У меня была единственная зацепка: Борис назвал Бронского, познакомившего их в ЦДРИ. В девять я уже набирал его номер и с облегчением услышал бодрое «алло»: Илья любил работать по ночам, и я опасался, что вытащу его из постели.

— Что ты, — живо возразил он, — я уже час как на ногах. К одиннадцати должен успеть на Манеж.

— Мне надо кое о чем тебя расспросить, — не стал я ходить вокруг да около. — И не по телефону. Где бы нам состыковаться? — Он, заколебавшись, помедлил, и я поспешил предупредительно заверить: — Это займет не больше пятнадцати минут. Подъеду, куда скажешь. Но, прости, Илья, желательно прямо сейчас, с утра.

— Ого, ты меня заинтриговал, дорогой. Будь по-твоему. Выйду на полчаса раньше. Дай подумать, где…

— Есть вариант, — перебил его я, — который сэкономит твое время. Ты ведь у нас безлошадный. Так я подхвачу тебя прямо у подъезда и доставлю к Манежу. По дороге и поговорим.

— Прелестно, — с удовольствием согласился он. — Чего уж лучше — карета к дому!

До Малой Филевской, где располагалась его квартира, ехать было недалеко — пятнадцать минут от силы. Я управился за десять, но ждать не пришлось — Илья стоял у обочины. Тяжеловато ухнув, он забрался в кабину, слегка взлохматив пышную — в черных, как смоль, вихрах — шевелюру о притолоку двери, и приветственно осклабился, распахнув чуть утолщенные губы.

Живой умный человек лет сорока, он неизменно пребывал в приподнятом расположении духа и нравился мне своей открытостью и добросердечием. Но при всем хорошем к нему отношении я не обольщался: особо откровенничать с ним не следовало, ибо была у него известная склонность побалагурить и поболтать о чужих секретах. За стеклами огромных очков в массивной оправе я и сейчас угадывал любопытствующий взгляд проницательных глаз и сдерживаемое нетерпение. Не знаю, чего он ждал, но мои слова, последовавшие за обменом банальными любезностями, его явно озадачили.

— Расскажи мне о женщине, с которой ты познакомил Бориса Аркина, — попросил я. — Зовут ее Тамара.

— Та-а-ак, — протянул он и, хохотнув, спросил: — Значит, вот в чем твое неотложное дело? Ну и ну. Кто же это так сильно затронул сердце нашего сурового воина? Тамара?.. Гм, что-то я не припоминаю.

— Пожалуйста, Илья! Поройся в памяти. Было это в ЦДРИ. Прошлым летом. На презентации. Ты представил их друг другу.

— Тамара? Царица Тамар… — повторил он, покачивая головой. — Боюсь, что огорчу тебя, дорогой… — Помялся, помешкал, вновь протянул: — Не-е, не знаю… — И вдруг спохватился, хлопнул себя по колену и довольно засмеялся. — А кажется, догадываюсь, о ком речь. Есть такая. Красивая женщина. Прямо-таки картинка из «Плейбоя». У тебя, дорогой, губа не дура.

— Стоп, Илюша, — остановил его я, — не ерничай. Это действительно по делу. Расследование, которым я сейчас занят, выводит на интересных людей, как-то связанных с ее фирмой. Большего пока сказать не могу, прости. Но поверь: ты меня очень обяжешь, если расскажешь все, что знаешь.

Илья смутился, посерьезнел и растерянно проговорил:

— Но что? Я ведь и вправду почти ничего не могу рассказать. Вот о ком-нибудь из кино или театра — пожалуйста, что угодно, — пошутил он. — Но бизнес — это настолько от меня далеко. Познакомился я с ней, когда готовил материал о приватизации культуры. Помнишь скандал вокруг моей статьи?.. На одном из совещаний в мэрии сошлись чины московского правительства и воротилы от бизнеса. Для выяснения отношений: кое-кому тогда удалось прибрать к рукам некоторые муниципальные выставочные залы. И я удостоился при сем присутствовать. Она была с двумя важными бизнес-особами. Или правильнее сказать — при, сопровождала их скорее для эстетического облагораживания, а не как деловой партнер. Хотя, говорят, женщина она деловая. Не знаю. Несколько раз после встречал ее по случаю, там-сям. Знаешь, как это бывает при шапочном знакомстве — мимоходом обменяешься приветствиями, перебросишься фразой-другой. Нет, положительно я тебе тут не помощник.

— Однако же, — заволновался я, — что-то ты должен знать. Кто она — фамилия, где работает, кем?

Не поворачивая головы, из-за боковой дужки очков стрельнув в меня глазами, он иронически ухмыльнулся:

— Кажется, только что кто-то говорил о фирме, на которую вышел…

Я почувствовал легкую неловкость, но собрался и твердо попросил:

— Не надо, Илья, не подлавливай. Придет время — расскажу, но не сейчас. Итак…

— Иными словами, не суй нос, куда не велят. — Он засмеялся. — Хорошо, не буду. Представь себе, как величать ее, знаю: Крачкова Тамара Романовна. Служит в нехилой компании — в «Универс-банке». То ли помощником, то ли секретарем-референтом, то ли менеджером — никогда не разбирался в этих должностных тонкостях. В общем, нечто вроде правой руки у небезызвестного Вайсмана. — Он замолчал, потом неожиданно прибавил: — Но я думаю, ты получишь более обстоятельную информацию, если расспросишь своего друга.

