У нашего автомобиля от жары раздулась и лопнула шина. Простояли час, пока натянули на колесо новую. Едем дальше. Дышать через нос всё труднее. В голове гудит. Хочется вскочить, широко раскрыть рот и вдыхать, вдыхать воздух без конца! Но как раскроешь рот? Пыль такая, точно вся пустыня перевернулась и сыплется нам на головы. Песок забирается за воротник и струйками течёт по голому телу. Песок хрустит на зубах. Песок щекочет в носу. Чтобы не задохнуться, мы крепко прижимаем к лицам носовые платки.
Набегает ветерок и на минуту разгоняет пыль. Я тороплюсь отдышаться и оглядываю своих товарищей. Можно подумать, что им кто-нибудь пришил носы из коричневого сукна. Щёки от пыли тоже кажутся суконными. А глаза большие и круглые, как у филина. Это от очков. Все едут в очках, обшитых с боков кожей, чтобы пыль не засорила глаза.
Поверх пиджаков мы надели толстые брезентовые плащи. Один из наших товарищей плаща не взял — мол, и без того жарко! — и поехал в белой рубахе. Только гляжу — не сидится ему: то так повернётся, то этак, то голову наклонит, то откинет — и плечами передёргивает.
Наконец процедил сквозь зубы:
— Кажется, я обгорел весь... Что делать?
На помощь бедняге поспешил мой сосед по машине. Это инженер Пётр Петрович. Он среди нас единственный, кто уже побывал в пустыне.
— Нате-ка мой полушубок! — сказал инженер. — И наперёд запомните: чем жарче печёт солнце, тем теплее надо одеваться!
А мы-то думали наоборот. И все рассмеялись словам инженера, как шутке.
А человек и не шутил вовсе. Он сказал:
— Вот встретятся жители пустыни — посмотрите, как они одеты.
Вскоре мы увидели конного казаха. Он как из-под земли вырос. Заслонился рукой от солнца и глядит на нас, глядит из-под ладони... От его острого взгляда даже как-то неприятно стало.
Я наклонился к инженеру:
— Что ему надо?
А инженер:
— Поглядите, как он одет, поглядите, пока не ускакал! — И стал объяснять: — Длинное полосатое на нём — это халат. Он из ситца, но подбит толстым слоем ваты. Такой халат — как щит от солнечных лучей. — Инженер повернул голову: — Запомните это, майский франт в белой рубашке!
— Угу... — прогудело с задней скамейки. — Уже запомнил. Спасибо. Спасаюсь под вашей шубой.
— Вот и отлично, — сказал инженер. — Но смотрите товарищи, смотрите на казаха. Какова шапка на нём — сплошной мех! Это летом-то, а? Конечно, потом обливается. Зато человек спокоен, что с ним не случится солнечного
удара. В этой же шапке — малахае, по-здешнему — казах и зимой, в мороз. Видите, какая удобная шапка!
А я уже не на шапку гляжу — на коннике сапоги какие-то странные: толстые, как брёвна.
— А у него валенки под сапогами вместо чулок, — сказал инженер. — Здесь не погуляешь босиком по песочку или даже в тапочках.
Инженер посмотрел на небо. И я посмотрел. Небо было белое, словно вся синева на нём выгорела.
— Градусов пятьдесят сейчас, — сказал инженер, — а то и больше. Вот погодите — яйца будем в песке печь!
Как всё это интересно... Я слушал Петра Петровича — и передо мной шаг за шагом открывался новый, неведомый мне мир пустыни...
Своё путешествие мы начали из города Семипалатинска, что в Западной Сибири. А сами из Москвы и Ленинграда. Мы журналисты, нас целая группа.
Семипалатинск стоит на Иртыше. Река Иртыш бурная, стремительная. Не каждый отважится и в воду влезть, чтобы искупаться.
А по ту сторону Иртыша, куда нам ехать, желтела дикая бескрайная пустыня... Что она такое? Развернули карту — а на карте белое пятно. Это значит — пустыню ещё никто не обследовал.
И семипалатинцы — очень милые люди — принялись отговаривать нас от поездки.
— Жизнью рискуете... Пустыня на тысячу вёрст, если не больше. Не ровен час — самум!
И нам рассказали о самуме. Это песчаный смерч. Среди бела дня вдруг из-за горизонта появляется пляшущая воронка. И уже чёрные облака над головой, и воронка своей вершиной достигает облаков. Гонимая ветром, она мчится по пустыне... Самум! Беда тому, кто окажется на его пути. И человека, и животное, и повозку воронка втянет в себя и, бешено закрутив, бросит. В то же мгновение на это место обрушится гора песка.
