Чако Джоунс бродил по улицам Санта-Фе. Затем он оказался на одной из узких, менее людных улиц, которая выходила к центральной площади.

Он больше не работал на Ролстона. Лишь вернулся туда неделю назад, чтобы получить расчет и забрать свои вещи. После этого он двинулся на север, совершенно не представляя, чем теперь займется, но точно зная, что работать там, где нужно стрелять, он не будет.

Приехав в столицу территории, он снял в дешевой гостинице комнату и все время днем и ночью блуждал по городу, ощущая странное чувство тревоги. Когда он спал, его преследовали одни и те же сны — лунный свет, беспокойный ветер и светящиеся глаза, вдруг появлявшиеся в темноте. Эти сны наводили его на мысль, что, может быть, кто-то и в реальной жизни бродит за ним.

Не то чтобы он испытывал какие-либо необычные переживания, но только, пока он находился в церкви и разговаривал со священником, кто-то отрезал полоску кожи от его ремня.

К тому же, обычно такой безразличный ко всему, он разозлился из-за письма де Аргуэлло.

Выйдя из церкви, он сразу же выбросил этот листок бумаги, ругаясь про себя. Он ничего не скажет де Аргуэлло, если старик не захочет выслушать, что он думает об испанской практике порабощения индейцев и полукровок.

Поздно вечером Чако вдруг обнаружил, что он очутился рядом с «Блю Скай Палас». Это было заведение Натана Ганнона. С тех пор как он был в церкви и заплатил за молитвы, он почти уже не думал о нем. Он надеялся, что вдова как-то справляется с этим заведением.

Остановившись перед дверями, которые вели в помещение, он прислушался к звукам гитары, доносившимся изнутри, а также услышал гвалт голосов и тихий женский смех. Эти голоса и звуки манили его туда, внутрь. Ему очень хотелось войти.

Отдав швейцару свой ремень с револьвером, он вошел. Было еще рано для разгара игры. Лишь несколько игроков разместились за рулеткой, и совсем не было желавших сыграть в покер. Оглядевшись вокруг, он прошел в салун, где заказал небольшую порцию ликера.

Когда он выпил ликер, он ощутил приятное тепло.

— Сеньор Джоунс!

Держа рюмку в руке, он повернулся на голос.

— Я вас так давно не видела, — говорила женщина, симпатичная пуэбло, которую он знал.

Пробравшись к нему, она села рядом, кокетливо опустив ресницы.

— Не помните меня, сеньор? Магдалину?

— Помню, помню, — ответил он, улыбаясь и дотрагиваясь до ее щеки. Он вспомнил, какие прекрасные он с ней проводил вечера, и подумал, что был бы не прочь провести еще один такой вечер. Он уже и забыл, когда спал с женщиной. — Ты здесь работаешь?

— Да, — ответила Магдалина и, понимая, что он хотел бы с ней развлечься, заранее вынуждена была отказать ему в просьбе. — Сегодня вечером я занята.

— Очень плохо.

— Вы можете прийти завтра?

— Думаю, что да.

Выражение лица Магдалины изменилось, и было видно, что ей не очень-то нравится, что он не проявил разочарования. Затем он спросил:

— Может быть, ты могла бы порекомендовать кого-нибудь, какую-нибудь симпатичную девушку?

Она отбросила голову так, как будто ее силой заставляли произнести то, что она сказала:

— Ла Рубиа, довольно мила.

— Англосаксонка?

Ее свисавшие сережки зазвенели.

— На ней будет красная юбка, и она очень дружелюбна.

— Ну, ладно, если она подойдет, то я предложу ей выпить. — Он хотел чем-то ободрить женщину, с которой ему не удалось провести эту ночь. — Но я сомневаюсь, что она такая же пламенная, как и ты.

Комплимент явно понравился Магдалине, она улыбнулась и неохотно удалилась, а Чако тем временем заказал вторую порцию ликера. Тепло, разлившееся по всему его телу, заставило его подумать о нежном женском теле, гладких бедрах, круглой груди. Он повернулся спиной к бару. И тогда он увидел ее.

