Четвертый час
Реанимобиль въехал во двор больницы имени Хопкинса и начал сдавать задом к дверям приемного покоя. Изменение в направлении движения машины вывело Дичу из невеселого философствования. Больница встретила своих частых посетителей знакомым запахом, который можно было узнать из тысячи. Из тех пятнадцати лет, что они прожили в этой стране, бедная Викуля в общей сложности провела в этой клинике без малого полгода. Когда Вича попала сюда, в первый раз она даже не подозревала, что находится в лучшей больнице Америки. Хопкинские врачи не сдали своих позиций и на этот раз. Приемный покой встречал гордым плакатом: «Восемнадцатый год подряд наша больница признана лучшей в стране!»
* * *
Такой знакомый, но почему-то очень далекий больничный запах вызвал новую волну воспоминаний. Вича видела себя худенькой напуганной девушкой, которой только что сообщили, что ей необходима госпитализация.
— Не отдавай меня в больницу! — как маленький ребенок умоляла она, вцепившись в Дичу обеими руками. — Я здесь одна пропаду! Она видела, что муж тоже не был готов к такому повороту событий. Ведь не прошло и месяца, как они приехали в Балтимор, где все было ново и пугало своей неопределенностью.
«Смогут ли они здесь прижиться? Сможет ли она получать столь необходимую помощь?» — переживала Вича, наслушавшись мифов о непомерно дорогущей медицине в Америке.
Она не понимала, что произошло, зачем ее хотят забрать в больницу. Ведь она так себя чувствовала на протяжении многих лет. Конечно, на одной ножке не прыгала, но и в лежку не лежала. Откуда ей тогда было знать, что по американским стандартам люди с такой дыхательной функцией, как у нее, должны находиться в клинике под постоянным наблюдением? — Я останусь с тобой, — успокаивал Дича. — Я спросил. Мне разрешат как переводчику.
— А разве мы сможем оплатить больницу? — не унималась Вича. — Ведь ты только начал работать, и мы еле сводим концы с концами.
— Не думай об этом. У нас же уже есть страховка.
Он знал, что страховка будет иметь силу при условии, что он удержится на рабочем месте три месяца, но Виче этого знать было не надо. Да и лоботрясничать он не собирался, так что увольнять его будет не за что. Лаборатория, куда его устроил спонсор, была через дорогу, и каждую свободную минутку он прибегал к жене в палату. Ночами, когда мужа выгоняли из отделения, Вича подолгу не могла заснуть. Безграничное одиночество просачивалось в палату изо всех щелей и терзало ее. Не облегчало больничную жизнь и постоянное чувство голода. Малокалорийный ужин приносили уже в семь, и через пару часов снова хотелось есть. Когда Дича был рядом, он подкармливал ее чем мог, но теперь его уже выставили, значит, придется терпеть до утренней каши. Последнее время им было не привыкать к пустым желудкам.
К сожалению, на лечебном голодании в нью-йоркском аэропорту их опыт сосуществования с мачехой не ограничился. То небольшое пособие, которое они получали на первых порах, было монополизировано «взрослыми», и дети на своем опыте узнали, что такое ведение хозяйства по плюшкински. Никого не спросив, крохоборка взяла семейный бюджет и готовку в свои руки. Тогда впервые в жизни они увидели, как выглядит суп, в котором одна картошка догоняет другую. Но, как ни странно, лежа в больнице, Вича была бы рада и такому супу. За те три недели, что она там промучилась, она не получила с семейного стола даже маковой росинки. Как позже выяснилось, на просьбы Зосима приготовить что-нибудь для дочки звучал дежурный ответ: — Нечего продукты переводить. В больнице и так трехразовое питание.
Бунт на корабле зрел не долго. После выписки Вичи из больницы молодая часть семьи потребовала отделения от общего котла и права распоряжаться причитающейся им половиной пособия.
— Смотрите, не пожалейте, — недобро предупредил их Зосим.
— Да хуже уже не будет! — парировала дочь.
Со стороны правящего матриархата процесс отделения сопровождался громким топотом, выразительным хлопаньем дверей и музыкальными этюдами с использованием кухонной посуды. Как только страсти улеглись, Дича и Вича с удивлением заметили, что пособия вполне хватает не только на хлеб, но и на масло с колбасой. А когда к концу месяца выяснилось, что при нормальном питании у них на руках еще и осталось кое-что на мелкие расходы, стало понятно, почему с таким упорством им отказывали в независимости.
После того как бюджет «старших» сократился вдвое, на столько же участились и их скандалы между собой.
— Зачем ты разрешил детям забрать деньги? — в очередной раз пилила Зосима его приживалка.
— Иди и заработай свои! — в сердцах бросил тот.
Этот аргумент на какое-то время заткнул ей рот. Работать она особенно не стремилась. Да и некогда ей было. Аэробика, бассейн, сауна и комиссионки занимали весь ее день. За это она и удостоилась от молодежи почетного звания приживалки. Взаимной симпатии она к молодым тоже не испытывала, и потихоньку начала разгораться война, присущая всем коммунальным квартирам.
Вича относилась ко всему философски. На фоне пугающих напутствий Матрены все происходящее вокруг казалось просто мышиной возней. Она ждала и боялась чего-то большего. Поэтому после покупки машины Вича довольно спокойно восприняла известие о том, что следующим же утром автомобиль не завелся. Ничего удивительного в этом не было, хотя приятного тоже было мало. Машина была далеко не первой свежести, зато с автоматической коробкой передач. А после однотипных советских автомобилей внешне она казалась просто писаной красавицей. И, как подобает всем милашкам, сразу же начала капризничать. В сырую погоду машина наотрез отказывалась заводиться.
А поскольку весной в Балтиморе каждое утро было сырым, на работу Дича так и ездил на перекладных. В результате за первый месяц их машина провела больше времени в мастерской, чем под их окнами. Думалось, что хуже уже быть не может, но оказалось, что может. Как-то, придя с работы, Дича собрался в очередной раз перегонять закапризничавший утром автомобиль к механику.
— Поешь сначала, — настаивала Вича.
— Некогда! — на бегу бросил Дича. — Мастерская скоро закрывается.
Вича почувствовала шлейф черных флюидов, тянущийся за мужем, и попыталась снова остановить его.
