Побродив с утра по библиотеке и взяв на дом несколько книг и старых брошюр общества "Знание" паранормальной тематики (на мой взгляд, несколько странных авторов), я решил заняться ими вечером и, вернувшись домой, вооружился плащом – по причине всё той же промозглой, но без грозы погоды – и отправился на речку.
Как обычно, Владимир Сергеевич, пришедший рыбачить раньше меня, дождался, пока я расположусь и поколдую над снастями, пересел поближе и продолжил свой рассказ.
– Итак, моя безработная и безмятежная жизнь с походами-рыбалками и выигрышами закладов продолжалась до июля 1958 года. Я тогда развёл в пари на исход чемпионата мира по футболу четверых знакомых завсегдатаев восточной трибуны "Динамо", суммы закладов были солидными – по пятьсот с носа. Но когда после финала Швеция – Бразилия 2:5 я заявился на ближайший матч на стадион "Динамо" и, улыбаясь, подошёл к проигравшимся "жучкам", те вдруг разом расступились, и меня повязали два милиционера в старой белой форме (помните такую?), с фуражками блином. Короче, кто-то из "жучков" не захотел платить. Молодец! Слов нет.
Владимир Сергеевич закурил и усмехнулся:
– Спасла наработанная в 90-е новорусская наглость и знание людей; отвертелся, короче. Да и, судя по всему, не хотели они меня сажать: просто кто-то из "жучков", наверняка, был из их компании. В общем, ободрали как липку, всю наличность вынули, но отпустили.
Однако звоночек прозвучал, и, бросив на время свой опасный бизнес, я записался на всё оставшееся лето волонтёром на раскопки в Новгороде. Вот этими самыми руками грамоты берестяные откапывал, а осенью, "надев чёрную шляпу", умотал в свою любимую Анапу. Когда в конце сентября я вернулся и решил связаться с Седым, чтобы продать ему очередной чемпионат по хоккею, меня ждал шок: Седого посадили.
Хмурый Ворон ничего толком не объяснил, из его сумбурных недомолвок я понял только то, что сел Седой то ли за спекуляции, то ли за махинации. В общем, наверное, как я думаю, воспринял Седой мои слова насчёт валютчиков всерьёз, хотел вписаться в цеховики – и прогорел, а может – сдали. Конкуренция, блин, она и в подполье конкуренция – закон рынка! Больше я Седого никогда не видел.
В общем, оказался я если не у разбитого корыта, то у прохудившегося: крыши у меня больше не было, и чтобы особо не светиться, надо было устраиваться на работу. Думал я, думал, но ничего более толкового, чем работа грузчиком, не придумал. А что – и деньги есть и для здоровья полезно. Устроился на одинцовскую мебельную фабрику, трудовую книжку завёл, в общем, остепенился, хотя так и не вписался в правильную, размеренную жизнь строителей коммунизма: зимой грузчиком, летом – на раскопках или в походах-рыбалках. А осенью – море, Анапа. На прерывающийся стаж мне было наплевать: я ведь знал, какому коту под хвост пойдут все эти пенсионные сбережения.
А жизнь шла своим чередом: наши выиграли Европу-60, Гагарин полетел в космос, романтики-геологи уезжали в тайгу, чтобы на найденных ими зарождениях абрамовичи потом заработали миллиарды. Хех! Расширялась Москва, начал петь Высоцкий, стиляги, Карибский кризис, смещение Хрущёва…
Интересно было наблюдать жизнь, зная, кто впоследствии кем станет, какая судьба кого ждёт. Интересно – и грустно, но, как ни странно покажется, не скучно. Что-то, вросшее в мою душу из этого времени, наполняло её полнотой настоящих переживаний. Вы меня понимаете – настоящих. Короче, я принадлежал уже этому, моему настоящему миру, а не тому, мобильно-интернетовскому прошлому будущему.
И знаете, глядя на всяких там целинников-романтиков и зная, что все их благородные жертвы окажутся ничем, я понял странную вещь: очень часто будущее лучше не знать. Хотя, возможно, это ничего бы не изменило: все мы знаем, что Солнце в конце концов погаснет, однако всё равно что-то строим, причём главное – строим для вечности. Как будто она есть.
Тут Владимир Сергеевич снова надолго замолчал, уставившись знакомым грустным взглядом на противоположный берег, и я решил сделать перерыв. Мне надоело таскать мелких окунишек и, вооружившись подъёмником-малявочником, я отправился ловить мальков, чтобы поставить серьёзную снасть на судака.
