У Н. И. был нынче какой-то господин, которого физиономия мне очень не нравится; он – что-то вроде откупщика и пахнет откупами и нравственностью.

Целый вечер я и Софья Кум‹анин›а занимались бласфемиями.

Потом мы ходили с Лидией, она выпытывала от меня тайну моей хандры – а выпытывать, право, нечего; я даже не стараюсь и таиться. Да и она, кажется, только для эффекту выпытывает. Читая строфу «Сказки для детей», она сделала такое ударение над именем Нины, что сомневаться в ее догадливости совершенно невозможно.

– Послушайте, – говорил я, садясь подле нее в зале у окна, – когда встретишь такую женщину, то отдашь ей всю жизнь, всю душу, все назначение, отвергнешь всякую цель, потому что всякую цель станешь считать богохулением… – Я говорил святую правду.

– Да вы не найдете такой женщины.

– А если?…

– Вы обманетесь. Ecoutez moi, vous êtes le comte Albert… Et Consuèlo…, – она не договорила, но лукаво засмеялась. «Consuèlo, Consuèlo, Consuèlo di mi alma», – отвечал я с безумным порывом.

– О чем вы так горячо рассуждаете? – спросила меня с улыбкою добрая Любовь Ф‹едоровн›а, которая сидела у рояля с Софьей Кум‹анино›й.

– О «Сказке для детей», – отвечал я с всевозможным спокойствием.

Сели ужинать. Разговор между мною и Софьей Кум‹анино›й склонился опять на то же. Я был в духе – и по поводу мысли о наказании в будущей жизни стал рассказывать, как мне вообразилось однажды, что ко мне входит der alte Zebaoth… Яблочков отвернулся и плюнул, кажется… Я не остановился и продолжал ту же историю, – хотя предчувствовал, что это не пройдет даром.