И корабли штурмовали Берлин

Григорьев Виссарион Виссарионович

Глава четвертая

В СТРОЮ НАСТУПАЮЩИХ ВОЙСК

 

 

Дух победы

Лето 1944 года все мы встречали, охваченные непередаваемым, совершенно особым настроением, которое хочется назвать духом победы. Кто мог сомневаться, что это — последнее лето войны!

Каждый помнил первомайский приказ Верховного Главнокомандующего, где говорилось, что задачи Красной Армии заключаются теперь в том, чтобы очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю, преследовать раненого фашистского зверя по пятам и добить в его собственной берлоге. Победно звучали сводки Совинформбюро, радио доносило торжественные залпы московских салютов. Еще в марте — апреле были освобождены Винница, Николаев, Одесса, в мае — Севастополь…

В полосе 1-го Белорусского фронта (он опять назывался так, а 2-й Белорусский нового формирования, образованный из левого крыла бывшего Западного фронта, стал его северным соседом) больших событий, правда, еще но происходило. Но фронт жил ожиданием их, напряженно к ним готовился. При поездках в прифронтовой полосе все чаще встречались движущиеся к переднему краю танки, орудия, колонны грузовиков, и иногда приходилось, пропуская их, подолгу стоять на разъездах гатей и жердевых дорог, проложенных по болотистому Полесью.

Мне не могли быть заранее известны ни сроки готовившегося наступления, ни его масштабы. Однако ощутимый размах подготовки не оставлял сомнений в том, что дела предстоят крупные. И, очевидно, скоро. Это давали понять и на фронтовом КП, где приходилось регулярно бывать.

— Работы хватит на всех, Григорьич! — говорил начальник штаба фронта генерал-полковник Михаил Сергеевич Малинин. Он называл меня так, отходя от официального тона, после того как бывали решены очередные оперативные вопросы.

В соответствии с директивами фронта наши корабли были сосредоточены на двух притоках Днепра: на Припяти — 1-я бригада капитана 2 ранга С. М. Лялько, на Березине — 2-я бригада капитана 2 ранга В. М. Митина. На Березине, как и раньше на Припяти, мы развернули береговой ВПУ, а у приднепровского городка Речицы — ФКП. Там стоял пока и наш штабной корабль «Каманин», только что введенный в строй. Это был небольшой речной пароходик, пролежавший три года на дне Днепра, а теперь восстановленный и хорошо оснащенный средствами связи. Командовал им старший лейтенант Н. М. Байтюлян.

Бригада Митина, пока очень малочисленная, только во второй половине мая была выведена с Десны на Березину. Бригада Лялько была укомплектована лучше, хотя тоже получила еще далеко не все предназначенные ей корабли. С начала апреля она прикрывала на Припяти и реке Птичь стык между 61-й и 65-й армиями.

Бои местного значения, завязывавшиеся здесь в апреле и мае, не отличались особой напряженностью. Но это были первые бои возрожденной Днепровской флотилии, и в них проверялось многое: слаженность экипажей и подразделений, умение командиров примениться к новым условиям и особенно организация взаимодействия с армейцами. Ведь флотилия для того и существовала, чтобы помогать сухопутным войскам.

С самого начала действий на Припяти активно использовался и хорошо себя зарекомендовал отряд бронекатеров старшего лейтенанта Ивана Михайловича Плёхова, входивший в гвардейский дивизион капитана 3 ранга Пескова. Четыре катера этого подразделения носили номера с 41-го по 44-й, и матросы прозвали его «отрядом военных годов». Они так и говорили про свои экипажи: «Мы — сорок второй год», «Наш — сорок четвертый, мы еще себя покажем!».

Основной костяк гвардейцев прошел суровую школу Сталинградской битвы. Там бронекатера помимо огневых задач выполняли не менее ответственные транспортные. Иногда только этим увертливым корабликам и удавалось, маневрируя среди разрывов снарядов и мин (а потом — и между плавучими льдинами), прорываться к плацдармам героической армии Чуйкова. Например, «Сорок первый», которым командовал лейтенант Александр Николаев, перевез через огненную Волгу почти восемь тысяч бойцов пополнения и двадцать тонн боеприпасов, а обратными рейсами вывез больше четырех тысяч раненых. Внушительный счет для корабля с экипажем из двенадцати человек!

Притоки Днепра не похожи на Волгу, Ширина Припяти редко где достигает ста метров. Но и здесь бронекатера пригодились потом в качестве переправочных средств. Пока же они, как и плавбатарея капитан-лейтенанта В. Э. Россихина, вели огонь с закрытых позиций по заявкам армейского командования.

Огнем катеров Плёхова управлял отрядный артиллерист старший лейтенант С. П. Хватов. Ему выпала честь корректировать самые первые боевые стрельбы днепровцев — с НП, оборудованного на могучем, ветвистом дубе. Этот дуб артразведчики прозвали Ильей Муромцем, а двум дубам, на которых развернули потом запасные НП, дали имена других былинных богатырей — Добрыни Никитича и Алеши Поповича.

Первые же стрельбы показали, что Хватов — артиллерист искусный, с развитой интуицией. Соседи-армейцы быстро его оценили, и Хватову не раз поручалось подавление особенно живучих огневых точек противника. Этот молодой офицер был в числе немногих днепровцев, заслуживших еще до начала крупных наступательных операций боевые ордена. А лет через десять-двенадцать после войны мне было приятно узнать, что капитан 1 ранга Сергей Петрович Хватов преподает теорию артиллерии в одном из высших военно-морских училищ.

Умение учить подчиненных проявилось у Хватова и в то время, о котором идет сейчас речь. Подготовленные им артразведчики старшины Дмитрий Стройков, Игорь Сидельников и Александр Тепляков достигли такого мастерства, что могли заменять командира, самостоятельно корректировать огонь. А ведь по основной своей специальности это были катерные мотористы — штатных артразведчиков отряд бронекатеров не имел.

Бронекатера иногда называли речными танками. На них действительно стояли такие же башни с 76-миллиметровыми орудиями, как на Т-34. Но корпус катера имел очень легкую — иначе увеличилась бы осадка — отнюдь не танковую, броню, защищавшую лишь от мелких осколков и пуль, да и то не от крупнокалиберных. Очень опасны были пробоины вблизи моторов, работавших на бензине. А на нешироких реках с лесистыми берегами всегда существовала угроза попасть под кинжальный огонь.

И все же мы рассчитывали, что именно бронекатера, благодаря своей быстроходности и маневренности, смогут во время наступления прорываться в тылы противника, нарушать его переправы, высаживать десанты. Опыта активных действий речных кораблей за линией фронта тогда практически еще не было, но в подготовке экипажей бронекатеров этому уделялось особое внимание.

Почти все остальные корабли флотилии тоже были катерами, только уже совсем не бронированными и с более легким вооружением. Ни один корабль, кроме штабного «Каманина», не имел даже названия: катерам всех типов присваивались лишь номера. Но на них поднимался тот же Военно-морской флаг, под которым советский флот сражался в океанских просторах. И дальнобойная плавбатарея была для нас «линкором», бронекатера — «крейсерами», стремительные полуглиссеры — «эсминцами».

Однако и небольшие корабли могли пройти не везде. И всегда важно было поточнее знать состояние каждого участка Березины и Припяти, их притоков. Всюду, где только можно, впереди боевых кораблей шли военные гидрографы. К весне флотилия уже имела гидрографический отдел с гидрорайонами на березинском и припятском операционных направлениях; третьим гидрорайоном был тыловой. Маневренные партии старшего лейтенанта Е. Д. Ильина и лейтенанта Л. К. Овчинникова проникали за линию фронта и, маскируясь под местных жителей, производили промеры со все тех же самодельных «дубков». Как и раньше на Десне, вести гидрографическую разведку помогали партизаны, рыбаки, бывшие бакенщики.