— Давай, ты отгонишь ее завтра утром. Чего горячку пороть? — А если она опять не заведется? Потеряем день.
— Ну, хорошо. Тогда папа отвезет ее днем, когда на улице подсохнет, — не сдавалась жена.
Но Дича ее не послушал и позже крепко пожалел о своем упрямстве.
— Будь сегодня особенно осторожен! — услышал он вслед, сбегая по лестнице.
И Дича послушался. Всю дорогу он держался в правом ряду и сильно не гнал. Но вот начался город, где правый ряд был занят припаркованными машинами. Пришло время перестраиваться влево. Он глянул в зеркало заднего вида, но вместо несущихся слева машин увидел там пышную шевелюру представительницы Ямайки. Она величаво поднималась из глубины готических сводов. От ее извивавшихся как змеи косичек нельзя было оторвать взгляд. Боковым зрением он заметил в полумраке сводчатой ниши хрупкую девушку в фартуке. Она тоже смотрела в сторону негритянки. Гибкий стан девушки был наклонен вперед, золотые кудри ссыпались на миловидное личико. Когда девушка вдруг резко распрямилась и смахнула локоны с лица, на Дичу с тревогой смотрела юная Вича.
— Будь осторожен! — кричали ее глаза.
В последний момент он успел вырвать руль влево, но избежать столкновения не удалось. Ему не хватило буквально нескольких сантиметров. На полном ходу он зацепил запаркованный грузовик. Правая фара и крыло были изуродованы. Теперь пришлось платить не только за механические, но и за жестяные работы. Денег, которые Дича зарабатывал, на все просто не хватило, и вскоре им пришлось залезть по уши в долги.
После случившегося, Вича решила защищаться от черных сестер по старинке. Она купила натуральной морской соли и бросила по щепотке на каждый порог в их квартире и положила во все углы по медному центу. Но то ли соль должна была быть из Балтийского моря, то ли в одноцентовых монетах было недостаточно меди, бе продолжали сыпаться на них одна за другой. Механики, наконец, сдались, и на их первой машине был поставлен жирный крест. Наевшись проблем с подержанным автомобилем, на маленьком семейном совете решили приобрести самое дешевое, но новое средство передвижения. Дича к тому времени уже отработал три месяца и стал считаться постоянным работником. Теперь он имел право на кредит, которым и не замедлил воспользоваться. Хотя новую машину взяли голую и с механической коробкой передач, счастью не было предела. Первую ночь они не могли заснуть и все бегали к окну любоваться своим новым приобретением. Но счастье длилось не дольше суток. Следующим утром Дича отправил свою счастливую половину в бассейн для жильцов квартирного комплекса, а сам поехал осваивать ручную коробку передач.
Один из Вичиных кузенов любезно согласился быть его инструктором. Занятия оказались на удивление короткими. Через пять минут, по указанию горе-инструктора, он включил третью скорость, и машина весело побежала по маленькой площадке стремительно приближаясь к оградительным тумбам. Сквозь открытое окно ласковый майский ветерок обдавал лицо счастливого ученика. Вдруг щеке стало холодно. Теплый балтиморский бриз сменился свинцовым ветродуем питерской весны. Голова Дичи занемела как после бессонного дежурства на «Скорой».
Они ехали на пересменку с последнего вызова и уже подъезжали к подстанции. На крыльце стояла Заира и безмятежно смотрела на надвигающуюся машину.
«Чего это мой водитель не тормозит? — подумал Дича. — Хочет ее попугать, что ли?» — Тормози! Тормози! — прорвался сквозь холодный ветер панический крик кузена.
Онемевшее лицо налилось жаром. Дича с удивлением увидел, что его руки лежат на руле. Он рефлекторно отдернул ногу от педали газа, но машина продолжала лететь вперед. Дича попытался выбрать нужную педаль, но его застывшие мысли еле ворочались. Нога не стала дожидаться команды сверху и по чьему-то велению потянулась тормозу.
«А вдруг это педаль газа?! Сделаешь еще хуже!» — вмешался голос извне.
Пока он боролся со своей нерешительностью, их новое, сияющее на солнце, счастье на четырех колесах с ужасным грохотом и лязгом въехало в оградительную тумбу. Вот так его первое знакомство со сцеплением вылилось в кругленькую сумму. От безысходности он уже решил было заявить о случившемся в страховую компанию и переложить все расходы на нее. Но родственники наперебой начали отговаривать: «За каждую аварию по твоей вине цену страховки поднимут на следующие три года! Вот и посчитай!» По их словам получалось, что небольшое повреждение было дешевле чинить за свой счет. Конечно, никто из тех доброхотов даже не заикнулся о том, что существовал и другой путь.
Живи они в русском районе, их бы научили методу, проверенному годами. Нужно было просто перегнать машину к супермаркету, где нет камер наблюдения и незаметно высыпать осколки фары перед изуродованным носом автомобиля. А потом голосом знаменитого пересмешника американской действительности возмущаться: «Эти тупые американцы не умеют рулить даже трехколесным велосипедом!» А свалить разбитую морду новенькой машины было на кого. Полуслепых и полуглухих пенсионеров на американских дорогах было в избытке.
— Остынь! — не раз успокаивала Вича раздраженного мужа, когда они вынуждены были плестись за очередной, еле катящейся, машиной. — Не видишь старушка едет на свои собственные похороны.
Такие вот бабки на своих старинных «танках» могли зацепить слона и даже не заметить. Но, к сожалению, тогда вся мудрость, копившаяся годами тертыми жизнью соотечественниками, была новым иммигрантам недоступна.
«Уж лучше бы я, как та бабка, ездил только на второй передаче», — кручинился Дича, не зная, как теперь показаться на глаза счастливой жене.
К его удивлению, Вича стойко перенесла это ужасное известие, и читатель уже знает, почему.
