Она начала ворочаться в четыре часа утра. Или ночи? Понятие это было относительное и зависело от распорядка дня. Для нее, просыпавшейся обычно в десять, это определенно была еще глубокая ночь. Но ее злая судьба так не думала. Потому что спустя всего два часа она уже сидела в кровати, с трудом воспринимая окружающее. Буквально минуту назад она проснулась от громкого бульканья в груди и испуганно прокричала: — Кровь! Сердце бешено колотилось, перед глазами все плыло.
Сквозь быстро надвигающуюся пелену она видела, как вскочил ее муж и, не надевая очков, вылетел в коридор к кислородному агрегату. Последнее время она себя неплохо чувствовала и в состоянии покоя обходилась без кислорода, поэтому аппарат был выключен. Врубив кислородный генератор на полную мощность, он понесся обратно в спальню. Она сидела, бледная, пытаясь вставить хомуток, подающий кислород, в свой прекрасный носик. Ее ноздри судорожно раздувались, из них уже показались красные ручейки. Насквозь пропитанная кровью салфетка, упавшая на одеяло, ничего хорошего не предвещала. Муж рванулся в ванную, где были все медицинские принадлежности.
Щуря свои близорукие глаза, он нашел почкообразный тазик и, вернувшись, всунул его в дрожащие руки жены. Без очков он плохо видел ее лицо, и вся серьезность ситуации еще не дошла да него. Ощупью он отыскал очки и трясущимися руками усадил их на вспотевший от волнения нос.
— Почему я не сделал этого сразу? — пытал он себя потом. — Если бы я пораньше понял всю серьезность ситуации, все могло быть по-другому! Прояснившаяся картина происходящего заставила его выкрикнуть: — Нет! Только не это! Изо рта его маленькой жены фонтаном била кровь. Побелевшая женщина не успевала откашливать нахлынувший алый поток, и тот искал выхода через нос. Кислородный хомуток был полностью залит кровью. Давления, создаваемого генератором, уже не хватало, чтобы вытолкнуть забившую трубку красную массу. Поняв катастрофичность положения, муж подкатил резервный баллон с чистым кислородом. Это был неприкосновенный запас на случай отключения электричества. Он открыл вентиль на полную мощность. Сжатый газ превышал возможности генератора втрое. Сильная струя кислорода вырвала хомуток из рук мужчины, но он молниеносно поймал его и вставил жене в нос.
— Дыши носом! — прокричал он в ее звенящие от нехватки воздуха уши.
— Не могу, — задыхаясь, прошептала она и начала клониться вперед.
Он не раздумывая схватил с прикроватной тумбы телефон и набрал 911. Разговаривая с диспетчером, он прижимал к себе жену, ощущая, как дрожит от страха ее хрупкое тело.
— Моя жена умирает! — прокричал он в трубку. — У нее открылось легочное кровотечение! Пока он называл адрес, жена перестала трястись и затихла.
Ямки над ключицами резко запали. Она судорожно пыталась сделать пусть самый ничтожный, но так необходимый глоточек спасительного воздуха.
— Умница моя. Сейчас все пройдет, — успокаивал он и ее, и себя. — Я мигом.
Он слетел на первый этаж и распахнул настежь дверь. Вернувшись, он с ужасом увидел, как жена в бессильной ярости била своим маленьким кулачком по одеялу. Сил у нее хватило ровно на три удара, после чего ее тело обмякло и завалилось вперед. Он подхватил ее, не давая упасть, и жестокая действительность обожгла его сердце.
— Быстрее! — Заорал он в лежащую на одеяле трубку. — Она уже не дышит.
Кровь уже не хлестала, а тихо вытекала из уголка ее посиневших губ. В телефоне звучал нервный голос диспетчера: «Положите ее на спину и поверните голову набок, чтобы кровь не попала в легкие и она не захлебнулась».
— Какое не захлебнулась! — истерически прокричал мужчина в ответ. — Кровь идет из самих легких! В их разговор ворвалась отдаленная сирена приближающейся машины службы 911.
— Не вешайте трубку, я буду с вами до приезда парамедиков, — пыталась успокоить его диспетчер.
Но он уже не слушал ее. Подняв бездыханное тело легкой, как пушинка жены, он нежно положил ее на пол, охватил ее маленький ротик своими губами и выдохнул что было сил. Бурлящий поток воздуха вырвался из ее носа, раздувая красные пузыри. Поняв свою ошибку, он закинул ее голову еще больше назад и, сжав ее ноздри пальцами, вновь с силой выдохнул. На этот раз ее грудная клетка ответила глубоким вдохом.
Минутой позже прибыли парамедики. Они застали пугающую картину. На залитом кровью ковролине лежала хрупкая женщина, почти девочка. Ее золотые кудри были рассыпаны по полу, прикрывая растущее алое пятно. Над ней склонился взъерошенный мужчина в окровавленной футболке с какой-то глупой надписью на спине. Все его лицо было в красных разводах, а с его дрожащих губ капала бордовая кровь. Он продолжал делать искусственное дыхание, игнорируя клокочущую пену, которая розовой шапкой поднималась из легких женщины.
— Нам нужен аппарат для аспирации жидкости! — закричал первый вбежавший в спальню парамедик.
Упирающегося мужчину силой оттащили от окровавленной жены и увели на кухню.
* * *
Парамедики суетились вокруг погибающей пациентки. Необъяснимое чувство тревоги росло с каждой секундой. Ощущение чего-то непоправимого вызывало в них не то панику, не то злость. Панцирь бездушия, взращенный ежедневной встречей со смертью, вдруг лопнул. Руки спасателей позабыли годами отработанные движения, а голос старшего по бригаде предательски дрожал.