Среди полесских речников встречались интереснейшие люди. В штат нашей гидрографической службы был зачислен старый шкипер Иван Иванович Хворов, в прошлом военный моряк, участник гражданской войны. Днепр, Припять, Березину и их притоки Хворов знал превосходно. Он даже мог предсказывать, где и как изменятся в ближайшее время фарватеры, и эти прогнозы учитывались при подготовке операций.

С весны новые корабли, поступавшие на флотилию, спускались на воду уже не в Пироговке, а в Киеве. Туда был переведен и наш полуэкипаж, сформированный зимой в Чернигове.

Пополнение прибывало не только с флотов. Зачислялись на флотилию и призывники из освобожденных областей Украины. Из госпиталей попадали к нам солдаты и сержанты.

Однажды командование полуэкипажа доложило: прибыл для дальнейшего прохождения службы Герой Советского Союза рядовой Алексей Куликов. Мы с членом Военного совета, понятно, заинтересовались этим человеком: на всей флотилии ни одного Героя Советского Союза еще не было.

Выяснилось, что бойцу 19 лет, родом он из-под Сталинграда, отличился минувшей осенью при форсировании Днепра, за что и был удостоен Золотой Звезды.

Куликов был ранен, и ему однажды представился случай поговорить с посетившим госпиталь командующим фронтом К. К. Рокоссовским. Знакомясь с героем-солдатом, командующий спросил, нет ли у него личных просьб. Куликов признался: есть давнишняя мечта — служить на флоте, воевать моряком. Рокоссовский ответил, что моряки воюют совсем близко, на Днепровской флотилии, и распорядился, чтобы этого пехотинца по излечении перевели к нам.

Вот так и оказался комсомолец Куликов в киевском полуэкипаже. Там его хотели оставить в кадровой команде — вышел бы хороший старшина. Но Куликов настойчиво просился на корабль и был назначен на бронекатер, в орудийный расчет. «За короткий срок он отлично освоил обязанности наводчика, заряжающего и пулеметчика», — вспоминает в присланном мне недавно письме бывший командир отряда И. М. Плёхов.

Командиры имели мало времени на обучение пополнения, на сколачивание боеспособных экипажей. Но помогал все тот же дух победы — общая воодушевленность, общая решимость отдать все силы для ускорения разгрома врага. А лучшим пропагандистом и агитатором были сводки Совинформбюро — каждый день они начинались с перечня освобожденных населенных пунктов. И днепровцев больше всего волновало, когда же перейдет в решительное наступление 1-й Белорусский фронт, а с ним и наша флотилия.

11 июня меня и члена Военного совета флотилии вызвали на командный пункт фронта, находившийся теперь в Овруче. Генерал-полковник М. С. Малинин начал разговор так:

— Вот что, товарищи моряки. В ближайшее время главная боевая работа предстоит на Березине. Что у вас там есть?

Силы флотилии, как уже говорилось, были разделены между Березиной и Припятью. Указаний насчет того, какое направление считать главным, мы до тех пор не получали. Бригада Лялько, пока значительно более сильная, находилась на Припяти, бригада Митина — на Березине. И сам командир более сильной теперь бригады был гораздо опытнее.

Услышав, сколько и каких кораблей сосредоточено на каждой реке, начальник штаба фронта сказал:

— Березину усильте чем только можно и в самом срочном порядке. Но Припять совсем не оголяйте, она остается за вами.

Мы получили новую директиву, уточнявшую задачи флотилии на березинском направлении. Нам предстояло содействовать (артиллерийской поддержкой и высадкой тактических десантов) наступлению двух стрелковых корпусов по обоим берегам Березины, а с началом отхода противника к Бобруйску — стремительно (так и было сказано) его преследованию. Предусматривалось также содействие войскам фронта при переправах. Закончить усиление группы кораблей на Березине было приказано к 16 июня.

Чем ее усилить, предстояло решить на заседании Военного совета флотилии. Но к общему мнению с Боярченко мы пришли еще на обратном пути с фронтового КП. Причем сошлись на том, что начинать усиление березинского направления следует с перевода туда капитана 2 ранга Лялько — более опытного из двух командиров бригад.

Потом, на Военном совете, высказывалось и иное мнение: не резоннее ли оставить комбригов с их штабами на «своих» реках, а перегнать на Березину только корабли? Ведь Лялько вел на Припяти боевые действия, пусть пока ограниченные, уже два месяца, освоился на этой реке. Но если он не знал Березины, то не знал ее и Митин, прибывший туда совсем недавно. Что же касается опытности, организаторских способностей, других командирских качеств, то, как говорится, по всем статьям именно Лялько подходил для того, чтобы управлять боевыми действиями кораблей на главном направлении.

Словом, Степан Максимович Лялько получил телеграфное предписание: «Принять от командира 2-й бригады березинское операционное направление». Отбыть с Припяти ему было приказано в течение четырех часов.

На Березину перебрасывались штаб и политотдел 1-й бригады, а управление 2-й бригады переходило на Припять. Таким образом, бригады «менялись реками», оставляя на месте тыловые службы. На Березине оставлялись — с передачей в бригаду Лялько — уже находившиеся там корабли: отряд бронекатеров, полуглиссеры, катерные тральщики.

Перевезти на автомашинах штабы бригад было несложно. Для кораблей же, перебазируемых на Березину, путь лежал через Днепр, и пройти им требовалось около 700 километров по рекам, еще не оборудованным навигационными ориентирами, Правда, облегчала переход — особенно на перекатах — стоявшая в июне высокая вода. Лоцманские обязанности были возложены на гидрографов.

Двое суток корабли шли днем и ночью, развивая всюду, где можно, полный ход. Каждые два часа поступало донесение о том, где они находятся, и мы сообщали об этом в Главморштаб — за нашими действиями следили и там. Группу кораблей с Припяти вел начальник штаба 1-й бригады капитан 3 ранга П. С. Зинин.

Одновременно на Березину выдвигались корабельные подкрепления из Киева. Туда поступили с заводов двенадцать новых сторожевых катеров, восемь тральщиков. Начальник ВОСО В. И. Кобылинский, флагмех С. Г. Ионов, начальник орготдела И. Г. Блинков сделали, каждый по своей части, все мыслимое для того, чтобы эти корабли поспели к наступавшей горячей боевой поре.

«Усилить Березину», как требовал начальник штаба фронта, мы успели к назначенному сроку. На Припяти кораблей осталось совсем немного, но в их числе был наш «линкор» — плавбатарея капитан-лейтенант Россихина, слишком тихоходная, чтобы перевести ее на Березину за то время, которое нам дали.

Зато на Березине, с учетом поступавших новых кораблей, набиралось, если считать и полуглиссеры, почти полсотни единиц.

ФКП флотилии был также перенесен на Березину, в Якимовскую слободу, а вспомогательный пункт управления развернут близ селения Стужки, где сосредоточивались корабли. Проверяя боевую готовность бригады, я убеждался, что капитан 2 ранга Лялько осваивается на новой реке уверенно. Его бригада должна была поддерживать приречные фланги двух армий: 65-й на правом берегу Березины и 48-й — на левом. Контакты с их частями налаживались быстро. Были назначены офицеры связи, а со штабом 193-й дивизии — ближайшей к реке — договорились о распределении целей.

