I
Самара занята красными войсками. На вокзале еще идет бой. Начдив остановился в гостинице «Националь» на Панской. Перед номером очередь: по коридору загнулась глаголем, сползла по лестнице со второго этажа в вестибюль гостиницы, через вход— на улицу.
С жалобами, с просьбами, с криком, с бранью, со слезами. Красноармейцы, бабы, матросы, граждане, гражданки; в середку вклинились, прибежав, двое мальчишек. — «Тут живая очередь!» — кричат бабы.
— Что ж вы все такие дохлые?
Разбирать некогда и некому — кто с делом, кто — зря. Если с пустяками, начдив коротко говорит:
— Ступай вон. Следующий!
Начдив расстегнул гимнастерку — ворот и подмышками черно от пота. Лицо серое от грязи, на щеках щетина; сапоги желтые. На столе разостлана карта. В сторонке на бумаге — краюшка черного хлеба, хвост селедки, чайник синий, закопченный и недопитый стакан. Слушая очередного, начдив не поднимает от карты головы — решает тактическую задачу; карта вспотела под его пальцами.
Надо поддержать «Ермака». Раскольников эстафетой приказал. В Жигулевских горах — красный флот попал под перекрестный обстрел с правого берега и из-за Царева Кургана. Пришлось отойти к Красной Горке. Прорвался за поле обстрела Волгой только Ждан на «Ермаке» и гуляет где-то у Ширяева. Выше к Ставрополю — белый флот. Ждан — по радио, — что расстрелял снаряды, и ленты пулеметов на исходе. Требует берегом прислать немедленно. Берегом — лесом.
А лес полон белыми. И в пойме и по горам стучат пулеметы. Берегом помощь никак нельзя подать. Зарвался Ждан! — вся пристань, хоть и жалеет, а говорит: «Горячка»!
— Ну? — спросил начдив, — кто там следующий…
— Мы к тебе, товарищ, посоветовать зашли. Вот мы с Максимом.
Начдив оторвался от карты и поднял голову. Перед столом стояли двое мальчишек— один в гимнастерке, с красной звездой на синей гимназической фуражке; веселое лицо в веснушках; с ним вместе с черными глазами, замасленный — видно, что «пароходский».
— Что тебе, горчица, надо? — сердито спросил начдив.
— Постой ругаться. Зря только спортишь кровь. Это я, а это Максим, масленщик с «Ермака».
— Ага! А ты кто?
— Я Красной армии солдат. Еланевой бригады.
— Как звать?
— Жеребец…
Начдив засмеялся.
— Ты будет скалить зубы, я сам ржать мастер — за то и званье.
— Ладно. Ну?
— «Ермаку» патроны надо доставить.
— Да. Как?
— Кругом света…
— Что? — заревел начдив.
— Кругосветкой, говорю.
— Пошли вон. Следующий!..
— Зря тратишь силы, товарищ, здоровье спортишь, — сказал Жеребец, — прими-ка с карты руки.
Начдив посторонился. Жеребец нагнулся к карте и, водя пальцем по карте, говорит:
— Это Ставрополь. Я ставропольский сам. Это тебе Самара. Это тебе Ермачиха. Ермакова переволока. Понял? А это река Уса. А это тебе село Усолье.
Мальчишка провел по карте пальцем круг.
— Понял? Мы так в Самару капусту возили — да домой. — «Кругом света». Ничем к Ставрополю вверх лямкой итти, мы все по воде вниз — всем известно: «кругосветкой».
Дай ты мне моторную лодку — грузи сколько хочешь. К завтрему доставлю. Не веришь— вот Максим. Товарища Максимку Ждан очень уважает. Верно, Максим?
— Он меня довольно знает, — ответил масленщик.
— Ты как на берегу остался? Дезертир?
— Ну-ну, ты! Меня за маслом на склад послали — я не успел. Порядки у тебя тут! А «Ермак» и ушел. Масло ему да керосин нужней, ничем патроны!
Начдив склонился к карте и спросил:
— Да ведь у Ермакова-то гора?
— Ну-к что ж. А мужики на что? Спокон веку разбойников ладьи тут волокли. На том стоят.
Начдив подумал, потом постучал в стену кулаком. Вбежал писарь.