Женщина, англосаксонка, в красном платье, шла прямо к нему навстречу. Ее густые светлые волосы были собраны и уложены в пучок, но впереди было оставлено несколько локонов. На него смотрели зеленые ясные глаза.

На первый взгляд Чако подумал, что такой фантастически невообразимой проститутки он никогда не встречал раньше. Женщина была настолько милой, что она как будто сошла с одной из обложек журнала. Потом ему показалось, что она ему уже знакома…

— Вы знаете Магдалину? — спросила она. У нее была правильная и отчетливая речь, которая совсем не походила на речь проститутки, как, впрочем, и ее внешность при ближайшем рассмотрении скорее соответствовала образованной женщине.

Буквально загипнотизированный ее полной грудью, которая была туго обтянута и почти что вываливалась из низкого выреза лифа платья, Чако застыл, глядя туда, где грудь расходилась, образуя два мягких возвышения. Он был уже возбужден. И, когда она отступила назад, показывая свое нежелание приближаться к нему, он стал нервничать. Может быть, она была новичком в этом деле, неопытной? Но тут она повторила:

— Ну так что?

— Что, что? — нахмурил он брови, пытаясь вспомнить, что она спрашивала. — Знаю ли я Магдалину? Конечно. — Он вспомнил, что еще надо добавить: — Купить тебе что-то выпить?

— Нет, спасибо, — ответила она, явно раздраженная, а затем, посмотрев на бармена, мужчину старше ее, седого и с большими усами, сказала: — Я думаю, что от сарсапариля я бы не отказалась.

Чако, конечно, ничего не понял, но подумал, что в этой ее фразе было обещание, она подавала ему надежду.

Ее манера поведения показалась Чако немного холодноватой, правда, никогда раньше он не имел дела с англосаксонками, может быть, у них так заведено обращаться с клиентами. Но ему она очень понравилась. Она была высокой, и, наверное, у нее были длинные ноги, подумал Чако. Он представлял, как она своими ногами обхватит его, и он опять возбудился.

— Ну так что, вас интересует работа? — спросила она.

Он попытался сконцентрироваться на ее словах, которые не совсем были понятны ему.

— Работа? — спросил он, посмотрев на нее и опять увидев в ней что-то знакомое.

Он засмеялся.

— Я бы не стал называть это работой, — сказал он. В конце концов для мужчин это вряд ли работа, да и для женщин тоже, надо надеяться, это не тяжелая, а скорее приятная работа. — Но уж опыт у меня богатый, очень богатый. Ты не хотела бы показать мне что-нибудь этакое… ну, модное. — Сказав это, он опять возбудился. Он придвинулся ближе, чтобы ощутить запах ее духов, и еще раз взглянул на ее грудь. — Я готов даже сейчас немного расслабиться.

— Расслабиться? — сказала она, отступив назад в недоумении.

— Когда женщина со мной, она забывает обо всем на свете, а тем более о том, что она на работе.

— Женщина? На работе? — говорила она возмущенно, ее голос показался ему очень знакомым. — О чем, собственно, вы говорите?

— О том, чтобы нам с тобой пойти наверх, — сказал он, добавив: — Или туда, где твоя комната. — Чако чувствовал уже что-то неладное.

Она даже вздрогнула и отступила назад, покраснев. Она уже хотела уйти, но все же решила высказать ему все:

— Сэр, я не знаю, кто вы такой, но я вовсе не собиралась с вами говорить о том, чтобы… чтобы идти наверх! — сказала она, глубоко вздохнув. — Я — управляющая казино, и если вы не тот, кто ищет работу у меня в казино, то, значит, я ошиблась, приняв вас именно за того человека.

«Управляющая?» Он сразу смутился, увидев, как она смотрит на него. Не говоря уже о том, насколько он был обманут в своих надеждах.

— Я думала, вы тот самый Пабло или Чико, — продолжала она, — Тот, кого рекомендовал сюда дядя Магдалины.

— А вы не Ла Рубиа?

— Конечно же, нет! Я миссис Фрэнсис Ганнон.

Нервная дрожь охватила Чако: «Миссис Ганнон?» Тогда, в Гэйлисто-Джанкшен, ее лицо было запачкано, кроме того, его скрывала вуаль; она плакала и была, конечно, не такой, как сейчас.