— Вряд ли, — возразил я. — Он-то как раз ничего не знает.

— Ха-ха. Он что, и от тебя таится? Там, похоже, такой роман!

— Брось, — с досадой сказал я. — Ты ошибаешься. С тех пор как ты их познакомил, они почти не общались.

— Это называется: не верь глазам своим, — развеселился Илья. — Я, конечно, могу позабыть, я ли их познакомил и при каких обстоятельствах, но вот спутать с кем-то — не спутаю. Мы с приятелем отдыхали в пансионате на Истре. И там облюбовали один премилый кабачок, куда частенько наведывались скоротать вечерок за пивом. Эдакое стилизованное под избушку на курьих ножках заведеньице — с резными ставнями, жестяным петушком на крыше, столиками а-ля дубовые пни и плетеными лубяными креслицами. Представляешь? Так вот, однажды я, к своему удивлению, напоролся там на эту парочку. Обычно посетители предпочитают устраиваться на терраске, а они, смотрю, забились в укромный уголок полутемного зальчика, сидят рука в руке и о чем-то воркуют. Похоже, возвращались с водохранилища и заскочили по пути перекусить. Меня они, естественно, не заметили — я уж постарался не попасться на глаза: не буду, решил, нарушать этого сладостного уединения. И случилось это, дорогой, в июле, так что, если кто-то и ошибается, то никак уж не я.

Услышанное повергло меня в безграничное изумление. Но, на счастье, мы уже прибыли, и мне удалось не выдать себя. Остановился я под знаком, запрещающим стоянку, и потому мы наскоро распрощались. Я поблагодарил его, пообещав звонить, и поспешил уехать.

В том, что поведанное Ильей — не плод его воображения, я не сомневался. Но зачем Борису было врать мне? Какой смысл уверять в скоротечности отношений с Тамарой? Из ложной скромности? Щепетильности? Мысль, что он кое-что утаил от меня, расстраивала. Но, подъезжая к редакции, я решил не забивать голову побочными деталями и сосредоточиться на вещах более существенных.

У себя в комнатке я полистал телефонную книгу и разыскал номера «Универс-банка». Позвонил в правление. Приятный женский голос деловито представился и, выяснив, что я из газеты, услужливо осведомился, чем может быть мне полезен. Милая дамочка, — подумал я, если бы знал чем. А вслух произнес:

— Подскажите, пожалуйста, как получить аудиенцию у господина Вайсмана.

— Виктор Генрихович в отъезде. Но через полчаса вы можете связаться с его помощником — Алексеем Алексеевичем Куликовым. Он ответит на все интересующие вас вопросы.

Я записал, поблагодарил и положил трубку. Если бы милая дамочка ведала, что это за интересующие меня вопросы, она бы направила не к Куликову, а прямиком в дурдом. Я вообразил, как отвисает губа моей собеседницы на другом конце провода и выпучиваются в оторопи глаза: «Скажите, кто убил госпожу Крачкову? И куда исчез мой злосчастный друг?» — и усмехнулся. Нет, милая дамочка, на интересующие меня вопросы никакой господин Куликов определенно не ответит. Да и я уж точно их никому не задам. Во-первых, не положено по статусу — кесарево кесарю, а Божие Богу; во-вторых, потому, что сам нахожусь в весьма двусмысленном положении человека, который про убийство женщины ничего знать не должен; и в-третьих, не имею никакого представления, куда и кому их адресовать.

Действовать с открытым забралом мне было заказано. Оставалось единственное: под придуманными предлогами получить доступ в мир, до недавних дней окружавший загадочную Тамару. Промелькнуло дурацкое словосочетание «в среду обитания» — где, черт побери, она, несчастная, сейчас обитает? Проникнуть в эту среду и, тычась вслепую во все стороны, взбаламутить ее, уповая на счастливый, но и рискуя нарваться на несчастный случай. И двигаться следовало одновременно в разных направлениях: работа, семья — Борис, кажется, упоминал о ее замужестве; друзья и знакомые — в памяти всплыл разговор о какой-то подруге, чей телефон оставили Борису, — кто она, где ее искать? Я ходил по комнатке — в узком промежутке между столом и книжным шкафом: три шага от двери до окна и обратно от окна до двери, обмозговывал различные пути и подступы и потерянно ковырялся в ворохе суматошных идей.