— Пиши приказ. На руки. Дать с берега товарищам Жеребцу с Максимом моторную лодку. Пойдут на соединение с Жданом. Погрузить патроны для пулеметов и орудийных очередей, сколько придется. Ехать с Жеребцом Петрову Акиму, Ладушкину и там, кто за механика. Взять винтовки. Командует лодкой и отрядом Жеребец… Сельсоветы— оказывать содействие и исполнять ревтребования Жеребца. Хлеба, сельдей, чаю, сахару, легкого табаку, махорки, карамели. Ладушкину скажи: не медля ни секунды. А то я его взгрею. Понял?
— Есть. А где же Жеребец?
— А вот он.
— Хм!
Жеребец заржал.
— Идем, ребята, — сказал мальчишкам писарь.
II
Под Струковским садом, где пристань яхт-клуба, в моторную лодку, окрашенную в мутно-зеленый цвет, погрузили ящики с патронами, очередями для орудий, бидоны с маслом и продукты.
— Все налицо? — спросил Жеребец. — Ладушкин?
— Есть.
— Петров?
— Есть Петров.
— Моторист?
— Есть моторист — Степан.
— Максимка?
— Я.
— Крути, Степан.
— Есть — крути…
Жеребец сел к рулевому колесу. Мотор застучал. Вперед! Есть вперед. Отдай чалку. Есть!
Лодка, едва не черпая бортами воду от тяжелого груза, выбежала на стрежень. Жеребец скатал руля, и лодка, круто повернув, помчалась вниз по Волге.
— Это куда ж! Стой, — закричал Ладушкин…
— В Жигули! — ответил Жеребец и засмеялся.
Ладушкин, Петров и моторист с недоумением оглянулись на отступающие назад берега самарской пристани; и позади за лесом на горизонте сошлись гора с горой, синея, Жигулевские Ворота.
— Ты, парень, не рехнулся? Жигули-то вон где!
— Мы туда и идем…
— Брось Ваньку строить, а то я с тебя спесь сшибу махом…
— Ну-ну, а приказ читал? Кто здесь есть командир судна? Жеребец! Это я. Кто здесь командует отрядом? Жеребец. Это я. При сем мастичная печать и надпись. Максим, продуй наган на всякий случай…
Максим вынул из штанов револьвер и подул ему в дуло: шелуха от семячек набилась.
Ладушкин смолк.
Самара скрылась за рынком. Справа оборвался зеленый остров, прошумел осокорями— набежала чамра, зарябила голубую воду. Дождь брызнул и прошел. Гора в белой осыпи надвинулась справа крутцом.
Мотор стучит. Лодка бежит. Поднялись шапками шиханы. Обрывом прямо в воду источенные рекой известняковые скалы. Обломки с дом каменных обвалов у самого уреза и поросли осинником и оплетены ежевикой. На камнях у воды сидят штанастые орлы. На стук мотора повернет лениво и надменно голову, взмахнет крылами, взлетит и взмоет в высоту. А там вверху под облаком кругами реют.
Над голой кручею — погост: две церкви— каменная красная и деревянная.
— Стоп, мотор.
— Есть, стоп мотор.
— Вот, братцы, — сказал Жеребец, приворачивая к яру — Это и есть вам Ермачиха. Ермак тут, идучи Волгой вверх, волочился. Дальше, гляди: церковь белеется. Переволока — там, слышь, Стенька Разин свои лодки перетаскивал в Усу. А повыше Кольцовка— тут, будто, Ермаков есаул Иван Кольцо переваливал в Усу. Поняли? Самая наша дорога и есть.
Лодка тихо подошла к камням. Петров выпрыгнул на камни с фалинем в руке и подвел лодку бортом к каменной плите.
— Вот как будем, Ладушкин. Тут мужики на это дело со старины присноровились. Ты ступай. Я хоть Жеребец, да не сказали бы — щенок. Иди, скажи, что приказом начдива красной армии — требую, я, командир отряда, на берег шесть подвод, из них чтоб две с пристяжной. Чтоб в одну секунду.
А то, мол, у нашего командира расправа короткая. За службу — по четверке легкого табаку на брата. Село за горой. Одна нога у тебя здесь — другая там.
— Есть, товарищ командир. Идемте, Степан, Максим.
— Максим, ты не ходи — уж больно масляный. Амбицию мне спортишь.
Ладушкин с Петровым пошли в гору по крутому каменному взводу вдоль барака, заваленного по краю навозом.
— Ленивый здесь мужик, — сказал моторист, — у нас на родине навоз покупают, а тут надо бы на пашню, а он навоз в овраг валит.