Виновница этой необычной нервозности не замечала происходящего. Она лежала и чувствовала, как теряет то небольшое количество черной энергии, которую смог накопить ее ослабленный организм. Она излучала ее всем телом, чего раньше никогда не случалось. Кто-то разрезал на ней сорочку. Отсутствие последнего препятствия только ускорило потерю черных флюидов. Необычайная легкость и спокойствие начинали окутывать ее, и лишь отдаленному подсознанию чего-то не хватало.
— Тяжесть! Тяжесть в груди исчезла! С раннего детства она сроднилась с ощущением тянущего комка внутри.
— У меня там живет злая болячка! — делилась своими наблюдениями неунывающая шалунья, показывая себе на грудь Уже подростком она узнала, что всему виной генетический дефект, который не только поражал легкие, но и открывал путь для тяжелой черной энергии. Поначалу эта энергия гуляла сквозь нее сама по себе, меняя настроение от пасмурного и злого к жизнерадостному и добродушному. Когда же она научилась управлять энергетическими флюидами, их выброс всегда приносил облегчение. Но такую легкость и безмятежность, как сейчас она еще никогда не испытывала. Ее ощущения лишь слабо напоминали те, что наступали после освобождения от темных флюидов. Обычно это происходило на пике злости, граничащей с яростью. Первый раз на ее памяти это случилось исподволь, в далеком детстве, когда она отдыхала с мамой и ее подругой в Гаграх.
Как-то раз, по пути к морю, к ним пристал один кавказец, назвавшийся гордо Георгием. Он возбужденно тараторил: — Только посмотрите, готовая жена-красавица и дочка лапочка.
С тех пор он не оставлял их в покое. На следующее же утро он ждал их на том же месте.
— Как тебя зовут, чудо природы? — спросил он девочку и протянул ей конфету.
— Вика, — ответила та и, взяв конфету, потребовала: — А маме? Тот рассмеялся и насыпал ей полную пригоршню барбарисок. Уж он-то, как искусный дамский угодник знал, что путь к сердцу женщины лежит через ребенка. Гоги, так прозвали его мама с подругой, теперь подкарауливал их каждое утро на тропинке к пляжу и неизменно заводил свою песню о готовой для него семье. Чтобы не встречаться с назойливым поклонником, женщины искали другие пути к морю. Новые маршруты были длиннее прямого спуска, и маленькая Вика приходила на пляж, выжатая как лимон. Раньше она прыгала от нетерпения и рвалась в море еще до того как взрослые успевали расстелить покрывало. Теперь же, не дожидаясь подстилки, она плюхалась на гальку и сидела, замерев, как налетавшаяся за день чайка, с тоской глядя на зовущие барашки набегавших волн.
Несмотря на старания женщин, спрятаться от назойливого аборигена было невозможно. Он неизменно находил их, и песня про белого бычка начиналась сначала. И вот однажды выдохшаяся от долгого перехода Вика не выдержала. В очередной раз увидев на своем пути улыбающегося Гогу, она отпустила мамину руку и пыхтя, как паровоз, ринулась к нему. Набросившись на опешившего мужчину, она принялась дубасить его маленькими кулачками по гордо надутому животу и зло приговаривала: «Отстань от нас, дядька, у нас есть папа и сестричка, и ты нам вовсе не нужен!» После этого девочку как подменили. На щеках появился румянец, вернулся аппетит, и до конца отпуска она летала как на крыльях. Совсем другое настроение было у Георгия.
В тот день он, ничего не видя вокруг, возвращался домой по знакомой горной тропинке. Из головы не шла противная девчонка, которая все время путалась под ногами и мешала охмурять двух симпатичных курортниц. Вот и сейчас она, как ангелочек назойливо порхала перед ним, закрывая путь наверх. Два буравчика ее изумрудных глаз пробивались сквозь поднимавшийся из ущелья туман и обжигали душу ледяным холодом. Зло отмахнувшись, от назойливого видения, Гоги продолжал свой путь пока другой, колючий и далеко не детский взгляд не заставил его остановиться. Только тут местный ловелас понял, что девочка вовсе не парила над пропастью. Она сидела на руках у грациозной длинноволосой брюнетки. Стройная фигура женщины теперь отчетливо проступала сквозь вечерний туман. Гогину злость как рукой сняло. В его масляных глазках загорелся знакомый похотливый огонек.
— Я потерял голову от твоей красоты, — выскочила одна из беспроигрышных фраз. — Пойдемте ко мне! Выпьем вина и уладим все недоразумения.
Горячий поток исковерканных русских слов, льющийся из Гоги, похоже, потихоньку смягчил женщину. Она поставила девочку на землю и та, весело припрыгивая, скрылась в тумане над ущельем. Взгляд черноволосой красавицы потеплел, а лица коснулась многообещающая и влекущая за собой улыбка. На душе у Георгия стало легко. Он с замиранием сердца потянулся к своей очередной добыче и с наслаждением отдался неописуемому чувству полета. Он снова был гордым орлом, готовым парить в облаках рядом с манящей чаровницей.
До конца отпуска Гоги больше не надоедал женщинам, и они даже стали немного скучать по нему. Мама с подругой шутили, что их Вика лучше всякого отворотного зелья. Они не знали, что Георгий исчез не только из их жизни. Родственники и друзья тоже давно не видели беспутного гуляку. Первое время они не придавали этому значения, предполагая, что тот в очередной раз подался за какой-нибудь юбкой. Да и что могло с ним случиться в городке, где его знала каждая собака? Он здесь родился и вырос, и любая тропинка была знакома, как свои пять пальцев. Тем больше было удивление, когда узнали, что с ним случилось.
Осенью, сквозь поредевшую листву, односельчанин Георгия заметил на дне ущелья странное оранжевое пятно. Им оказалась любимая рубашка его соседа. Она была теперь явно велика своему хозяину, тело которого усохло со времени падения. Застывшая на мумифицированном лице улыбка не оставляла никаких сомнений в том, что пострадавший до последнего момента не осознавал происходящего. Об убийстве в курортной зоне не могло быть и речи. Участковый милиционер припугнул родственников наркотической статьей и предложил все списать на пьянку, и те, скрепя сердце, согласились. Таким образом, кончина Гоги стала обычным несчастным случаем, каких в нашей жизни превеликое множество.