Поразмыслив, я понял, что без компетентной помощи мне не обойтись. Соваться в банк с моим багажом было глупо. Что я знал? Солидное именитое учреждение. Сравнительно новое — появилось на свет где-то перед августовским кризисом 1998 года; но это только номинально: по сути, это обычный в нашей жизни «перевертыш». На денежной ниве бурных девяностых подвизался некий банк «Инвестком» — вырос, окреп, удачливо орудуя локтями и чем-то еще, пробрался в десятку признанных властью крепких образований и, волею судеб и благосклонных чиновников получив возможность прикоснуться к государственным финансовым потокам, прибрал к рукам с десяток привлекательных казенных предприятий. И нажил увесистый капитал и славу — сомнительную, но звучную. Затем грянул гром, то бишь кириенковский кризис. Но банк проявил незаурядную прозорливость и хорошо подготовился к неожиданной беде: вовремя избавился — прибыльно поиграв, конечно, — от рискованных ГКО и создал новую структуру, куда предусмотрительно перекачал все ценные активы и наиболее выгодную клиентуру. Дело стало лишь за малым — официально обанкротиться, предложив оставшимся вкладчикам смехотворную схему реструктуризации задолженностей, и возродиться из пепла, продолжив свою плодотворную деятельность уже под псевдонимом. Расхожий фокус, многажды повторенный, — каждый пасс всеми просмотрен и, казалось бы, изучен досконально и, однако же, к недоумению обобранной публики и надзирающих инстанций, неизменно удающийся.

Итак, «знакомые все лица»: Авилов, Вайсман, Таги-заде и К°. Фигуры значительные — не Березовские, не Потанины, не Абрамовичи, но тоже не лыком шиты. В прессе их имена встретишь не часто, особенно в последнее время. Похоже, они избегают всякого паблисити: интервью почти не дают, на раутах не выставляются, в общественные акции не ввязываются. Тихо, скромно рулят своим старо-новым финансовым кораблем. Подступиться к ним будет непросто, и скорее всего — не удастся. Придется иметь дело в основном с особами второго или третьего ранга, вроде господина Куликова, а эти-то как раз более дотошны и въедливы: так что для затравки сойдет не всякий материал, требуется нечто по-настоящему острое, а все мои представления пока разворачивались преимущественно на уровне житейского сознания.

Мне нужен был человек, который мог бы меня скоро и споро поднатаскать, и я отправился к нашему Нику.

Экономический отдел размещался в комнате, впятеро превосходившей объемом мою каморку, но и заставлена она была во столько же раз плотнее: два сборных шкафа с антресолями под потолок, три стола с компьютерами разных систем, два других поменьше, заваленных писчей бумагой, гранками и папками. Над одним, у окна, склонилась светлая голова Ника — громадными ножницами он что-то кромсал и склеивал, бормоча под свой острый нос. Ник, или Николай Николаевич Ухов, на взгляд не производил серьезного впечатления: с виду почти мальчик, хотя подбирался уже к тридцати; резвый, так и подмывает сказать шустрый, он легко затевал пустячные споры о ничтожных предметах, и горел, кипел, петушком наскакивая на оппонента, и обижался, когда от него шутливо отмахивались, — забавно так обижался, по-детски; а от него частенько отмахивались, но не тогда, когда дело касалось профессиональных вопросов, — стоило их затронуть, и он даже внешне преображался, наливался степенностью и солидностью Николая Николаевича. Тут он был докой — бесспорным знатоком и авторитетом.

В комнате больше никого не было, и это меня обрадовало. Я кивнул на разбросанные по столу гранки:

— Зашиваешься?.. А если я тебя ненадолго оторву?

— Да нет, — рассеянно оглядевшись, пробурчал Ник, — все это не к спеху. Валяй.

— Тогда я тебя потерзаю. Нужна кое-какая информация по «Универс-банку».

— Так-так. — Ник оживился, вскинул тонкие брови и с любопытством поглядел на меня. — Меняешь профиль? Откуда такой интерес?

— Да нет, — улыбнулся я, — где уж нам! Всего лишь маргинальная линия по теме. Но, понимаешь, намечается встреча с кое-какими деятелями из банка. И хотелось бы немножко просветиться.

— Нет проблем, — сказал он и кивком показал на стол в левом углу, — усаживайся к компьютеру. Я тебе включу программу, открою файл, и смотри себе на здоровье, пока не зарябит в глазах.

Если не в глазах, то в голове зарябило уже через двадцать минут. Я напряженно всматривался в страницы банковского досье, собранного стараниями Ника и коллег из отдела: «Дата регистрации… Лицензия №… Структура… Правление…» Ник примостился рядом и комментировал, то и дело тыча пальцем в монитор:

— «Универс» — это не просто банк. Это сложная разветвленная система. В схеме его владений — прямых и косвенных — сейчас едва ли до конца разбираются сами отцы-основатели. Империя — не империя, но весьма обширный и довольно-таки пестрый конгломерат. Ты посмотри, какой охват! Металлургия, нефть, газ — и гостиничные комплексы, крупнейший мясокомбинат и молокозавод — и предприятия оптовой и розничной торговли… А здесь, видишь, выходы на международную арену — вот через эти структуры, оффшоры и совместные фирмы… Вот, гляди: в центре — сам банк, большие прямоугольники — компании и фирмы, принадлежащие ему либо полностью, либо контрольным пакетом. А эти квадратики, ниже и сбоку, — компании и фирмы, в которых большой долей акций владеют члены Совета… Здесь, где пунктирно, сфера, еще не захваченная целиком, но уже все опутано финансовыми обязательствами… А тут, смотри, идут сделки несколько сомнительного свойства. Вот, к примеру, история с «Каспнефтегазом»: до сих пор не могут найти пятнадцатипроцентный пакет акций, который — вместо того чтобы выставить на тендер — обменяли на акции «Горной компании», подвластной «Универсу», потом перевели на счета другой фирмы, а там еще куда-то — и с концами. Ты наверняка знаешь об этой нашумевшей тяжбе — уже полгода тянется. Ну а это вот совсем интересное дело — довольно рискованные и непонятные инвестиции в…