— У нас, товарищ, этого не надо, — солидно ответил Жеребец, — наша земля навозу не примает: бурьян да чернобыльник одолеют. И без навозу сымаем ино по двести с десятины…
Прошло с час. С горы сначала показались ребятишки и девчонки. Они бежали с криками под гору и столпились на камнях у лодки; стояли молча и смотрели. Потом по взвозу вниз затарахтело шесть подвод — две с пристяжками.
Подводы съехали на каменный бечевник. С первой телеги сошел седой старик, надел очки и спросил:
— Кто здесь будет Жеребец?
— Я буду.
— Врешь?
Жеребец заржал…
— Истинно Жеребец. Приказ есть?
— Читай, коль грамотный.
Старик взял приказ, прочел.
— Все правильно. И печать. Ну, что прикажешь, отец командир?
— Ящики в телеги. Лодку на дроги— тройкой в гору. До Усы.
— На переволок, стало быть.
— Да…
— Это дело нам известное. Слушай, ребята, что приказывает советская власть. Делайте.
Красноармейцы с мужиками принялись перегружать из лодки на подводы ящики. Потом мужики распрягли одну пару, загнали в воду длинные дроги, сами зашли в воду, не раздеваясь, и сноровисто посадили моторную лодку вдоль меж слегами дрог. Вытянули на берег. Под борта подложили, чтоб не било и не стучало на камнях, рогожки.
— Трогай. А мы купаться будем.
Максим с Жеребцом разделись на камнях и кинулись в теплую желтоватую воду ласковой Волги. Поплыли на стрежень.
— Ширну мырну — где вымырну? — закричал Жеребец, нырнул, пропал — нет и нет.
Максим испугался: не утонул бы? — и поплыл к берегу. Вдруг под ним вода всколыхнулась, товарищ вынырнул, оседлал Максима:
— Утоплю!
Барахтались, возились, ныряли, гоготали. Чибис над поймой жалостно плачет. Волга— пустыня, как при Ермаке. Поплыли к берегу. Встали на камнях, чтобы обдуло ветерком. Склоняясь за гору, солнце обливало парней горячим светом. А свежо — и зубы стучат у обоих.
III
Обоз догнали в полугоре. Слева осталась Ермачиха. На околице, огороженной, средь гумен, со свистом машут крыльями высокие шатровые ветрянки. У ворот — воза.
Только-что купались — а жарко стало, потом облились.
По отлогой дороге за лошадьми едва поспеешь.
С высоты шихана открылась даль — влево и вправо покрыли землю шапками шиханы. На излучине Сызрань поблескивает крестами. Впереди внизу — синеет бор. В долине — голубая, опушенная уремою, Уса. За бором гора Лепешка — и над лесом графская светелка.
Спустились к реке. Дроги с лодкой въехали, шурша камышем, в Усу и лодку ссунули в реку. Сгрузили в лодку ящики и отпустили мужиков.
— Счастливого пути, товарищи. Вы того, побережней — усольские сказывали, что колчаковы лодки ходят Волгой.
Солнце спряталось за горы, посеребрив их край. От шиханов набежала тень. Вечер.
Разложенный на берегу костер к сумеркам яснеет. Обедают у огонька. На сошках— чайник. Командир отряда недоволен.
— Чего же это начдив ваш? Тоже пишет приказы, ровно Троцкий: раз-раз-раз — сахару, чаю, карамели. А выходит: цикорий, вобла, куряга…
— Чем богаты, тем и рады, товарищ Жеребец.
— Ну, ладно. Собирай монатки. К темну— нам надо выйти к Молодецкому Кургану.
Собрались. Стучит мотор; на компрессоре, тихим ходом — средь камышей, кудрявых, тальников — то узкими извивами, то средь крутцов разливом под нависшими кустами.
— Вот тут, бывало, Стенька Разин едет, — рассказывает Жеребец, — а сибирские купцы едут с соболями. Сарынь на кичку!..
— Лодка впереди, — говорит Максим…
— Приготовь оружие, ребята… Полный ход.
— Есть, — полный.
— Лодка стой, — кричит Максим.
— Какая лодка — это бударка.
На бударке двое — гребец надрывается в распашных, корщик подгребает кормовым веслом — хотят уйти.
— Лодка, стой!.. Стреляю!
Бударка в камыши. Двое — в солдатской форме — с лодки в воду, схватили весла и на берег в кусты.
Бударка качается, брошенная средь камышей. Жеребец командует:
— Ладушкин. Сымай штаны — давай сюда бударку.