— Похоронит вас самум, — говорили нам, — и даже мать родная не разыщет ваших могил. А вы ребята молодые, зачем вам умирать?..
Невесёлые истории... Слушаешь — не улыбнёшься. Но что в них правда, что выдумка? Не понять...
Ехать мы решили на автомобиле-полуторке. Машина вместительная и надёжная в ходу.
А семипалатинцы в один голос:
— Автомобиль? Ни в коем случае! В пустыню — только на верблюдах. Какие вы странные, товарищи. Это известно даже из школьных учебников.
— А у нас шофёр не умеет управлять верблюдом! — ввернул кто-то из ребят, и все рассмеялись.
Устали мы от советчиков. Хватит. Уже самум советов обрушился на нас!
Впрочем, были и дельные советы. Прислушиваясь к ним, мы вместо одной полуторки снарядили в дорогу две. Запаслись продовольствием на целый месяц. Запаслись пресной водой в деревянных бочках. Горючим — в железных. Взяли с собой лопаты, топоры, ремонтные материалы. В исполкоме нам выдали оружие.
Однако пора сказать: что же нас, журналистов, привело в эту дикую пустыню? Конечно, любопытство. Конечно, желание увидеть новые места. Но не только это. Наше путешествие происходило в 1928 году. А это знаменитый год. С этого года пошёл счёт наших пятилеток: пятилеток социалистического строительства.
И мы спешили увидеть, как начинается первая пятилетка. Увидеть — и рассказать об этом в газетах и журналах всем советским людям.
А начиналась пятилетка в пустыне с постройки железной дороги. Дорога эта соединит Сибирь с Туркестаном. «Турксиб» — назвали её коротко.
Это особенная железная дорога. В те далёкие годы она должна была одеть советских людей.
Вижу удивление: «Как так — одеть? Разве наши дедушки и бабушки, которые строили первую пятилетку, ходили неодетыми?»
Нет, конечно, одежда была. Но какая!.. Донашивали до дыр последки. Редко когда доставался по карточке кусок мануфактуры — три метра на семью. Вот и исхитряйся, что сшить — костюм или платье, или разорвать кусок на детские пелёнки? Всё необходимо!
Трудно жилось — но все радовались, что гражданская война закончена победой. Что уже подняты из развалин и дымят заводы и фабрики. Что для советских людей начинается счастливая мирная жизнь.
И захотелось людям хорошо и красиво одеваться.
Но во что оденешься? Ткани, как известно, по большей части делаются из хлопка. Растение это нежное и капризное, вызревает только там, где много солнца. А солнечные республики у нас на самом далёком юге. Издревле там сеяли хлопок. И вдруг перестали. Почему?
Голод заставил. Не до хлопка, когда есть нечего. И на хлопковых плантациях, которые прибраны, как грядки в саду, стали сеять пшеницу.
Хлопка в стране не стало... Как же быть?
Советское правительство сказало солнечным республикам:
«Товарищи, сейте хлопок, стране нужна одежда!»
«Но мы, — возражают, — останемся без хлеба. Кто же нас накормит?»
«Сибирь накормит. Сибирь богата хлебом, поделится!»
Усомнились: «Возможно ли такое?» До Сибири от них больше тысячи километров — и все пустыней. Сколько же надо верблюдов, чтобы составить хлебные караваны? Ведь население солнечных республик — десятки миллионов людей. И каждого надо накормить — да не по разу в день! Нет, нет, не набрать столько верблюдов, чтобы возить хлеб из Сибири...
Согласилось правительство: «Верблюды не годятся. Пока-то пришагают из Сибири с мешками хлеба на горбу. Поэтому верблюдов беспокоить не будем. А уложим через пустыню рельсы — и пустим поезда. Вот вы и будете с хлебом, товарищи в солнечных республиках!»
Так зародился Турксиб.
Мы едем через пески и колыхаемся в машине, как на волнах.
Порой в эти жёлтые безжизненные волны зарываются колёса.
Фонтанами брызжет песок, мотор хрипит и завывает от натуги, а машина ни с места.
«За лопаты!» И мы все выпрыгиваем из машины, откапываем колёса, подкидываем под них доски.