Я сидел, смотрел, слушал и тихо грустнел. Затея моя все более представлялась мне нелепой и глупой — как в сказке: «Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Очевидно, уныние как-то выплеснулось наружу, потому что Ник вдруг умолк. Минуту он сверлил мне лицо проницательным взглядом, затем с недовольством пробормотал:

— Если бы ты посвятил меня в свои конкретные намерения…

— Прости, Ник, — сказал я винясь, — посвящать-то особо и не во что. То, чем я сейчас занимаюсь, задевает банк лишь по касательной. О сути, извини меня, пожалуйста — я не могу пока рассказывать. Когда разберусь, обещаю — откроюсь тебе первому. Но мне очень нужна твоя светлая голова — напряги ее. Требуется что-то, быть может, и не зафиксированное в досье, буквально сегодняшнее, не обсосанное нашей братией. Что-то настораживающее — ну, скажем, тебя лично. Я понимаю, что говорю туманно и путано. Но что бы ты сам при встрече затронул в разговоре такое, что посеяло бы в них беспокойство? Во-первых, твоей осведомленностью, во-вторых, возможностью нежелательной для них огласки. Понимаешь, Ник?

— Не очень, — признался он. — Но дай немного подумать.

И замолчал. Я молчал тоже, не сводя с него глаз и сдерживая нетерпение. Потом мальчишеское лицо внезапно просветлело, и, пробормотав что-то нечленораздельное, он хитро сощурился:

— Ладно, в отличие от тебя буду открытым, поделюсь своими тайнами. Не знаю, что ты задумал. Но, кажется, кое-что подбросить могу. В последнее время там, действительно, наблюдается что-то странное. Мои информированные источники сообщают — конфиденциально, конечно, — о каких-то необъяснимых движениях ценных бумаг и средств. Недавно фирма «Чермет» перебросила ценнейшие акции горнодобывающего комбината на счет страховой компании «Альянс». И почему-то все делается скрытно и спешно. Или «Унипром», владеющий акциями «Балтрыбпрома», стал вдруг активно избавляться от весьма доходной собственности, почти за бесценок продавая все, и опять-таки компании, принадлежащей банку. И еще одно: месяц назад от имени хозяев «Универса» на Кипре учреждена некая фирма «Единство», куда потекли активы и деньги оффшоров. Самое странное тут, понимаешь, в том, что деньги и ценности вытекают в основном из владений Вайсмана и вливаются в хозяйство других партнеров. Все происходит в рамках «Универса», и можно допустить, что осуществляется некая внутренняя реорганизация, какое-то взаимосогласованное перераспределение собственности. Но, согласись, выглядит, как внутренние разборки. Вайсман из этой шатии, по слухам, самый порядочный, от тех же моих источников знаю, что не раз цеплялся с партнерами — высказывал недовольство и нравами, и методами. Он из поволжских немцев, с двойным гражданством, и — опять же по слухам — в последнее время подумывает о выходе из компании: то ли намеревается создать собственное дело, то ли все здесь свернуть и перебраться насовсем на историческую родину. Как бы то ни было, говорить об этом в банке не любят и не хотят. Так что попробуй здесь, закинь удочку: что выловится, не знаю, но обеспокоишь уж точно многих. Не выйдет — не обессудь. Даю, что могу. Если хочешь, сделаю выборочную распечатку по фирмам, как? Через десять минут получишь.

— Пожалуй, это сгодится, — раздумчиво протянул я. Я не представлял, насколько сгодится и сработает ли вообще, но во всяком случае уже хоть что-то замаячило, к тому же загасить светящееся в мальчишеских глазах Ника удовлетворение было бы жестоко. Придав голосу оптимистические интонации, я добавил: — Ты умница, Ник, покупаю. В нюансах копаться мне не придется, а для затравки — в самый раз. И распечатку если сделаешь, век буду молиться.

— Сделаю, сделаю. Кормись от моих щедрот.

Я поспешил к себе и кинулся к телефону. Господин Куликов оказался на месте.

— Да-да, мне передали, — услышал я глухой баритон и почему-то представил широкозадого мужика с двойным подбородком. — Всегда готовы услужить прессе. Можем договориться на понедельник, где-нибудь во второй половине дня. Устроит?