Ладушкин идет бродом, зачалил лодку, подвел и привязал…
— Вот, чай, в кустах шипят те двое. А достать нечем, видно. Должно быть, дезертиры.
Сумерки. Лодка ведет на буксире бударку. Справа нависла желтая громада Молодецкого Кургана — близко Волга.
— Тихий ход. Стоп, — командует Жеребец. Тут мужики поперек Усы всегда сеть ставят на рыбу — рыба-то в Волгу катится с водой.
Смотри вперед. А то запутается винт и невод разорвешь им — рыбу выпустишь, так ругани не оберешься… Смотри — как будут поплавки…
— Вижу!
Поперек розового от заката зеркала реки— цепь поплавков из коринки.
Лодка тихо наплывает. Баграми с обоих бортов осторожно опускают невод и проводят под килем — цепь поплавков всплывает тихо позади.
Ночь накрывает. Где-то в тальниках бухает турецким барабаном выпь… Кулики стрельнули над самой водой…
— Теперь, ребята, забудь, что у нас мотор. Берись за весла — клади в укрючины— чур только, не стучать. Закуривай. Накуривайся. Огня вздувать не дам. Тут самое опасное место! И не шиши и ни гу-гу: молчать!
Покурили, и лодка с тихим плеском весел вышла в Волгу. Подхватила струя и понесла вниз по Волге…
Жеребец правил к левому берегу… Бекет как сторож-столб стоит у выхода Усы. Насупились синие справа горы… Течение под правым берегом подмывает яр…
— Максим, смотри вперед.
— Есть, — тихо ответил Максим.
— Тут есть проран. Пройдем прораном?
— Лодка на трех четвертях сидит.
— Пожалуй не пройдем. Стой грести. Молчи. Слышишь, Максим?
— Слышу. Мотор стучит. Снизу. Их. Тут нашей быть не может… Дозорное судно…
— А может прошмыгнем?
— Пускай мотор скорей, — засуетился Ладушкин.
— Я те пущу! Не смей, — тихо остановил Максим.
IV
Стук мотора слышней. Голоса. На Волге в тихий вечер говор слышно с берега на берег. Сейчас из-за рынка вывернется встречное судно.
Жеребец заводит свою лодку к берегу— под самый яр, где подмытый вековой осокорь упал вершиной в Волгу и купает ветви. Вода шумит, играя его листвой.
— Заметят— все равно! Максим, иди на руль. Я приму их на себя… Стой на месте. Держись за дерево! А потом — смотри, что делать.
— Есть!
Жеребец быстро разделся донага, перешагнул в бударку, взял весло, отвязался, оттолкнул и, подгребая, стрелой понесся на средину Волги к низу…
— Ложитесь все, — приказал Максим.
— Зачем это он веслом стучит? — с испугом говорит Степан.
— Затем и стучит, чтоб услыхали, коли не видят…
Из-за рынка показалась длинная моторная лодка.
— «Как щука — должно быть путейский дизелек»—говорит тихо Максим.
Оттуда кто-то сдержанно сказал:
— Ваше благородие! Лодка по левому борту…
Звонко закричал со встречной лодки:
— Эй, лодка, стой! Стоп мотор!
Максим увидел, что Жеребец, не отвечая гребет к средине.
— Стой! Велю стрелять, — кричат со встречного судна.
Нет ответа.
— Огонь! — кричит все также звонко с лодки голос.
Ударил выстрел. Второй. Бударка опрокинулась, плывет вверх дном…
— Батюшки, сшибли Жеребца-то, — высунув за борт голову, говорит Ладушкин.
— Молчи, — шипит Максим, а то вот кокну по башке.
Дозорное судно пустилось на середину Волги догонять бударку, уносимую водой. Настигли.
— Опрокинулся, ваше благородие! — говорит солдат на «дизельке».
И слышен гулкий стук по днищу опрокинутой бударки вымбовкой или наметкой.
— Должно утоп. Прикажете, ваше благородие, перевернуть?
— Не надо. Зачем терять напрасно время. Вперед до полного, мотор!
— Есть, вперед до полного.
Качаясь на волнах, плывет вверх дном бударка, уносимая водой.
Дозорное судно пошло вверх полным ходом к луговой стороне. Миновало вдали то место, где упал осокорь, повернуло коренной за рынок. Моторный шум затих.
— Крути мотор — скорей, — тихонько говорит Максим.
— Есть.
— Вперед!
— Есть вперед.
— Жаль парня, — вздохнул Петров, — пропал! А нас-то вызволил…
— Куда ж ты правишь на середку, — сердито говорит Максиму Ладушкин, — еще увидят те.