— А кто же вы такой? — требовательно спросила она.

— Для вас я никто. Я тот, кого вы не хотели бы знать никогда.

— Ваш голос…

Ему ничего не оставалось, как назвать себя:

— Я — Чако Джоунс.

Когда она услышала его имя, выражение ее лица изменилось, и груз вины еще больше придавил Чако. Он думал, что вряд ли кто-то ненавидит его так, как эта вдова.

* * *

Не в состоянии поверить в то, что человек может быть таким наглецом, Фрэнсис уставилась в его бледные серые глаза, которые она узнала сразу же, как только услышала его имя. Возможно, этот бандит помылся, побрился, привел в порядок свои длинные черные волосы, завязав их сзади, но безжизненный голос и глаза выдавали его.

— Вы осмелились мне это предлагать? — произнесла она так, что ее даже не волновало, слышит ли их кто-то еще в салуне. — Вы убили моего мужа, а затем являетесь сюда, чтобы запятнать честь его жены? Да вы хуже самого низменного паразита!

— Паразита?

— Крыса! Гадкая крыса! — кричала Фрэнсис. — Убийца!! Вас должны были арестовать в Гэйлисто-Джанкшен и повесить.

Его глаза оставались холодными, а лицо ничего не выражало. Как можно было оставаться таким бесчувственным, думала она. Хотя, впрочем, какие чувства могут быть у негодяя.

— Я же говорил вам, что это был несчастный случай, миссис Ганнон, — сказал он ледяным тоном.

Он хотел было уже уйти, но она преградила ему путь, став перед ним:

— Даже если случайность оправдывает вас, то ваше занятие — ходить с оружием и стрелять в людей— может рассматриваться лишь как преступление.

— Просто так я никогда никого не убивал, мне это приходилось делать лишь в целях обороны.

— За исключением моего мужа.

Его выражение лица изменилось, казалось, что сейчас его безразличие сменилось раздражением. И теперь он выглядел даже как-то опаснее, но и более привлекательнее, что ее очень злило.

— Я заплатил за его похороны и погребение, — сказал он. — Вы хотите еще каких-то денег?

— Деньги не могут окупить человеческой жизни. Потом вы захотите и меня убить, видя, что закон все равно не наказывает вас.

— Да нет же! Что же я могу сделать еще?

Она никак не могла понять, нервничает он или спокоен, но одно она почувствовала — что ее пульс замедлился. — Кое-что вы еще можете сделать. Вы, например, наконец-то можете ответить за свое преступление.

— Я оплатил в церкви молитвы за вашего мужа.

Неужели? Не желая чувствовать, что это заявление ее как-то смягчило, она потребовала:

— Вы можете также выйти сейчас же из «Блю Скай».

— Я и так уже собирался уходить.

Она отошла, пропуская его, но он вдруг остановился и сказал:

— А что, миссис Ганнон, у вас траур еще по мужу или нет?

Она поняла его намек, так как видела, как он пристально рассматривал ее платье с глубоким вырезом, и ей стало стыдно.

— Конечно, — сказала она.

Со дня смерти Нэйта прошло не более недели, и к тому же она ведь не хотела надевать это платье, ее буквально заставили это сделать.

— Я вынуждена работать в казино и соответственно одеваться.

— Но вы разве не могли одеть что-то такое, что так явно не подчеркивало бы вашей груди?

Ее лицо вспыхнуло. Неужели именно так мужчины разговаривают с женщиной в таком месте, как «Блю Скай»? У нее от стыда подкашивались ноги.

Обстоятельства заставили ее жить в этом доме бесстыдства и распутства, неужели и она сама теряет всякий стыд?

Не желая верить в это, она в ярости закричала на него:

— Да как вы смеете?

Уставившись на нее, он заставил ее даже дрожать.

— Но это ваше платье наводит мужчину на некоторые мысли интимного плана.

Она позволила ему иметь эти мысли!

— Вон отсюда, — кричала она, смотря по сторонам. — Адольфо? Где же он? Немедленно позовите его, сейчас же! — сказала она бармену, и маленький мексиканец-вышибала уже спешил на помощь. — Проводите этого человека за дверь!