Трогаемся дальше не сразу. В радиаторе машины выкипела вода — надо добавить свежей. Наш шофёр отправляется с ведром ко второй машине. А водочерпий там строгий, и слышно, как шофёр с ним переругивается, пока начинает звенеть заполняемое водой ведро.
За нами увязался конный казах. Тот самый, что разглядывал нас, как какое-нибудь диво. Он и сейчас полон любопытства: то отстанет от машины и скачет позади, то обгонит нас, то под колёса, то в кузов заглянет...
И вдруг гортанный выкрик, взмах плёткой — и дикий степной конь взвивается на дыбы... Помчался! Гляжу вслед, и чудится мне, что конь больше и не прикасается к земле: летит с всадником по воздуху.
— Как ловок, как красив, а? — восхищается инженер. — По-моему, степняк-кочевник — лучший в мире верховой! — Потом добавляет: — Казах ускакал... Это узун-кулак, товарищи. Теперь о нашей экспедиции будет знать вся степь.
И все мы, сидевшие в машине, услышали рассказ про узун-кулака — про почту кочевников. Это, вероятно, самая древняя почта в мире, ей многие тысячи лет.
И обходится она без бумаги и конвертов, без марки и пера.
Зародилась степная почта у наших далёких предков, которые жили охотой и скотоводством. Первыми почтарями были, конечно, дозорные в степи. Выследив врага, дозорный мчался к вождю своего племени. Тревога! И воины хватались за копья, луки, колчаны со стрелами, а женщины, дети, старики бежали прятаться. С трепетом прислушивались они к звукам сражения и молили богов о ниспослании их племени военного счастья.
Бывали войны, но случалось и спокойное время. А когда люди спокойны — им всё интересно. Теперь дозорных заставляли рассказывать обо всём-всём, что они видели и слышали в степи. Получился узун-кулак — степные «последние известия». Вот они когда зародились, известия! За многие тысячи лет до нашего радио...
Двигаемся дальше. Вдруг в кузове в несколько голосов встревоженно закричали:
— Самум! Самум! — И к инженеру: — Пётр Петрович, что делать?
Инженер схватился за бинокль, стал шарить по горизонту...
А я сижу ни жив ни мёртв. Сразу припомнились страшные рассказы в Семипалатинске. Замирая, я слежу за движением самума. Грязно-жёлтая воронка вихрем мчится по степи, всё увеличиваясь в размерах. Вот поворачивает... Неужели обрушится на нас?
Стыжусь своей трусости, но шепчу:
— Пётр Петрович... Может быть, всем нам спрыгнуть — и под машину?
— Это не самум. — Инженер опускает бинокль. — Всего лишь самумёнок. А младенца нечего бояться. Самое худшее, если он окатит нас песком.
К общей радости, не случилось и этого.
Опять всё спокойно в пустыне. Солнце, такое ещё злое недавно, опускается к горизонту и напоминает сейчас толстого краснощёкого добряка, который, позёвывая, готовится к ночлегу.
Как славно дышится прохладой!
Но тишину вдруг нарушает Пётр Петрович:
— Уже вечер, товарищи. Пора и закусить. — И он достаёт из чемодана увесистый тючок.
Похоже, что в тючке сухари или сушёные фрукты. Обедали мы плохо, на ходу, и пожевать очень кстати.
Но инженер, зачерпнув в тючке пригоршней, протягивает нам аптекарские порошки.
Все разочарованы.
А Пётр Петрович, сам себе подмигнув, высыпает на язык сразу три порошка. Захлопывает рот. В глазах испуг. И тут его всего передёргивает, как в ознобе... Бр-р... На него жалко смотреть. Какую-то гадость проглотил.
Но, едва придя в себя, Пётр Петрович восклицает:
— Отличная закуска! И советую, товарищи, моими порошками не брезговать. Слыхали про жёлтую лихорадку?
Говорю с робкой надеждой:
— Пётр Петрович, но ведь это же в тропических странах, совсем не у нас...
— Вы так думаете? — отвечает инженер. — А посмотрите-ка на свою руку.
Гляжу — комар. Пристраивается, чтобы проколоть своим хоботком мою перчатку.
— Ужалил? — спрашивает инженер.
— Нет, — говорю я и прихлопываю комара. — Не успел.
— Ваше счастье. Это был не просто комар, а разносчик жёлтой лихорадки: анофелес. Глотайте же порошки!
— Это хина? — догадываюсь я. От первого порошка меня скрючило. После второго почувствовал, что глаза полезли на лоб. Третий порошок — я схитрил, проглотил вместе с бумажкой.