— Не горячись, товарищ, — тихо, но строго отвечает Максим. — Он встал у рулевого колеса и смотрит вперед…
Уносимая волной впереди видна бударка— попала в суводь, кружится вверх дном.
Лодка настигает ее. Стоп, мотор!
Максим склонился, ухватил бударку, ударил по днищу кулаком. Оттуда тоже будто стук или отзвучье?
— Переверну, Володька?
Максим приподнимает и перевернул бударку… Мелькнуло белое. Отфыркиваясь, встряхнувши волосами, из воды — внезапно Жеребец и лезет в лодку.
Подхватили. Вытащили… Скорее одеваться… Весь дрожит.
V
— Да ты живой или утопленник? — с испугом спрашивает Ладушкин…
Жеребец стуча зубами, тихонько заржал:
— Ну, брат, Максим. Еще б одна минута— силушки не было держаться! Руки застыли. Ноги свело. Холодная вода… Дай тряпку палец завязать — кровища льет…
— Да как же ты дышал-то под водой, Володя? — спрашивает Ладушкин.
— Я не под водой, а под бударкой, — завязывая палец тряпкой, отвечает Жеребец. — У нас на Волге — не я один умею делать.
Слышу: грозит стрелять. Я в воду — раз. Бах! Я лодку за борт — раз! Ба-бах! Я и накрылся, нырнул под лодку головой и высунулся из воды, дышу; схватился за скамью руками.
— Как же «дышу» под лодкой-то, Володя?
— Ну, да! Налей чаю на блюдце, да опрокинь стакан туда — вода-то не войдет. Понял?
— Чудеса!
— Чудеса простые. Только я слышу и вдруг будто как квашня шипит, и к носу уж вода подходит — смотрю вверх: в днище светится дыра — должно быть он еще стрелял — пробило пулей. Я в дырку пальцем. Насилу проковырнул — заткнул, просунул палец и загнул крючком наружи, держусь. Слышу — плывут. Я уж знал, что непременно подойдет смотреть — всегда так: не держится ли, мол, за лодку снаружи. А этого они не знают. Подплыла, колышет. Слышу — как мертвец из гроба — ударило по крышке — ну-ка, думаю, по пальцу?!. «Перевернуть прикажете». Ну, думаю — беда! Надо нырять.
Хотел нырнуть. Тяну палец — не вытяну! Беда!
А он: «не надо», и отплыли. Ну, если бы вы в тот час не подоспели — кормить мне раков!.. Дай-ка я поправлю… Куда ты держишь… Вот Волга-то!
Бывало, то и дело — крик навстречу; пароходов! Огни — зеленый, красный, белый; наметчики кричат; плоты идут, беляны — а нынче! Тишина! Говори, где искать нам «Ермака»-то. Уж Козьи Рожки миновали.
Высоко в небе справа над утесом Жигулей две острые скалы — как козьи рожки.
— Да ведь ты знаешь его, Володя, какой он! Притаился где-нибудь под яром за кустами с «Ермаком».
— Коршун!
— Бывают на море орлы?
— А как же!
— Ну, вот — не коршун, а морской орел.
— Куда ж он спрятался, орел-то твой? Нырнул бакланом? Застенной воложкой? Там по ярам осокоря, — есть где мачты утаить:
— Идем. Пустить мотор?
— Валяй. Крути, Степан. Им воложкой тут сверху не пройти — застрянут, а мы на тихом проберемся…
Лодка тихим ходом входит меж двух зеленых островов в верховье воложки. Шуршит под днищем шелково песок.
— Прошли. Дай полный…
— Есть, полный!
— Постой! Стоп! Максим, что это там направо под берегом?
— Не разгляжу.
— Две мачты. Как будто две рыбницы у берега стоят. Нет, пароход, труба видать. Тише, ребята…
Плывут чуть шевеля веслами. Под правым берегом, притаясь, стоит под сенью вековых осокорей весь черный однотрубный пароход.
— «Ермак», — сказал Максим и свистнул, вложив два пальца в рот.
— Кто на лодке, стой!.. — слышится с парохода окрик, и щелкнул затвор винтовки…
— Свои. Максим с Володькой…
— Откуда вас несет?
— Из Самары кругосветкой.
Лодка причалила к корме «Ермака».
— Товарищ Ждан что? — спрашивает Володька Жеребец.
— Отдыхает.
— Скажи ему: патроны привезли.