Тем временем, женщины с девочкой вернулись в Ленинград и лишь изредка вспоминали смешного грузина из Гагр, а потом и вовсе про него забыли. Но однажды дождливым вечером образ Гоги неожиданно всплыл в памяти подросшей Вики. Случилось это в летние каникулы на даче. Ливень разогнал веселую детвору по домам, и теперь Вика сидела со старшей сестрой Яной и слушала мамины рассказы о ее нелегком послевоенном детстве. Один из них и всколыхнул воспоминания о Гоге…
Во время войны мамины родители погибли, и осиротевшую Ванду отправили жить к родной тетке, в небольшой поселок под Ленинградом. К великой радости девочки у тетки жил кот, и она всем сердцем привязалась к нему. Тот платил тем же и ходил за ней по пятам.
Все любили этого худого облезшего прохвоста, все, кроме самой зажиточной по тем временам соседки. Не проходило и дня, чтобы она не орала через забор: «Вот же гад! Опять распугал всех моих кур. Да этот шелудивый паразит хуже фашиста! Кто мне теперь заплатит за те яйца, что мои несушки не додали из-за этого паршивца!» — А нечего выпускать своих дурных кур на улицу, — защищала своего любимца маленькая Ванда. — Держите их у себя в огороде, так никто их гонять и не будет.
И вот однажды кот пропал. Девочка искала своего полосатого друга по всему поселку, но его нигде не было. Она уже потеряла всякую надежду, как однажды среди ночи услышала приглушенное мяуканье. Девочка вскочила и в одной ночной рубашке выскочила на улицу. Звук доносился из-за забора соседки. Легкая как пушинка Ванда одним махом перелетела через ограду и упала прямо на куст смородины. Не обращая внимания на царапины, она понеслась на призывное мяуканье. Спотыкаясь в темноте, Ванда наконец добралась до высохшего колодца.
Сорвав крышку, она увидела в глубине колодезного сруба огоньки кошачьих глаз. Девочка не знала чей это был кот, но сердце подсказывало, что это именно ее проказник. Желтые огоньки то приближались, то вновь удалялись. Кот пытался выпрыгнуть из колодца, но ему не хватало сил. Ванда начала метаться в поисках чего-нибудь, что бы помогло вызволить друга.
Тусклый блеск купавшейся в облаках луны был плохим подспорьем. Зато белая сорочка девочки ярким пятном светилась в ночи. Со стороны соседкиного дома послышался скрип открываемой двери. Не замечая приближающейся угрозы, Ванда судорожно шарила руками в траве. Наконец под руку попалась сломанная жердь. Схватив палку, девочка подбежала к колодцу и протянула ее к горящим в глубине глазам. Кот вцепился в спасительную жердь и та резко потяжелела. От неожиданности Ванда чуть не выпустила ее из рук. Занозы впились в ее ладошки, но она еще крепче сжала палку и, не замечая боли, ласково позвала: — Кис, кис, кис.
— Я тебе дам кис, кис, кис! — прогремело над самой головой, и как будто огромная оса впилась в ее ухо.
Слезы боли смешались со слезами радости. Ее кот-котофеич уже сидел у нее на руках и радостно мурлыкал. Разгневанная соседка, не отпуская уха, дотащила обоих до калитки и вытолкала на улицу.
— Чтоб вам пусто было! — слышала Ванда истерические крики вослед.
— Чтоб все твои куры передохли! — со злостью бросила в ответ девочка, трогая горящее ухо.
Еще не успели зажить следы от глубоких заноз на ладошках Ванды, как соседские куры стали дохнуть одна за одной и в течение трех дней все передохли. И хотя ветеринар объяснил это птичьей чумкой, с жиличкой из Ленинграда в поселке больше никто не связывался, а дети за глаза прозвали ее ведьмой.
— Так вот почему кошки в нашем доме не переводятся! — улыбнулась Яна и подтолкнула сестренку.
Вика ничего не ответила. Она никак не могла прийти в себя от маминой истории.
— А не навела ли и я какую-нибудь чумку тогда на этого Гогу? — с неспокойным сердцем подумала она. — Да и не только на него.
Не раз в ней закипали детские обиды, и она давала им выход, совсем не подозревая о возможных последствиях. В тот далекий вечер ее так и подмывало спросить маму, не помнит ли она непонятной легкости после перебранки с соседкой. Но так и не решилась.
Однако с тех пор у Вики засела мысль об их семейной способности к сглазу. Червячок-искуситель время от времени просыпался и подмывал проверить свои подозрения. Но каждый раз она загоняла его поглубже и ругала себя за такие помыслы. Однако шила в мешке не утаишь, и однажды она сорвалась…
Приближались майские праздники, и молодым комсомольцам поручили выступить на школьном вечере. Это был год сорокалетия прорыва блокады Ленинграда, и героизм защитников города был главной темой постановки ко Дню Победы. Гвоздем программы должны были стать стихи о Тане Савичевой, на глазах у которой от голода умерла вся семья. Эта маленькая девочка нашла в себе мужество вести дневник в то страшное время.
После окончания войны о ее лаконичных записях узнал и содрогнулся весь мир.
Донести эту историю до беззаботных школьников и предстояло Викиному классу. Исполнительницу главной роли долго искать не пришлось. Быть Таней предложили самой хрупкой девочке в классе. Вика с гордостью согласилась. С ее стихотворным талантом выучить длинный отрывок из поэмы не составило большого труда. И вот настало время генеральной репетиции.
После вступительных слов о начале войны зал вдруг потемнел. Участники постановки медленно отошли в глубину сцены.
С потолка медленно сполз экран и отделил актеров от зрителей.
