Всю ночь по крыше вагона стучал мелкий дождь, а к утру ударил крепкий морозец с сильным ветром.
Репеёк проснулся и пощупал нос; Линь ему подмигнул:
— Что, брат, клюнул, — прошептал он. — Нос-то у тебя картошкой. Как он тебя двинул!
— А у тебя никак на маковке плешина стала? Ка-ак он тебя!
— Ладно, сочтемся. Слыхал, что говорил вчера Старик? Сто верст итти нам лесом да степью, разоренным местом. Линию попортило, а по ней Харьков с Киевом говорит…
— Кто попортил?
— Старик говорит, белый враг всю линию может повалить. Исправлено-то было кой-как. Вот мы и пойдем на белого врага.
— Полно врать-то. На то есть Красна Армия.
Кто-то дернул снизу за ногу Репейка.
— Что вы там шепчетесь, как раки в решете. Вставать! Пора в поход на белого врага, — смеясь мальчишкам, говорил Старик, — берите ведра за водой.
Мальчишки вскочили, выглянули из вагона и враз ахнули.
— Чего это, сон что ли? — спросил Линёк Репья, отводя глаза в сторону.
— Вот он белый враг-то! — закричал Репей, поглядывая кругом, — не сон, а сказка…
Вчера перед вагоном вечером торчали вверх прутьями кусты акации под серебристым инеем. Теперь каждый прутик стал стекловато-белым бревном толщиною в руку.
Одни прутья, сломанные тяжестью, висели вниз, другие склонились дугами к земле.
Вчера был около путей сквозной решетчатый железный семафорный сток с крылом. Теперь на его месте стоял в три раза толще сплошной, словно из сахара вылепленный, корявый ствол. Вершину семафора с крылом так облепило беловатым льдом, что нельзя было разобрать ни фонаря, ни блоков, ни цветных стекол, ни крыла, — все превратилось в безобразную белую шишку.
Телеграфные столбы, вчера чуть опушенные инеем, теперь были совсем белы и тоже вдвое толще, чем вчера. А провода провисли меж столбами белыми канатами толщиною в руку взрослого человека…
Колеса вагонов сплошными белыми кругами. Земля покрыта льдом.
— Гляди, Репей, как стрелочник идет:..
От станции к водяной колонке шел стрелочник, не подымая ног; он размахивал на каждом шаге небольшой охапкой дров, покачнулся и упал навзничь, обняв дрова. Попробовал встать, ноги разъехались, — он снова повалился. Дрова рассыпались. Мальчишки захохотали. Стрелочник бранился.
— Годите, хлопцы, зубы скалить. Берите по ведру — марш по воду к колонке, — сказал Старик…
Репеёк и Линь схватили по ведру и спрыгнули с вагона. Сначала им показалось весело скользить и падать, гремя ведрами, и шуткой добежать по ледяной коре до колонки за водой.
Но гололедица не то, что разом застывший за ночь зеркально пруд. Уж стрелочник добрался до облепленной снегом колонки, растопил под колонкой печурку, а мальчишкам было до колонки далеко, Легко катились сами ноги с горки вниз в канаву, но потом приходилось взбираться на обледенелую бровку, и, гремя ведрами, Репей с Линьком не раз упали и скатились вниз, прежде чем одолели, ползя на четвереньках, горку. Пока мальчишки добрались до колонки, она на их глазах похудела, — из сахарно-белой стала чугунно-черной.
Добравшись до колонки, мальчишки взмокли и тяжело дышали. Линёк нацедил воды. Репеёк медлил и думал:
— Ну-ка, посмотрю, как ты пойдешь.
Линёк ступил с ведром воды на гололедь и сделал несколько шагов.
— Ни в жизнь не дойти. — Не успел промолвить стрелочник этих слов, как Линёк взмахнул левой рукой и повалился на бок; уронив, пролил ведро. Стрелочник хохочет. Линёк встал, вернулся и снова нацедил ведро из крана.
— Ты этак, хлопчик, всю воду у меня выцедишь, — посмеивался стрелочник. — А ты что же, ну? — спросил он Репейка…
Вот что, дядя, мне воды не надо: ну-ка выдвини зольник…
— Эге же! Ты не дурень…
Стрелочник выдвинул из поддувала колонки коробку, полную горячею золой. Репеёк подставил ведро:
— Сыпь!
С ведром золы Репеёк ступил на лед, посыпав перед собой узенькой полоской.
За Репейком на зольную дорожку вступил с ведром воды Линёк. Так они и добрались до вагона, не упав ни разу.
Когда мальчишки вскипятили чайник, мужик в вязаном жилете достал из сумки большую темную кокурку, разломил ее пополам и дал Линьку, и Репью, примолвив:
— Снедайте на доброе здоровье. Я ж вижу, що ума у вас прибыло. У тебя батька дурь вечор вытряс, да из тебя добрый человек повыбил. Снедайте, дай вам, боже, що гоже, а що не гоже, того не дай, боже.
Стоило большого труда скатить с платформы фуры и двуколки, обмерзшие и примерзшие к платформе, погрузить в них инструменты, вещи и припасы… Репей с Линьком выгребли из вагонной печки золу и посыпали ее вокруг вагонов — стало легче ходить. Мужики привели лошадей из станционного сарая, где они стояли ночью, и запрягли. На прощанье наскоро надергали сена из стога и, провожаемые руганью начальника полустанка, тронулись в путь по обледенелой просеке. Лошади скользили некованными копытами и то и дело падали на колени, — их приходилось поднимать, вытягивать двуколки из рытвин заросших колей. Репья и Линька посадили было на двуколку, — но скоро они спрыгнули на землю и пошли, как все товарищи их, пешком — не потому, чтобы им стало стыдно, а застыли: ветер тянул пронзительный, а оба были одеты не тепло.