ГЛАВА ПЕРВАЯ

НИКИТ

«…где та мудрость, что снисходит на служителей храма от Бога…» — Никит писал уверенно и быстро. Уже не первый год он предавался этому ежевечернему занятию, непозволительному для жреца, но вполне соответствующему должности храмового библиотекаря и старшего скриптора.

Книги, бесконечное множество книг, из которого добрые три четверти не имели никакого отношения к Великому Хрону, множество противоречащих друг другу идей в этих книгах, сделали Никита скептиком и, что удивительно, тайным приверженцем Кулдорской Ереси. Нет, он во всем был прямой противоположностью Тодоритам, терпеть не мог мрачный фанатизм и все искусственные самоограничения, принятые членами Святого Братства. Просто он склонен был полагать, что Бог един, а его проявления в этом мире бесконечны: начиная от пантеонов богов Короната, Утурана, Тианы, от Хайхора до какой-нибудь последней травинки на обочине дороги. В любом предмете Никит пытался увидеть природу Бога. И, будучи во всем, что касается книг и обрядов, скептиком, в существовании Бога Никит не сомневался.

Где же та мудрость, — спрашивал он сам себя, — пора бы мне стать спокойнее. Почему я вдруг с утра накричал на бедного Туса? Ну, ушел мальчишка из скриптория, не век же ему там сидеть. Чисто и в хранилищах, и в мастерской… Да и читает он немало… Если Всеприсущий подарит мне несколько лет жизни, сделаю из Туса достойного ученого. Максим и Эдуар прилежны, набожны, но и не более того, а Тус — талантлив. Прилежность придет со временем…

Однако рука выводила другое:

«…Сегодня вновь пришлось смирять мне огонь суетности. Суета и мудрость — вещи малосовместимые. Вода в глубоком колодце остается незамутненной, сколько камней туда ни брось, а в луже от малейшего ветра поднимается муть. Дай же, Всеприсущий, мне спокойствия. Если глубины не дано, пусть хоть остаток времени углубит мое русло, пусть хоть немного осядет муть.

Павулу снова было видение, и на сей раз речь его отличалась стройностью. Поначалу я не придавал значения рассказам сновидца, длинным и путаным, как волосы на его голове, полагая, что они целиком касаются личных отношений Павула с Богом. Теперь же все больше понимаю, о чем, собственно, записал несколько дней назад, что есть нечто провидческое в снах этого отшельника…»

Никит положил стил на рубчатый край морской раковины, в которой, словно любопытный глаз, темнело озерко чернил марры. Он снова увидел жуткую картину: ущелье, и на самом дне, среди серых глыб, распластавшись лежит человек, и снова в ушах библиотекаря заскрипел голос Павула: «Видел я человека в одеянии монашеском, летящего, как птица по небу, и скалы под ним были похожи на острые копья. Человек сей вдруг колесом свернулся и вращаться начал. И видел я колесницу небесную, запряженную драконами огненными, и золотой младенец сидел в колеснице. А монах, в колесо превращенный, навстречу ей покатился. И схватил его младенец ручкой, но тут же бросил, как бы ожегшись или уколовшись. Колесо уже вновь приняло обличье человеческое и упало на скалы…»

Таков был сон Павула, а на следующий день нашли монахи Робера, отправленного Эантом в Кор. Видимо, он, выбрав из двух путей более короткий, пошел по верхней тропе и, поскользнувшись, упал в ущелье. Скалы же, под которыми он разбился, так и назывались: Большое Копье и Малое Копье.

Никит снова взял стил:

«…Иногда кажется мне, что не от Бога эти сны, что дремлет в Павуле маг или сам Павул околдован магом. Откуда пришел Павул? Сказали мне, что подобрал его на дороге Рут, а Эант приютил по доброте душевной. Ох уж мне эти льстецы! Эант и доброта душевная. Сомнительно… Это было чуть ли не тридцать иров назад, еще до моего прихода в монастырь. И двадцать шесть иров я почти каждый день вижу Павула. Ни одного седого волоска в космах на его голове. Знать бы, что внутри? Порой мне кажется, что он не стареет, подобно магам… Впрочем, и сам я не сильно постарел… Горы продлевают жизнь…

На сей раз видел Павул хиссу с человеческой головой, выползающую из пещеры. Средней, той, что над монастырем. Смрад выдыхала змея, и вместо чешуи покрывали ее струпья и нарывы. На голове ее торчал большой рог, и несколько раздвоенных темных языков дотрагивались до всего, что было вокруг. И увядали кедросы, камни серели и раскалывались, а мелкие твари, муссы и хриссы, во множестве на камнях появившиеся, словно вышедшие приветствовать змею, замертво падали.

Однако не пожирала их змея, оставались они лежать мертвыми при свете дня. И подползла та змея к площади, что перед монастырем, и вырыла рогом яму огромную, и, когда ушла она в ту яму, из ямы взметнулось дерево огненное, такое, что померк сам Таир. Огнем были его листья, и ствол был подобен столбу дыма. И вырос на том дереве плод единственный, на лиим и анут похожий одновременно, и плод этот затем упал в руки человеку незнакомому, появившемуся неизвестно откуда и неведомо куда идущему. И вокруг стало как бы море бескрайнее, и поплыл сей человек с плодом в руке, но вдруг раскололся плод: то ли ключ оттуда выпал, то ли рыба, подобная ключу, скрылась в пучине. А человек со скорлупками дальше поплыл, словно и не заметив, что плод расколот.

Павул попросил Эанта истолковать видение… Стучи, стучи, Павул, в закрытые двери. Какое дело жрецу до твоих снов. „Во славу Хрона твой сон“ — только и ответил Эант. Толкования же гостей, любезных моих собеседников, ясности тоже не внесли. Нахт, по обыкновению, все приводит к своей стране и своим богам: увидел в этой твари первозмею, Великую Урэа, в Утуране почитаемую за святыню… Впрочем, я был бы немало удивлен, если бы он связал это видение с каким-нибудь Богом, почитаемым в Коронате.

Досточтимый мессир аргенет, тоже по обыкновению, от толкований вовсе воздержался. Хотя он-то мог бы достойно истолковать виденное.

Разъяснения же Юла, если несколько расплывчатых фраз можно считать оными, отчасти совпадают с моими собственными. Он полагает, что явление змеи из пещеры навеяно зрелищем вполне реальным — этим не дающим мне покоя дымом из верхней пещеры. Побывав там, Тус не то что каждому монаху, каждому кедросу на площадке рассказывал, какой смрад исходит из ее глубины. Змея, виденная Павулом, тоже отвратительно пахла. Плод же, огонь и ключ — символы для мага более привычные, чем для меня. Когда же обратился я к Юлу с просьбой разъяснить знаки, тот с присущей ему сдержанностью ответил, что он всего лишь ученик и во многое не посвящен, а после, в некотором смятении, добавил: „Не к добру это“.

Я же полагаю, то, что хисса ушла в землю, означает возвращение… Все вернется туда, откуда пришло, как говорят в народе. Плод же — символ зрелости, а ключ — возможность приобщения к чему-либо, утерянная неким человеком. Впрочем, подобным образом толковать можно до бесконечности, и лучше отойти в сторону, как это делает Юл…

В „Большом Толковнике Снов“ Нила Нетонского видение хиссы означает врага, и чем хисса больше, тем враг сильнее, плод же в руке сулит неожиданную удачу. В конце концов, можно объяснять и так.

Поток дыма из пещеры, на мой взгляд, не стал ни сильнее, ни гуще. Если первые дни он вызывал удивление и различные толки, которые со всей подробностью я постарался изложить выше, то теперь он привычен, как сами горы, словно исходил из пещеры многие иры.

Удивительное быстро становится обыденным. Наш великий жрец по-прежнему склонен полагать (хотя я не уверен в искренности его слов), что дым — ответ Хрона на обильные жертвоприношения, свершенные во время недавнего Праздника Длинного Дня, и что он священ, как и сама стена.

Сегодня же, после дневной трапезы, Эант говорил с нами, предлагая прорубить к пещере ступени и установить там жертвенник. Впрочем, пусть его, лестница украсила бы голую стену. Кроме того, она пойдет мимо средних пещер, которые неплохо приспособить под хранилища».

Никит поднял руку со стилом и разогнулся. Тишину скриптория, точнее той комнаты, которую занимал старший скриптор, а он здесь и работал, и жил, нарушал еле слышный, далекий шум реки.

«И все же, праздники восхитительны, — Никит принялся аккуратно вытирать стил, — когда больше половины монахов уходят в город, и становится так тихо и спокойно, словно сам Бог снисходит и живет среди нас». Не снимая свитка, он прикрыл деревянное тонкое тело пюпитра бархатной тканью. Затем не спеша оставил скамью и по коридорчику перешел в мастерскую.

Там работал лишь Ксант. Несколько раз переломив свою длинную нескладную фигуру, ученый восседал на низком табурете в окружении одновременно трех пюпитров и что-то быстро переписывал. Масляная лампа над ним больше освещала его макушку, чем сами тексты. Тени, причудливо переплетаясь, заполняли весь зал, придавая самому помещению вид бесконечной пещеры, а Ксанту, вкупе с пюпитрами, странного многоногого хайра.

— Что, мессир аргенет, в Руне так не развернешься… — улыбнулся Никит. По собственному опыту он знал строгие порядки Том-Уннатена. Одна рукопись — в одни руки, причем читателям свитки со стеллажей брать запрещалось: их приносил специальный служка. Здесь же красть книги было некому, выдавать тоже.

Для удобства посетителей, которые, справившись по каталогу, сами шли в хранилище за книгами, Никит сделал несколько небольших изобретений, и в душе очень гордился ими. Торец каждого футляра, помимо того что имел название и порядковый номер, был выкрашен в определенный цвет, соответствующий отделу хранилища. И если рассеянный читатель ставил книгу не на свое место, беглого взгляда библиотекаря было достаточно, чтобы обнаружить непорядок.

— Оставь, уважаемый, — не отрываясь от рукописей, пробормотал Ксант, — это внизу я — мессир аргенет, а здесь — мессир книжник… М-м…

Ксант принадлежал к той породе книжников, для которых библиотека была и домом, и страной, и возлюбленной одновременно. Никит уважал таких людей и симпатизировал им. Может, он и сам чем-то походил на самозабвенного Ксанта. Правда, Ксант, будучи аргенетом знатного рода, мог не думать ни о пропитании, ни об одежде, ни о прочих бытовых мелочах. Внизу у него было все: слуги, деньги, власть… И всем этим он не пользовался. То есть, конечно, пользовался, но лишь в той мере, чтобы беспрепятственно перебираться из страны в страну, из библиотеки в библиотеку, по воле тех чудесных сил, что скрыты в круглых, украшенных печатями футлярах. Об одной из работ Ксанта Никит узнал еще до приезда ученого в монастырь.

Суть ее касалась широко известной в Утуране и менее известной в Коронате, поэме жреца Темер Херихора из Ура «Повесть об Искупающем Свою Вину». Незамысловатый сюжет поэмы: путешествие некоего Искупающего по всему миру, включая Страну Смерти, в поисках оружия против черного мага; подобно утуранскому пестрому тору, имел множество белых пятен… Даже имя героя было неизвестно… В поэме он просто Искупающий.

В подлинности событий, записанных Темер Херихором, сомнений ни у кого не возникало: до сих пор в Уре сохранились строения, разрушенные гигантской волной, пришедшей с моря.

Аналогичную же балладу, с небольшими вариациями, воспроизводили аэтоны Короната. И Ксант, пройдя все места, где, по его предположению, могли сохраниться сведения об этом Искупающем, нашел еще две сходно начинающиеся версии, в которых героя зовут Аму-сан, на тианский манер. Он погибает в стране фэйров, так и не победив мага. Но некто Аму Утуроме все же побывал и в Рунской библиотеке именно во время владычества колдуна над Утураном. И, по мнению Ксанта, если Аму-сан и Аму Утуроме — один человек, то его реальный путь не закончился в горах Фэйр. Вероятнее всего, он и был тем Искупающим, победившим мага. Ксант нашел еще несколько косвенных подтверждений этому…

Утуранские жрецы довольно равнодушно отнеслись к его изысканиям. Имя национального героя, как и следовало ожидать, для них ничего не значило. Но в Руне по достоинству оценили труд ученого, и он приобрел определенную известность, волна которой докатилась и до книжников Кора.

«Мир от называния имен становится более цельным, — подумал Никит. — Ксант, возможно, сделал для Бога больше, чем Эант и Рут вместе взятые. Хотя… Каждый делает свое, и одному Всеприсущему известно, какие дела ему наиболее угодны». Впрочем, самого Никита часто завораживали тонкие нити цитат и совпадений, связывающие одну книгу с другой, и сам он, подобно Ксанту, многие иры ползал по этой чудесной паутине, считая всякую книгу частью Великой Божественной Первокниги.

«Если бы мне еще и хорошую память, может, тогда бы я смог увидеть…» То, о чем он думал, было невыразимо. Иногда, словно сквозь пелену тумана, он видел образ величественный и бесконечно глубокий, подобный ночному небу. Подобный, но совершенно иной.

По одной из лестниц Никит спустился во внутренний дворик храма, а оттуда вышел на площадку перед воротами, покрытую редкой порослью крепких, приземистых кедров. В незапамятные времена эта площадка была расчищена от камней и посыпана красным, под цвет стен храма, песком.

Летом, когда дни становились длинными, Никит каждый вечер спускался к реке и, расслабившись, сидел на берегу перед белесой в полутьме водой. Сидел до тех пор, пока последний луч Таира не покидал снежную шапку горы, возвышающейся над монастырем. Там его душа очищалась от суетных дневных забот, и необыкновенная легкость охватывала его, словно возвращались назад прожитые иры. Там, наедине, слившись с окружающим миром, он чувствовал дыхание Бога или Богов, там не было разницы, и теологические споры за чашкой ти, неутихавшие на скамье в кедросовой роще возле храма, оттуда казались восхитительными, но совершенно бессмысленными.

Никит направился к ажурным, выкованным из узких медных полос, воротам в стене, за которыми можно было предположить дорогу, а на самом деле начиналась тропинка, перескакивающая с камня на камень и затем бегущая вниз наперегонки с рекой.

Неожиданно он увидел несколько теней, легкой рябью промелькнувших по песчаной глади перед воротами. Никит пригляделся…

Хриссы. Стайка маленьких зверьков нырнула под решетку и скрылась в камнях.

«Странно. Никогда здесь не видел хрисс. Они всегда так осторожны… Сотрясение земель…» — эта жуткая мысль, таящаяся где-то в глубинах мозга Никита, наконец в словесной форме вынырнула на поверхность. В голове библиотекаря всплыла цитата из труда некоего Леона Лисского: «…Человеческая природа отлична от животной. Мы больше слышим шум собственных страстей, а простые твари: миуры, урры, таги и тогги, хиссы, и даже миссы и хриссы предчувствуют и приход воды, и сотрясение тверди, и прочие грядущие беды. Видел я сам, как за несколько хор до сотрясения в Икнесе и таги, и урры были весьма встревожены, а некоторые выли не своими голосами.

Многие моряки наблюдали, что корабль, которому грозит разрушение, первыми покидают хриссы, да и во время мора хриссы покидают города, предчувствуя кару Богов».

«Кара? Почему?.. Почему я об этом думаю? Что, собственно, произошло? Ничего! Три хриссы перебежали дворик. Тем более что сумерки — время водопоя для тварей… Надо спросить у Эанта, почему в монастыре нет животных… Какой-нибудь хиссун или миура не отнимут у монахов любви к Великому Хрону».

На этот раз, присев на камни перед белым полотном воды и оперев голову на узловатую палку, вырезанную из древесины кедроса, Никит почувствовал, что не может расслабиться и доверить мысли воле реки. Беспокойство не оставляло. «Может, я сродни хриссам и предчувствую грядущее несчастье…» Никит закрыл глаза, но вереница тяжелых мыслей по-прежнему кружила в его голове. Он представил черный водоворот, обрамленный пеной. Этот водоворот, то сжимая, то снова расширяя, раскручивал круглое отверстие в центре, словно пытался что-то сказать, и шум реки был его голосом.

Неожиданно, откуда-то извне, невидимая молния коснулась глаз Никита. Темное, отливающее металлом лезвие вонзилось в самый центр воронки. И Никиту послышался шум, отличный от шума реки. Он открыл глаза. Темная тень скрылась за камнем, и эта тень, если она вообще была, походила на тень человека.

— Кто там? — Опираясь на палку, Никит встал. — Кто там? — повторил он.

Ответа не последовало.

Никит подошел к подозрительным камням. Его руки непроизвольно перехватили палку ниже: она была неплохим оружием. Никаких следов, никаких намеков на присутствие кого-либо. «Померещится же всякое…» Никит вернулся на прежнее место, но теперь к прежним дурным мыслям прибавились новые.

«Там явно кто-то был. Но кто? Кто-нибудь из отшельников? Вряд ли… Юл? Хотя и говорят, что маг может показаться подозрительным лишь потому, что он — маг, такие выходки несвойственны Юлу. Он бы их счел просто недостойными себя. Но посоветоваться с ним не мешает…»

Полностью сломав привычный распорядок вечера, Никит решил вернуться в комнату. Он тихо прошелестел мимо склонившегося над рукописями Ксанта, который, казалось, за полхоры так и не пошевелился; только рука по-прежнему быстро колдовала над пюпитром. Затем на ощупь прошел по коридору к себе и через переговорную трубу позвал из нижней комнаты Туса.

Тот не замедлил явиться. Служка заранее знал, чего потребует старший скриптор. В одной руке он сжимал мех с маслом и щипцы для чистки фитиля, а в другой — небольшой переносной светильник. Тус ловко расправился с обеими лампами, затем, поклонившись и пожелав доброго сна, удалился. Некоторое время, сквозь толщу двух стен Никит слышал, как он возится с лампой Ксанта и как нервно покашливает сам Ксант. Затем легкие шаги Туса стихли, и наступила долгожданная тишина, сквозь которую ненавязчиво пробивался далекий шум реки и приятное потрескивание масла на фитиле.

На этот раз Никит подсел не к тому столику, что оставил хору тому назад, а к другому, более массивному, тоже заботливо накрытому скатертью. Возле него находился не табурет, а довольно уютное кресло. Собственно, все эти предметы, плюс жесткая лежанка и тумбочка, иногда используемая как стол, составляли обстановку жилища библиотекаря. И еще здесь находилось то, что отличало комнату Никита от всех остальных жилых помещений монастыря: как и в мастерской, где работали переписчики, как и в читальном зале, стен комнаты Никита видно не было: их закрывали полузаполненные книжные стеллажи.

Никит опустился в кресло и аккуратно снял бархатный покров. На пюпитре был развернут текст, который он знал почти наизусть, текст напряженный и в то же время странным образом успокаивающий. Губы Никита беззвучно задвигались вслед за глазами, вслед за буквами. Он мог бы читать гораздо быстрее, но именно проговаривание про себя создавало то необычное состояние, в которое погружал Никита этот древний, десятком скрипторов переписанный, свиток.

«…И пал Ранит на колени, не в силах поднять глаз на Него. И слова Хтона были подобны огню обжигающему, и голос грохотал, словно гром. Трепет объял жреца, но слова Бога Воплощенного стали стержнем несгибаемым внутри тела Ранита. И внимал словам Ранит, и слышал:

— Пал в морские глубины Илланхтон, и все храмы каменные падут, ибо не в храме моя обитель, а в сердцах людских.

И отвечал Ранит:

— Воистину так, Всеприсущий.

И слышал Ранит:

— Нет лучшей молитвы, чем молитва в душе и сердце, и пусть всяк молится мне, когда чувствует потребность в том, и нет лучшей жертвы мне, чем жертва ради ближнего моего.

И отвечал Ранит:

— Воистину так, Всеприсущий.

И слышал Ранит:

— В любом доме, где жив человек, — мой храм. На любой дороге, где идет человек, — мой храм. Устами больных и нищих приму я ваши жертвы и возрадуюсь, увидев, что ржавчина покрыла ваши мечи и бывшие враги пришли друг к другу с любовью.

И отвечал Ранит:

— Воистину так, Всеприсущий…»

Никит явственно представлял себе этого Ранита, верховного жреца Хтона, однажды возвестившего людям волю Бога. С той поры нет жрецов Хтона и нет храмов его. Развалины одного из них сохранились в Коре, но дальше ворот начинается земля. Когда корские жрецы отказались выполнить волю Хтона, в одну из ночей он сам разрушил свой храм. Гора просела так, что на месте пещер ничего не осталось — только величественные ворота, ведущие в тупик.

Неожиданно, словно перечеркивая текст, перед глазами монаха снова мелькнуло темное, отливающее сталью, лезвие. «О Боже!» Оно моментально исчезло, но мысли библиотекаря вернулись к реке, где в сумерках некто наблюдал за ним. Никит представил глаза, полные красного недоброго света. Но его разум тотчас возразил: «Не было никаких глаз! Ничего не было!»

Аккуратно накрыв пюпитр, Никит пересел к соседнему, на котором он оставил записи, и продолжил:

«Я предчувствую скорое несчастье, оно грядет… Не оно ли подсматривало сегодня за мной из камней у реки? Я чувствовал его язык, похожий на острие стального меча, я видел его тень, похожую на тень человека. Случится ли оно со мной, или это знак для всей обители, я не знаю, но вечером сего дня я понял: оно грядет.

Вслед за трещиной в верхней пещере, извергающей смрад, появились трещины и в нашем безмятежном существовании, наполненном служению Богу и людям. Какая недобрая душа могла вызвать этот гнев, я не знаю и не берусь гадать об этом.

Видел я также хрисс. Не ведая страха передо мной, они перебегали монастырский двор. Это описывал еще Леон Лисский. Перед сотрясением тверди животные ощущают ее намерения лучше людей. Может, и я, подобно хриссе, предчувствую это?»

Однако к утру опасения Никита не сбылись. К трапезе он пришел невыспавшийся, с грузом все тех же тяжелых мыслей. Возможно, поэтому лица многих обитателей монастыря показались ему столь же хмурыми и озабоченными, как и его собственное. Ничто ему было не в радость, даже свет Таира казался зловещим. Не притронувшись к еде, он обошел длинный стол и присел на скамью рядом с учеником мага.

— Юл…

— Да, уважаемый.

— Хотел бы я побеседовать с тобой.

— Всегда к твоим услугам, уважаемый. — Юл внимательно взглянул на библиотекаря.

— Нет, не здесь. — Жуткая холодная волна вновь подкатила к сердцу Никита, и Юл это почувствовал.

— Хорошо. Через пару минт под кедросами.

Книжники часто собирались в тени трех кедросов в монастырском садике. Несколько иров назад Никит там поставил на камни две широкие доски. Жрецы и служки, включая Эанта, нарочито игнорировали эти полуденные сборища: не пристало слугам Бога беседовать с невесть какими хитроумными учеными, среди которых бывали и маги.

Последние же дни под кедросами собирался тесный кружок, куда входил сам Никит и гости, прибывшие в монастырь около менса тому назад: ученик мага из Руны Юл, Нахт — жрец из Уасура и нетонский ученый Ксант. Иногда в беседах участвовали и монахи, живущие в монастыре. Но в такое раннее время скамейки под кедросами обычно пустовали.

Никит опустился на полированную от частого сидения доску и поежился. Утром с окрестных ледников, а монастырь находился в глубине горной чаши, верхний край которой сплошь покрывал лед, спускался холод. Днем же лучи Таира были нестерпимы. Однако здоровье монахов от этого становилось только крепче. Когда оплакивали разбившегося Робера, Никит заметил, что до смерти несчастного монаха пять иров никто не умирал и даже не болел, хотя в монастыре обитали старцы весьма преклонного возраста.

Юл не заставил себя ждать. Никит увидел его еще издали: ученика мага выдавала необычная походка — он, казалось, не шел, а плыл в воздухе, слегка касаясь земли. Это было удивительно еще и потому, что Юл не отличался особо изящной внешностью: широкоплечий, атлетически сложенный — не то что маги, виденные Никитом раньше, иссушенные ирами до состояния живых мумий. Никит даже не мог представить, что Юл когда-нибудь станет таким.

— Хочу поделиться с тобой некоторыми своими опасениями, — начал Никит.

Юл казался воплощенным вниманием.

— Понимаешь, уважаемый… Вчера я видел в монастырском дворе хрисс, причем они подпустили меня довольно близко. И они уходили из монастыря. Я подумал… — Никит не захотел лишний раз называть предполагаемую беду, — сам знаешь, когда из города бегут хриссы.

Прошло полминты, прежде чем Юл ответил:

— Да, уважаемый Никит. Не один ты видел. И твои догадки оправданны. Я хорошо это чувствую, но я не совсем понимаю, сама ли твердь хочет сотрястись, или ее хотят сотрясти. Вероятно, сама. Впрочем, здесь мы ничего сделать не сможем… Чему быть, того не миновать.

— Воля Бога? Кара? За что?

— Нет… Думаю, здесь иное. Ни в чем не провинили вы своих Богов. Судьба. Как сказал бы Нахт, Великая Игра Техем.

— И еще, — снова заговорил Никит, — это, может, от излишнего смятения, но мне кажется, кто-то следит за мной.

— Интересно. — Юл весь подался вперед, и Никит впервые увидел волнение на лице мага.

— Я спустился вечером к камням, как это делаю обычно… — И дальше Никит словно вновь пережил все вчерашние ощущения. Он мог и не говорить: Юл, казалось, читал его мысли.

— Да, уважаемый, это было. Я еще многого не понял, но постараюсь понять. Однако, если, конечно, ты не против, я могу помочь тебе. То есть ты сам можешь попробовать выковать свой щит.

Никит недоуменно посмотрел на Юла.

— На самом деле эта вещь доступна каждому, — продолжил ученик мага, — не только нам. И я не нарушу тайну своего Круга, научив тебя, для твоей же пользы, кое-каким приемам.

— Я готов… Что делать? — Никит внутренне сжался.

«Учиться у мага…» Он знал, насколько это опасно. Но Юл вызывал доверие. Добродушный, приветливый, он больше походил на кузнеца, ювелира или гончара, чем на мага.

— Ничего. Пока ничего. Сначала тебе надо вспомнить то, что ты давно умеешь… Попробуй потрогать взглядом вот этот камень. — Юл указал ему на глыбу, подпирающую скамью.

— Как это?..

— Ну так, словно трогаешь рукой, хотя на самом деле рукой не двигаешь, трогаешь взглядом… Даже не взглядом, а сущностью своей. Ты можешь потрогать рукой, а потом посмотреть и в уме воспроизвести это…

Никит попробовал. Подобное ощущение было ему хорошо знакомо. Он часто смотрел именно так.

— Я понял… Вроде это я умею, — сказал он через некоторое время.

— Отлично. Теперь сложнее… В центре твоей головы — золотое семя, круглое, крепкое, попробуй почувствовать его. Глазами это не увидеть. Оно есть. Почувствуй добрый, теплый свет, исходящий из него.

— М-м-м-м…

— Ты этим можешь заниматься без меня. Но сейчас я постараюсь тебе помочь.

Никит вдруг действительно ощутил маленький золотой шарик внутри головы.

— Чувствуешь?

Хотя Юл сидел напротив, его голос доносился откуда-то со стороны, из-за пелены приглушающей все звуки.

Теперь это семя породило второе точно такое же, продолжил маг. — Они расходятся… Одно вышло наружу… Между глазами… Чуть выше… Не смотри, чувствуй… Попробуй вышедшее семя на ощупь.

Оно было теплым, твердым, но одновременно бесплотным. Это было не золото, а сконцентрированный свет.

— Стоп. Перерыв, — произнес Юл.

Но Никит по-прежнему самозабвенно трогал шарик. Их вдруг стало несколько. Справа, слева и даже сзади. Никит чувствовал тонкие нити, связывающие их и семя, из которого они вышли, оставшееся в голове.

— Отдохни, уважаемый. — Юл улыбнулся.

Никит отпустил шарики.

— Забавно.

— Не только забавно, но и полезно, — добавил Юл. — Это лишь основа для изготовления щита. Только ты не должен замыкаться на них. Чувствуй их, но пусть они будут сами по себе.

Никит кивнул.

— Теперь объясню, зачем я тебе все это говорю и зачем мы с тобой этим занимаемся. Мне кажется, некто нападает на тебя. И не только на тебя. Этот человек здесь. Возможно, ему нужно что-то в библиотеке.

— Он среди нас?

— Если он среди нас, то он весьма искусен в магии. Но как бы он ни был силен, от него можно защититься…

— Этими семенами?

— Да. Ты сделаешь из них щит, яйцо… Ты, может, почувствовал, что семечко не одно. Слева, справа и позади тоже были подобные ему. Далее, уже без меня, попробуй вращать их вокруг центрального, по ходу Таира. Только при этом ты должен не представлять их, а именно чувствовать. Чувствовать, как будто трогаешь их рукой. Этот обруч — уже защита. А из него легко можно защитить себя золотым щитом. У тебя он может быть не золотым, а, скажем, синим или фиолетовым.

— Но тогда мне придется только и заниматься тем, что выставлять щит. А все остальное?..

— Надеюсь, со временем он станет таким привычным, что ты не почувствуешь его тяжести. И этот щит все время будет с тобой. Кстати, есть и другие способы защитить себя от мага. Они могут быть очень простыми. Например, окунуться в холодную реку или исполнить танец.

— Подобно ритуальным танцам жрецов?

— Да.

— И как же они защищают?

— Твое тело переходит в иное состояние… И ум, точнее то, что мы называем, — Юл произнес длинное непонятное слово, — тоже. Это что-то сродни уклонению от удара. Но, сам знаешь, если перед тобой опытный фехтовальщик…

— Выходит, и такой, как я, мог на старости лет стать магом? — полушутя спросил Никит.

Юл улыбнулся. И библиотекарь прекрасно понял его ответ. Однако маг счет нужным добавить:

— Ты, уважаемый, по сравнению с другими людьми, обладаешь немалыми способностями. Развил ли ты их в себе, или они были в тебе с рождения, неважно… Одно то, что ты ощутил вторжение… говорит о многом. Другие просто бы не заметили… Тут сложно… Есть люди тонко чувствующие, но защищенные в большей степени, чем ты. И они сами этого не знают. Подобно нашему Ксанту. Он просто живет не в этом мире. И таких людей темному магу трудно сломить. Но маг может иными путями заставить работать его на себя…

— Как?

— Сейчас я не буду этого объяснять. Маг живет не только здесь… Но я хочу попросить тебя показать мне наиболее ценные книги…

МИК

Песня, вернее бормотание, совсем не похожее на молитву, было остановлено маленьким острым камешком, запрыгнувшим в сапог. Мик присел на одну из воспеваемых им «ступеней» и вытряхнул содержимое сначала одного, а затем, на всякий случай, и другого сапога. Два пыльных облачка проглотила темная щель между камнями.

«Ступени», ведущие в Красную Обитель Хрона, были действительно высоки: тропка то и дело упиралась в нагромождение крупных, размером с человека, камней, а иногда, словно испытывая ловкость путника, лепилась вдоль отвесной стены речного ущелья. Для монаха или ученого, непривычного к подобному путешествию, она была серьезным испытанием. Но не для Мика.

— Хей! — крикнул Мик и прислушался.

Эха то ли не было, то ли его заглушал шум реки.

«В любой реке поет божество. Что наши песни по сравнению с его голосом…»

«Однако, когда сам поешь, их можно и не услышать», — возразил сам себе Мик. Собственно, он возражал не себе, а своему учителю Эронту, с которым ни с того ни с сего завел воображаемый разговор. «А кто поет? Тара? Объясни… Голосом ли реки поет богиня реки?»

«Ее слова должны быть звонкими, как ручей».

«Нет. Каким же должен быть голос богини? Как представить непредставимое?»

«Тьфу, надоел!» — Мик прервал диалог, который вполне мог бы состояться иров пять тому назад.

По-прежнему сжимая в руках два сапога, короткими голенищами вниз, а подошвами к небу, ослепительно синему по сравнению с красновато-охристыми окружающими скалами, Мик теперь снова слушал реку и одновременно разминал затекшие ноги.

Они, в мозолях и ссадинах, мечтали о большой передышке и с неохотой влезли в кожаное ярмо. Таир уже стоял высоко, а расстояния до монастыря Мик не представлял… Горцы сказали: «За день дойдешь…» Но что для них день и что — горы… Ночевать же на холодных камнях Мику не хотелось.

Теперь мешала сумка. При каждом прыжке лента ремня больно впивалась в плечо. Мик вытащил из сумы теплую, набитую растительным пухом куртку и подложил под лямку. «Там холодно…» — вспомнил он напутствие Мирры.

— Холодно… — пробурчал он. Его рубаха была мокра, Таир палил. «И не раздеться… Сгоришь в мгновение…» Даже золотистая кожа конгая — а Мик, хотя и вырос в Коронате, был чистокровным конгаем, со всеми присущими его нации чертами, в том числе и золотистой, стойкой к солнечным лучам кожей, — на такой высоте не могла устоять против обжигающих лучей Таира.

«Забодай Тор этих монахов… Затащили книги в такую высь… Почему бы не собрать все тексты в Руне или, на худой конец, в Коре, а монастыри оставить жрецам. Им ведь, кроме Астакортаона и Унна-Теотена, ничего и не нужно. И чем этот Никит… мудрее Эронта… Я и так все знаю… А что не знаю, и без его помощи могу прочесть…»

Тем временем тропа подползла к реке, уступу, с которого вода падала широким, в два десятка минов, потоком. Здесь Мик решил перекусить. Он скинул надоевшую суму, вытряхнул из нее мешочек поменьше, с продуктами, приобретенными еще внизу у проезжего купца, и разложил содержимое на камне.

Красная саиса, темно-зеленая гроздь уинона, лиловый кенау, широкие листья силхи — диковинный цветок в серо-красной горной пустыне, где все цвета приглушены, за исключением, правда, воды и неба. Небо, ярко-синее, к вечеру становящееся фиолетовым, покрытым крупной рябью звезд, казалось чужим в этом скупом на яркие краски мире. Вершины гор словно обрезали его ровное полотно.

После завтрака сума стала легче, да и сил прибавилось. Кроме жары, ничто не мешало неспешному подъему. Еще одна расщелина. За ней Мик ожидал увидеть монастырь. Но оттуда открывался новый вид на новые горные ворота.

«Где же монастырь? Сбиться с дороги невозможно, говорили же — вдоль реки. Вдруг это не та река?.. Не похоже. Надо же, куда забрались… Подальше от людей… Ближе к небу… Как бы снова не пришлось под ним ночевать…»

Перед глазами Мика всплыла картина ночного неба: крупные звезды и белесый поток Дороги Мертвых. Небо мешало спать, оно, казалось, наблюдало за маленьким комочком, песчинкой, человечком, скрюченным от холода и страха, человечком, вспомнившем о своей беззащитности перед многооким ликом…

И сон в прошлую ночь пришел странный, колдовской. Мику снилась горная тропа, та самая, по которой он шел. И небо было такое же синее, и река шумела так же. Но впереди Мика, едва касаясь копытами земли, шествовал красный тор. Такого большого быка Мик никогда не видел. Он был настолько велик, что на его голове между иссиня-черными рогами вполне мог уместиться человек.

Вдруг бык громко вздохнул и опустился на дорогу. Его бездонные глаза изучающе посмотрели на Мика. А затем невесть откуда взявшееся туманное облако заволокло быка, и, когда скрыла белая пелена его пристальные, совсем не бычьи глаза, Мик проснулся.

Проснувшись же, он увидел тора воочию: впереди перекрывала ущелье скала, красный камень, удивительно напоминающий ночное видение. И проходя мимо, Мик то и дело посматривал на него: не встанет ли, не пойдет ли следом красная громада.

Это было утром, а теперь Мик шел по узкому ущелью с нависающими высокими утесами. Путь стал легче: прохлада и сумрак не покидали этих мест даже в середине дня. Тропинка, обернувшись вокруг одной из скал, вроде бы вновь вела вверх, однако на самом деле за ней открывалась небольшая, не больше лонги в поперечнике, долинка, к дальней отвесной стене которой прилепился маленький, в сравнении с горой, храм. По обе стороны от храма тянулись пристройки из того же камня, что и сам храм. Мик снова вспомнил недавний сон: бык был одного цвета с монастырем.

Горная стена за храмом, золотисто-охристая, заканчивалась далеко наверху снеговой шапкой, а в нижней ее части, непосредственно под храмом, темнело несколько еле заметных отверстий — пещеры. Из верхней тянулась струйка дыма, и Мик подумал, что пещеры тоже обитаемы.

Мик видел подобие монастыря неподалеку от Кора, и этот ничем не отличался от них: трехэтажное здание квадратной планировки, с внутренним колодцем-двором и четырьмя угловыми башнями. Какой-нибудь иноземец поначалу мог принять храм за форт или крепость, но, приглядевшись внимательней, понял бы, что это не так. Зачем, например, крепости, три горизонтальных ряда окон в стенах, причем нижний ряд, скрытый от Мика оградой, находился на уровне не выше четырех минов: воин мог залезть в такое окно, даже не пользуясь лестницей. Да и крылья-пристройки по правую и по левую стороны храма ничем не были защищены.

За ажурными воротами в низкой стене угадывался небольшой садик. И первый, кого повстречал Мик, был монах с двумя медными ведрами, выскользнувший из полураскрытых створок ворот.

— Доброго здоровья, почтенный! — поклонился Мик еще издали.

Монах поставил ведра и застыл, приложив кончики пальцев правой руки к уголку глаза. Мик догадался, что монах подслеповат.

— Доброго здоровья и тебе, мессир. Да благословит Хрон твой путь, — наконец ответил он.

— Я и иду к вам… — Мик, малознакомый с храмовыми традициями, воспринял слово «путь» слишком буквально, — в ваш монастырь.

— Понятно, уважаемый, дальше ведь и дороги нет. — Монах повернул лицо к горной стене, с трех сторон огибающей долину. — Дальше края Чаши Хрона — только небо. Да и на край нога смертных еще не ступала.

«Но чаша-то с прорехой…» — подумал Мик и обернулся назад.

Ущелье, по которому он пришел, казалось узкой щелочкой в бесконечно высокой стене. Мик еще раз осмотрел стены, затем перевел взгляд на монаха, лицо которого закрывала седая, под цвет балахона, борода. «Мне бы такую…» — позавидовал Мик, у которого, как и у всех конгаев, борода не росла.

— Мое имя Мик, я ученик Эронта. С письмом к мессиру Никиту.

— Добро пожаловать, мессир, в нашу обитель. Никит сейчас в скриптории. — Монах указал в сторону храма.

Неожиданно Мик почувствовал, как камень под ногами дрогнул, причем движение шло не от камня, а откуда-то из глубины. Казалось, пошевелилась сама Аста. Мику было знакомо это ощущение. Подобное он пережил в детстве, в Конге… Бесконечный ужас, крики и паника вокруг, искаженные лица родителей, тащивших его неведомо куда, а позади — непрерывные конвульсии земли, красное пламя и огненные потоки с горы, добавляющие к черному цвету пепла цвет крови. Он вспомнил, как чьи-то сильные руки подхватили его, а затем рядом оказались родители, и мир вокруг уже не содрогался, а лишь покачивался: они успели покинуть берег на одном из последних кораблей. На руках матери Мик быстро успокоился. А она уже твердо решила не возвращаться в дом, которого нет, в страну, похожую на горящую бочку живого огня, где в результате извержения, а еще чаще — прихоти властей, можно лишиться всего в считанные мгновения.

Да, это было оно, сотрясение тверди, с детства преследовавшее Мика во снах, а теперь и наяву. Он застыл, скованный страхом, а монах упал на колени, поднял руки и вскинул голову к небу.

Но больше не трясло. И, прежде чем пыль, внезапно появившаяся из всех щелей, достигла лица, Мик услышал треск. Сначала со стороны монастыря, а затем и позади. С горной стены летел вниз огромный пылевой язык, конец которого составляли глыбы льда и обломки скалы. Толчок воздуха и новое сотрясение, возможно, уже и не из-под земли, а от удара глыб о поверхность, бросили Мика на камни. Монастырь исчез в коричневом облаке. Мика окружила едкая, хрустящая на зубах тьма. Он уже ничего не видел. И тем более не знал, что позади одна из скал просела и стены ущелья плотно сдвинулись, закрыв единственную прореху в Чаше Хрона.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

НИКИТ

«…С горечью в душе наблюдаю я, как сбываются мои предчувствия. Беда за бедой обрушиваются на монастырь, и нет им конца. И руке моей больно писать о наших потерях. Легче сосчитать оставшихся в живых, чем погибших. Нет молчальников Тилара и Полона, не увижу я больше добродушной улыбки Мирара, не найдены пока Уасили, Юст, Моран, Филон и Павул.

Когда собрались мы в трапезной, израненные и ободранные камнями, понял я, как нас мало.

Разрушено правое жилое крыло монастыря и одна из башен. Хранилище, что в нижних пещерах, тоже засыпано камнями. А пещера, извергающая дым, внешне не пострадала вовсе… Поток дыма, исходящий из нее, не увеличился, но и не уменьшился… Похоже, он и не связан с постигшей нас бедой. Сам храм почти не пострадал, но статуя Великого Хрона упала. Однако она не разбилась, в чем Эант склонен видеть добрый знак. Осмотрели мы также скалы и, к ужасу своему, обнаружили, что вторым обвалом перекрыло русло реки и воды ее медленно поднимаются.

Это только малая часть бед, а на описание всех их не хватит и свитка…»

Никит уже не заботился о каллиграфии, работала рука, привыкшая к этому ежедневному занятию, а сам он наполовину спал.

«И пока мы разбираем завалы, под которыми могли оказаться люди, не оставляет меня надежда, что в нижних помещениях кому-нибудь удалось спастись…»

Стил выпал из руки Никита, оставив на свитке размазанный жирный след. «Как переменилось все в монастыре. Теперь главный здесь Рут. Кто бы мог подумать, что тихий молчаливый служка так умело сможет организовать работу… Рут…»

Никит встрепенулся и, подняв стил, продолжил записи:

«Письмо, присланное от Эронта с молодым человеком, — добрые вести. И хорошо, что не сам Эронт, а его молодой ученик прибыл к нам в столь недоброе время. Каково было бы старику разгребать камни. А молодой… — здесь Никит, вымотанный десятью хорами непрерывного труда, снова стал засыпать, — …самонадеян, но настойчив, — вспомнил Никит строчку письма Эронта, — настойчивость всем нам пригодится…»

А проснулся Никит от того, что его трясли за плечо.

— Мессир, мессир, просыпайтесь… Новость-то какая! — Голос Туса дрожал от радости. — Павул и Уасили живы! Целехоньки!

«Я так и думал, Павул не погибнет», — сквозь полусон пронеслось в голове Никита.