Сознавая, что такая настырность смыкается с нахальством, я без зазрения совести приврал:

— Понимаете, у меня горящий материал. В выходные нужно над ним поработать, а кое-что требует прояснения. В частности, есть пара вопросов по вашему банку. Что, если я подъеду к концу дня? Долго вас не задержу, управимся, думаю, минут за пятнадцать.

Он замялся, покряхтел, помолчал и нехотя согласился принять меня в шесть часов.

Потом я направился к шефу. В ближайшие дни моя голова будет конечно же забита не редакционными делами, и его не мешало предупредить. Не задерживаясь, я улыбнулся Леночке и прошел в кабинет. Шеф встретил меня участливым взглядом, отодвинул лежавшие перед ним бумаги и указал на стул.

— Слышал, что-то случилось. Выглядишь неважнецки.

— Пропал Борис Аркин, — сказал я.

— Как это — пропал? — встрепенулся шеф.

Он был знаком с Борисом лично и знал про наши дружеские отношения. Я вкратце изложил пятничные события: про переполох в издательстве, про свои лихие гонки по квартирам и телефонные метания.

— М-да, — протянул шеф. — Супруге сообщил? В милицию заявляли?

— Жена — на даче, с этим пару дней решил потянуть. Ну а милиция… Туда, наверное, еще рано. Насколько знаю, чтобы объявить человека пропавшим, надо выждать какое-то время.

— Ерунда, — бросил он, — что тратить время попусту.

Он энергично взялся за телефон, набрал какой-то номер и, соединившись, бегло обрисовал кому-то ситуацию, потом, прикрыв трубку рукой, повернулся ко мне:

— Подъехать сможешь?

— Не сейчас, — резко замотал я головой, — в понедельник. Лучше в понедельник.

Он негодующе подвигал бровями, затем вновь обратился к трубке, сказал про понедельник, послушал, поблагодарил, произнес две-три общие фразы, распрощался и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами и повторил:

— Лучше в понедельник. Может, что-нибудь прояснится. Объявится Мила или он сам… Стоит подождать день-другой.

Он явно почувствовал мое подспудное нежелание вдаваться в подробности и сказал:

— Тебе виднее — будь по-твоему. В понедельник, если ничего не изменится, созвонишься с Гринько из пресс-центра ГУВД, ты его знаешь. Обещал посодействовать. Это ускорит дело. А о работе пока можешь не беспокоиться. Располагай собой. Срочного ничего как будто нет, а остальное потерпит.

От шефа я вышел с каким-то странным унылым чувством вины. Получалось, что подсознательно я жажду оттянуть, отодвинуть момент обращения в милицию. Для проволочек не было никаких объективных оснований, ничего ведь не изменится ни до понедельника, ни позднее. Но во мне все противилось: я знал, что полной правды не открою, и это меня угнетало. Двусмысленность позиции, вероятно, и побуждала подспудное желание остаться в стороне, уклониться от тягостной миссии заявителя и тем самым — от непреложности выбора. Как будто он был у меня, этот выбор. Поведать об убийстве, о том, как Борис избавился от трупа возлюбленной, а теперь вот внезапно исчез — бррр, меня передернуло от одной мысли о том, насколько сместятся акценты в головах тех, кому я откроюсь.

Ладно, сказал я себе, не надо занимать мозги миллионом бессмысленных душевных терзаний. Сейчас единственное мое оправдание — в действии. Если удастся разобраться в подноготной исчезновения Бориса, будет время предаться очистительной рефлексии. Если, конечно, удастся…

До назначенной встречи с Куликовым оставалось чуть побольше двух часов. Я решил было перекусить, но уже за рулем передумал. В голове давно уже ворочалась мысль: где разыскать номер подруги Тамары? И внезапно озарило: я вспомнил, что многие свои интимные записи, не предназначенные для бдительных глаз Милы, он держал в издательстве — не мешало бы там покопаться. Да и вообще стоило поворошить его рабочее место — вдруг набредешь на какую-нибудь нежданную подсказку.

Уже через полчаса я был на Каланчевке и поднялся на четвертый этаж. Большая — даже слишком — полупустая приемная директора напоминала наспех оборудованный провинциальный выставочный зал: пара металлических книжных стендов по углам, на стене слева — стеллаж с альбомами разных форматов, повсюду репродукции картин отечественных мастеров в простеньких латунных багетах. Одинокий стол с боковой пристройкой под дюжину телефонов и модерновый ксерокс, наверное, чувствовали себя здесь довольно сиро и неуютно, точно случайные пришельцы из другого мира. Притулившаяся между ксероксом и телефонами полноватая матрона, уже в летах, лениво оторвала узкие глаза от толстенного гроссбуха и гортанно проговорила:

— Здравствуйте. Вам к кому?

Я узнал голос своей недавней собеседницы и, изобразив улыбку, назвал себя. Последовало восклицание непонятного характера: «О-ах!» Но я поспешил предотвратить извержение вопросов, готовых захлестнуть меня мощным потоком:

— Егиян у себя? Будьте любезны, доложите. Я буквально на минуту.

— Конечно, конечно, — захлебнулась она и поплыла к обитой черной кожей двери, забавно покачивая тяжелым задом и приговаривая: — Сейчас-сейчас. Он примет. Он свободен. Так ждал вашего звонка.