Эти события заставили молодую семью изменить свой взгляд на ведение хозяйства. Последние месяцы они экономили на всем и считали каждый цент, а здесь сразу выложили все сбережения на ремонт, да еще и остались должны. С тех самых пор Дича с Вичей перестали крохоборничать и расставались с деньгами легко. Замечания родственников о расточительстве они пропускали мимо ушей, а после второй аварии и вовсе старались их избегать. При случайных встречах с родней, каждый из них старался посочувствовать: «Похоже, вы решили собрать все беды, предназначенные для нашей большой семьи. Как же так!? Разбить две машины за два месяца? Это ж надо так умудриться!?» Дича не обращал внимания на пустые сожаления и не унывал. Да и некогда ему было раскисать. Сцепив зубы, он целыми днями пропадал на двух работах и хватался за любые сверхурочные. Отец пытался помогать им втихаря, чем мог. Но поскольку он сам еще не имел стабильного заработка, помогать особенно было нечем. А вскоре об этом прознала приживалка, и скудный финансовый ручеек вовсе иссяк.
— Как она могла догадаться? — сокрушался Зосим. — Ведь у нас разные банковские счета.
— Как это у мужа и жены могут быть разные деньги!? — недоумевала Вича. — Какая же это, к черту, семья? — Разные-то они разные. Но, похоже, что приживалка контролирует все, что шуршит у Зосима в карманах. А что до их отношений, то слово «семья» здесь не подходит никаким боком…
Как-то Вича не выдержала и пристыдила отца: — Я еле дышу, а и то стараюсь хоть что-то заработать, а твоя здоровая кобыла палец о палец не ударила. Какое она имеет право запрещать тебе помогать нам? Накрученный Зосим решил поговорить со своей половиной.
Разговор получился недолгим, но результативным. На следующее утро Зосим ходил тигром. В том плане, что все его лицо было в полоску от ногтей приживалки. Тигрица же красовалась фингалом под глазом. Вечером, дождавшись, когда молодые сели ужинать, она набросилась на Вичу.
— Не смей натравливать на меня отца! — визжала она. — Сопли утри перед тем как лезть в дела взрослых.
— Это мой отец, — отрезала Вича. — О чем хочу, о том с ним и говорю. А вы вообще тут никто и звать вас никак! — Да вы не знаете, с кем связались? — перешла на писк приживалка. — Я вам еще устрою веселую жизнь.
Обещала — сделала. Следующим вечером, Когда Вича кормила уставшего мужа, в дверь требовательно позвонили. На пороге стоял полицейский.
— К нам поступил сигнал, что гражданин по имени Дмитрий избил тещу.
— Моя теща в Ленинграде, — удивленно ответил Дича.
— Что ты придуриваешься! — заорала выскочившая из комнаты приживалка. — Это он меня только что побил! — обратилась она к представителю власти и показала на свой фингал.
— Посмотрите на цвет этого синяка, — спокойно сказал Дича.
— Я как врач вам заявляю, что коричневые разводы по краям указывают на то, что синяк этот застарелый.
— А, кстати, сколько у вас дают за клевету? — как бы между прочим спросил он полицейского.
Приживалку как ветром сдуло. Блюститель порядка понимающе улыбнулся и, решив не связываться с сумасшедшими русскими, распрощался.
После этого случая Вича уже не могла спокойно оставаться дома одна.
— Видеть эту рожу больше не могу, — призналась она мужу.
— Того и гляди опять какую-нибудь гадость выкинет.
Теперь Вича все чаще пропадала у новой подруги, которая тоже была из Ленинграда и жила в соседней парадной.
— Ну и правильно, — согласился Дича. — Там тебе хоть по жизни подскажут, что здесь и как.
Их землячка приехала в Балтимор раньше и, благодаря хорошему английскому, уже устроилась на довольно приличную работу. Однако у нее в жизни тоже было не все так гладко.
Однажды она разоткровенничалась с Вичей и поведала ей о том, что от нее уходит муж.
— А правда говорят, что ты умеешь колдовать? — нерешительно спросила она.
— Кто говорит? — Ну, я как-то давно краем уха слышала, — замялась та и быстро продолжила: — Ты умеешь привораживать? — Нет, — сухо ответила Вича. — Но я могу попробовать отворот и сделать твоего мужа неинтересным для его новой пассии.
— Ой, правда!? Пожалуйста, попробуй! Дождавшись полнолуния, Вича тихо прошмыгнула на балкон и, перегнувшись через перила, устремила взор в ночное небо. Вскоре она почувствовала присутствие небольшого количества черной энергии недавнего скандала, остатки которой излучала одна из соседних квартир. Но дальше этих ощущений дело не пошло. Как Вича ни старалась, ее организм опять отказался принять чужеродную энергию. И лишь маленькие частички родных флюидов, вылетавших из квартир иммигрантов-соотечественников, бежали к ней, как потерявшиеся детки к своей мамке.
Но увы, их было недостаточно.
Отчаявшись, она решилась на ночной визит на кладбище.
Вича надеялась, что в кронах кладбищенских деревьев она сможет выловить хоть какие-то крохи негативной энергии, оставленной родственниками усопших. Подруга согласилась сопровождать ее, и, дождавшись ночи, они отправились на дело. Вича не разрешила мужу идти с ними. Высадив подруг, Дича отъехал подальше, чтобы не привлекать внимания редких водителей, не говоря уже о полицейских машинах, патрулирующих пустынные улицы. Сквозь лобовое стекло он напряженно всматривался в темноту, пытаясь разглядеть происходящее у кладбищенской стены. На душе у него было неспокойно. Нервничала и Вича, ей никогда раньше не приходилось прибегать к уловкам виккианских сестер. Она надеялась, что ей не придется убивать кур, рисовать их кровью пентаграммы и танцевать на крышах домов под полной луной. Вича верила, что однажды она все-таки сможет беспрепятственно впитывать враждебные флюиды. На родине ей было достаточно одного глубокого вдоха, чтобы выловить протекающие мимо воздушные ручейки негативной энергии. Но здесь, как виккианская воительница ни старалась, она не могла подчинить себе даже малоподвижную энергию, годами висевшую в кладбищенских елях. Но вдруг ее сердце радостно забилось. Довольная улыбка появилась на ее лице.
— Что!? Получилось? — обрадовалась вместе с ней подруга.
— Ш-ш-ш! — приложила Вича палец к губам.
Душа ее ликовала. Тягучая энергия сдвинулась с места и начала просачиваться сквозь густую хвою наружу. Вича протянула к ним руки, пытаясь обнять ставшие родными флюиды. Но те не ответили взаимностью. Сгустки черной энергии уходили вверх. Они неуклонно удалялись от нее в сторону океана. Там, над Гольфстримом, их подхватили могучие ветра и понесли в сторону матушки Европы. Вича позабыла о подруге. Ее мысли понеслись к Матрене.