Владимир Сергеевич, выкурив очередную "Мальборо", спокойно дождался, пока я заряжу две донки из четырёх живцами, и продолжил.
– Ладно, всё это философия. Так мы до зимы мою историю не дослушаем. В общем, жизнь шла своим чередом: в 59-м мой отец поступил на юрфак, а в 64-м его закончил. Уже, наверное, приехала из провинции по лимиту моя мама. Скоро они должны были познакомиться, скоро должен был родиться я.
Как это часто бывает, резкая перемена в жизни произошла тогда, когда её меньше всего ждёшь. Выехав в мае с палаткой и ночёвкой на первую в 1965 году рыбалку в верховья Москва-реки, я познакомился с соседом по берегу, таким же донщиком, – мужичком где-то за пятьдесят профессорской внешности. Интеллигент махровый! Наловив солидно подлещиков, мы под вечер, как и положено, отметили удачную рыбалку и побег из города "Охотничьей". Тут, выпив, я и наболтал лишнего. Расслабился, видимо, от безмятежной жизни, а поговорить толком не с кем было, даже с Пелагеей Степановной: старушка уже была совсем никакая, одной ногой в могиле. А вообще, в последнее время я интенсивно обдумывал, что мне делать, когда истечёт срок действия "седовского" паспорта. Паспорта ведь тогда, если вы помните, давали на десять лет, а потом – обмен. Мой надо было менять в следующем году. И вот, думаю, что делать: идти на обмен без крыши Седого – самоубийство; у пьянчуги, что ли, какого ксиву вынуть? Тогда жить как? А если Пелагея Степановна умрёт? Ну, в общем, такие мысли. Надо было что-то решать, но жизнь, как это часто бывает, всё решила за меня.
В общем, сосед мой по берегу, Николай Иванович, и впрямь оказался каким-то учёным, связанным с космонавтикой. Отдыхал на своей даче на Николиной Горе в отпуске. Много чего он про космос рассказывал, про Гагарина, про Леонова и всё такое. Вот тут, выпив, я и ляпнул: "Да, молоток Королёв, базару нет". Дорвался, короче, до общения. Идиот!
Владимир Сергеевич мрачно закурил, но вдруг усмехнулся:
– Но, как потом выяснилось, всё это оказалось к лучшему.
Короче, поперхнулся профессор, закашлялся. Но сориентировался, гад, сделал вид, что водкой обжёгся. На другое тему перевёл, про жизнь на Марсе что-то начал травить. Потом на часы посмотрел – хороший актёр, крыса интеллигентская! – "пора домой" говорит, темнеет типа, жена дома ждёт.
Забрал своих подлёщиков и ушёл. А я "Охотничью" допил, перемёты на ночь поставил и спать в палатку завалился.
В ней меня утром и повязали.
На этот раз это были чекисты. Вещи мои собрали до атомов, обыскали меня до ушных раковин. Но вежливо всё, без грубостей, даже "нарзанчику" дали выпить с похмелья. Потом посадили в ЗИМ с тёмными занавесками – и мы поехали.
Допрашивал меня какой-то сухопарый майор ГБ, и первый вопрос: откуда знаю Королёва?
Вот, блин, прокол идиота! Знал же, что Королёва только в 66-м, после смерти рассекретили. В рот мне ноги!
– И кстати, – вежливо осведомился майор, – как вас на самом деле зовут, поскольку паспорт ваш – липовый?
Ну вот, и был я прижат к самой что ни на есть стенке: тупик – доблестное КГБ отловило очередного шпиона. Но, как ни странно покажется, я почувствовал облегчение: ведь правда, восемь лет я жил, как шпион в чужой стране, с трудом усваивая её обычаи. А тут – вдруг ситуация прояснилась, и терять больше нечего. "Э, – думаю, – дальше Лубянки не сошлют". И, попросив у майора стакан минералки и сигарету, выложил ему всё (кроме, понятно, эпизодов про своих странных друзей – Седого, Ворона и Футляра).
Он слушал очень внимательно, не перебивал, вдумчиво курил. Когда я закончил свою исповедь, спросил:
– Всё это очень интересно, но чем вы можете подтвердить ваши слова?
– Все мои вещи и документы из будущего в целости и сохранности, закопаны в тайнике в Филёвском парке. Надо будет – покажу.
Майор кивнув и, видимо, нажал под столом кнопку вызова, потому что в кабинет вошли двое охранников и отвели меня в камеру.