Адольфо уставился на Чако Джоунса:

— Приятель? Ты чего тут натворил?

Они знали друг друга? Не замечая этого, она стояла на своем, не желая уступать. Фрэнсис вся выпрямилась и повторила:

— Выставите мистера Джоунса отсюда, Адольфо. Его присутствие здесь нежелательно.

Слава Богу, Адольфо все же подчинился приказу управляющей.

Посмотрев на нее, затем на Чако, он взял его за рукав и повел к выходу, сказав:

— Да, сеньора.

Фрэнсис стояла и смотрела вслед обоим, пока не увидела, что дверь за бандитом закрылась. Затем она быстро поднялась к себе в комнату. У нее не было времени переодеться, но она могла по крайней мере накинуть шаль, чтобы прикрыть оголенные плечи.

«Будь ты проклят, Чако Джоунс!» — подумала она про себя. Этот человек, не дотронувшись до нее даже пальцем, причинял ей лишь только горе с тех пор, как она впервые увидела его в Гэйлисто-Джанкшен. Сначала он украл у нее мужа, который, если бы был жив, непременно надежно защитил бы ее в данной ситуации и ей не пришлось бы так сконфузиться.

Теперь этот бандит столкнулся с ней в этом ужасном месте, где она вынуждена работать, и здесь он постарался унизить ее чувство собственного достоинства.

Фрэнсис Макдонэлл Ганнон больше не сомневалась на свой счет. Как могла она дойти до того, чтобы всем напоказ выставить свою грудь? Она была раздражена тем, что убийца ее мужа восхищался ею.

* * *

Луиза скучала. Поднявшись, как обычно, рано, она пошла посмотреть на Сьюзи и Манчу, ее индейские пони. Ей совершенно нечем было заняться. Единственное, что она могла сделать, — проехаться на пони по знакомым окрестностям.

Жившая с ней по соседству ее подруга Мария Родригес, с которой она иногда судачила и болталась по городу, сейчас уже была замужем. Ей было всего пятнадцать лет. Она уехала в северную часть территории… Луизе было даже страшно об этом думать.

По соседству, на другой стороне дороги, жили мальчишки, которые всегда хвастали перед ней своими лошадьми, но сейчас их также не было — весной и летом они уезжали работать на ранчо их двоюродного брата.

Луиза должна была часами сидеть дома и смотреть, как суетится, выполняя какую-нибудь работу, их старая служанка, или ждать, когда возвратится мать. Ей не разрешалось приходить в «Блю Скай», хотя она очень хорошо знала все об этом месте. Как-то на неделе ей удалось уговорить Фрэнсис проехаться на экипаже по окрестностям, но бедная вдова казалась какой-то отрешенной.

Оно и понятно. Она еще не совсем привыкла к новому дому, новому занятию, и тем более без Нэйта.

Луиза очень скучала без дяди Нэйта. Она подумала о нем сразу же, как прочитала перед пастбищем написанное от руки объявление, прикрепленное к дереву:

В четверг у форта Марси состоится распродажа.

Продаются аллюрныс и чистокровные породы лошадей,

принадлежавшие кавалерии американской армии.

Чистокровные! Не об этой ли породе говорил дядя Нэйт? Длинноногое животное этой породы имеет огненные глаза и огненное сердце. Не с этими ли диковинными животными он вырос в Кентукки? Досадно, что распродажа сегодня, подумала она, желая больше всего на свете пойти туда. Дядя Нэйт непременно бы пошел туда с ней. Луизе стало очень горько и печально, что она потеряла его.

И все же ни слезы, ни скорбь уже не могли возвратить его. Ее воодушевляло сейчас то, что, если бы он был жив, он бы наверняка хотел, чтобы она пошла туда.

Луиза вошла в кухню и улыбнулась Елене, служанке, которая там была.

— Хочу проехаться верхом.

— Когда вернешься? — спросила Елена. Она делала омлет.

Маленького роста, с выразительными глазами женщина, у которой было несколько детей, очень хорошо относилась к Луизе, но следила за тем, чтобы Луиза придерживалась правил, установленных в доме Бэлл.