«Враги задумали что-то большое!» — беззвучно кричала она своим сестрам, с горечью осознавая, что ее голос не будет услышан.
Нервный шепот и толчок в бок напомнил Виче о деле.
Скрывая свою неудачу, она принялась усердно что-то нашептывать в плотно сжатые ладони.
— Воткни это в левый лацкан одежды мужа, — сказала она, раскрывая перед подругой ладони, где одиноко лежала английская булавка. — Вскоре после того, как он ее обнаружит и выбросит, твоя соперница отвернется от него. Но когда это случится, я не берусь предсказать. Если же он уколется этой булавкой, то их разлука не заставит себя долго ждать.
— А может, сделаем заодно и приворот? — снова попросила подруга.
— Я бессильна в белой магии, — раздраженно ответила Вича и, резко развернувшись, направилась к выходу…
К новому году муж подруги ушел от своей любовницы, но в семью так и не вернулся. Виче с Дичей зимние праздники радости тоже не принесли. Несмотря на то, что это был их первый Новый Год в Америке, Вича его даже встречать не стала. И изза кого бы вы думали? Конечно, из-за недовольной подруги.
В тот праздничный вечер они, как и договаривались, пришли к землячке домой с бутылкой шампанского и скромным подарком. За полчаса до боя курантов появился новый бойфренд подруги и потянул ее в ресторан.
— А как же мы? — недоумевая, спросила Вича.
— Ну давайте по-быстренькому выпьем шампанского, да я побегу! — ничуть не смутившись, ответила подруга.
— Пошли, Дича, отсюда! — резко поднялась Вича. — Нам тут делать нечего! Дома она захлопнула дверь и легла в постель. Как Дича ни уговаривал жену, она так и не вышла, ее фужер шампанского остался нетронутым. С тех пор они лишь изредка сталкивались с бывшей подругой на улице или в магазинах, и каждый раз проходили мимо, как будто никогда не были знакомы.
Вича знала, что черные сестры будут стараться выжить ее со своей территории, но к тому, что они будут действовать через друзей и близких людей, она была не готова. Стоя одиноко на ночном балконе, она посылала немой вопрос в темноту: «Матрена, почему ты не предупредила меня об испытании предательством?» Пятый час Из реанимобиля парамедики завезли каталку с пациенткой в больничный лифт. Сияющая стерильной чистотой кабина лифта, как ртуть в градуснике тифозника, стремительно взлетела вверх. Ее серебристые стены отражали озабоченные лица людей в униформе, окруживших каталку с больной, обвешанной подмигивающими друг другу приборами. Вот один из проводов, присоединенный к электроду, фиксирующему работу сердца, соскочил и тут же раздался сигнал тревоги. Кардиомонитор нервно запищал, оглушая всех кто находился в замкнутом пространстве лифта.
* * *
По всей квартире разносился выворачивающий наизнанку высокочастотный писк пожарной сигнализации. Он моментально заглушил несущиеся из телевизора звуки аэробики и топот прыгающей толстомясой приживалки. Из-под двери потянуло удушающим запахом подгоревшего молока. Трясущийся пол давно разбудил Вичу. Она приоткрыла глаз и с замиранием сердца посмотрела на мужа. Сегодня была суббота, единственный день, когда ее любимый мог вволю выспаться. Дича был настолько измотан, что его даже не разбудила утренняя разминка приживалки. Хоть в Виче и кипела злость на прыгающую в гостиной гиппопотамиху, она тихонечко лежала под бочком у мужа, боясь потревожить его сон. Однако возникшая какофония могла поднять даже мертвого.
— Сколько времени? — разлепляя глаза, спросил Дича.
— Шесть часов, — с ноткой негодования ответила она.
Ни слова ни говоря, он накинул халат и выскочил в гостиную. Такой отборной и хорошо поставленной ругани Вича никогда не слышала. Она знала, что ее Дича всю жизнь прожил в коммуналке и был закаленным бойцом кухонного фронта. Но то, что он умеет так искусно убеждать, удивило даже ее. То ли его крики разогнали весь дым, то ли нелестные слова в адрес приживалки были слишком крепки, но пожарная сигнализация вдруг замолчала.
— Не понимаешь слов, будем учить тебя рублем! — разносилось в неожиданно возникшей тишине. Ваша комната в три раза больше нашей. Так вот, если ты не уймешься, мы уменьшим нашу долю в квартплате в эти самые три раза…
Ничто так не убеждает крохоборов, как возможная потеря денег. В квартире наступило временное затишье, совпавшее с неожиданно проснувшейся любовью приживалки к многочисленной родне Зосима. Настало время ее паломничества по родственникам, близким и не очень. Вскоре даже глухие соседи, не понимающие русского языка, знали, какая нынче неблагодарная и наглая пошла молодежь. Монолог приживалки обычно начинался с одной и той же фразы: «Они хотят оттяпать нашу комнату, а нас, заслуженных тружеников, запихать в свою живопырку».
К концу недели молодых наглецов не осуждал только ленивый. Закончилось все тем, что ничего не подозревавшего Дичу вызвал на ковер спонсор.
— Выказывая неуважение к жене моего брата, ты выказываешь неуважение ко мне, — начал он без обиняков. — Мы вас сюда вывезли, так извольте вести себя соответствующе! — Мы ехали сюда лечить Вичу, а не пухнуть с голоду и плясать под дудку сумасбродной жены вашего брата, — устало ответил Дича.
Пересказанный разговор привел Вичу в бе шенство. Она глядела в упор на торжествующую приживалку, но энергетические запасы виккианской воительницы были пусты, и интриганка безнаказанно порхала по квартире. Если, конечно, коровы могут порхать.
«Когда же мои силы вернуться ко мне? — вопрошала Вича полную луну. — Не пора ли мне домой?» Мысли о возвращении все чаще посещали ее, и она исподволь начинала готовить к этому Дичу. Муж был не против. И они втайне ото всех начали укладывать вещи, оставляя только необходимое для повседневной жизни. Им снова пришлось сесть на сосиски с макаронами, а сэкономленные деньги откладывать на обратный билет.