Установился контакт и с армейскими политорганами. Политотдел 105-го стрелкового корпуса прислал к нам лектора, многое знавшего о положении в оккупированной гитлеровцами Европе, об обстановке, которая складывалась на открывшемся наконец-то втором фронте. На укромной полянке лесистого берега лекцию слушали представители всех подразделений.

Незадолго до начала наступления надежность контактов пашей 1-й бригады с сухопутными соседями подверглась практической проверке, которую, сам того не ведая, учинил противник.

Вражеский воздушный разведчик, пролетевший над стоянкой бронекатеров — думалось, неплохо замаскированных, — передал открытым текстом: «Их зээ ди энте, хир зинд ди энте!» («Вижу уток, здесь утки!») Это услышал следивший за неприятельскими переговорами в эфире армейский радист, фамилия которого до меня, к сожалению, не дошла. Он догадался: утки — это корабли.

Радиоперехват был тотчас доложен на КП дивизии, где уже находился наш офицер связи. Предупрежденный Лялько приказал бронекатерам немедленно перейти на запасную позицию. А то место, где они только что стояли, через двадцать минут подвергли бомбежке «юнкерсы».

Сообразительный армейский радист уберег корабли от вражеского удара. А вот о качестве маскировки (с нею на Березине было труднее, чем на Припяти, где есть протоки, похожие на зеленые туннели) потребовалось серьезно поговорить и с Песковым, и с Лялько.

В напряженные дни, когда вновь и вновь проверялась боеготовность каждого подразделения, как бы завершалось — думается, можно так сказать — и формирование у личного состава наступательного порыва. Из многого он складывается и не сам собою приходит к людям даже в такое время, когда всем ясно, что победа теперь не за горами. И одно дело, скажем, вести огонь с закрытой позиции, находясь за километры от противника, и совсем другое — прорываться в глубину вражеской обороны, за линию фронта. На любом из наших кораблей люди наперечет, успех в бою зависел буквально от каждого, и потому так важно было, чтобы никого не сковало малодушие, никому не убавил сил страх смерти.

Ни один командир не может быть безразличен к тому, как настроены перед решительными боями его подчиненные. А для политработника воспитывать мужество и отвагу, поддерживать в людях эти качества — призвание, профессия. Политотдел нашей 1-й бригады работал целеустремленно, напористо. Политотдельцы разошлись по подразделениям, где участвовали в проведении партийных и комсомольских собраний, разъясняли всему личному составу военную обстановку. Моряки бригады давали перед лицом товарищей клятвенное слово с честью выполнить свою боевую задачу.

Главным, конечно, было то, какой след оставляет политическая работа в сердцах и душах воинов. Георгий Михайлович Обушенков говорил — и за этим стояло отточенное чутье опытного политработника, — что он ощущает, как люди, не исключая и новичков, воодушевляясь на победоносные бои, проникаются самоотверженностью, словно переступая невидимую грань, за которой уже нет места колебаниям и сомнениям.

Очень много времени проводил на кораблях и начальник политотдела флотилии Владимир Иванович Семин. Он взял себе за правило в горячую боевую пору находиться большей частью на ВПУ, откуда легче добраться до любого выдвинутого к линии фронта подразделения.

Мне не перечислить всех политработников, партийных и комсомольских вожаков, которые помогли тогда нашим морякам настроиться на наступательный лад. Многое сделали для этого помощник начальника политотдела 1-й бригады по комсомольской работе старший лейтенант И. Л. Прокофьев, заместитель командира дивизиона тральщиков старший лейтенант А. С. Гриденко, парторг дивизиона бронекатеров старший лейтенант Д. П. Медведев, парторг плёховского отряда мичман В. М. Дуда и другие товарищи.

Подошлю 22 июня. Теплой тихой ночью не спалось от нахлынувших воспоминаний, переплетавшихся с мыслями о предстоящем наступлении. Три года назад мы отбивали первые атаки гитлеровцев на Дунае. Два года назад (я был тогда начальником штаба Новороссийской военно-морской базы) готовились оборонять Кавказ. Еще год назад фашисты не оставляли попыток закупорить минами Волгу. А теперь захватчиков гоним с советской земли, и фронт не так уж далеко от государственной границы. Но каких неимоверных усилий стоило сдвинуть его сюда от Кавказа и Волги! И как ждет народ от всех нас полного разгрома врага!..

В ночь на 23-е я побывал у командующего 65-й армией генерал-полковника П. И. Батова. Мы познакомились еще в сорок первом, когда он командовал 51-й армией, которую корабли Дунайской флотилии поддерживали на Керченском полуострове, а потом переправляли через пролив. Тяжелое было время… Теперь на командном пункте Батова все дышало уверенностью в успехе наступления, подготовка к которому уже закончилась.

 

Испытание на Березине

23 июня перешли в наступление войска трех фронтов — 1-го Прибалтийского, 3-го и 2-го Белорусских. Начиналась одна из крупнейших стратегических наступательных операций Великой Отечественной войны, имевшая условное наименование (тогда мне еще неизвестное) «Багратион». Во второй половине дня генерал-полковник Малинин сообщил мне: 1-й Белорусский фронт переходит в наступление завтра утром, «Ч» — шесть ноль-ноль.

24 июня, спустя десять минут после первого залпа, Наркому Военно-Морского Флота была послана телеграмма: «Корабли флотилии участвуют в артиллерийском наступлении… ВПУ — селение Стужки. Военный совет находится на катерах в боевых порядках наступающих кораблей».

Задним числом испытываю некоторую неловкость за последнюю фразу — чересчур уж громкую и не совсем точную. Корабли вперед еще не двинулись, они били по назначенным им целям пока со своих огневых позиций, расположенных близ переднего края. Но читатель поймет нас с Боярченко. Немало уже повидав на войне, мы впервые слышали такой гром артиллерии фронта, впервые ощущали свою причастность, пусть скромную, к делам таких масштабов. И трудно было нам, еще молодым, усидеть в блиндаже ВПУ.

Только артподготовка длилась 75 минут. Бронекатера выпустили 1330 снарядов, что, конечно, составляло лишь малую толику всей массы огня, обрушенной на позиции противника. Но даже после такой их обработки (внезапное ненастье с разразившимися ливнями помешало подкрепить действия артиллерии ударами с воздуха) враг смог оказать очень сильное сопротивление.

Армия генерала Батова начала наступать весьма успешно. Введенный в прорыв 1-й гвардейский танковый корпус генерал-майора М. Ф. Панова за день прошел около 20 километров в направлении южнее Бобруйска. Однако на приречном участке, где находилось местечко Здудичи, сильно укрепленное гитлеровцами, первые атаки наших войск противник отбил.

Мы были в курсе обстановки на обоих берегах, имея представителей флотилии в штабах и корпусов, и приречных дивизий. Корабли выполняли все заявки армейцев на поддержку огнем, наши корпосты находились в их боевых порядках. Но раз в продвижении частей возникла заминка, было естественным подумать, чем мы можем помочь еще.

Первоначальный план предусматривал прорыв группы кораблей вверх по реке для высадки тактического десанта у хутора Воротень, когда передовые части приблизятся к нему по берегу. Теперь же представлялось целесообразным высадить десант раньше — в Здудичах: удар с речного фланга позволил бы быстрее взломать вражескую оборону.

Командир бригады кораблей С. М. Лялько, имевший прямую связь с командиром 105-го стрелкового корпуса генерал-майором Д. Ф. Алексеевым, доложил ему еще 24 июня, что высадку там считает осуществимой и целесообразной. Я поддержал его инициативу, но армейцы не сразу ее приняли. Командира корпуса вообще-то можно было понять. Если он уже знал, что днепровцы неплохо стреляют, хотя пушек имеют маловато, то о других возможностях флотилии вправе был думать что угодно. И должно быть, опасался, что доверенные морякам две стрелковые роты (речь шла о десанте примерно такого состава) могут бесполезно погибнуть на утлых катерах. В то же время он надеялся на успех продолжавшихся атак на берегу.