Мучились, глотая порошки, и остальные. Однако из кузова неслись бодрые возгласы:
— Да здравствует хина! Хине виват!
Ночь застигла нас в пустыне. Укладываться спать пришлось прямо на земле. Разостлали, какие были, брезенты и принялись гадать: как уберечься от змей? Они в песках смертельно ядовиты.
Каждый предлагал своё, пока не вмешался шофёр.
— Послушайте меня, — сказал парень, — я всё-таки местный, семипалатинский.
И мы узнали удивительную вещь: змея боится овечки. Верблюда не боится, лошади, осла, быка не боится. А от безобидной овечки удирает без оглядки. Даже овечьего запаха пугается.
Шофёр объяснил это так. Овечка, увидев змею, приходит в ярость и пожирает её. Ведь она мать, и у неё ягнята.
Это понятно. Но верблюд тоже не подпустит змею к своему детёнышу. И лошадь не подпустит. И осёл. И бык.
Между тем страшится змея только овцы. Почему? На это шофёр не смог ответить. Впрочем, мы и не допытывались. За день умаялись, да и поздно уже: спать, поскорее спать!
Змей мы уже не боялись. Ведь полушубки, которыми мы накроемся, все из овечьей шкуры!
Проснулся я, увидев сон, что замерзаю во льдах Северного полюса. Не сразу и опомнился. Трясло меня, как в лихорадке. Вот так юг. Как несправедлива природа. Хоть бы самую малость дневной жары приберегла на ночь!
Вдруг обнаруживаю, что я раскрылся. Эге, сам виноват, что на Северном полюсе! Залезай под полушубок, мигом будешь в тёплых широтах!
А когда стало светать, я увидел в куче полушубков инженера. Вот кто вволю выспался! Едва мы его растолкали и подняли с брезента.
Позавтракали, и Пётр Петрович заторопил всех:
— Солнышко встало, пора и нам в путь. Запрягайте, хлопцы, коней! — весело добавил он из песни.
Проехали ещё день.
В сумерках я стал различать дома и даже огоньки в них... Невероятно! Посёлок в глубине пустыни! Или это мираж?..
Пока я терялся в догадках, машина покатила уже по улице между домами.
Остановили машину и в ближайший дом попросились на ночлег.
Хозяйка встретила нас с поклоном:
— Пожалуйте, пожалуйте, дорогие гости!
Потом спросила удивлённо:
— Почему же вас пятеро? А где остальные? Ведь из Семипалатинска вас едет одиннадцать?
Что за чудеса? Откуда она знает про нас?
А инженер мне на ухо:
— Степная почта. Или забыли про конного казаха?.. Узун-кулак быстрее ветра по степи бежит и всё видит, всё слышит. «Узун-кулак» значит «Длинное ухо».
Но вот затопали на крыльце и вошли в хату наши остальные шестеро.
Пересчитав и этих, наша хозяйка успокоилась. Пригласила всех во двор к рукомойнику, а сама стала собирать на стол. Подала нам в двух сковородах яичницу со шпиком. Тут же выставила деревянный жбан, в котором пенился кумыс.
Отличный ужин — дар пустыни!
— Чай пить будете? — спросила хозяйка.
— Будем! Будем! Только разрешите, мы сами поставим самовар!
И заправили самовар водичкой из Иртыша. Она пресная и на редкость вкусная.
Переночевав, мы сделали хозяйке подарок: из своих запасов налили ей в кадку иртышской воды.
Посёлок, оказывается, не так уж мал. Тут и там приземистые каменные амбары с дверьми, окованными железом.
Нам сказали, что в амбарах хранятся кожи, овечья и верблюжья шерсть. Всё это привозят кочевники. А когда амбары наполняются, зовут бычников. Так называют погонщиков быков, живут они тут же.
Всё, что накопилось в амбарах, бычники перекладывают к себе в телеги — и рогатый обоз, пройдя по улицам городка, углубляется в пустыню.
Перед бычниками дальняя, тяжёлая, да и опасная дорога.
Караван быков приходит в Семипалатинск. А там — железнодорожная станция. Кожу и шерсть погружают в вагоны, и попадает это всё на заводы и фабрики. А караван возвращается домой. Но не порожняком. В телегах теперь то, в чём нуждаются кочевники: мануфактура, посуда, сахар, иголки, нитки.
