Ты сегодня опять мне приснилась во сне, — Будто чистое-чистое снежное поле. Серебрится огнями немыслимо снег. Я иду и идти не могу, оттого ли, Что увидел тебя в голубой белизне, Или ноги не чуют усилия воли? Твой таинственный лик был в цветном ореоле. Как Луна, был безмолвен в глазах твоих свет. Он сиянием взгляд ослепил мой – до боли. Я почувствовал, словно бы сна уже нет, Только власть тяготенья, как прежде, неволит. Я бежал к тебе, падал и снова вставал, Повторял: «Я хочу рассказать тебе, Оля!» И твердил про себя, чтоб сказать те слова, Что сейчас наяву бы себе не позволил. Так бежал по сугробам к тебе, не смешно ли? Так мечтал, и так думал, и мысль свою грыз. Ты смеялась, как будто на лёд кто-то пролил Серебристую трель переливчатых брызг. Эти брызги лицо и глаза мне кололи, Твоим смехом весёлым развихрены вдрызг, Лединили у глаз моих капельки соли. Я беззвучно кричал тебе о-ста-но-вись! Но в ответ – только лыжи снег вихрем вспороли. Крылья юных бровей твоих взломлены ввысь, Как у птицы, парящей в небесном раздолье. Будто все твои жесты дразниться взялись, Будто нету на свете счастливее роли, Чем играть в дивном сне идеальную жизнь, И летать, словно Сольвейг над зимней Землёю! Всё исчезло, – лишь след от пронёсшихся лыж… Он блестит под луной на заснеженном поле. Где ж теперь, в чьём же сне ты на лыжах летишь? Я не знаю, на лыжах уйдёшь далеко ли, Только мне не догнать, не догнать тебя, слышь? Потому что ты самая юная, что ли, И во мне наяву беззаботно гостишь! Не догнать мне тебя, не догнать. Оттого ли, Что стихи не затронут души твоей тишь! А на большее нету ни силы, ни воли!