Но прошло полсуток, а положение на приречном участке не изменилось. То, что в руках противника оставались такие узлы обороны, как Здудичи и расположенные выше по Березине Паричи, становилось опасным для войск армии, продвинувшихся южнее вперед. Как мы узнали, командующий 65-й армией потребовал от командира 105-го корпуса ликвидировать здудичско-паричскую группировку гитлеровцев в кратчайший срок, используя и силы флотилии. В первой половине дня 25 июня на ФКП флотилии поступила телеграмма командарма Батова, в которой он просил оказать корпусу самое активное содействие. Таким содействием, конечно же, могла стать высадка десанта. И командование корпуса, как вскоре выяснилось, уже было с этим согласно.

Высадить десант решили на окраине Здудичей в тот же день с наступлением темноты. Командиром высадки был назначен капитан 3 ранга А. И. Песков, а произвести ее должны были четыре бронекатера — отряд старшего лейтенанта Б. И. Цейтлина. Двум другим отрядам поручалась артиллерийская поддержка.

Командир корпуса все-таки не послал две роты сразу. Сначала была выделена одна, а вторую предстояло высадить после того, как первая захватит плацдарм и закрепится на нем.

Идти десанту было недалеко. Но в отличие от других плесов, где нашим гидрографам удавалось скрытно проникать за линию фронта, фарватер здесь заранее обследован не был. Причем в одном месте угадывалось смутно просматриваемое издали препятствие, похожее на притопленное заграждение из бревен или плотиков.

Устранить такое препятствие огнем артиллерии трудно. Оставалось рассчитывать на то, что с ним справятся минеры тральщиков, которые пойдут впереди бронекатеров с десантом (это вообще было непреложным правилом при выдвижении кораблей в любой новый район, хотя мины на реках Днепровского бассейна и не обнаруживались).

Впереди десанта пошли два катерных тральщика из дивизиона капитан-лейтенанта О. К. Селянкина, и на головном находился он сам. Предположение о заграждении подтвердилось: реку действительно перегораживали плотики из бревен, сцепленные стальным тросом и опутанные колючей проволокой.

Узкий лучик сигнального фонаря предупредил катера с десантом о том, что им надо задержаться под берегом, занятым нашими войсками. А минные специалисты во главе с капитан-лейтенантом Селянкиным спустились за борт, чтобы на ощупь определить, что таится под притопленными плотиками. Оказалось, что под ними были подвешены десятки фугасов и противотанковых мин. Минеры тральщиков, ветераны Сталинграда, умели управляться и с ними, но разоружение такого «арсенала», да еще впотьмах, заняло бы немало времени. На месте было принято решение: перерубить трос и развести концы заграждения, как разводят боны, закрывающие вход в гавань.

Перерубить стальной трос бесшумно нельзя. Но над Березиной гремела канонада — готовилась новая атака на Здудичи, приуроченная к высадке десанта. И, очевидно, специального наблюдения за заграждением гитлеровцы не вели. Во всяком случае, по тральщикам, остановившимся посреди реки, огня они не открыли.

А вот бронекатера на подходе к Здудичам гитлеровцы заметили. Однако огонь врага — артиллерийский, минометный, пулеметный — не помешал подойти к берегу. Немецкая батарея, представлявшая для катеров главную опасность и тщательно замаскированная, была мастерски подавлена отрядом поддержки, огнем которого управлял Хватов (с НП на противоположном берегу). А по огневым точкам близ уреза воды катерные комендоры били прямой наводкой.

За пятнадцать — двадцать минут рота армейцев захватила на берегу три траншеи и закрепилась в них. Корабли продолжали поддерживать десантников огнем. А из дивизии, наступавшей на приречном фланге, прибыла тем временем другая рота, и мы успели до рассвета перебросить ее на плацдарм. Получив подкрепление, десантники пошли в атаку. Через три часа Здудичи были очищены от врага.

Когда бой еще гремел, но исход его уже не вызывал сомнений, капитан 2 ранга Лялько примчался в Стужки на полуглиссере, на котором он провел на реке почти всю ночь, следя за действиями кораблей. Мы крепко обнялись. Было отрадно, что не подвели сухопутчиков. Как-никак это была первая высадка десанта и для бригады Лялько, и для всей флотилии.

Степан Максимович был горд своими подчиненными. Командиры бронекатеров отряда высадки лейтенанты В. И. Златоустовский, В. И. Бесштанкин, Д. Г. Маркин, А. К. Корочкин показали себя с наилучшей стороны, причем ни один катер не получил существенных повреждений. Потери свелись к нескольким раненым, в числе которых был командир отряда старший лейтенант Цейтлин.

Лялько доложил, что тральщики, обеспечивавшие высади ку десанта, прошли вверх по реке и обнаружили еще одно заминированное заграждение. Минеры капитан-лейтенанта Селянкина проделали в нем проход.

— Выше как будто чисто, — закончил доклад командир бригады. — Прошу разрешения двигаться дальше.

События стали развиваться быстротечно. Выбитые из Здудичей, гитлеровцы отходили к районному центру Паричи — последнему значительному узлу их обороны на Березине перед Бобруйском. Наши войска, преследуя врага, продвигались вперед по обоим берегам.

Берега за Здудичами — низкие, заболоченные, тяжелая боевая техника проходила не везде, особенно после дождей. Поэтому наступавшие сухопутные части отдалились от реки, локтевой контакт с ними нарушился. Независимо от этого мы действовали, исходя из задачи, поставленной в директиве фронта: при отходе противника — стремительно его преследовать.

А ближайшей целью являлись Паричи. Там у гитлеровцев была мостовая переправа, которая использовалась для маневра войсками. И еще до начала наступления было предусмотрено, что при подходе частей 105-го корпуса к Паричам наши корабли должны прорваться к переправе и вывести ее из строя.

Итак, корабли двинулись вперед. Конечно, нельзя было рассчитывать, что весь путь до Паричей окажется свободным. Но мы были уверены: такие командиры, как Лялько и Песков (его бронекатера шли впереди), способны ответственно принимать решения, действовать смело, но с разумной осмотрительностью.

Вслед за группой разведки передовой отряд флотилии километр за километром поднимался по извилистой Березине. Нетрудно представить, как настораживала моряков — после двух суток артиллерийской канонады и упорнейшего сопротивления врага на исходном рубеже — окружившая их вдруг тишина безлюдных зеленых берегов, покрытых то лесом, то болотными зарослями.

Не обнаруживая некоторое время ни противника, ни наших сухопутных частей, Песков по радио запрашивал об обстановке командира бригады, шедшего со вторым эшелоном, а тот в свою очередь просил ориентировки у нас. Но и на ВПУ недоставало свежих данных о ходе наступления наших войск. Все находилось в движении, поступавшие сведения быстро устаревали. Армейцы, однако, подтверждали: очень важно, чтобы корабли не опоздали с ударом по переправе в Паричах.

Без особых помех бронекатера приблизились к левобережному селу Бельчо, куда сухопутные части подойти по размытым дорогам не успели. Немцы же именно тут создали заслон. Разведка боем, проведенная двумя головными бронекатерами (на одном из них был при этом убит пулеметчик и повреждена башня), выявила: близко к реке размещены орудия, минометы, пулеметные точки. Стало ясно, что с ходу здесь кораблям не прорваться.