Слава Богу, верховая езда всегда разрешалась девушке.

— Я покатаюсь пару часов.

— Куда ты поедешь?

— А вон туда. — Луиза небрежно махнула рукой в неопределенном направлении. Она не хотела, чтобы Елена знала, куда собирается Луиза.

И прежде чем Елена смогла что-либо уточнить, Луиза быстро вышла, прошла по коридору и поднялась по узкой лестнице на мансарду, где весь второй этаж полностью принадлежал ей. Ее кровать стояла под окном так, что Луиза могла смотреть на окружавшие горы и на небо. Для отвода глаз Елены и матери Луиза разбросала свои вещи, книги по комнате. Она хотела одеть свои лучшие сапоги. Отбросив седельное покрывало навахи, она заглянула в чемодан, который привезла из Бостона. Сапог там не было, зато она увидела в открытом чемодане кожаный кошелек с серебряной пряжкой. Она поняла, что из-за неразберихи, царившей в доме в связи с убийством и похоронами Нэйта, ее мать совершенно забыла забрать у Луизы те деньги, которые ей вернули в качестве неиспользованной платы за обучение в школе мисс Льюиллинн.

Луиза открыла кошелек и подсчитала деньги. Сколько же может стоить одна из этих чистокровных лошадей? Несмотря на то что она должна была возвратить все деньги Бэлл, она все же намеревалась потратить их на лошадь, если ей какая-нибудь приглянется. В конце концов, она больше не имела желания поступать в еще одну женскую школу, а вот бойкую лошадку она хотела бы наконец-то заполучить. Потом она могла бы даже отработать эти деньги: оштукатурить или побелить стены в доме или сделать что-нибудь еще.

Успокаивая себя тем, что она не воровка, Луиза засунула кошелек под жакет, нашла хорошие сапоги и вышла из дому.

Стараясь не попасться на глаза Елене, она побежала на пастбище, чтобы оседлать Манчу.

Она быстро промчалась через город, затем направилась в гору к форту. Внутри забаррикадированного сооружения было настоящее столпотворение. Мужчины и лошади толкались здесь, в толпе было полно людей, одетых в униформу. Луизе стало как-то не по себе, когда она увидела, что седеющий рядовой кавалерист уставился на нее в тот момент, когда она привязывала лошадь к столбу у ворот форта. Но ей хотелось забыть обо всем на свете. Она лишь думала о том, чтобы отыскать бойкую лошадь. Но, к сожалению, чем дольше она искала, внимательно изучая животных, выставленных для продажи, тем ее цель все более отдалялась от нее — кроме взрослых и наполовину заезженных лошадей, ничего здесь не было. Ни одна из лошадей не отвечала ее требованиям, и она уже было пошла к выходу.

И вдруг она увидела его — прекрасного гнедого мерина с великолепной головой и гривой, темными глазами и длинными, очень длинными ногами. Но, к сожалению, рядом уже стоял молодой кабальеро, наверняка избалованный сынок из какой-нибудь испанской семьи идальго. Такие богатые молодые люди всегда хотят иметь прекрасную лошадь.

Молодой кабальеро, одетый в традиционный короткий жакет и узкие кожаные брюки, пытался открыть мерину пасть. Лошадь вскидывала голову и становилась на дыбы.

— Эй, осторожно! — сказал ему рядовой кавалерист, следивший за мерином, который был привязан веревкой. — Вы все равно не сосчитаете его зубы. В документах на него все указано. Ему шесть лет.

— Но я хотел бы лично убедиться, что это так, — говорил парень. — Если он такой молодой, то почему же вы его продаете?

— Я не знаю, мерин принадлежит лейтенанту Стронгу, — говорил кавалерист, почесывая подбородок. — Но сдается мне, что его потому и продают, что он уж слишком ретивый, очень возбужденный. Пару раз он даже сбрасывал Стронга.

Но молодого кабальеро эти слова не остановили. Он хлестнул кнутом перед мерином. Лошадь встала на дыбы, солдат придержал ее за веревку и выругался.

— Да, слишком строптива для военных, — сказал молодой парень, улыбаясь. Мерин все продолжал гарцевать и становиться на дыбы. — Но это прекрасный экземпляр для скачек, особенно для игры в «петуха».