Застрекотал кинопроектор, и на белом полотне появились кадры военной хроники. Командующий германскими войсками отдавал приказ фюрера о взятии колыбели революции. За его спиной висел портрет Гитлера, который уничтожал своим взглядом врагов третьего рейха. На задней поверхности экрана та же хроника выглядела туманным вывертом. Немецкие полчища шагали справа налево, и фюрер смотрел не на восток, а на запад. Тихие смешки послышались среди заскучавших без дела школьных актеров.
Вика была в середине группы. Полотно экрана было так близко, что она не могла охватить его взглядом. Уставившись в центр, она вдруг заметила, как лицо Гитлера стало уменьшаться и смуглеть. Сквозь дымку тумана она видела его не в резной раме на стене немецкого штаба, а в золоченом окне кареты, украшенной вензелями. В глубине экипажа угадывалась черная тень женщины, на коленях у которой и сидел Гитлер-ребенок. В его необычно смуглом лице уже угадывались черты будущего фюрера. Конечно, усики еще не отросли, но характерную челку и сверлящий безумный взгляд вселенской ненависти ни с чем нельзя было спутать. Осознание какой-то всемирной беды ледяной струйкой просочилось в сердце Вики. Необъяснимый великий страх овладел ею. Тысячи шагающих солдат вдруг превратились в серую толпу, которая простиралась перед ней в ожидании чего-то ужасного. Топот кованых солдатских сапог теперь напоминал знакомый с детства металлический звук. Так крестьяне затачивали свои косы перед выходом на графские поля. Одно веко вдруг налилось свинцом и медленно опустилось. Другим глазом она отрешенно смотрела в туманную даль, ожидая скорого избавления от мук. Все ее тело ломило, как будто в нем не осталось ни одной целой косточки. Откуда-то дохнуло свежестью и приятно охладило ноющие суставы. Ласковый ветер обдал лицо. Он принес запах моря, и на губах появился солоноватый привкус брызг прибоя. Пробившееся сквозь туман солнце вдруг ослепило ее.
Поднятый экран впустил волну свежего воздуха из зала и, все еще работающий проектор, ярким лучом выхватил из темноты стоявших на сцене артистов. Вика медленно возвращалась из своего видения. Она смахнула капельки моря с губ и с удивлением увидела на пальцах кровь. Ее нижняя губа была прикушена. Быстро облизав губы, она шагнула вместе со всеми вперед и приготовилась к выступлению.
— На берегу Невы… — начала она, позабыв о своем странном видении.
В этот момент она была там, в умирающем от голода Ленинграде, рядом с таким же хрупким подростком, как и сама.
Рядом с Таней, которая писала сведенными от холода исхудалыми пальцами свои страшные строки…
Вика шла по школьному коридору все еще под впечатлением от пережитого, когда услышала брошенное в спину: «Ты зачем ела собак!?» Она обернулась и увидела предводителя группировки неприкасаемых старшеклассников. Благодаря шишкам-родителям им все сходило с рук, и они считали себя королями школы.
— Каких собак? — опешила она.
— Ну как же. Все умерли, а ты осталась, значит, ты ела кошаков да барбосов! — поддерживаемый хохотом своих сотоварищей, заявил он.
— Да я лучше умру, чем обижу собаку! — А если мы ее тебе поджарим?! — О чем говорить с дебилами? — покрутила она пальцем у виска.
На следующий день, на большой перемене, Вика вместе с подругами вышла понежиться в лучах весеннего солнышка. Ни о чем не подозревая, девочки прогуливались среди начинающих цвести тополей.
— Скоро от пуха будет не спрятаться, — сказал кто-то.
— Ага! У нашей математички опять начнется аллергия. И прямо перед экзаменом. Вот будет лютовать! — прозвучало в ответ.
— Это ничего. Зато будет легче списывать. Она сквозь свои опухшие зенки ничего не заметит.
Их разговор прервала группа мальчишек, преградивших путь.
— А мы тебе полдник приготовили! — вышел вперед главарь.
За его спиной дружки кормили бездомного пса. Это был общий любимец, который, как на работу, приходил к школе во время второго завтрака и никогда голодным не оставался. Вот и сейчас он тянул морду к недоеденному бутерброду в чьих-то руках. Подростки окружили девчонок, а их вожак достал зажигалку.
— Я обещал тебе жаркое из барбоса? — ехидно спросил он. — Так получи! Он поймал весело вертящийся хвост псины и щелкнул зажигалкой. При виде этого Вика почувствовала, как необычайной силы ярость забурлила где-то в глубине и на какой-то момент сковала ее. Громкий визг и запах паленой шерсти вывел ее из оцепенения. Пес пулей унесся прочь, а дебил со своими дружками давились от хохота.
— Тебе бы, безмозглой обезьяне, самому хвост подпалить! — перекрывая смех, прокричала она.
И было в ее голосе столько угрозы и ненависти, что веселье тут же прекратилось. Взбешенная Вика была готова вцепиться в наглую рожу живодера и уже сделала шаг вперед, как раздался звонок. Напуганная шайка быстро ретировалась, как будто важнее следующего урока ничего на свете не было. Подруги вернулись в класс с мыслями о предстоящем диктанте и лишь защитницу собак ничто не тревожило. Во всем теле появилась та самая легкость из далекого детства.
— Чему бывать, того не миновать, — с облегчением подумала она и начала списывать у соседки пропущенные предложения из диктанта.
Домой она шла взбудораженная случившимся. После стольких лет страхов и сомнений это наконец произошло. Скоро она узнает ответ на так долго мучавший ее вопрос.
«Если я владею сглазом, сегодняшний случай не должен пройти бесследно».
Герой дня и его дружки были не менее возбуждены. Сегодня по их планам был день эротики. После уроков веселая компания побежала к новым многоэтажкам. Нужно было спешить занять зрительские места до того, как одноклассницы пойдут домой. Разбившись по парам, они разошлись по парадным.