— Хорошо…

В комнате было еще темно. Никит, наскоро умывшись, поспешил наружу, в привычно-резкие утренние сумерки. В одно из ледяных зеркал на вершине горы уже смотрелся ослепительный Таир, и холодного света, рассеянного ледником, хватало, чтобы работать без ламп.

За ночь расчистили почти все жилые постройки и нашли всех, кроме Филона, Юста и Морана.

Никит сразу принял из чьих-то рук камень, затем ему передали мех с водой, он машинально сделал несколько глотков и бросил мех Юлу, стоявшему внизу.

— …Поддел тот камень, вот такой же, и вдруг слышу голоса. Прямо из-под завала… — сверху донесся голос Максима.

— Осторожнее, этот тяжелый, — прервал его голос Тодора, работавшего также на втором этаже. — Эй, внизу есть кто?!

— Есть! — крикнул Никит.

— Внимание, бросаем!

После того как прогрохотал камень, сброшенный Тодором, Максим продолжил:

— Так вот, слышу голоса: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу…» Ну, я сразу узнал Павула. И как ты думаешь, о чем он говорил?.. — спросил Максим, но, не дождавшись от Тодора ответа, закончил сам: — Очередной сон рассказывал. Все про свои колесницы небесные.

«Надо бы порасспрашивать Павула…» — подумал Никит.

— Постараемся закончить к обеду, братья, — раздался совсем рядом непривычно твердый голос Рута. — Хрон не забудет наших трудов.

И затем Никит услышал, как застучала, включившись в общий хор, отдельным звонким голосом кирка Рута.

РУТ

Руту раньше не приходилось разбирать подобные завалы. Однако руки делали свое дело, и самому Руту стало казаться, что подобная работа некогда была хорошо ему знакома. В его сознании неожиданно, неизвестно откуда, возникла картина бесконечных, нагроможденных друг на друга глыб у входа в пещеру, которая быстро сменилась воспоминаниями, давними, уже полустершимися, похожими на болезненные сновидения. Сейчас он воспринимал свою прошлую жизнь как чью-то чужую. Собственно, так оно и было. Мог ли он тогда предполагать, Рут, сын Киргора, что торная дорога превратит его в Рута Безродного и приведет в монастырь.

— Рут, Рут… — всплыли из болот памяти слова брата. — Быть тебе убитым гвардейцами…

И вместе с этими словами заворочалось болото и потянуло Рута вниз, в прошлое, на двадцать пять иров.

Да, двадцать пять иров назад, он точно так же перекладывал камни, но только не затем, чтобы откопать, а, наоборот, скрыть трупы людей, убитых его собственной рукой. Обычно они оставляли мертвых хуругам и унратенрам, но иногда, когда не было иных тайных троп, а была лишь одна, та, по которой шел ограбленный караван… приходилось скрывать следы…

«Скрывать следы. Кровь не отмоешь». За двадцать пять иров Рут хорошо понял смысл этой древней поговорки. Загнанный под самое небо собственной ли совестью или той самой несмываемой кровью невинно убитых, в красную, как сама кровь, обитель, он и здесь не находил спасения. И сейчас он не мог смотреть на мертвых монахов, извлекаемых из-под обломков: у них были глаза тех, кого он убил…

Какой мальчишка в семнадцать иров не хочет иметь собственного урра? Он был у Рута. Были и деньги. Рут был младший из шести «братьев», так они себя называли. У «братьев» не было дома, не было и страны. Они переходили тайными тропами из края в край, они были даже в Тиане, они были молоды и любили жизнь. Они грабили караваны как низкорожденных купцов, так и аргенетов, и предметом особенной гордости Рута был высокий, стройный серебристо-серый урр убитого в схватке Светлорожденного.

Неуловимы были братья, ибо убивали всех, от мала до велика. Убивали нехотя, по необходимости, и тех, кто шел с караваном, и тех, кто мог видеть их отряд.

Было и второе правило: не брать тяжелой поклажи, не оставаться на месте, а уходить и три дня нигде не останавливаться. Только ночевки в три-четыре хоры позволяли себе братья после очередного набега. Бесконечными казались Руту эти переходы: один пейзаж сменял другой, словно мимо тянулся разрисованный длинный свиток, а урр стоял на месте, перебирая лапами и отстукивая клангами незамысловатый ритм. Спрятав животных в какой-либо захолустной деревушке, «братья» выбирались в город, а когда кончались деньги, снова выходили на караванную тропу.

Однажды, выпотрошив суму очередной жертвы, Рут заметил среди денег письмо, адресованное некоему Эанту, жрецу Красной Обители близ Кора. Рут, как правило, не читал писем; ему было неприятно вновь возвращать к жизни образы своих жертв. Но почему-то именно это письмо он вскрыл. И удивило его то, что убитый человек тоже был Рут. Само письмо написал старый жрец, скованный тяжелой болезнью; он отправлял юношу в монастырь, надеясь, что Эант сможет должным образом его наставить. И вместо того чтобы выбросить свиток, разбойник, аккуратно свернув его, убрал к себе в суму.

Тогда Рут не задумывался над причиной такого поступка, то ли его увлекло совпадение имен, то ли воля судьбы, самого Хтона, заставила его сохранить это послание… Продолжая, подобно ветру, носиться по Ариане, теряя и вновь приобретая все: друзей, деньги, женщин, одного он не выпускал из рук — сумы, в которой постоянно обитали лишь три вещи: материнский медальон, деревянная безделушка-свисток, переселившийся из детства и сохранивший следы отцовского ножа, и это чужое письмо.

А затем невидимая рука неожиданно вырвала Рута из привычной ему лесной чащобы и забросила в монастырь.

Это случилось на одной из норнских дорог, заросших так, что путь шел под густыми зелеными сводами. На таких местах, если купцы были не особенно скупы, караваны обычно усиливали гвардейскими отрядами. Почти никто не жалел денег.

Но что может отряд, включающий от силы дюжину гвардейцев, против умело скрытой в зеленой стене засады? У каждого нападающего был наготове взведенный арбалет и лук. Шесть «братьев» могли уложить наповал двенадцать гвардейцев с первых двух залпов, следующих, как близнецы из чрева, — почти друг за другом, а с третьего — от четырех до шести. На сей раз получилось именно так. Дело даже не дошло до рукопашной: и охрана, и купец, и слуга были мертвы. Отогнав за пелену кустов повозку, запряженную двумя холеными нонторами, «братья» быстро обыскали убитых и приступили к изучению груза.

Рут потрошил один из мешков, забитых пряностями из далеких стран Юга: добычей оказался «пряный» купец, и разбойники находились в окружении множества иноземных тропических ароматов, да и лианы вокруг напоминали джунгли, не было лишь ярких грибов и цветов. Зато была зеленая сплошная стена всех оттенков, рассыпающая из неизвестно кем вскрытых небесных мешков множество золотых монет на землю, и эта добыча — теплое золото Таира, драгоценнее всех добыч, взятых умелыми руками сообщников Рута, сейчас никого не интересовала. Неожиданно, на мгновенье покинув этот рай, Рут почувствовал, что сзади…

Он обернулся. Вдоль дороги, крадучись, словно котоар, передвигался человек. Незнакомец заметил повозку и теперь уходил от нее в лес. Зеленая одежда хорошо скрывала его в листве.

— Я его сделаю, Мес, — шепнул Рут главарю и отправился следом. Кем бы ни был случайный свидетель, он должен был умереть.

Человек то ли заметил, то ли почувствовал преследование и ускорил шаги. Рут помчался за ним. Шаг — сломанная ветка, еще — примятая трава, еле слышимый треск… Рут догонял.

Он выскочил на небольшую лужайку и осмотрелся: впереди колыхалась ветка, но Рут каким-то задним умом почувствовал, что это — уловка. Он развернулся и едва успел отскочить. Кривой хорский меч незнакомца просвистел возле самого его плеча.

— Неплохо… — прошипел Рут, сделав выпад. Но незнакомец отразил удар.

Противник был опытный. Это чувствовалось с первого его движения. Рут атаковал.

— Что ж, давай познакомимся, — так же тихо прошептал незнакомец, в очередной раз уходя от острого лезвия меча Рута. — Это от меня… — Конец его меча разрезал рубаху на груди Рута и перерезал ремень сумы, той самой, где лежало письмо.

Рут снова атаковал, и снова безуспешно. Зато клинок незнакомца достал до его кожи, нарисовав ровную царапину.

Теперь Рут понял, что противник намного сильнее его и играет с ним, как таг с хриссой. Рут отступал, снова наступал, но ни один его удар не достиг незнакомца. То ли Рут слишком устал, то ли противник владел приемами магии, но перемещался враг молниеносно: то был впереди, то вдруг оказывался сзади.

— Парень, ты мне нужен, — сказал незнакомец. — Ты мне нравишься. Я не убью тебя.

— Но я убью тебя! — воскликнул в запале Рут.

— Попробуй… Только вряд ли ты вернешься к друзьям.

— Почему?.. — Рут отскочил, и на этот раз клинок незнакомца не достал его.

— Те, кто преследуют меня, уже убили их… У нас мало… — противник осекся и замер. — Поздно…

Рут, не сдержав движения, вонзил клинок ему в грудь и в этот момент заметил, что помешало ловкому противнику отразить столь примитивный удар: золотистая стрелка торчала в его шее. Рут присел и, подхватив суму, нырнул в кусты.

Он не хотел убивать этого человека. «Мы бы наверняка договорились…» — думал юноша, продираясь сквозь заросли.

Сделав большой круг, Рут вернулся к разграбленной повозке. И уже представляя, насколько могут быть коварны его новые враги, выходить из лесу не стал.

Незнакомец ошибся! По крайней мере, Тил и Диз стояли к Руту спиной и что-то разглядывали за бортиком тележки. Надо предупредить. Но слишком уж неподвижны были два «брата». Это насторожило Рута.

Нонторы тем временем передвинулись. И тело Тила медленно сползло на землю. Друзья Рута оказались мертвы. Он почувствовал, что преследователи рядом и уже обнаружили его. Он явственно ощутил на себе чужой пристальный взгляд.

Бесшумным аскисом Рут нырнул в один из зеленых проходов. Он вел к ущелью, где «братья» оставили урров. Рут вскоре оказался там, отвязал животных, которым теперь следовало вновь обрести хозяина, и, сев на своего, серого с серебристым отливом, Гоба, помчался вверх по ущелью…

Вечером же он почувствовал перемену, внезапно происшедшую с ним. Словно с потерей друзей он потерял еще нечто неосязаемое, защищающее его память от потоков пролитой крови. Укладываясь спать, он увидел, что из тьмы со всех сторон смотрят глаза его жертв. Ужас охватил Рута. Их лица были всюду: на деревьях, в траве, в небе. Они смотрели не мигая, бесстрастно, ничего не прощая и ничего не прося Они просто СМОТРЕЛИ.

И это было невыносимо. Еще два дня мчался Рут неведомо куда, и каждую ночь смотрели на него эти глаза. И тяжесть, страшная тяжесть сдавливала его сердце. Наконец настал момент, когда он, доведенный до такого отчаяния, что предпочел мечу петлю, забрался на дерево и принялся закреплять веревку.

И в этот момент Рут увидел странного человека. Человек неспешно поднимался по склону. Лохмотья одежды, висевшие на нем, были так грязны и обтрепаны, что их издалека можно было бы принять за свалявшуюся шкуру старого зверя. Лицо незнакомца снизу закрывала борода, а сверху черное облако густых спутанных волос.

Он шел прямо к дереву, словно и не замечая манипуляций, производимых Рутом. Гоб, лежавший в траве, вскочил на четыре лапы и зарычал. Руту пришлось отложить приготовления к смерти.

«Этот человек послан мне. И первое, что он скажет, я исполню…»

Человек же подошел к стоящему возле дерева Руту, посмотрел ему в глаза своими черными, почти нечеловеческими глазами и вместо приветствия произнес внятно и отчетливо:

— Табулараса…

— Что? — Рут не понял, ему было незнакомо это слово.

Человек молчал.

— Кто ты? — спросил Рут.

После очередного долгого молчания человек нерешительно опустился на землю возле ног Рута.

— Ты слышишь меня?

Ответа по-прежнему не было.

Рут присел рядом.

— Есть хочешь?

— Есть, — повторил за ним глухим голосом незнакомец. — Есть, — более внятно произнес он, — хочешь.

Рут вытащил из сумы черствую лепешку и разделил ее надвое. Впервые за три дня он почувствовал голод. К нему возвращалась жизнь.

Незнакомец с жадностью выхватил из рук Рута кусок хлеба, вцепился в него и, едва разжевав, проглотил.

— Извини, больше нет, — сказал Рут.

— Больше, — словно пробуя слова на язык, нельзя ли и их съесть, повторил незнакомец за ним, — нет.

— Что мне с тобой таким делать? — спросил Рут. — Отвести в монастырь, что ли?

— Монастырь… — повторил за ним человек, — отвести… Есть, — он снова посмотрел на Рута и причмокнул губами, — есть…

— Нечего, — ответил Рут, — нет больше еды.

— В монастырь… ходить, — сказал незнакомец первую самостоятельную фразу.

— Ого, ты и говорить умеешь…

— Забыл, — сокрушенно выдохнул тот.

— Что забыл? — спросил Рут.

— Говорить, — незнакомец снова выдохнул и продолжил: — Слова.

— Ну, вот уже и вспомнил. Может, теперь вспомнишь, откуда ты такой взялся?

— Забыл. — Человек сосредоточился, чувствовалось, что речь стоит ему неимоверных усилий. — Может, вспомню… Теперь…

— «Потом» ты хотел сказать?

— Да… ты… Потом… Хотел сказать.

«Вот тебе и „Посланец Богов“», — грустно подумал Рут.

— Ну что, отвести тебя в ближайший монастырь? — уже не обращаясь к человеку, произнес он.

— Тебе надо в монастырь, — неожиданно ответил тот. — Красный.

Волна дрожи прошла по спине Рута.

— Как ты узнал?

О таком пути Рут уже думал: не далее как два дня назад он перечитывал письмо.

— Узнал… Забыл… — снова произнес человек, — сказать… Отвести… Тебя… В Красный Монастырь… Меня…

— Горный, посвященный Хрону? — спросил Рут.

— Горный, — увереннее заговорил незнакомец и улыбнулся, — горный… Очень горный.

— Мы не пойдем, а поедем, — к Руту снова вернулось самообладание, — а по дороге приведем себя в порядок. Может, ты еще чего вспомнишь.

Негромко щелкнув языком, Рут подозвал Гоба. Тот, по-прежнему недоверчиво косясь на незнакомца, подбежал и потерся бровью о куртку разбойника.

Это Гоб. Знакомься… Лежать, — скомандовал урру Рут. — Сядешь сзади, — он указал незнакомцу место, — ну от тебя и несет…

— Сзади… — подтвердил человек.

Урр не произвел на него никакого впечатления.

За время путешествия до одной из деревень, где у «братьев» был «свояк» — так они называли скупщиков награбленного, спутник Рута вспомнил многое. Он вспомнил свое имя — Павул, вспомнил и другие слова. К вечеру следующего дня он уже быстро, даже слишком быстро и поэтому путано, изъяснялся: некоторые обороты речи выдавали в нем человека образованного. Удивила Рута и печать, обнаруженная на шее странника: подвешенный на шнурке перстень из белого нефриона. Замысловатая, тонко проработанная, как у аргенетов, резьба украшала рамку, но не было ни герба, ни титула. Только одно изящно вырезанное, перевитое веткой какого-то растения, имя — Павул.

Павул помнил себя с того момента, как оказался на дороге, по которой не один день шел, питаясь лишь грибами, в изобилии покрывавшими обочину. Завидев путников, он подходил к ним, но Рут оказался первым, кто не отогнал и не убежал от него, а попытался понять. И каждую ночь сновидения, непонятные, столь же замысловатые, как и его печать, уносили Павула в иной мир. Там он жил, там он чувствовал себя гораздо уютнее, чем в реальном, по крайней мере, до тех пор, пока не нашел поводыря в лице Рута.

И видел он во сне, незадолго до встречи с Рутом, как тот поднимается по горной тропе в монастырь, и монастырь этот цвета красного, как кровь. И протягивает Рут ему руку, как бы приглашая. А над монастырем вращается колесница, запряженная золотыми драконами, и восседает на ней младенец, и улыбается младенец, бросая вниз золотые шары.

И как-то само собой получилось, что Рут, превратившись в другого человека, Рута Безымянного, с письмом некоего старца отправился в Красную Обитель.

Так появились около двадцати пяти иров тому назад в Красном Монастыре служка Рут и монах Павул. Не было между ними дружбы, не было и вражды, но, когда бывали они где-либо вместе, проницательный человек мог бы заметить незримые нити, связывающие двух этих людей.

НИКИТ

Незаметно наступил день, и вовсю палило солнце, но монахи не прекращали работы. Осталось разобрать несколько комнат, остались ненайденными три человека: Филон, Моран и Юст, и осталась доля надежды, что они живы и томятся подобно Павулу и Уасили в каком-нибудь из засыпанных помещений.

Жара выдавливала пот. Серые робы работающих намокли и почернели, а мех с водой вскоре опустел. Минах в ста от обвала, со съехавшей части ледника уже бежали ручьи, и теперь не было необходимости ходить к реке, точнее к озеру, которое постепенно разрасталось под монастырем. Вода еще не добралась и до камней, на которых по вечерам любил сидеть Никит: опасность затопления была дальше всех других и поэтому не так страшила обитателей.

Тус закинул на плечо пустой мех и побежал к ручью. Но вдруг, не пройдя и половины пути, он остановился. Что-то на земле, под большим валуном, привлекло его внимание.

— Сюда, сюда! — закричал Тус, обежал валун и принялся толкать его вниз. Пытаться в одиночку сдвинуть камень высотой в несколько минов — для такого безумия должны были быть веские причины.

Эант и Юл оказались первыми, кто подошел к нему. Через минту Эант вернулся.

Там кто-то придавлен. Надо своротить камень.

Теперь к валуну направились все работавшие, прихватив с собой ваги, сделанные из балок разрушенной пристройки.

Лишь общими усилиями удалось перекатить валун на пол-оборота. Под ним оказалась расплющенная, превратившаяся в конечность какого-то водоплавающего зверя, кисть человеческой руки.

— Правая, — определил вслух Никит, — бедный Юст.

— Почему ты думаешь, что это Юст?

Филон, как и Моран, не снимал перстня с печатью, а на этой руке его нет.

— Но Юст тоже всегда носил перстень, — сказал кто-то.

Ученик мага поднял обескровленный предмет, словно это была не кисть человеческой руки, а какая-нибудь высохшая ветка, и внимательно осмотрел место обрыва.

— Мессир, — обратился он к жрецу, — мы не досчитались только троих?

— Да, Филона, Юста и Морана, — ответил Эронт, — всех остальных нашли.

— Так… — проговорил Юл. — Надо поискать выше или ниже — видимо, руку оторвало камнями, а оползень унес тело вниз.

Однако дальнейшие поиски ничего не дали. Никаких следов. Ни капельки крови, ни клочка одежды.

Никит, преодолевая отвращение, тоже поднял и осмотрел руку. И он понял, что привлекло внимание Юла. Рука была раздроблена, но не перебита камнем и оборвана, а отсечена. Не было типичных разрывов, был ровный срез, словно руку отрубили мечом.

Никит подошел к Юлу, продолжающему осматривать землю.

— Что думаешь, уважаемый?

Вместо ответа тот стряхнул красноватую пыль с одежды и спросил:

— Как дела со щитом? Можешь его показать?

Никит упражнялся даже во время работы. Одно другому не мешало. Этим «щитом», а у библиотекаря он был не золотой, а двухцветный: фиолетовый, по наружному краю переходящий в желтый, — Никит научился окружать себя с легкостью необычайной, и, продолжая разговаривать с Юлом, он выстроил его.

— Прекрасно, — ответил Юл, — не теряй. Он может пригодиться.

— Ты о руке? — спросил Никит.

— И о руке тоже.

— Но как же он без руки?

— Плохо знаешь магов, уважаемый. Это для него все равно что для тебя ногти подстричь. Если мы не ошибаемся…

— Но как же он позволил себе потерять ее?

— Видимо, истратил силы на что-то другое…

Никиту показалось, что Юл знал, на что неведомый противник тратит все свои силы.

— Этот обвал и сотрясение — его работа?

— Нет, вряд ли. Теперь ты его переоцениваешь. Обвал, вероятно, работа Судьбы. Называй ее Богом или Богами, но в данном случае я все больше убеждаюсь, что маги к этой катастрофе отношения не имеют. А если и имеют, то очень косвенное.

— А этот человек, маг, что он здесь ищет?

— Не знаю, — ответил Юл, — но что-то ищет.

Юл знал лишь немногим больше. Его отправили сюда охранять. Что конкретно, не мог сказать даже Фэрин, его учитель. Однако наставление было таким: «…храни каждую книгу, храни каждого, не употребляя силы понапрасну, а тем более во зло. Унгол почему-то очень заинтересовался этим монастырем. Я полагаю, их интересует библиотека». Юл сам считал так же. «Неспроста пришлец начал с самого библиотекаря. Может быть, и сотрясение, чтобы создать хаос… Но это все равно что ловить одну хриссу сотней тагов. И почему маг пришел тайно? Любую книгу можно прочесть и даже переписать, не скрывая себя. Или эта книга имеет охранные знаки? Или…»

— Но он ведь не среди нас? — спросил вконец запутанный Никит.

— Нет, вероятно, в горах или в развалинах. Искать его бесполезно. Его можно просто не увидеть.

— Но если он пришел за книгой, то чего же он ждет? Зашел бы да взял.

— Трудно понять. Возможно, книга защищена. Возможно, ему ее не найти. Или ему ее не взять. Возможно, он кого-то боится. Да и невидимость его тоже относительна.

— Как это не взять?

— Ну, как ты, например, не можешь взять струю воды. Или ядовитую хиссу… Давай лучше возьмем по камню. Другие давно работают.

К вечеру жилые помещения были разобраны. В одном из них нашли тело Морана: глыба раздробила ему голову. Вероятно, смерть была мгновенной и легкой. Однако ни Юста, ни Филона обнаружить так и не удалось. И вновь Никита стали одолевать сомнения: не придумано ли им и Юлом некое потустороннее вторжение?

На сей раз, после трапезы и почти беспрерывного двухдневного труда, было решено устроить отдых. Никит наконец вернулся в комнату. Его не оставляла мысль о книгах.

Наиболее древние из них, оригинальные рукописи, где-то около тысячи свитков, он перенес к себе сразу же после первого разговора с Юлом. Как раз, когда он нес последние из них, его и застало сотрясение. И те, с которыми работал аргенет, он тоже попросил приносить из залы к себе. Теперь все стены его комнаты покрывали приветливо выглядывающие из темноты цветные торцы книжных футляров.

«Здесь надежнее», — думал Никит, расставляя свитки, еще вчера принесенные Ксантом: Унна-Теотен, Астакортаон, копии перевода «Песни о творении Уту» и несколько свитков, судя по голубой окраске, из разряда волшебных историй, не очень уважаемого библиотекарем жанра.

«Зачем я расставляю? — подумал Никит. — Ксант сейчас должен появиться. Но не появился бы тот, чью руку мы сегодня нашли… Что нужно этому пришлецу? Магических книг у нас совсем немного, это капля, по сравнению с рунским морем. И в основном это переписанные, общеизвестные магам, тексты. Разве что — рецепты…»

Никит автоматически продолжал перекладывать футляры и невольно вздрогнул, когда хлопнула дверь в общий зал. По характерным пришаркивающим шагам он узнал Ксанта.

Библиотекарь помог Ксанту перенести свитки к пюпитрам.

— Не позволишь, уважаемый, удовлетворить мое любопытство? Мне казалось, волшебные истории — не те книги, которые могут интересовать ученого.

— Э-э… Это не совсем так, — ответил Ксант. — В некоторых из этих забавных историй истины больше, чем в твоем Астакортаоне. Скажи, уважаемый, читал ли ты вот эту чудесную вещицу? — Ксант подал Никиту один из голубых футляров. — Эту вещицу, э-э-э-э… что у тебя так небрежно разбита по нескольким свиткам. На мой взгляд, она стоит половину рунской библиотеки.

«Она! За ней охотится неизвестный маг! Как это я проглядел…» Никит, еле сдерживая нетерпение, попросил развернуть один из свитков. Но вскоре, когда он прочитал несколько страниц, его радость уменьшилась: типичная волшебная история, описывающая путешествие некоего Элга. Никит прокрутил половину свитка, и взгляд его, скользя по изящной калиграмме, зацепил слово, к которому долгое время были прикованы все его мысли.

«…СОТРЯСАЮЩЕЙСЯ ТВЕРДИ. В странный лес вошли воины. Деревья в нем не имели листьев, а стволы не имели веток. Они торчали из почвы, отбрасывая редкую тень, и, когда неугомонный Атис попытался выдернуть за один из стволов, твердь вздрогнула, словно корень был спрятан так глубоко, что, потянув за него, тянешь всю Асту.

И путь их был дальше, под уклон, и, подобно крутому лбу оуна, уходила земля вниз, но, придерживаясь за удивительные стволы, достигли герои пещеры, что была спрятана между двух сходящихся хребтов. Влагой были покрыты ее стены.

И сказал тогда Элг:

— Посмотрим, герои, что скрывает сия пещера.

И углубились они, и по скользкому дну трудны были их шаги.

— Нет у нас факела, — наконец вымолвил хитроумный Атис, — а камень древних на твоем щите лишь мерцает, но не светит. Не пойдем дальше, о Элг, вернемся назад! Это не то, что ты ищешь.

Послушал его Элг, и, хотя велико было желание узнать, что сокрыто в темной глубине, повернули герои. Но содрогнулись вдруг стены пещеры, и пол накренился так, что воинам пришлось вонзить мечи в землю и держаться за них обеими руками, дабы не выскользнуть и не разбиться.

Раскачивалась пещера, сотрясались стены ее, и грохот, подобный тысячам громов, доносился со стороны входа. А сам вход вдруг оказался внизу, далеко под ногами героев. И расслышал Элг в грохоте речь человеческую. Но слов разобрать нельзя было.

Из последних сил держались герои, и мечи, изогнувшись от непомерной тяжести, готовы были выскользнуть из мягкой почвы. Но вновь выровнялся пол пещеры. Грохот же и содрогания не прекращались.

— Вернемся, — снова сказал Атис.

И, выдернув мечи, помчались путники к спасительному выходу.

Но пришла новая беда: черная тень вдруг скрыла весь свет. Воины едва успели спрятаться за одной из складок стены. Гигантский зверь, облик коего напоминал червя, ворвался в поисках добычи с ревом и, ничего не обнаружив, вынырнул.

— Поторопимся! — воскликнул Элг. Но не успел он сделать и шага, как вновь появилось в пещере чудовище и вновь, ничего не обнаружив, убралось восвояси. И увидели герои, что где-то в глубине пробило оно источник: бежала по дну пещеры влага с запахом едким и зловонным. Стоило же выскочить путникам из укрытия, как опять влетело чудовище, похожее на червя, смело их и отшвырнуло в самую глубь, к источникам влаги, покрывающим дальние стены. А вся она была необозрима, ибо слаб был свет камня древних.

— Лучше умереть, чем стать пищей! — промолвил благородный Элион. — Во имя Норы я обнажаю свой меч!

Он вскочил и вновь ринулся к выходу.

— Последуем же и мы за ним, герои! — вскричал Элг, и меч его молнией сверкнул в полутьме.

Но снова явился зверь, и снова смел их в глубь пещеры, ибо тупились мечи о его каменную безглазую голову. И улыбался тот зверь, словно насмехаясь над воинами, огромным беззубым ртом. Однако ярость героев была столь велика, что отступил он, и победный крик вознесся над скрежетом. Но возле самого выхода еще сильнее раздулось чудовище и опять швырнуло воинов в самую глубину.

Иссякли силы путников, и, поняв это, червь выплеснул на них клейкие воды, кишащие рыбами злыми и прожорливыми. Размер их был не более локтя, но число неизмеримо. Труден оказался путь героев, и каждый шаг был равен сотне шагов. Затупились их мечи, а рыбы не отступали. И вдруг содрогнулась земля, засасывая рыб в глубину. Но не прекращали герои свой путь по водам клейкой реки, и выбрались к свету, ибо Боги благоволили им, и прыгнул каждый вниз с необозримой высоты…»

— Да… — пробормотал Никит. — И что же, уважаемый Ксант, ты считаешь эту книгу настоящей копией древних?

— Э-э-э-э… Понимаешь… В Руне я уже сталкивался с Элгом. Или, как его называют… Э-э-э… Витур Нетонский, героем повествований о Доспехах Артуса, героем э-э-э… В том смысле, как мы понимаем, то есть подобным Дииму Уалантайну или Рольфу и Алксантру. Мне кажется, э-э-э… что Витур, а также Теорит, как и еще один рунский автор, пересказывали или переписывали книгу столь же древнюю, как Астакортаон или, по крайней мере, Унна-Теотен. Они черпали воду из одного источника.

— Но это могла быть и волшебная история, рассказанная кем-то одним, остальные — просто пересказывали.

— Э-э-э-э… Боюсь, уважаемый, это не так. Кое-какие упоминания… э-э-э… очень скрытые, есть и в других легендах… Я мог бы показать тебе их, но думаю, у тебя других дел хватает.

— Ну и какова суть того, что переписал этот Витур?

— Э-э-э… Для тебя обычная история… Элг ищет Доспехи Артуса… Доспехи, в которых он смог бы пройти Темные Врата… Я полагаю, что это Врата Миров… А о Доспехах Артуса ты, наверное, читал…

Никит согласно кивнул головой.

Помнишь, — продолжил Ксант и прочитал нараспев:

Такова песнь об Артусе. И она не единственная… Э-э-э… Я, по крайней мере, читал еще три… Элг, возможно, знал об Артусе много больше, чем мы. Время смывает память, так ведь. А история Элга, порой перепутанная как паутина, обрывается смертью героя, так и не достигшего Врат. А я, э-э-э… Пытаюсь восстановить всю книгу целиком. Она перекликается с многими легендами… Например, с «Повестью о Дионе Странствующем». Или с «Элионионом».

— Особенно если автор, — улыбнулся Никит, — или, ладно, переписчик, читал и то и другое.

— Если бы он читал, то написал бы совсем не так. Поверь… э-э-э… Я это чувствую.

— Я не собирался спорить… Тем более я мало знаком с тем, о чем мы говорим.

— Когда все это… э-э-э… кончится, — Ксант показал движением головы, что он подразумевает под словом «это». — Я… Э-э-э-э… Могу прислать тебе с кем-нибудь из Руны письмо, где все изложу более подробно. Впрочем, э-э-э-э… У тебя здесь и других забот хватает…

«Почитаю на старости лет волшебные истории… Забавно…» — подумал Никит, возвращаясь в свою комнату, к дневнику.

«…Думаю о Ксанте, — записал он. — Легка его участь: закончил труд и снова в путь, в другую библиотеку, подобно эллоре, перелетающей от цветка к цветку. Везде легка его дорога. А ему, по-моему, и все равно куда, были бы нужные книги да пюпитр: его путешествие не останавливается ни на мгновение. И прав Юл, Ксант живет в ином мире. Никакой щит ему не нужен.

И да пошлет Бог Юлу здоровье. То, чему он меня научил, не только не мешает, но и приносит ощутимую пользу. Щит защищает от сна столь же надежно, как и от врага. Я не собираюсь усердствовать в его употреблении, ибо боюсь ослабить прочность, но четырех хор сна мне теперь вполне достаточно.

И все же книги, что видел я у Ксанта, на первый взгляд, а ведь неспроста считают, что первый взгляд часто оказывается истинным, кажутся мне отнюдь не копиями древних рукописей, но довольно умелым подражанием древнему. Волшебные истории мало интересовали меня. Однако теперь, если позволит мне Бог снова вернуться к работе, я просмотрю книги под голубым знаком. Хотя бы те, с коими работает Ксант. Одно же мне кажется несомненным — эти россказни никак не могут заинтересовать предполагаемого колдуна. Рецептуры, и Юл это подтвердил, и даже нанес охранные знаки на рукописи тайных рецептур Реаси Суанри и Кериона Доброго. Эти книги — вот вероятная добыча неизвестного.

Дай Бог ошибаться нам в существовании этого врага, но рука, найденная в камнях, словно приросла к моим мыслям — каждая заканчивается ею».

Надо бы посмотреть «Повесть о Дионе Странствующем». Темные Врата, Врата Миров, — Никиту почему-то захотелось освежить в памяти беседу между Дионом и Теотлом, богом магии, занимающую, как некогда казалось Никиту, добрые две трети свитка. Эта рукопись также лежала среди книг, которыми пользовался Ксант. Никит узнал ее сразу, по номеру на зеленом торце: хотя историю Диона можно было бы назвать волшебной, Никит относил ее к описаниям, книгам о строении мира. Столь же быстро Никит отыскал интересующее его место.

«…И пришел Дион к горе, прозванной Лестницей Теотла, ибо там, на голых каменных ступенях, ожидает Всеведущий жаждущих услышать и узреть.

И пал Дион на колени перед святой горой. И поклонился трижды, как учил его мудрейший Велег.

И услышал Дион рокот. То Всеведущий в облике незримом сошел с неба.

И промолвил Дион:

— О Великий! О Всеведущий Теотл! К тебе взываю я, ибо нет смертного, способного утолить жажду моего разума. Выслушай ничтожнейшего раба твоего и наставь на путь истинный!

И ответил Теотл:

— Спрашивай, Дион.

И спросил Дион:

— Искал я пределы времен и миров и не увидел их, о Всеведущий. Было ли начало, и будет ли конец…

И ответил Теотл:

— Нет ни начала, ни конца миру сему, и несть числа мирам, входящим в мир. И вечна жизнь в них, ибо вечно пребудет жизнь над смертью.

И спросил Дион:

— Сладостны слова твои, о Всеведущий, но видел я, как рождаются и умирают люди, видел я останки жизни, обращенные в прах, и скорбь не покидает сердца моего. Ибо не знаю я спасения от смерти.

И ответил Теотл:

— Смертны твари и бессмертны Боги. Ибо прошли Боги через сердце Врат Миров и навсегда оставили свое тело.

И спросил Дион:

— О Всеведущий, могут ли мои ничтожные очи узреть сии Врата, может ли смертный войти в них?

И ответил Теотл:

— В гибельном краю, на острове Древней Смерти стоят Врата Миров, и сама Смерть охраняет их. И сокрыты в сердце Врат сих малые Врата, и всякий проходящий сквозь малые Врата теряет оболочку телесную и обретает силу Бога…»

«Когда была записана эта история? Когда была записана история Артуса, история Элга? Никто не ведает… Были ли одежды, спасающие от Смерти? Доспехи Артуса могли оказаться обычным щитом и мечом. Но как хочется верить несовершенному человеку в то, что он может стать равным Всеприсущему. Следует записать…» — подумал Никит. Однако, желая сохранить хоть что-нибудь из привычного распорядка, оставил свиток и отправился к реке.

Темное тело воды выросло и поглотило камни, на которых любил сидеть Никит.

«Неделя-другая, и вода будет у ворот сада, — как-то равнодушно, словно его не должна коснуться эта неумолимая беда, подумал библиотекарь, — если не найдет иного выхода».

— Вечер добрый, уважаемый Никит, — услышал он позади себя. По камням спускался Мик. — Вода-то поднимается, — продолжил Мик.

Он не знал того, что знали другие обитатели монастыря: в такое время лучше не тревожить Никита.

— Поднимается, — сухо ответил библиотекарь.

— А я вот что думаю. Рано или поздно она поднимется и затопит монастырь. Поэтому надо рубить ступени наверх, на стену. Там, за стеной, ведь есть спуск.

— Есть. — Никит не желал разговаривать. Его раздражала даже интонация, с которой говорил Мик.

— Вот я и сказал Эанту: надо рубить ступени. А ты знаешь, что он ответил?.. Отправил к служке… этому… Руту.

Никит подумал, что сейчас он и сам отправил бы Мика куда подальше. Двадцать с лишним лет, проведенных в монастыре бок о бок с Эантом, тесно связали библиотекаря и жреца. Каждый занимался своим делом, каждый понимал необходимость другого для жизни такого большого существа, как монастырь. Теперь монастырь получил тяжелую рану. И тот бодрый тон, который иногда выказывал Эант, Никит это хорошо чувствовал, шел сквозь глубоко спрятанную скорбь.

— Ну и поговорил бы с Рутом…

— Со служкой?

— Почему бы и нет? По крайней мере, не со мной. — Никит снова уставился на темную воду, словно ожидая появления из глубины чудесного зверя.

Мик наконец понял, что с ним разговаривать не хотят: Никит услышал его легкие шаги по камням наверх. «Будь спокойнее, — сказал сам себе библиотекарь. — Не раздражайся…»

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЮЛ

«Он обходит меня и тратит силы непонятно на что. Кто-то из нас, помимо меня, противостоит врагу. Кто?.. Странные игры без правил».

Юл чувствовал «вторжение» и чувствовал, что неизвестному магу приходится сталкиваться с кем-то помимо него. С кем и почему, Юл не понимал. Он знал лишь одно — хранить и защищать. Хранить то, на что покушается неведомый враг, защищать того, кто окажется в опасности. А что и кого конкретно, еще предстояло узнать. Причем не тратя Силу понапрасну и не используя ее во зло. Последнее было понятнее.

Сила была подарена Юлу с самого рождения, хотя родился будущий маг без всяких знамений и рубашек. Вышел он в руки повивальной бабки головой вперед и закричал, как обычный младенец, и не вспыхнула над ним звезда, и не спустился дракон. И был он прислонен к груди матери, уже знавшей губки младенца: Юл был третьим в семье аэлльского строителя Тира. Третий — так его прозвали с самого рождения. И ползать, и ходить он научился в свой срок, не отставая и не перегоняя сверстников. И, когда он начал говорить, в семье появился четвертый брат, а когда написал первое слово, родилась сестра.

Но было и иное. Будь его родители чуточку повнимательней, не ускользнуло бы от них то, что Юл, лежа в колыбели, не всегда трогает ручкой раскрашенные цветные шарики, подвешенные над ним и радостно позванивающие от прикосновений. Иногда они вдруг начинают подрагивать и звенеть сами, под влиянием лишь пристального, совсем недетского взгляда маленького Юлы.

Юлу было подарено не только это. Он с рождения чувствовал близких ему людей… Мать часто по делам уходила из дома, и если Юл вдруг вспоминал о ней, то несчастная Лина, уже будучи на базаре или у приятельницы, неожиданно начинала мучиться мыслью о том, что забыла прикрыть огонь в очаге, или оставила тесто, или… Причин было множество, каждый раз ее сознание находило очередную, лишь бы для самой себя оправдать безотчетное стремление домой.

Разум Юла был подобен зеленому побегу: в какую сторону согнешь, в ту и будет расти. И необычные силы, проснувшиеся в ребенке, могли надломить его, превратить малыша в домашнего тирана или вообще разрушить неокрепшую психику. Могли, если бы не проснулось одновременно с этими магическими способностями еще одно чувство — сострадание.

Юл ощущал боль близких людей. Она мучила его, как своя собственная. Он видел болезнь. Мало того, иногда мог изгнать ее. Вскоре сострадание заполнило всю его жизнь. И у Лины пропала вдруг странная зависимость от дома, а у Тира, ни с того ни с сего, рассосались синие вздувшиеся узлы на ногах, и вскоре он забыл, что такое трость.

Чужая боль, навалившаяся на пока еще слабого мальчишку, заставила Юла избегать человеческого общества. Едва научившись читать, он спрятался от нее в библиотеку, в книги, где можно было спокойно жить в мирах далеких и бесплотных, скрытых за вязью букв. Маги, фэйры, туоры, герои волшебных историй были его друзьями.

Долгое время родители даже не подозревали о том, что скрывает в себе тихий, нелюдимый Третий.

— Третий будет книжником, — говорил отец. — Расскажи-ка нам какую-нибудь историю…

И Юл старательно пересказывал. Он оказался неплохим рассказчиком, и взрослые слушали его с не меньшим удовольствием, чем дети.

— Третий, сын строителя, станет аэтоном, — сказал раз отец. — Я порой вижу, вижу все, что он рассказывает.

И однажды Тиру все же довелось увидеть малую толику того, что скрывалось в тишине и покое Третьего.

Как-то Юл, уверенный в своем полном одиночестве, сидел за столиком кухни и играл оставленной ему чашкой с молоком. Он заставлял ее вертеться, перепрыгивать через препятствия из столовых ложек и ножей. Чашка была урром, молоко — наездником, а ложки — барьерами. Он так увлекся, что не заметил в окне застывшее от ужаса лицо отца. Подняв глаза, мальчик встретился взглядом с Тиром. Чашка остановилась. Пришел в себя и отец. Через секту он влетел в кухню.

— Юл, сынок, что ты делал?

— Ничего… Играл.

— Я видел, — произнес Тир.

— Но ведь это никому не принесет вреда.

— Не принесет. Но ты лучше этого не делай, хорошо?

— Хорошо, отец.

А через несколько дней в город приехал известнейший во всем Коронате аэтон — Мастер Ким Конгский. И Тир, не пожалев денег, взял Юла на представление.

Юл давно мечтал послушать настоящего аэтона. Однако незамысловатая история, представленная старым человеком, совсем не похожим на того Знаменитого Аэтона, посещавшего Юла в мечтах, немного разочаровала мальчика. Он ожидал чуда, а это представление было даже скучнее, чем чтение интересной книги. Когда действо закончилось, отец подвел его к Мастеру:

— Уважаемый Мастер, мой сын умеет рассказывать истории так, что мы их видим подобно тому, как видели сейчас твою, сказал Тир. — Я — простой строитель и ничего не понимаю в вашем деле. Но мне кажется, что мой сын не пойдет за мной… Может быть, ты, уважаемый, уделишь ему немного времени и хотя бы скажешь, способен ли малыш?

— Такой маленький… Как тебя зовут?

— Юл, сын Тира, — ответил мальчик, которому едва исполнилось восемь иров.

— Хорошо, Юл, покажи мне что-нибудь.

— Только я не умею играть на этом. — Юл указал на инкрустированную перламутром итару аэтона.

— Ничего, ничего, малыш, можно и без итары. Не бойся. — В сочном голосе аэтона слышалась доброжелательность.

Юл не боялся.

Он попытался представить ту же историю, что только что показывал сам Ким. Он представил и самого аэтона, и как он рассказывает свою историю. Юл старался, и ему понадобилось всего несколько минт. Время словно растянулось, проглатывая его рассказ. И еще, рассказывая, он почувствовал язву, ядовитой змейкой свернувшуюся в желудке аэтона, нашел и затянул ее…

— Да… — Старик встал и положил руку на голову мальчика.