Бронекатера заняли огневую позицию за изгибом реки, напротив Бельчо был развернут наблюдательный пункт. Управлять огнем командир дивизиона Песков поручил подоспевшему из-под Здудичей со своими артразведчиками Хватову. И началось подавление неприятельских батарей. Стрелять приходилось расчетливо — надо было беречь снаряды для Паричей.

Бой под Бельчо затягивался. Командир дивизиона, пройдя вперед по противоположному лесистому берегу, высмотрел сосну, поднимавшуюся над другими деревьями, и, взобравшись на нее, стал наблюдать и за Бельчо, и за паричской переправой — по прямой до нее было километра четыре. Песков знал, что удар по переправе должен помочь армейцам взломать узел вражеской обороны. А теперь он собственными глазами увидел, как немецкие войска перебрасываются по свайному мосту с правого берега на левый. Комдив понял: надо спешить.

Разрушить мост артогнем с закрытой позиции, откуда бронекатера били по батареям у Бельчо, не удалось: цель невелика, а дистанция около семи километров. И командир дивизиона, оценив обстановку, отдал со своего НП на сосне приказ, адресованный командиру отряда Плёхову и запомнившийся всем, кто его передавал: «Во имя Родины любой ценой прорваться к Паричам и пресечь переправу!»

У Бельчо враг продолжал ожесточенно сопротивляться. Но капитан 3 ранга Песков не ошибся, решив, что наступил момент, когда прорваться через не подавленный еще до конца огневой заслон противника становится возможным.

На прорыв к Паричам пошли три бронекатера Плёхова (четвертый катер отряда был поврежден в самом начале боя под Бельчо). Другой отряд прикрывал их огнем.

Дался этот прорыв нелегко. Больше всего досталось «Сорок четвертому» лейтенанта Георгия Захарова — он следовал в колонне вторым и на нем враг сосредоточил огонь, после того как удачно проскочил «Сорок второй», шедший головным. Стреляя на ходу прямой наводкой, катер Захарова успел разбить два немецких орудия, но и в него попало три снаряда. Погиб расчет орудийной башни, на борту возник пожар, вышли из строя моторы. Шедший сзади «Сорок третий» лейтенанта Андрея Евгеньева подоспел на помощь и отвел поврежденный катер к берегу, в непростреливаемое место. Это было уже выше Бельчо — в тылу у противника. Поредевшая команда «Сорок четвертого» ликвидировала пожар, предотвратив взрыв артпогреба, и заняла оборону с уцелевшими пулеметами. Оставшиеся снаряды перегрузили на бронекатер Евгеньева.

«Сорок третий», которому пришлось задержаться в зоне сильного, можно сказать кинжального, огня, также получил серьезные повреждения. Только благодаря мастерству и самоотверженности экипажа он сохранил боеспособность и смог вслед за «Сорок вторым» идти дальше. На борту «Сорок третьего» находился командир отряда Плёхов, на «Сорок втором» — замполит капитан-лейтенант Семенов.

Когда бронекатера вырвались на плес перед мостом в Паричах, переброска гитлеровских войск по нему продолжалась. Шли танки, тягачи с орудиями, грузовики, бегом передвигалась пехота. Враг встретил катера огнем с обоих берегов, И от катерников теперь требовалось, чтобы прорыв в неприятельские тылы, стоивший таких усилий, не остался безрезультатным, расчетливо использовать каждую минуту и имевшийся на борту боезапас.

Трехдюймовыми снарядами разрушить свайную переправу трудно, особенно если нет возможности бить по ней длительное время. Командир «Сорок второго» старший лейтенант Михаил Жиленко, приблизившийся к переправе первым, правильно решил; главная цель — не сам мост, а то, что по нему движется. С дистанции 400–500 метров башенное орудие било осколочно-фугасными и шрапнелью по переправлявшимся фашистским войскам и их технике. Находясь сам под обстрелом, получая все новые повреждения, головной бронекатер вел огонь, пока не выпустил все снаряды.

На боевой счет его экипажа занесли потом 17 разбитых автомашин, 6 тягачей с орудиями, один танк, две уничтоженные и рассеянные роты фашистской пехоты. Но гораздо важнее этих нанесенных врагу и учтенных, насколько удалось, конкретных потерь было то, что подбитые и подожженные машины загораживали дорогу другим, все более закупоривая переправу.

«Сорок третий», открывший огонь несколькими минутами позже, также израсходовал весь наличный боезапас. Переправа была забита остановившейся и горящей техникой. Уцелевшие гитлеровцы в панике бросались в воду. Переброска фашистских войск на левый берег прекратилась.

Однако Песков, наблюдавший все это со своего НП на дереве и державший связь с Плёховым по радио, считал, что, пока цел сам мост, противник может возобновить по нему движение, особенно если задержатся наши сухопутные части. И еще до того, как сделали все, что могли, бронекатера Плёхова, командир дивизиона послал им на подмогу три других. Им было уже легче прорваться мимо Бельчо: туда подходили по суше наши войска и вражеский огонь по реке слабел.

Головным в новой тройке катеров шел «Четырнадцатый» лейтенанта Анатолия Корочкина. Его бронекатер был особенный, тогда единственный такой на флотилии: он прибыл с Волги, имея сверх обычного вооружения установку для запуска реактивных снарядов РС-2. В тот день наша днепровская «катюша» произвела первый боевой залп — по забитой машинами переправе, по скоплению гитлеровцев перед нею.

Вероятно, из стремления надежнее накрыть цель Корочкин выпустил эрэсы со слишком короткой дистанции. В результате не все из двадцати четырех снарядов залпа разорвались. Но те, что сработали, добавили врагу и потерь, и смятения.

И все же у пылающей переправы нашлось кому заметить, откуда дан этот залп, и в следующую минуту выстрел стоявшей на берегу самоходки «фердинанд» разбил рубку «Четырнадцатого». Старшина комендоров П. Зайцев не дал врагу продолжать обстрел: мгновенно развернув башню катера, он всадил в борт самоходки несколько снарядов. Но потери были и у нас: рулевой в рубке — убит наповал, а лейтенант Корочкин — смертельно ранен.

На переправе в это время произошел взрыв, и один участок свайного моста обрушился. Александр Иванович Песков и поныне убежден: взрыв вызвали тоже наши эрэсы (а мост, очевидно, был заминирован). Могло быть и так. Но не менее вероятно, что гитлеровцы, посчитав переправу потерянной для себя, сами ее взорвали, чтобы не дать воспользоваться ею советским войскам.

Как бы там ни было, враг лишился паричской переправы тогда, когда еще очень в ней нуждался. Две немецкие дивизии, действовавшие в этом районе, оказались разобщенными, гарнизон Паричей — изолированным. И следовательно, днепровцы свою задачу выполнили.

Через два с половиной часа после того, как к переправе у Паричей прорвался первый бронекатер, этот узел вражеской обороны был занят нашими войсками. Командарм Батов прислал телеграмму, в которой содействие флотилии штурму Паричей называлось решающим и объявлялась благодарность экипажам всех участвовавших в бою кораблей. Отличившихся моряков предлагалось представить к наградам.

На высоком берегу Березины, близ хутора Воротень, где находилась 26 июня закрытая огневая позиция наших кораблей, были похоронены с воинскими почестями тринадцать гвардейцев с бронекатеров, павших под Бельчо и у Паричей, в том числе пулеметчик Пустовойт с «Сорок первого», комендоры Чичков и Соколов с «Сорок четвертого», рулевой Жиркин с «Четырнадцатого»…

Пять бронекатеров из дивизиона Пескова получили серьезные повреждения, два — особенно тяжелые. В масштабах боев, какие вел фронт, такие потери никто бы не счел слишком большими, но для флотилии, небогатой еще кораблями, выход из строя пяти активных боевых единиц за один день был очень ощутим.

