музыкант, ты пригласил бы меня в гости?» Нет, об этом лучше забыть. Не сейчас.

Когда он добрался до того, что можно было назвать линией огня, то быстро сообразил, что происходит. Конечно, никакое чудо-оружие, если оно существует в единственном экземпляре, не может мгновенно и бесповоротно изменить ход войны. Тем более что флейту крысы-флейтиста довольно трудно было услышать там, где без умолку трещали автоматы и периодически грохотали танковые орудия. Но те, кто все же слышал музыку, играемую хвостатым музыкантом, немедленно бросали оружие и шли туда, куда им велели. Флейтист сегодня не планировал собирать урожай. Он незатейливо выводил лишившихся воли бойцов под пули своих сородичей. Практически единственными, до кого он добраться не мог, были танкисты, которым под защитой брони нереально было расслышать тихую мелодию флейты.

Для Олега в мире царила совершеннейшая тишина. Беззвучно били автоматы, молча падали люди, бесшумно вырастали облачка разрывов, без единого колебания воздуха рушились обломки. Где он? — спросил Музыкант у шестого чувства? Там, направо и за углом — получил он в ответ.

«Направо и за углом» оказалось местом, где шел горячий бой. Группа Семена Ржавцева наткнулась на упорное сопротивление, но все-таки продвигалась вперед, несмотря на яростно огрызавшихся автоматным огнем крыс, когда к противнику подоспела помощь. Никто ничего не понимал, а тем временем бойцы, которым не посчастливилось расслышать музыку, один за другим бросали оружие и шагали из спасительных укрытий прямо на простреливаемую вдоль и поперек площадь, где их тут же находили пули.

Серому флейтисту нельзя было отказать в храбрости. Ведь для того, чтобы люди сквозь грохот боя расслышали его флейту, ему приходилось играть, так сказать, в упор. Олег быстро рассмотрел на позициях противника знакомую крысиную фигурку. Уходи, беззвучно попросил он, словно веря, что его недавний собеседник услышит обращенные к нему мысли. Уходи. Иначе — убью.

Снайпер не очень-то удивился, услышав слова, которые рождаются внутри самой его головы. Когда речь шла о Флейтисте, он уже ничему не удивлялся. Не могу, ответила крыса. Сам понимаешь. Это война. Стреляй.

«Ты пригласил бы меня в гости?» В ту ночь Флейтист спас немало людей, не дав мятежникам взорвать плотину. Сегодня он, наоборот, помогал своим сородичам людей убивать.

Ну и дьявол с тобой, отчаянно подумал Музыкант. Не я это начал первым. Он распахнул дверь подъезда, в несколько быстрых скачков взлетел на третий этаж, чертыхнулся, увидев крепкую стальную дверь, надежно запечатавшую вход в квартиру, из которой он собирался посмотреть на поле боя. Олег поднялся выше, где хлипкая дверь с декоративным замком, покрытая расползшимся черным дерматином, скрывала за собой то, что было когда-то скромным жилищем одинокой пенсионерки. Он быстро пересек комнату, где толстый слой пыли лежал на старой кровати с панцирной сеткой, накрытой толстым лоскутным одеялом, на выцветших фотографиях, усеявших стены, на столе, украшенном вязаной ажурной салфеткой. Уже выходя на лоджию, Олег толкнул стоявшую у двери тумбочку, и с нее радостно посыпались старинные фарфоровые слоники. Один из них выкатился вслед за снайпером, сияя свежей белизной там, где у него при падении отломился хобот.

Музыкант раздраженно отпихнул статуэтку носком ботинка — мол, не до тебя — и, пригибаясь, выглянул в распахнутое окно. Дело обстояло очень плохо. Воспользовавшись помощью Флейтиста, крысы остановили наступление вдоль улицы Ленина и теперь перешли в контратаку. Бешеного стрекотания автоматов Олег, разумеется, не слышал, но разрывы гранат чувствовал, когда в стену дома упруго толкалась ударная волна. Семен и оставшиеся в живых его люди пытались организовать хоть какое-нибудь сопротивление, зацепиться хоть за что-нибудь, но безжалостная музыка флейты вырывала из рядов обороняющихся все новых и новых бойцов. На глазах у Музыканта еще один человек, услышав предательскую мелодию, выскочил из своего укрытия за бронированной подъездной дверью. Тотчас же несколько автоматных очередей перечеркнули его красным пунктиром, и человек упал ничком.