Нас пригласил к себе председатель исполкома. Председатель исполкома нам понравился. Скромный человек, он донашивал своё обмундирование кавалериста гражданской войны. Был он в выгоревшей добела гимнастёрке с заплатами на локтях. На письменном столе лежала фуражка с синим околышем.
Во время беседы председатель посетовал на бычников.
— Не нравится им, товарищи, что по нашим местам пройдёт железная дорога. Кричат: «Шайтан-арба! Шайтан-арба!» А людей это пугает. Ведь «шайтан» — чёрт по-казахски. «Шайтан-арба» — «чёртова телега»... Так они окрестили поезд чёртовым именем. А люди здесь захолустные, шепотки да слушки... Не годится это.
И председатель попросил нас рассказать о железной дороге на собрании граждан.
— Вы люди столичные, — заключил он, — и слово ваше прозвучит убедительно.
Собрались на свежем воздухе, к вечеру, когда спала жара.
Речь держать мы поручили Петру Петровичу. Он инженер, работает на стройке железной дороги — ему, как говорится, и карты в руки.
Пётр Петрович рассказал о постройке дороги коротко и дельно. Ему похлопали — да и по лицам собравшихся было видно, что дурным слухам уже веры нет.
Однако бычники хмурятся. Потом стали выкрикивать:
— Не нужна нам шайтан-арба! Возим товары на быках — никто не жалуется. А проложите дорогу — быки без дела останутся. Значит, помирай с голоду, бычник?
Слово взял председатель исполкома. Сказал, что Советская власть никогда не обидит трудящегося человека. В том числе и бычника.
Правильно сказал. Но бычники расходились в глубокой задумчивости: непростое это дело — менять привычную свою жизнь...
Рано утром двинулись через пески дальше на юг.
Но по-прежнему всё мертво вокруг.
Только к вечеру неожиданно пески зазеленели.
Все радостно встрепенулись:
— Оазис! Товарищи, мы в оазисе... Прива-ал!..
Мы вышли из машины. Но не успели размяться с дороги, как из юрт высыпали ребятишки и со всех ног — к нам.
Автомобиль, конечно, им в диковинку — мигом облепили машину со всех сторон. И под колёсами они, и на крыше кабины... Рожицы сияют, чёрные глазёнки разгорелись, как угольки на ветру. А гаму, галдёжу — как в воробьиной стае!..
Шофёр забеспокоился — как бы чего не повредили в машине. Сорвал прутик — и к детишкам:
— Кыш, кыш!..
Получилось очень смешно: словно и в самом деле гоняет воробьёв.
Конечно, ничего не добился. Ребятишки только притворно взвизгивали да языки, дразнясь, казали.
Отбросил шофёр прутик — и в кабину. Да как загаркал оттуда клаксоном...
Вмиг сдуло ребячью ораву. Только голые пятки сверкнули перед входами в юрты.
Между тем появились и взрослые. К нам приближалась мелкими шажками, словно по льду скользила, женщина с белой чалмой на голове. В вытянутых руках она торжественно несла плоскую чашечку — пиалу — с кумысом. Это знак гостеприимства.
Оказавшись в юрте, я увидел, что покрывавшие её кошмы — одеяла — износились до дыр.
Приглашают обедать — а у самих, гляжу, ни кусочка хлеба. Горсть поджаренных пшеничных зёрен, овечий сыр да кумыс — вот и весь обед. А на ковре одних ребят уселось человек пять — шесть; худые, как палочки, в лицах ни кровинки. И я понял, что семья голодает.
А ещё усаживают на почётное место, накладывают мне еды. Вот положение! Рука не поднимается объедать голодных — и отказаться нельзя. Инженер предупреждал: «Не уважить гостеприимства кочевника — значит нанести ему тяжкое оскорбление!» Пришлось подчиниться обычаю — отведать еды.
Бедуют люди на кочевьях.
Едва я заговорил о Турксибе, как казах насторожился.
«Весь аул, — говорит, — слышал, а поверить боимся. Кричит узун-кулак: «Нан дают, нан! Бери кетмень, иди копать землю, строить железную дорогу... Нан получишь, нан!»
Казах объяснил: «нан» — это хлеб. И я от всей души посоветовал ему идти на стройку.
— Правильный, — говорю, — узун-кулак! Собирайтесь всем аулом — и в путь-дорогу!
Мы уже рассаживались в машинах, когда Пётр Петрович, поглядев по сторонам, сказал таинственно:
— А хотите знать секрет? Этот узун-кулак про «нан» я сам пустил. С Турксиба.