Шестой час Муж пациентки стоял в коридоре реанимации и ждал, пока его жену переложат с каталки на многофункциональную кровать в боксе номер тринадцать.
«Кто бы сомневался», — грустно улыбнулся мужчина, вспоминая слухи о том, что его жена ведьма.
Подключение к аппарату жизнеобеспечения и различным мониторам занимало немало времени. Дича все еще стоял в коридоре, когда подошел дежурный пульмонолог. Они были хорошо знакомы по совместной научной работе. Тот был специалистом по искусственной вентиляции легких, и Дича был уверен, что его жене будет оказана помощь на самом высоком уровне.
Пока Вичу перекладывали и подключали к стационарному дыхательному аппарату, Дича поведал коллеге их невеселую историю предыдущей ночи.
— Держись Дмитрий! Мы сделаем все возможное, чтобы спасти ее, — заверил врач, — и начнем с нашей последней разработки по охлаждению тела.
Он вкратце описал новейшие исследования невропатологов, проведенные с пациентами, которые находились в похожей ситуации.
— Было показано, что охлаждение организма в первые сутки защищает мозг, подвергшийся длительному кислородному голоданию, — вселил он маленькую надежду.
— Это как раз то, к чему ты стремилась, малыш, — тихо произнес Дича, склоняясь над женой. — Лучший госпиталь с передовыми технологиями. Уж если они не помогут, то никто не поможет.
— Я не хочу тебя пугать раньше времени, но ты должен знать, — продолжал врач. — Многолетняя практика показывает, что если через трое суток рефлексы не возвратятся и пациенты не начинают дышать самостоятельно, мы уже ничем не сможем помочь. Ты сам врач и понимаешь, что положение очень серьезное. Держись! На душе у Дичи было пусто и одиноко.
«Что я буду делать в этой чужой стране, если Вичи не станет? Без нее моя жизнь потеряет всякий смысл. Мы и приехалито сюда только чтобы она жила как можно дольше и, по возможности, лучше. И вроде жили уже неплохо. Зачем мне это все теперь одному?» Из транса Дичу вывела трель мобильного телефона в заднем кармане брюк.
— Да? — Привет Димон! Куда вы запропастились? — зазвучал бодрый голос Шуры на другом конце.
— Мы в реанимации больницы Хопкинса.
— Что случилось? Опять ребенок с трубкой в горле мучается? — Спросил он, вспоминая прошлогодние мытарства.
Тогда главной жалобой Вичи была боль в горле от ненавистной дыхательной трубки. Конечно, сказать она об этом не могла и все из-за той же трубки, которая не давала работать голосовым связкам. Но каждый раз, когда спрашивали, что ее беспокоит, она постоянно показывала на горло.
— Боюсь, что сейчас это не самая главная проблема, — чуть не плача ответил Дича. — Наша Вича в коме и вряд ли что-нибудь чувствует.
После длинной паузы прозвучал упавший голос Шуры: «Ну, ты давай, не раскисай. Держись там. Я сейчас приеду».
Боясь окунуться обратно в свои черные мысли, Дича ухватился за телефон как за соломинку и позвонил близким друзьям в Чикаго. Вся научная группа, в которой он когда-то работал, вот уже три года как перебралась в этот северный мегаполис.
Руководитель группы был приглашен туда на высокую должность. Бывшие коллеги Дичи тоже обиженными не остались, получив внеочередные научные звания. Дичу долго уговаривали ехать с ними, но он тогда думал не о перспективах роста, а о Вичином здоровье. В холодном Чикаго она наверняка чаще простужалась бы, а любая инфекция для нее могла стать последней.
Да и доверяла она только Хопкинским докторам. А вера больного в своего врача — уже половина успеха лечения, и они остались в Балтиморе. Но за долгие годы совместной работы группа ученых стала одной семьей, и Дича до сих пор поддерживал с ними теплые отношения, а особенно с коллегами из Китая. Поскольку научная деятельность была малооплачиваемой, американцы, отдали ее на откуп иммигрантам. Редкая лаборатория обходится без грамотных работников из бывшего коммунистического лагеря, где квалифицированный труд был не в почете. Когда Дича говорил, что фельдшером на «Скорой» зарабатывал в три раза меньше своего шофера, американцы думали, что это очередной анекдот. Похожая ситуация была и в Китае. Поэтому многие лаборатории изобиловали представителями интеллигенции из этой перенаселенной страны. Не стала исключением и их научная группа. Большинство ее сотрудников прошли схожий путь к самоутверждению в новой стране и хорошо понимали друг друга. Ближе всех Дича сдружился с жизнерадостной китаянкой из секции генетиков. Именно ей он и поведал о своей беде. Но долгим разговор не получился. Вскоре бокс наводнился медперсоналом и ему пришлось быстро попрощаться.
Вслед за бригадой медтехников вкатили аппарат для охлаждения тела. Это был незамысловатый агрегат, гоняющий воду внутри прорезиненных простыни и одеяла, между которыми и уложили хрупкую пациентку. Поставив температуру циркулирующей воды на тридцать два градуса, медсестра оставила их вдвоем.
— Я знаю, как ты не любишь холод, но надо потерпеть, чтобы поправиться, — шептал Дича, гладя волосы жены.
Ее локоны были окрашены кровью. Со стороны казалось будто дьявольский парикмахер искусно сделал мелирование.
Сквозь разметавшиеся по подушке волосы прорывались всполохи пламени. Пылал и весь организм. Несмотря на постоянное охлаждение, температура тела упрямо держалась на тридцати восьми и понижаться не хотела. Через какое-то время Вичу стал бить сильный озноб, и муж вызвал медсестру.
— Так мы не сможем снизить температуру, — посмотрев на трясущуюся пациентку, заключила она. — Надо делать мышечные релаксанты.
Как известно, озноб — это не что иное, как защита организма от переохлаждения. Дрожащие мышцы вырабатывают тепло в больших количествах и не дают человеку замерзнуть.
— Конечно, твой организм борется с холодом, он же не знает, что холод ему сейчас необходим, — успокаивал Дича жену, гладя ее по трясущемуся плечику.
После укола мышцы расслабились, и дрожь постепенно улеглась. А вслед за этим и жар пошел на убыль.