Итак, впервые в жизни я ночевал в тюрьме, и не просто в тюрьме – а в самой Лубянке. Вы можете себе представить, как чудно было жителю свободной России оказаться в главной тюрьме ГБ. Да, жизнь – штука прикольная, особенно если эта жизнь – не совсем твоя.
Следующие два дня меня всячески пытали врачи – проверяли, понятно, не псих ли. А ещё через день вызвали на допрос.
На этот раз это был другой майор: лет за тридцать, невысокого роста, полноватый; глаза серые, умные, внимательные; лысеющий шатен.
– Теперь я с вами буду работать, – представился он. – Борис Витальевич Пригодин, майор госбезопасности, отныне – ваш куратор.
Я кивнул:
– Владимир Сергеевич Емельянов, 1972 года рождения, банкир.
– Хорошо, – ничуть не удивившись, кивнул майор. – Так вы говорите, ваш тайник находится в Филёвском парке?..
Владимир Сергеевич засмолил очередную "Мальборо" и, усмехнувшись своей характерной скупой усмешкой, продолжил:
– Сказать, что мои вещи и документы майора ошарашили – это ничего не сказать. Первым он – видимо, по профессиональной привычке – взял советский, краснокожий паспорт с золотистыми гербом и надписью СССР на обложке и, с трудом овладев собой, спросил: "Это когда начнут выдавать такие паспорта?"
Пришлось объяснять.
Деньги потрясли его ещё больше, особенно "пятихатки" и доллары.
– Пятьсот тысяч рублей!!! – воскликнул он и начал нервно вытирать платком полное лицо и бычью шею.
– Инфляция, – спокойно объяснил я, – всё меняется.
За четыре дня в тюрьме я совершенно успокоился, потому как был уверен, что проведу в ней всю оставшуюся жизнь, – в качестве подопытной крысы, как герои романа Стивена Кинга "Воспламеняющая взглядом". Правда, Чарли в конце концов удалось от них вырваться. Удастся ли мне – посмотрим. За восемь лет в прошлом я стал отчаянным фаталистом.
Борис Витальевич просмотрел мои банковские бумаги (он вздрогнул, увидев многочисленных двуглавых орлов на печатях и в шапках документов), визитки и прочие мелочи. Его почему-то особенно заинтересовал брелок с логотипом БМВ. Спросил, откуда у меня такое. Я объяснил, что у нас, в нашем времени, иномарки – в свободной продаже.
Наконец майор взялся за мобильник. Конечно, непонятный сверкающий прибор с самого начала интересовал его больше всего, но надо отдать майору должное – как профессионал, он в первую очередь разбирался с бумагами.
– Рация? – спросил он.
– Почти что, – ответил я и, как мог, объяснил принцип действия мобильной связи. – Вот это зарядник. Нужна сеть в 220 вольт – и через час он будет готов к работе.
Майор кивнул, откинулся в кресле, долго тёр виски руками и наконец закурил, задумчиво глядя на разложенные на столе вещи, деньги и бумаги. Наконец, сложив отдельно бумаги, отдельно вещи, он сказал: "Проверим" и нажал кнопку вызова конвоя. Потом посмотрел на меня уставшими, измученными глазами и добавил: "Мы ещё поговорим с вами о будущем".
Тут вошли конвоиры.
Стемнело. Пора было по домам. На живцов так ничего и не клюнуло. Я смотал удочки, забрал скромный улов из четырёх окуньков и двух бычков и, попрощавшись с ещё собиравшим свои снасти Владимиром Сергеевичем, отправился домой.
Ночью, после ужина, я на сон грядущий погрузился во взятые днём в библиотеке книжки и брошюры о путешествиях во времени. Действительно, нашёл несколько занимательных рассказов о людях, провалившихся в прошлое или будущее, но достоверность их внушала сомнения. Особенно позабавила история какого-то мужика, который во время школьной экскурсии (!) на машине времени застрял после поломки агрегата в 30-х годах ХХ века в СССР и, как Владимир Сергеевич, принялся собирать вырезки из газет. Может, и Владимир Сергеевич начитался подобных историй, и они так подействовали на его психику, что он вообразил себя хронопутешественником? Не знаю. Рассказ Владимира Сергеевича был связен и занимателен, и я, как и раньше, решил дождаться следующей встречи, чтобы послушать продолжение его истории. Интересно, как он всё-таки выбрался тогда из цепких лап КГБ? И уже заполночь, размышляя над нелепой историей какого-то американца, который выпал из тихого XIX века в бурный ХХ только лишь для того, чтобы тут же погибнуть под колёсами автомобиля, я заснул.