Дверь осталась приоткрытой, и я слышал ее приглушенный гортанный голос, потом раздался громкий тенорок: «Зови, зови!» Не дожидаясь, я уже шагнул за порог. Выйдя из-за стола, он семенил мне навстречу, выставив почти под прямым углом коротковатую пухлую руку.

Я был давно с ним знаком, и он мне всегда активно не нравился. Не нравился и по форме: полненький коротыш, метра полтора с гаком, узкий лоб, сплюснутый нос с растопыренными ноздрями, под плотным навесом встрепанных, мохнатых бровей — небольшие, совсем не армянские, маслянистые глаза, недобрые, как у бульдога. И по содержанию: не люблю хватких нуворишей, у которых мозги зашорены мошной. Раза два мне довелось близко с ним пообщаться, но в памяти остался лишь блестящий афоризм: «Удовольствия без денег не бывает». Говорят, особенно в министерских кругах, что он умен, деловит, энергичен. Не знаю. Если «умен» от «уметь», то наверное: сумел же человек тихой сапой прикарманить уникальное государственное издательство. Чертиком выскочил из тьмы неизвестности в директора одного из признанных культурных центров, потом посуетился, повертелся и внезапно ко всеобщему недоумению оборотился в его владельца, хотя продолжает скромно именовать себя директором, правда — уже с добавлением «генеральный».

Он предложил мне сесть и, плюхнувшись в высокое черное кресло, с недовольством спросил:

— Что, не нашли его, да?

— Да, — признал я, — пока не появлялся.

— Это черт-те что такое! — заговорил он, скорчив мрачную мину. — У нас все горит, а он запер у себя договор и исчез. Это безответственность! Самая настоящая безответственность! Если и в понедельник не будет, придется слесаря вызывать — сейф ломать будем. Понимаете, три месяца уговаривал финнов. Наконец они согласились на наши условия. Это ведь деловые люди, ждать не привыкли. Ну уедут — и что? Фьють десять тысяч долларов.

Подавляя неприязнь, я пытался его урезонить:

— Боюсь, что произошло нечто серьезное. На Бориса не похоже…

— Как же! — перебил он меня. — Не похоже! Это вы мне говорите, что не похоже? Уже целый год он ведет себя как… Слов не хватает сказать как. Не знаю, что с ним случилось, совсем другим человеком был. А сейчас? Приходит, как в гости. Появится, покрутится, потом целый день ищешь: где — никто не знает. Плевать он стал на работу, какие-то важные дела появились, видишь ли. Разве он это в первый раз исчезает?! Зимой куда-то уехал, ничего мне не сказал. Через сотрудника передал просто, что два дня его не будет. Это — дело, скажите? Передавали мне, что он уходить собирается. Раньше я не хотел отпускать, а теперь — пожалуйста, скатертью дорожка. Нет уж, пусть только появится, я сам его выгоню.

Я внимал этой неожиданной тираде в полной растерянности. В голове не укладывалось, что речь идет о Борисе, о человеке, которого я хорошо знаю, как самого себя. Я попытался разобраться в своих ощущениях, расстроился еще больше и рассердился — на себя, на Бориса, на этого говорливого коротышку.

— Остановитесь, — сказал я в сердцах. — С ним определенно что-то стряслось.

Но коротышка не унимался:

— Стряслось? Ничего с ним не стряслось. Очередной закидон. Появится, как всегда. Чего-нибудь придумает. Только на этот раз я ему не спущу — все, кончилось мое терпение.

— Я ищу его уже второй день, — едва сдерживаясь, продолжил я бесстрастным голосом. — По всем родным и знакомым. По милициям и больницам.

— Милициям? — пробормотал он. — Больницам?

Потом осекся и, раскрыв рот, тупо уставился в меня. Что-то, видимо, пробилось в его разгневанные мозги. Казалось, я даже слышу жужжание запустившегося механизма, но, скорее всего, это включился холодильник, стоявший в углу за моей спиной, и в наступившей тишине обозначилось едва различимое ровное его гудение.

— Вот, значит, как, — с замешательством произнес он после короткой паузы. — Вы думаете?..

— Да, — подтвердил я, — думаю. Собственно говоря, потому-то я к вам и заехал. За помощью. Мне бы хотелось посмотреть бумаги на его рабочем столе: ну, ежедневник там, календарь. Может, какие-то записи остались. Какие-нибудь указания на то, с кем он общался накануне, с кем намеревался встретиться… В общем, что-то о его делах и планах. Если вы не возражаете, конечно.

— О чем говорить! — с неожиданным энтузиазмом отозвался он и вскочил с места. — Какие могут быть возражения! Сейчас распоряжусь.

Через несколько минут солидная дама из АХО проводила меня до дверей кабинета Бориса, открыла ее и удалилась, оставив в одиночестве и попросив, уходя, забросить ключ на вахту.

Я обогнул узкий прямоугольный столик для визитеров, приставленный к дубовой письменной махине, опустился в одноногое вращающееся кресло, осмотрелся и вполголоса пробормотал: «Ну, дружище, какой еще сюрприз ты мне уготовил?»

