Ты сегодня опять мне приснилась во сне, —
Будто чистое-чистое снежное поле.
Серебрится огнями немыслимо снег.
Я иду и идти не могу, оттого ли,
Что увидел тебя в голубой белизне,
Или ноги не чуют усилия воли?
Твой таинственный лик был в цветном ореоле.
Как Луна, был безмолвен в глазах твоих свет.
Он сиянием взгляд ослепил мой – до боли.
Я почувствовал, словно бы сна уже нет,
Только власть тяготенья, как прежде, неволит.
Я бежал к тебе, падал и снова вставал,
Повторял: «Я хочу рассказать тебе, Оля!»
И твердил про себя, чтоб сказать те слова,
Что сейчас наяву бы себе не позволил.
Так бежал по сугробам к тебе, не смешно ли?
Так мечтал, и так думал, и мысль свою грыз.
Ты смеялась, как будто на лёд кто-то пролил
Серебристую трель переливчатых брызг.
Эти брызги лицо и глаза мне кололи,
Твоим смехом весёлым развихрены вдрызг,
Лединили у глаз моих капельки соли.
Я беззвучно кричал тебе о-ста-но-вись!
Но в ответ – только лыжи снег вихрем вспороли.
Крылья юных бровей твоих взломлены ввысь,
Как у птицы, парящей в небесном раздолье.
Будто все твои жесты дразниться взялись,
Будто нету на свете счастливее роли,
Чем играть в дивном сне идеальную жизнь,
И летать, словно Сольвейг над зимней Землёю!
Всё исчезло, – лишь след от пронёсшихся лыж…
Он блестит под луной на заснеженном поле.
Где ж теперь, в чьём же сне ты на лыжах летишь?
Я не знаю, на лыжах уйдёшь далеко ли,
Только мне не догнать, не догнать тебя, слышь?
Потому что ты самая юная, что ли,
И во мне наяву беззаботно гостишь!
Не догнать мне тебя, не догнать. Оттого ли,
Что стихи не затронут души твоей тишь!
А на большее нету ни силы, ни воли!