— Я плохо показал?

— Нет, малыш, ты показал хорошо. Очень хорошо… И ты можешь стать неплохим аэтоном… Но… — Ким задумался. — Это быстро тебе надоест. Скажи, ты ведь рассказываешь, потому что это интересно твоим родителям, твоим братьям и сестрам? Тебе самому нравится рассказывать?

— Да… Раз им нравится…

— Раз нравится им, значит, надо… — повторил аэтон. — А если бы им не нравилось?

— Не рассказывал бы… Сам себе, наверное. Иногда.

— Спасибо, Юл, отдохни пока. А мы в сторонке поговорим с твоим отцом.

— Я не стану твоим учителем, — вернувшись, ответил Мастер. — Ты можешь стать неплохим аэтоном, хорошим врачевателем, хорошим строителем или ученым. Однако тот путь, который выбрала тебе Судьба, гораздо труднее. Но тебе он по силам…

Юл уже знал, что сейчас скажет Ким: «Маг!»

— Маг, — произнес аэтон. — И если ты не против, я могу найти тебе учителя из магов Рунского Круга Света.

Юл был полон такой светлой радости, что еще немного, и, казалось, он бы взлетел. Он хотел, он очень хотел стать магом.

— Отец, мама?.. — Юл вопросительно посмотрел на Тира.

— Мы будем рады твоему счастью, — бодро произнес отец. Но глаза его были полны печали.

Так Юл стал учеником Фэрина. Так он вошел в Том-Магион, и теперь, прожив больше четверти века, что для мага — младенческий возраст, он по-прежнему считал себя учеником. Считал, в первую очередь, потому, что чувствовал сильную привязанность к учителю: незримая пуповина еще не была перерезана до конца.

Что же касается Силы, то Юл превосходил не только всех обучающихся в Том-Магионе, но и многих признанных магов Круга.

И когда на Большом Совете возник вопрос, кого из магов отправить в небольшой горный монастырь близ Кора, который по неизвестным причинам заинтересовал темных магов Унгола, Фэрин предложил своего ученика. «Это будет его ступенью», — сказал маг. «Но Юл слишком молод, — возразил Неон, Глава Совета. — Он ученик…» — «Я сомневаюсь, можно ли доверять тому, кто сообщил о монастыре… Может… ничего там и нет… Полагаю, что мы не подвергнем опасности ученика. Я в нем уверен. Но если сведения верны… Что там нужно Унголу?» Неон улыбнулся: «Не знаю… Думаю, книги. В этих монастырях хорошие библиотеки…»

Так Юл отправился в Красную Обитель со странным поручением: «Хранить и наблюдать. Хранить неизвестно что от Темных Сил».

Прибыв же в Красную Обитель, Юл начал опровергать поговорку: «Если ищешь врага, найдешь». Он врага не чувствовал. То ли маг из Унгола действовал крайне осторожно, то ли, узнав о прибытии Юла, тотчас прекратил свое деяние. «Деяние, направленное на что? Куда? Дым из пещеры — его работа?» Юл терялся в догадках. Разломы в горах, извержения дыма, а иногда огня и огненного камня, сотрясения почвы — в этом краю явления довольно частые. По крайней мере, влияния извне на природные катаклизмы Юл не ощущал. Или же Сила, которой пользовался маг, была совершенно иной природы, чем та, что мог обнаружить Юл.

И поначалу, за исключением извержения дыма из верхней пещеры, напутавшего многих, обстановка в монастыре была весьма благоприятной. Но за два дня до сотрясения все изменилось: Юл почувствовал — в монастырь тайно пришел очень сильный враг и копается в мыслях обитателей.

Первой жертвой стал Никит. Второй — загадочный сновидец Павул, не помнящий своего прошлого и обладающий удивительным даром предсказания. Сам Юл не пытался залезть в память Павула, ибо сказано было: «Не употребляй Силу понапрасну», а подобное исследование могло повредить монаху. Однако один раз он застал Павула в тот момент, когда сновидца атаковал «пришлец», и, пытаясь рассекретить врага, настраиваясь на него, Юл поневоле зацепил монаха. Но, как и враг, не увидел ничего: таинственные чары лежали на прошлом Павула.

Кроме того, Юл обнаружил нечто, удивившее его еще больше. Павула защищали не только чары. Кто-то сильный, по Силе превосходящий нападающего, отбивал удары пришлеца. Это был не Павул. Либо еще один человек извне, либо один из обитателей монастыря: маг, скрывающий свое лицо под монашеской хламидой.

«Неужели меня поддерживают? Или это одно из испытаний, и все разыгрывается, как учебное задание… Почему тогда именно здесь? Не похоже…»

«Павул уцелел, будучи в самом центре обвала… — думал Юл. — В комнате, где оставался Павул, не пострадала даже мебель, а справа и слева все три этажа пристройки превратились в каменную крошку. Павула охраняют. Кто? Уасили? Уасили был с ним в одной комнате…»

Уасили. Сероглазый, тихий, похожий на Мусса, монах. «В монастыре он появился год назад, — вспомнил Юл пояснения Никита. — Пришел из Пещерного Хрона, близ Кора».

«Да, Павул — один из тех, на кого нападает черный маг. Но Павул и единственный, кого защищают от атак… Может, Павул — сомбуи? Человек-книга? Человек-письмо?.. Но зачем тогда пришлецу Никит и Максим, люди, близкие к библиотеке? Павул…» Теперь Юл пытался спрятать в глубины памяти эту догадку, ибо сильный противник мог прочитать ее. Но мысли его по-прежнему устремлялись к Павулу. Павулу, уже заснувшему, чтобы утром туманное будущее вновь открыло свою изнанку его устами.

МИК

— Ну и занесло… — Негодование подгоняло Мика вдоль каменной стены. — В обитель тугодумов! Когда их по крышу зальет, тогда и пошевелятся!

Вчерашние вечерние разговоры с Эантом и Никитом хоть и вывели его из себя, однако к утренней трапезе Мик на время успокоился и снизошел до Рута. Когда же он обратился к служке, тот равнодушно ответил, что учтет его мнение и изложит при решении этого вопроса. «Учтет, изложит… Какой-то служка заправляет монастырем! Чего излагать! Эант и Никит… Высокомерные хриссы!»

Совсем не таким представлял Мик свой визит в монастырь и совсем уж не предполагал, что, вместо занятий с книгами под руководством Никита, придется, подобно кандальнику, разгребать завалы и таскать камни. «Никит… Учитель! Не способный выслушать разве может учить? Чему меня мог бы научить этот старикашка… Сидеть на камнях, опершись на клюку… Тьфу, вот погодите, — мысли Мика снова обратились к пути через окружающие скалы, — выведу вас, тогда…» Он представил покаянные лица жреца и библиотекаря, увидел посрамленного Рута. И себя…

Воображение Мика взбудоражили пришедшие из глубин памяти отголоски детских игр, где он, златокожий стройный конгай, вел в бой на магрутов, занявших дюну, целую ватагу нетонских ребятишек, и он был первым на склоне, и он сшибал деревянным мечом голову соломенного предводителя крылатых магри, и, подобно Дииму Уалантайну, продолжал рубить чудовищ, так заботливо изготовленных недавно им самим. Его отряд прорывался вперед, и вот они отстали в прошлое, а Мик уже выводит по одному ему известному пути монахов, и униженный Рут целует ему руку, моля о прощении. Он руководит строительством лестницы, он спасает всех от наступающей снизу воды, и Никит склоняется в поклоне: «Нет конца моей благодарности за спасенные книги…»

С такими мыслями Мик осматривал гору, не подозревая, что не только он один занимается подобными изысканиями. Зоркий взгляд Туса, отправленного Советом монастыря с той же целью — искать возможные тропы, скользил по противоположной стене.

«Главное — внимание. Неприступных стен не бывает». Мику иногда удавалось подняться по трещинам в стене на несколько минов, однако каждый раз горы отвечали ему отказом. Наконец Мик подобрался к тому месту, где были хорошо видны следы недавнего обвала, того самого, что гремел за его спиной во время сотрясения почвы. Цвет камня здесь был иной: темно-серый, с многочисленными цветными вкраплениями, словно, сползая, темнокожая гора сбросила с себя лишние одежды и теперь они лежали перед Миком в виде нагромождения каменных глыб. Мик прошел вдоль обнаженной, но не ставшей от этого менее высокой, стены и подобрался почти к самому берегу новоявленного озера. Он уже начал подумывать о том, возвращаться ли ему или попробовать переплыть сотню минов ледяной воды. Не решившись плыть, Мик развернулся, и вдруг его внимание привлек яркий блеск: казалось, капля Таира упала на один из камней.

Он подобрался ближе и чуть не закричал: перед его глазами, слегка углубившись в темную породу, царственно восседал, отбрасывая радужные зайчики, словно недостойную его окружения прислугу, самый дорогой камень Асты. Кристалл, который мог стоить несколько богатых купеческих состояний: корский берилл.

Мик дотронулся до гладкой поверхности, тень ладони стекла по граням и утонула в глубине. «Корский берилл!»

Еще не в силах поверить, Мик дрожащими руками поднял находку вместе с тяжелой каменной оправой, в которой она находилась, и перенес на более удобное место. Затем, осторожно, двумя пальцами, словно перед ним был не берилл, а нежный цветок дисси, осыпающийся от прикосновения, попытался вытащить драгоценность из невзрачного окружения. Камень сидел в породе плотно, и Мику пришлось приподнять весь кусок и ударить о выступ скалы противоположной кристаллу стороной. Глыба раскололась надвое: теперь кристалл торчал из нее так, что за него можно было ухватиться рукой. Но по-прежнему не поддавался. Только через хору, вконец затупив свой нож о твердую породу, Мик извлек драгоценность. Ошибки не было — корский берилл!

Мик продолжал любоваться им и не заметил, что кроме его глаз, сзади, через его плечо, на кристалл смотрят глаза Туса.

Тус наконец кашлянул.

Конгай вздрогнул и, сжав руку так, что, казалось, грани разрежут ладонь или ладонь, прорвавшись сквозь них, прирастет к камню, резко обернулся.

— Тус?

— М-м… Интересная вещица, а?

— Она — моя.

— Не спорю. Покажи.

Мик неохотно вытянул руку и слегка разжал ладонь.

— Да покажи ты, — попросил Тус.

Конгай отошел в сторону и лишь там раскрыл ладонь полностью.

— Знаешь, что это?

— Да, — ответил Тус и шагнул к Мику, — покажи.

— Нет. Потом… — Он попятился. — Не подходи.

Мик переложил кристалл в левую руку, а правой ухватился за рукоятку ножа.

— Не буду, не буду… — Голос Туса стал таким, словно он разговаривал с капризным ребенком. — Ну ладно… Я сейчас развернусь и пойду первым, коли ты такой дурной, — продолжил Тус после некоторого замешательства. — А ты иди следом за мной.

Служка повернулся и не спеша, вдоль берега озера, направился к монастырю. Не выпуская из одной руки кристалл, а из другой нож, Мик последовал за ним.

Но вдруг Тус, не сделав еще и двадцати шагов, резко остановился.

— Ой!

Мик не подходил.

— Что там? — спросил он издалека.

Ничего не отвечая, Тус чуть сошел вниз, наклонился, что-то попытался приподнять, а затем отпрянул в ужасе.

— Мик! Здесь Максим… Мертвый.

«Этого не хватало… — подумал Мик. Может, обманывает?»

— Пройди вперед, — наконец проговорил конгай, — я посмотрю.

Действительно, внизу между камнями лицом вниз лежало тело седовласого монаха. Он был в рубашке и штанах, без балахона. Красно-коричневая кровавая полоса тянулась по одному из камней. Мик посмотрел наверх.

— Разбиться он не мог. Падать неоткуда. Убит… — Он опустил глаза и встретился с пристальным взглядом Туса.

Конгай словно прочитал мысли служки.

— Я здесь раньше не проходил, — объяснил Мик, — я шел выше, искал место, где можно подняться.

Тус по-прежнему недоверчиво смотрел на гостя.

— Можешь проверить, там мои следы…

Ничего не ответив, Тус почти побежал к монастырю. Мик старался не отставать.

Как только они оказались за воротами, Мик спрятал нож и подошел к Тусу:

— Здесь мы уже не одни. Извини, парень, — произнес он примирительно, — может, у вас и принято доверять, но я не доверяю никому.

Тус по-прежнему не отвечал.

Во внутреннем дворике храма они застали весь Совет: Эанта, Рута и Никита. Там был также и Леон, новообращенный, бывший гвардеец, здоровенный детина иров тридцати. Добрый и набожный, он был из тех, кто привык выполнять приказы старших, не задумываясь об их целесообразности. И табель о рангах в его голове был достаточно прост: вождь — сам Хрон, тысяцкий — Эант, а сотник — Рут. Исходя из этого, Леон и выполнял все поручения. Впрочем, пока поручения были довольно однообразными, не требующими работы мысли: таскать камни, разгребать завалы, молиться.

— Ну, как успехи, Тус?

— Плохо…

Тревога в голосе Туса сделала его необычайно звонким, а тишину, наступившую после этого одного слова, такой оглушительной, что казалось, замолчала даже река.

— Ничего не нашел?.. — спросил наконец Никит.

— Максим убит.

— Что?

— Как убит?

— Не знаю.

— Где он?

— Как не знаешь? — спросили одновременно Никит и Эант.

— На берегу. Возле реки.

— Как ты его нашел?

— Мы возвращались, — Тус кивнул в сторону Мика, — и я вдруг увидел тело…

— Пойдем туда…

И все, за исключением Рута, немедля вышли из монастыря.

Не так просто оказалось найти Максима. Он лежал в узкой щели между камнями, и снаружи виднелась лишь голова. Седые волосы колыхал ветер, создавая иллюзию жизни. Когда наконец извлекли и перевернули тело скриптора, то увидели возле самого сердца окруженный пятном засохшей крови глубокий разрез.

— Вероятно, ножом, — произнес Никит.

— Зачем… — ни к кому не обращаясь, произнес Эант. — Кому он мог помешать?

— Спросите у него… — Тус кивнул в сторону Мика.

И четыре пары глаз поднялись на конгая. Мик почувствовал, что кристалл в его руке раскалился добела, а сам он стал тяжелее всех камней, упавших с горы.

— Я не знаю… Я знаю не больше Туса… Поверьте, я, как и он, шел по верхней тропе. Там должны быть мои следы… Искал выход… И вдруг нашел… Вот.

Мик вытянул руку, и солнечные зайчики, отбрасываемые кристаллом, не к месту весело заиграли на его лице.

— Дай сюда! — приказал Эант.

— Он мой. — Мик с неохотой передал камень жрецу.

— Такого камня достаточно, чтобы восстановить храм… Ты не волнуйся, мы его не отберем. И где же ты его нашел? Здесь?

— Нет, — Мик кивнул в сторону темной скалы, — там.

— И что же ты там делал?

— Я уже сказал, искал выход.

— Хорошо. Дай сюда нож. — Голос Эанта стал жестче.

— Это зачем?

— Посмотреть…

Мик протянул клинок.

Жрец внимательно осмотрел лезвие и передал нож Никиту.

Неоправданные подозрения совсем раздавили Мика. «Надо им доказать… Как?.. Как?.. Тупицы!.. Нож!.. Конечно же!..»

— Посмотрите, я же этим клинком сам камень выковырял. Если не верите, могу показать откуда. Вот там…

— Не волнуйся, никто тебя ни в чем не обвиняет, — доброжелательно заговорил Никит. — И если ты действительно нашел его, то он по праву — твой. Ты нам покажешь это место… Бедный Максим… — Никит повернулся к Эанту: — Надо бы отнести тело…

— Верните камень, — твердо произнес Мик. — И нож.

— Бери.

Эант бросил ему камень, как какую-нибудь незначительную безделушку, и Мик судорожно сжал в ладонях конец сверкнувшей в воздухе хрустальной молнии. Лишь спрятав камень в нагрудный мешочек, он принял протянутый Никитом нож.

НИКИТ

«…О Всеприсущий! Каждый день приносит новые беды и новые загадки! Нет им конца! Тус, отправленный мной и Эантом для осмотра стены, обнаружил убитого Максима. Кто его убил? Пришлец? Тогда за что? Я сам внимательно осмотрел рану. Похоже, что его ударили ножом. Бедный Максим… Пусть покоится в мире.

Посланец Эронта, Мик, оказался странным образом притянутым к этой смерти. Тус встретил его в нескольких шагах от трупа Максима. Мик же, в это время, разглядывал драгоценный кристалл, цену которому определить трудно. Корский берилл. Я никогда не видел таких больших камней. Возможно, это самый большой кристалл берилла из ныне известных. Питер Аэльский пишет, что самый большой берилл в коллекции Коронноса, вставленный в скипетр, имеет вес сто пятьдесят гран семнадцать рат. Этот же на первый взгляд весит около трехсот гран.

Неудивительно, что несметное богатство, свалившееся на молодого человека, помутило его разум. Если вчера я видел его предприимчивым и несколько назойливым, то теперь он боится каждой травинки. Масла в огонь подлил и Эант со своими подозрениями. Я внимательно осмотрел дорогу вдоль скалы и убедился, что несчастный Мик действительно проходил по верхней тропе. И я почти уверен, что он сам нашел камень. Он даже показал нам обломки скалы, из которой был извлечен берилл. Но трудно переубедить нашего великого жреца. Даже если сам Хрон скажет ему, что Мик невиновен, Эант и Хрону не поверит. Как не поверил он моему предупреждению о „пришлеце“. Однако прямых улик против посланца Эронта у него нет, да и вряд ли они найдутся, ибо к убийству Максима Мик непричастен».

Никит отложил перо, размял пальцы и продолжил:

«И как связать все это с недавним видением Павула? Или мой разум вплетает ничего не значащие сны монаха в происходящее вокруг, заблуждаясь, подобно разуму Эанта?

Видел же Павул следующее: свет Таира сделался дрожащим и как бы слабым, не ярче света Моны. И лучи его падали, словно капли дождя. И пряталось все живое от этих капель. Даже деревья накрылись листьями. И было Павулу видение, что зеленый лист не пробить огненным каплям. Но одно дерево все же вспыхнуло, ибо огню удалось пробраться к самому стволу.

И понял вдруг Павул, что не Таир это светит вовсе, а зверь чудовищный изрыгает из пасти пламя, и зверь сей занимает полнеба. Вторую же половину неба закрывало темное облако, из которого вылетела внезапно блестящая серая молния и поразила чудовище. И сгинул зверь оный в мгновение, и облако исчезло вслед за ним. И далее увидел Павул посреди неба глаз, око, смотрящее столь пристально, что сон покинул монаха.

Немного у Павула осталось слушателей. Пожалуй, я, Юл да Нахт. Нахт по-прежнему терпеливо внимает его рассказам, но полагаю я, что делает он это больше из вежливости, чем из интереса. Утуроме умеют слушать…

Удивил меня сегодня и Нахт. Оказывается, не один я пристрастился к чтению волшебных историй Ксанта, сегодня вечером Нахт попросил у меня один из голубых свитков. И когда я заговорил с ним об изысканиях Ксанта, утуроме проявил значительную осведомленность в историях, изучаемых аргенетом. И не менее серьезно, чем аргенет, воспринимает оные. И неудивительно, что видит в основе их пересказы каких-то своих утуранских списков. Волшебная болезнь Ксанта заражает понемногу весь монастырь. Может, голубые свитки лечат душу от страшных и жестоких ударов действительности.

Вода неумолимо поднимается каждый день, а в голове моей нет даже мысли о том, как выбраться отсюда или хотя бы спасти книги. И горестно видеть мне, что на тех, кто прилагает усилия в поисках выхода, насылает Всеприсущий новые беды, а если не беды, то искушения и дары, от которых следуют не меньшие беды. Несчастный Максим… Несчастный Мик… А теперь еще и Тус. Найденная Миком драгоценность стала повелевать и им. Я видел, как, презрев мои запреты и предупреждения, с киркой в руке, Тус направился к темной скале… С той самой киркой, которой он только что копал могилу для Максима!

Но не верю я, что отвратил Всеприсущий свой лик от нашей обители. Наступит время, и поможет он нам спастись от бед. Запасов продовольствия, при достаточной бережливости, хватит более чем на месяц, а если удастся отрыть заваленное пещерное хранилище, то и на два. Правда, к этому времени вода начнет стучаться о порог храма. Заметил я также, что с каждым днем все медленнее она поднимается. Возможно, где-то в глубине она нашла выход. Неразумной воде легче найти выход, чем нам, неспособным течь. Думаю еще, что монахи, ушедшие в Кор на праздники, через несколько дней вернутся и, обнаружив бедственное наше положение, начнут прокладывать путь в монастырь с противоположной стороны…»

Никит разогнулся и извлек из маленького ящика, прилепившегося подобно грибу-трутовику к левой стороне пюпитра, обрывок мягкой материи, протер им стил и, разложив ткань на ладони, полюбовался рисунком: хаотическим нагромождением стрелок, указывающих на все четыре стороны. «Вот и ищи выход…» — подумал библиотекарь, убрал тряпку на место, накрыл раковину с чернилами и пересел к другому пюпитру.

«… — Темные врата, Бесстрашный Элг, — начал читать Никит, — не стоят и волоска моей возлюбленной. Они ведь — темное, а волосы моей возлюбленной — светлое золото. И глаза ее яснее рун на доспехах Артуса. И руки ее нежнее ветерка, приходящего из лесов Фэйр. И песня звезд — ее голос. И сама весна — ее тело. И бесконечна моя печаль, как бесконечен бег синеокой Моны, ибо знают лишь Боги тайну, где скрыта от меня возлюбленная Нора.

И ответил бесстрашный Элг:

— Обрету я Доспехи Артуса… И одолею свою смерть, о Элион… И когда приду я к Богам, то клянусь найти твою возлюбленную, ибо ничто не сокрыто от Богов.

В ответ из глаз сладкогласого Элиона упали слезы, подобные бериллу, и воздел он руки к небу:

— Призываю вас, Светлые Боги! Элг, бесстрашный Элг стучится к вам. Пусть стану я прахом у ваших ног, откройте ему тайну Артуса…

Рыдания, подобные грому, сотрясли тело благородного Элиона, и такая тревога разлилась вокруг, что даже трава, поваленная ветром, поднялась и застыла неподвижно.

И засветилась огнем дорога под ногами героев. Пересекла ее дорога небесная, и колесница сошла по ней с неба, и в колеснице той был свиток черный.

И выпал свиток из колесницы, развернулся перед героями, рассыпался сверкающими рунами.

„В лабиринте Гнира, в каменном чреве сна, — гласили светлые знаки, — найдешь ты награду за свою преданность, сладкогласый Элион, и великую радость суждено испытать тебе. Будет она ярка, как молния, но недолговечна, как жизнь человека“.

— О Боги! — вскричал Элион. — Не оставили они нас. И тебе будет дорога, Элг!

— Боги терзают меня неверием! — вскричал Элг. — Боги наказывают меня!

И вновь пронеслась над полем колесница, и пал на землю второй свиток, но не было на нем ни единого знака. И обернулся сей свиток стаей черных крылатых чудовищ, чьи пасти были красны, как огонь, а крылья темны…»

Никит вдруг вспомнил найденную под камнями руку и увидел, как она постепенно разрастается и обретает форму крыла того чудовища. Зверь поднял голову, принялся чистить о камни клюв, затем открыл его, и Никит почувствовал смрадное серное дыхание из темно-красного угольного нутра, нутра пещеры, отороченной множеством острых зубов. Сквозь волну страха увидел он серое стальное лезвие языка, выглядывающее из глубины. И окружил себя Никит радужной оболочкой, фиолетовой по краям и желтой изнутри. Она была невелика и прозрачна, но не могло пробить ее лезвие, сверкающее подобно серой молнии. Тогда чудовище еще шире раскрыло пасть и поглотило Никита вместе с оболочкой. С грохотом сомкнулись каменные челюсти над головой библиотекаря…

Никит вздрогнул. Голова его лежала на свитке, и капля слюны блестела на рукописи. «Нехорошо. — Никит растер пятно рукавом. — Слава Всеприсущему, хоть текст не испачкал…»

Вдруг он понял, что его разбудило. Шаги! Мгновение назад некто вошел в мастерскую. Дрожь охватила Никита. Он узнавал по шагам почти каждого, эти же были ему незнакомы. Поступь была уверенна и достаточно легка. В то же время в ней ощущалась какая-то нервозность. Казалось, ее обладатель что-то ищет, расхаживая по залу. Скрипнула дверь одного из шкафчиков.

«Не поддаваться страху… Бояться нечего… Все во власти Бога». И Никит, теперь уже наяву, как-то даже не задумываясь о том, что он делает, окружил себя щитом, а затем, удивляясь собственной смелости, поднялся и вышел в зал.

ТУС

Сверкание берилла на ладони Мика ослепило Туса. Уже второй день его мысли стягивались к одному: «Раз камень нашел конгай или Максим, то может повезти и мне. Надо только очень этого захотеть…» И после дневной трапезы, отпросившись с работ, он снова направился к темной скале, уже предвкушая удачные поиски…

Неожиданно, возле самой стены, Тус увидел белый балахон: Нахт! Даже здесь серой монашеской одежде Нахт предпочитал цвета, принятые в солнечном Утуране. Правда, под белоснежную всегда чистую хламиду он надевал телогрейку, теплые штаны и высокие кожаные сапоги.

Нахт, похоже, занимался тем же, чем собирался заниматься Тус. Он медленно шел вдоль стены, осматривал и, как показалось служке, даже ощупывал ее.

«Эти ученые порой бестолковей ребенка, — подумал Тус. — Мик нашел в осыпавшейся темной стене. Те темные камни несут в себе драгоценность, а эти, тысячи лет не менявшие своего облика, наверняка пусты».

— Мессир! — окликнул его Тус.

Нахт повернул лицо к служке и слегка прищурился.

— Ты, что ли, мессир Тус?

— Я, я, не бойся. Нашел что-нибудь?

— Да нет, я не ищу камней. Здесь ничего не может быть. Я все о ступенях думаю. Как-то выходить. — Нахт говорил почти без акцента, лишь легкая гортанность звуков в некоторых словах выдавала в нем иноземца.

— Аа… — Тус подбежал к утуроме. — Я-то смотрю, ты возле светлого камня ищешь. А берилл Мик нашел в темной стене…

— Я и туда подойду. Только не за бериллами. Такое счастье… — На мгновение Нахт задумался. — Хотя во всяком счастье прячется несчастье. Так, что ли, у вас говорят?.. — продолжил, улыбаясь, утуроме. — Такое счастье только однажды выпадает… Я бы и не надеялся… Надо думать о том, как отсюда выбраться.

— Не легче, чем мне найти камень… Я уже все осмотрел. — Тус обогнал Нахта и запрыгал по камням дальше.

— Всякое бывает, — услышал он за спиной голос утуроме.

«Всякое бывает… То-то». Тус вырос в горах близ Кора, и первые шаги сделал по горной тропе, едва научившись ходить. И руки его не раз вынимали из породы тот или иной самоцвет. Поначалу это были «кристи» — так называли дети любой прозрачный минерал и притаскивали домой полные сумки камней. Затем камни переселялись родителями в близлежащую канаву. Но иногда детский зоркий глаз находил в скалах то, что пропускал взгляд опытного горняка.

Подобно туору, даже ростом не отличаясь от обитателей пещер, вечно покрытый горной пылью, ползал Тус по окрестным скалам. А чуть повзрослев, он познакомился с ювелирами, и камни, приносимые им, получили имена. Он знал их около сотни, от алых и зеленых пирронов, зеленого и белого нефриона до мутных, испещренных живописными прожилками агатосов. Однако самому Тусу больше нравился наименее ценный из камней — кристиол, несметное количество собранных мальчиком правильных кристаллов лежало подобно вечному льду во дворе его дома. Однако лед оказался не вечным: в один прекрасный день все это богатство присмотрел заезжий купец. Так, Тус, сам не ожидая того, оплатил свое обучение.

Поначалу, в монастыре вместе с Максимом, он совершал длинные прогулки по окрестностям, но ничего интересного не находил, и постепенно само собой исчезло всякое желание. Однако теперь оно проснулось с новой силой…

Тус пробирался к темной скале тем же путем, которым шел, когда осматривал стену. Но в сторону озера, туда, где недавно лежал труп Максима, старался не смотреть. Хотя он уже привык к кровавым находкам, глаза сами избегали того места, боясь снова увидеть мертвого монаха.

К предупреждению Никита Тус отнесся крайне снисходительно: «Был бы кто иной, я что, не заметил бы? Даже если это маг. Стариковские предосторожности… Выдумали врагов…» Тус не верил в непричастность конгая к убийству.

Максим собирал и описывал окрестные минералы. И Тусу было совершенно очевидно, что, увидев черную скалу, Максим поспешил туда. А Мик, случайно встретив монаха, решил завладеть находкой и убил… Самолюбивый новичок вызывал у служки неприязнь.

Наконец Тус добрался до черной скалы. Справа от того места, где, по словам Мика, был обнаружен берилл, на несколько минов вдоль стены все было перевернуто Тусом еще вчера, поэтому теперь он начал поиски слева, ближе к озеру.

Вскоре, что-то бормоча себе под нос, подошел Нахт. Он вел по стене палкой, и стук наконечника о камни сопровождал его иноземное бормотание, отдаленно напоминающее песню. Палка в горах была принадлежностью каждого: и старого, и молодого. Подобно третьей ноге она поддерживала путника на горных тропинках и не давала соскользнуть по льду на перевалах. Нахт остановился возле Туса и некоторое время наблюдал за его тяжкими трудами.

— Тут камней на тысячу иров хватит… — прокомментировал утуроме. — Что, пока не посетила тебя удача?

— Пока еще нет, — ответил Тус, продолжая ворочать камни, всматриваясь в каждый обломок.

Блестело все: тоненькие чешуйки глассы, кристаллики витриона, а иногда и просто свежий скол черного альфита. Скала не раз обманывала несчастного Туса, не раз он бросался вслед за скатившейся по склону вывороченной глыбой и возвращался ни с чем.

— Ну, и куда же ты денешь берилл, если вдруг найдешь его?

— Продам… Никит поможет.

— А дальше?

— Надо бы помочь монастырю… И себя не обижу.

— Помочь монастырю… Похвально… — пробурчал утуроме.

— Я пока еще ничего не нашел, — ответил Тус.

— Я тоже. — Нахт вновь обратил свой взор к стене.

— И да поможет тебе Хрон, — Тус улыбнулся, — только я все уже осмотрел. Здесь не пройти.

— И с той стороны? — Нахт кивнул на противоположный берег.

— И с той…

— А над водой?

— И там стена без единой трещинки.

— Ничего, два глаза хорошо, а четыре лучше…

Нахт спустился вниз, и за это время Тус успел перевернуть еще несколько камней. Затем служка снова услышал рядом дыхание Нахта.

— Ты, когда осматривал, переплывал?

— Нет… — ответил Тус, — обходил. Холодно…

— А я попробую…

Вскоре снизу донесся плеск воды. Туса немного испугало такое решение утуроме: Нахт был немолод, а озеро достаточно широко. Однако опасения служки были напрасны: через полминты Нахт стоял на противоположном берегу и растирался хламидой.

Туса поразило тело утуроме: коричневое и неестественно худое, оно казалось стволом высохшего кедроса.

Однако, натянув теплые штаны и телогрейку, утуроме сразу пополнел, и в этом одеянии, с гладко выбритой головой и морщинами, избороздившими лицо, стал похож на монаха. «Утуранский жрец, — подумал Тус, — тот же самый монах, с чего бы ему быть толстым?.. Хотя наш Эант скорее наоборот…» Служка представил голого Эанта, нерешительно трогающего босой ногой воду, так, словно она была кипятком. Неправдоподобность этой сцены развеселила Туса, и, не сгоняя с лица улыбку, он спросил:

— Ну, как водичка?

— Холодный, — ответил Нахт. — Очень холодный.

— Холодная, — поправил его Тус.

— Да, да, холодная… И ты верно сказал, нет там никакого подъема… Стена гладка, словно кожа Норы.

«Кожа Норы… Кто такая Нора и что у нее за кожа? — подумал Тус, возвращаясь к работе. — Золотистая, как у конгаев и утуроме?» — предположил он, но представил Натти — девушку из родного поселка. Свет Таира золотил ее белую кожу, кожу северянки. «Туси… Туси…» — В плеске воды он теперь слышал ее тихий голос. А сколько портретов было нарисовано за три ира его памятью… Сколько сладких тайных мыслей скрывалось за ежедневными молитвенными чтениями… Тусу нравилось служить и учиться, однако оставаться в монастыре он не собирался. Ир-два было нужно ему до конца постижения книжной премудрости, охотно предоставляемой Никитом. И мысленно он уже видел себя в облике храмового библиотекаря, но не здесь, среди этих величественных вершин, а внизу, в Коре. И Натти была его женой, женой мессира книжника. Для Туса, как, впрочем, и для всех монахов, двери монастыря всегда были распахнуты, а то, что их на мгновение захлопнул ветер беды, не смущало юношу.

Мир был прост и прозрачен, как горный воздух. Он был прост, пока не входила в него капризная и своенравная, красивая и желанная Нати. Здесь ее не было, и все страхи, нагоняемые стариком Никитом, казались Тусу несерьезными. По мнению служки, происходили они оттого, что библиотекарь просидел целую четверть века наедине со своими мыслями и книгами, а ученые гости вроде Нахта и Юла, да Павул со своими сновидениями, подогрели его фантазию.

Но когда появлялась Нати, даже не в реальности, а в памяти Туса, все вокруг приобретало новые измерения, мир становился недоговоренным и чудесным, как радужный водяной пузырь. «И кожа твоя чиста, как кожа Норы… Никит, наверное, знает, кто такая Нора…» Тус вспомнил родинку на плече Нати, которую она позволяла трогать ему губами, родинку, притягивающую, словно далекая звезда.

«Фу, какой ты слюнявый, — слышал он ее голос, — целоваться научись…»

«Научи…» И она проводила губами нежно, словно кончиком тонкой кисти, по его шее. Он слышал ее частое дыхание, и каждый выдох был бесконечной игрой граней драгоценного кристалла, путеводной звездой Туса.

Наступил уже вечер, и пора было возвращаться, однако Тус не терял надежды. «Завтра и послезавтра… Если позволит Никит…»

Он переворачивал камень за камнем, и, хоть не было конца этим камням, они стали легки, и рябь перед его глазами, рябь от складок породы, от подмигивающих золотом пятен слюды, от бледных, похожих на мясные жилы, включений Витриона, уже не отвлекала Туса. Но пока не появлялось и намека на то, что безуспешно искал его взгляд.

«Если не начнут работ по рубке ступеней, наверное, смогу и завтра. Хотя не разобраны еще завалы в хранилищах… Завтра, вероятно, моя очередь… Надо поговорить с Никитом…»

Вдруг Тус почувствовал, что камни за его спиной зашевелились. Он обернулся. Позади него, чуть ниже, слегка покачиваясь, стоял монах.

— Уф… — выдохнул Тус, не в силах поверить собственным глазам. — Филон, неужели?..

— А ты не узнал, — улыбнулся монах. — Страшен, да? Но зато жив… Меня только что нашли в пещерах, в хранилище.

Тус сам не понимал причины своей настороженности. Перед ним стоял Филон, бледность и потрепанность которого была вполне естественной для человека, проведшего несколько дней в пещере. И по речи Тус узнавал Филона, однако в его голосе проскальзывали некие фальшивые ноты, пугавшие служку. Резкая тень, отбрасываемая капюшоном, закрывала всю верхнюю часть лица монаха, а сама хламида была обтрепана и перепачкана пылью.

Филон продолжал покачиваться.

— Тебе худо? — спросил Тус. — Присядь…

— Спасибо, насиделся. Пять дней во тьме. Хорошо хоть, пил вина вволю. И зерно, и крупы были. Бедный Максим… Мне рассказали…

— Да, — ответил Тус, все больше убеждаясь, что перед ним Филон. — Тебе повезло. А Юст не с тобой был?

— Нет, когда началось, я спустился в хранилище, в самую глубину, туда, где мешки с хореной.

— А-а… — протянул Тус, не зная, где находится зерно, но приблизительно представляя план пещерных хранилищ.

— Юст оставался в монастыре, — продолжил Филон. — Но почему-то никто не догадался поискать меня в пещере. А я же отвечаю за хлеб. И все это знают.

Страх, поначалу пробежавший холодной волной по спине Туса, совсем исчез. Служка уже не сомневался: перед ним Филон. Филон, которого несколько дней заточения состарили на несколько лет.

— Я знаю, что ты ищешь… — Тус увидел, как под капюшоном сверкнула улыбка. — А я не искал, да нашел. Прямо на дороге, возле тебя.

Филон вытянул из-под хламиды левую руку и протянул Тусу прозрачный, как водяная капля, камешек. Хотя солнце наполовину скрылось за гребень скалы и в долину спустились сумерки, свет не хотел покидать прозрачный кристалл.

— Это берилл? — спросил Филон.

— Да…

— Смотри, как переливается.

Филон продолжал покачиваться, и взгляд Туса медленно скользил за то приближающимся, то удаляющимся камнем. За каплей света на темной ладони. Морщины, пересекая ее направо и налево, темнели, словно дороги среди желтых полей хорены. Тус вспомнил, как, поднимаясь в горы, смотрел на расстилающиеся внизу поля, где маленькой серой точкой, уже наполовину скрытая дымкой, виднелась его деревня. И вдруг, когда лучи Таира отражались в каком-нибудь окне, вспыхивал, пробивая дымку, оранжевый огонек.

Тус неожиданно почувствовал, что его ноги становятся ватными, юноша захотел присесть.

«Странно, вроде не устал, а засыпаю…» — Эта мысль на мгновение отрезвила юношу, но за ней последовал вкрадчивый голос, уже совсем не похожий на голос Филона:

— Смотри, как он переливается… Смотри, смотри… — Голос неожиданно стал жестче: — Стоять и спать… Спать и стоять…

Тус повиновался: его глаза были открыты, но уже ничего не видели, а тот, кого он посчитал за Филона, сильным движением откинул капюшон. Безволосая голова незнакомца походила на огромный продолговатый клубень кассаты, в котором глубоко, двумя червоточинами, сидели темные глаза. Они были столь жуткими и столь притягивающими, что на все остальные части лица: узкий некрасивый рот, приплюснутый нос — посторонний наблюдатель не обратил бы внимания.

Незнакомец тем временем вытащил из-под хламиды вторую руку. Она уже не напоминала обрубок: успел образоваться сустав и выросли пальцы. Однако пальцы были маленькие, как у младенца, и сплошь покрыты ошметками шелушащейся кожи: рука росла так быстро, что кожа не успевала обновляться. Незнакомец положил обе руки на плечи юноши, придвинул его к себе и впился взглядом в его глаза.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

НИКИТ

«…Не способен мой слабый разум охватить переплетений, свитых судьбой в нашей многострадальной обители. Кому и зачем нужно это странное человеческое зелье, что варится в Чаше Хрона? Тени, отбрасываемые нашими бедами, превращают обыденное в страшное и пугают подобно тому, как испугали меня вчера вечером шаги Мика — несчастного безумца, пришедшего ко мне за помощью. А я, еще не освободившись ото сна, вообразил невесть что и приготовился к защите.

Прошедшая же ночь еще больше запутала меня, и лишь благодаря вере своей я не лишился рассудка.

Тяжело мне было заснуть, словно не хотело мое сознание впускать сновидения. Думал я о нашей нелегкой участи, и о снах Павула, и о находке несчастного Мика, о многом успел передумать, прежде чем Всеприсущий смежил мои веки. И видел я странный сон, и велико было мое удивление, когда узнал я, что Павул видел в эту ночь то же самое…

И казался сей сон мне явью: слишком яркой вспышкой остался он в моей памяти. Он был столь ясным, что скорее реальные ужасы можно было бы принять за сновидения.

Если бы Всеприсущий не поддерживал меня и не укреплял мой разум, мог бы я пасть духом и уподобиться погрязшим во тьме сонангаям, считающим видениями все: и то, что здесь, и то, что по другую сторону сна. „Нет ничего, кроме сновидца“, — говорят они. Им можно лишь позавидовать: незачем плакать над умершими, незачем страдать, ибо боль становится иллюзией, и незачем гонять свои мысли, подобно тагам, в поисках истины.

Если все сны Павула подобны моему и столь же реальны, то как он счастлив и как несчастен, проживая две жизни. Остается благодарить Бога, что ниспослал в наш монастырь таких разумных слушателей, как Юл и Нахт. Пусть последний и ищет во всяком явлении близких ему Богов, пусть толкует все наизнанку, однако некоторые его замечания заставляют взглянуть на сны по-новому. Если бы больше прислушивался к рассказам сновидцев и наш Эант, многие беды смогли бы мы предотвратить.

Сон же, виденный мной, был следующим. Казалось мне, что находился я где-то среди скал, формой своей напоминающих те, что окружают монастырь, и местами темнели в них пещеры, но цвет скал был ярко-желтым. И небо надо мной было синее и безоблачное. И казалось мне, что в одной из пещер — жилище мое, и знаю я каждое деревце, каждую травинку, каждый камень в этих горах. А внизу бежала река, вода в которой блестела, но блеск был иной, чем у обычной воды. И подумал я: не должно быть здесь реки, никогда не было ее здесь. И когда пригляделся я внимательно, ужас сковал мои члены. Не река то была, а тело огромной хиссы, сползающей с горы, голову которой скрывали от меня камни. И далее увидел я, что с соседнего склона ползет навстречу ей вторая змея, столь же огромная.

С ужасом разглядывал я их. И когда одна из змей приблизилась, узрел я несколько языков чудовища: были они остры, как мечи, и гибки, как паутины хайра, и пробивала ими змея свой путь. Видел я, как перерубила она корень дерева, видел, как проглотила хриссу, выбежавшую на камень и застывшую неподвижно, словно приготовившую саму себя в жертву.

И, сойдясь в полулонге от меня, в глубине котловины, переплелись змеи и принялись ожесточенно биться. Тогда понял я, что эти хиссы — смертные враги друг другу. Наконец одна из них поднялась на своем хвосте так, что голова ее оказалась вровень со мной, укрывшимся высоко за камнями, и с ревом, от которого содрогнулась земля, пала, ударив клыками в спину противницы. Кровью окрасились камни вокруг них. Движения побежденной стали вялыми, и кровавое озеро постепенно заполнило котловину. А та, что победила, с шипением, подобным шуму обвала, поползла в мою сторону. И глаза мои закрылись от ужаса.

А когда я открыл их, увидел свою комнату, показавшуюся мне весьма милой и защищенной от всяческих бед. Долго не мог я перевести дыхания, и пришлось мне переодеться, ибо рубашка, в коей я спал, пропиталась потом.