Вскоре довелось вручать отличившимся награды Родины, и я еще раз пережил то, что относится к самому дорогому для командира на войне, — чувство гордости за доблесть подчиненных.

В числе первых на флотилии был удостоен ордена Красного Знамени старший лейтенант И. М. Плёхов. И вместе с ним — командиры всех четырех бронекатеров его отряда: старший лейтенант М. Д. Жиленко, лейтенанты А. А. Николаев, А. М. Евгеньев, Г. И. Захаров.

Вспомнилось, как Плёхов объяснял, почему при прорыве к Паричам он поставил катер Жиленко головным: «Это бесстрашный командир. И какая бы ни грозила опасность, назад не повернет». Бронекатер был поврежден, потерял убитыми и ранеными значительную часть экипажа, но к цели прорвался и положил начало разгрому вражеской переправы. Отлично показали себя и остальные молодые командиры. Самому старшему из славной четверки — Михаилу Жиленко — исполнилось двадцать пять лет. Трое были коммунистами, а Андрей Евгениев — комсомольцем.

Да только ли от командиров зависели выполнение боевой задачи и судьба самих кораблей! Когда лейтенант Евгениев выводил из-под огня тяжело поврежденный «Сорок четвертый», немецкий снаряд попал и в его катер, в машинное отделение. Там был перебит бензопровод, возник пожар, и катер тоже лишился хода. От неизбежной, казалось, гибели спас оба катера главный старшина Николай Кривонос. Задраившись в машинном отделении, чтобы прекратить доступ воздуха, и задыхаясь в дыму, он справился с огнем, заделал бензопровод, вновь запустил мотор. И бронекатер после этого дошел до переправы, бил по ней до последнего снаряда, а старшина, получивший тяжелые ожоги рук и лица, продолжал свою геройскую вахту. Орден Красного Знамени ему вручили, когда выписался из госпиталя.

Кавалером ордена Красного Знамени стал и самый молодой в отряде краснофлотец — 18-летний комсомолец Василий Коломиец. Потом часто, особенно когда прибывало пополнение, ставили в пример не только его смелость, но и матросскую разворотливость, умение делать все, что понадобится в бою. Рулевой по специальности, Коломиец вызвался перейти с подбитого, подведенного к берегу катера на другой, где заменил выбывшего из строя пулеметчика. А помимо того помогал орудийному расчету, зажигал дымовые шашки, заводил под обстрелом буксирный конец, тушил пожар, перевязывал раненых… И все это в первом в своей жизни бою. Вот так были подготовлены люди в гвардейском дивизионе.

За боевые действия на Березине получили награды также капитан 2 ранга С. М. Лялько, капитан 3 ранга А. И. Песков, многие другие офицеры, старшины и краснофлотцы.

Но как ни отрадно было сознавать, что флотилия оправдывает свою роль и место в боевом строю фронта, сделанное на Березине вызывало не одно только удовлетворение. Когда обменивались мыслями о прошедших боях с членом Военного совета Боярченко, с начальником оперативного отдела штаба Колчиным, мы были единодушны в том, что воевать можем лучше.

После Здудичей, например, корабли некоторое время шли вперед фактически вслепую. Про заслон у Бельчо узнали лишь тогда, когда на него наткнулись. А применив здесь несколько иную тактику, вероятно, удалось бы обеспечить большую внезапность прорыва к Паричам и обойтись меньшими потерями.

И еще более очевидной стала необходимость иметь на флотилии хотя бы небольшое подразделение морской пехоты — свой десантный отряд. Будь он у нас, можно было бы думать не просто о разрушении, а о захвате переправы, с тем чтобы удержать ее под прикрытием огня кораблей до подхода сухопутных войск, которым она пригодилась бы.

Теперь об этом думалось уже в связи с предстоящими действиями на Припяти. Надо сказать, что еще недели за две до перехода в наступление мы с членом Военного совета, перебирая в мыслях вспомогательные службы, наметили там, на Припяти, одно подразделение как возможный десантный резерв, пока флотилии не дадут на морских пехотинцев официальный штат. Это был приданный 2-й бригаде кораблей 66-й отдельный отряд дымомаскировки и дегазации, насчитывавший, правда, всего 33 краснофлотца и сержанта. С дымомаскировкой можно было, в конце концов, обойтись и без них, а заниматься дегазацией, мы надеялись, не понадобится.

Незадолго до того в отряд прибыл с курсов комсостава молодой офицер, но уже бывалый моряк младший лейтенант Николай Чалый. В прошлом черноморец, участник обороны Кавказа, старшина, выдвинутый в трудную пору войны на политработу, а затем перешедший на командную, он, как показало дальнейшее, был одним из тех командиров-самородков, для которых боевая обстановка всегда открывает возможность проявить себя. Младшему лейтенанту Чалому и поручили тренировку химистов в высадке с катеров и шлюпок, в стрельбе и метании гранат, а также в ведении рукопашного боя, в разоружении немецких мин. Имелось в виду подготовить их прежде всего к прочесыванию берега, к несению боевого охранения, ведению разведки.

С Березины я телеграфировал начальнику штаба Балакиреву, остававшемуся старшим на Припяти, что при необходимости можно использовать дымомаскировщиков и дегазаторов как морскую пехоту.

 

Речная сила обретает признание

Наступление в Белоруссии ширилось. Вечером 26 июня, едва отгремел бой в Паричах, мы услышали по радио салют в честь войск 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов, освободивших Витебск. А утром 27-го стало известно, что армии 1-го Белорусского фронта завершают окружение бобруйской группировки противника. В этом котле (в него попало свыше 40 тысяч гитлеровцев) уже находились и те немецкие войска, которые отступали к Бобруйску по берегам Березины.

С рассветом в преследование врага включились и корабли бригады Лялько. За ночь удалось привести в порядок бронекатера, имевшие небольшие повреждения. Все боеспособные корабли заправились топливом, приняли полный комплект боеприпасов.

Тут пора вспомнить наших тыловиков, позаботившихся, чтобы служба боевого обеспечения не отставала от кораблей, продвигающихся вперед. Начальник тыла флотилии капитан 2 ранга Ф. В. Буданов и сменивший его капитан 2 ранга К. С. Масленников за короткий срок ввели в действие судоремонтные, артиллерийские и другие мастерские, развернули систему баз снабжения. А начальник орготдела штаба капитан 2 ранга И. Г. Блинков был лично причастен к решению проблемы насущно необходимых нам подвижных, плавучих баз, для создания которых не находилось подходящих судов в разоренном днепровском речном хозяйстве. Но здесь помог и счастливый случай.

Когда Блинков служил на Волге, ему было известно, что в конце лета 1943 года (еще до решения возродить Днепровскую флотилию) оттуда отправили под Киев некоторое количество «речных трамваев». Кажется, они предназначались для перевозок при форсировании Днепра, но почему-то не использовались, и Иван Григорьевич неожиданно обнаружил с десяток таких теплоходиков на платформах, загнанных на запасные пути станции Дарница. Груз никто не собирался получать, и его передали флотилии. Наши судоремонтники переоборудовали волжские «речные трамваи» в плавучие склады топлива, боеприпасов, продовольствия, в плавмастерские. Вот они и подоспели к Паричам.

По вздувшейся и помутневшей после новых ливней Березине корабли продвигались к Бобруйску. Их не смогли надолго задержать еще два минированных плавучих заграждения. Отходивший враг огрызался, кое-где на берегах еще действовали его огневые точки, но орудия бронекатеров заставляли их замолчать. Близ селения Углы — по заявке командира 96-й стрелковой дивизии — были подавлены немецкие батареи, пытавшиеся задержать выход частей дивизии к реке. В этом же районе днепровцам достались трофеи — четыре баржи по полтораста — двести тонн водоизмещением, брошенные гитлеровцами с грузом боеприпасов и продовольствия.