Услышав это, Луиза скривилась. Хотя ей и импонировали многие качества мужчин-испанцев, например, их самолюбие, страсть и храбрость, но ей очень не нравились жестокость и высокомерие, которые встречались у многих из них.

«Петух» — это такая спортивная игра, когда петуха закапывают в песок по горло, а затем наездник на лошади проносится мимо, выдергивая его живым или мертвым.

На этом богаче были высокие сапоги со шпорами, которые причиняли лошади неудобство. Она не любила смотреть, как эти шпоры врезаются в кожу лошади. И тут она набралась смелости.

— Меня этот мерин тоже интересует, — сказала она солдату. — Сколько он стоит?

Молодой испанец повернулся с удивленным лицом. Он осмотрел ее с ног до головы:

— А это еще кто такая? Ковбой-девица?

Она гордо подняла голову:

— Я хочу эту лошадь.

— Вы такая решительная, — сказал юноша, улыбаясь и обнажая свои белые зубы.

Он показался даже симпатичным, но Луизу это не отвлекло от поставленной цели. Она, конечно, могла бы и пофлиртовать с ним, но она знала, к чему это может привести.

— Ну что, бросим жребий, кому достанется эта лошаденка?-спросила она, зная, что все богачи — азартные игроки. Она носила с собой игральные карты, которые хранила как сокровище. Их подарил ей дядя Нэйт. Ей всегда в них везло. — Назовите любое число от одного до двенадцати. У кого будет ближайшее число к выбранному, тот и выиграет.

— Восемь, — сказал испанец.

— Пять, — улыбаясь, произнесла она, предчувствуя победу. Она вытащила из кармана кости и начала их трясти.

— Что здесь происходит?

Какая досада, это был молодой офицер. Из-под темной фуражки были видны светлые кудри. Его белая кожа покраснела от загара.

Солдат отдал ему честь: «Лейтенант Стронг».

Прокашлившись, офицер ответил ему тем же, стараясь казаться строгим и важным. Он был ненамного старше по возрасту, чем этот молодой испанец, двадцати одного или двадцати двух лет.

— Здесь, между прочим, продажа лошадей, а не зал для игр. — Он смотрел то на Луизу, то на ее конкурента. — Она с вами?

Луиза была оскорблена.

Молодой испанец засмеялся и посмотрел игриво на нее:

— Она не со мной, пока не со мной.

Он снял сомбреро и поклонился:

— Юзибио Виларде у Пино к вашим услугам, сеньорита.

По крайней мере, в вежливости ему было не отказать, и она ответила:

— Рада познакомиться с вами, сеньор Виларде. Луиза Джэнкс.

— Так, значит, Луиза, да? — сказал Стронг. — И где же ваши родители, молодая леди?

Луиза нахмурилась:

— А где ваши?

Стронг также нахмурился:

— Вы хотите мне нагрубить.

Луиза сложила руки:

— Мои родители не имеют никакого отношения к этому. Это лишь меня интересует вот этот бойкий мерин, — сказала она, а потом добавила: — Я слышала, он сбрасывал вас несколько раз.

Эта фраза заставила как Виларде, так и солдата засмеяться, а Стронг стал красным как рак. Он был высоким и худощавым. Сейчас же он выпрямился и замер, став как столб. На лейтенанте была чистая, только что, видимо, выданная, голубая униформа с золотистыми эполетами и без единого пятнышка грязи перчатки. Очевидно, служба для него не была пыльным делом. Кроме того, в этих начищенных до блеска сапогах, с квадратной челюстью и орлиным носом, он был похож на одного из тех симпатичных оловянных солдатиков, которых она видела в магазине игрушек в Бостоне.

— Поведение лошади сейчас ни при чем, — говорил Стронг. — Все дело в вас, вы еще совсем молоды. Если вы здесь одна, у вас могут быть неприятности. В форте собралось много грубых мужчин.

Ну, началось! Луиза ненавидела, когда ее поучали.

— Спасибо за предупреждение, но я не нуждаюсь в вашей защите. Я могу о себе сама позаботиться.