И Павул видел сон, во всем подобный моему. Когда же я описал то место, где сам находился во время сна и маленький кедрос справа от меня, ветви которого были изогнуты, словно фигурка танцующего человека, Павул не менее моего был удивлен, ибо это же дерево он видел прямо перед собой. И значит, находились мы в своих видениях неподалеку друг от друга. Догадайся я повнимательней осмотреться, то мог бы увидеть Павула или того, чьими глазами смотрел Павул.

И спросил я тогда Павула, видел ли он в своих видениях самого себя или хотя бы части собственного тела, ощущал ли он себя человеком. Спросил же я потому, что сам в этом пока единственном видении себя человеком не ощущал. Я был иным, безликим, бестелесным наблюдателем. И Павул ответил мне подобным же образом: „Нет, себя я не видел никогда, и не было у меня желания оглядеть себя, даже мысли такой не возникало“. Впрочем, у него и здесь таких мыслей не возникает.

И еще сказал мне Павул, что помимо этих иные видения стали посещать его, смутные, словно скрытые опустившимся облаком, и пересказать эти видения он не мог, ибо воспоминания о них были еще более неясными.

Удивление же наших любезных гостей от такого странного совпадения было велико, и не могли они никак истолковать столь странный совместный сон. Однако Юл очень подробно расспрашивал об облике этих змей; казалось, что наши беседы о видениях навели его на некую мысль, высказать которую он не решался. Ксант же, впервые проявивший заинтересованность, пообещал отыскать мне одну, по его словам, интересную запись в своих свитках.

И я не раз спрашивал себя, что же означают наши сны. Что за земли открываем мы, обитая в них. Просвещенный Беорн Норнский считает, что есть три рода видений.

Видения первого рода, когда воображение, не покидая нашего тела, продолжает перекраивать, достраивать события, уже виденные ранее наяву. Исполнение таких снов возможно, и человек мудрый и рассудительный может истолковать их верно…

Видения второго рода, по его словам, связаны с состоянием самого сновидца. И если поднести к спящему человеку огонь, весьма вероятно, что увидит он пожар, а если рядом пролить воду — дождь или реку. Подобные сны не заслуживают особого внимания…

Сны же третьего рода связаны с путешествием духа, видящего их, в иные миры. Такие сны используют маги для достижения иного знания, и такие сны особым образом могут высветить перед сновидцем будущее…»

«Такие сны видит Павул… Такой сон сегодня видел и я…» — подумал Никит и продолжил:

«И сон, виденный мной, я отнес бы к третьему роду.

Кроме того, мудрейший Джиан-Поло Аэлльский полагает, что сновидец, узревший змею, имеет врага столь же сильного, сколь сильна виденная им змея…

Следуя же тому, что сон этот был в ночь полной, но начавшей убывать Моны и привиделся не одному мне, то если и несет он в себе тайную весть, то весть эта касается событий, должных произойти сегодня или завтра. Увижу ли я этих змей воочию, увижу ли врагов, и узнаю ли, что означает сия битва…»

Никит не хотел засыпать. Опасения, что сон снова перенесет его в иную жизнь, не приносящую ни радости, ни отдохновения, не оставляли его. И он выбрал третий мир, мир благородного Элиона, идущего к своей возлюбленной Норе, мир Элга, ищущего оружие против своей смерти.

«…Два стража встретили Элиона у входа в пещеру. Два стража, величественных, словно горы.

По восемь рук имели эти стражи, и головы тагов венчали их плечи, подобные склонам. Но не мог выпустить из рук чашу, накрытую красным шелком, благородный Элион, не мог и остановиться, чтобы оставить ее на камнях и взять меч. Да и меч его был иголочкой по сравнению со сверкающими унрасами тагоголовых…»

«Ага, — мелькнуло в голове Никита, — какие унрасы в те времена? Они появились, если верить Гиру Нетонскому, в двухтысячном ире, во время становления Короната! Почему Ксант этого не видит?»

«…И молвил благородный Элион:

— Пустите меня к почтенному Теонару, меня, Элиона, посланца Леи!

Рык, смешанный с пламенем, вылетел из пастей стражей и опалил шкуру Арги, наброшенную на плечи героя. Ослепительно белую, чистую, как горный снег, шерсть великой асунры покрыли коричневые пятна. Но взгляд Элиона был подобен двум мечам, и речь его была столь тверда, что пропустили стражи героя, и вошел он в глубокое чрево сна.

И миновал Элион хрустальный лабиринт, сделанный умельцем ниром, и сошел по каменной лестнице знаменитого Биорка, и настала хора, когда наконец узрел он почтенного Теонара.

Недвижно лежал Теонар, и тысячи тысяч хайров оплели паутиной его тело, и вековечный иней сверкал на его лице. И в темной глубине предстала глазам Элиона колыбель хрустальная, где покоилась его возлюбленная Нора.

И подошел к ней Элион, и поднял красный покров, и засверкала в его руке чаша, наполненная Алгом, жизнь дарующим, омывающим красный цветок Сна. И такое благоухание исходило из той чаши, что даже Почтенный Теонар, потерявший все свои чувства от начала мира, пробудился и вздохнул столь глубоко, что сотряслась Аста.

Но ни одна капля Алга, жизнь дарующего, не покинула чашу в руках Элиона. Возлюбленная же его Нора была недвижима. И поднес Элион чашу к самым губам ее, и озарил Алг, жизнь дарующий, ее лицо, и под веки ей заглянул живой свет. Но не пошевелилась Нора.

И задрожали руки Элиона, и окропили капли Алга, жизнь дарующего, губы Норы, и тело ее стало как бы золотым, а стены пещеры засветились, превращаясь в стены дня, и деревья появились вместо трещин, и цветы распустились там, где были камни.

Жизнь пришла в тело прекрасной Норы, но была недвижна возлюбленная Элиона, ибо сковывал ее вековечный сон.

Ярость охватила героя, и отбросил он чашу, и отскочила она от камней, и Алг, жизнь дарующий, взошел, подобно Таиру, а цветок Сиа, выпавший из чаши, засох в одно мгновение и стал чернее ночи.

Ослепило Элиона горе. Накрыл герой покровом красным тело возлюбленной, и достал он клинок, неразлучного друга своего, сразившего немало чудовищ диких, не сломленный даже магрутами, и занес его, направив в свое сердце.

Но восстал вдруг, пробужденный от смерти, Почтенный Теонар, ибо и его коснулся Алг, жизнь дарующий, и подобен был он горе, выросшей из глубин мира. Ноги его казались двумя колоннами, а лицо и грудь в облаках скрывались. И увидел Элион, как сквозь них вновь мерцает волшебная звезда Сиамаир, красный цветок, из угля восставший.

И сказал Теонар некое слово тайное, и отбросил Элион меч, и вновь сорвал покров с возлюбленной, и коснулся губами губ ее, но холодны были губы Норы.

И последнее слово произнес над ними Почтенный Теонар, и упало оно радужной каплей на возлюбленных, и поглотило их, и открыла глаза Нора, привлекла к себе Элиона. А Теонар растворился неслышно, ибо призвали его к себе Боги.

И были так нежны ласки влюбленных, и так горячи их поцелуи, что озарился радостью весь мир от глубин подземных и до самого свода небес, и не осталось нигде человека, не согретого их любовью…»

ПАВУЛ

Олар открыл глаза. Все поле зрения заполнял белый, без единой трещинки, без единого пятнышка потолок. Его беспредельность заставила Олара сжаться. «О Боги, Боги, что вы со мной делаете!» Тоска, необъяснимый страх вырвали из оков сознания и скрутили сильное тело Олара до тошноты, до дрожи в коленях. «За что?.. Возьми меня, Смерть! — Одним дыханием, кашлем он горько рассмеялся над этой, достойной балагана фразой. — И ты, Смерть, мне скучна!»

Олар снова закрыл глаза. Перед ним по какому-то желобу сползали зеленые, похожие друг на друга горошины, они монотонно скатывались вниз, и бесконечность, безысходность этого действия превращала Олара в неспособный пошевелиться труп.

«О Боги, неужели это я!» «Спой, Олар, — услышал он, — спой, мессир аэтон!» Голоса вливались в шелест горошин, и каждый просил своей истории… «Комедиант… Тряпка, впитавшая всю грязь Асты, пролитую в жалкие книги… Тряпка, выдавливающая из себя капли… Тряпка Олар…» — услышал он другой голос, идущий изнутри. Он снова, на этот раз вслух, рассмеялся, и снова пробилась наружу и начала изводить ненавистная тоска, подобная лихорадке, страх которой был страшнее самой Смерти. «Хватит! — чуть не выкрикнул Олар, хотя на самом деле он не произнес ни слова. — О, как я тебя ненавижу, Олар!»

«Вина… Глоток вина. Глоток вина, и станет легче…» Олар свалился на пол, не ощущая ушибов, не думая о том, что, сползая, он стаскивает легкое покрывало со спящей рядом с ним Нинеи, и золотые руки Таира, пробившиеся сквозь занавеску, накидывают на нее пестрые пятна, словно шкуру котоара, и Нинея, подобно распускающемуся цветку, потягивается.

Олар не видел, не чувствовал ничего. Белый потолок, белая пелена стояла перед его глазами. «Я не могу… Ничего не могу… Вина!» Он подполз к кувшину и жадно отхлебнул… Не помогло. Не в силах подняться, он растянулся на холодном полу среди сброшенной вчера вечером одежды, напоминающей спящих зверей на огромной полированной доске для игры в сессо, где черные квадраты мордрео чередовались с белыми, из благородной аскенны.

Страх постепенно исчез, дрожь отпустила, но нечто липкое и гнетущее уходить не желало. Олар слышал шорох горошин, и в это время он ненавидел свой дар, свою итару. Она — заклятый враг — лежала, поблескивая перламутровой отделкой, рядом, в кресле, в полуоткрытом футляре. Враг, на убийство которого не поднималась рука. «На убийство». И себя Олар убить не мог. Никого не мог убить, хотя тысячи тысяч раз убивал, показывая кровавые сцены своим зрителям: никогда не исчезала граница между тем, что он показывал, и его реальной жизнью.

— Ах, Олар, Олар, ты опять покидаешь меня, — услышал он позади голос Нинеи.

Восхитительной, божественной Нинеи, так сказал бы каждый, кто видел ее танцующей. Обворожительной Нинеи, амауны, ласк которой пытались добиться многие, к ногам которой, ради одного долгого взгляда больших миндалевидных глаз, бросали, подобно цветам, целые состояния, которая повелевала, словно ручными тагами, сильными мира сего.

Олар же, не обращая на нее внимания, ползая по полу, принялся собирать свою одежду.

— Куда ты спешишь, Олар? — снова услышал он голос Нинеи, чарующий голос красавицы, поющей подобно голосу фэйры — так говорили ее поклонники.

Ходили даже слухи, что Нинея уж если не дальняя родственница, то, по крайней мере, ученица фэйров, ибо в искусстве любви не было ей равных.

Но Олар по-прежнему не видел Нинеи. Утро было его смертью. Она это знала, но каждый раз, когда аэтон гостил у нее, чувствовала глубокую обиду. На что? В это время он не видел никого, ничего. Даже если бы вдруг Таир погас, Олар продолжал бы ползать, собирая свою одежду.

— Зачем ты уходишь, Олар? Оставайся. — Ее ласковые сети, разорвать которые не мог ни один мужчина, пропускали Олара, словно воду. — Спой мне песню на прощанье, Олар…

И Олар на мгновение ожил.

— Тс-с-с… — ответил аэтон и, пересилив тяжесть, одолевавшую его, улыбнулся. — Ее нельзя будить. Она видит волшебные сны.

И от этих слов тоскливая волна вдруг схлынула с его души, и не одна Нинея это почувствовала: невесть откуда взявшийся легкий ветерок зашевелил штору.

— Мы увидимся, милая Нинея… Когда-нибудь. — Олар коснулся губами лба девушки.

— Мы увидимся сегодня, в доме светлорожденного Вита?

— Сегодня? — Олар задумался. Он вспомнил, что вечером приглашен в дом одного из состоятельных вельмож Короната. — Может быть…

Аэтон резко развернулся и, уверенно обогнув столик с цветными стеклянными флакончиками, играющими на солнце, словно груда драгоценностей и собравшими в себе чудесные ароматы всей Асты, выскользнул за ширму.

Хлопок двери и быстрые шаги по деревянным ступеням вниз — последнее, что он оставил в памяти амауны.

«О Боги! Сегодня я спою свою последнюю песню. Хватит… Я полон… Сыт… Запомните, Боги! К вашим стопам я бросаю последнюю жертву. И дайте мне свободу!» До середины дня Олар бесцельно бродил по городу, и постепенно подавленное состояние сменилось неестественным возбуждением. Он побежал вниз по каменной лестнице, перепрыгивая то через одну, то через две ступени, в старый город, и шаги отбивали неровный ритм некогда записанного им стиха:

«Сегодня!» Предчувствие чего-то необычного охватило Олара, окончательно вытеснив из памяти страшное пробуждение. А тем временем ноги принесли его в харчевню, над которой красовалась звучная надпись: «Пей до дна!» Аэтон редко бывал в подобных местах. Харчевней оказалось дешевое заведение для всякого проходящего мимо и отчасти оправдывало свое название: посетители не оставляли вина в кружках.

То ли удобное расположение в самом центре города, то ли дешевое вино не позволяли пустовать этому каменному полуподвалу. Заполненный дымящим и галдящим людом, он напоминал большой котел с кислым несъедобным варевом. И Олар окунулся в самую гущу.

С трудом пробравшись сквозь толпу гогочущих тел, едва не получив кружкой по голове, он достиг прилавка.

— Налей мне «Слезы Харута»… И дай вот эту… — Олар указал юркому хозяину на одну из лепешек и бросил на прилавок «трезубец».

Тот пристально взглянул в лицо аэтону и неожиданно резким толчком послал монету обратно. Она легко заскользила по дереву, отполированному тысячами локтей, но остановилась как раз возле руки Олара.

— Такие гости! — Хозяин усмехнулся. — Такие гости… Бесплатно. Если уж сам великий аэтон пожаловал в нашу нору…

Ирония в голосе хозяина неожиданно взвинтила Олара.

— Великий… Да! А ты знаешь кого-нибудь, кто показывает лучше? Кто знает больше историй?

— Нет, нет, что ты. Ты, пожалуй, единственный, король аэтонов — Олар, снизошедший подобно Богу до нашей норы.

— Ты издеваешься! — Аэтон огромным усилием удержал готовый вырваться крик и швырнул кружку в хозяина.

Тот ловко увернулся и, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Нисколько… Ты выслушай меня. Твое искусство — для богатых. А ни один из этих людей, — блестящими большими глазами хозяин обвел зал, — не видел его. Справедливо ли это?

— Не знаю.

— А я знаю. Ты поешь и показываешь за большие деньги, за такие, которых не заработать ни одному из этих людей и за пол-ира. Спой им, Олар, а я заплачу. Больше, чем все богачи. Кружкой вот этого кислого, как их жизнь, вина. Очень дорогой кружкой.

— Спою.

Олар мог спеть обо всем. От одного взгляда на любой предмет: на травинку, на тряпку, которой вытирают пол, на кружку… в голове его рождались не одна, а сотни историй. Но несмотря на это, мир его песен был исчерпан. Ему было тоскливо. Его дар убивал его. Он вырос из своих историй, как из кадушки вырастает комнатный лиимдрео. Ему требовался простор, который никто не мог дать. Он мог спеть обо всем, но он не мог петь.

Но теперь аэтон вдруг понял, что́ покажет затихшей и прислушивающейся к его разговору с хозяином публике.

Он достал из футляра инструмент, повернулся на высоком табурете лицом к залу, тронул первую, самую высокую струну и, прислушиваясь к привычному звуку, вгляделся в густое табачное облако, висевшее перед ним.

Затем его пальцы забегали по струнам, и с каждым аккордом облако становилось все белее, оно начало клубиться, расступаться в разные стороны, открывая за собой ярко-синее небо и серебряные ступени лестницы, ведущей сквозь сад, сказочный сад тысячи деревьев, сквозь сверкающие хрустальные горы к распахнутым воротам, за которыми виднелись, высоко в небе, башни небесного града, Блаженного Артана… Золотые драконы кружились над крышами, и Олар, сбрасывая с себя тяжелые воспоминания, поднимался по ступеням… Шаг, еще шаг, дуновение легкого ветерка на миг отвлекло его и…

Павул открыл глаза и увидел над собой покрытый трещинами потолок одной из уцелевших келий. «Неужели снизошли Боги… Просыпается моя память!.. Я же помню!.. Помню!..» Дрожь радости прошла по телу Павула. «Боги откликнулись на мои мольбы!»

Павул продолжал лежать и блаженно улыбаться, когда к нему вошел Никит.

— Не разбудил, уважаемый?

— Нет.

— Удовлетвори мое нетерпение… Скажи, что за дивные сны задержали тебя к трапезе? Ты проспал ее, знаешь?

— Сны? — пытаясь изобразить зевоту, ответил Павул, но предательская улыбка так и не покинула его лица. — Плохо помню… Ничего особенного… Ничего.

Никит удивленно посмотрел на сновидца.

— И мне тоже ничего.

— Не всегда наши сны совпадают, — сказал Павул. На этот раз зевота добралась до его губ, и он снова прикрыл рот ладонью. Несмотря на все эти действия, Никиту удалось уловить какие-то новые нотки в голосе сновидца.

— И я не каждую ночь вижу сны, — продолжил Павул. — Извини, уважаемый, я думаю об очень важном для меня… Потом поговорим…

— Ну, не буду мешать.

Едва захлопнулась дверь за Никитом, Павул вновь погрузился в полудрему.

Он продолжал подниматься по широкой лестнице, ступени которой переливались всеми цветами радуги и пружинили при каждом шаге. Нет, Олар не шагал, Олар — летел. И каждый его зритель поднимался в небо точно так же, как он. Весь во власти этого странного, нового даже для самого аэтона, чувства, Олар отложил в сторону итару, поднялся и на сей раз свободно, сквозь толпу завороженно застывших зрителей, вышел на улицу.

Шагая по харчевне, пересекая дорогу, он продолжал лететь и очнулся лишь от удара: его задело краем телеги. Первое мгновение Олар не понимал, где он и что с ним происходит. Но вскоре звуки уличной сутолоки обрушились на него, и он почувствовал, как под тяжестью этого груза неумолимо падает вниз.

Реальное же падение продолжалось недолго. Испуганный возница остановил нонторов, подбежал и склонился над Оларом. Подоспели и несколько прохожих.

— Нельзя так, уважаемый, — принялся укорять аэтона погонщик. — Я же кричу, кричу…

— О… Извини… Я сам виноват… Задумался.

С помощью возницы Олар поднялся и, преодолев небольшое головокружение, добрался до ближайшего дома. Он прислонился к теплой, прогретой Таиром стене и закрыл глаза.

— Может, отвезти к лекарю?

— Нет, мне хорошо.

Аэтон услышал, как после окрика погонщика раздался вялый стук копыт нонторов и загромыхали по мостовой окованные железом колеса повозки. Не открывая глаз, аэтон ощупал ушибленное плечо. «Ничего серьезного».

Вскоре он уже шагал по улице, совершенно не представляя дальнейших действий. Одно Олар решил твердо — возвращаться в харчевню за итарой он не будет.

«Наняться матросом на какое-нибудь судно… — эта мысль давно жила в нем. Но подобные странствия в своих песнях он совершал тысячи раз и понимал, что от этого мир не изменится. — Надо избавиться от всего, что за мной… Вычистить стойло, а потом уже начинать жизнь… Да. Наняться матросом и уехать туда, где не понимают человеческого языка, где поклоняются каменным фаллосам или каким-нибудь чудовищам… Уехать, чтобы не видеть ни городов, ни людей, чтобы не слышать человеческой речи…» Олар уже направился к порту, как вдруг почувствовал чье-то легкое прикосновение к своему плечу. Будь плечо здоровым, он мог бы вообще ничего не заметить, но сейчас легкая боль заставила его обернуться.

Позади никого не было. Только в самом конце улицы ковылял седобородый, согнутый в три погибели, старик. Олар хотел было снова продолжить путь, но старик поманил его рукой.

Олар подошел к незнакомцу, глаза которого находились на уровне груди аэтона. Тот, казалось, и не смотрел на Олара, однако обращался к нему:

— Что же ты так поспешно покинул нас, любезный аэтон?

«Ну, сейчас начнутся славословия… — с неприязнью подумал Олар. — И зачем я к нему подошел…»

— Я торопился, почтенный… Извини, я и сейчас тороплюсь.

— А твоя драгоценная итара? Ты оставил ее…

— Продайте и выпейте за мое здоровье. Вместе с хозяином…

Олар снова попытался развернуться, но слова старика остановили его.

— От памяти не убежать, уважаемый… Она догонит и в чужой стране.

«Он читает мои мысли?..» И неожиданно для самого себя Олар спросил:

— Что же мне прикажешь делать?

— Твое горе — не беда. Память можно спрятать… Спрятать так, что никто ее не найдет.

— И ты это можешь?

«Могу». — Старик промолчал, но аэтон явственно услышал ответ.

«Чем я заплачу тебе?»

«Ты уже заплатил…»

«Давай же!»

— Подумай, ты можешь пожалеть об этом… Ты будешь страдать не меньше, чем сейчас. Чистый лист не менее ужасен, чем заполненный множеством слов.

«Я испил свою чашу до дна…»

Почему-то Олар вспомнил название харчевни: «Пей до дна». И белый потолок, невыносимое бесконечное поле, по которому он блуждал утром.

— У тебя будет другое имя. Ты позабудешь человеческую речь. Даже твоя внешность станет другой.

— Мне именно это и надо!

— Но одно невозможно спрятать.

— Что?

— Твой дар… Дар, ниспосланный тебе богами.

— Я не хочу быть аэтоном.

— Ты и не будешь им. Но дар, так или иначе, останется в тебе. Я сам не знаю, кем ты будешь. Но кем бы ты ни был, земледельцем ли, кузнецом, воином, ты будешь одним из лучших.

— Я готов, почтеннейший. — В голосе Олара уже слышалось нетерпение.

— Не торопись, Олар. Попрощайся с собой. Пока ты еще Олар, но скоро ты получишь иное имя… Я сам назову тебя и сам изготовлю печать… Не боишься?

— Кто ты… Маг?

— Я, — улыбка обнажила желтые редкие зубы старика, — никто. Мне просто захотелось помочь тебе. Ради того, чтобы одной легендой в этом мире стало больше… Сейчас мы пойдем ко мне, и ты отдохнешь перед дальней дорогой.

Олар решительно последовал за незнакомцем, оказавшимся для своего возраста необычайно прытким. Они шли быстро, почти бежали, и незаметно для аэтона старый город сменился лабиринтом грязных безлюдных улочек. Белые дома без окон, узкие проходы, ослепительный Таир над головой. «Лабиринт».

— Лабиринт, — ответил старик, — но пока это город, в котором ты живешь.

Наконец они оказались у дверей глиняного одноэтажного дома, больше напоминающего слепленную из мусора хижину.

«Старик — сумасшедший, — на какое-то мгновение мелькнула в голове Олара ужасная мысль. — А я поверил…»

— Человеку немного надо, — ответил старик таким тоном, что все подозрения аэтона моментально улетучились. И, усмехнувшись, добавил: — Весь мир…

Несмотря на нищету и убогость обстановки, в маленькой комнатке, некогда оштукатуренные стены которой были столь же морщинисты, как и лицо ее хозяина, царила чистота.

— Прошу тебя, уважаемый. Садись сюда. — Незнакомец указал на лежанку, накрытую пестрым лоскутным одеялом и служившую, по-видимому, одновременно и креслом, и стулом.

— Может, чашку ти? — продолжил старик, присаживаясь рядом.

— Нет… Спасибо.

— Ну ладно… Раз ты такой нетерпеливый, тогда начнем.

Приготовившись к неведомым мучениям, Олар внутренне сжался.

— Ну вот… А говорил, не будешь бояться, — бодрым тоном произнес незнакомец. — Сядь-ка поудобней и не волнуйся. Больно не будет. Тебе просто надо вспомнить, вспомнить то, что впервые увидели твои глаза, вспомнить то время, когда был младенцем.

Как ни пытался проникнуть Олар в самые глубины памяти, где скрыты первые воспоминания, кроме лиц родителей, их голосов, ничего представить не мог.

— Ну ладно, — через некоторое время продолжил старик. — У тебя были любимые игрушки?

— Как у всех. Шары, кукла… Да, деревянный золотой младенец. Мне сделал его отец…

— Ну вот, тогда представь младенца…

Олар снова закрыл глаза. Кукла, младенец, вырезанный из золотой древесины какого-то редкого дерева отцом Олара, известным во всем Коронате ваятелем. Он вспомнил, как катал куклу, удивительно напоминающую самого мальчика, по зеленому пушистому ковру в игрушечной тележке, как укладывал ее в свою постель.

И чем больше вспоминал Олар, тем более живым становился младенец. Его движения стали плавными, а тело наполнилось внутренним светом. Вот он распахивает дверь, уходит за порог… И прямо от поворота начинается лестница. Лестница туда, где сверкает в радужных лучах Артан, и навстречу младенцу летят золотые драконы, и открываются перед ним ворота чудесного города, а внизу, на земле, идет нескончаемая битва: мелькают пестрые боевые флаги, сверкают доспехи, беззвучно крутятся урры. Вдруг Олар увидел, что это уже не воины, а столик с цветными флакончиками Нинеи, но и столику суждена была недолгая жизнь. Постепенно перетекая, он превратился в диковинный южный цветок, и Олар увидел Нинею, вот она встает, потягивается, и солнечные пятна остаются на ней, потому что это уже не она, а грациозная кошка, крадущаяся по джунглям, нет, уже и не кошка, а луч Таира, преломленный в струе падающей воды и пляшущей на деревьях, кружащихся в бесконечном танце…

Павул вновь проснулся и вновь долго лежал, не открывая глаз, пытаясь сохранить в памяти видение. «О Боги! Как чудесно все вокруг. Нужно было тридцать лет смотреть сны, чтобы понять это! Как чудесны сны, как чудесно пробуждение и явь, какая бы она ни была! Теперь ты дважды рожденный, Олар! И пусть имя твое останется моей тайной, тайной Павула…»

НИКИТ

«Беден день сегодняшний событиями, но радует меня эта бедность, ибо с нею входит наша жизнь в привычное русло. Однако Асионе в привычное русло войти столь же трудно, как трудно возродиться старой тропе в монастырь. Новой тропой и были заняты сегодняшние наши помыслы. Ей, тропе, были посвящены наши труды.

Решено было нами, то есть монахами и гостями, которые весьма заинтересованы в своем возвращении, что лестницу следует рубить в темной скале, почти над озером. Далеко будет она от монастыря, и если воды подойдут к нему, то спасение имущества нашего потребует многих трудов. Досточтимый Эант не оставит ни одного кумира, ни одной чаши, посвященной Хрону, под водой. Но зато это самая низкая скала из всех, что окружают нас. Что же касается меня и моего имущества, то я не уйду, пока не спасу хотя бы те рукописи, что собраны в моей комнате. Но верю я, остановит Всеприсущий воды, если уже не остановил. Велика была моя радость, когда увидел я, что со вчерашнего дня вода не поднялась даже на мимин. Видимо, как я и предполагал, она нашла выход быстрее, чем мы.

Ожидал я также, что наше решение обрадует Туса, вчера дотемна искавшего у скалы бериллы: ведь теперь он смог бы сочетать свою страсть с полезной для монастыря работой. Однако сегодня он выглядит так, словно один из камней упал на него. Бедняга еле ходит и не проявляет ни радости, ни желания работать на строительстве. Если бы вчера досточтимый Нахт не рассказал мне, какие глыбы ворочал Тус, то подумал бы я, что мальчик серьезно болен. Любого замучает подобный тяжелый труд, не приносящий к тому же удачи.

Мне удалось убедить юного посланца Эронта, находящегося в еще более плачевном состоянии, принять участие в общих работах. Поговорил я также с Рутом и Эантом и надеюсь, что вняли они моим словам и не будут выказывать необоснованных подозрений. Сам же я все больше убеждаюсь в невиновности несчастного.

Немалое время провели мы также в спорах о ширине и высоте ступеней. Великий жрец наш со своей извечной любовью к прославлению Богов деяниями, предлагал строить лестницу, ширина которой позволяла бы возносить по ней навстречу Таиру лик Хрона. А это значит, что три человека должны были бы одновременно разместиться на ступени. И эта „великая“ идея, от которой в душе он так и не отказался, родилась отчасти по моей вине… Воистину, язык мой — враг мой. Заметил я в разговоре, что скала расположена строго со стороны востока. И как только услышал мои слова Эант, так в лице весь переменился. Его, похоже, даже обрадовало, что она просела и спуск сменился подъемом, ибо теперь наконец он сможет выполнять полный обряд Встречи Таира. Правда, судя по высоте стены, выходить из монастыря, чтобы встретить Таир, ему придется вечером.

Общими усилиями удалось нам убедить жреца сделать лестницу узкой, такой, чтобы по ней мог свободно подниматься один человек с грузом, не боясь оступиться и сорваться вниз. На высоте в несколько десятков мин усмотрел остроглазый Нахт площадку, к которой мы и намереваемся повести первую сотню ступеней. И не одну кирку предстоит нам затупить.

Мы убедились, вырубив за сегодняшний день пять ступеней, что, если организовать посменную работу, как и при разборке завалов, уже к десятому дню мы будем на площадке, а к концу второго менса, то есть как раз к тому времени, когда иссякнут запасы продовольствия, мы окажемся на краю Чаши. Единственном краю, не покрытом снегами.

Облегчает нашу работу и то, что стена не везде отвесна и выше, наряду с крутыми, имеются места весьма пологие. Я сам испробовал киркой плотность камня и возрадовался, ибо он поддается даже моим слабым рукам. А такие силачи, как Леон, за несколько десятков ударов способны вырубить ступень. И я молю Бога не допустить больше сотрясений и отвратить беды от монастыря.

Будут ли они… Необнаруженный враг затих, и настораживает меня это затишье.

Безмерно огорчает меня также и то, что наши с Юлом предупреждения воспринимаются большинством как нечто малосерьезное. Видение о двух змеях никак пока не исполнилось. И это тоже отчасти меня смущает. Последнюю же ночь Павул, по его словам, снов не видел. Странно и это: каждую ночь в течение целого менса не оставляли его видения, а теперь… Один лишь Ксант остается невозмутимым: последние дни вылезает он из мастерской скриптория лишь для трапезы. Ему, похоже, безразлично, какую лестницу мы построим и куда она приведет».

За последнее время Никит успел выработать новый вечерний распорядок: камни, на которых он любил сидеть, скрылись под водой, а нового места для размышлений библиотекарь пока не нашел.

Поэтому он предпочел прогулке чтение голубых свитков, половина которых была уже им изучена. В основном эти истории касались путешествия некоего Элга, бросившего вызов самой Смерти, и его товарищей по странам древней Асты. Отдельным свитком была записана история Элиона, бродившего по свету в поисках возлюбленной. Были и свитки, также переписанные рукой Витура, но не имеющие к Элгу никакого отношения, а повторяющие общеизвестные легенды.

И чем больше читал Никит, тем больше он сомневался в истинности своих первоначальных возражений Ксанту. Теперь он был уверен, что эти повествования не являются плодом фантазии одного человека, и все больше понимал Ксанта, считавшего эти свитки уникальными. Переписчик собрал редчайшие легенды Асты, авторами которых были разные люди. Причем это были легенды, записанные до истории Уалантайна. «Может, это эпос хибеонов… народа, растворившегося в многонациональном море Асты. Самое простое часто бывает верным…» Озаренный догадкой, он вскочил и, чуть не опрокинув пюпитр, выбежал в залу.

— Уважаемый, ты думал о хибеонах? — спросил он Ксанта.

— О ком? — Ксант поднял на Никита удивленное лицо.

— Об исчезнувшем народе, хибеонах, иберах…

— Да… — нерешительно протянул Ксант. — Э-э-э… А что произошло?

— То, чем ты занимаешься, — их легенды. Ты думал об этом? Переписчик собрал их в незапамятные времена, когда еще иберы помнили свои корни…

— Э-э-э-э… Я думал об этом, — улыбнулся Ксант. — Но это недоказуемо, а наука… э-э-э… Любит факты. Ты, я вижу, стал серьезнее относиться к голубым свиткам.

— Серьезнее.

— Тут я нашел нечто, о чем ты нам рассказывал… Э-э-э… Для тебя как бы сюрприз.

— Что?

— Почитай…

Ксант перекрутил свиток и встал, уступая место библиотекарю. Голова нескладного ученого задела масляную лампу, а тени запрыгали по стенам в диком замысловатом танце, то ли смеясь над неповоротливостью аргенета, то ли предвкушая удивление Никита.

«…И платой, о Элг, будет недремлющее око змея, обитающего в краю танцующих деревьев, что на западе. И оставишь ты со мною друзей своих, ибо нет им пути в этот край, и если в семь дней вернешься ты с недремлющим оком, уйдут они отсюда вместе с тобой, а не вернешься — вместе оплачем мы тебя, бесстрашный Элг…

И пошел Элг вслед за Таиром, но не мог его догнать, скрылся Таир за горами, в которые еще не ступала нога человека.

И переступил Элг за ночь хребет, и часы казались ему мгновениями: вихрем пронесся над головой бесстрашного Таир, а конца горам не было: вершина шла за вершиной, подобно воинам в плотном строю.

И лишь к концу третьего дня пришел Элг к тому месту, где танцуют деревья. Там он хотел найти змея, ибо деревья — рабы и пища его.

Однако никого, кроме деревьев, застывших недвижно, не увидел Элг. И сел он тоща на камень, и поникла голова его.

— Неужели не увижу я Одеяния Тормантион и Врат Миров, неужели суждено скитаться мне по свету до конца дней моих и пасть, подобно рабу послушному, перед той, что приняла мой вызов!

Вдруг заметил Элг, что ползет по склону к перевалу змей, подобный реке, только несущей воды свои не вниз, а вверх, на хребет.

И поднялся бесстрашный, чтобы догнать змея, но плотно окружили его танцующие деревья. То они преображались в дев волооких, в глазах коих горел огнь желания, то становились стражей неприступной.

Но не соблазнился и не испугался Элг, а, раздвигая стволы, поспешил на хребет, где сходятся четыре ветра. И танцующие деревья последовали за ним, пытаясь остановить бесстрашного.

И когда взошел Элг на хребет, то увидел рядом с собой хвост чудовища, покрытый чешуей, подобной броне. А толщина того хвоста была подобна толщине ствола тикки.

И был змей столь длинен, что пришлось бы Элгу сделать немало шагов, добираясь до головы его. И вытащил Элг меч, чтобы настичь голову змея и одним ударом поразить его, ибо понимал герой, что второго удара уже не будет.

Но увидел вдруг Элг, как сползает по склону холма, что напротив, еще один змей. Во всем он походил на первого, и казалось, что сходится первый змей со своим отражением.

И услышал Элг, как заплакали, зашелестели на четырех ветрах танцующие деревья, стоящие позади него:

— Чувствуем мы кончину великого господина нашего. — И расступились они перед Элгом, ибо не ему было суждено убить чудовище.

Скрылся Элг за камнями, а змеи сошлись, шипя в смертельной схватке так, что перевились их тела, словно крученое дерево. Но вот приподнялся один змей над другим и обрушился, подобно водопаду, вниз, и обагрились камки кровью великой хиссы. И уполз победитель вновь наверх, в горы, оставив за собой дорогу крови.

И тогда подумал Элг „Уж не Боги ли облегчили мне непосильный труд, и напрасно сомневался я в словах благородного Элиона: не оставили они меня“. И пока сходил вниз Элг, истек змей озером крови, и голова его оказалась на самом дне.

И нырнул бесстрашный в озеро крови, но не достал со дна голову змея.

И еще раз нырнул Элг и ободрал руки об острые языки чудовища, и кровь бесстрашного растворилась в крови змея подобно тому, как слеза растворяется в море.

И вновь вернулся Элг ни с чем.

— О, если бы Боги выпили эту кровь! — воскликнул Элг…

И увидел, как слетаются на запах смерти унратенры и садятся на камни в предвкушении трапезы.

Не пытался прогнать их Элг, ибо понял, что, когда выпьют они кровь, сможет он достать голову змея.

Однако, напившись крови, начали унратенры терзать тело мертвого змея, пробили его крепкую броню их когти… И подумал тоща Элг, что могут выклевать они недремлющее око.

И бросился Элг, подобно унратенре, к голове змея, еще скрытой кровавым озером. И обрушились на него обезумевшие от крови поедатели падали, но не могли они пробить доспехи бесстрашного.

И вновь нырнул Элг, и удалось ему зацепиться за клык змея и вырезать мечом недремлющее око.

И выплыв, поднял Элг сверкающее, словно берилл, око, и расступились чудовища: убоялись они глаза змея, считая его живым.

И взошел Элг на хребет, не выпуская из руки своей недремлющее око, и опустились пред ним ниц танцующие деревья, ибо не сам змей, а его око повелевало ими.

Но не остановился Элг, ибо ждала его Хиата, скрывающая тайну Одеяния Силы Тормантион, тайну Доспехов Артуса…»

Никит посмотрел на Ксанта. Тот невинно улыбался.

«Неужели этот сон предвещал не то, что я встречу в реальности, а то, что прочту, — разочарованно и одновременно облегченно подумал Никит. — Но этот же сон видел и Павул! Он-то ведь не читает голубые свитки…»

Вскоре в хронике Никита появилась следующая запись:

«До чего капризны бывают указания Судьбы. Видел я во сне битву гигантских змеев, о чем уже записывал, и ожидал увидеть подобные события наяву, однако весть, ниспосланная мне, касалась совсем иного. Это была весть о том, что прочту я в свитках.

Ибо, описывается там эта же битва со всеми подробностями, виденными мною. Странно шутит над нами Всеприсущий. Или это указания мне, но на что? И я молю Всеприсущего дать мне сил и терпения, дать мне немного мудрости, чтобы постичь происходящее вокруг».

Никит отложил стил и провернул свиток назад, желая освежить в памяти детали того сна, но переусердствовал и наткнулся на записи, сделанные за несколько дней до видения:

«…О, если бы Всеприсущий позволил мне увидеть хотя бы одно видение Павула собственными глазами, может, и хватило бы сил разобраться мне в мире его сна…»

«Боже… Это же просто исполнение моей молитвы. Буквальное и четкое. Всеприсущий позволил подсмотреть мне одно из видений Павула или сделал мой сон столь же ярким, как его. Слышит меня Всеприсущий, исполняет желания мои, но делает это так, чтобы я понимал, сколь глупы эти желания».

Радость снизошла на Никита. Часть сети была распутана, причем распутана наилучшим образом, но света, пролившегося на эту часть, не хватало, чтобы увидеть остальной клубок.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

МИК

«Что мне его жалость?» — Мик вспомнил недавний разговор с Никитом. Во время работы Мик не думал о людях, которые, как ему казалось, выстроили стену отчуждения. И Никит со своей жалостью был еще одним камнем в этой стене. Правда, со своей стороны Мик постарался не меньше. Чувство превосходства, полученное не благодаря камню, а вновь выплывшее из глубин памяти, из детства, где он всегда был первым, вернулось к нему. Он уже не боялся и даже успел забыть о том, что боялся.

Однако сейчас, возвращаясь со строительства в окружении людей, он не мог не думать о них. «Завидуют, потому и подозревают… — Мик снова принялся мусолить простые объяснения всеобщей неприязни. — Их можно понять…» Конгай избегал общения, но старался все время быть на людях. Такое поведение являлось одной из мер предосторожности. Мик боялся за камень, и даже по надобности он отходил недалеко, так чтобы все время видеть работающих. Чего не вытерпишь ради чудесного будущего, которое уже вырисовывалось в его фантазиях.

Мик с радостью воспринял строительство лестницы. Это было строительством пути назад и одновременно позволяло ему, оставаясь с людьми, быть наедине с собой. Теперь он уже не пренебрегал физическим трудом, а, наоборот, работал истово, иногда оставаясь со второй сменой. Словно тяжесть черных глыб, которые он ворочал киркой, удерживала рассудок, не позволяя слишком далеко разлетаться фантазиям, не подпуская близко страх и подозрения. Кроме того, выматывающий труд оказался хорошим и единственным лекарством от бессонницы.

Энтузиазм Мика объяснялся еще и внимательными взглядами, которыми он одаривал темную породу. Ее цветные вкрапления и прожилки мелькали перед глазами юноши даже перед сном, когда он лежал в темноте кельи.

Из окружающих же более всего старался не замечать Мика Тус. Служка, по предположению конгая, с того момента, как увидел камень, был сломлен неудачей и завистью. Впрочем, Тус вообще никого не замечал и лишь механически выполнял указания Рута. Всем своим видом Тус показывал, что ни Мик, ни его находка, ни другие бериллы, скрытые в темной скале, его не интересуют.

Однако дело шло, и уже через два дня вырубленная лестница в ясную погоду была видна даже из монастыря. Она насчитывала около трех десятков ступеней и нависала над озером. И сейчас, возвращаясь, Мик еще раз обернулся: ему было приятно разглядывать рукотворную темную змейку, протянувшуюся вдоль скалы, на которой Таир вырисовывал причудливую, похожую на фигуры двух обнимающихся людей, тень.

Но вдруг на самой верхней ступени Мик увидел человека в монашеском одеянии. Серебряной искрой в его руке блеснула кирка. Казалось, он несколько раз ударил ею по камням. «Кто это? Тус?..» Мик пригляделся.

Никит, шедший последним, остановился возле Мика.

— Что? — спросил библиотекарь.

Мик указал рукой на лестницу:

— Там человек.

Ну да, Тус остался. Наверное, собирается поискать камни.

Это действительно был Тус. Но зачем, чтобы искать камни, забираться на верхнюю ступень, Мик не понимал. А дальше произошло совсем необычное.

Серая фигурка служки вдруг пошатнулась и беззвучно полетела вниз, в озеро. Мик сквозь шум реки даже расслышал всплеск.

— Стойте! — закричал он. — Стойте! Тус упал!

И, позабыв о том, что дал себе слово не покидать людей, даже не посмотрев, услышали его или нет ушедшие вперед монахи, Мик бросился к скале. На ступенях никого не было. Тень от противоположной горы выросла: Таир заходил, освещая лишь вершину, а внизу уже сгущались сумерки. Вода же, в которую упал Тус, была темно-синей. «Упал или нет? Может, мне только почудилось?» — Сомнения охватили Мика. Озеро было прозрачным до самого дня, и днем можно было разглядеть все, что лежит на глубине десятка минов, но сейчас, сквозь толщу воды, трудно было отличить человека от камней. Однако Мику удалось разглядеть некое серое пятно на более темном фоне.