В полутемном подъезде веяло прохладой и, как во всех новостройках, пахло свежими бетонными блоками. Поджигатель собачьих хвостов первым спустился в подвал. За ним прокрался его верный подпевала. Встав на колени, они начали пробираться под площадку парадной. При входе в подъезд в пол была вделана чугунная решетка, сквозь которую пробивался тусклый свет и служил маяком. Заботливые архитекторы применили это новаторское решение для повышения чистоты в доме. Грязь и слякоть с обуви входящих сваливалась в подвал, а не разносилась по лестницам и лифтам. Проектировщикам и в голову не могло прийти, что этому приспособлению найдется несколько иное применение. Наполненные до ушей половыми гормонами подростки удобно улеглись прямо под решетчатым полом, и эротическое реалити-шоу началось. С каждым открыванием дверей новый персонаж появлялся над головами затаивших дыхание зрителей. Проплывающие в вышине брюки вызывали лишь короткий вздох разочарования, в то время как развевающиеся на сквозняке юбки встречались немым, но от этого не менее восторженным улюлюканьем. В течение получаса им удалось выяснить, у каких из живущих в этом подъезде старшеклассниц какого цвета нижнее белье. Однако поток школьниц скоро закончился, да и холод подвала уже давал о себе знать. По всему выходило, что пришла пора второй части эротической программы.
Но как только они стали выползать из своего убежища, как в подъезд, хихикая и целуясь, вошла сладкая парочка. Молодой человек закрыл дверь и тут же начал пылко ласкать свою спутницу.
— Не надо! Увидят! — нервно прошептала она.
— Да не увидят. Рабочий день еще не закончился.
Он взялся одной рукой за дверную ручку, а другой прижал к себе девушку.
— Расслабься, я держу дверь. Если, что, мы сделаем вид, что выходим.
Позабыв о холоде, подвальная публика осталась на второй акт. Их привыкшие к темноте глаза жадно всматривались в происходящее наверху. В полумраке подъезда раздавались звуки поцелуев и шорох нейлоновой куртки пэтэушника. Снизу были плохо видны руки влюбленных, и лишь по протестующим девичьим возгласам завороженная публика могла догадываться о происходящем. Они не могли видеть, как свободная рука кавалера отправилась в одиночное плавание по вздымающимся волнам груди девушки. Зато зрители видели как та нервно перебирает ногами, то и дело проваливаясь тонкими каблучками в щели решетки. Ее стройные ноги простирались далеко вверх и терялись где-то в темных контурах облегающих трусиков. Поцелуи становились все громче, а шепот все жарче. Наплававшись на поверхности, любознательная рука парня погрузилась в глубину и отчетливо предстала перед взорами зачарованных школьников. Коснувшись бедра девушки, рука начала медленно всплывать, поднимая вслед за собой волнистый край юбки. Вот она достигла задних округлостей и плавно заскользила по ним.
Протесты обладательницы аппетитных «подводных» холмов усилились, но были тут же потушены глубоким поцелуем. Тем временем рука перебралась вперед, и темная полоска материи между бедер девушки исчезла из виду. На ее месте появились жадные пальцы пэтэушника. Задохнувшиеся от возбуждения подростки не верили своему счастью. Сначала один, а затем и другой полезли к себе в штаны. Сверху донесся томный приглушенный стон.
— Не надо! Не здесь! — прорвался сквозь поцелуй прерывистый шепот.
Но слова так и остались словами. Замершие в ожидании зрители не увидели ни малейшей попытки прекратить якобы нежеланное вторжение. Скорее наоборот. Девичьи ноги медленно согнулись и чуть раздвинулись. Пальцы парня напряглись стараясь удержать насевший на них вес. Где-то на верхнем этаже хлопнула дверь. Заурчал мотор лифта и провозгласил о завершении горячего выступления молодого дуэта. Зрители с неохотой покидали належанные места. Позабыв отряхнуть друг другу спины, они скрылись в подвальном сумраке.
Наступала кульминация вечера. Друзья разошлись по разным секциям подвала и предались взрослым мечтаниям. Главарь, как и положено, занял самый сухой и теплый закуток. Он присел на место стыка горячих труб, где не было изоляции, и с наслаждением ощутил разливающееся по всему телу тепло. В нетерпеливом порыве он расстегнул ширинку и закрыл глаза.
Перед ним стояла длинноногая красавица на высоких каблуках, и уже не пэтэушник, а он сам ласкал ее манящие формы. Он откинулся назад и, оторвав ноги от бетонного пола, прислонился спиной к стене. Труба под ним мягко качнулась и начала медленно провисать. Установленные на скорую руку крепежи с трудом выдерживали дополнительную нагрузку. Но погруженному в мечты подростку было не до этого. Покачивающаяся под ним труба создавала ощущение божественной невесомости. Переполнявшее его сладострастие рвалось наружу, и он не собирался противиться этому. С каждой минутой желание усиливалось и распирало его, как паровой котел. Спускающий пар клапан напрягся и манил к себе. Он нежно освободил его и с любовью погладил раз-другой. Волна наслаждения подкатила под самое сердце. Он уже не мог остановиться. Его тело раскачивалось в такт ускоряющемуся движению руки. Приближающееся блаженство затмило все. Еще мгновенье, и пар будет выпущен.
И пар действительно появился. Откуда-то снизу поднялось легкое белое облачко. Жгучая боль в ягодицах выдернула его из плотских грез. Как ошпаренный он соскочил с прогнувшейся трубы. Треснувший стык был окутан горячим туманом, сквозь который пробивался бурлящий гейзер. Школьные брюки на удивление быстро пропитались крутым кипятком, в котором теперь варилась упитанная задница их хозяина. По подвалу разнеслись дикие вопли. Прибежавший приятель ничего не мог разглядеть сквозь густой пар. Он не видел, как их главарь безуспешно пытался стянуть обжигающие тело штаны. Торчащее из ширинки мужское достоинство грозы школы зацепилось за ремень и не давало спустить брюки. Пока тот судорожно расстегивал модную пряжку, ягодицы благополучно проварились почти до самых костей…
Вика в это время задумчиво брела в свою хрущевскую пятиэтажку. Мимо промчалась «Скорая» и скрылась в направлении нового микрорайона.