Все рассмеялись:
— Пётр Петрович, вы неистощимы на шутки!
Инженер вдруг рассердился:
— Не верите?.. — Потом сказал: — Турксиб — стройка трудная, не каждого ведь заманишь в пустыню. Приехали землекопы из России — богатыри с лопатами. Но их сотни, а чтобы план выполнять, нужны тысячи рабочих. Тут и я подумал: «А узун-кулак на что? Ноги у него быстрые, и носится он по всей степи!» Конников и искать не пришлось — из любопытства они то и дело заглядывают на стройку. Подобрал я человек с десяток, поставил ребятам задачу, тут же каждому по ковриге хлеба — и полетели степняки в разные стороны, крича: «Нан получишь, нан! Бери кетмень!..»
Находчивость — прекрасное свойство. И всегда радостно открывать это свойство в человеке. Порадовались и мы, журналисты. Тут же раскрыли свои блокноты: будет о находчивом инженере заметка в газетах!
К слову сказать, Пётр Петрович поскромничал, не похвалился успехом. А успех был большой! Посланные им узун-кулаки, как мы потом узнали, привели к железной дороге из степи десять тысяч казахов.
Стыдно вспомнить, как я попал впросак...
Едем. Пустыня. А в пустыне и мысли о пустыне. Скорпионов повидали, фаланг, змей, ядовитых пауков, тарантулов. И с самумом встретились — спасибо, что молодой попался, мальчишка, самумёнок, а то несдобровать бы нам.
Всякого навидались. А вот мираж не попадается. Даже обидно: это же чудо пустыни!
И только я так подумал — вот он, забрезжил, лёгок на помине...
— Мираж! — закричал я, счастливый удачей. — Мираж, ребята. Всем видно?
А сам затаился: только бы, думаю, не спугнуть видение, только бы не спугнуть... Среди пустыни будто гряда насыпана. Моргнёшь — нет её, покосишь глазом — опять появляется. А на гряде — люди, люди, люди...
— Никакой это не мираж, — сказал Пётр Петрович, — а сама стройка. Мы подъезжаем к Турксибу.
Мы живём в десятой пятилетке. Советская страна достигла такого могущества, что ей всё под силу. Что ни год — мы строим десятки новых заводов и фабрик, шахт и рудников. В теснинах между горными кряжами встают высоченные плотины: перегороженные ими реки образуют моря. А электростанции, что при каждой плотине, перерабатывают эти моря воды в моря электрической энергии. Получая энергию, действуют заводы и фабрики, бегут поезда, говорит и поёт радио, светятся экраны телевизоров, от неё свет и тепло в наших квартирах.
Электрической энергией мы делимся с другими социалистическими странами. И нефтью делимся, и газом, и металлом, и многим другим. Потому что мы богаты и сильны. И любим помогать друзьям.
С советской земли поднялись первые корабли в космос. И мы уже не удивляемся подвигам наших космонавтов. По Луне ходит луноход, изучает её. И на Венере побывали наши космические аппараты, и на Марсе: исследовали там атмосферу, почву. Теперь устремляются к другим планетам Вселенной... Чудеса творим! А не удивляемся. Всё нам по плечу, Стране Советской. Мы строим коммунизм!
Да, это так... Живём и трудимся в десятой пятилетке. Но начинали-то мы с первой. Этого нельзя забывать.
Вернёмся же в первую пятилетку. В 1928 год. На стройку Турксиба. К нашим двум автомобилям в песках пустыни.
И представим себе, что с нами гость — из десятой пятилетки. К примеру, москвич, рабочий, ударник коммунистического труда Степан Ильич Иванов.
Идём с гостем на место работ.
Степан Ильич остановился. В недоумении озирается:
— Куда же это вы меня привели, ребята? Люди грядки копают. Обещали показать, как строится Турксиб... а привели на огород!
Объясняем:
— Нет, Степан Ильич, это не огород. Из этих грядок и получится Турксиб.
А москвич:
— Ха-ха-ха!.. Ловко придумали! Только нет, меня не проведёте!
И говорит строго:
— Ежели строится железная дорога, то где же экскаваторы, чтобы землю копать? Где самосвалы, чтобы этой землёй насыпь насыпать? Где путеукладчик? И без него нельзя. Путеукладчик довершает стройку: что ни шаг — получай готовый путь со шпалами, рельсами сразу на полсотни метров! Вот как строится железная дорога! А здесь что?