Скинув одежду и не забыв проверить прочность кожаного ремня нагрудного мешочка, в котором лежал берилл, Мик нырнул. Вода обожгла.

Превозмогая сжимающий тисками холод, конгай неистово заработал ногами. Наконец у самого дна он увидел Туса. Его ноги тянулись вверх, словно прыжок еще продолжался. Мик схватил и потащил утопленника на себя, но даже не смог его сдвинуть. Тело Туса оказалось необычайно тяжелым, и Мику пришлось вынырнуть ни с чем.

На берегу его ждал Никит.

— Тус там, — сказал Мик. — Подержи и позаботься. — Негнущимися пальцами он развязал мешочек с бериллом, протянул его библиотекарю. — Эронт скажет.

Мик снова нырнул. И на этот раз конгай понял, почему не удается поднять Туса. В балахон служки был завернут большой камень, причем завернут так, что выпутать из него Туса без помощи ножа не было никакой возможности. И Мик поспешил наверх.

На этот раз, чтобы прийти в себя, ему понадобилась целая минта. Пока он прыгал на камнях, как сумасшедший, Никит успел раздеться.

— Может, вдвоем? — предложил библиотекарь. — Плавать я умею.

— Пока не надо…

Мик с ножом в зубах и камнем в руках, чтобы быстрее достичь глубины, уже был в воде.

Тело едва слушалось. От холода и быстрого погружения ломило уши. Освободив Туса от непонятного груза двумя резкими ударами ножа, которые толща воды превратила в неторопливые и плавные, Мик ухватил служку за ногу и потянул наверх. Нож серебряной рыбкой скользнул вниз и исчез в темной расщелине между камней. Уже наверху Мик почувствовал, что всю его левую половину сковала судорога.

Старик разделся вовремя, ибо поднять нелегкую ношу Мику удалось, а добраться до берега не хватало сил. Никит бросился в воду, перехватил тело Туса, а Мик тем временем, превозмогая боль, работая лишь одной рукой и одной ногой, выбрался на берег и, схватив рубашку, принялся растираться ею.

Никит выволок Туса на берег и последовал примеру Мика.

— Нож п-п-п… — сообщил Мик.

— П-п-потерял?.. Не страшно… — словно передразнивая юношу, ответил Никит. — Надо что-то делать.

Надев куртку и штаны, Мик немного согрелся. Библиотекарь же всегда одевался тепло и, натянув телогрейку, передал влажную хламиду Мику.

— Хоть и не совсем сухая, а согреет… Возьми…

Никит неумело оттянул веко Туса и наклонился, разглядывая его зрачок.

— Не понимаю, живой, нет? — произнес он. — Забыл, что с глазом должно произойти…

— Не знаю. Я слышал, делают так…

Мик перевернул Туса на живот, надавил на него сверху и пояснил:

— Чтобы вода вытекла… Течет?

— Не видно… Темно… Вроде течет… — комментировал Никит. — А теперь вроде нет.

— Потом делают так…

Мик снова перевернул Туса, заткнул пальцами его нос и, набрав полную грудь воздуха, вдохнул его в рот утопленнику. Эту процедуру он повторил несколько раз.

— Дышит? — спросил Никит.

— Вроде нет…

— Надо отнести его в монастырь. Юл поможет. — Никит переместился к ногам Туса. — Взяли…

Почти бегом они направились к монастырю. Левая половина тела по-прежнему плохо слушалась Мика. В ушах булькала вода, но ему казалось, что все эти недомогания касаются не его, а некоего другого Мика, оставшегося у озера. Вдруг на полпути они увидели, что от монастыря отделились две светящихся точки, два темных силуэта с огнями.

— Никит, где ты? — издалека донесся голос Эанта, заглушаемый шумом реки. — Мы ждем, ждем. Мик… Никит!

— Здесь! — хриплым голосом выдохнул Мик.

Встречающие же, не услышав ответа, приблизились. Вторым оказался Рут.

— О, Великий Хрон… — пробормотал он, разглядев ношу.

— Возьмите, — произнес Никит, — мы устали.

И тело Туса перехватили руки Эанта и Рута. Но уже после первого десятка шагов стало ясно, что жрец слишком низок и слаб для подобной работы. Как Эант ни старался, камни словно сами лезли ему под ноги. Мик дотронулся до его плеча.

— Я еще не согрелся, — с наигранной бодростью произнес конгай и освободил Эанта от ноши.

— Он жив? — спросил жрец.

— Не знаю. Мы его вытащили из-под воды, с самого дна, — ответил Никит.

— Как вы его нашли?

— Мик заметил, когда Тус падал со скалы. Крикнул мне, а я позвал вас, но вы уже ушли слишком далеко. Времени не было. Дай Бог, если мы не опоздали. Надо сразу звать Юла. Он поможет.

Утопленника поместили в одну из келий первого этажа, и не успел Мик отдышаться, как в комнату стремительно вошел Юл.

Магу было достаточно беглого взгляда на Туса, чтобы сообщить:

— Успокойтесь… Жизнь не оставила его.

Затем Юл подошел к лежанке и несколько раз провел рукой вдоль тела служки.

— Ушибы, не более… — Он посмотрел на Никита. — Одного одеяла мало, закутай его потеплее… — А затем, уже ни к кому не обращаясь, пробормотал: — Сильно истощен.

И снова поднял руки над телом юноши, подобно тому, как путник, пытаясь согреться, держит ладони над костром.

— Он спит… Закутайте его хорошенько, — повторил он. — И на всякий случай пусть лежит лицом вниз.

— Расскажи мне, уважаемый, что ты видел, — обратился он к Мику, в голове которого после горячего ти и вина булькала каша из обрывков мыслей.

Мик сумбурно, но подробно изложил все детали происшедшего.

— Значит, говоришь, пришлось хламиду разрезать ножом? — переспросил Юл.

— Да, словно камень был в нее завернут.

— А ты не видел никого на стене, кроме Туса?

— Нет, никого. Я еще удивился: днем он вообще ничем не интересовался. На камни даже не смотрел, а тут вдруг, после работы…

— Так… А руки у него свободны были?

— Да… И руки, и ноги тоже… Постой… Руки были сведены так, словно он прижимал этот камень к груди… Когда прыгал.

— И синяк у него на груди есть, — подтвердил Никит. — Кажется, он дышит.

— Пусть приходит в себя. Его нельзя оставлять одного, — сказал Юл, обращаясь к Никиту.

— Перенести бы его ко мне. У меня и теплее…

— Перенесем. — Юл повернулся к Мику: — Я рад, что обида не сожгла твое сердце… Думаю, и Эант, и уважаемый Никит…

— Мик, — заговорил Эант, — да благословит тебя Хрон! Да продлит годы твои…

И конгай почувствовал, что кровь приливает к его лицу. Неизвестно откуда появившиеся стыд и раскаяние охватили Мика. Мир словно перевернулся: Никит перестал быть надменным, и Эант из чопорного жреца превратился в симпатичного толстяка, Рут… Мик потупился и… чуть не заплакал. Он вдруг осознал, сколь наивны были его представления о собственной значимости. В нем неожиданно проснулось доверие к окружающим его людям, и напряжение, два дня сжимавшее его, вдруг спало.

— Да он же нас не слышит, он засыпает, — донеслось до Мика откуда-то издалека.

Перед тем как провалиться в мягкую опьяняющую темноту, Мик хотел что-то ответить, но смог лишь кивнуть головой. Он заснул, впервые не думая о том, как сохранить от посторонних корский берилл, спрятанный в еще влажном нагрудном мешочке.

НИКИТ

Никит услышал шаги Юла и открыл глаза, моментально вынырнув из дремотного состояния. Он встал и прошел сквозь полутьму к зашторенному окошку. Кресло же, в котором он сидел, не желая просыпаться, продолжало сохранять вмятины, оставленные библиотекарем. Никит отодвинул шторку, скрывающую узкое, чудом уцелевшее во время сотрясения застекленное окно. Снаружи стоял туман, белый, как молоко. Хотя давно наступило утро, облако, опустившееся в Чашу Хрона, задерживало рассвет.

Никит посмотрел на запеленутого в стеганое одеяло Туса. Тот, слегка постанывая, спал, не изменив за всю ночь той позы, в которой положили его на кровать Никита.

В комнату бесшумно вплыл Юл.

— Не спишь, уважаемый? Ну и туманище… — прошептал он. — В такую погоду следует быть настороже.

Никит кивнул.

— Не пробуждался еще? — Юл глазами указал на Туса.

— Нет.

— Хорошо…

Маг присел напротив юноши и попросил Никита отойти в сторону.

— Хорошо, — снова произнес он и встал. — Сейчас я попробую говорить с его памятью.

Юл скинул стесняющий движения балахон на пустой пюпитр.

— Мне уйти? — спросил Никит.

— Почему же… Оставайся… Заодно я тебя расспрошу кое о чем… Ты говоришь, позавчера вечером от скалы он вернулся сам не свой?

— Как Тус себя чувствовал позавчера вечером, я не знаю. Он, как обычно, зажег лампы. А я так устал, что почти не разговаривал с ним. Да. Спросил только, нашел ли он что-нибудь… И он ответил, что нет. А вот на следующий день Тус выглядел уставшим, но я посчитал, что он перетрудился… Да… Ведь в тот вечер, когда он перекидывал свои камни, его видел Нахт. Да, он ведь нам вместе рассказывал…

— Помню… Что ж, с этого и начнем.

Юл присел на корточки и принялся плавно водить рукой перед лицом спящего Туса.

— Берилл… — произнес он с интонацией Нахта. — Ищешь… Камни…

Тус открыл глаза и, сбросив на пол одеяло, встал. Затем он вдруг наклонился и принялся катать по полу невидимые камни. Юл же, извернувшись ящерицей, отскочил. Маг старался не отводить рук от головы юноши.

Служка переместился вперед. Юл снова отпрыгнул, чуть не опрокинув пюпитр.

Неожиданно Тус поднял невидящие глаза на Никита и внятно произнес:

— И да поможет тебе Хрон… Только я все осмотрел… Здесь не пройти…

— Тише, тише. — Юл почти вплотную приблизил ладонь к лицу Туса, и тот отступил к лежанке. — Ты работаешь, Нахт уходит…

— Холодно! — крикнул служка воображаемому Нахту.

— Все, все, он уже переплыл, — спокойно произнес Юл. — Ты работаешь дальше.

Тус медленно опустился на лежанку, но руки его продолжали ворочать камни.

— Кожа Норы… — пробормотал он. — Никит, кто такая Нора?

Никит, услышав обращение, а затем имя, знакомое по голубым свиткам, чуть не вскочил. Но, вспомнив предупреждение, в разговор не вступил.

— Ната… — с другой интонацией прошептал Тус. — Милая Ната… Это тебе… — Он вытянул вперед руку с воображаемым камнем.

— Ты работаешь… Работаешь… Твои мысли в тебе.

Тус снова несколько раз нагнулся, а затем, разогнувшись, застыл, пристально вглядываясь в темную щель между верхней полкой и потолком.

— Филон, ты? — удивленно, на одном выдохе произнес служка.

Руки Туса безжизненно опустились, и, несмотря на действия Юла, он долго сидел без движения. Когда же он снова зашевелился, то уже не собирал камни, а перебирал ногами, словно пытался идти.

— Ты идешь в монастырь? — задал вопрос Юл.

— Я ничего не нашел… — пробормотал Тус. — Я устал. Я работал, никого не видел. Я очень устал. Устал… Устал… — механически повторил он.

Юл отвел руки и резким движением стряхнул их. Затем снова направил свой взгляд в лицо служки.

— Ты спишь. Спишь спокойно.

Юл уложил Туса, еще несколько раз провел ладонями перед его лицом, словно разглаживая невидимую пленку.

— Позволь спросить, уважаемый, — начал Никит, когда маг отошел от юноши, — кожа Норы, Ната?..

— О том, кто такая Нора, он сам хотел спросить у тебя. Вероятно, Нахт ему что-то сказал относительно этой Норы. Так я почувствовал. А Ната, — Юл хмыкнул, — он тебе не рассказывал? Девочка, возможно, из его селения, — он улыбнулся. — Ей он дарил воображаемую драгоценность, которую собирался найти. И ею, кстати, в основном были заняты мысли Туса, когда он работал.

— А Филон?

— Вот это важнее… Он увидел Филона. Только это был не Филон. Если бы враг оказался более внимательным, мы могли бы даже этого не узнать. Пришлец стер все, но самый первый момент, когда Тус увидел его, почему-то оставил. Видимо, торопился или не рассчитывал, что мы будем заниматься Тусом.

— И что дальше?

— Дальше? Ты проспал трапезу…

— Не проспал, а просидел, уважаемый… Следуя твоим указаниям…

— Да… Да, спасибо… Теперь позволь остаться с ним мне. А сам, если хочешь, перекуси, я попросил тебе разогреть.

— Я не очень-то и хочу. Или я буду мешать тебе?

— То, чем я сейчас займусь, достаточно опасно. Но если крепко держать свой щит… В общем, Тус приготовлен пришлецом для демона. Демон уже поселился в юноше. И чем быстрее его изгнать, тем лучше.

— Ты собираешься этим заниматься здесь?

— Другого места нет. И времени тоже. Утром я сильнее. Так ты уходишь?

— Нет. Скажи, чем я могу тебе помочь?

— Ничем. Присядь, — Юл указал на кресло, — и не шевелись. Окружи себя щитом и ни во что не вмешивайся… Запомни, уважаемый, что бы ни происходило, ни во что не вмешивайся. И моли своего Бога, чтобы Тус не проснулся, пока я готовлюсь.

Никит опустился в кресло и положил руки на подлокотники. Почему-то он вспомнил, как несколько лет назад спускался в Кор, чтобы удалить больной зуб. Никто из монахов монастыря выдернуть его не решился.

И сейчас, как и тогда, ожидая неведомые страдания, он вжался в кресло, надежное крепкое кресло, всеми ногами неколебимо стоящее на земле.

Юл же, отшвырнув ногой одеяла, очертив привычным движением круг рядом со спящим Тусом, пробормотал несколько заклинаний. Затем он заставил юношу встать и войти в круг. Глаза Туса были открыты, но, как почувствовал Никит, ничего не видели.

Еще несколько заклинаний.

Тус продолжал стоять неподвижно.

Вдруг где-то на верхних полках Никит услышал шорох. «Хрисны, что ли… Сюда они еще не забирались…»

Снова зашуршало. Никит пригляделся. Ему почудилось, что тяжелый пресс, служивший для реставрации книг и закинутый за ненадобностью на одну из полок, сдвинулся.

Никит вскочил, желая водворить его на место, но резкий взгляд Юла сразу умерил его пыл. Преодолевая страх, библиотекарь сел.

Тем временем тяжелая пластина беззвучно поднялась с полки, на которой лежала не один ир, и, словно брошенная гигантской рукой, полетела в сторону Юла. Однако, уже совсем близко от мага, натолкнулась на невидимую преграду и с грохотом упала.

За ударом последовала вибрация. Это не были отголоски падения пресса; казалось, гудела крыльями эллора, выросшая до размеров монастыря. Гудение было настолько громким, что у библиотекаря заложило уши. «Держи щит!» Боль пронзила все тело Никита и заставила вжаться в кресло. «Щит!» Боль постепенно начала уходить за оболочку, ставшую вновь ощутимой и твердой.

Юл, продолжая размеренно читать заклинания, ходил вокруг Туса. Тот по-прежнему был в круге, но теперь тело юноши сотрясали конвульсии. Казалось, еще немного, и оно, не выдержав напряжения, разорвется на части. Желтые хлопья пены падали с губ Туса, выкаченные глаза безумно сверкали, а изо рта доносились хрипы, напоминающие рев пойманного зверя. Движения Юла ускорились, лицо застыло, а взгляд был напряжен так, что Никит буквально видел два световых луча, исходящих из глаз мага. Губы корчившегося в судорогах Туса продолжали изрыгать грубые, похожие на ругательства звуки. «Держи щит…» — чуть ли не вслух снова приказал себе Никит.

Вместо служки перед Юлом находилось чудовище с оскаленной пастью, с выпученными, как у фрокка, глазами.

Неожиданно раздался резкий хлопок, и над головой Туса возник оранжевый огненный шар. Вибрация стихла, шар трещал, подобно светильнику с подмоченным маслом, но был в десятки раз ярче. Он быстро двигался по кругу, образуя огненное кольцо. Вырваться же за черту, нарисованную Юлом, шар не мог. Запахло паленым.

Это горели волосы на голове Туса. А Юл, раздвинув руки, словно подпирая ими кольцо, старался не дать огненному колесу опуститься на юношу. Потное сосредоточенное лицо Юла казалось лакированной маской. Оранжевые блики носились по блестящей коже.

Наконец Юлу удалось остановить шар. И теперь клубок огня находился между его ладонями, но не касался их. Треск скрыла протяжная заклинательная песня. Юл медленно повел шар в сторону окна.

Вспыхнула рама, лопнуло стекло. Белый туман клубами пополз в комнату. Юл вывел комок пламени наружу и прекратил песню. Некоторое время отблески не покидали лицо мага — шар не желал улетать.

Наконец Юл резко выдернул из окна руки, вернулся к застывшему в круге Тусу и уже в сотый раз провел рукой перед его лицом, словно стряхивая невидимую пленку.

— Закрой глаза, — потрескавшимся от усталости голосом произнес Юл. — Ты спишь… Спишь…

Затем снова уложил Туса, а сам опустился на пол, скрестив ноги. Прошло не меньше полхоры, прежде чем Юл нарушил молчание.

— Ну вот… — Хотя маг говорил не громче обычного, голос его казался резким и звонким. — Извини за окно. Жаль, связать не удалось… Будем надеяться, он вернется к тому, кто его призвал.

— Но пришлец может снова им овладеть…

Юл отрицательно покачал головой.

— Ты, наверное, читал, сколь трудно справиться с голодным демоном. Тем более огненным. Это одна из самых диких сил.

— Но тебе удалось?

— Удалось изгнать. Но не подчинить… Возможно, это не последняя моя с ним встреча.

— А как же Тус?

— Тус свободен. Твой ученик оказался весьма сильным человеком. Ты думаешь, почему он бросился со скалы? Несмотря на то что пришлец стер из его памяти почти все, мальчик умудрился почувствовать опасную перемену и решил убить себя… То есть убить чудовище, пожирающее его. Не всякий на это решится… Но демон не только из-под воды, из-под земли вышел бы. А от Туса могла остаться лишь оболочка. И великая благодарность конгаю, что вовремя заметил и спас.

— Но зачем пришлецу демон?

— На это ты сам можешь ответить. Демон дает силу. Такой, например, мог бы вывести его отсюда в любую точку мира. И не только его… А Тус — пища. Ты ведь знаешь, чем питаются демоны. И вообще…

Юл не договорил: пошевелился Тус. Служка открыл глаза и, к удивлению Никита, потянулся.

— Никит, — произнес Тус улыбаясь, — ой… извини!

Служка вскочил с лежанки.

— Как я… Почему я здесь? — Он перекидывал недоуменный взгляд с Никита на Юла и обратно.

— Скажи спасибо Мику за то, что ты живой, — произнес Никит, — и Юлу за то, что ты здоров.

— Благодарю, уважаемый, — машинально ответил Тус, еще ничего не понимая. — Что случилось? Почему я здесь?

— Ничего, — ответил Юл. — Ничего опасного. Болезнь души овладела тобой. Все позади. Все будет хорошо.

Но, словно опровергая эти слова, сквозь выбитое окно донесся крик, настолько громкий, что невозможно было понять, кому он принадлежит.

ГИЛЛ

— Анситаны из Тианы… Анситаны… — бормотал Гилл, тонкой и прочной нитью обматывая ракеты — бумажные трубки, наполненные порохом и закрытые с одного конца.

На самом же деле эти анситаны были изготовлены его собственными руками, а с Тианой связаны лишь названием и рецептом изготовления. Тианский рецепт оказался семенем, из которого Гилл, Мастер Огненных Зрелищ, умудрился вырастить целое дерево цветных огней. Он добавлял в харутион — рождающую пламя смесь — немного кристаллического мархинона, что добывают в недрах гор Ментиор, и анситаны, на Астроне называемые атанорами, рассыпали красные, подобные лучам заходящего Таира, звездочки. А другие атаноры он заполнял Харутионом с примесью толченых раковин катайи, и от этого пламя становилось малиновым, третьи — харитионом со спорами гриба криссара, придающими огню синий цвет. Для изготовления же огней золотого цвета в пороховую смесь достаточно было бросить немного обыкновенной соли, горстка которой еще ждала своей очереди.

Из розовых, зеленых и синих атаноров он собирался изготовить огненное дерево, Древо Уиты, символизирующее многообразие жизни, а золотые расположить по ободу колеса, отслужившего свой срок и годного лишь для представления, соплами в одну сторону. «Огневорот Харута» — так называлось это чудесное изобретение.

Изготовил он также и «Цветки Уранны», силой огня взлетающие в небо, а затем рассыпающиеся наверху рукотворными звездами, и вулкан: замурованный в землю горшок со смесью харутиона, окаменевшего меда асэллор; аскиты и салы, поджигаемой с помощью харутионового шнура, и рукотворный Таир — деревянный щит, покрытый горючей смесью.

Все эти хитроумные праздничные огни, за исключением наиболее дорогих, по нескольку раз были испытаны еще в монастыре. Каждое такое испытание собирало вокруг толпу монахов, и даже Эант приходил на площадку полюбоваться игрой огня. Однако для самого мастера это занятие оказалось весьма небезопасным. Несколько иров тому назад во время запуска одной из ракет Гилл лишился указательного пальца левой руки и получил сильные ожоги. Сам Гилл полагал, что навлек гнев бога огня, Харута, тем, что, практикуя заклинания и заговоры, забыл о жертвах и молитвах. И теперь, продолжая использовать заклинания, он все время воздавал хвалу Лите, Харуту и Нетону. Последнему, громовержцу Нетону, посвящался огненный вулкан. И все, что делал Гилл, было настоящим искусством и ценилось знатоками не меньше, чем искусство аэтона или художника.

Мастер Огненных Зрелищ — так величали особо искушенных в пиротехнике. Гилл был одним из них. В Коре, во времена празднования Середины Лета, устраивались целые огненные представления. Они привлекали паломников, паломники приносили жертвы, угодные богам и позволяющие безбедно существовать городу и многочисленным окрестным монастырям.

Общество мастеров, каждый из которых по праву считался жрецом Харута, не ведало вражды. Наоборот, служение одному богу, страшному многорукому, многоязыкому богу огня, сближало их. Мастерская Кирала Корского, непревзойденного Мастера Огненных Зрелищ, занимающая половину пристройки к храму Харута, была открыта для каждого. Мастера хорошо знали друг друга и могли беспрепятственно пользоваться снадобьями и приспособлениями, имеющимися в мастерской. А библиотеке корского храма, по части огненных рецептур, мог бы позавидовать даже Том-Уннатен.

И в преддверии праздника Гилл не был одинок в своих трудах: молодые монахи Ури и Лоран, начавшие свое ученичество еще наверху, в Красной Обители, помогали ему. Искусство Мастера Огненных Зрелищ, близкое магии, постигалось не один и не два ира.

— Фламмаэллора, фламмаэллора, красная ящерка, раба Хорута, — бормотал Гилл, обвязывая очередной атанор, — махнула хвостом, горячим углем, взметнулась огнем посреди дорог, и радуется Бог, горит огонек во славу ему, разгоняя тьму…

— Учитель, я изготовил.

Мастер отложил ракету и поднял глаза на Ури. Ученик был в полтора раза выше его. Боги, подарив Гиллу ум и руки, мастерству которых могли позавидовать даже туоры, подарили ему в придачу и внешность туора: густую темную бороду и маленький рост.

Ури подал Гиллу ступку из белого нефрила с порошком для одной из ракет. Мастер поднял чашу на уровень глаз, поднес ближе к окну и, увидев среди серой пудры искрящиеся кристаллики, вернул ступку ученику.

— Посмотри сам, — он прищурил глаза, — так как я… Видишь, сверкают крупицы?

— Вижу, — вяло ответил Ури.

— Значит, состав плохо растерт. Растирай, пока не исчезнет блеск.

— Я уже полхоры тру…

— В нашем деле время значения не имеет. Ради одного «Цветка Уранны», распускающегося во славу Богов и на радость людям, можно потратить целый день. Ты же торопишься… Вон как много насыпал…

Гилл подошел к столу, за которым работал Ури, и добрые две трети состава переложил в медную тарелочку.

— Растирай так, — он повел пестиком по кругу, — я же учил. По ходу Таира… И не забывай. — В такт скрипу Гилл забормотал: — Озари, Таир, огнем это снадобье, пусть вспыхнет оно подобно лучам твоим, пусть мир озарится светом твоим… Работай…

Когда была приготовлена последняя ракета, замурован в землю горшок с рукотворным вулканом, закреплен рукотворный Таир и старое колесо огневорота Харута заняло место на шесте посреди площади, только тогда Гилл решил, что можно отдохнуть. До феерии оставалось не больше хоры.

Мастер присел в тени рукотворного Таира, но внезапно налетевшая мысль заставила его вскочить. «Шнуры?! Мы забыли харутиновые шнуры!» Он поискал глазами учеников, однако они куда-то отлучились, и возвращаться в мастерскую Гиллу пришлось самому.

Вчера был Праздник Огня, подготовленный Киралом, и Гилл помогал ему. Затем Гилл работал не покладая рук всю ночь и весь день, готовя свой собственный. И теперь его глаза слипались. Он продирался сквозь толпу, слабыми кивками отвечая на приветствия паломников, многие из которых помнили его по прошлым праздникам. В такие дни суровый, сухой Кор расцветал: серую и коричневую одежду монахов заливало многокрасочное море пестрых, праздничных нарядов гостей. А кто только не приезжал в Кор! Здесь были все сословия: от беднейших нищих, до светлорожденных, восседающих в паланкинах или на холеных уррах.

Порой в людской поток вклинивались жертвенные оисы или торы: кто-нибудь из скотоводов, сбившись с обходной дороги, выводил испуганных животных прямо на храмовую улицу, в толпу.

Гилл спешил в мастерскую, а перед ним, громко беседуя и закрывая дорогу, шли два дюжих земледельца. Как ни пытался он протиснуть свое щуплое тело между ними, гиганты, увлеченные разговором, не замечали его. Мастер злился.

— А как ты ее хранишь, дружище? — слышал Гилл откуда-то сверху.

— Как деды хранили, в деревянных ящиках, под песком.

— А что ты пожертвовал двенадцатого дня Уите?

— Что?

— Какую жертву ты принес Уите перед холодами?

— А что, разве надо?

— А как же…

«Не забыть помолиться Харуту и Нетону…» — подумал Гилл и тряхнул головой, словно сон был соринкой, налипшей на лицо.

— Уважаемые! — воскликнул мастер. — Я тороплюсь…

Селяне расступились.

— Проходите, мессир мастер, — узнав Гилла, почтительно произнес один их них.

Злость моментально оставила мастера. На ее место пришла симпатия. Уважение, высказанное земледельцем, относилось в большей степени не к нему, а к его искусству. Гилла радовало, что этим простым людям он может доставить счастье.

И, перед тем как пройти в мастерскую, Гилл больше минты простоял перед позолоченным изваянием многорукого Харута, совершая молитву.

Когда Гилл возвращался, над городом уже сгустились сумерки, и над крышами раскатывался голос жреца Эрис Эвгла. Скорее его следовало бы назвать певцом Эрис: так громко и проникновенно возносил он хвалу, что даже монахи, привыкшие к его молитвам, всякий раз проходя мимо храма богини неба, останавливались и завороженно слушали.

Гилл приготовил огниво.

Едва смолк голос Эвгла, с дальнего конца площади взметнулась в небо первая ракета, изготовленная Ури, и рассыпалась над толпой множеством золотых блесток. Волна радостных криков захлестнула площадь.

И, словно ее сестра, во всем подобная первой, с одной из башен храма Хрона взлетела вторая, запущенная Лораном. За ней поднялись третья и четвертая. Гилл высек искру, зажег факел, и через несколько мгновений рассыпало разноцветные огненные листья Древо Уиты, и рукотворный Таир, днем отбрасывающий лишь тень, восхищал зрителей своими яркими лучами, и Круговорот Харута, полный огня, уже не напоминал старое тележное колесо…

Представление, приготовленное Гиллом, длилось около полухоры, а усталость, навалившаяся на мастера, была столь велика, что он едва добрался до мастерской и, не раздеваясь, упал на лежанку.

Несмотря на удачное представление, сны его были тяжелы и неприятны. В одном из них Гилл вместе с Тусом взбирался по крутому склону к пещере, той самой, из которой пошел дым перед уходом монахов на праздник. И находясь в Коре, Гилл не раз вспоминал это странное явление природы, показавшееся ему зловещим предзнаменованием. Теперь же, во сне, дым из пещеры валил темными густыми клубами. Тус первым добрался до отверстия. И вдруг… уцепившись за дым, полез наверх.

— Тус! — закричал Гилл. — Куда?

Мастер поднял глаза к небу и вдруг увидел, что не дым это вовсе, а борода. Длинная борода бога, взирающего с небес, губы которого сжаты, а глаза метали молнии. Бог был разъярен…

— Нетон! О Великий Нетон! Пощади! — воскликнул Гилл и проснулся от собственного голоса.

Когда же на следующий день легкое сотрясение прошло по всему Кору и испуганно заревели урры, и поднялось в небо, оторвавшись от земли, целое облако разноцветных эрит, Гилл понял, что ему следует немедленно отправляться назад. Тем более что основное свое дело он выполнил.

Как он ни отговаривал учеников остаться на продолжавшемся празднике, Ури собрался вместе с ним.

Несмотря на тяжесть котомок, заполненных огненными составами, за два дня путники миновали перевал и вышли к реке.

Вид Утаоры испугал мастера: за несколько дней вода опустилась настолько, что река стала вдвое уже. Теперь можно было идти не по тропе, а по мелкой, раздробленной и облизанной водой гальке бывшего дна.

— Поспешим, Ури. Сердце зовет меня. Чудится мне неладное… Смотри, как пересохло русло, — подгонял Гилл ученика.

Однако к вечеру вместе с усталостью пришло и успокоение: глиняные дома небольшого поселка, расположенного на лонгу ниже места впадения в Утаору Асионы, бегущей из Чаши Хрона, были целы. Да и пастухи подтвердили, что сотрясение было настолько слабым, что ни один кувшин, ни одна чашка не упала с полки, ни один камень не слетел с горы. Однако до монастыря оставалось полтора дня пути. И, переночевав в поселке, рассвет путники встречали уже в дороге. И когда достигли они места слияния рек, вновь дурные предчувствия охватили мастера: из двух осталась одна — Утаора. А Асиона, та, вдоль которой лежал путь, превратилась в узенький ручеек.

Последний же день был еще тревожнее. Заболел Ури. Кашель начал мучить его еще в поселке, но к усилившемуся кашлю прибавилась слабость, и после ночевки под открытым небом Гиллу пришлось нести двойной груз. Когда они миновали очередной поворот, то ущелья, ведущего к монастырю, не обнаружили: гора показывала путникам огромный каменный язык оползня. А над оползнем возвышалась, отбрасывая резкую злую тень, вертикальная стена.

По острым и неровным, еще не истертым дождем и ветром камням они подобрались к скале. Вода сочилась из невидимых щелей где-то над головой Гилла, падала вниз, уходила под оползень и лишь затем выбегала на прежнее русло.

Ури вошел в тень, подставил горсть под один из маленьких водопадов.

— Чистая, учитель… Выпью… — и закашлялся.

— Она нашла ход, — ответил Гилл сам себе, не слыша Ури.

— И мы найдем, учитель…

Гилл обвел взглядом зубчатые темные вершины, за которыми скрывалась Чаша Хрона.

— Найдем. Только бы с ними ничего не случилось. Будем молить Богов… Молить Тора, чтобы дал нам путь сквозь эти тверди…

Мастер замер, но вскоре очнулся и продолжил:

— Сейчас мы оставим поклажу… И пока не разъехались паломники, спустимся вниз и найдем добровольцев, способных одолеть горы… Ты, кстати, можешь остаться в поселке до выздоровления… Нет, пожалуй, нам лучше вместе — в Кор.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

МИК

Черные тела сколотых камней проглатывала белая пелена тумана. Каждый ее глоток заканчивался громким всплеском, приходящим снизу. Лестница получалась узкой, и монахи работали попарно, меняясь каждую четверть хоры: один рубил проход наверху, другой чуть ниже занимался проработкой ступеней. Те же, кто отдыхал, спускались вниз, к основанию лестницы.

Порода оказалась более твердой, чем предполагали ранее, и каждая ступень давалась с трудом. Иногда с неприступного камня соскальзывала кирка, а иногда и ноги. Поэтому, чтобы не сорваться в озеро, монахи страховались веревкой, обхватывающей один из уступов.

«Были бы в достатке крючья и веревки, можно было бы одолеть эту стену…» Мик посмотрел наверх, и этого взгляда хватило, чтобы в мечтах, подобно многоногому хайру, цепляясь пальцами за заметные трещины стены, он медленно пополз наверх. Подобно хайру, добыча которого — небо на вершине и все, что находится за ним. «Надо поговорить с Никитом и попробовать…»

Кирка Мика нацеливалась в еле видимые, порой лишь предполагаемые трещины, кромсала породу, а глаза не забывали просматривать каждую глыбу в поисках берилла. Мысли же его возносились наверх, к изрезанному небом гребню. Он снова спасал обитель… Но в этот раз невесть откуда взявшаяся трезвость преобразила честолюбивые помыслы… В них не было ни благодарного Никита, ни раскаивающегося Рута. Было лишь синее небо и знакомый пейзаж внизу: подернутые туманной дымкой желтые прямоугольные заплаты полей хорены, красноватые полосы кассаты и маленькие темные островки: дома и деревья. Мик уже возвращался.

«Зачем Эронт отправил меня сюда? — сам себя вопрошал конгай. — Предчувствовал ли учитель события? И чему должен научить меня Никит… Все книги, которые мне нужны, есть и у нас…»

«Волею Судьбы, Волею Богов, — Мик вспомнил слова, часто повторяемые Эронтом, — прислушивайся к их голосам, и они укажут тебе…» «Сам Бог указал Эронту. Его воля…» — вспомнил конгай недавние слова Никита.

«В чем они похожи, эти старики, так в твердости своей веры… Тверды, как камни». Мысли вновь перенеслись к темным неровным кускам, с треском и плеском исчезающим в тумане.

Мик по-прежнему предпочитал грубый, требующий больших усилий труд первопроходчика. Не прошло и десяти минт, как он наткнулся на довольно заметную естественную трещину, и работа пошла быстрее. Мик подтянул за собой веревку, которая казалась ему излишней обузой. Однако, обвязываясь, он не стал возражать Руту, а лишь снисходительно усмехнулся: уж чего-чего, а со скалами Мик был в ладу и высоты не боялся. Выломав очередной камень, он повернулся к Мириллу, работавшему сзади:

— Сейчас пойдем быстрее. Нашел трещину…

— Угу, — донеслось снизу.

То ли этот возглас, то ли белая пелена не желающего покидать долину тумана вызвали в голове Мика поток воспоминаний.

Подобное туманное молоко он видел в детстве вокруг своего дома. Его родители, прибыв в Коронат, поначалу были настолько бедны, что жили в лачуге с полупрозрачными стенами, за которыми рос кустарник. Веревки, словно хиссы, перевивали грубые сучковатые бревна, поддерживающие кровлю, и по утрам, разглядывая их, Мик представлял себя в далеком конгском лесу, где вокруг узловатых стволов вьются лианы. Лежа в кровати, он сражался с хищными деревьями погибельных болот и в руках его сверкал меч из бивня саркула…

О, этот меч из бивня саркула! Существуя лишь в представлениях Мика, он был подобен серебряной рыбе: величественное, длиной чуть ли не в человеческий рост лезвие, массивный эфес. Когда же конгай наконец увидел его, то испытал некоторое разочарование.

Это случилось во время церемонии несения даров Короносу, Кристеору Седьмому Спасителю. Сидя у отца на плечах, он видел всю праздничную процессию, в том числе паланкин самого светлорожденного, сениора Нэста Норнского. Старик восседал на подушках и сжимал в руках реликвию рода — меч из бивня саркула. Лезвие оружия оказалось очень тонким, больше похожим на луч света… или узкий лист морской травы. Как позже объяснил Мику отец, кость саркула необычайно тяжела и прочна: чтобы заточить ее, требовался драгоценный алмаз. «Часть рыбы, напоминающая луч, пронизывающий поколения, меч, украшенный драгоценностями, эфес которого сжимал не один десяток рук».

Мик вспомнил свой собственный нож, серебристой рыбкой исчезнувший в глубинах озера. «Он погребен не только под водой, но и под камнями…» Затем вновь вернулся образ аргенета, меч в руках старика раскачивался: тяжела кость саркула, да и невидимый ветер прожитых лет становился все сильней. В толпе, вышедшей поглазеть на процессию и настолько заполонившей улицу, что гвардейцы, угрожая совсем не бутафорскими унрасами, с трудом прокладывали узкий канал, кто-то произнес: «Он сейчас уронит». Но аргенет не опозорил, он просто не мог опозорить древнего рода, и до самого конца шествия не пошевелился и не выпустил из рук широкий, но таящий смертельную силу меч.

И Мик снова мысленно вернулся в хижину. Он рассматривал хисс, ползающих по потолку и удерживающих своими телами деревянное сучковатое небо. Некоторые сучки были срублены, и он видел расходящиеся круги, по которым можно было определить возраст ветки. Круги в коричневой воде, после того как бросишь камень.

Дети бросали камни в воду большого мутного озера, пытаясь потопить маленький кораблик из сосновой коры. Камни сыпались один за другим с громкими всплесками, а затем, когда Мик стал взрослее, в эту же воду бросила ожерелье, сверкающее черными глазками, Си, дочь Асхута. «Подними!» — За очередным ударом, за очередным всплеском Мик услышал ее голос. Ожерелье было недорогим, да и Си, ходившая за Миком словно тень, не очень нравилась мальчику. Проплавав добрые полчаса и ощупывая мягкое, а местами скользкое дно — эти ощущения он вспомнил через несколько дней, впервые принимая награду, которой был недостоин: податливое, дрожащее от страсти тело девушки, — Мик наконец что-то поймал, но, увы, не ожерелье, а одну из веток, упавших в водоем. Вконец разозлившись, уже собираясь покинуть воду, он вдруг нащупал пальцами полированную кожу черной рукотворной змейки…

Камни, стронутые Миком, исчезали в белесом тумане, никак не желающем убираться из Чаши Хрона.

Вдруг послышался крик. Он донесся со стороны монастыря. Мик пригляделся: внизу, возле монастыря, угадывалось приглушенное туманом, красное свечение.

«Отражение Таира… Нет, Таир так не отражается… Да и нечему отражать…»

— Мир… — Мик обернулся к работающему позади монаху, — смотри.

Тот остановился, отложил кирку и застыл на несколько мгновений, всматриваясь в неясное красное пятно.

— Пожар… — тихо выговорил монах. А затем громко и испуганно: — Монастырь горит!

— Пожар! — следом за ним закричал Мик. — В монастыре пожар!

Его ноги еще не коснулись нижних ступеней, как в голове пронеслось: «Что же может так ярко гореть? Монастырь каменный… Только книги!»

То, что вскоре предстало перед ним в неожиданно расступившейся дымке, не было пожаром.

Огненный смерч, потрескивающий, завывающий, с черным смрадным хвостом, метался по монастырскому саду. Два человека, один в плаще, другой в монашеском балахоне, носились вокруг него, словно исполняя замысловатый ритуальный танец. Первым оказался Юл, а другого, в балахоне, безволосая голова которого была покрыта потом так, что отражала, подобно зеркалу, огненную колонну, Мик не знал. Фроччьи прыжки мага и незнакомца, плащ, развевающийся крыльями серого дракона за спиной Юла, придавали всей сцене жуткий и нереальный оттенок.

Хотя в руках Юла никакого оружия не было и огненный столб не напоминал ни чудовище, ни воина, да и незнакомец находился по другую сторону огня, Мик понял, что эти двое затеяли между собой смертельную схватку, в которой смерч был чем-то вроде оружия. И никто из окружающих не мог повлиять на ее исход.

Переливающаяся, словно наполненная жидким огнем, колонна плясала в кедросовом садике, и ветки деревьев обугливались и вспыхивали от ее прикосновения. Облако же оставило дно Чаши, поднялось и походило на серый потолок гигантской комнаты, в которой монастырь казался детской колыбелью, а люди — крохотными хайрутами.

Да, люди не могли участвовать в этой странной битве, однако и не могли покинуть место сражения. Мик чувствовал застывших позади монахов, но видел лишь тех, кто стоял напротив, у входа в монастырь: склоненную фигуру Питера, монаха, оставшегося на кухне, бледное лицо Ксанта, пригнувшегося и готового нырнуть в темную глубину храма. Рядом с аргенетом, слегка сощурив глаза, стоял невозмутимый Нахт. Мик, сердце которого каждый раз, когда огненный смерч направлялся в его сторону, захлестывала волна страха, позавидовал выдержке пожилого утуроме. Со стороны казалось, что Нахт улыбается.

Чуть в стороне находились Никит и Павул. Последний был напряжен, словно живая пружина. Когда Мик, прибыв в монастырь, впервые увидел сновидца, тот расплывался во всех направлениях: грязный и заросший, с блуждающим мутным взором, он напоминал куль с паклей. Теперь же сновидец словно стал выше. Он был подтянут, грива волос, в которой играли отблески огня, отброшена за плечи и перетянута кожаным ремешком. Серые глаза Павула пристально следили за каждым действием сражающихся, не выпуская ни смерч, ни магов, ни зрителей.

Юл изменил тактику. Отпрыгнув на несколько шагов, он увлек за собой огненную колонну, а затем подбежал к ней на расстояние двух шагов, присел, широко расставил ноги и принялся поочередно двигать руками, выкрикивая ритмическое заклинание. Смерч, следуя его движениям, подобно штопору, с воем и грохотом начал вворачиваться в землю.

Разбрасывая голубоватые стрелы молний, колонна медленно исчезала. Юл был страшен. Его движения были столь стремительны, что Мик видел не две, а множество рук, исходящих из тела мага и вращающих огненный столб.

Но в этот момент из сжатого кулака незнакомца вылетело узкое, напоминающее луч, лезвие. Мик не заметил, откуда извлек пришлец свое оружие: меч вырос в одно мгновение. Такого странного тонкого клинка Мин никогда не встречал. Острый прут из светящегося серебристого металла! Незнакомец направил острие к уходящей колонне, а та вдруг вытянулась и изогнулась, словно серебристая игла притягивала ее.