* * *
Что такое холод, Вича по-настоящему узнала, когда они с мужем сбежали от отца с приживалкой. Жить со «старшими» было уже невмоготу, и они стали незаметно собирать свой небольшой скарб для возвращения на Родину. Но пугающие вести оттуда спутали все карты. Борьба двух ветвей российской власти достигла своего апогея. Буквально в паре шагов от Кремля, у здания парламента разворачивались непростые события. Нервы противоборствующих сторон были на пределе, и тут лавина черных флюидов из-за океана обрушилась на горячие головы.
Хотя реакция виккианских сестер была быстрой, один танк всетаки успел выстрелить. Однако толи черные сестры не рассчитали, толи вет лантикой замешкались и не принесли беду вовремя, удар темных сил пришелся на выходные. В результате пущенный танком снаряд разорвался в пустом офисе, оставив лишь черную кляксу на фасаде из белого мрамора.
Вскоре весь мир облетела новость о так называемом расстреле Белого Дома. В то осеннее утро вся Америка проснулась в шоке. Отовсюду неслось истерическое: «Русские танки обстреляли Белый Дом!» Страна шутки не поняла, и настроение капиталистам перед рабочей неделей было испорчено. Не успели многие возрадоваться, что правлению демократов пришел конец, как выяснилось, что обстрелян вовсе не американский Белый Дом, а дом парламента в центре Москвы, тоже прозванный в народе Белым Домом. Так, что молодой американский президент продолжал обучать подковерной дипломатии сексапильных практиканточек, а молодая пара иммигрантов продолжала приспосабливаться к жизни в его стране.
Так черные сестры, сами того не ведая, дали другой шанс виккианской воительнице познать секрет их силы. Для Дичи и Вичи это событие оказалось знаковым. Вещи были собраны, решение уезжать принято. Осталось только поменять пункт назначения. Так они очутились на окраине города, во флигеле старинного дома, который по удивительному стечению обстоятельств тоже был белым, как, впрочем, и большинство домов в округе.
Двухэтажный флигель им сдала старушка божий одуванчик.
Как ни странно, за те же деньги, что они отдавали за свою бывшую «конуру», теперь в их распоряжении было целых три небольших комнатки и огромная кухня. Радости отдельной жизни не испортила даже проблема с отоплением. Паровое отопление здесь не практиковалось и все дома обогревались газом или электричеством. Чтобы натопить их новое жилище, уходило слишком много энергии, и первый счет от электрической компании поверг их в шок. С тех пор они ограничили себя в тепле, и самым уютным местом в доме стала спальня, в которую был куплен масляный радиатор…
А зима в тот год, как назло выдалась не по балтиморски холодная.
«Я, наверное, никогда не смогу привыкнуть к холоду», — думала Вича, одеваясь на улицу.
Пришло время выгуливать собаку, и надо было выходить в колючую, обжигающую лицо вьюгу. Конечно, Дича мог бы вывести псину и сам, но Вича твердо обещала, что когда у них появится собака, все прогулки она возьмет на себя. А ее слово верное. Уж если она что-нибудь пообещала, то костьми ляжет, а сделает. А учитывая, через что им пришлось пройти, чтобы завести четвероногого друга, она была не вправе сидеть дома, пока Дича в одиночку борется с ледяным ветром.
«Да, слишком дорого досталось нам это счастье», — вспоминала она.
Вича давно мечтала о песике. Одинокие серые дни угнетали ее. И только когда Дича приходил с работы, вместе с ним возвращались покой и уют. Каждое утро ей не хотелось просыпаться от мысли, какая тоска ее ждет впереди. Собака, — вот что ей нужно, и не просто собака, а померанцевый шпиц.
Вича не помнила, когда ее посетила эта идея, но все ее существо испытало непреодолимую тягу именно к этой породе.
Она даже толком не знала, как эта собака выглядит, но было что-то щемящее и давно забытое в этом певучем, на английский манер, слове «по-ми-ра-ни-ан». Дича внял ее просьбам, но согласился только на большого пса.
— Собака не должна убегать поджав хвост, когда ее кто-то захочет пнуть, — любил говаривать он. — Собака лишь тогда зовется собакой, когда ни у кого и мысли не возникает, что её можно пинать.
Вича с радостью согласилась. Пересмотрев все крупные породы, разводимые в Америке, они остановились на большом перинейце. Это была здоровая пушистая псина, похожая на белого медведя. Она напоминала кавказскую овчарку, но только без обрезанных ушей и хвоста. Поиски начались с газетных объявлений. Каждую пятницу вечером, во время еженедельной закупки продуктов, они возбужденно перелистывали всю прессу на стойках возле касс супермаркета. Кассирши уже привыкли к этой странной паре, которая с завидным постоянством перелопачивала ворох газет, но так пока ни одной и не купила. Шло время, а щенка у них все не было. В тех редких объявлениях, что предлагали перинейцев, цены были до небес, и их семейный бюджет просто не потянул бы такие расходы. После длительных и безуспешных поисков они начали подумывать о другой породе. Толчком послужила фотография, которую Дича принес с работы. Одна из его коллег только что купила сенбернара и всем хвасталась своим новым питомцем. Увидев этого неуклюжего симпатягу, он попросил у новоиспеченной собачницы пару снимков, чтобы показать жене.
— Ой, какая лапочка! — воскликнула Вича, глядя на фото смешного щенка. — Давай, купим такого же! Поиски возобновились с новой силой и пошли намного веселее. Сенбернаров продавалось больше, и просили за них в районе трехсот долларов, что было молодой семье по силам.
В первую же пятницу, не успев разгрузить продукты, они уже звонили фермерам из Пенсильвании, сын которых разводил этих добродушных великанов. Вича еле дождалась утра. Вооружившись картой, они отправились на поиски затерянной в кукурузных полях фермы и потерялись сами. Названий на проселочных дорогах не было и все развилки были на одно лицо. Каждый поворот в никуда вызывал у Вичи бурю эмоций.
— Мы так до ночи не доедем, — нервничала она. — Пока мы тут плутаем, всех щенков разберут.
Дича пытался держаться спокойно и с утроенным вниманием сверял их продвижение с картой. Оговоренное время встречи с фермерами уже прошло, а они все еще кружили по кукурузным полям.
