Ночью жара наконец разрешилась грозой и ливнем, который к утру перешёл в моросящий дождь, но поскольку, как я уже говорил, сидеть, пусть и в такую погоду, дома и смотреть телевизор мне не по нутру, я, надев плащ, пошёл на речку.
Владимир Сергеевич уже был на своём излюбленном месте и, когда я подходил, увлечённо тянул леску. Он вытащил обычного для Москва-реки окунька, уже третьего за сегодня. Видя такой клёв, разазартился и я, и ближайшие два часа нам было не до разговоров: как всегда после грозы, рыба брала отлично. Но часа в два дня клёв как отрезало, я достал термос и бутерброды, а Владимир Сергеевич свои неизменные "Мальборо". Закурив, он продолжил рассказ о своих приключениях.
– Итак, легализовался я в том мире, в приснопамятном 57-м году, и стал постепенно в него втягиваться. Пустота и тяжесть в голове поначалу страшно мучили. Я вспомнил статьи и телепередачи наших космистов, экстрасенсов, телепатов и кто там ещё про ментальное поле Земли, ноосферу, коллективное бессознательное и всё такое. Что, типа, у Земли есть ноосферное поле, в котором обитают все в совокупности мысли людей, знания, идеи из прошлого и настоящего и даже проецируемые из будущего.
Знаете, – Владимир Сергеевич потёр лоб, – а в этом, как я понял на практике, что-то есть. Я ведь оказался выдернут из ноосферы своего времени и попал в ноосферу прошлого, в котором многих мыслей и идей моего времени ещё не было, а если они и были, то не под тем соусом, в котором существовали в моём прошлом настоящем. Отсюда, наверное, такая пустота в голове, тупость от отсутствия идей, которым нечем было в этом времени питаться. И самое страшное – такое же отсутствие чувств и такое же отсутствие любви. Видимо, чувства и любовь тоже имеют в своём времени свою ноосферу, – чувствосферу, любвисферу и что там ещё. Короче, выпал я в пустоту, и воспоминания о прошлом будущем были наибольшей пыткой, потому как отсутствие наполнения воспоминаний прошлыми чувствами превращало их в двумерные картонные декорации того, чего на самом деле нет.
Владимир Сергеевич снова закурил и мрачно уставился на противоположный берег.
Я уже достаточно понял собеседника, чтобы не задавать дурацких вопросов, и пошёл проверять свои донки. Наживка была не тронута, рыба вообще перестала клевать. Заменив всё же червяков и уснувших живцов на свежих, я вернулся на своё место, и Владимир Сергеевич продолжил.
– Но недаром говорится, что человек ко всему привыкает, начал привыкать и я к своему столь нелепому положению. На работу, понятно, не устраивался, просто бродил по тогдашней Москве, так не похожей на нынешнюю. На ещё не снесённое Зарядье любовался, на уже не существующие церкви, дома и скверы. В мавзолей даже ради прикола отстоял – на Сталина посмотреть. Он аж розовый лежал, голубчик! Н-да… Народ тогда попроще, пооптимистичнее и повеселее был: спортсмены в парках бегали, детишек – целые стаи. А женщины… Блин, никогда не видел столько женщин в юбках и платьях, в брюках ведь ещё ни одна не ходила. Жаль только, магазинов круглосуточных тогда не было, тяжело было отвыкнуть от привычки покупать водку, когда захочешь. Хм… Да что я вам говорю – вы и без меня всё это помните, зарапортовался.
В общем, денег накопил – купил фотик, "ФЭД-3", всё дома и церкви, ныне разрушенные, фоткал. Монеты начал собирать – чтобы по годам, значит, купюры старые, дореформенные. Даже вырезки из газет. В общем, я думаю, любой, попавший из будущего в прошлое и желающий вернуться обратно, занялся бы на моём месте тем же самым: люди такие предсказуемые. А вернуться обратно я желал, только не знал как. Естественным способом – мог бы и не дожить.
Владимир Сергеевич грустно закурил, и я решился задать вопрос:
– А с Седым как, с Вороном и Футляром, общались?
– А-а-а… – протянул банкир. – Общались, конечно, только редко. С Седым я встречался за лето несколько раз, ещё разок предупредил его, чтобы с валютой поосторожнее был, что к цеховикам прибиваться надо, типа, в цеховиках в ближайшие тридцать лет будет вся сила. Ну, и предупредил, конечно, что в 1959 году Россия без мяса, молока и хлеба останется, – спасибо Никитке. Седой – умный мужик, хотя, судя по всему, жестокий, зараза, – кажется, меня понял, по крайней мере, слушал внимательно и вопросы задавал по делу. Но о нём я потом хотел рассказать, ладно?
– Конечно, – ответил я, – как вам удобнее.