С треском, заглушающим заклинания Юла, разбрасывая искры, молния пробежала от огненного столба к неведомому мечу. За ней последовала еще одна. Незнакомец поднял руку и направил меч в серый облачный потолок. А столб неожиданно исчез, то ли поглощенный странным оружием, то ли загнанный Юлом под землю.

Подпрыгнув, пришлец вскочил на камень. Снова вспыхнула молния: на сей раз она соединила кончик меча и серое клубящееся облако над ним. До Юла оставалось не более десяти шагов.

Враг начал медленно опускать страшное оружие, направляя его в сторону Юла. Юл выставил ладони вперед и замер. Несколько синих огненных змей выскочили из кончика меча и ударили в ладонь белого мага. При каждом ударе дрожь проходила по его телу, а от последнего Юл пошатнулся. Незнакомец сделал еще два шага…

Мик почувствовал, что способен вмешаться: невидимые путы, сковавшие его ноги, ослабли. И в этот же момент он увидел, как Никит шагнул по направлению к пришлецу. И Нахт тоже всем телом подался вперед. Мик вздрогнул: Павула рядом с Никитом не было.

Во время битвы Павул переместился вместе со сражающимися, и Мик этого просто не заметил. То ли внимание врага было целиком сконцентрировано на Юле, то ли он попросту считал окружающих неспособными причинить вред, но сновидцу удалось подойти совсем близко. И когда очередная молния слетела с оружия незнакомца, Павул занес деревянную палку и изо всей силы ударил ею по волшебному лезвию.

Меч незнакомца на мгновение наклонился к земле, и несколько чудовищно ярких вспышек, таких, что надолго остались в глазах Мика нагромождением темных линий, таких, что от удара грома вновь содрогнулась твердь, а Павула отбросило на несколько шагов, пробежали между мечом и землей.

Незнакомец сам бился подобно молнии, по его телу стекали синие потоки огня. И теперь, не опуская ладоней, Юл пошел на врага.

Чары были разрушены. Мик выхватил подаренный библиотекарем нож. Конгай увидел, как поднимается, потирая ушибленный локоть, Павул, как сужают кольцо вокруг незнакомца Никит, Нахт и Рут. Монахи и даже Ксант, взяв наперевес палки, были готовы сразиться с непрошеным гостем.

Внимание же врага оставалось прикованным к Юлу, к его открытым ладоням. Он смотрел на них столь пристально, что казалось, сама Судьба написала ему в их линиях свое решение. Юл приближался. Пришлец пятился. Но Юл наступал быстрее.

Со стороны спины, справа и слева незнакомца окружили монахи. Враг был пойман. Но вдруг он, словно очнувшись, на мгновение присел и прыгнул.

Прыгнул спиной вперед, перелетев, подобно унратенре, над головой Рута. Рут первым пришел в себя и, развернувшись, бросил в него нож, но клинок, потеряв силу в полете, зацепил лишь складки балахона незнакомца и со звоном упал на камни. В этот момент над головой Рута уже летел Юл.

Дальнейшая сцена была страшна, неправдоподобна, но и настолько комична, что Мик невольно улыбнулся. Враг, а следом за ним Юл, прыгая подобно фроккам, при каждом скачке низко приседая, а в воздухе распрямляя свое тело, уходили в сторону лестницы. Их прыжки были высоки настолько, что каждый раз то фигура незнакомца, то фигура Юла исчезали в облачном потолке, вытаскивая за собой белесую нить тумана.

Неожиданно молния, подобная только что виденным, ударила в камень неподалеку от Мика. И пока эхо раскатывало на разные лады грохот по дну Чаши Хрона, с неба упали первые холодные капли.

Пелена дождя скрыла фигуры магов.

ЮЛ

Юл соединял себя с пленкой, светящейся, покрывающей камни и воду, она поддерживала его, не давала ему упасть. Но этого было недостаточно, чтобы остановить врага. Дождь, облака, все вливало в Юла новую силу, но этой же силой пользовался и враг.

Юл увидел перед собой оранжевый шар, весь состоящий из светящихся раскаленных нитей-пружинок. Шар, подпрыгивающий выше и выше. Прыжки уже достигали уровня площадки над озером. Площадка представлялась Юлу ярко-зеленой плоскостью, по которой голубыми лентами сползало тело ветра.

Юл пытался остановить движения оранжевого сгустка. Подобно хайру, он выстраивал искрящуюся паутину, но враг обрывал тонкие путы. Прыжки пришлеца были высоки, но нечто не позволяло ему удержаться на площадке, а затем на вершине. Судя по тому, как он быстро терял свой цвет, сил у врага оставалось немного, но их вполне могло хватить, чтобы преодолеть горы.

Эти размышления чуть не разрушили тонкие доспехи Юла. На мгновение он увидел черные, блестящие от дождя скалы, покрытую пузырящимися каплями поверхность озера, по краю которого расползалась коричневая грязевая бахрома, смытая горными ручьями. Он увидел противника, пытающегося запрыгнуть на площадку. Некая невидимая сила в очередной раз оттолкнула пришлеца, и тот снова опустился на дно Чаши Хрона.

Почувствовав замешательство, охватившее Юла, враг перенес удар на него. Юл же, собравшись, одним прыжком погрузил свое тело в холодную горную воду. И снова ощутил, как восстанавливаются поврежденные врагом панцирь и щит. Зеленое водное тело превратило мага в светящегося тысяченогого хайра. И Юл наконец увидел, что не выпускало пришлеца за горную гряду: стена, слабое бледно-фиолетовое свечение которой было практически незаметно, но сила столь велика, что даже за несколько шагов маг ощутил ее.

Отбросив рассуждения, оттолкнувшись от невидимой обычному глазу преграды, Юл описал своим световым телом полукруг, внутри которого оказался пришлец. Затем Юл вернулся на прежнее место.

Пришлец начал метаться, заполняя полукруг сплетением оранжевых нитей, но чар, наложенных магом, преодолеть не мог.

«Ты заставил меня остановиться, — уловил его мысли Юл. — Сними чары, иначе я сделаю так, что они падут на тебя».

Юл уловил еще нечто тщательно скрываемое магом: это был страх.

Пришлец стоял на берегу, не выпуская из руки уже неопасный странный меч. В глазах его, словно отблеск, оставшийся после огненного смерча, горел желтый огонь. Но сила покидала врага.

— О-э-э-э-э-э-э, — низкий вибрирующий голос Юла поднял воду, — о-э-э-э-э-э-э-э…

Юл призывал силу небесной воды, с ее помощью он создавал вечного невидимого стража.

«Сними чары!» — грохотало в его голове.

— О-э-э-э-э-э-э, — продолжал Юл, пытаясь уцепиться за кончик этого низко летящего над землей звука. И наконец, поймав его, маг начал круговой танец. Пружинистыми прыжками Юл обходил недвижное, пока еще содержащее остатки силы, тело темного мага, и вслед за Юлом полз, подобно хиссе, необычный всепроникающий звук. Юл был его началом, легчайшим и тонким, он проходил сквозь камни, легкой рябью пробегал по воде, затем где-то возле берега, превратившись в сверкающую огненную нить, стал еще ниже, страшнее, стал самим Страхом.

Юл почувствовал идущее от пришлеца содрогание:

«Нет, нет…»

Теперь невидимая защитная паутина, выпущенная черным магом, сминалась силой воды, и Юл увидел темное твердое яйцо посреди светящегося поля. Юл начал пеленать его звуком, подобранным в воде, звуком, ставшим щитом и мечом светлого мага. И когда пришлец уже не мог пошевелиться, Юл вспомнил о той искусно выстроенной преграде, которую не замечал ранее, которая была непроходима, как для пришлеца, так и для него самого.

«Неужели некая сила вызвала ее во время обвала, — подумал Юл, — или это сделал мой скрывающийся пока союзник?»

Он вдруг почувствовал, как распускаются туго затянутые петли: спеленутый в клубок темный маг разворачивается, выпадая из оболочки, из воронки, а сама воронка выгибается подобно лепесткам цветка кулы.

— О-э-э-э-э-э-э… — Юл вновь оседлал непокорный звук, изменил его до пронизывающе высокого и заставил пришлеца опуститься вниз.

— Ты ничего не получишь, щенок! — донеслось до Юла. — Тебя все равно раздавят!

И на мгновение Юл поймал мысли врага. Враг представлял темную гору, нет, не гору, волну силы, наползающую, дробящую камни.

«Раздавят!» — прозвучало в голове Юла. Но светлый маг не останавливался.

Воронка свернулась. Пришлец окружил себя щитом. Пробить этот щит было невозможно, но и пленник не мог покинуть его, ибо снаружи щит был стянут еще более плотной силовой оболочкой.

«Того, что я смог, достаточно», — подумал Юл.

«Рано или поздно, я выйду, — донеслось сквозь пелену, — а ловушка захлопнута и для тебя».

Юл стоял перед скалой, формой напоминающей человека, скалой, способной оттолкнуть любую стрелу, любой клинок, скалой, которую можно сдвинуть, лишь сняв заклятие, а разрушить, лишь пробудив к жизни тайное имя темного мага.

Теперь Юла занимало другое. У него был то ли сообщник, то ли противник, оказавшийся временным союзником. Маг, скрытый столь же умело, сколь умело была выстроена им стена силы. «Возможно, это кто-то из учителей Рунского Круга. Значит, я недостаточно силен, чтобы действовать самому, — подумал Юл, — или же это еще один враг, незаметно опередивший и меня, и пришлеца».

Юл присел на камень, напротив недавнего противника, и невесело усмехнулся. «Пока монахи будут преодолевать одну стену, я буду пробиваться сквозь другую. Я не смогу уйти, оставив себя здесь». Он посмотрел на пришлеца. Три круга заклятий, три незримых бесконечно тяжелых обруча связывали окаменевшего мага, однако губы его еще могли шевелиться.

— …Сын хриссы, фрокк вонючий, твои сопли… — еле слышно выкрикивал пришлец слова, совсем не подобающие магу, — не…

И уже не заклятие Юла заставило врага замолкнуть на полуслове и замереть с полуоткрытым, словно от удивления, ртом. Приток жизненной силы был перекрыт, и пришлец это осознал. Ему оставалось только то, что было внутри его щита. И бессмысленно тратить силу на пустые сотрясения воздуха. Теперь пришлец окончательно превратился в темно-серый камень, смотрящий в сторону монастыря.

Юл продолжал сидеть напротив. Тяжесть, охватившая его, была приятной, подобной той, что испытывают селяне после работы в поле. «Легкая тяжесть…» — Юл улыбнулся пришедшему ниоткуда парадоксу. Пришлец обуздан… Все могло разрешиться счастливейшим образом: некий помощник должен был, сняв невидимую силу, покинуть монастырь. И тогда задание Юла было бы выполнено.

Правда, в любой момент Уранунг мог вновь отправить подобного пришлеца. «Но такое развитие событий возможно, если тот, кто скрывается, — помощник. А если — нет?..» Оставалась также длинная цепь загадок, к каждому звену которой разум пристраивал свои длинные, ни к чему не приводящие цепочки-рассуждения.

«Что было нужно пришлецу? Павул? Что ему нужно было от Павула? Кто защищал Павула? Какую тайну скрывает Павул? Или скрывал?..» Изменение облика Павула было вызвано изменением его внутреннего состояния. В этом Юл не сомневался. Павул противостоял врагу, как человек, владеющий простейшей магией. Да и собственное задание Юла — хранить и защищать — не было выполнено до конца. Мага могли спасти. Он был связан, но не уничтожен. И что означала случайно прорвавшаяся мысль: «ТЕБЯ ВСЕ РАВНО РАЗДАВЯТ…» О ком думал пришлец? Враг понимал, чары на границе Чаши Хрона наведены не Юлом. Пришлец знал врага, которого считал более сильным, чем Юл, и представление о нем послал Юлу.

Юл пробирался по этой нити и вновь возвращался к концу, к центру хитроумного узла: что же нужно пришлецу от Павула?

НИКИТ

«…И на вопрос наш, почему вдруг столь собранным и решительным оказался сновидец, что столь сильно изменило его тело и душу, ответил Павул следующее:

— Видел я сны, а теперь пробудился, потому и стал иным, но не спрашивайте, что явилось причиной моего пробуждения, ибо сам того не ведаю.

И сказали мы тогда Павулу о том, сколь многочисленны были атаки врага на него. Павул же отвечал, что не чувствовал сих атак и не скрывает никаких тайн, кроме той, что касается лишь собственной его судьбы. С большим трудом нам удалось уговорить сновидца поведать…»

Никит исписал уже четверть свитка и успел подробно изложить события, отчасти виденные им, отчасти рассказанные Юлом. Теперь дошла очередь до анализа. Никит, как и Юл, понимал, что Павул находится в центре хитросплетений всех вопросов. Теперь библиотекарь пытался восстановить в памяти долгий рассказ сновидца, но в этом рассказе не было ничего, что могло бы заинтересовать темного мага. «Ничего… Или Павул вспомнил не все? Околдовывая, маг мог спрятать часть знания…» Никит вспомнил, как неохотно рассказывал Павул свою историю, и подумал, что раскрывать свою память Павул не позволит. «Да и Юл не будет настаивать…» Никит, при всем своем желании, не мог перенести в хроники историю Павула: его связывало обещание хранить тайну. Поэтому библиотекарь решил свернуть повествование:

«…свою историю, но ничего, что могло бы заинтересовать пришлеца, мы не обнаружили.

И нет меры моей благодарности к Тебе, Всеприсущий, за спасение наше…»

Далее шла молитва, с которой Никит начинал повествование и которую за последний вечер повторил не один десяток раз. Убрав стил, он мысленно продолжал возносить хвалу Всеприсущему. «С твоей помощью удалось нам обуздать демона и остановить врага, проникшего в нашу многострадальную обитель. С твоей помощью спасся Тус. Изгнан страх из моего сердца, и теперь в нем место радости…» Светлое состояние, охватившее Никита, вскоре было смыто чередой вопросов, на которые знал ответ плененный пришлец. «…Даже если бы Юл ослабил путы, от темного мага мы вряд ли бы чего добились».

Никит снова и снова отгонял беспокойные мысли, пытаясь насладиться радостью избавления от врага. Он вдруг подумал о том, что теперь магия Юла, могущество которой ощутили все обитатели монастыря, могла бы помочь в строительстве лестницы.

Он встретил мага на скамье под кедросами, и разговор их стал продолжением того, что вели они днем.

— Ну, все записал, уважаемый? — улыбнулся маг.

— Увы, слова слишком малы для этих чудес.

— Можно записывать и без слов.

Никит почему-то вновь вспомнил Павула. «Если догадка Юла верна, что за „послание“ несет в себе сновидец?»

— Ты понимаешь слишком буквально, — произнес маг, — и не все дано нам познать…

— А ты, уважаемый, читаешь мои мысли.

— Нет, ты сам показываешь их мне. Видишь, без слов могут говорить не только маги.

«Он устал, — подумал Никит, — а я лезу со своими вопросами! Какая там лестница, какой Павул…»

И сразу понял, что его присутствие ничуть не мешает Юлу.

— Почему же… Беседа, — Никит ощутил поток тепла, исходящий от мага, — лишь поможет мне. Ты не из тех, кто берет. Так даже легче восстанавливается моя сила. А мне предстоит еще разобраться кое с чем.

— И скоро ли она восстановится?

— Это зависит от силы, уважаемый… И от моего умения. Пока я слабее мусса…

— Ну, не скромничай… Да и муссы не такие уж слабые твари. Как по части разума, так и магии…

— О уважаемый, Ксант немного расшевелил тебя. Ты стал серьезнее относиться к легендам и сказкам.

— А ты в детстве не верил в мышиного короноса?

— Я и сейчас допускаю его существование… И в чем я твердо уверен, так это в магии муссов.

— Но это добрая магия?

— Не бывает доброй магии. А что касается самих муссов… Я ни разу не слышал о злых муссах.

— Но ведь если твоя магия помогает в добрых делах, она может считаться доброй?

— Ты забыл одно, — доверительно произнес Юл, — ты — не маг. И не зная магии, трудно о ней судить. Магия никакая. Что добро, а что зло, по-твоему?

— О, об этом целые трактаты написаны. Ты сам знаешь. Для меня зло — греховно.

— Правда твоя. Для тебя добро — то, что угодно твоему Богу… Так?

— Так… Я понимаю, что ты хочешь сказать… И это сказано не одним мудрецом. Нет вообще добра и вообще зла. Для каждого добро и зло тут… — Никит выразительно постучал по своей голове. — Так? — передразнил он мага.

— Так… — улыбнулся Юл.

— Ты поможешь нам с лестницей? — спросил Никит, удивляясь собственной бесцеремонности. — Что тебе стоит прорезать в камне десяток-другой ступеней?

— Помогу. Только чем и когда, не знаю. — Юл задумался. — Ты сейчас будешь очень удивлен. Хотя, может, ты это и знаешь.

— Что?

— Самые простые вещи… Лучше не применять магию там, где можно обойтись без нее… Призвать демона, поднять огненный столб, пройти сквозь камень гораздо проще, чем, например, вырубить ступень. А ступень можно вырубить и вот этим… — Юл вытянул вперед большие крепкие ладони. — У меня руки строителя. Мой отец — строитель.

— Да? А я думал…

— Представь себе… Среди послушников Том-Магиона детей магов — меньшинство…

— Я слышал, но не очень верил в это… Ты первый из магов, кто хоть что-то рассказывает мне. А ваши трактаты мне читать трудно. Гилл, Мастер Огненных Зрелищ, помнишь его, такой низенький, чернобородый… Он ушел в Кор с монахами… Он кое-что знает.

— Помню… Но та магия, что известна ему, — малая часть. А я… Я говорю лишь то, что могу говорить… И поступаю так, как поступил бы мой учитель.

— Наверное, я уже утомил тебя, уважаемый. — Никит поднялся.

— Не забывай про щит, — напутствовал Юл.

— А что, он еще может пригодиться? — встрепенулся Никит.

— Он всегда может пригодиться.

Вернувшись к себе, Никит заснул спокойно, со счастливой улыбкой на лице. Однако к утру неприятные сновидения согнали ее.

Никит снова видел полки и снова слышал зловещий шорох. Тяжелый пресс сдвигался в сторону и грозил упасть на Юла. На этот раз не остановленный никем, Никит вскочил и уцепился за его край. Но невидимая рука продолжала выдвигать пластину.

— Это магия муссов, — проговорил за спиной Никита Юл. — Отойди, уважаемый.

Библиотекарь отскочил, и тяжелая пластина беззвучно соскользнула вниз. На полке же стоял, радостно потирая лапки, маленький мусс, и на его мордочке светилась улыбка.

— Что же ты делаешь… — произнес Никит, превращаясь вдруг в мальчика. — Ты же не приносишь зла…

— А я мышиный коронос! — ответил мусс и принялся вращать на лапке золотой ободок, маленькую корону. — Мне можно!

— Нельзя, — сказал Никит и погрозил ему пальцем, — нельзя…

— Любишь ты запрещать, уважаемый.

Голос мышиного короноса стал визгливым, и Никит увидел, что перед ним не мусс, а хриссамэн, с низким, поросшим коричневыми волосами лбом и выступающими вперед острыми зубами.

— Хр-р-р! — существо подпрыгнуло и скинуло на пол несколько книг.

Футляры упали и раскатились с неестественными лопающимися звуками, а хриссамэн уже потрошил вторую полку.

— Я тебя! — Никит поднял палку и замахнулся на него.

Уродец скорчил противную рожу и спрятался в глубине.

— Нет, ты у меня получишь! — снова закричал Никит и принялся шуровать палкой в темноте, пока не наткнулся на что-то мягкое. Но когда попытался вытащить палку обратно, она не поддалась. Никит потянул изо всех сил. Палку крепко держали, а из темной глубины полки донесся визгливый хохот.

Неожиданно палка рванулась вглубь, вылетела из рук Никита, и вскоре полка, нет, прямоугольная черная пасть выплюнула хриссамэна, выросшего уже до размеров туора и напоминающего темного мага, околдованного Юлом.

Никит не мог пошевелиться, а враг продолжал расти.

— Хотел поймать? — маг хрипло рассмеялся. — На, получай, получай!.. — Он не ударил, а лишь несколько раз замахнулся на Никита палкой, загоняя его на полку, в глубь стеллажа.

Библиотекарь сжался и полез сам. Началось обратное превращение. Рука неимоверных размеров смяла тело Никита в комок и пыталась запихнуть в один из пустых голубых футляров.

— Хрисс-с-с…ссамэны ему не нр-р-равятся… с-с-сам им с-с-станешь…

Никит видел, как жирные, поросшие волосами пальцы пытаются впихнуть в голубой тубус жалкие остатки его тела, напоминающие свернутую рукопись.

Страх неожиданно исчез, его сменило неудомение.

— Почему в этот? — заявил Никит. — Я в этот не хочу…

— Тебя не спрашивают, хр-р-рисс-самэн, — ответил черный маг.

Никит зашевелился, пытаясь развернуться. Он почему-то понял, что превращен колдуном в свиток и что слова, написанные на нем, остановят мага, достаточно произнести их. Но как ни пытался он развернуть пергамент своего тела, прочесть ничего не успевал, слишком сильно сжимала вражеская рука.

Однако и в футляр он пока не умещался: то один, то другой край свитка оттопыривался. Наконец, неимоверно скосив глаза, Никит прочел несколько букв: ДОБР… «Добро», — мелькнуло в голове Никита.

— Добро! — закричал Никит и вспомнил, что где-то рядом находится Юл. — Юл, помоги!

Рука неожиданно разжалась, выпустила его, и вскоре лицо Юла появилось перед Никитом.

— Ну вот, я же говорил, — произнес маг, — магия не может быть ни злой, ни доброй. Она никакая.

Никит проснулся и некоторое время лежал неподвижно, пытаясь прийти в себя.

«К чему бы сей сон?» Он приподнялся с лежанки, на ощупь взял огниво и, выбив резким движением искру, зажег лампу. Рассвет едва проползал сквозь окошко, затянутое вместо стекла непрозрачным бычьим пузырем.

«Уже утро». Через мгновение это подтвердил голос Эанта, поющий «Славу Хрону». «Утренняя молитва… Давно не пел Эант…» Никит обрадовался: возвращалась прежняя монастырская жизнь. Обычно в это время библиотекарь еще спал, но сейчас ложиться не стал: кошмар отвратил его ото сна.

И он, чтобы хоть как-то отвлечься от вновь нахлынувших мыслей, снял с полки один из голубых свитков. Теперь, прочитав уже больше половины, он вернулся к самому началу, из которого до этого прочел лишь первые несколько абзацев, посвященных битве Элга с неким магрутом, по прозвищу Хуруг. Судя по всему, повествование не начиналось с этой битвы, самое начало текста, возможно, первый свиток, было утеряно задолго до прибытия Никита в монастырь.

И сейчас он быстро нашел место, на котором в прошлый раз прервал чтение.

«И отер Элг с меча кровь воина, прозванного Хуругом.

И воскликнул:

— Нет более противника мне, о Боги!

И услышал он голос, идущий как бы ниоткуда:

— Да, всех победил ты в этом мире, о бесстрашный Элг, и нет воинов, тебе равных.

И смех звонкий наполнил небо.

— Кто ты и почему ты насмехаешься надо мной? — разгневался Элг. — Красив твой голос, но не вижу я облика твоего.

И отвечал ему голос ниоткуда:

— В конце пути ты узреешь меня, о Элг! Не было еще героя, одолевшего меня, и всякий видел лик мой… Лишь Боги не ведают его…

— Трудны твои загадки, о сладкоголосая! — воскликнул Элг. — И не знаю я на них ответа.

И звонкий смех снова прозвенел в вышине.

И понял вдруг Элг, кто насмехается над ним. И яростью наполнилось его сердце, ибо не было в нем места страху. И закричал, подняв глаза к синему небу:

— Тебя, тебя, непобедимая, я вызываю на поединок!

И услышал:

— Многие смертные бросали мне вызов, но не многие были достойны даже ответа моего… Но к тебе, возлюбленный мой, бесстрашный Элг, я приду как воительница к воину. Жди и готовься…

И услышал Элг позади себя звук, подобный звону струн итары, и обернулся…

Не было жизни в этом гибельном месте. Лишь хитроумный Атис, верный слуга Элга, взирал на господина глазами испуганными и удивленными.

И вопрос, подобно эллоре, слетел с губ хитроумного:

— С кем беседуешь ты, о Элг? Не поврежден ли твой разум мечом презренного Хуруга?

И ответил Элг:

— Разве не слышал ты, о Атис! Мой вызов принят!

И снова спросил Атис:

— Кого теперь ты вызвал на битву, о бесстрашный? Далеко ли твой новый враг?

— Не ведаю, где она, верный мой Атис, — ответил Элг, — и не знаю, когда мы сразимся…

И страх объял Атиса, ибо понял он, кому бросил вызов бесстрашный Элг. И воскликнул хитроумный:

— Уж не Унру ли, Смерть саму, собираешься ты победить… Воистину помутился твой разум. Нет против нее оружия… И меч, и стрелы бессильны против нее!

И промолвил тогда Элг:

— Слышал ли ты, о Атис, о Вратах Миров, дарующих бессмертие?

— О, да, господин мой, — ответил хитроумный, — но недоступны они человеку, ибо сама Древняя Смерть стережет их.

— Но ведь были герои, ходившие в Гибельный Край! — вскричал Элг. — Были победители магрутов, и не коснулась их рука Невидимой Смерти… И если страх не пускает тебя, один пойду я к сим вратам и добуду себе бессмертие.

— Сами Боги привели меня к тебе, о Элг… Тебе служу я и тебя оберегаю… Разве оставлю я тебя?!! — воскликнул Атис.

И отправились тогда они в землю Лисса, лежащую на пути к стране Древней Смерти, недоступному человеку Гибельному Краю.

И жил в земле Лисса человек, по имени Ритон. Был Ритон стар, но выглядел молодым, ибо знал секреты долгой молодости, и был он мудр и печален, ибо, как говорят древние, — во многой мудрости много печали. Ведал Ритон многое, и многие искали у него совета.

И прежде чем переступить границу Края Смерти, пришел Элг к мудрейшему и сказал:

— О мудрейший! Победил я многих героев, потому и прозван непобедимым. Даже магрут, прозванный Хуругом, пал от моего меча. Лишь одного противника не одолел — Смерть свою. Бросил я вызов ей и должен с ней сразиться. Идем мы в Гибельный Край, к Вратам Миров, дабы получить оружие против врага моего.

— Грустно мне слышать слова твои, о бесстрашный, — ответил Ритон. — Труден путь к Вратам Миров. И не они даруют бессмертие, а врата, что сокрыты в сердце их. И горе путникам, идущим к этим вратам, ибо невидимым мечом поражает Хранитель каждого, будь то человек или тварь бессловесная.

— О, горе! — воскликнул Элг.

И столь велика была его печаль, что поблекло небо, и деревья опустили свои листья, и цветы смежили свои лепестки…

Но продолжил Ритон:

— О бесстрашный! Есть нечто, способное противостоять невидимому мечу. Тормантион, Творение Предтеч. Владел одеянием сим Великий Артус, но не ведомо мне, где оно теперь. Шесть сотен иров миновало со времен его славы. Лишь песня осталась.

И запел Ритон:

И воскликнул Элг:

— Я разыщу гробницу Артуса! Даже через тысячу лет…

И промолвил Ритон:

— Забыл ты, бесстрашный, о той, что вызвана тобой. Но я помогу тебе, ибо сплелись наши судьбы, и лишь вместе найдем мы легендарный Тормантион».

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГИЛЛ

Гилл проснулся. В глинобитном домике, куда они вернулись, убедившись в неприступности стены, выросшей на пути в монастырь, было совершенно темно. Но со стороны двери из щелей выбивался желтый мерцающий свет.

— Кто там? — настороженно спросил Гилл.

— Я, уважаемый мастер. Это я — Норс.

Гилл узнал голос одного из обитателей поселка. Дверь распахнулась, и на пороге появился селянин. В этом маленьком селении даже в богатых домах двери не имели запоров. В левой руке Норс сжимал масляную лампу, и падающий снизу свет превращал приветливое лицо земледельца в чудовищную маску.

Гилл окончательно прогнал как сон, так и раздражение, вызванное его потерей, и, натянув улыбку, которая, вероятнее всего, потерялась в густой бороде, спросил:

— Что-то случилось?..

— Извини, великодушно извини, уважаемый, но в Красную Обитель…

Только после этих слов Гилл разглядел несколько темных фигур за спиной Норса.

— …Идут паломники, — продолжил селянин, — они здесь впервые и постучали в мой дом. Я им рассказал о твоей беде.

— Что?.. Какие паломники?..

— Доброго здоровья, уважаемый. — Фигура, поначалу казавшаяся тенью Норса, отодвинула селянина в сторону и вышла вперед. Это был высокий стройный человек с прямым носом, узким правильным лицом и внимательными темными глазами. Грубо слепленный, но достаточно смазливый Норс по сравнению с незнакомцем казался уродом.

«Аргенет…» — подумал Гилл. Тонкие черты лица, спокойный голос, особая осанка — все подтверждало догадку мастера.

— Доброго… — Гилл встал.

— Извини, уважаемый, что в столь поздний час мы потревожили тебя и твоего спутника. — Незнакомец бросил мгновенный, но пристальный взгляд на проснувшегося от приступа кашля Ури. — Но эта хижина — единственное место в деревне, где можно остановиться паломникам. Наслышаны мы о ваших бедах и готовы помочь.

— Спасибо, — проговорил Гилл, — сколько же вас?

— Шестеро, — ответил незнакомец. — Мое имя Инар.

— Гилл. Мастер Огненных Зрелищ…

— Я видел твое искусство… Три дня тому назад. «Огневорот Харута», «Древо Уиты».

Гилл снова кивнул.

— Ты позволишь войти и расположиться остальным моим спутникам?

— О да… Я здесь не хозяин, — мастер смутился, — сам гость.

— Но ты пришел первым.

— Разве это важно…

Следовавший за Инаром паломник заставил Гилла вздрогнуть. Голова его была украшена раскидистыми рогами. Это было настолько неожиданно, что мастер даже не ответил на приветствие. Когда же незнакомец подошел ближе, рога с деревянным стуком упали на каменный пол, оказавшись обыкновенной связкой дров.

Вскоре они уже приятно потрескивали в очаге, и языки огня суетились под темным дном котла, полного воды.

Паломники напоминали монахов. Все они были одеты в серые походные куртки и штаны из такой же ткани.

— Хрон, сам Хрон услышал о ваших бедах и подготовил нас, — говорил Инар. — Протас, как чувствовал, взял веревку из торхайриты, кусок около пятидесяти мин. Она всех нас выдержит. Вот только клиньев маловато. Сколько клиньев, а, Протас?

— Десять, — донесся из темноты низкий голос.

— Но и десятью клиньями, — продолжил Инар, — Протас любую гору одолеет. Он, когда служил, этим и занимался.

— Где? — спросил Гилл.

Казалось, его не услышали.

Ти был готов. Коричневое варево разлили по кружкам. Теперь паломники больше походили на воинов: движения их были слажены, словно длительная тренировка заставляла работать совместно. Привычно, не обжигаясь, сжимали они в ладонях одинаковые металлические кружки с дымящим ти.

Инар сделал небольшой глоток и лишь тогда ответил:

— Хрон спас наш отряд во время битвы с магрутами, мы все — воины из одного гвардейского отряда. Я был сотником. Теперь идем возблагодарить Бога.

— Это Бог призвал вас помочь его слугам, — возбужденно проговорил Гилл. — Вы посланы им для спасения…

— Ты проводишь нас завтра? — спросил Инар.

— Я хотел вернуться в Кор и собрать добровольцев. Но теперь…

— Теперь ничего не изменилось. Добровольцы нужны. А мы и без тебя найдем дорогу.

— Я могу пойти с вами, а в Кор отправить Ури, — кивнул в сторону вновь задремавшего юноши Гилл. — Он соберет монахов. Впрочем, может, кто-нибудь из них уже вышел.

— А дорога в Кор одна? Та, по которой мы пришли?

— Одна.

— Значит, трудностей не будет. Отправишь Ури. А хочешь, с ним еще кого-нибудь из моих?

— Нет, дорога проста… И безопасна. Вы же шли…

— Да… Да…

Расстелив на полу коврики, гости укладывались ко сну. Разговор, как и огонь в очаге, постепенно угасал.

— Доброй ночи…

— Доброй ночи…

Сон Гилла снова был странным и неприятным. Казалось ему, что он идет вдоль берега Асионы и река вновь полноводна. Правда, вода была какой-то странной, серой, словно в ней взмутили пепел. Он остановился, и одновременно с ним остановилась вода. Но это была уже не вода! Бесформенное студенистое серое тело, которое росло, раздувалось прямо на глазах. Гилл отбежал в сторону и вдруг услышал крик. Там, за горами, где полагалось находиться монастырю, он увидел обнаженного великана, вздымающего руки к небу. А чудовище, поначалу казавшееся Гиллу рекой, тянуло кровь из груди этого гиганта. Оно распухло до такой степени, что красные капли сочились из его серого блестящего тела. В ушах Гилла звучали крики о помощи. Ему показалось, что он различает голоса Эанта и Никита.

— Проснись, мастер! Твоему спутнику плохо… — крикнул кто-то сзади.

Гилл сел.

— Твоему спутнику плохо, — прозвучал совсем рядом голос Инара.

На улице начинало светать. Рядом с собой, в полутьме Гилл различил Ури. Тот лежал на животе и хрипел, словно каждый вдох давался ему с величайшим трудом…

— Что с тобой, Ури? — закричал Гилл. — Огня!

Но лампу Норс гостям не оставил. Кто-то из паломников догадался распахнуть дверь, и холодный воздух хлынул в хижину.

— Что с тобой? — еще раз спросил Гилл. — Что с ним?..

— Он сначала кашлял, теперь… еще хуже, — раздельно произнес Инар. — Такой болезни я не знаю.

Гилл тоже не знал. Он перевернул Ури на спину. Даже в полутьме было видно, как осунулось лицо юноши.

— Что делать? У кого-нибудь есть снадобья?

— Только хоа.

— Хоа здесь не поможет… Ури, Ури, Ури…

Ури уже не хрипел. Гилл схватил руку ученика.

— Помогите же!

Они вынесли Ури наружу, Гилл расстегнул его рубаху. Ни крови, ни сыпи — никаких следов болезни. Он приложил ухо к груди юноши. Сердце не билось. Ури был мертв. Его открытые глаза уже ничего не видели.

Ладонь Инара, воина, привыкшего к смерти, опустилась на них, и твердые тонкие пальцы сомкнули веки Ури.

Мастер плакал. Он бил себя кулаками по коленям и плакал. Он не видел, как встали и молча отошли в сторону Инар и его спутники. Гилл не видел ничего, кроме мертвого лица ученика. В последние иры Ури заменил ему несуществующего сына.

«Будь воином, мальчик… Мастер Огненных Зрелищ должен быть воином…» — услышал мастер изнутри далекий голос, чем-то напоминающий свой собственный. И Гилл смог взять себя в руки.

Попросив селян позаботиться об Ури, постаревший от горя, он объяснил паломникам путь к монастырю и сам, вместо Ури, отправился в Кор за помощью.

Уже скрылся за горой поселок, когда мозг, даже не мозг, а какое-то внутреннее чутье связало неожиданный исход болезни Ури с появлением Инара и его товарищей.

«Я схожу с ума… — Гилл попытался изгнать резкую неприязнь к паломникам, охватившую его. — В чем они-то виноваты?» Он снова вспомнил их хмурые, скованные молчанием лица и вдруг… Гилл почувствовал на себе чужой взгляд… «…Схожу с ума…»

Мастер резко обернулся. Никого. У Гилла не было меча, не было даже приличного ножа. Ножичек длиной в указательный палец, легко умещающийся в кармане, — негодное оружие. Но было у него нечто, приготовленное однажды для огненного представления, но не использованное. Трубка, набитая харутионом с огнивом, укрепленным в самом конце. Достаточно было резко выдернуть веревку, и трубка превращалась в факел, «Язык Харута», длиной в добрых два мина и способный отпугнуть любого зверя.

В этих горах аскис был единственным хищником, представляющим угрозу для человека. Людей же здесь не боялись: разбойников в окрестностях Кора не знали уже сотни лет.

«Успокойся, Гилл… Никто не собирается нападать на тебя…» Мастер продолжил спуск, но трубку на всякий случай вытащил и взял в руку.

Неподалеку от небольшой, отдельно стоящей скалы он снова почувствовал опасность. Гилл отбросил палку, служившую ему посохом, на ходу размотал нить от «Языка Харута» и уверенными шагами дошел до скалы. Затем, столь же уверенно, не сбавляя шага, оставил дорогу и спустился чуть ниже.

Враг бросился на Гилла. Гилл скорее почувствовал, чем увидел летящего на него паломника. Мастер успел отпрыгнуть назад и одновременно с силой дернуть веревку. Огненный меч зашипел в его руке.

Одно мгновение, и противник, развернувшись, нанес бы смертельный удар, но этого мгновения было достаточно, чтобы звездный дождь раскаленного мархиона ударил ему в лицо. Запах паленой кожи и нечеловеческий крик заставил Гилла сжаться. Он до дрожи ощущал боль врага, но не выпускал факел. Закрыв лицо, «паломник» попытался бежать, но, споткнувшись, упал. Меч вылетел из руки и зазвенел по камням. Горела его куртка, горели волосы. Враг пытался руками сбить пламя.

Гилл, охваченный нервной дрожью, отбросил догоревший факел. Он поднял камень и швырнул в еще не опомнившегося лжепаломника. Следующий камень раздробил голову. Враг потянул руки к голове, и это было его последнее движение. Гилл не мог остановиться. Он швырял камень за камнем, пока тело противника не скрылось под грудой камней.

Мастера по-прежнему трясло. Он впервые убил человека. Пусть это был враг, собиравшийся убить его, но… человек. Приступ тошноты овладел Гиллом. Из его рта толчками вылетела какая-то слизь.

«Бежать!» Ноги не слушались. Он заставлял их передвигаться, и они несли тело мастера неведомо куда. Гиллу не хватало дыхания. «Ужас… Ужас!..» Он не мог смотреть на камни, ставшие орудием убийства, он не мог смотреть на свои руки.

«Никогда я не был воином…» И лишь через хору далекий и уверенный голос, тот, которым он объяснял ученикам основы мастерства, заставил его остановиться: «Мастер Огненных Зрелищ ДОЛЖЕН быть воином».

И Гилл вернулся к месту, где лежал труп «паломника», заваленный камнями. Стараясь смотреть в сторону, мастер подобрал свою палку и короткий острый меч, выпавший из руки врага.

Но ножны! Ножны были прицеплены к его поясу. Пришлось отвалить часть камней. Не в силах раскапывать все, Гилл обрезал ремни, выволок ножны и снова завалил мертвеца камнями. Завалил так, что над ним образовался целый холм.

«Вот и похоронил… А Ури… оставил селянам… Грешно…» Мысли Гилла снова вернулись к лжепаломникам.

«Они убили мальчика и собирались убить меня… Зачем? Они идут в монастырь… Почему они не убили меня спящего, одновременно с Ури? Чтобы не вызвать подозрения у селян?.. Или „паломнику“, напавшему на меня, я был нужен живым?» Гилл не представлял, что замышляют враги, но в одном был уверен: они несут зло. И, возможно, они знают об обвале. Понимал Гилл и другое — их надо остановить.

«Собрать селян и отправиться в погоню?.. Но что сделает горстка этих безоружных пастухов и земледельцев против хорошо обученных воинов. Воинов ли? О Боги!»

Слишком неравны были силы. «А если я пойду в Кор за гвардейцами? Мы придем лишь через два-три дня… Времени нет…» Гилл наконец решился: «Надо догонять лжепаломников самому. А дальше… Дальше — время покажет».

Кроме дороги, ведущей через селение, Гилл знал еще одну полузабытую тропу, более короткую, чем дорога, но местами небезопасную. Она пролегала через хребет и выводила к каньону Асионы на несколько милонг выше по течению, возле Красного камня. Путники, идущие в монастырь, обычно устраивали около него вторую ночевку. Рядом с этим камнем, напоминающим гигантского спящего быка и разбивающего тропу надвое, в скале находилась неглубокая пещерка, способная укрыть нескольких человек от непогоды.

Это было странное место. Рассказывали, что камень некогда был Красным Тором, тем самым первобыком, созданием бога тверди, на коем Тор перепахал Асту, создав горы и низменности. В награду за труд была дарована этому быку свобода от всяческого ярма. А когда пришла ему пора оставить сей мир, пошел он к своему бывшему хозяину, но Хрон прервал его жизнь… на полпути. И за верность Красного Тора не дали боги рассеяться его праху, а превратили быка в камень. Так он и остался лежать красной скалой на троне к Чаше Хрона. Говорили также, что, когда возводили монастырь, в его фундамент был замурован кусок этого камня, уже в те незапамятные времена почитавшегося местными жителями как святыня. Насколько эта история правдива, никто не знал, но под боком Красного Тора путники находили легкий сон и приятный отдых.

Тропа, по которой направился Гилл, спускалась со скал чуть выше Красного Тора. «Успеть… Только бы успеть раньше… А если враг был не один? И его сообщник или сообщники продолжают преследовать меня? Или они все ждут его возвращения?..» Предположения в голове мастера мелькали одно за другим. И столько же быстро мелькали его ноги по едва заметной тропе.

«Как бы они ни поступали… Мне надо быть впереди…»

Он снова представил пятерых врагов: размеренную и неторопливую цепочку людей на тропе. Несуетливо, но в то же время быстро, как могут передвигаться только воины, привыкшие к дальним переходам, они подбирались к монастырю… Когда воображение мастера рисовало эту картину, ему становилось не по себе.

«Что я один против них? Как я остановлю?..» Он снова представил врагов, но на этот раз они с помощью веревок и клиньев уже взбирались по отвесной стене. И неожиданно простое решение озарило мастера: «Веревка и клинья! Как я не подумал! Если лишить их веревок, они не смогут подняться. Предать веревки огню!..»

Он вспомнил факел и физически ощутил запах горящего волоса. «Выкрасть и сжечь… Это единственное, что я могу…» Страх опрокинул его мысленные построения. «А что будет, когда я встречусь с ними лицом к лицу?..» И тут же в его голове возникли, сменяя друг друга, картины расправы, которую могли бы учинить над ним эти люди.

Гилл вышел на хребет. И здесь мастера поджидала еще одна беда. Он не нашел тропы, по которой следовало спускаться. То ли забыл ее расположение, то ли за много лет она успела исчезнуть. Чуть отклонившись назад, уперев палку в камни, из которых состояла осыпь на склоне, Гилл зигзагами побежал вниз.