«Как бы я хотела работать на «Скорой»!» — посмотрела она вслед удалявшейся машине.
Следующим утром вся школа гудела. На переменах только и разговоров было, что о странном происшествии в подвале. Несмотря на авторитет, к бывшему вожаку хулиганов не замедлила приклеиться кличка «макака с красной какой». В школе он появлялся все реже, а вскоре и вовсе переехал в другой район.
Так Вика убедилась в своих возможностях, но то, что она узнала о себе тем летом от старой знахарки, было просто уму непостижимо…
Многие годы минули с тех пор. Еще не раз она испытывала необычайную легкость после сброса черной энергии. Но та воздушная эйфория не шла ни в какое сравнение с тем, что она чувствовала сейчас. Какие-то люди в униформе суетились вокруг нее и встревожено говорили на знакомом, но почему-то малопонятном языке. Ее любимые собачки забились в угол, и полными отчаяния глазами наблюдали за происходящим. Вот их хозяйку пристегнули к носилкам широкими ремнями и подняли высоко в воздух. Вика оторвалась от земли и безмятежно поплыла по своему дому. Непередаваемая легкость и спокойствие усиливались с каждой минутой. Это ощущение было совершенно ново для нее. Теперь она конечно же не побоялась бы спросить об этом маму или знахарку, но они были далеко за океаном. Да и язык ее уже почему-то не слушался и, похоже, что не только язык…
* * *
Краем глаза мужчина видел, как в спешке выносят из дома его жену. Он тоже торопился. Дрожащими руками он собирал все ее медицинские справки и показывал бутылочки с лекарствами, перечень которых потребовали парамедики. Реанимационная машина с ревом сирен умчалась в ближайшую больницу.
Когда опись медикаментов закончилась, его повезли следом за мелькающими вдали огоньками на второй «Скорой». Регистраторша приемного покоя сообщила, что Викторию все еще пытаются спасти, и нужно терпеливо ждать и надеяться. Его онемевший от горя мозг плохо воспринимал окружающее и отказывался верить в происходящее. Он сидел в пустом холле и мысленно изо всех сил помогал жене бороться со смертью.
— Давай, малыш, возвращайся! — молил он ее. — Я рядом! Как спасение от жестокой действительности память вернула его в прошлый декабрь. Ровно год назад он уже сидел в этом же приемном покое и терзал себя мыслями, о том, что во всем виноват сам. В том декабре они попали сюда с похожим, но не таким страшным кровотечением. Тогда он забрал жену из этой лечебницы, несмотря на уговоры врачей. Забрал, чтобы вернуться обратно спустя сутки.
«Как мог я пойти у нее на поводу и отказаться от госпитализации?» — упрекал он себя тем декабрем.
Днем раньше у нее тоже хлынула горлом кровь, причем в самый неподходящий момент. Пока он на нижнем этаже запускал в дом собак, она захлебывалась кровью в ванной комнате наверху. У нее не было ни времени, ни сил позвать на помощь, и она одна мужественно сражалась с кровотечением. Когда он поднялся на второй этаж, она уже в полуобморочном состоянии висела над полной крови раковиной и шептала: — Димочка, я умираю.
Его имя прозвучало непривычно из ее уст. Он даже не помнил, когда она его в последний раз так называла. Они с незапамятных времен звали друг друга Дича и Вича. Причем его ласковое обращение к ней вызывало недоумение у знакомых американцев, которые к разряду ласковых имен его ну никак не относили. Дича с Вичей поняли недоумение американцев после просмотра очередного ужастика, из которого узнали, что поанглийски «Вич» означает ведьма.
— Подумаешь, немножко кровки. — с наигранным спокойствием произнес он, выводя жену из ванной комнаты — В первый раз, что ли? А ты тут помирать собралась.
Дича усадил ее на кровать, подпер спину подушками и включил ингалятор с бронхо-расширяющим раствором. Вича успокоилась, но каждый вдох давался ей с большим трудом и синева вокруг губ не хотела проходить.
— Вызывать 911? — спросил он, глядя в ее теряющие фокус глаза.
— Не знаю, — неопределенно пожала она плечами.
Это и был ответ. До этого дня, как бы плохо ей не было, она всегда стойко сражалась со своим недугом и за все их годы жизни в Америке они ни разу не вызывали службу 911. В самых крайних случаях муж сажал ее в машину и они ехали в госпиталь сами. Но раз Вича не сказала «нет», значит, чувствовала себя совсем плохо.
Вскоре дом наполнился парамедиками, которые, померив уровень кислорода в крови, сразу же надели на пациентку кислородную маску. Не прошло и двух минут, как порозовевшая Вича спросила: — А может, не надо никакой больницы? А когда она услышала, что повезут ее в ближайшую, пользующуюся дурной славой лечебницу, то заупрямилась еще больше.
— Ну давай съездим только на рентген, — уговаривал ее Дича, — если все нормально, я сразу же заберу тебя домой.
На рентгене ничего страшного не нашли, но и домой тоже не отпустили. Виче все назначали и назначали бесконечные анализы и тесты, и конца и краю им не было видно. Они уже давно привыкли к этой практике вытягивания денег из страховых компаний. Больница, в которую они попали, соседствовала с негритянскими кварталами, где медицинский полис имели считанные единицы. В неотложной помощи здесь никому не отказывали.