— Я думаю, она намного сильнее, чем кажется, сеньор лейтенант, — говорил Виларде. — И я уверен, что у нее есть даже револьвер.

Не обращая внимания на слова Виларде, Стронг сказал:

— Я буду весьма счастлив проводить вас за ворота, Луиза.

Вот теперь она по-настоящему разозлилась.

— Вы не смеете меня выгонять отсюда. Я не сделала ничего плохого, — говорила она, поглядывая на мерина. — Я просто хочу купить эту лошадь.

Казалось, что на Стронга эти слова не произвели никакого впечатления:

— Как вы сами заметили, лошадь очень строптива. Она не для такой молодой девушки.

Луиза немедленно бросила вызов:

— Держу пари, я смогу объездить его лучше вас. И я сделаю это даже без седла и уздечки.

— Сеньор лейтенант, дадим ей эту возможность, — сказал Виларде. — Если она сможет его объездить, то лошадь ее. Меня, конечно, тоже эта лошадка заинтересовала, но я рад буду уступить ей.

Луиза видела, что Стронг был не в восторге от всего происходящего, он колебался. Она добавила:

— И меня он не сбросит.

— Ну что, сеньор лейтенант, будете держать пари? — спросил Виларде.

— Я же сказал: здесь не зал для игр, — ответил Стронг, но все же согласился:-Хорошо, у вас есть шанс. Но если он сломает вам вашу прелестную шею, то это будет не моя вина.

Она взялась за черную гриву мерина. Обычно она всегда давала возможность таким строптивым животным обнюхать ее, чтобы животное привыкло к ней, перед тем как она станет объезжать его. Она уселась на лошадь. Посмотрев в небо, она подумала: если это действительно такая лошадь, какая бывает у команчи, строптивая и быстрая, то она сможет с ней управиться.

Затем она скомандовала Стронгу:

— Сделайте из веревки петлю и накиньте ее за нижнюю челюсть лошади.

— Вы же сказали, что вам не понадобится уздечка.

— А это и не уздечка.

Он сделал так, как она попросила, и вывел гнедого за ворота на открытую местность, где лошадь никого не смогла бы затоптать.

— Его зовут Дифайнт.

Дифайнт. Прекрасное имя для такого изящного зверя. Лошадь пошла галопом, но Луизе удалось справиться с ним, проехав круг с накинутой петлей вместо узды. Один друг Луизы, индеец, научил ее делать петлю из веревки в тех случаях, когда попадаются такие непокорные животные. Луиза прильнула к лошади, привыкая к ее ритму и пытаясь слиться с ним. От быстрой езды ветер свистел у нее в ушах, и она нашептывала лошади ласковые слова. Казалось, что лошадь все понимает, внимательно слушает ее, уши лошади стояли торчком. Затем мерин замедлил ход, возможно, наездница понравилась ему. Луиза улыбнулась, зная, что лошадь, наверное, остановится, если она потянет за веревку. Она махала рукой Виларде и Стронгу, которые стояли у ворот и наблюдали за этой сценой. Лейтенант выглядел раздраженным. Отлично!

Она — выиграла. Лошадь не собиралась ее сбрасывать. Луизу даже не волновало, сколько запросит лейтенант за лошадь. Ее заботило только то, что Дифайнт теперь принадлежит ей.

* * *

— Мертвец!-еще раз пронзительно завопила Минна Такер. Несколько мужчин осматривали старую ирригационную канаву, в которой сын Минны Такер обнаружил останки убитого человека. И все это было сразу за домом. Это дело рук дьявола!

— Должно быть, точно дьявольская работка, — произнес бородатый мужчина, отбрасывая ветку можжевельника, под которой и лежало тело. — Похоже, что убийство.

— Убийство? Рядом с моим домом? — Минна никак не могла справиться с собой, она была в ярости и в ужасе. Поднеся носовой платок к носу, она наклонилась к Билли, к ее восемнадцатилетнему сыну который приехал помочь своей одинокой матери, оставшейся вдовой.

Зловоние и летавшие стаи мух сразу же привлекли внимание Билли Такера. Он тут же побежал и рассказал об этом матери.