— Ну почему нам так не везет? — чуть не плакала Вича.
— Если мы так заблудились, то будь уверена, и другие покупатели тоже потеряются, — успокаивал ее Дича.
В этот день все было против них, даже погода стала портиться. Им бы послушаться знаков природы, да вернуться домой, сколько горя тогда можно было бы избежать. Но Дича упрямо колесил по лабиринту проселочных дорог, надеясь уже только на удачу. Вича притихла. Она поняла, что они окончательно потерялись и теперь не то что ферму, а даже дорогу домой не отыскать. В довершении ко всему вдали сверкнула огромная молния, и поднявшийся ветер донес угрожающие раскаты грома. Стало темно, как ночью и первые капли дождя разбились о лобовое стекло.
Вспышки молний выхватывали из темноты бегущие волны бескрайних кукурузных полей. По обеим сторонам дороги Вича видела колышущиеся стены растревоженных стеблей, нет, не кукурузы, — камышей. И была она уже не в машине, а на плоту из скользких бревен, который в кромешной темноте нес ее по бешеной реке. А ведь буквально несколько минут назад она мирно сидела на плавающих мостках и любовалась розовым закатом. Ее сердечный дружок, несмотря на все уговоры, полез в холодную реку и теперь плавал в отдалении, фыркая на всю излучину. Здесь обычно купалась вся челядь герцога, но весной сюда ходили только прачки. Вечерами на мостках было пусто и Венди с Дереком в одиночестве наслаждались дыханием засыпающей реки. Солнце еще не успело спрятаться за дальний лес, как вдруг потемнело, и шквальный ветер вспучил воду. Венди вскочила и начала отчаянно звать Дерека. К ее радости он необычайно быстро приближался. Мостки под ее ногами ходили ходуном, и бревна неожиданно стали расползаться. Она оглянулась и не увидела берега. Вспышка молнии осветила прибрежные сосны, которые стремительно удалялись. У дерева, к которому были привязаны мостки, кто-то стоял. В руках стоявшего блеснул топор, и дикий смех слился с раскатами майского грома. В темноте сверкнули белесые глаза и тут же исчезли за пеленой дождя. Потерявшие привязь мостки несло в камыши. Дерек едва поспевал за ними. Венди вцепилась в разваливающийся плот, и продолжала звать своего любимого. В кромешной темноте среди камышей ее слабый голос был единственным ориентиром. Когда Дерек отыскал свою малышку, она уже была в воде, и единственное бревно выскользнуло из ее слабеющих рук.
Он успел подхватить Венди под мышки и начал судорожно оглядываться. Вокруг стеной стояли камыши. Дна под ногами не было.
— Куда плыть! — вырвался отчаянный крик.
— Туда, — тихо прошептала Венди, с трудом поднимая руку из воды.
Дерек не знал откуда была такая уверенность, но не мешкая поплыл в указанном направлении. Поначалу Венди пыталась помогать ему, но вскоре затихла. Тело Дерека уже занемело в холодной воде, а дна все не было. Силы покинули его. Он перестал грести и в последний раз прижал к себе любимую. Вода уже скрыла их с головой, когда он вдруг почувствовал спасительный вязкий ил под ногами. Близость спасительной суши придало новых сил и вскоре влюбленные были на твердой земле. Дерек нес Венди вдоль берега, а та что-то шептала и покрывала лицо своего героя слабыми поцелуями. Когда дорогу им преградило только что упавшее дерево, никто из них не заметил, ни обрубка каната, которым крепились мостки, ни посиневшей руки с топором, торчащую из-под огромного ствола. Очередная вспышка молнии заставила зажмуриться.
Когда Вича открыла глаза, вовсю светило солнце. Вдали блестела красным огнем мокрая от дождя крыша, плывущая в море кукурузных усов.
— Как ты нашел ферму!? — Ты что шутишь что ли? Ты же сама показала, когда я попросил тебя угадать направление!? Подъехав к огромному дому из белого камня, они с облегчением заметили, что их машина здесь единственная. Из дома вышла мать подростка-собаковода и прямо с порога начала нахваливать своего сына.
— Он у нас никогда не просит денег на карманные расходы! — взахлеб рассказывала она, сопровождая молодую пару к вольеру. — Все свои деньги он зарабатывает сам, разведением собак.
— Что она хочет? — тихо спросила Вича, которая в английском была не сильна.
Дича вкратце пересказал ей монолог болтуньи.
— И зачем она это все рассказывает? — Наверное, чтобы нам было совестно торговаться.
Если эта догадка была верна, то трюк сработал, и они заплатили запрашиваемую сумму, не торгуясь. Много позже, сами заделавшись собаководами, они использовали похожую тактику, заимствованную у пенсильванских фермеров.
Прощаясь с теперь уже бывшими хозяевами щенка, они не знали, что очень скоро им придется встретиться вновь и, что встреча эта будет не столь приятна. Ну, а пока счастливая Вича несла на руках шестинедельную девочку, не замечая ее солидного веса. По дороге домой они с возбуждением перебирали все собачьи клички, какие только знали.
— Какое имя ты выберешь, такое и будет, — сдался Дича. — Только помни, что собаководы советуют иметь в кличке букву «р».
— Давай назовем ее Чара, — предложила Вича, — в память о нашем щенке.
Вообще тот щенок был не их, а Яны, но тогда они все жили вместе, и пес был любимцем всей семьи. К несчастью, за год до их отъезда в Америку щенок подхватил где-то чумку и умер.
— А вдруг это плохая примета? — думала вслух Вича. — Нет, давай лучше назовем ее Кора.
Домой щенок приехал уже с именем, не позабыв на радостях описать новую хозяйку, которая всю дорогу не спускала его с рук. Следующие два дня пронеслись в приятных хлопотах по устройству новой жилички. Щенок веселился вместе с хозяевами, носился по дому сломя голову, неуклюже падая на поворотах, чем приводил Вичу в неописуемый восторг. Но на третий день их девочка загрустила и начала тихонько поскуливать.
— Это она просто скучает по матери, братишкам и сестренкам, — звучал в телефоне голос мужа, которому Вича позвонила на работу, не выдержав переполнявших ее переживаний.
— Да, но она скулит не переставая и все время высовывает язык, как будто ей что-то мешает в горле.