Письменный стол был аккуратно прибран: четыре кожаные папки разных цветов — с левой стороны, прямо — перекидной календарь, перед ним лежала плоская атласная книжица с красным тиснением, сбоку — пластмассовая вазочка с авторучками и карандашами и рядом — изрядно потертый блокнот в коричневом дерматиновом переплете. Я бегло оглядел папки — ничего интересного: заявки, планы и графики, рецензии и отзывы, деловая переписка. Ежедневник тоже не содержал никаких полезных сведений, последняя запись была недельной давности и состояла из перечня рабочих дел и встреч. Календарь я перелистал более тщательно, с трудом разгадывая хитроумные сокращения и пометы-напоминания. Коричневый блокнот служил для записи в алфавитном порядке абонентов телефонных номеров. С ним я разобрался просто — сунул в свой кейс, решив обстоятельно обследовать дома. Ящики стола были заперты. Я подергал их, попробовал свои ключи — не подошли. Подумал: может, вызвать ахошную даму и попросить открыть. Но взглянул на часы и понял, что дальше задерживаться здесь нельзя, рискую опоздать на встречу.

Лифта я дожидаться не стал и, поспешно спустившись по лестнице, передал ключи вахтеру. К машине шел в весьма скверном расположении духа. Было такое ощущение, точно копался в вещах покойного.

…В банк я прибыл без десяти шесть. Сразу же повезло со стоянкой — как раз отъезжал шикарный серебристый «Вольво». И мне удалось пристроиться на кстати освободившееся место. Охранник у массивных дверей, украшенных витражами и блестящими бронзовыми ручками с увесистыми набалдашниками, предупредительно склонив голову, указал на неприметный подъезд метрах в тридцати слева от центрального входа:

— Правление там. — И почему-то добавил: — Будьте любезны.

К счастью, процедура допуска оказалась не затяжной. Вежливая дама в синем с иголочки костюмчике цепко глянула на удостоверение, поискала в журнале и удовлетворенно кивнула: «Да, вас ждут». Крепыш-охранник в серой униформе, посторонившись, пропустил меня вперед и сопроводил на второй этаж, где в небольшой уютной приемной сдал с рук на руки другой мадам, почти точной копии первой, которая так же вежливо кивнула и, приоткрыв одну из трех дверей, со скромной табличкой «А. А. Куликов», театральным махом руки пригласила:

— Входите, пожалуйста. Вас ждут.

Воображение меня подвело: Куликов не был ни широкозадым, ни обвислым. Изящный, спортивного сложения человек лет сорока шагнул мне навстречу из-за стола и поприветствовал крепким рукопожатием. Серовато-голубые глаза светились хорошо поставленным радушием и, казалось, тоже говорили: «Ждем, ждем». Часы на стене с причудливым пятиугольным маятником показывали пять минут седьмого. Я кивнул на них и повинился:

— Немножко задержался. Прошу простить.

— Ну что вы, — одарил он меня белозубой улыбкой, — разве это задержка. При нынешнем-то движении…

Он не стал возвращаться на свое начальническое место, а, чуть тронув за локоть, пригласил к расположенному у окна овальному журнальному столику в окружении трех приземистых кожаных кресел — из тех, что, кажется, рекламируются под девизом — «они узнают своего хозяина». Едва мы комфортно устроились в них, как появилась дама из приемной и услужливо осведомилась: «Кофе? Чай?..» И резво расставила чашки и вазочки с разными яствами — орешками, изюмом и каким-то фигурным печеньем — ну прямо-таки по западному образцу.

Кофе оказался на удивление вкусным. Несколько минут мы, прихлебывая горячий напиток, вели бонтонную беседу на общие темы. Коснулись пробок и заторов на столичных улицах — хоть пешком торопись на горящие встречи, нашей газеты — ее мой собеседник, оказывается, весьма уважает, случающихся недоразумений во взаимоотношениях прессы и бизнеса. Потом он заговорил о своем банке. Посетовав на сложность современной ситуации, поведал о впечатляющих успехах: за короткий срок существования чуть ли не вдвое выросли оборотные средства и капитал и существенно расширилась зона действия — банк активно работает сейчас на развитие реальной экономики, инвестируя большие деньги в десятки самых разных и интересных проектов. Наконец, благовоспитанно дождавшись, когда я допью кофе, он поинтересовался:

— Так чем же вызван сейчас ваш особый к нам интерес?

— Ну не то чтобы особый, — улыбаясь, возразил я. — Просто готовится общий обзор финансового рынка. И кое-какие сделки бросились в глаза. Во всяком случае, вызывают любопытство.

— Сделки? — переспросил он и недовольно поморщился.

— Простите, может, я не так выразился. Но вот…

Я раскрыл кейс, извлек подброшенные мне Ником два листка с убористым текстом и, заглядывая в эту шпаргалку, принялся перечислять фирмы, компании и странные сделки с ценными бумагами.