Мысли о врагах не покидали мастера. Он не мог охватить всей картины, не мог понять, зачем они так поступили с Ури, зачем нападали на него. Все происходящее казалось ему жутким кошмарным сном.

О, если бы это был сон! Меч болтался на поясе и больно бил по ноге. Теперь Гилл имел оружие, однако не слишком на него надеялся: в течение пятнадцати лет мастер вообще не брал в руки меч, да и в юности предпочитал фехтованию бег и прыжки, а бегу и прыжкам — занятия в мастерской. Однако в далеких детских мечтах он сражался не хуже Уалантайна, тем более что меч всегда был волшебным и сам находил врага.

«А ведь с той поры я стал более ловким, — подумал Гилл, — может, у меня и получится чего…» Но реального врага он даже боялся представить. Запах горящей кожи, предсмертные судороги недавнего противника приводили его в ужас.

Осыпь перешла в неровный склон, и Гилл обнаружил нечто, напоминающее тропу. А вскоре в пыли возле камня он увидел следы. Точнее, не следы: темные орешки помета, оставленные оисами. «Что они здесь едят?» Мастер окинул взглядом редкие стебельки, пробивающиеся между камнями. Через полхоры тропа привела его к заболоченной полянке, покрытой ковром красно-серой травы, аккуратно подстриженной овечьими зубами.

За ней склон резко, почти вертикально, обрывался вниз. И до следующей подобной террасы было не меньше полулонги. Гилл подошел, а точнее подполз к обрыву. Отсюда он видел весь каньон, даже маленькую точку — Красного Тора, но спуститься не мог. И где-то в глубине отчаяние начало свою разрушительную работу.

— Выберусь… — пробормотал, пытаясь себя успокоить, мастер. — Я должен выбраться. Раз оисы… Значит…

Но это ничего не значило: оисы паслись там, где была трава. Однако ему повезло. Чуть вернувшись, Гилл вышел на тропу, которую потерял и которая проходила через террасу, расположенную ниже по склону, ту, что видел мастер сверху. Он пересек столь же тщательно обработанную оисами, примыкающую к отвесному склону, лужайку, и в этот момент новая идея осенила мастера.

Он подошел к обрыву. На этот раз под ним тянулась тропа, где должны были пройти «паломники». Гилл бросил вниз камень и успел сосчитать до восьми, прежде чем тот достиг земли.

Осмотрев край и сбросив еще несколько камней, мастер убедился, что все они попадают точно на середину нижней тропы. Лужайка была усеяна камнями самых разных размеров, и вскоре Гилл выстроил вдоль края обрыва целый ряд глыб, которые собирался столкнуть на врагов.

Теперь оставалось ждать. Прошла хора, две… От постоянного наблюдения болели глаза. Таир уже висел на хребте, и ущелье погрузилось в тень. «Неужели они вернулись за своим товарищем?.. А если вернулись… Тогда я пропал…» Гилл еще раз осмотрелся. Сверху и сбоку он ничем не был защищен.

Мастер рассчитывал, скинув камни на врагов, бежать вперед, к Тору, и там, за камнями дожидаться темноты. А затем во тьме попытаться лишить оставшихся в живых врагов снаряжения. Но таким образом он обнаруживал себя. И какое-то время Гиллу казалось, что напрасно он подготовил этот каменный дождь, способный его выдать и заставить лжепаломников быть все время начеку. «Если бы лук или арбалет…»

Он представил, как внизу появляется отряд. Враги следовали тесной группой один за другим. Гилл сжался, приготовившись к нападению. Вот они поравнялись со стеной, и он изо всей силы толкает вниз каменную глыбу, за ней летит вторая, третья… Снизу доносятся глухие удары и крики. Он сталкивает последний камень и мчится по узкой тропинке к увеличивающемуся с каждым шагом Красному Тору.

Но вдруг…

Гилл увидел внизу уже не нарисованные фантазией, а настоящие темные силуэты.

НИКИТ

«…Не делай этого! — воскликнул мудрый Ритон. — Ибо навлечешь на нас гнев богов. Священна могила Артуса, их любимца.

Но не послушал его Элг и поднял каменную плиту. И не увидел ничего, кроме костей и праха. И залетел ветер в подземелье, и поднял из праха Мор кровавый, и охватил оный хитроумного Атиса.

Струпьями покрылась его кожа, подкосились его ноги, и безумием вспыхнули его глаза. И пал Атис на холодную землю, избиваемый Мором, проникшим до самого сердца.

— О, горе! — вскричал Элг. — Как спасти мне верного слугу моего!

Но молчал мудрый Ритон, и уста благородного Элиона были сомкнуты молчанием, ибо не знали они способов спасения от Мора.

— О Боги! — снова вскричал Элг. — Пусть кара сия падет на меня. Очистите верного Атиса! Я поднял прах Артуса, и я должен быть наказан.

Вняли Боги словам Элга, и очистили Атис, а кожа бесстрашного стала подобна смоле кипящей. Но устоял Элг против Мора, хотя и не мог снять струпья. И сказал тоща мудрейший:

— Лишь слепая пророчица Хиата, что на Пересечении Дорог, ведает, как снять проклятие.

И пришли они на Пересечение Дорог, и предстала Хиата в облике старухи ветхой, и слова ее шелестели, как ветер в листве. Не видела она путников, но все знала о них, ибо мудрость была ее очами.

— Проклят ты, и должны оставить тебя спутники твои, и должен ты пойти в Хелмир, царство Хесира. А имя тебе будет Кара Божья, ибо, как и ты, проклят Богами Великий Хелмир, и там соединятся ваши проклятья, подобно влюбленным…

И породите вы смерть, и не пощадит она ни младенцев, ни стариков; всякого встречного истребит в нечестивом граде.

— О нет! — воскликнул Элг. — Не сбудется то! Ибо не пойду я в Хелмир и не стану рабом Мора. Пустыня будет моим домом, а дикие звери друзьями. И пусть возьмет меня та, которую вызвал я на бой.

Рассмеялась Хиата.

— О бесстрашный Элг! Не угас огонь добра в сердце твоем, и достоин ты Доспехов Артуса!..»

Уже две хоры читал Никит. Эти две хоры отделяли утреннюю молитву от утренней трапезы, начало которой на сей раз совпало с появлением солнца над хребтом.

Трапезная была полностью восстановлена, и уже ничто не напоминало о трагедии, разыгравшейся треть менса тому назад. Говорили в основном о строительстве лестницы, в котором Никит почти не принимал участия.

Библиотекарь вдруг подумал о том, что если бы он работал на строительстве, то не смог бы столь тщательно и подробно вести хроники. И не из-за недостатка времени, а скорее из-за того, что тяжесть физической работы вышибала бы из его головы любые мысли.

Никит покинул стол. Он уже записывал, точнее представлял, как запишет это наблюдение, возможно каждому известное и понятное, но записанное, наряду с другими, подобными простыми наблюдениями, оно прибавляло еще один штрих, еще одну линию к общей картине мира, которую пытался нарисовать библиотекарь.

Никит быстро миновал мастерскую, кивнул Ксанту, уже утонувшему в рукописях, и, аккуратно обнажив пюпитр, опустился на табурет.

«Говорят, что тяжелый труд приносит здоровье. Для меня же очевидно, что физическая усталость пагубно сказывается на глубине моих мыслей. Возможно, поэтому люди, пытающиеся избыть свое горе или избавиться от изнурительных помыслов, уходят в тяжелую работу.

Микаэл Норнский пишет, как некий человек смирял свою страсть к женщине, возводя в одиночку храм Аэллы. И это верно, тяжелый труд способен смирить всяческую страсть. Одно меня удивляет в сих заметках: зачем возводить храм любви, когда можно просто любить, любить душою и телом. Любовное влечение естественно, оно свойственно и юношам, и зрелым мужчинам, так почему бы не подчинять его себе, строя храм любви в сердце своем? И совокупление с возлюбленной не менее прекрасное действо, чем строительство храма.

Итак, возвращаясь к уже записанному, отмечу, что у людей, охваченных тяжелой работой, ослабевает как умственная, так и любовная сила… И это наводит меня на мысль о том, что источник силы, открытый Всеприсущим в каждом из нас, един и, увы, не бездонен. Счастливы те, у кого эти источники быстро пополняются. С другой же стороны, переполнив их, всякая сила требует выхода.

Я и сам через некоторое время после смерти возлюбленной жены моей искал женщину. Потом же призвал меня Всеприсущий, и незачем мне было давать обет монашества, ибо направил он силу мою в иное, столь же широкое русло.

И с радостью отпущу я Туса по реке мирской жизни, и буду счастлив, если соединится он с возлюбленной своей. Но сколь радостны бывают вести о свадьбах, столь же печально мне слышать о самоистязаниях, практикуемых в Моранне».

Никит вновь окунул стил в тушь. А когда поднял его, темная капля на остром кончике вызвала в сознании библиотекаря некий фаллический образ и вновь вернула Никита в прежнее русло размышлений.

«Единство источника Силы подтверждает также и то, что ночь, проведенная в любовных утехах, а об этом говорит как мой собственный давний опыт, так и труд уважаемого Гидэма из Рона, ослабляет не только физическую, но и мыслительную силу мужчины. По словам Гидэма, после такой ночи он не брал в руки стил в течение трех-четырех дней. Мой же источник силы пополнялся быстрее. А теперь и потребности в ее растрате на любовные влечения нет, и не ведаю я ее количества, ибо не способен разглядеть дна источника».

Никит снова подумал о Тусе. «Хотел сделать из мальчика преемника и ни разу не спросил, желает ли этого он сам. И о возлюбленной его, о которой тот думал чуть ли не каждый день, если бы не Юл, то мог бы и не узнать. Хорош учитель! Надо бы написать Эронту. Может, он куда-нибудь пристроит Туса… А как прав оказался старик! Неосознанное стремление порой является подсказкой самого Всеприсущего о том, как следует нам поступить. Послал же он Мика лишь по одному своему ощущению, и как кстати прибыл конгай. Да… Веревки…»

Никит снова вспомнил обещание, данное юноше, протер стил, застелил пюпитр и отправился к Руту.

Служку он нашел в мастерской Гилла за монастырем. Тот перекидывал какие-то железные заготовки.

— О Рут, уважаемый, на сей раз, я полагаю, конгай предложил весьма здравый план. Хорошо бы разузнать, какие препятствия ждут нас за хребтом. Тем более что сегодня-завтра мы уже подведем лестницу к площадке, а за ней склон достаточно пологий…

— Мы уже к вечеру будем там.

— Может, попробовать отпустить мальчиков? С помощью веревок они вполне бы смогли подняться.

— Ты, кажется, уже решил. И хочешь узнать, хватит ли веревки? Я думал…

— Ну, и?..

— Я сам хотел бы. Вот клинья отбираю…

— Я полагаю, тебе все же лучше остаться здесь. А они, перебравшись, отправятся в Кор и поторопят монахов…

— И то дело…

После дневной трапезы все четверо: Мик, Тус, Рут и Никит уже сидели в хранилище и перебирали веревки. А к вечеру они перенесли снаряжение к подножию лестницы. Лишь после этого Никит продолжил запись.

«С помощью Божьей сегодня привели мы лестницу к площадке, что над озером, и путь этот оказался верным, ибо за той площадкой склон пологий настолько, что искушенный человек может подняться по нему до следующей стены, не пользуясь ни веревкой, ни крючьями. Следующая же стена менее отвесна, чем та, которую мы прошли, и камень ее менее прочен, поэтому легче будет рубить ступени для подъема по ней. Правда, они будут недолговечны, однако их жизнь уложится в десяток наших жизней.

Склонен полагать я, что само время познается в отношении, и слова „долголетие“ или „долговечность“ применимы, лишь когда сравниваешь время жизни одного и другого…

Впрочем, относительно само наше восприятие времени. Ожидание, скажем, растягивает его, и всякая минта кажется иром. Страх тоже немало удлиняет наше время, и, кроме того, как полагают мудрые, проживая время страха, мы укорачиваем себе жизнь.

Человек, подверженный страстям, как заметил в своем труде Уасили Рус Рунский, живет меньше, чем спокойный, а житель равнин — меньше, чем горец. Да и пища, употребляемая нами, способна приносить или уносить время жизни. Тот же премудрый Уасили, сам проживший около полутора сотен иров и сохранивший свой разум даже в глубокой старости, проводил опыты с тагами. И, как выяснилось, таги и хиссуны, коим не давали мяса, были менее злыми и жили на десять иров дольше, чем употребляющие привычную пищу.

И насколько верю я в смертность людей, вернее, смертность их бренных тел, настолько же верю и в бессмертие Всеприсущего. Смерти, как таковой, вообще нет. Ни одна вещь, даже мелкая песчинка не уходит в ничто. Изменяя свою форму, исчезая, не пропадают тела и сущности, а приобретают иной вид. Милон Норнский в стеклянном сосуде нагревал воду, собранную после дождя, и она превращалась в невидимый глазу пар. Оный отводился по трубке в другой сосуд, охлаждаемый льдом, и собирался там вновь в виде воды. И количество полученной воды равнялось количеству исчезнувшей. Не происходит ли подобное и с нами после нашей смерти? Исчезает бренное изношенное тело, но появляется новое, а душа, божественная суть наша, переходит подобно пару…

Маги же, способные жить два-три сентана, не в меньшей степени, чем люди, принадлежат миру сему, и их долголетие еще раз подтверждает слова мои. Сущность их неизменна и нестарима, тело же они способны обновлять магическими способами, не прибегая к смерти. И если пришлец обрел руку, то он это сделал не из пустоты: чье-то тело, а может, просто пища, поглощенная им, перешла, как вода в опытах Милона, в иное состояние и обрела формы человеческой руки.

И то, что мы называем Смертью, то, с чем борется бесстрашный Элг, — всего лишь действие в старинной легенде, обретшей голос. И существует, возможно, волшебное одеяние Тормантион, ибо известно, что существуют Врата Бессмертия».

Никит вдруг понял, что поймал край полога, скрывающего некую истину, уловил мысль, рожденную чьим-то сознанием и связанную с волшебным одеянием и доспехами. Библиотекарь подумал о Ксанте.

«Удивительно, сколько ни разговариваю, а не спросил, что же он ищет… Тогда он искал имя… А в этих легендах… Одеяние?..»

Однако Никит, лишь на несколько мгновений позволив размышлениям отойти с главной дороги и пройтись по одной из прилегающих тропинок, вернулся к записям.

«Как утверждает множество ученых, словам коих я склонен доверять, Врата, дарующие бессмертие, существуют и расположены где-то за Гибельным Краем, на острове Древней Смерти. Одни имена этих мест на разные лады десятки раз повторяют слово „смерть“. Но если ее нет, то что же даруют эти Врата? Способ покинуть тело несколько иным образом, чем это происходит обычно? Или сохранять тело бесконечно долго?

И легендарное одеяние Тормантион, цель поисков Элга, способно защитить тело и разум от Древней Смерти, но не более. Душа не нуждается в защите от смерти, ибо, уверен я, она бессмертна. Однако мудрый, обретший это одеяние, мог бы познать многое, проникнуть в природу множества вещей, и поэтому неспроста сокрыто оно Артусом в неведомом месте и охраняется невидимой силой. И Элг должен стать равным Артусу, чтобы владеть им».

Никит почувствовал острую необходимость дочитать последний свиток, однако на полке его не оказалось. «Ксант. У Ксанта…» Библиотекарь снова вспомнил о вопросе, который собирался задать аргенету, и вышел в общий зал.

Ксант так и не переменил позы. Разве что изменила очертания гора свитков у его ног.

— Извини, уважаемый, я не очень отвлеку тебя своим разговором?

— Э-э-э… Я, собственно, ничем не занят. Все, что хотел, я уже сделал…

— Как ты знаешь, лестницу достроили… Рут и Мик проведут веревочный путь, и скоро ты сможешь покинуть монастырь. Но я о другом… Не разрешишь ли ты мое любопытство?.. В легендах об «Искупающем Свою Вину» ты искал имя героя, — Никит на мгновение замешкался, — скажи мне, что же ты ищешь сейчас?

— Э-э-э… Отчего же… Секрета здесь нет. Я просто изучаю легенду в контексте прочих легенд. У тебя в библиотеке оказался… э-э-э… наиболее полный список, и, считая Элга реальной личностью, можно найти многое. Например, э-э-э… попытаться определить место, где скрыто одеяние Тормантион. Э-э-э… Погоди…

Ксант поднял и расправил на пюпитре один из листов, которые привез с собой из Руны. Им оказалась карта, по-видимому тщательно перерисованная самим Ксантом. Обозначения и надписи, привычные Никиту, перекрывало множество незнакомых линий и стрелок, словно на бумаге проявлялся испещренный морщинами лик легендарного прошлого Асты.

— Вот, — продолжил аргенет, и его палец начал путешествие по испещренной знаками бумаге. — Здесь Элг встретил Ритона, здесь… э… предположительно могила Артуса… э-э-э… Вот это — Пересечение Дорог, где герой и встретил Хиату, а это — путь к пещере с волшебным одеянием Тормантион, доспехами Артуса… э-э-э-э… И вот в этих горах, — его палец замер где-то между Руной и Нетоном, — в этих старых горах та самая пещера…

— Но эти горы исхожены вдоль и поперек…

— Но в этих горах пещер не меньше, чем людей в Нетоне… Э-э-э-э… И мало кто знает об этой легенде… Э-э-э-э… Так что…

— Ты собираешься искать?

— Может быть, снаряжу людей…

— Любой маг отдал бы за него все, — сказал Никит.

— Э-э-э-э… Уважаемый, без мага в пещеру и не сунешься. Невидимая смерть. Ты читал.

— О, как раз об этом я и хотел тебя спросить. Я не успел прочесть последний свиток. Тебе он не нужен?

— Тебе предстоит немало приятных минт… Бери, мне уже ничего здесь не нужно. Э-э-э-э… Нужно, чтобы быстрей наладили обратный путь…

Взяв футляр, Никит снова заговорил об одеянии Тормантион:

— И сколь точно ты знаешь, где это одеяние?

— Э-э-э… Не так просто. То, что здесь точка, — Ксант указал на карту, — на самом деле — пространство в десятки лонг.

— И за свою жизнь ты собираешься обыскать его?

— Если я не смогу, продолжит кто-нибудь другой…

— Хочешь сказать: «Не кончаются пути познания, в какую бы сторону ни шел по ним ищущий их конца», — ответил Никит цитатой из «Размышлений Микаэла Норнского».

— Да, уважаемый. — Поддерживая игру, Ксант продекламировал, отбивая ногой ритм:

— Теор Безумный, «Двенадцать сильных», — улыбнулся Никит. — Так я возьму этот свиток?

— О да, уважаемый.

Как Никит и ожидал, Хиата избавила Элга от Мора и путь, указанный ею, оказался верным. Конец же повествования вызвал в голове Никита столь сильный и сумбурный поток мыслей, что, прочитав свиток, библиотекарь отмотал назад его последнюю часть и, чуть ли не проговаривая про себя каждую фразу, вновь углубился в текст.

«…И пришли они к месту, указанному Хиатой, и опустились возле скалы, прозванной Каменным Воином. Скала сия была подобна стражу, каменный меч коего был занесен как бы для удара, и дивились путники, понимая, сколь величествен был ваятель, соорудивший такое чудо…

И подобно темному оку глядела из-за спины Каменного Воина пещера, где укрыл великий Артус доспехи и одеяние Тормантион, Творение Предтеч.

И сказал тогда Ритон:

— Невидимая смерть стережет волшебное одеяние и доспехи. Не торопись, о благородный Элг! Давай спросим в селении хиссуна и запустим его вперед себя в пещеру.

Но ответил бесстрашный Элг:

— Много лет я ищу доспехи сии. Седины успели покрыть мою голову, и чувствую я, близится час встречи с той, что вызвала меня на битву. Нет времени возвращаться к людям за хиссуном, нет времени бегать по горам в поисках зверя!

И шагнул Элг к темной пасти пещеры. И прошел Элг вглубь. И не узрел там ни чудовищ, ни врагов, только некто задул вдруг пламя факела. И почувствовал Элг, что невидимый страж пещеры сжимает его грудь и лишает дыхания. Но не устрашился герой и не остановился на пути своем. И узрел он в темной глубине одеяние Тормантион, Творение Предтеч, скрытое в ларце: светились руны на крышке его… Но не успел Элг дотронуться до нее, как Невидимая Смерть похитила его дыхание и беспробудный сон смежил его веки.

И, почувствовав неладное, подобно ветру ворвался в пещеру верный слуга его Атис, подхватил бесстрашного и вынес наружу.

Рыдания сотрясли тело хитроумного Атиса. И воскликнул он:

— Погиб бесстрашный Элг тихой смертью! О, сколь бесчестна Унра, обещавшая ему явиться в облике воина!

Но почувствовал мудрый Ритор, что жизнь еще теплится в жилах героя, и приказал отнести его подальше от пещеры, от черного зева Смерти…

И положили Элга в тени Каменного Воина, и легкий ветерок коснулся лица бесстрашного, и слова, подобные эллоре, слетели с губ его:

— Видел я ларец с Доспехами Артуса, Творение Предтеч, и теперь ничто не помешает мне овладеть ими.

И сила вновь наполнила его тело, и поднялся, опираясь на меч, бесстрашный Элг, и устремил взор к черному оку.

И услышал он вдруг голос, смех звонкий, идущий как бы с небес. Поднял голову Элг. И Каменный Воин опустил на него свой меч. Пал камень на Элга, и рухнула скала, разметав своим телом путников.

Только мудрого Ритона не коснулись камни, ибо Боги решили пощадить его жизнь. И ужаснулся Ритон произошедшему… Умер хитроумный Атис, и умер благородный Элион, лишь Элг сохранял в себе каплю жизни…

И, собрав последние силы, промолвил Элг:

— Остаются доспехи тебе, о мудрейший! И ты победишь ту, которую не смог победить я.

И так ответил Ритон:

— Я не воин, и нет мне надобности в сих доспехах. Ибо не справиться мне с невидимой смертью. Но передали мне Боги волю свою, и облечен я силой делать так, что не умрет с тобой знание твое, а войдет в старшего сына твоего. И от него, по смерти его, перейдет к сыну его, а не будет у него сына, то к дочери его, а если и таковой не будет, то к ближнему родственнику его, а если и родственников не окажется, перейдет сие знание к человеку, что будет рядом с ним. И доколе существует род человеческий, будет сохранена тайна сия. Да сбудется мое заклятие, о Элг!

Так сказал мудрый Ритон.

И навсегда смежил веки бесстрашный Элг, а знание его перенеслось подобно дракону невидимому через полмира до земли Лисса и вошло в сына его.

И перенес тело бесстрашного мудрый Ритон к Нетонскому пути, и призвал каменщиков, и погребли они его подле дорога, и поныне именуют сей холм Пристанищем Элга.

Такова история гибели Элга бесстрашного, рассказанная Эниором Лисским и переписанная недостойной рукой Витура Нетонского».

Перечитав, Никит некоторое время неподвижно сидел перед развернутым свитком. «Носитель знания… От сына к сыну, из рода в род! За таким-то знанием и может охотиться темный маг! О Всеприсущий! Уж не поэтому ли прислал ты к нам в монастырь Ксанта, чтобы открыл он тайну „пришлеца“… Число людей в мире подобно числу звезд на небе, числу песчинок на берегу морском… О Всеприсущий! Почему выбираешь ты некоторые из песчинок, почему складываешь из них узоры столь жуткие и загадочные? Что за книгу пишешь ты нашими судьбами… и какой знак — история наша? Сколь предопределено волей твоей все то, что кажется нам обычной случайностью… И вся жизнь моя, и жизнь товарищей моих не более чем картинка… где добро и зло — всего лишь два цвета из тысячи, два цвета, пытающихся уравновесить друг друга… О Всеприсущий!»

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГИЛЛ

Чем ближе подходили враги, тем яснее Гилл понимал, что засада, на которую он потратил столько труда, по сути своей — бессмысленна. Враги хотя и шли цепочкой, но на значительном расстоянии друг от друга, и каменный дождь мог поразить лишь одного из них. Гиллу оставалось затаиться и наблюдать.

Мастер приглядывался к каждому, проходившему по тропе под ним, и наконец увидел то, о чем думал последние хоры. Выгнутый дугой мешок одного из путников не мог быть не чем иным, как мешком с веревками.

Времени не оставалось. Гилл снова должен был обогнать отряд. И следующие две хоры занял изнурительный путь по верхней тропе, то и дело теряющейся среди камней.

Наконец в сумерках Гилл достиг Красного Тора. Понадеявшись на то, что враги дальше не пойдут, он спрятался в одной из складок скалы, позади стоянки. Маленький, бородатый, сжавшийся в комок, он напоминал рослого туора.

Гилл вытащил меч и положил рядом с собой. Затем огляделся. Тропу загораживал большой камень. «Теперь, даже если они пойдут дальше, меня не обнаружат. Хотя…» Взгляд Гилла упал на блестящее в полутьме лезвие меча, и, испугавшись блеска, мастер прикрыл его подолом хламиды.

«Но где же они?» Выглянуть из укрытия Гилл не рискнул. Однако через хору, когда окончательно стемнело, он все же выглянул.

Никого. Тропинка, более светлая, чем скалы, уходила вниз и терялась во тьме. «Они решили подождать того, кого я убил…» — испытывая одновременно и страх, и некоторую свободу от страха, подумал Гилл.

Теперь мастер то и дело поглядывал на тропу. Множество мыслей, кипевших в его голове, отвлекали от наблюдения, да и звук ручья, в который превратилась река, рассеивал слух…

Неожиданно, совсем рядом с собой Гилл увидел темный силуэт. А через мгновение, словно порожденный самой темнотой, раздался голос:

— Смотри, хозяин, здесь костер жгли.

— Здесь все останавливаются. — Мастер узнал Инара. — Пришли. Роху пора бы нас и догнать… А, Ник?

Услышав имя своего друга, Гилл встрепенулся. Но голос отвечающего совсем не походил на спокойный голос библиотекаря. Никит отвечал визгливым неприятным голоском:

— Я говорил, хозяин, не посылай Роха. Я бы справился лучше. А вообще, надо было кончить коротышку вместе с хриссенышем.

— Заткнись, я тебя не об этом спрашиваю. Слухач, слышишь его?

— Слушаю… — вяло ответил третий голос.

Гилл не понимал. Волна страха сковала мастера.

— Сейчас, хозяин…

Неожиданно одна из теней направилась в сторону Гилла. Сердце замерло в его груди. Враги, судя по последнему вопросу главаря, обнаружили его. Мастер приготовился…

И тот, кого назвали Слухачем, остановился за несколько шагов до укрытия. «Все…» Гилл почувствовал, что теряет сознание. Он уже ничего не видел. Шум ручья оставался единственной нитью, связывающей его с окружающим миром… Вдруг в этот шум добавился иной звук. Звук жидкости, падающей на камни… Гилл наконец понял, почему отошел Слухач. И, что удивительно, страх на какое-то время остановил мастера…

— Слышишь? — снова спросил Инар.

— Я не слышу… — по-прежнему вяло ответил Слухач, уже успевший вернуться к своим.

— Слушай как следует. Тише! — прикрикнул Инар на остальных. — Слушайте Роха, подонки!

Прошло несколько томительных мгновений. «Не выдать бы себя…» Гилл, зная по рассказам и книгам, как скрыть от врагов вереницу мыслей, едва шевеля губами, принялся считать: «Раз… Два… Три… Четыре…»

— Слышите? — снова спросил Инар.

— Кажется, да, — ответил кто-то. — Очень далеко.

«Кого он слышит?!» Мастер вспомнил заваленный камнями труп, и запах паленого мяса коснулся его ноздрей. Но это было не видение. Судя по слабым отблескам, прыгавшим на каменной шкуре Тора, паломники развели костер.

— Ладно, догонит… Будем укладываться на ночлег, — голос Инара стал спокойнее.

Гилл слышал не все, о чем говорили, но, улавливая одну из нитей разговора, присоединяя ее к другой, понял, что идут они в Красный Монастырь лишь потому, что не дождались своего повелителя. Или учителя, Гилл так и не понял. Возможно, некий гость монастыря был и тем и другим одновременно.

По предположению Гилла, повелитель должен был нечто получить в монастыре и приказал своим слугам отправиться следом за ним, если не вернется к определенному сроку. Один раз прозвучало имя Хастура, одного из Владык Унгола, и прозвучало оно столь обыденно, что Гилл имел основания подозревать в «паломниках» действительно воинов, но отнюдь не Короната, а Уранунга, страны темных магов.

Хотя, чего не придумаешь, когда не разум, а страх соединяет обрывки подслушанного разговора. Мастер не слишком полагался на свое восприятие и даже сейчас понимал, что многое могло быть плодом его фантазии.

Тем временем постепенно стихающий разговор вернулся к Рохару.

— Где же этот фрокк вонючий? Мне не нравится… Он давно должен быть здесь. Послушай-ка снова…

— Да идет он, — лениво ответил Слухач.

— Ладно, я пока спать не буду, а через хору-другую разбужу, будешь снова слушать.

Гилл выжидал. На его счастье, ущелье было слишком узким, чтобы свет Уны, уже окрасившей вершины темным теплым золотом, опустился вниз. В слабых отсветах Гилл мог различить фигуры врагов. Спали все, кроме Инара. Он сидел спиной к мастеру, устремив лицо к небу, и походил на жреца, совершающего молитву.

Гиллу оставалось ждать. И, возможно, не одну хору. Страх снова овладел им. Мастер боялся даже пошевелиться, хотя прекрасно понимал, что шум ручья скрывает все звуки.

Неожиданно стало заметно светлее: из-за гребня на небо выбежала Мона. В ее синих лучах Гилл уже четко видел и того, кто нес снаряжение, и мешок с веревками под его головой. Он находился ближе всего к мастеру, под самым боком Красного Тора.

Но как достать мешок, не разбудив спящего? Гилл поднял меч. Бодрствующий Инар теперь, казалось, смотрел на Мону.

«Они убили Ури…» Мастер вспомнил об ученике, и волна горечи охватила его сердце. Но это не была волна ненависти, которую он подсознательно пытался в себе вызвать. «Ури мертв…»

Его разум понимал всю непоправимость происшедшего, но сердце… Гилл должен был уничтожить врага одним ударом, не вызвав лишнего шума. Сначала Инара, сидящего к мастеру спиной, затем того, чья голова покоилась на веревках. Одна мысль об этом вызывала дрожь. «Или, пока Инар ослеплен ночным светилом, убить этого, с веревками и вытащить их…»

Оба плана были невыполнимы — Гилл боялся убивать. Он мог бы ударить, если бы на него нападали, и наверняка нашел бы в себе силы для защиты. Но самому нападать на спящего… И это не являлось благородным жестом — Гилл просто боялся начинать первым. Ему необходим был толчок. А тишина, царившая вокруг, лишь затягивала мастера в петлю страха. Он ничего не мог сделать.

Гилл пристально смотрел на спящего, смотрел уже полхоры, хору, смотрел поневоле так пристально, что тот вдруг громко зашевелился и сел.

— Что, Протас? — не оборачиваясь, спросил Инар.

— Не заснуть… Схожу отолью…

Гилл вновь приготовился: Протас шел прямо на мастера. Теперь оставалось ударить.

Но неожиданно «паломник» отвернул в сторону. Сейчас до веревок было ближе, чем до того, кто на них спал. И Гилл, тихо подкравшись, поднял мешок. Инар так и не обернулся: ручей помог скрыть и без того тихие звуки. Мастер успел отойти за Красного Тора и подняться на несколько минов по тропе, когда враги обнаружили пропажу.

— Не могу найти, хозяин… Вроде был здесь… — донеслось снизу.

— Хватит бормотать! — В голосе Инара чувствовалось раздражение. — Слухач, ну-ка, посмотри.

— Что?

— Не мешок же… Если кто взял, то не ушел далеко.

И через несколько мгновений мастер ощутил на себе чей-то пристальный взгляд.

— Вот он! Вижу!

Гилл вовремя успел спрятаться за камнем. Нечто с легким стуком ударилось о скалу и упало прямо перед ним. Мастер поднял предмет и поднес к лицу, чтобы разглядеть. Это была легкая стрелка из шипа какого-то растения, к тупому концу которого была приклеена пушистая подушечка. Гилл выпустил стрелку и вытер пальцы о край хламиды. Он узнал оружие мортеров: они обычно пользовались духовыми трубками и отравленными стрелами.

— Видишь его? — донеслось снизу. — Попал?

— Нет, он за камнем.

— Не теряйте его, хриссовы дети!

Продолжая ощущать на себе чужой взгляд, Гилл чуть ли не ползком продолжил путь по тропе.

— Не попасть. Ползет, что ли? — Несмотря на напряженность обстановки, голос Слухача не оживился. — Как он туда забрался?

— Где-то за камнем, выше, тропа. Быстрее!

Гилл уже не прятался. Он бежал, не чувствуя камней под ногами. Не хватало дыхания, удары сердца болью отзывались в висках… Вскоре Гиллу пришлось остановиться. Неимоверная слабость охватила мастера: он с ужасом понял, что появилось препятствие намного страшнее обрывов и пропастей, но ничего не мог поделать. Его ноги подгибались. «Ты уже далеко, Гилл, отдохни, опасность миновала…» Но другая половина сознания, напряженная, словно струна, разрывала сонную тишину: мастер, хотя и медленно, но шел вперед.

«Гилл, их уже не слышно, они отстали, им не догнать тебя… Есть время передохнуть… Бесконечно много времени… Сладкий, сладкий сон… Сладкий, сладкий склон, склон… Тьфу, что со мной… Какой склон… Почему я их не слышу… Они видели меня. Они… Наваждение какое-то… Наваждение… Они внушают мне…» Мысленный протест, вылившийся волевым усилием, прорвал сонную завесу. «Надо считать… Считать пропорции для атанор! Скажем, для красной… Если у нас тринадцать гран мархиона, то к ним надо прибавить четыреста гран угля. А к сорока гранам мархиона…»

Гилл почувствовал, что ноги, освобожденные от незримых пут, приобрели прежнюю легкость и подвижность. Он снова побежал. Пока все складывалось наиболее удачным образом, но… Если бы еще уйти от преследователей! Он знал, что значительно оторвался от них, однако чужой внимательный взгляд словно прилип к его коже.

Теперь Уна находилась впереди беглеца, а Мона — сзади, поэтому Гилл попадал то в темно-коричневые тени под желтый свет Уны, то в мертвенно-синие пятна, отбрасываемые Моной, а иногда под перекрестный огонь обеих лун, в совместном свете которых была видна каждая травинка.

Гилл чувствовал, что его догоняют. Мешок оказался нелегким, и с каждым вдохом жар накатывал на мастера. «Дышать размеренней… Раз, два, три… Раз, два, три…» — Внутренний ритм удерживал мастера от падения. «Надо расправиться с веревками… Но как? А не читают ли они мои мысли? Раз, два, три… Раз, два, три…»

Вот наконец и терраса. Заготовленные днем камни пустили с одной стороны синие, а с другой — коричневые корни. Очередная мысль заставила его остановиться и застыть подобно одному из камней. «Поселок! Надо бежать в поселок». У Гилла была веревка, а у преследователей веревок не было. «Это преимущество нельзя не использовать…» И, разрубив мечом тесемку мешка, он извлек оттуда шнур, перекинул его через один из уступов и оба конца спустил вниз. Ему просто некогда было смотреть, достают ли концы веревки до земли.

Предварительно натянув на ладони рукава хламиды, он схватил гладкие шнуры и, зацепившись за них еще и скрещенными ногами, заскользил вниз. Почти отвесная стена превратилась одновременно и в наковальню, больно бьющую мастера, и в терку, разрывающую его одежду. Где-то внизу звякнул выпавший из открытого заплечного мешка клин. «О Боги!..» Однако не прошло и четверти минты, как его ноги коснулись земли. Оставалось немного — вытянуть веревку вниз.

Гилл дернул за один из концов. Шнур сначала поддался, но затем какие-то камни зажали его. «Найдут… И все…» Ужас снова вернулся к мастеру. Однако время было на его стороне: Гилл перестал чувствовать чужой взгляд. Враги, вероятно, потеряли его.

Гилл намотал веревку на руку и потянул снова. Конец пружинил, подбрасывал мастера вверх, но не поддавался. Охваченный отчаянием, он уже собрался вновь возвращаться наверх. Но вдруг некая простая мысль заставила его проделать то, что следовало выполнить с самого начала, — дернуть веревку за другой конец. Рывок… И веревка свободно заскользила вниз. Причиной неудач Гилла оказался небольшой узелок ровно посередине. Он не позволял веревке пролезть в щель между камнями, когда мастер тянул за один из концов, но другому концу ничто не мешало. Гилл смотал шнур на руку и, отрубив небольшой кусок, снова перевязал котомку. Он не решился прятать веревку в камнях: враги могли узнать его мысли. «Лучше уничтожить. В поселке… Сжечь…»

Он побежал по тропе и… Через четверть хоры впереди, в синем свете Моны явственно увидел две фигуры. Они тоже шли в сторону поселка. Шли быстро, легко перепрыгивая через камни. «Хриссовы дети! Как я не догадался… Они послали этих двоих, чтобы опередить меня…»

Оставался один выход: в каньон Утаоры, к Пещерному Тору, через хребет, на который Гиллу никогда не доводилось подниматься. Собственно, Тор даже не являлся монастырем: лишь несколько пещер, где обитали отшельники.

Гилл окинул взглядом склон, на который предстояло взойти. Снизу он казался пологим, но что скрывалось за ним?.. Был ли проход через зубчатую скальную гряду, мастер не представлял. К тому же, поднимаясь по склону, на который уже обратили свои лики золотистая Уна и синеокая Мона, Гилл сразу выдавал себя. В тени ущелья он был незаметен для обычного глаза. Впрочем, враги могли видеть и во тьме… Он вдруг снова ощутил на себе взгляды преследователей. И, словно в подтверждение этому, сверху раздался крик: обнаружив Гилла, они подзывали тех, двоих, идущих в поселок.

Через хребет! Иного выхода не было. Возвращаться к Красному Тору мастер не решился. Он не знал, сколько человек его преследовало: двое или трое. Один из «паломников» вполне мог остаться у красной скалы.

Мастер начал взбираться по каменной осыпи, сосредоточив все свое внимание на происходящем вокруг. Чужой взгляд был подобен пронизывающему до костей холодному ветру. «Не поддаваться внушению… К пятнадцати частям литана восемь частей салы… Если у нас литана на три десятка гран, то сколько же нужно салы… Смогли ли верхние сообщить обо мне нижним… Четыре десятка делим на пятнадцать…» Страх, пробиваясь сквозь мысли Гилла, заставлял прислушиваться и подгонял.

Те, кто шли по верхней тропе, не могли спуститься. Но те, кто внизу, по-видимому, не владели ни силой, ни навыками внутреннего видения. Гилл чувствовал: враги наблюдают за ним, но ничего не могут сделать, слишком уж далеко он находится. Мастер уходил от врагов, с трудом передвигая ноги от усталости. Если бы не меч лжепаломника, он не ушел бы так далеко! Подъем порой был настолько крут, что Гилл понимал: вернуться по этому же пути без веревок не сможет. А преследователи могли нагнать его за три-четыре хоры.

С первыми лучами Таира мастер вышел на хребет. Позади него, за грядой скал находился каньон Асионы с врагами и Красным Тором, а впереди, внизу он видел белую, стягивающую камни, ниточку Утаоры, в верховьях которой, по рассказам монахов, должен быть Пещерный Тор.

Трава на склоне оказалась намного выше: вероятно, сюда оисы не добирались, к тому же скалы загораживали поросли от ветра. Несмотря на то что совсем рядом сверкали ледники, иногда Гилл шел по пояс в траве. Вид близких снежных вершин, которые еще менс назад Гилл видел снизу из монастыря, навел его на мысль о том, что можно было бы по гребню хребта попробовать подобраться к самому монастырю. Однако, поразмыслив, он решил все же через обитель Тора вернуться в город и предупредить гвардейцев.

И вновь на его пути оказался отвесный обрыв. Мастер использовал уже проверенный способ. На этот раз не торопясь, он размотал шнур, развязал злополучный узелок, из небольшой части изготовил поясную обвязку, а остальную перекинул через уступ и спустил оба конца вниз, к следующей, столь же заполненной многоцветной растительностью лужайке.

Длины веревки не хватало. Но, к счастью, Гилл не выбросил клинья. Вколотив один из них в трещину между камнями, мастер закрепился на нем, уже через его ушко продел веревку и снова заскользил вниз.

До земли оставалось немного, когда клин, расшатав трещину, вылетел из камней, и Гилл почувствовал, что уже не съезжает, а летит. Какое-то мгновение он видел падающую сверху змею веревки с клином вместо головы и несколько темных камушков. Мастер понял, что отскочить не успеет. Удар опрокинул Гилла в непроглядную тьму.

ЮЛ

Невидимая преграда оставалась. Хранитель Павула оказался непрост. Юл убедился в этом еще сильнее, когда попробовал внутри магического круга, выстроенного неизвестным и опоясывающего всю Чашу Хрона, возвести свой. Так, чтобы замкнуть будущего союзника или противника внутри.

«Будет ли это насилием… Любое лишение свободы — насилие. — Юл улыбнулся, подумав, что мыслит словами Никита. — Но я всегда могу его снять. По малейшему требованию того, кому этот круг станет преградой».

Но едва Юл принялся возводить свою собственную стену, как вдруг обнаружил, что некто опередил его еще на один шаг: незримый купол перетягивали нити Силы, не позволяя построить внутри него подобное, но меньшее сооружение. И это подтвержало подозрения Юла.

«Вряд ли такое сделает проверяющий меня… Значит, есть еще некто, кого интересует Павул. И, по-видимому, этот человек не постоянный обитатель монастыря. Скорее из недавно прибывших. Но кто? Он никак не проявлял себя…»

Юл знал, что монастырь за последние два менса пополнился тремя монахами: двое из них погибли, а третий работал на лестнице. Попадал также в число вновь прибывших Леон, собирающийся стать жрецом, и двое гостей: Ксант и Нахт. Ксанта Юл встречал еще в Руне, а вот Нахт…

«Приветливый, рассудительный и невозмутимый…» — так бы сказал Никит. Юл попытался вспомнить видимое лишь срединным глазом свечение, поток, исходящий почти от каждого. Он чувствовал Леона и чувствовал Мирара, Ксанта он чувствовал даже издалека. Но Нахт… Нахт был закрыт для Юла.

«Как же я раньше не обращал внимания… Это же очевидно!» Юл снова попытался разрушить стену. Фиолетовая преграда пропускала физическое тело Юла, но все остальное отбрасывала назад. И маг вновь решил обратиться к стихии, которая не раз помогала ему и которую он ощущал совсем рядом.