Мы с членом Военного совета Боярченко шли на сторожевом катере. Вслед за нами, на другом катере, шел Кол-чин с операторами. По берегу продвигалась команда связистов на автомашине с рацией, обеспечивавшей связь со штабом фронта и штабами соседних армий. Было решено развернуть ВПУ в Королевской слободе — приречное село с этим громким названием стояло на подступах к Бобруйску. От днепровцев требовалось быть готовыми к высадке в черте города тактического десанта.

Но сухопутным войскам понадобилось наше содействие и в другом. Поступила телеграмма командующего фронтом с приказанием обеспечить переправу через Березину 48-й армии (с ней флотилия взаимодействовала с начала наступления), выделив для этого максимальное количество кораблей.

Для форсирования водных рубежей у общевойсковых армий имеется специальная техника. Но понтонный парк, как оказалось, отстал от боевых частей — подвели размытые дороги. Между тем 48-я армия, наступавшая до того по левому берегу, на вспомогательном направлении, понадобилась на правом.

Потребовалось уточнить объем перевозок, и я вместе с Колчиным и начальником БОСО Кобылинским выехал к командарму 48-й генерал-лейтенанту П. Л. Романенко.

У него на КП выяснилось: переправить требуется всю армию, насчитывавшую 66 тысяч человек, имевшую полторы тысячи орудий и минометов, семь тысяч лошадей, сотни автомашин, тысячи повозок. Начать переправу надлежало следующим утром, 28 июня, а о сроке ее завершения было сказано: чем быстрее, тем лучше. Предварительные подсчеты показали, что минимальное время, в которое можно уложиться, — двое суток с небольшим. Командарм Романенко и начальник штаба армии генерал-майор Глебов этим удовлетворились.

Должен сказать, что к переправе одной из дивизий 48-й армии — 217-й стрелковой — корабли приступили еще 27 июня. Нам было запланировано взаимодействие с этой дивизией на время боев за Бобруйск. Когда бронекатера заняли огневые позиции у пригородного села Полонец, их корректировщики уже находились в боевых порядках дивизии, подступавшей к городу. С наступлением темноты началась — на небольшом расстоянии от линии фронта, в зоне огня вражеских батарей — переброска на правый берег частей, сосредоточивавшихся для атаки. Там, непосредственно у Бобруйска, действовали весь гвардейский дивизион Пескова и некоторые другие корабли.

По возвращении на наш ВПУ пришлось решать непростой вопрос: как совместить переправу основных сил 48-й армии с дальнейшим содействием в наступлении 217-й стрелковой дивизии? Мы пришли к выводу, что до завершения боев за Бобруйск там останется один отряд бронекатеров, а остальные корабли гвардейского дивизиона будут постепенно переключены на выполнение новой задачи.

Маневрировать нашими ограниченными силами помогало здесь то, что от окраин Бобруйска, где гремел бой, до участка, намеченного для переправы армии — в районе селений Доманово и Стасевка, — было всего несколько километров. В конечном счете мы смогли поставить на переправу 28 кораблей: 12 сторожевых, 6 бронекатеров и 10 тральщиков. К этому прибавлялись трофейные баржи, пригодные для перевозки орудий, машин, повозок, а буксировать баржи могли тральщики. Они же, как и сторожевые катера, предназначались для перевозки боеприпасов и других грузов, а бронекатера — для быстрой переброски бойцов со стрелковым оружием.

Уже ночью, обговаривая с командирами и механиками детали предстоящей работы, я поинтересовался, сколько бойцов доставлял бронекатер в Сталинград за один рейс.

— Брали и по двести человек, и больше, — ответил капитан 3 ранга Песков. — Но там обстановка заставляла идти на крайний риск.

Флагманский инженер-механик Ионов добавил:

— Скидка со «сталинградской нормы» нужна и на износ корпусов: сколько с тех пор заделали пробоин!

Установили предел загрузки бронекатера: 140 вооруженных бойцов или 50 бойцов плюс две 76-миллиметровые пушки без передков с тридцатью ящиками боезапаса. Для повышения остойчивости катеров решили спаривать их, пришвартовывая борт к борту.

Переправа началась дружно. Бронекатера, сторожевики, тральщики с баржами и без них стали пересекать Березину туда и обратно как челноки, заведенные каждый на свой ритм. И так — двое суток, днем и ночью. Заправку горючим обеспечивала плавбаза. Моряки наскоро перекусывали, не оставляя своих постов, об отдыхе и сне никто и не думал.

Не все бойцы армии знали, что их ждут на Березине военные корабли. Иные при виде матросов не скрывали веселого изумления:

— Братишки! Откуда вы тут взялись?

Поначалу кое-кому из пехотинцев наши кораблики явно не внушали доверия. А разлившаяся Березина выглядела сурово — темная от отраженных туч, местами пенящаяся, несущая вырванные с корнями кусты… Загрузка бронекатера начиналась с заполнения кубриков, и морякам иногда приходилось подбадривать солдат, задерживавшихся перед люками — многим хотелось остаться на верхней палубе. Зато уж команду «До подхода к берегу на палубе не двигаться!» выполняли со всем усердием.

На спаренных бронекатерах приспособились перевозить и 122-миллиметровые орудия, что никогда раньше не делалось. Переправу могли задержать семь тысяч армейских лошадей, если бы возить их на баржах. Однако нашелся способ более быстрый: лошади на буксире у катерных тральщиков сами переплывали реку, связанные по десять — двенадцать голов — к хвосту одной крепился повод следующей. Тральщик давал малый ход, и живая цепочка, сформированная на берегу, втягивалась в воду. Лошади, пока могли, шли по дну, а потом послушно плыли друг за дружкой.

— Никогда еще такого не видел! — восхищенно сказал прибывший к переправе начальник штаба армии. — Кто это придумал?

— Матросы, — ответил я. — Русский матрос на выдумку горазд.

А моряки не могли нарадоваться тому, как приняли их выдумку умные животные: ни одна лошадь не оказалась слишком упрямой, ни одна не вырвалась из своей цепочки.

Переправившиеся части быстро скрывались из виду за лесом на правом берегу. 48-я армия форсированно выдвигалась в свою новую полосу наступления. Когда на катерах выключались моторы, до моряков явственно доносились звуки боя в Бобруйске. Политработники старались держать экипажи в курсе событий на недалеком отсюда переднем крае.

На основной переправе работа у днепровцев была вроде бы и не боевая, не под огнем. «Извозчичья работа», как острили корабельные балагуры, не вкладывая, впрочем, в это никакой обиды. Но спешная переправа армии давала людям ощущение причастности к наступлению войск фронта.

На рассвете 30 июня начальник штаба армии попрощался с нами, поблагодарив моряков за сделанное. Переправа армии закончилась немного раньше намеченного срока. И нам еще едва верилось, что с этим справились меньше тридцати маленьких кораблей.

— Легко сказать — перевезти семь дивизий с частями усиления и тылами, со всей боевой техникой! — покрутил головой Петр Васильевич Боярченко.

Семь — это считая и 217-ю, переброшенную на правый берег у Бобруйска. Через основную переправу прошло шесть дивизий. Их бойцов принимали на борт главным образом бронекатера (а другие корабли — тяжелую технику и прочие грузы), совершившие благодаря своей быстроходности наибольшее число челночных рейсов. И так как действовало их здесь всего шесть, получалось, что каждый бронекатер перевез по дивизии. А в целом бригада Лялько осилила спешную переправу — пусть и не через особенно широкую реку — такого количества войск и боевой техники, какого, насколько мне известно, не переправляла еще ни одна речная флотилия.

