Загудело, заворочалось нутро земли, будто проснулся огромный зверь и ярость бьет в нем.

Войпель втянул воздух.

— Кинь-Ики, — сказал он, — повелитель смерти, тления, червей и змей идет против нас.

Побледнел Няруй:

— Сразиться с самой смертью… Есть ли большая удача? Благодарю тебя, мой добрый бог.

Спрятать Мэбэта и его пса, а также мертвое войско, обретшее плоть на границе миров, спрятать так, что боги, духи и тем более люди никогда не нашли бы их, было под силу только одному существу — Кинь-Ики. Мать вспомнила о страшном боге, ибо он был ее давним безмолвным слугой.

Про то не знали ни Мэбэт, ни Няруй, ни его воины.

Кинь-Ики — с тысячью пастей, тысячью оголенных глазниц вместо глаз, с шестью огромными змеями вместо рук, бог, источавший холод и смрад всех могил земли, — возник перед войском. Он стоял в нартах, скрытый до половины щитами из черепов. Нарты не двигались, и никакой упряжи при них не было.

Отрывисто крикнул Няруй, и мертвое войско, громыхая железом, беглым шагом двинулось навстречу противнику. Пока шли воины, вокруг бога смерти неизвестно откуда возникло и начало растекаться озеро, сверкающее мокрой чернотой. Скоро оно стало огромным, заходило странными волнами, которые не вздымались, но наползали друг на друга, и, вместо плеска вод, доносилось чавканье болота. Рядом с Кинь-Ики не было никого. Вайноты встали и стояли в растерянности, не видя врага. Бога смерти они считали полководцем, но не знали, где его войско.

То было не озеро — то были черви могил, великое воинство Кинь-Ики, победить которое не удавалось никому из числа живых. Оно шло на мертвое войско Вайнотов, и люди Вильчатой Стрелы приняли на себя червей могил. Не зная, как воевать, они размахивали оружием, однако скоро стало видно, что исход боя предрешен.

— Наше дело и на том свете умереть! — кричал войску Няруй.

Он один понимал, как нужно биться.

Видели глаза Мэбэта — вышла из воинов сила и остатками ее они пытались поднять оружие, но тела не слушались их. Войско уже не сражалось, но не сходило с места, чтобы, пока черви уничтожают его, дать Мэбэту время уйти за пределы чума. Таков был замысел Няруя. Плотным строем обступали Вайноты черное озеро, не пуская к нему божьего любимца.

Последними держались Вильчатая Стрела и с ним несколько воинов. Они еще имели силы стоять на ногах, но падали один за другим.

Мэбэт понял — это была жертва его спасению.

Один за другим падали воины, и блестящая черная нечисть принималась за их плоть, просачиваясь сквозь кольчуги и скрепления панцирей, жижей болотной заползала под железные наручья и поножи. Воины кричали и замолкали скоро…

Последним оставался Няруй. Древко пальмы его было разбито в щепу. Держась за широкое лезвие, он срывал с себя и швырял в снег шевелящиеся комки слизи, но и ему оставалось немного. Оказавшийся под железом враг начинал пожирать его кожу.

С каждым выдохом вырывалось из груди вождя Вайнотов величание его тайного бога:

— Справедливый… Справедливый…

Мэбэт это слышал и страдал невыносимым и необъяснимым страданием. На его глазах смерть жадным чавканьем доедала лучшего из людей, ребенка, закованного в железо. Няруй падал и поднимался, пятился, ограждая от смерти любимца божьего. Мэбэт схватил его за руку, пытаясь тащить за собой, но вожак освободился рывком, обернулся и крикнул повелительно и яростно:

— Не смей! Они полезут на тебя. Схватишь еще раз — сам убью.

— Ты погибнешь! — крикнул он, но Няруй будто не слышал.

И вдруг ударом вошла в Мэбэта догадка — почему, почему он не сделал этого раньше? Он рванул ворот малицы, достал связку, не глядя, сколько ухватила рука, сорвал несколько лет подаренной жизни и швырнул вперед Няруя. Шипящее месиво накинулось на них и тут же расползлось: дерева на том месте не было. Потрясенный Няруй — он полз на спине, головой вперед — на мгновение остановился. Мэбэт стоял, держа связку в руках. Рука шла назад, готовая бросить вновь.

— Что ты делаешь? — закричал Няруй. — Останови свое безумие. Это же смерть, она пожирает тьмы лет, что ей твои жалкие дощечки.

Рука продолжала движение… Сил в Няруе осталось на самом донышке, и бог, которому служил он и верил безоглядно, дал своему воину последнее повеление, на что потратить остаток дыхания.

Как огромный таймень, вытащенный из реки, бьется на берегу, расшвыривая рыбаков, Няруй изогнулся дугой и железной рукавицей ударил в лицо Мэбэта. Свет померк в глазах любимца божьего, и что было в следующие несколько мгновений, он не знал.

— Так-то лучше, — сказал вожак. — Это тебе за твои хитрости и за то, что берешь баб в свое войско…

Вильчатая Стрела знал, что делал: прежде чем черви добрались до его лица, губы успели улыбнуться и еще раз прошептать имя.

Пока лежал Мэбэт, откуда-то вырвался Войпель, схватил хозяина за ворот и потащил по снегу. Черная ползучая волна не угналась за ними. Сознание вернулось к божьему любимцу уже за границей невидимого чума, там, где смерть не могла достать его.

От войска Вайнотов никого не осталось. Воинство Кинь-Ики накрыло последнего, и когда лениво отошла черная волна, увидел Мэбэт чистые белые кости, укрытые железом.

— Брат мой, — прошептал Мэбэт. — Брат мой…

Даже песцу и мыши ничего не досталось бы от Няруя. Любимец божий вскочил, швырнул связку в снег и закричал в бесцветную матовую высь:

— Эй вы, кто там есть, слышите меня? О, как горько мне, что я пренебрегал вами, когда жил. Вас следовало ненавидеть. Люто ненавидеть. Ваши игры — мука человеку. Все, что создано вами, — тоже мучение. Ваши замыслы — страдание и смерть. Я ненавижу ваше величие, я ненавижу свою ничтожность. Лучше умереть, превратиться в тлен, а еще лучше не родиться, чтобы не стать игрушкой вашей! Эй!.. Эй, вы слышите меня? Есть ли среди вас тот, кто отличает добро от зла? Есть среди вас тот, кто различает дрянных и лучших и последним посылает благо? Есть ли среди вас тот, у кого заболит сердце о Вильчатой Стреле?

Дыхание перехватило. Мэбэт упал. Ветер, глухой и безгласный, был ему ответом.

— Нет доброго среди вас… — прошептал он. — Нет мне заступника… нет заступника человеку… проклинаю вашу игру…

Силы вышли из Мэбэта. Он зарыдал, и рыдания провалились в сон. Немного сил оставалось у Войпеля: он потратил их на то, чтобы взять связку подаренных лет и затолкать ее за ворот малицы хозяина.

Впереди оставалось два невидимых чума и восемь дощечек из одиннадцати.