— Вам не кажется все это непонятным? Будто деньги перекладываются из одного кармана в другой, потом — в третий, а хозяин-то карманов один. Или нет?

— Погодите, — запротестовал Куликов, — но при чем тут банк? Мы лишь осуществляем операции по переводу со счетов на счета. Оформляем, что называется, и только. Вопросы, так сказать, не по адресу.

— Но разве не банк является владельцем всех этих компаний?

Лицо его оставалось невозмутимым, но голос явно сделался суше и в глазах проскользнуло что-то похожее на настороженность.

— Кто вам сказал? Я такими сведениями не располагаю.

Но я, стараясь говорить мягко и дружелюбно, продолжил:

— Во всяком случае, и «Чермет», и «Унипром», и «Энергон» принадлежат члену вашего Совета — господину Вайсману. И покупатели, насколько нам известно, тоже хозяева банка. Мы не знаем точно, кто учредитель загадочной фирмы «Единство», но многое говорит за прямое участие в этом «Универса». Понимаете, что странно: по нашей информации, Вайсман намеревается увести свой пай из банка и вдруг начинает как бы раздаривать деньги контролируемым банком структурам. Какой во всем этом смысл?

Я не ошибся: настороженностью веяло уже явственно — от собравшихся к переносице бровей, от напряженно застывших плеч. И голос растерял остатки былой приязни:

— Не понимаю, о чем вы говорите. Я не правомочен обсуждать намерения и дела руководства. Вам лучше всего дождаться самого Вайсмана и задать эти вопросы ему лично.

— И когда он вернется?

— Не знаю, — холодно сказал он. — Звоните. — Но, очевидно, смекнув, что взял неоправданно резкий тон, выжал из себя улыбку и примирительно продолжил: — Поверьте, здесь, несомненно, все не так, как видится. Даже если — повторяю: если — приведенные вами факты и имели место, убежден, за ними ничего предосудительного не кроется. Это наши будни, обычные операции с ценными бумагами. У такого крупного банка, как наш, недругов — пруд пруди. Кто-то из них и подбрасывает вам липу. В расчете на присущее вам, журналистам, — не в обиду будь сказано — гипертрофированное воображение. — Он запнулся и издал нечто, смахивающее на смех. — Поверьте, вас вводят в заблуждение. Не знаю, откуда такая информация, но…

— Отсюда, — брякнул я, вклинившись. — Насколько мне известно, мои коллеги почерпнули ее из беседы с вашей сотрудницей. Тамарой Крачковой. Надеюсь, она не относится к недругам банка?

Это был экспромт — грубый, топорный и неожиданный для меня самого. Я уперся взглядом в его выразительные глаза. Они растерянно помигали, потом расширились и застыли в удивлении, а через миг — потемнели. На скулах проступили красноватые пятна: у некоторых людей лицо рдеет от смущения, у других так проявляется с натугой сдерживаемое душевное негодование. Он помотал головой и проворчал:

— Кое-кому следует напомнить о служебной этике. — Но враз спохватился и с сомнением заметил: — Что-то не верится. Тут какая-то ошибка. По-видимому, ее не так поняли.

— Это легко поправимо, — упрямо продолжал я гнуть свое. — Пригласите ее, и прямо сейчас обсудим.

— К сожалению, не выйдет, — возразил он. — Она тоже в командировке. В Казани — вместе с господином Вайсманом. Вернутся — обязательно обсудим. Я доложу начальству. Позвоните в конце следующей недели. Попытаюсь устроить вам встречу.

Теперь пришел мой черед изумляться. Я готов был биться об заклад, что Куликов говорил искренне. Но как это может быть? Я ни на миг не сомневался, что убийство сотрудницы уже вовлекло коллектив в изрядный переполох. Милиция, дознание, допросы и опросы: что знаете?.. когда в последний раз?.. с кем общалась?.. дела?.. связи?.. отношения?.. А господин Куликов — в неведении? И что-то лепечет про командировку? Или следствие еще не раскрутилось? Или пока не вышли на банк? Ерунда. Первое, с чего начинают копать в таких случаях, — прощупывают дом и работу. Чертовщина какая-то!

К господину Куликову, казалось, вернулось утраченное равновесие. Под конец встречи он снова стал воплощением любезности и даже попробовал было какими-то отвлеченными вопросами скрыть свое нетерпение меня спровадить. Но зато я его — это равновесие — заметно подрастерял и, без дальнейших проволочек, решил уважить человека, удовлетворив его невысказанное желание.

На меня нашло какое-то безразличие. Мысли колобродили в зыбкой непроницаемой взвеси. Я медленно в потоке машин катил по шоссе. Прожитый день представлялся неимоверно тяжелым и длинным. Мне все до чертиков надоело. Внутренний голос настойчиво подсовывал простое и единственно, пожалуй, верное решение: позвони Миле, поведай ей об исчезновении мужа, потом в понедельник помоги с оформлением заявления в милицию — и пусть все идет своей законной чередой без твоего дилетантского бессмысленного участия. Так будет действительно разумно и правильно, — твердил мне этот голос. Черт побери! Почему мы не всегда поступаем правильно?