Можешь ты платить или нет, умереть тебе в этой стране не дадут. Поэтому больницы в нищих районах еле сводят концы с концами и пытаются компенсировать расходы на бесплатных больных за счет тех, у кого есть медицинские страховки. И уж если им попался пациент с хорошим полисом, как у Вичи, то будьте уверены, больница попытается высосать из него все, что можно, а порой и что нельзя. Уже наступало утро, а беготня вокруг выгодной больной не прекращалась. В какой-то момент терпение задерганной пациентки лопнуло, и она выдвинула ультиматум: — Или меня сейчас же переводят туда, где я постоянно наблюдаюсь и где есть специалисты по моему заболеванию, или я одеваюсь и ухожу домой.
Ажиотаж как-то сразу стих и до утренней пересменки их больше не трогали. Новая дежурная врачиха с неохотой сообщила, что Викторию смогут перевести в Балтимор, в ее родную больницу имени Хопкинса, как только все бумаги будут готовы.
Однако к тому времени Вича уже полностью оклемалась и загреметь в больницу на выходные ей совсем не хотелось.
— Ну, что мы там будем делать? — убеждала она Дичу. — Посуди сам. Сегодня суббота. Вместо моего лечащего будет только дежурный врач. А просто валяться там до понедельника нет никакого смысла.
Слишком легко он дал себя уговорить в тот раз, и это была его первая ошибка, которая потянула за собой цепь последующих событий приведших год спустя в тот же приемный покой.
Конечно, прошлой зимой ему и самому не хотелось оставлять жену в больнице. Он пошел у нее на поводу и позвонил другу из соседнего дома с просьбой забрать их домой. Вича демонстративно подписала отказ от госпитализации и быстрым шагом покинула приемное отделение. Такая бравада не прошла даром.
Уже сидя в коридоре она начала ощущать нехватку воздуха, но не показывала виду, что ей плохо.
— Давай пойдем обратно, — предложил Дича. — Меня же не обманешь, я вижу, что тебе нехорошо.
— Ничего страшного, просто я провела всю ночь на кислороде и еще не настроилась дышать без него. На свежем воздухе должно пройти.
Он посадил ее в инвалидное кресло и вывез на улицу. Пока они ждали соседа, Вича действительно раздышалась и ее щек коснулся легкий румянец.
— Ну, что болячка? — приветствовал ее приехавший Шура. — Домой или в «Биби» за очередной кофточкой? — попытался пошутить он.
Последнее время это был любимый бутик Вичи. Одежда из него составляла почти весь ее гардероб. — В следующий раз, — слабо улыбнулась она.
Да, муж ее баловал, и хотя одеваться в «Биби» было не дешево, все шкафы в их доме были завешаны нарядами из этого магазина. Все тот же сосед временами ее подначивал: — Сколько одному человеку нужно одежды!? — спрашивал он, наблюдая, как она выбирает себе очередную блузку для покупки через Интернет.
Дича прекрасно понимал, что это расточительство, но отказать своей Викуле не мог. Он видел, как все труднее и труднее дается ей каждый новый день, и не мог лишать ее этих маленьких радостей, которых было не так уж и много в ее нелегкой жизни.
На ту субботу у Вичи были совсем другие планы, нежели болтаться по больницам. Она всю неделю с нетерпением ждала выходных, чтобы поехать за новогодней елкой. До католического Рождества оставалось чуть больше недели, и пока выбор был еще богатый, она хотела найти самое красивое деревце. Но самой поехать в тот день сил уже не осталось, и она оправила мужа с соседом, полагаясь на их вкус. Когда мужчины вернулись с добычей, дом наполнился пьянящим духом хвойного леса. Елку положили оттаивать на пол в столовой, и Вича, преодолевая отдышку, подошла к ней и стала гладить пушистые ветки, приговаривая: «Завтра я тебя, красавица, наряжу, и ты у меня будешь самая распрекрасная на свете».
Только в тот год этим обещаниям не суждено было сбыться, как и другим ее планам. С утра, как всегда по выходным, Дича должен был приготовить завтрак, после которого они бы закинули белье в стиральную машину и занялись елкой. Нужно было достать из подвала подставку и многочисленные коробки с гирляндами и игрушками. У них там было столько украшений, что хватило бы нарядить целый лес. После Рождества Вича всегда таскала мужа по распродажам и скупала самые красивые новогодние украшения, которые оказались непроданными и отдавались за бесценок.
Каждый год она наряжала елку по-разному. В этот раз она решила, что елка будет серебренной, и ей не терпелось окунуться в свои елочные богатства в поисках подходящих игрушек и мишуры. К вечеру Виче совсем полегчало, и они даже немножко выпили за Вичино здоровье и наступающие праздники. После своего любимого Кампари с апельсиновым соком она отправилась в спальню делать дыхательную гимнастику и ингаляции.
Эти процедуры помогали очищать легкие от накопившейся за день мок нимали немало времени. Дича, как обычно, прилег рядом и подремывал под убаюкивающий звук телевизора и привычный уху кашель жены. Очнулся он от резкого толчка в бок.
— По-моему, опять кровь!? — с испугом произнесла Вича и показала ему алое пятно в контейнере для мок.
Не прошло и минуты, как все дно контейнера стало красным. Ослабленная передрягами предыдущей ночи, Вича недолго боролась с потоком крови, которая подходила к горлу быстрее, чем она могла ее откашлять. В этот раз она ни с кем не спорила и не просилась остаться дома, она просто потеряла сознание. Вича пришла в себя на пути в ненавистную лечебницу, из которой только утром сбежала. Мольбы Дичи отвести их любую другую больницу, были проигнорированы. С собой парамедики его в этот раз не взяли. Он не стал спорить и побежал заводить Вичину машину. Конечно, сама Вича не водила, но машину купили по ее выбору, поэтому она и считалась Вичиной.