— Хорошо, как приеду с работы, покажем ее ветеринару, так что прекращай нервничать.
Ветеринар ничего определенного не сказал и предложил оставить щенка в лечебнице для наблюдения. Домой они ехали, не проронив ни слова. В опустевшем доме на глазах у Вичи навернулись слезы. Казалось бы, прошло всего три дня, как у них появилась Кора, но дом уже стал таким пустым и неуютным без ее цоканья когтями по паркету. Все ночь они проворочались, и Дича ушел на работу невыспавшимся. В течение дня Вича названивала мужу на работу и справлялась, нет ли известий от ветеринара. Он успокаивал ее как мог и пообещал, что перед уходом сам позвонит в лечебницу, если до того времени ничего не прояснится. Прояснилось все после обеденного перерыва.
— Ваш щенок всю ночь скулил, так, что пришлось дать снотворное, — невесело сообщил ветеринар. — А сейчас, похоже, начали развиваться судороги. — Я советую вам поставить в известность собаковода и вместе с ним подойти ко мне.
— Все без изменений, — соврал Дича жене перед уходом с работы.
Не мог он сообщить такую страшную весть по телефону.
Вечером, увидев серое лицо мужа, Вича все поняла без слов.
— Когда? — еле произнесла она.
— Щенок еще живой, но прогноз не выглядит утешительным. Я скоро поеду в лечебницу, где должен встретиться с доктором и фермерским сыном.
— Я поеду с тобой! — решительно заявила Вича.
Но вся ее решительность улетучилась перед входом в клинику.
— Я подожду тебя снаружи, — полуспрашивая-полумоля выдавила она.
Муж молча кивнул и с тяжелым сердцем вошел внутрь. Помощница ветеринара провела его в смотровую, где уже были врач и фермер с сыном. Кора лежала на столе и билась в судорогах.
— Они наверняка ее чем-то стукнули по голове! — сразу же пошел в атаку подросток. — Мои собаки никогда ничем не болели.
— Вины ребят здесь нет, — встал на их защиту ветеринар. — Вы слишком рано продали щенка.
— Да, но закон нашего штата разрешает продавать щенков с шести недель, — парировал отец мальчика.
— Я не это имел в виду, — осадил его врач. — Мы обнаружили генетический дефект одного из ферментов печени, который не проявляется, пока щенок сосет мать. Но как только он перешел на сухой корм, печень не смогла перестроиться и начала выделять токсины, которые и повредили мозг.
— Мы должны показать ее нашему ветеринару, — не унимался фермер.
— Именно это я и хотел посоветовать. Вам, как собаководам, нужно разобраться, откуда взялся этот дефект, чтобы избежать подобного в будущем.
Вича видела, как понуро вышел Дича из лечебницы и начал искать ее отсутствующим взглядом. Его ладонь жгли возвращенные за Кору деньги. За их бедную Кору, которую они успели полюбить всем сердцем.
«Что могут эти бумажки? — спрашивал он себя. — Конечно, имея их, ты волен завести себе собаку, какую хочешь, а не какую можешь, но при этом никакие деньги не купят ее любовь и здоровье».
Кто-то тронул Дичу за плечо. Он обернулся и увидел полные горя глаза жены. В них стоял немой вопрос. Ни слова не говоря, он показал ей ненавистные купюры. Ее губы задрожали, по лицу потекли крупные слезы. Они сидели, обнявшись, на поребрике, и не скрывая своих чувств плакали, давая выход горю.
Вича гладила его по голове и с каждым ее движением на душе становилось легче. Домой они в тот день вернулись поздно. После бесцельного шатания по городу, они молча, не разнимая рук, гуляли по темному парку. Дича несколько раз пытался заговорить, но Вича отвечала невпопад и снова уходила в себя.
«Неужели собаки болеют и гибнут из-за меня? — переживала она. Может, постоянно живущая во мне инфекция как-то передается и им?» Вича вспоминала ту холодную Питерскую зиму, когда умирала Чара. Она помнила, как до этого все в доме радовались появлению породистого щенка кавказской овчарки, как Яна строила планы о выставках, медалях и ораве маленьких кутьков.
В то голодное время они старались отдать Чаре кусок получше, несмотря на то, что сами не жировали. Но ни отменная диета, ни правильный режим не уберегли щенка от вируса чумки со спортивным названием «олимпийка». Еще тогда Вича почему-то чувствовала за собой вину и начинала задумываться о возможной связи своей болезни со случившимся. А еще она боялась, что сидящая в ней черная энергия дает себя знать таким образом.
Теперь-то она знала, что черные флюиды были ни при чем.
У нее их сейчас просто нет, а с Корой все равно случилась беда. В этих тягостных мыслях она провела несколько дней, прежде чем решила поделиться ими с Дичей.
— Выброси это из головы и даже не думай! — чуть не кричал он. — Если бы щенки заболевали бактериальной инфекцией, то можно было бы о чем-то говорить. А то у одной был вирус, а у другой вообще генетический дефект. А как насчет Чарлика, который вырос рядом с тобой во взрослого пройдоху? Насколько я знаю, он до сих пор метит все доступные ему места Питере.
С тех пор они к этой теме не возвращались. Но когда Дича получил их последние фотокарточки, выбрал те, на которых была Кора, и спрятал подальше от Вичиных глаз.
Время лечит. К осени Вича вновь заговорила о собаке, и вскоре ее мечтам суждено было сбыться. Вот она, ее мечта по имени Лада, сидела перед дверью и с нетерпением ждала, когда же хозяева наконец-то оденутся, и она сможет окунуться в веселую зимнюю круговерть за окном. Ей надо успеть напрыгаться по свежевыпавшему снегу, пока он не растаял. Да, в ее кличке отсутствовала буква «р», но она от этого ничуть не страдала. На далекой ферме, где она родилась, у нее вообще не было имени, однако менее счастливой она не была. Лада еще не знала, что скоро ее новые хозяева поедут в неизвестную холодную страну и ей придется жить в собачьей гостинице. И лишь когда началась погрузка чемоданов в машину, она почуяла неладное и спряталась в дальний угол комнаты. Будь она маленьким песиком, ее, возможно, и не заметили бы. Но она была большой, и не просто большой, а огромной. Не зря же она принадлежала к гордому роду больших перинейцев.