Вода. Вода проходила не только сквозь стену, возведенную неизвестным магом, уже приобретшем в мыслях Юла черты Нахта, но и сквозь каменную толщу горы.

Юл осмотрелся и, проверив, что рядом никого нет, а Тус и Мик поднялись достаточно высоко и их уже скрывает каменная стена, сбросил одежду, спрятал ее в камнях и осторожно вошел в воду.

Со стороны могло показаться, что тело мага по мере погружения растворяется подобно куску соли. Вода размывала его кожу, рассыпала на клеточки и несла к видимой лишь Юлу бледно-фиолетовой преграде. Сам он выглядел как облако из тысячи светящихся золотом капель, придавленное течением к магической стене. Однако преграда была по-прежнему неприступна. Тело Юла оседало, размазывалось по ней подобно тому, как оседает мезга, когда виноделы очищают молодое вино. Но капли постепенно впитывались в стену, она обволакивала их фиолетовой пленкой, замыкала внутри, но удержать не могла; светящиеся шарики, покрытые оболочкой, прорывались и уходили в глубь стены, заполняя гору. Вскоре Юл весь прошел сквозь незримую преграду, но теперь каждая частица его тела была связана магическими путами, лишена силы и не могла воссоединиться с соседней. Юл оказался в ловушке, похожей на ту, в которую сам заключил пришлеца. Правда, пришлец не был разрушен, а Юл — расщеплен, размазан внутри тела горы, превращен в длинного червя, состоящего из множества капелек, находящихся в безвыходном плену.

Несомый потоком сквозь стену, Юл цеплялся за кусочки тверди, пытаясь остановить себя, остановить каждую мельчайшую свою долю, и кое-что ему удавалось. Значит, не вся воля была связана, часть силы осталась снаружи и подчинялась Юлу…

Эффект же этого действия оказался неожиданным даже для самого Юла: чем больше он пытался задержать себя внутри горы, тем в большей степени она разрушалась и усиливался поток, с которым приходилось бороться.

И Юл решился на риск. Он сконцентрировал всю внешнюю силу в одну точку на одной из мельчайших капелек. И ему удалось прорвать оболочку неизвестного мага. А свободная капля, будучи средоточием силы, легко освобождала остальные. Юл принялся объединять, собирать себя в потоке воды, скорость которого увеличивалась с каждым мгновением. Это было сложно, но самое главное уже осталось позади — магический круг прорван, и бледно-фиолетовые чешуйки уносила вода.

Теперь Юл растягивал капли в светящиеся нити, эти нити вместе с потоком пронизывали горную породу и выходили по другую сторону преграды. Еще не освобожденные капли, проходя между ними, прилеплялись то к одной, то к другой ниточке, сбрасывая с себя, словно лишнюю одежду, оковы силы. И когда последняя капля обрела свободу, Юл, пользуясь этими нитями, как паутиной пользуется хайр, принялся вытаскивать себя из горы. Теперь обрывки злополучной магической стены, обрамляющие темное отверстие, проделанное Юлом, стали для него опорой прочнее самой горы. Цепляясь за них, подтягиваясь, Юл не позволял унести себя вместе с водой.

Он прорвался сквозь водоворот и одним гигантским прыжком оказался на берегу. Только когда он обрел человеческий облик, его сознание в полном объеме смогло охватить произошедшее.

Пробираясь вместе с водой, пытаясь сбросить вражеские чары, маг дробил камни. И поток усиливался не волей незнакомца — это был естественный поток: Юл, подобно червю, прорыл в горе проход, и теперь вода уходила через него. Озеро быстро мелело.

Маг посмотрел наверх. Туса и Мика по-прежнему не было видно, но, судя по тому, как переместился Таир, борьба с преградой заняла не одну хору, и юноши, вероятно, уже успели подняться на гребень. «Если там гребень, а не плато, — подумал Юл, — находясь в теле горы, я мог бы разведать путь, не прибегая к подъему».

Пока Юл одевался, озеро исчезло, обнажив возле самого дна темное отверстие, в которое спокойно мог пройти человек.

На этот раз, уже не изменяя своего человеческого облика, Юл вошел под темные своды. Река бежала по дну, словно специально оставив вдоль стен камни для прохода людей. Лишь иногда приходилось ступать в холодную воду. Вскоре полная тьма окружила Юла, но он не нуждался в светильнике, маг чувствовал каждый уголок, каждый изгиб прохода.

Через два поворота впереди забрезжил свет… Выход! Теперь не было необходимости в горной дороге, и засидевшиеся гости могли наконец покинуть монастырь. Когда Юл вернулся, у отверстия уже толпились возбужденные монахи.

— Вот выход, — объявил Юл. — Не хуже, чем раньше.

— Твоя работа, уважаемый?! Да благословит тебя Всеприсущий!

— Не совсем моя… Надо благодарить силу, которую дали мне вода и земля. И еще одного мага. — Юл обвел взглядом окружающих. Нахта среди них не оказалось.

— Значит, путь из монастыря свободен?

— Да… Надо только кое-где бросить камни… — Юл указал на промокшие сапоги.

— О Всеприсущий! Ты замерзнешь. — Никит начал стягивать свои.

— Я дойду… — остановил его Юл, — а там переоденусь.

Мага не оставляли мысли о Нахте. Юл предчувствовал, что утуроме готовится к некоей атаке. «Павул…» — Маг попытался мысленно уловить, что делает сновидец… Поток ярких образов захлестнул Юла… «С Павулом все в порядке… Сочиняет…»

Юл увидел утуроме издалека, еще от ворот. Тот сидел на скамье под кедросами, опершись руками и лицом на палку, острым концом воткнутую в красный песок. Он не смотрел, или не желал смотреть вокруг.

Юл попытался сосредоточиться на Нахте. И вдруг явственно уловил волну образов, идущих не от Нахта, а, наоборот, к нему, с перевала, на котором находились Мик и Тус.

Внутреннему взору Юла предстал маленький бородатый человек. Судя по внешности, это был Гилл, Мастер Огненных Зрелищ, через полменса после прибытия Юла в монастырь отправившийся в Кор на празднование Середины Лета. Гилл бежал по склону, словно высвеченный лучом ненависти, направленным на него. Пока Юл ничего не понимал, а лишние размышления могли ослабить его внимание. Наконец послание, адресованное утуроме, приняло в голове Юла словесную форму: Гилл помешал тем, кто сейчас сверху передавал сообщение, преодолеть стену и задержал их чуть ли не на десять дней. Врагам пришлось возвращаться в Кор и снова назад… В том, что они — враги, Юл уже не сомневался.

Затем Юл уловил гораздо более четко выраженное послание, исходящее уже от Нахта, смысл которого сводился к одному: «Где тот, кто помешал…»

И вновь пришел ответ. Перед закрытыми глазами Юла появился склон, освещенный Уной и Моной одновременно, по которому взбирался человек… Свет был ярким, а это подтверждало, что действие, описываемое врагами, происходило около десяти дней тому назад, когда Уна была полной. В последнюю ночь на небо выбежала лишь Мона, и то скрыв половину своего лика.

И снова — послание утуроме. Нахт приказывал тем, кто наверху, спуститься.

Впрочем, судя по тому, откуда приходил ответ, они уже спускались по лестнице, проложенной Тусом и Миком…

Юлу было досадно, что он не слышал начала этого длинного мысленного разговора, не знал, что с Миком и Тусом. Судя по всему, враги пока их не тронули.

Он подошел к скамейке и присел рядом с Нахтом. Нахт по-прежнему был неподвижен, но, еще издали почувствовав приближение Юла, прекратил мысленную беседу. Наконец он посмотрел на светлого мага и улыбнулся.

Юл невольно ответил на улыбку. Словно все то, что он подслушал недавно, было лишь плодом его фантазии.

— Ну и что же, уважаемый, рассказал тебе твой ученик о Гилле, — начал Юл.

— Почему ты думаешь, что это — мой ученик? — ответил Нахт и продолжил откровенным тоном: — Гилл ушел от них… И тебе это уже известно.

— Слава Богам! Впрочем, и Павул уйдет… Я постараюсь не допустить…

— Время покажет, уважаемый… — ответил Нахт. — Как ты понимаешь, Павул мне не нужен весь, мне нужно от него совсем немногое. То, что теперь я беспрепятственно могу взять.

— Но пока не взял…

— Раз Павул вспомнил себя… вспомнит и Элга… Тоже дело времени.

— Да, дело времени… — Несколько мгновений Юл молчал. — Но теперь, когда путь налажен, я от тебя не отойду ни на шаг.

«Налажен, но не для тебя…» — ответил Нахт.

— А ты, уважаемый, не почувствовал?..

«Брешь… Проход… — Нахт моментально уловил все, что собирался сказать Юл. — Как тебе удалось?»

«Сила… И эта сила заставит тебя уйти ни с чем…»

Нахт мгновенно вырастил в голове совершенно немыслимый блок образов, который Юл воспринял как «посмотрим». Утуроме явно не желал раскрывать свои намерения.

«Твои друзья, наверное, уже спустились?» — спросил Юл.

Нахт нашел сообщника так быстро, что Юл не успел схватить край мысленного послания. Но затем произошло вовсе необычное. Прочитав нечто в мыслях предполагаемого ученика, Нахт вскочил. Поток негодования, ненависти, выпущенный утуроме, был столь силен, что определить причину его появления было просто невозможно. И этот поток был направлен не на Юла, а на пока еще неведомого Юлу собеседника…

Используя высвобожденную силу, Нахт отправился к лестнице. Ничего не понимающий Юл отправился вслед за ним.

МИК

Последний клин был забит, веревка навешена… Заранее предвкушая вид открывающегося за гребнем пейзажа, Мик подтянулся и выполз на площадку.

Однако за ней он увидел очередную, совсем уже невысокую стену. Но и ее без веревки одолеть было невозможно. Разочарование вскоре сменилось радостью: площадка, на которую выбрался Мик, с одного края плавно переходила в склон и выводила на самую вершину. Мик помог подняться Тусу и уже готов был рвануть наверх, как вдруг на гребне увидел человеческий силуэт.

Человек стоял вполоборота к скалолазам и разглядывал котловину.

«Здесь, на такой высоте…» Мик не верил своим глазам. То ли холод, то ли страх дрожью прошел по его спине.

— Тус, смотри!

Тус застыл, открыв рот.

Неожиданно Мик увидел второго, третьего, четвертого… В одинаковых серых куртках, незнакомцы напоминали монахов.

— Эй… — Человек уже смотрел в сторону Мика и приветственно махал рукой. — Эгей!

Когда странные люди приблизились, Мик увидел на лице того, кто, по-видимому, возглавлял отряд, располагающую улыбку. Еще издали незнакомец изящно поклонился.

— Вы из монастыря? — спросил он.

Мик согласно кивнул.

— Восхищен вашим мужеством, уважаемые… Не бойтесь нас. Мы идем помочь вам…

— Да… — От неожиданности Мик забыл, что подобает говорить в таких случаях. Наконец, запинаясь, он пробормотал: — С радостью примем вашу помощь…

— Мое имя Инар. Мы идем поклониться Хрону, спасшему наш отряд во время битвы с магрутами… Рады оказать любую помощь его служителям…

— Мое имя Мик, я сам здесь гость, а…

— Тус, ученик библиотекаря, — услышал позади себя конгай. — Как там, с вашей стороны, можно спуститься?

— Тяжело… Обрыв. Мы поднимались полдня, — ответил Инар, и его молчаливые спутники согласно закивали.

— Ничего, в монастыре передохнете. Здесь спуск будет легче, — произнес Тус. — По навесной лестнице…

— А нам следует поспешить в Кор… — добавил Мик, окинув взглядом паломников. — Вас мало.

— Нет необходимости, — ответил Инар, — двое из нас вчера отправились туда. Через три-четыре дня они будут здесь с подмогой. Не лучше ли всем вместе спуститься в монастырь. Сильно ли он пострадал?

— Да… Но мы восстановили многое… Только тех, кто погиб…

— Понимаю… — Лицо Инара помрачнело.

— Наверное, надо вернуться, — после небольшой паузы произнес Мик. — Нет нужды нам идти в Кор, а, Тус..?

— Да, — ответил Тус, — только… Хочется мне подняться на вершину. — Он кивнул в сторону гребня. — Посмотреть…

— Мы подождем, — улыбнулся Инар, — это ведь недолго.

Спуск занял меньше полхоры. Вскоре все шестеро были на площадке над озером.

— Смотри, нас встреча… — Увиденное заставило Мика замолчать.

Озера не было. Лишь возле самой скалы осталась небольшая лужица. Река бежала по прежнему руслу и уходила под стену.

— Что там… — Тус подошел к краю. — Ого!

— Куда оно делось?..

— Не знаю… — ответил Тус и закричал, обращаясь к монахам: — Эй! Мы привели паломников!

Мик уже бежал вниз. А монахи тем временем начали подтягиваться от реки к лестнице. Мик различил Рута и Никита.

— Вот… наши гости, — запыхавшись, пробормотал Мик и пропустил паломников вперед.

Рут поднял глаза на Мика, затем… Мик вдруг заметил странное содрогание, пробежавшее по лицу Рута, когда тот перевел взгляд на Инара. Мику показалось, что Рут испугался паломников или, по крайней мере, был немало озадачен их появлением.

— Приветствуем вас в нашей обители, — поклонился в ответ на поклоны спустившихся Никит, а затем, обращаясь к Тусу и Мику, добавил: — Хорошо, что вы вернулись. У нас, благодаря Юлу, появился более короткий путь.

Никит снова посмотрел на паломников.

— Мое имя Инар, — пояснил тот, кого Мик посчитал главным. — Мы — воины Короната, идем воздать славу Хрону и рады помочь его служителям. Двое из нас уже отправились в Кор за помощью.

Неожиданно Инар увидел фигуру превращенного Юлом в камень пришлеца.

— О Боги, а это кто?! — паломник не сдержал удивленного возгласа. — Кто создал такое… Столь странное…

— Жизнь, — ответил Никит. — Сама жизнь. Это был темный маг, пришедший в монастырь с недоброй целью, и нам удалось заколдовать его. Теперь он не опасен.

— О уважаемый… Я и не знал, что жрецы Хрона столь хорошо владеют магией, — произнес Инар.

— Нет, жрецы Хрона здесь ни при чем, — улыбнулся гостю Мик. — Чарами связал пришлеца Юл, маг Светлого Круга… Если бы не он…

— Он и проделал сей проход, — добавил Никит и указал на темнеющее в горе отверстие. — Мы собираемся до вечера осмотреть его.

— Сквозной проход? — удивился Мик.

— Юл уже проходил сквозь него… Надеюсь, вы проводите гостей в монастырь. — Теперь Никит уже обращался одновременно к Мику и Тусу. — Скажите Тодору, чтобы накормил их, да и сами поесть не забудьте. На кухне оставлено…

— Я не устал, уважаемый… — перебил Никита Инар. — И, если позволишь, с удовольствием осмотрю проход вместе с вами… Да и мои гвардейцы, думаю, могут помочь.

Те согласно закивали.

— Мы, пожалуй, тоже… — ответил Мик за себя и за Туса.

А тем временем Рут и Леон уже исчезли под сводами.

— Не будем тянуть, — оглядевшись, пробормотал Инар и нырнул в проход. Его спутники последовали за ним.

— Странные… — Никит пожал плечами.

Резкий свист прервал его речь и заставил всех устремить взгляды к монастырю. Неожиданно возле дальних камней появилась фигура в белом балахоне.

— Нахт, — произнес Мик, и, пока он произносил, Нахт уже был возле входа в пещеру. Следом за ним, чуть позади, словно из воздуха возникла фигура Юла.

— Они в проходе!.. — закричал Нахт и на мгновение обернулся к Юлу.

Мик впервые видел таким утуроме: в глазах светилось синее пламя, а тело было напряжено так, что казалось, каждая часть его содержит в себе необыкновенную силу. Нахт уже не был похож на человека. Впрочем, Юл выглядел подобным же образом.

Гортанно прокричав несколько непонятных слов, Нахт вдруг исчез. Мгновением позже исчез и Юл.

Мика охватила дрожь.

— Что это… Как это… — услышал он рядом голос Туса.

— Магия, — более спокойно ответил Никит. — Надо пойти… — И направился к ненасытному зеву горы, пытающемуся выпить целую реку.

Мик, уверенными движениями прогоняя страх, поспешил вслед за ним. Краем глаза он заметил, что и Тус не отстает. У входа конгай обогнал Никита и первым оказался в проходе.

— Юл!.. Нахт!.. — закричал Мик.

Горные своды усиливали, многократно отражали гул бегущей по дну реки, поэтому слова Мика просто потерялись в этом шуме. Где-то за поворотом виднелся слабый свет… Темно-синие блики плясали на стене. Свет, не похожий ни на огонь лампы, ни на лучи Таира. В воздухе стоял запах дыма: по-видимому, еще недавно здесь горел факел. Но ближе к повороту запах исчез, точнее, сменился на другой: так обычно пахло после сильной грозы. Сквозь грохот воды начал проникать странный вибрирующий звук, от которого у Мика заложило уши.

То, что они увидели за поворотом, напоминало сон.

Две фигуры, два светящихся многоруких силуэта, работая руками, как крыльями, пытались прорваться сквозь невидимую преграду… Свет, переливающийся от темно-красного до синего, сопровождал каждое их движение. Мик, завороженно глядя на фигуры, сделал несколько шагов. Конгай почему-то был уверен — это Юл и Нахт. Вдруг его нога зацепила нечто мягкое.

— Ой! — Он наклонился и нащупал рукой ткань, а затем еще теплую гладкую кожу.

Мик отдернул ладонь, но затем, превозмогая себя, присел и снова опустил руку. Чье-то лицо… Губы… Раскрытый рот… Неожиданно его пальцы наткнулись на что-то липкое… «Кровь!»

— Что там? — спросил Тус.

— Здесь… мертвый…

Совместными усилиями они подняли тело. Судя по размерам, это был Леон. Даже при слабом свете, исходящем от удалившихся на значительное расстояние Юла и Нахта, был виден темный разрез в районе шеи, напоминающий широко раскрытый рот.

— Вот тебе и паломники… — пробормотал подоспевший Никит. — Вынесите кто-нибудь! — крикнул он идущим позади монахам.

Пока Никит разглядывал тело, маги успели скрыться за следующим поворотом, где, судя по всему, находился выход: дневной, обычный свет окрашивал темные своды пещеры.

Выбравшись наружу, Мик в нестерпимо ярких лучах Таира увидел полого уходящую вниз каменную осыпь, по которой отступали «паломники». Инар и еще один несли связанного Рута, а двое других, сжимая в руках духовые трубки и постоянно обрачиваясь назад, прикрывали отход.

— Щенок! — услышал Мик рядом с собой голос Нахта. — Поплатишься! — Утуроме явно обращался к кому-то из похитителей служки.

И вдруг, словно услышав призыв Нахта, в дальнем конце ущелья появились всадники. Четверо гвардейцев на крепких, привыкших к горным тропам уррах.

Увидев «паломников», гвардейцы приготовили луки. Мик и Тус, все вооружение которых состояло из ножей, прячась за камнями, начали медленно подкрадываться к похитителям сзади, обходя их вдоль стен ущелья. Однако они еще не сделали и нескольких шагов, как стрелы присевших за камни «паломников», незаметно вылетев из трубок, сразили двух гвардейцев. Оставшиеся, впустую выпустив стрелы, уложили урров и сами залегли за камнями… Мик не заметил, откуда и как одна из смертоносных стрелок с пушистым хвостом, на вид безобидная и похожая на детскую игрушку, упала рядом с ним. Он посмотрел в сторону неподвижно застывших Юла и Нахта.

— Юл! Проснись! Сделай что-нибудь!

Первым очнулся Нахт. Он сделал шаг вперед и поднял руку. Тут Мик увидел то, что не мог представить, даже читая истории о магах. Нахт поднял правую руку, и от его локтя с шипением взметнулся в небо, словно продолжение руки, световой луч. Нахт взмахнул им в воздухе, и луч, коснувшись вершины одной из скал, срезал ее… С грохотом посыпались камни. Затем тот же луч, разрывая, подобно плугу, землю, достиг Инара и вдруг исчез.

Тело «паломника» распалось на две половины. Еще одно мгновение они непроизвольно двигались, еще одно мгновение Инар с ужасом и мольбой смотрел на утуроме. Но мгновение прошло, и половинки исчезли в пыли, поднятой лучом. Второй «паломник» в ужасе выпустил ноги Рута и побежал по склону.

Рут, скатившись чуть ниже, наконец остановился. Часть пут, по-видимому, была разрезана лучом или камнями, поэтому служка смог высвободить руки и принялся срывать с себя остальные веревки.

«Паломник», несший Рута, отбежав чуть выше, молниеносно выхватил трубку, прицепился и выстрелил в пленника.

— Не сметь! — прохрипел Нахт. Стрелка на мгновение повисла в воздухе, и затем, несомая лишь волей ветра, упала на камни.

Рут окончательно выпутался и, пригибаясь, направился в сторону гвардейцев. Но в этот момент вторая, выпущенная откуда-то сверху арбалетная стрела настигла пленника и вонзилась ему под лопатку.

Гвардеец же, к которому устремился служка, вскинул лук, и через секту прямо перед Тусом, с нависающей стены, упал труп пятого «паломника», видимо оставленного своими товарищами в засаде на пути к монастырю.

Но и гвардейца сразила стрела, выпущенная тем, чью первую стрелу остановил Нахт. Рут, пошатываясь, по-прежнему шел к урру, хозяин которого лежал, распластавшись на камнях и, словно рыба, вытащенная из воды, жадно ловил ртом воздух. Рут буквально упал в седло урра, и тот, перескочив через камни, поскакал вниз, в сторону Кора. Мика удивило, что животное так быстро признало в Руте нового хозяина.

«Паломники» боялись стрелять, они боялись даже высунуться из-за камней, ибо теперь поражались со всех сторон. Арбалет пятого, упавшего со стены, уже был в руках Туса…

Мик обернулся и увидел, как от неподвижно застывших Нахта и Юла отделились какие-то полупрозрачные светящиеся существа и исчезли вслед за Рутом.

— Юл! Нахт! — окликнул Мик.

И тот и другой походили на каменные изваяния.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

РУТ

— Быстрее, Леон, быстрее! — торопил Рут своего спутника. — Нас догоняют!

Даже в темноте прохода он ощущал преследователей. «Они!..» За двадцать с лишним иров Рут не забыл взгляда, нацеленного из зарослей кустарника возле повозки с убитыми «братьями».

«Неизвестные враги нашли меня…» Рут чувствовал, что Инар сразу узнал его и что пришел этот «паломник» именно за ним. «Но зачем я им нужен?.. Как свидетель того, скрытого пеленой времени убийства… Или… Может, я ошибаюсь…»

Рут понимал, что все его домыслы могут оказаться игрой воображения, но… в этом случае он полагался на свои чувства. А они говорили ему: «Инар узнал тебя, так же как и ты его… Именно его глаза наблюдали за тобой из зарослей возле повозки с убитыми „братьями“ четверть века тому назад. Тебя настигли… Тебе надо уходить… Или… Встретить их здесь, в проходе? За грешную жизнь должна последовать кара. Встретить их…»

Руту показалось, что сквозь шум реки он различает голоса преследователей… «Смерть надо принимать достойно… Я ведь уже говорил это… Когда… Давно… Своему сыну… Но у меня нет сына! Кому же…» На мгновение он вспомнил лицо незнакомца, с которым сражался на поляне.

— Поздно… — услышал Рут его голос откуда-то изнутри, и вдруг словно невидимая рука сорвала пелену в голове служки: цепь чужих воспоминаний, столь же ярких и подробных, как и его собственные, заполнили мозг Рута.

Элг — так звали того, чью жизнь он вспоминал…

— Зачем… — раздался рядом голос Леона. — От кого мы бежим?

— Объясню потом… Они вовсе не паломники.

— А кто же? — пытаясь перекричать реку, спросил Леон.

— Враги.

— Не может быть… Ты ошибаешься, это гвардейцы… Я сам…

— Стойте! Куда же вы… Подождите… У нас факел… — донеслось сзади.

— Слышишь? — Леон поймал Рута за плечо. — Постой же… Они пришли помочь нам!

— Не останавливайся! — Рут вывернулся. — Нет…

Он вдруг представил иную пещеру, столь же темную, но сухую… И тогда окружающая тьма была более зловещей, пронизывающей насквозь, она была пропитана врагом, а здесь враги были более реальны… И в той пещере не было реки… Там было… Рут… нет Элг, увидел неясное свечение рун Древних на ларце с Тормантионом.

— Тормантион, одеяние силы… — произнес Рут.

— Что? — спросил Леон. — Какую силу?

В этот момент «паломники» зажгли факел из харутиона. Шипящий огонь высветил каждый камешек вплоть до поворота, а сама река вспыхнула тысячами искр.

— Стойте же!

«Паломники» были в нескольких шагах. Тень одного уже металась между тенями беглецов. Рут не оборачиваясь вынул нож, но Леон задержал служку.

— Мы ждем вас… — Бывший гвардеец улыбаясь повернулся лицом к преследователям.

Рут был вынужден сделать то же самое. Лезвие короткого меча в руке «паломника» мелькнуло столь быстро, что полуослепший от яркого огня Рут даже не заметил его, зато через секту он увидел, как ниже рта Леона, в районе шеи, ширится иная, кровавая улыбка и темный поток крови окрашивает его грудь.

Инар вдруг бросил факел в воду, и мгновенно наступившая тьма поглотила Рута. И одновременно с тьмой он почувствовал скользкую петлю шнура, обвившего шею, перехватившего дыхание…

Было душно, нестерпимо душно, но чьи-то руки не дали ему упасть. «Артус… При чем здесь Артус…»

Рут попытался отогнать чужие воспоминания. Но это были ЕГО воспоминания.

Когда служка очнулся, то понял, что его руки и ноги крепко связаны, а сам он находится на плечах у «паломников», бегущих по проходу.

— Помогите… — попытался закричать Рут, но в ответ получил столь сильный удар рукоятью меча в бок, что желание взывать о помощи моментально пропало…

— Не кричи, золотко мое, — услышал он рядом с собой голос Инара. — Хуже будет.

— Зачем я тебе? — Рут произнес тихо, но Инар, похоже, умел читать мысли.

«Вспомни. Вспомни, что знал Элг».

И Элг вспомнил… А Руг понял…

«Почему ты не убьешь меня прямо здесь…»

Но ответил не Инар, ответил Элг, поселившийся внутри:

«Убийце не переходит знание…»

«Но если оно перешло от незнакомца ко мне…»

«Ты не был его убийцей… Его убил Инар… И теперь он боится, что не получит знания», — ответил Элг.

«А мой удар?..»

«Ты не хотел его смерти… И его убила стрела Инара…»

Наконец похитители вынесли его на свет. «Надо бежать». Рут дернулся и снова получил удар рукоятью меча.

— Церемониться мы не будем, — в ответ на невольно вырвавшийся вскрик произнес один из несших служку. — Хозяин…

Инар перехватил тело Рута, отпустив того, кто шел впереди. Сменился и другой, державший ноги Рута. Теперь его несли по осыпи над промывшим склон руслом реки.

— Как ты себя чувствуешь, золотко мое? — произнес Инар.

В этот момент странный шум заставил Инара повернуть голову. Рут не понял, что произошло.

В воздухе сверкнул ослепительно белый луч, и тело Инара, на мгновение вспыхнув, распалось на две части. Рут увидел, как оно падает, и сам он начал падать головой вниз на это тело, ибо тот, кто шел сзади, не сразу отпустил его ноги.

Тело разрезанного врага смягчило падение. Рут покатился по камням вниз. И когда он остановился, заметил, что часть пут разрезана то ли лучом, то ли камнями. Служка попытался освободить руки. Это удалось. Он приподнялся и увидел гвардейцев.

«Они спасут меня. А тот, кто знает мою тайну, — мертв».

Скинув оставшиеся веревки, Рут направился к ближайшему. И вдруг… удар в спину, и невыносимая боль поселилась под самым сердцем.

«О Боги, простите мне все зло, совершенное мной!» Сквозь красную пелену Рут увидел, как падает гвардеец со стрелой в груди и урр непонимающе смотрит на хозяина.

Рут сделал еще несколько шагов. Животное оскалилось и зарычало. «Чужой урр». Неожиданно он показался Руту Гобом, урром, прибежавшим из далеких времен, чтобы спасти своего хозяина от неминуемой беды.

— Гоб, — прошептал Рут.

Урр послушно подполз и подставил спину.

Рут перевалился в седло, его подбросило, и вскоре перед глазами служки замелькали камни.

«Знание его, — слышал он знакомый голос, — по смерти его перейдет к сыну его, а не будет у него сына, то к дочери его, а ежели и таковой не будет, то к ближнему родственнику его, а если и родственников не окажется, перейдет сие знание к человеку, что будет рядом с ним. И доколе существует род человеческий, будет сохранена тайна сия».

«Знал бы мудрейший, какой кровавый след оставляет это знание. О Боги… Снимите заклятие… Остановите мою кровь, перетекающую из рода в род!» — молил Элг. А Рут, пронизываемый болью при каждом прыжке урра, хотел одного — жить.

Возле Красного Тора животное остановилось. Рут сполз вниз и прислонился грудью к камню. Однако вместо шершавой поверхности камня он видел дорогу, которая сама надвигалась на него, заставляя шагать.

«Теперь вместо Каменного Воина — один лишь холм», — подумал Рут. Но перед Элгом Каменный Воин стоял невредимым, подняв скалу-меч.

— Запомни, лицо земли меняется, но взгляд земли остается прежним… — донеслись до него слова мудрейшего Ритона.

Вскоре они оказались около пещеры. Вход в нее обрамляло несколько деревьев, чем-то напоминающих лиимдрео, только листва вместо ярко-зеленой была мертвенно-белесой.

— Даже в Гибельном Краю не встречал я таких деревьев. Возможно, таят они опасность… — сказал Ритон.

Но желание овладеть Тормантионом было столь велико, что Элг не остановился и даже не сбавил шага.

— Не торопись, Элг, чувствует мое сердце неладное, — произнес Атис.

Но бесстрашный уже поднимался к черному зеву.

— Помни, Элг, о невидимом страже, стерегущем пещеру… Посмотри, Элг, неспроста трава растет лишь у входа в пещеру, а остальные горы голы.

Он видел, но это его не смущало. Может, волшебные доспехи способствовали росту травы, а может, горная порода, вымытая некогда из пещеры, была более благодатна.

Трава оказалась необычайно высокой, по пояс путникам, она била по ногам, стесняла движения, словно не пускала. Элг сорвал один из цветков и, не задумываясь, принялся отрывать лепестки. Так в детстве учила его гадать бабка: «Любит — не любит». Но сейчас он гадал: «Найду — не найду, найду — не найду, найду — не найду…» Вышло: «Найду!»

— Элг, — услышал он голос Ритона, — до селения всего три хоры пути. Давай вернемся и возьмем хиссуна… Страж пещеры невидим, но, напав на хиссуна, он как-нибудь проявит себя…

— Оставь, мудрейший. Не для того мы рисковали, чтобы бояться невидимого. Прошли сентаны, и этот страж давно уже издох.

Красная жаркая пелена неожиданно заволокла все вокруг. «Вот она пришла, невидимая смерть, призванная охранять Тормантион… Нет…»

Элг уже был перед входом. Он выбросил ненужный стебелек в траву и ступил на каменный пол. Путь вел во тьму.

— Надо факел…

Атис привык предугадывать желания: по пути слуга срубил одну из веток, обмотал ее длинным тряпичным лоскутом, служившим одновременно полотенцем и носовым платком, затем, смочив его маслом, поджег.

— Оставайтесь здесь, я пойду один.

Слова Элга были столь тверды, что ни Ритон, ни Элион, ни Атис не посмели ослушаться.

Но едва Элг вошел в пещеру, невидимое дыхание загасило огонь. Ему пришлось вернуться. Атис снова поджег факел. Но в пещере факел снова погас. И Элг отбросил его, и тьма обволокла бесстрашного своими жирными, липкими пальцами, тьма лишила Элга зрения и дыхания. Еще несколько шагов… И вот оно — волшебное одеяние Тормантион, заветный ларец с мерцающими на крышке рунами.

Они становились все ярче, и вскоре Рут понял, что перед ним камни, обычные камни на тропе возле Красного Тора, освещенные Таиром. И он упал на эти камни.

— Ты помнишь дорогу, Элг. — Он вновь услышал голос Ритона, увидел скалу по имени Лик Теонара, увидел Каменного Стража. Затем, словно на крыльях дракона, переместился в Нетон, а оттуда через горные массивы в Кор. Теперь он знал, где находится пещера с доспехами Аргуса.

Вдруг чьей-то волей он вновь понесся туда, к пещере, и рядом не было его верных спутников, лишь холод, нечеловеческий холод окружал Элга со всех сторон. Он прошел мимо Стража, уже превратившегося в холм, поросший бурой травой, и вновь оказался внутри пещеры. И на сей раз тьма не была ему преградой. Элг видел ларец, и ларец сам раскрылся перед ним. Он был пуст.

Радость охватила Элга. Вместо разочарования он почувствовал необычайную легкость.

— Ты победил ее, Элг, — услышал он рядом с собой голос Юла.

ЮЛ

Судя по преградам, наспех выстроенным Инаром в проходе, Юл понимал, что тот достаточно слаб в магии. Но прекрасно понимал также и то, что самые опасные ловушки подстерегают мага там, где он, используя одни щиты, способные выдержать даже удары стихий, часто открывает уязвимые места, доступные мечу обыкновенного, не сведущего в магии, воина. Магу трудно, чрезвычайно трудно уничтожить равного по силе. И, порой, человек необученный или плохо обученный магии гораздо легче может убить мага. Сделать это тогда, когда Сила мага занята другим.

Теперь Юл понимал причину негодования Нахта: Инар оказался прозорливей мага и опередил его. Но к кому шел Инар — к пришлецу или к утуроме — оставалось неясным… Несомненно было одно — Инар сам завладел добычей и не желал с ней расставаться. Звериный закон Уранунга… «Почему мы ошиблись?.. И я, и пришлец, и Нахт. Видимо, пришлец ошибся первым, выбрав Павула… А я и Нахт стали защищать сновидца, каждый по-своему и в своих целях. И чем мощнее была атака пришлеца… тем больше мы убеждались, что носитель знания Павул. И сны к тому же… Но все-таки почему, каким образом Инар узнал, что это Рут?..»

Неожиданно от Нахта пришел ответ.

«Он видел Рута… Давно… А сейчас просто узнал… Он может уйти… Ты недооцениваешь Инара…»

Наконец последняя хаотически разбросанная по тоннелю сеть была разрушена, последний поворот пройден, и впереди, в светлом полукруге выхода Юл увидел силуэты похитителей.

Одновременно с Нахтом они выскочили под козырек нависшей над пещерой скалы. И тот и другой пытались остановить Инара, но ученик мага продолжал уходить как ни в чем не бывало…

«Стена силы, — понял Юл. — Прав Нахт, я недооценивал… Если не мастерство, то по крайней мере хитрость Инара».

— Проснись! Сделай что-нибудь! — услышал он голос Мика.

Этот выкрик стал сигналом для обоих магов. И Нахт обрушил на Инара удар такой силы, что тело ученика распалось на две части. «Паломник», помогавший нести Рута, выпустил служку и, закрыв руками голову, побежал вверх по склону.

Рут скатился вниз и принялся освобождаться от пут. Юл, внутренне готовый к схватке с утуроме, испытывал нечто вроде восхищения, наблюдая, как тот, манипулируя пучками силы, отводит стрелу, направленную в Рута, останавливает гвардейцев.

И вдруг… Одновременно с Нахтом он почувствовал угрозу сверху. Увы, на секту позже, чем следовало. И стрела, вылетевшая из арбалета засевшего наверху «паломника», уже поразила Рута.

Юл переключил все внимание на служку: стрела вошла глубоко и поразила один из крупных сосудов, однако, в отличие от духовых стрел, не была ядовита. Жизнь медленно покидала Рута. Юл заставлял рану стягиваться вокруг стрелы, а сердце биться, несмотря на повреждение. Главное, что Нахт не препятствовал этому.

«Уйти… Боги, помогите мне уйти…» Думая только об этом, Рут шел к урру, с которого упал убитый мортером гвардеец.

Животное злобно оскалилось, но в спутанном сознании Рута оно представлялось каким-то своим, любимым… Юл переключил внимание на урра, и ему удалось погасить поток злобы и недоверия, сделать так, чтобы он принял умирающего Рута за хозяина.

«Гоб, милый Гоб, ты снова пришел ко мне на помощь… Тебя прислали Боги, чтобы вернуть меня… Ты отвезешь меня в Страну Забвения…»

Юл соединил мысли Рута с потоком сознания верхового животного, и, как только служка перевалился в седло урра, Юл подтолкнул их обоих: «Гони, гони!» Маг направил всю силу, чтобы хранить и животное, и всадника. Эта сила понесла их вдоль Асионы, вниз… Едва они скрылись за поворотом, как Нахт, вырвав себя из своего собственного тела, устремился вслед за Рутом, не обгоняя и не отставая от светового тела Юла.

За вторым поворотом Рут и его странные провожатые пролетели мимо ошарашенного второго отряда гвардейцев, насчитывающего уже около десяти всадников, среди которых на одном из урров, позади воина, сидел Гилл. Отряд расступился, пропуская раненого всадника и магов. Юл не представлял, что видели встречные; каждый, возможно, свое, но понимал: их видения ужасны.

Наконец, возле Красного Тора, Юл приказал животному остановиться — слишком слаб был Рут. Сойдя с урра, Рут прислонился к красному камню… Не обладая физическим телом, Юл не смог даже извлечь стрелу из раны, а тело его, как, впрочем, и Нахта, находилось далеко, за несколькими поворотами, и привести его требовалось немало времени. Но Юл попытался… И пока он шел, бежал, мчался, летел, а с каждой минтой передвигаться становилось все труднее, Нахт вбирал знание, полученное служкой от Элга. И умирающий Рут менял свои черты, преображаясь в легендарного и бесстрашного Элга.

Однако физическое тело Нахта переносилось одновременно с телом Юла: они были связаны Рутом-Элгом, и связь была столь прочна, что никакая сила не могла бы разорвать, разделить их — они были одним миром, включающим все Добро и Зло Асты.

Но вдруг пришло то, чего не ожидали ни Юл, ни Нахт. Это было послание, послание столь мощное, столь концентрированное, что изменились даже видения Элга…

Этот ясный и отчетливый образ не ощутить было просто невозможно. Послание адресовалось Юлу, но и Нахт, будучи неотделим от Юла, ощутил его.

«Одеяние Тормантион, — гласило послание, — тысячу иров назад нашло хозяина, и нет его более в пещере. Ларец пуст. И пусть Темные овладевают этой тайной, ибо нет и пещеры». Юл увидел оползень, скрывающий темное око. «Ты свободен, Юл…» Однако первым на послание отреагировал Нахт. Он смог отделить себя от Рута-Элга и ускорить передвижение своего физического тела. Вскоре он уже стоял над умирающим Рутом. Юл понимал, что теперь ничто не помешает темному магу убить служку. Тот уже вытащил нож. Юл не успевал…

Однако совсем неожиданно Нахт взял пальцами оперенье стрелы, раздвинул ножом рану, аккуратно извлек стрелу и бросил ее на камни.

— Живите… — произнес он и, повернувшись спиной к Руту, отправился вниз по тропе.

Он шел медленно, и, когда наконец Юл обрел тело, еще виднелась ползущая по камням белая точка — фигура удаляющегося мага.

«Темный мир не знает сострадания… Нет в их сердцах любви… Есть лишь желание власти…» — так Юла учили в Руне. «Но тогда почему?..»

Юл чувствовал, что рана на спине Рута затягивается. Смерть отступила. Светлый маг расстелил плащ и уложил на него… Нет, уже не Рута. Юл не переставал удивляться… Человек, которого он спас, был похож на Рута. Но это был Элг.

НИКИТ

«Были мы свидетелями многих чудес, и ведаю я, что это лишь малая толика чудес, творящихся в мире по воле Всеприсущего, ибо бесконечны проявления Его. И в снах, и в деяниях наших видна Его воля.

Утром оставили наш монастырь гвардейцы, с ними ушли Ксант и Павул. Да поддержит их Всеприсущий на долгом пути. А из Кора к полудню вернулись монахи. И еще одну загадку принесли они мне.

Два дня назад на Корской дороге встретили монахи Юла в сопровождении никому не знакомого спутника, очень похожего на Рута, но не Рута. И попросил Юл Диима передать мне, чтобы не волновался я, как за Рута и Нахта, так и за него самого. Сообщил он также, что не будет более непрошеных гостей и что догадки мои касательно Элга верны были, и ошибались мы лишь в том, что выбрали Павула, а не Рута.

Для Диима все сказанное Юлом было сущим ноэнон тагтэн. Но более всего удивило меня, когда спутник Юла попросил передать мне поклон от Элга. Странные шутки. Вряд ли так мог шутить утуроме, и не ясно мне по-прежнему, кем же был сам Нахт. Светлый ли, темный маг. Кем бы он ни был, сожалею я об его уходе.

Все, возможно, разъяснилось бы, если гвардейцам удалось взять живьем хотя бы одного из „паломников“. Нахт, похоже, был знаком с Инаром. А по словам Гилла, „паломники“ шли к кому-то в монастырь. Впрочем, это мог быть и пришлец.

Не ясно также, куда исчез Рут. Как я уже описывал, гвардейцы второго отряда, с которым прибыл Гилл, видели его на урре, со стрелой в спине. И сопровождали его двое. Пусть каждого из свидетелей охватил ужас, и каждый видел свое: кто дракона, а кто летящие скалы. Но все сходятся в одном: это было не одно существо, а два. Я полагаю, Юл и Нахт.

Расспросил я монахов. Они, как и гвардейцы, что искали Рута более двух дней, никого по дороге не встретили. Селяне тоже никого не видели…»

«А селяне должны были видеть хотя бы Юла, — подумал Никит, — ведь через какое-то время повстречали его монахи, да он был не один, а с незнакомцем. Или же Юл предпочел более короткий путь и миновал поселок? Впрочем, маги могут делать себя невидимыми…»

«Возможно, через какое-то время Всеприсущий высветит самые темные уголки сей истории, от которой остались лишь подземный проход, лестница к небу да каменное извая…»

Волосок застрял в расщепе стила и потянул за собой жирный след. Никит даже обрадовался передышке. Он вытащил кусок ткани, которым обычно протирал стил. Мозаика изящных стрелочек за несколько дней преобразилась в скопление темных, пачкающих пальцы, пятен. Никит с трудом нашел чистое место, протер стил, отбросил тряпку на соседний пюпитр и через слуховое окно попросил Туса принести новую.