Замолчал московский гость. Насупился. Очень расстроился увиденным... Да и в самом деле радости мало. Толпы людей ковыряют землю лопатами. Солнце пустыни не позволяет людям сбросить лишнюю одежду, вздохнуть свободно, как следует поработать. Жара изнуряет, и люди то и дело присаживаются, чтобы набраться сил.
Лопаты... А вместо механизации — верблюд подносит на горбе шпалы. Но рельс на верблюда не навьючишь: штука громоздкая, опрокинется — может покалечить животное. Рельсы подносят люди, кряхтя и сгибаясь под их тяжестью.
— Нет, глядеть на это не могу! — Степан Ильич даже отвернулся, потрясённый, и...
И на этом я прерываю фантастическое путешествие знатного москвича-строителя из десятой в первую... Не было его. Ведь нельзя попасть в минувшие годы. Для чего же я придумал это путешествие? А чтобы получше разглядеть, какими мы были и какими стали за годы пятилеток...
Но продолжим наш рассказ.
Вот и Турксиб.
Стоим, прячась в тени машин, и глядим, как возникает железная дорога.
Вдруг слышим:
— Руки, ребята, чешутся поработать! Испытать хочу, каково тут людям вкалывать!
А это Вася Круглов. Помните, тот, который ехал по пустыне в одной белой рубахе. Он тоже из Ленинграда, рабочий, и едет с нами как корреспондент своей заводской газеты.
Выбрал он в машине лопату и уже в ладони поплёвывает.
Глядит — перед ним Пётр Петрович.
— Мало, друг, поплевать в ладошки. Вот тебе здешние рукавицы.
А рукавицы толстые, похожие на боксёрские. Только не кожаные и не нарядные, а из какой-то брезентовой рвани.
Вася отмахивается:
— Пётр Петрович, ну куда мне такие уродины! В них и работать несподручно.
— А если, — говорит инженер, — волдыри вскочат на руках, будет сподручно?
Не стал Вася спорить. Принял рукавицы.
Но это не всё. Теперь надо было Васю нарядить для работы.
Пётр Петрович расправил принесённые им ватные штаны, а мы все, сколько нас было, кинулись помогать инженеру. Приподняли Васю за локти и опустили в эти штаны, как в ванну. Не давая ему опомниться, надели на него ватную куртку, ноги его засунули в валенки, а на голову нахлобучили шапку-малахай.
Смеху было, но Вася всё стерпел. Подошёл черёд смазать ему лицо жиром — и вот тут Вася забрыкался:
— Уберите косметику! Я вам не модная дама!
— Да возьми хоть на всякий случай! — урезонивали его. Согласился, сунул в карман баночку с жиром.
Вышел Круглов на стройку. Разыскал десятника. Этот почтенный мужчина ходит под зонтиком, спасаясь от солнца. Но всё равно лицо у него красное, как кипятком ошпаренное.
— Хочу поработать, — сказал Вася, вонзив в землю лопату. — Велика ли у вас норма? Отмеряйте полную!
Десятник выглянул из-под зонтика. Поглядел в лицо незнакомому парню и сказал с усмешкой:
— Ишь прыткий! Откуда такой припожаловал?.. Полная норма у меня знаешь сколько? Десять кубометров земли выкопать и на тачки погрузить. Берёшься?
Мы, услышав этот разговор, возмутились: какой бессовестный дядька! Нет таких норм на стройке. Это он от себя наваливает на Васю. И Петра Петровича нет, чтобы усовестить десятника, — инженер уже ушёл по своим делам... Впрочем, Вася, гордец, не позволил нам вмешиваться.
— Отмеряй! — повторил он, и десятник, посмеиваясь, прошёлся по земле мерной палкой и отметил, от какого места и до какого копать.
Что было дальше, мы не видели. У нас, журналистов, были на стройке свои дела. Уговорились с Васей встретиться вечером в клубе. Клуб здесь был довольно просторный — сшили его из нескольких юрт.
И вот прозвенели на стройке подвешенные куски рельсов: «Шабаш! Кончай работу!»
В юрту-клуб ввалилась толпа потных, перепачканных землёй, но радостно возбуждённых людей. В большинстве это были казахи и узбеки. Шли в обнимку, громко что-то выкрикивая. А среди них — наш Вася Круглов. Он был весел, смеялся и в то же время морщился от сыпавшихся на его спину дружеских шлепков.
Мы боялись поверить: неужели он выполнил эту огромную норму?