Бородатый человек произнес, глядя на труп:

— Кто-то подкрался и такое натворил с горлом этого бедняги.

Минна чувствовала тошноту, но она продолжала держать себя в руках, как могла, хотя все, что она видела, это были ноги в кожаных брюках и что-то похожее на голубую рубашку. Рядом на земле валялся расписной шарф.

— Это дикарь? — спросила она.

— Да, похоже, что это индеец, мадам, — сказал бородач.

— Индеец? — Кто вздумал убивать рядом с ее домом. — Отвратительные язычники.

Из соседних дворов подходило все больше и больше людей. Несколько женщин даже заплакали. Человек, назвавшийся доктором, протискивался сквозь толпу. Но доктору здесь явно нечего было делать, убийство произошло слишком давно. Но все равно он склонился над трупом.

— Гм, смерть наступила по крайней мере неделю назад, — сказал он, посмотрев на бородача. — Вы полагаете, это убийство? А может, собаку кто-то натравил на этого человека. Только зверь мог так вырвать горло у парня.

По толпе пронеслось бормотание, Минна подвинулась вперед, толпа загораживала ей труп. И вот тогда она увидела, что на груди у мертвеца что-то написано.

— Боже, что это такое?

Доктор, увидев это, тоже пришел в недоумение:

— Похоже, что это клеймо.

— Написанные рукой слова как будто выжжены на теле, — произнес мексиканец, от ужаса раскрыв глаза. — Боже, это работа ведьмы!

Ведьма! Даже Минна знала, что означает это испанское слово. Она взмолилась:

— Боже, защити нас от сатаны!

Доктор встал и, повернувшись к толпе, сказал:

— Не говорите ерунды. Всему есть объяснение. Как я сказал, очевидно, кто-то натравил на этого индейца пса!

— Тогда где же следы от лап животного? — спросил бородач.

— Какие могут быть следы, ведь неделя прошла, — ответил доктор.

Мексиканец настаивал на своей версии:

— Эта надпись свидетельствует, что это проделки ведьмы! Ведьма-оборотень, которая принимает облик животного. Она даже может летать по ветру.

— Довольно, хватит! — прервал его доктор. Затем он сказал бородачу: — Кто-нибудь пусть пойдет за начальником полиции. Я помогу ему составить заключение.

— Ведьма! — бормотала Минна, верившая больше в существование дьявольской силы, нежели предположениям доктора. Она по-настоящему боялась. — Слуга сатаны!

— Погоди, мамочка, — говорил ей сын, пытаясь ее успокоить. Парень был просто находкой. — Сейчас они заберут его отсюда, и ты сразу успокоишься.

Направляясь к своему дому, они встретили толстую соседку Минны, которую она особенно не любила.

— Ведьма? — повторила эта женщина, с ухмылкой глядя на Минну. — Это больше похоже на работу одной сумасшедшей, подвыпившей особы, которая ненавидит индейцев.

Женщина говорила это таким обвинительным тоном, что было ясно, кому она адресует эти слова. Минна остановилась и сказала:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не обращай внимания, мамочка, — говорил Минне Билли.

Но женщина продолжала:

— Не станешь же ты отрицать, что на прошлой неделе ты не раз была вдрызг пьяной, Минна Такер. Я видела из своего дома, как ты, бредя, стояла на улице в одной ночной сорочке!

— Ложь! Грешница! — кричала Минна.

— Мама! — успокаивал Минну Билли, пытаясь увести ее домой. — Это на тебя подействовало твое лекарство, и ты была немного не в себе. Вот и все.

— Какой хороший парень! Да, я действительно принимала лекарство, когда меня мучил этот противный сухой… — бормотала Минна. В самом деле, сделавшись вдовой, Минне совсем стало худо. — Я так кашляю, так кашляю, что совсем не могу спать.

— Я знаю, мамочка.

— Ты такой богобоязненный, такой справедливый мальчик, Билли.

Она никогда не поверит в то, что говорят эти дрянные люди о ее сыне, ругая его за то, что он курит, пьет и волочится за женщинами.

Так же, как она никогда бы не признала, что довольно часто, просыпаясь утром, обнаруживает грязь на своей ночной сорочке, ничего не понимая и не помня.