– Спасибо, – сказал Владимир Сергеевич и продолжил: – В общем, если хотите поподробнее, то, как только потеплело, как земля отошла, перепрятал я свой тайник из разрушенного дома – как вы думаете, куда? – сюда, в Филёвский парк! Да, не смейтесь: недалеко от родника, что под усадьбой Румянцева, под приметной берёзой клад свой оставил, до лучших, так сказать, дней. Ради прикола одну "пятихатку" в пятьсот тысяч хотел Седому подарить. Его чуть кондратий не хватил: "Неужели, – говорит, – такое будет?" Будет, куда денется. Но он её не взял, отшатнулся.
С общительным Вороном и – реже – с нелюдимым и раздражительным Футляром чифирили иногда, когда надо было передать сообщение Седому или было ещё дело какое.
А вообще, начало 57-го у меня было забойным: я, как вынужденный психолог по долгу бывшей работы переговорщиком, быстро освоился с умением разводить людей на деньги (впрочем, я и раньше только этим и занимался). Вот, например, матч ЦСК МО – "Крылья Советов", решающий в том сезоне. Подошёл к группе военных, раззадорил их глупыми предположениями, что "Крылышки" непременно выиграют – и ушёл после матча с двумя лишними сотнями в кармане. В общем, и на футболе и на хоккее излишне азартные соседи по трибуне как бы доплачивали мне за билет. Правда, совесть скоро начала мучить: деньги-то наверняка у людей отбираю, без шансов. Так что чуть позже, кладя в карман очередной полтинник или сотку, я, типа предполагая, сообщал проигравшему результат очередного матча его любимой команды. Верил он мне или нет – не моё дело. Но так было легче.
А к середине жаркого лета я к футболу как-то охладел: да и что мне деньги, солить их, что ли? Думал, думал, чем заняться, да и рыбалкой увлёкся: хорошее занятие для одиночки. Да и клевало тогда не так, как сейчас. В общем, бывало, сниму денег, возьму запас еды, удочки, палатку – и на природу, – на неделю, на две. Всё Подмосковье объездил, а с Валдая так вообще до августа, пока ночами холодать не начало, уехать не мог, так что бушующий в то время в Москве Фестиваль молодёжи и студентов я не застал. Да и не хотел: у меня ведь благоприобретённая привычка, что любой праздник – это куча ментов, а от них мне, как вы понимаете, хотелось держаться подальше.
В общем, как вернулся, пятнадцать тысяч с Седого за чемпионат по хоккею снял и сменил обстановку: укатил в сентябре в сравнительно пустынную тогда Анапу. В общем, жил как надо.
И знаете, привыкать начал к тому времени, всасываться в него, а после запуска спутника в октябре 57-го вообще в голове что-то щёлкнуло, и уже эту жизнь начал воспринимать как первичную, а прошлую в будущем – как сон.
Владимир Сергеевич снова замолчал, и я спросил:
– А как вы на родителей своих, бабушек-дедушек в их молодости хотели посмотреть?
– А то, – усмехнулся Владимир Сергеевич, – конечно. Каждый бы на моём месте хотел.
Только мама моя была лимитчицей, и ехать в Кострому искать девочку Надю Иванову было бессмысленно, а вот отца я нашёл. Отец мой сорок второго года, февральский. Так что было ему в 57-м уже пятнадцать – здоровый парень, в сером пиджаке и кепке, как положено тогда. Жил он с матерью и бабушкой (отец его, то есть мой дед, погиб на фронте) на Новосущёвской; теперь уже почти центр города, а тогда – окраина. Впрочем, на лето его в деревню спроваживали, к родственникам деда (его деда), так что будущего отца я практически только зимой и видел.
Ладно, всё это личное. Учиться ещё было Сережё Емельянову и учиться: десять классов, потом юрфак МГУ. А мне – всё это наблюдать. Бред какой-то…
Ну вот, перезимовал я, нигде не работая и время от времени снимая деньги на хоккейных матчах, и 5 марта 1958 года, в пятилетний юбилей смерти Сталина, отметил первый год своей новой жизни. День рождения, типа, хех!
Владимир Сергеевич снова потянулся за сигаретами, но в этот момент жутко громыхнуло, и с неба обрушился водопад: скрытая до самого последнего момента обрывом, чёрная туча, неожиданно явив себя нам, начала свою работу.
Так вот почему как отрезало клёв! Снова гроза. А поскольку сидеть под молниями возле воды – не самое умное занятие, мы, наскоро смотав удочки, разбежались по домам.
Дома, обсохнув и положив в засолку пойманных окуньков, чтобы потом их завялить, я, конечно, опять погрузился в размышления о странных рассказах странного собеседника. Ни в одной мелочи он пока не ошибся: действительно, знать о хрущёвском "мясном изобилии" в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов мог только тот, кто действительно в те годы жил. Больно уж осветлили никиткин образ демократы 90-х, чтобы лишний раз напоминать современникам о жутких экономических и политических провалах "первого советского демократа".
В общем, я всё решил как и раньше: почему бы не послушать интересные байки тихого сумасшедшего, если на рыбалке, честно говоря признаться, делать всё равно особо нечего?
Приняв решение завтра днём зайти в библиотеку и набрать книг о путешествиях во времени, я отправился спать.