И сразу увидели, что Василий без куртки. Была ватная на нём куртка, где же она? Человек в одной рубахе... Что-нибудь случилось?
Озадаченные, мы ловили взгляд нашего товарища, а он в ответ только посмеивался.
В это время, раздвигая толпу, вошёл десятник. Зонт теперь висел у него на сгибе локтя.
— Давай сюда, товарищ! — И он вытащил Василия на середину юрты. Вид у десятника был торжественный. — Стой тут, чтобы все тебя видели! — Повернулся и крикнул в толпу: — Эй, там, кто сзади! Разгородите вход пошире — перед юртой ещё народу сколько! Дайте людям войти! — Затем десятник повернулся к нам: — Каково, а? — Он стукнул зонтом об пол. — Пол-то-ры нормы выполнил!.. Объявляю официально: товарищ Василий Поликарпович Круглов из Ленинграда выкопал и в тачки погрузил пятнадцать кубов твёрдого грунта. Это, товарищи журналисты, рекорд на моём участке! Так что прошу отписать в газеты и журналы!
А казахи и узбеки через голову десятника закричали из толпы:
— Скажи, Василий, слово, скажи! Сам полтора урока — хорошо. И нас научил копать полтора! Полтора да полтора — пиши, десятник, ему три урока!
Переждав весёлый шум, заговорил Круглов:
— Как это получилось? А дело, товарищи, в догадке. Только и всего.
Сказал, что сперва дело у него не заладилось. Весь мокрый от тёплой одежды, дышать нечем. Присел, закурил. Дым потянуло в сторону — оказывается, ветерок есть: слабенький, но всё же ветерок. А в кармане, вспомнил, баночка с жиром. Жир да ветерок — тут и пришла догадка.
Долой тёплый ватник! Намазался Вася до пояса жиром, а на голое тело — рубаху. Только не в брюки её заправил, а пустил навыпуск: поддувай под рубаху ветерок!
Тут и пошла работа. Круглов выкопал десять кубометров, а потом принатужился и, потешаясь над десятником, ещё пять вынул.
У нас, журналистов, была своя юрта. После собрания сели поужинать. Заглянул к нам и всегда занятый Пётр Петрович. Не садился только наш Василий Круглов!
— Обождите, ребята, — отмахивался он, — обождите с едой!
Ждём — что такое он скажет?
Вася прошёлся по тесной юрте. Остановился, взволнованный, — и вдруг азартно выкрикнул:
— Якши! Хорошо! Поздравляю, товарищи!
Мы не поняли его.
— С чем поздравляешь, Василий Поликарпыч?
Тут он признался, что, увидев стройку, подумал с горечью: «Ничего у них не выйдет с Турксибом. Зря ковыряются...» Но когда сам взял лопату да поработал плечом к плечу с местными людьми, — почувствовал: будет железная дорога. Как дети, радуются они блеску первых положенных рельсов, прочности брёвен-шпал. Уже появились песни — у рабочего люда это недолго. И поётся в этих песнях, что по светлой рельсовой дороге не только хлеб, но и счастье придёт сюда от Советской власти.
— А раз так, — заключил Василий Круглов, — никакие самумы не собьют людей с пути. Под палящим солнцем, но перекопают пустыню от края до края лопатами!
Когда мы закончили своё путешествие, Вася полушутливо сказал инженеру:
— Не забудьте пригласить всех нас на открытие железной дороги!
— Обязательно пригласим, — сказал Пётр Петрович, а потом пошутил: — Узун-кулак пришлём за вами!
...В один из майских дней 1930 года со станции Семипалатинск по новенькому железному мосту через Иртыш отправился поезд. Он был украшен кумачом и цветами, и множество жителей города пришли проводить поезд в его первый путь по Турксибу. Он вёз в вагонах сибирскую пшеницу.
В этот же день и в этот же час со станции Луговая, что на южном конце Турксиба, столь же торжественно вышел другой поезд. Этот был нагружен тюками хлопка.
Потом рассказывали: когда поезд тронулся с места и паровоз задымил, кочевники решили, что у паровоза грива.
Тут же с криками: «Кара-айгр! Кара-айгр!» — вслед за поездом устремились всадники. «Кара-айгр» значит «Чёрный конь, Чёрный скакун».
Но поезд быстро набрал ход — и всадники отстали. Только один ещё долго мчался вслед на взмыленном коне. Это был узун-кулак, он старался обогнать поезд. Но и он отстал.
Увидел — с Чёрным скакуном не поспоришь!