Стараясь не особенно высовываться, хотя он пока что оставался в тылу у группы Ржавцева, Олег вновь спросил сам у себя: где? Где эта сверхкрыса, так ее растак? Что-то внутри услужливо подсказало: смотри туда, да-да, вон туда — как раз у того места, где улица вливается в площадь, разбит такой уютный скверик.

Флейтист был там. Он укрылся в окопчике справа от пестро раскрашенного пластикового павильона и только изредка приподнимался над бруствером, чтобы мелодия его флейты достигла ушей кого-нибудь из противников. Последний раз предупреждаю, мысленно сказал Музыкант. Считай, что ты уже на мушке.

А не пошел бы ты, прозвучало в голове Олега. Сказано ведь было: никто никому ничего не должен. Снайпер вдруг увидел, как Флейтист, опасно приподнявшись над краем бруствера, показывает в его сторону лапой, и, повинуясь этому жесту, полдесятка крыс в сферических касках разворачиваются и тычут автоматными стволами в сторону лоджии на четвертом этаже.

Ой, худо дело, мелькнула мысль в голове снайпера. Он плавно поднял винтовку и поймал в прицел крысиную морду. Плавно потянул курок, посылая пулю в полет.

Что за чертовщина! Вроде Флейтист не двигался, но пуля вошла не между черных глаз-бусинок, а в правое плечо. Ладно — главное, что не промахнулся. Тварь вздрогнула, выронила флейту. Выбежали другие крысы, подхватили раненого сородича, потащили его прочь от линии огня. Музыкант этого уже не видел — он метнулся в комнату, сжимаясь в клубок и мечтая об одном: быть сейчас маленьким, очень-очень маленьким.

Через мгновение на то место, откуда работал Олег, тотчас же обрушился свинцовый ливень. Со звоном разлетелись стекла, брызнули щепки от оконных рам, посыпались штукатурка и бетонная пыль. Но, к счастью, стрелять снизу вверх крысам было неудобно, и внутри квартиры цель для них была недосягаема. Подойти ближе им мешало сопротивление группы Ржавцева. Перекатившись по полу и собрав на себя пыль, копившуюся здесь не меньше трех лет, Олег покинул квартиру с вязаными салфетками и слониками, которые так и не принесли ее хозяйке счастья, и, нацепив слуховой аппарат, побежал обратно к Доценту.

— Где тебя черти носят? — спросил тот. — Ну, что случилось-то?

— А ты не понял? — вопросом на вопрос ответил Музыкант. — Крыса. Та самая. С флейтой.

— Опять за свое? Олег, учти, я тебя и твои выходки терплю, но я — это только я, а не весь Штаб.

— Я ничего доказывать не собираюсь, — завелся Музыкант. — Только я точно знаю: там была та самая крыса, и я ее ранил. Пошли Ржавцеву подкрепление, у него там все застопорилось. Сейчас, наверное, позиции он удержит, но в атаку пойти ему не с кем. У него потери — мама, не горюй.

— Про потери Ржавцева я и сам знаю. — Доцент с неожиданной злостью посмотрел на снайпера: — Слушай, Олег, мне кажется, что ты набиваешь себе цену. Выдумал какое-то чудище, а теперь делаешь вид, словно отрубил этому своему никем не виданному Змею Горынычу все три его башки, и ждешь награды. Фиг тебе, а не награда.

И он сунул Музыканту под нос здоровенный кукиш.

Олег не обиделся. Он только спокойно сказал:

— Ты, Доцент, боем руководи. А поругаться мы с тобой всегда успеем. И вообще — я тебе сейчас здесь нужен?

— Сиди лучше, — буркнул, успокаиваясь, штабист. — Когда ты под присмотром, мне как-то поспокойнее. Нечистая ты сила, ерш тебя дери. Эй, там, — вдруг закричал он, отвлекаясь от Олега, — быстро передайте Левицкому: пусть поддержит Ржавцева. Пару танков туда же. Вернуться на достигнутый рубеж, но дальше пока — ни-ни. Стоять на месте и ждать дальнейших указаний.

Вскоре мимо командного пункта, развернутого в подворотне возле бывшего казино «Иван Калита», прогрохотали танки. Вслед за ними цепочкой бежала пара десятков людей из резерва. Вдалеке еще перелаивались автоматы, но что-то подсказывало Олегу, что бой за гостиницу «Центральная» близится к завершению.