Прибежавший на шум Шура предложил свою помощь, но чем тут можно было помочь? Приехав в больницу, он влетел в приемное отделение и нашел свою малышку в одной из смотровых комнат. Его сразу же окружили дежурные врачи и начали наперебой убеждать, что его жену нужно срочно подключать к аппарату искусственного дыхания: «Мы можем ее потерять! Если снова откроется кровотечение, будет очень сложно установить дыхательную трубку».
— Я попробую с ней поговорить, — испугался Дича.
Разговор получился коротким.
— Как тебе дышится? — бодрым голосом спросил он Вичу, пытаясь скрыть свой страх.
— Ничего, — сквозь кислородную маску прошептала она.
— Они хотят тебя интубировать, чтобы не дать тебе захлебнуться, если кровотечение, опять повторится.
В Союзе они оба были фельдшерами, и ей не нужно было на пальцах объяснять сложный процесс установления дыхательной трубки в трахею, который и назывался интубацией.
— А надо? — тихо спросила она.
— Говорят, что надо.
— Ну, надо, так надо, — услышал он на удивление смиренный ответ.
Часом позже он ругал себя за поспешное решение. С чувством вины он смотрел, как Вича порывалась встать и выдернуть раздражающую горло трубку. Умом он понимал, что внутривенный наркоз сотрет это из ее памяти, но его сердце с трудом выдерживало такое зрелище.
«Перед тем как дать согласие, нужно было позвонить ее лечащему врачу и спросить его совета. Как долго она будет на этом аппарате? Как перенесут ее легкие механическое раздувание? Не выбрал ли я из двух зол худшее?» — роились невеселые мысли…
Но это все было в прошлом году. А сейчас он сидел в этом, ставшим уже до ненависти знакомым коридоре, и думал, с каким бы удовольствием он поменял свои мысли теперешние на те, годичной давности.
— Я бы все отдал за то, чтобы стоять сейчас рядом с заинтубированной Вичей, чем сидеть здесь и ждать сурового вердикта врачей. Не зря говорят, что все познается в сравнении. Пусть опять будут мучительные дни привыкания дышать самостоятельно, пусть она будет долго сипеть как последний куряка изза поврежденных трубкой голосовых связок, пусть за ней надо будет ходить как за малым дитем. Пусть! Лишь бы она выжила!..
А над Вичей в это время колдовали врачи. Их речь была непонятна ей, совсем как в далеком младенчестве, когда у нее, еще семимесячной, остановилось сердце. Тогда никто не знал причины ее болезни. Ее легкие все время были забиты вязкой мок. Постоянная лихорадка вызывала обильное потоотделение, и ее худенькое тельце покрывалось белым кристалликами соли. Но в тот момент врачам было не до этих странных симптомов, они боролись за жизнь маленькой Вики. А она барахталась в воде перемешанной с грязью и никак не могла выбраться на поверхность за живительным глотком воздуха. Ее ручки запутались в тонких нитях водорослей, но страха не было. Эти водоросли несли что-то мягкое, родное и влекли за собой. Черный холод бурлящей воды отступал назад. Вокруг становилось светлее, голубые проблески безмятежного неба все чаще пробивались сквозь мутное месиво. Наконец спасительные нити вытянули ее из бурлящего ручья. На свету они оказались вовсе не водорослями, а черными, как смоль локонами лесной красавицы.
Маленькой Вике улыбалась незнакомая, но почему-то очень родная тетенька. Вид счастливых глаз женщины заставил сердечко малышки радостно забиться.
С тех пор сердце Вичу не подводило. Но годы борьбы с инфекциями и кислородным голоданием взяли свое, и наступил момент, когда оно не выдержало. Еще год назад ее сердце из последних сил работало даже тогда, когда легкие уже сдались и перестали дышать. То мизерное количество кислорода, что еще оставалось в крови, было отдано мозгу, и вместе они отстояли свою хозяйку. Но в этот раз истощенные недугом редуты рушились один за другим. Уже шла тридцатая минута, как остановилось сердце пациентки, и, несмотря на все усилия врачей, оно не хотело заводиться. Приближался момент, после которого успех возвращения больного к жизни равнялся нулю. С приближением развязки напряжение в реанимационном боксе нарастало.
Чувство горечи от неминуемой потери такой молодой еще пациентки наполнило комнату. Но вдруг, как по мановению волшебной палочки, нервное напряжение спало, и воцарилась спокойная рабочая атмосфера. Именно в этот момент на кардиомониторе появились признаки хаотичных сокращений отдельных волокон сердечной мышцы. Воспрянувший руководитель реанимационной бригады резко скомандовал: — Приготовиться к дефибрилляции! Одного электрического разряда хватило, чтобы завести отдохнувшее сердце пациентки. Ликующий реаниматолог вылетел с радостной вестью в коридор и начал оживленно описывать мужу больной геройские усилия всего персонала. Не веря своему счастью, мужчина смотрел на него с глупой улыбкой, и по его лицу текли тихие слезы радости. Врач приобнял его одой рукой и повел к жене. Вича лежала в центре комнаты под яркими лучами операционной лампы, и два санитара убирали разбросанные по всему полу причудливой формы пакеты и упаковки от одноразовых инструментов и шприцев.
— А почему у нее на глазах липкая лента? — с тревогой спросил Дича, показывая на тонкие полоски скотча, державшие ее веки закрытыми.
— Чтобы не повредить роговицу во время реанимации. Если хотите, вы их можете уже снять, — сказал врач и быстро вышел.
Дича аккуратно, чтобы не сделать Виче больно, отлепил скотч от век. Взглянув в ее открывшиеся глаза, он почувствовал резкую слабость, и его колени задрожали. Он машинально оперся о стол, на котором лежала его любимая, и земля начала уходить из-под ног.
— Только не это! — второй раз за последний час взмолился он, и с силой зажмурился, пытаясь заслониться от увиденного.
На него смотрели невидящие любимые глаза с широко расширенными зрачками, которые не реагировали на слепящий свет операционной лампы.