Тем временем корабли понадобились и на Припяти. Еще 27 июня я получил от начальника штаба фронта телеграмму, предписывавшую обеспечить силами находившейся там 2-й бригады кораблей поддержку 55-й Мозырской дивизии, наступавшей в направлении на Петриков. На следующий день начальник штаба флотилии Балакирев донес, что бригада взаимодействует с наступающими частями дивизии. Но бригада-то состояла на тот день из четырех бронекатеров, пяти тральщиков, одной плавбатареи да дюжины полуглиссеров…

Утром 29 июня, когда еще не закончились бои в Бобруйске и полным ходом шла переправа 48-й армии, от генерал-полковника Малинина поступила новая депеша. От имени командующего фронтом приказывалось: все силы флотилии, действовавшие на Березине, сосредоточить к исходу 2 июля на Припяти, в районе Мозыря.

Таким образом, 1-й бригаде Лялько надо было повторить в обратном направлении примерно 700-километровый переход, совершенный полмесяца назад. Мы с членом Военного совета Боярченко условились, что, как и оперативная группа штаба во главе с Колчиным, поедем напрямик машинами — это позволяло опередить корабли дня на два.

Путь лежал через только что освобожденный Бобруйск. Город еще горел. У стены одного дома за распахнутыми воротами двора, как, впрочем, и в других местах, лежало много убитых в гражданской одежде, в том числе женщин, — фашистские изверги, уходя, истребляли мирных людей.

Мы завернули на набережную, чтобы посмотреть результаты боевой работы бронекатеров. Здесь у противника были огневые точки, мешавшие продвижению наших войск к центру города, и катера, прорываясь за линию фронта, подавляли их прямой наводкой. Развороченные дзоты, разбитые орудия и пулеметы свидетельствовали о том, как били катерные комендоры. Вспомнилось требование к ним Ивана Михайловича Плёхова, которое любили повторять не только в его отряде: «Уметь вогнать снаряд в амбразуру!»

В боях за Бобруйск участвовал сначала весь гвардейский дивизион Пескова. Когда же большую часть бронекатеров потребовалось оттянуть на переправу, здесь, как и планировалось, был оставлен один отряд, тот, который начинал наступательные действия флотилии на Березине высадкой десанта в Здудичах. А тут он завершал их.

В наших документах этот отряд иногда фигурировал как «бронекатера старшего лейтенанта Медведева», что было не вполне точно. Парторг песковского дивизиона Д. П. Медведев командовал отрядом короткое время, заменив в бою раненого Цейтлина. Потом исполнение обязанностей командира отряда возлагалось на одного из командиров катеров. Парторг дивизиона, оставаясь с отрядом, помогал молодым командирам и сделался тут как бы нештатным, но общепризнанным комиссаром. Так и получилось, что подразделение обозначали в те дни его фамилией.

Отряд — это четыре бронекатера, полсотни моряков. Действуя в таком составе под Бобруйском и в Бобруйске примерно сутки, катерники, завершив переправу 217-й дивизии (последние ее подразделения высаживались в городской черте, с ходу вступая в бой), продолжали поддерживать наступающие части огнем и многократно прорывались к центру города, дезорганизуя неприятельскую оборону.

Но к разгрому бобруйской группировки противника были причастны и корабли, которые до самого Бобруйска не дошли. Приказом Верховного Главнокомандующего были удостоены почетного наименования «Бобруйские», наряду с отличившимися соединениями и частями армии, 1-я бригада речных кораблей и 2-й гвардейский дивизион бронекатеров. Так был оценен вклад днепровцев в одержанную победу. Ну а что пережили Лялько, Песков и я сам, услышав свои фамилии в переданном по радио приказе, вслед за которым грянули залпы московского салюта, читатель, думаю, поймет.

Июньские бои на Березине, реке, связанной со многими событиями и далекого, и недавнего военного прошлого нашей Родины, заняли в истории возрожденной Днепровской флотилии особое место. Здесь она, первой из речных флотилий с начала войны, участвовала вместе с сухопутными войсками в крупной наступательной операции. Здесь пришла к днепровцам первая боевая слава и остались первые на пути наступления могилы наших павших товарищей. Сто двадцать километров, пройденные за неделю боев от прежней линии фронта до Бобруйска, дали драгоценный опыт, который еще предстояло осмыслить. И мы уже видели: общевойсковые командиры, не соприкасавшиеся раньше с военными флотилиями, убедились за эти дни, что участие речных кораблей в наступлении позволяет повысить маневренность, расширить боевые возможности сухопутных войск.

 

Вверх по Припяти

«Виллис», подаренный К. К. Рокоссовским, пересекал лесистое междуречье кое-где по сносным, а большей частью по трудным даже для него дорогам. Уставшего водителя подменял адъютант. В глухих местах мы с членом Военного совета, как обычно при таких поездках, держали на коленях автоматы, а в карманах регланов были наготове лимонки.

Вспомнилось почему-то, как в Рязани, в мои детские годы, впереди пожарных скакал верховой, выяснявший, где горит, и выводивший туда команду. Этот проводник назывался «скачок». Я в шутку сказал Боярченко, что сейчас мы, пожалуй, в такой же роли. Петр Васильевич парировал:

— Какие мы с тобой «скачки»! Ни подогнать корабли, ни сократить им путь не можем…

Бригаде Лялько действительно вряд ли удалось бы, как ни торопи, поспеть на Припять раньше назначенного срока. Но важно было сориентироваться в обстановке еще до подхода кораблей. Да и просто не терпелось поскорее увидеть, как там складываются дела.

В Загорины, на наш припятский ВПУ, добрались к полуночи на 1 июля. Константин Михайлович Балакирев сообщил, что уже идет к концу — при участии кораблей 2-й бригады — бой за Петриков, начатый на сутки раньше, чем планировалось. Час спустя стало известно, что этот городок, районный центр Гомельской области, отбит у врага.

Почти всю ночь мы обсуждали наши дальнейшие действия, стараясь полнее учесть как березинский опыт, так и особенности обстановки на реке, где сосредоточивалась теперь флотилия. Мне, Боярченко и Колчину надо было вникнуть в то, что тут произошло за первые дни наступления.

Началось оно в условиях, когда оборона противника была уже прорвана на направлениях главных ударов 1-го Белорусского и соседних фронтов. Севернее Припяти наши войска продвинулись далеко вперед. Разгром врага в районе Бобруйска открывал путь на Минск, на Барановичи. Все это вынудило гитлеровцев к постепенному отводу своей 2-й армии, развернутой по Припяти. А 61-я армия генерал-лейтенанта П. А. Белова имела задачу не дать противнику отходить планомерно, сорвать его расчеты на сковывание наших сил на промежуточных рубежах.

С самого начала наступления частям этой армии понадобилось активное содействие днепровцев. В течение 28–30 июня корабли дважды высаживали тактические десанты — напротив села Скрыгалово, а затем под Петриковом и в самом городе, обеспечили переправу дивизии, поддерживали войска огнем.

Во 2-й бригаде кораблей был уже сколоченный штаб во главе с капитаном 3 ранга Г. С. Грецким, прибывшим с Амура. Связью с армейскими частями ведал прикомандированный к бригаде из оперативного отдела штаба флотилии старший лейтенант Н. Я. Волков.

Малочисленные корабли бригады были введены в действие все до единого. В высадке десантников, как и в переправе войск, участвовали даже полуглиссеры. Основной же силой бригады являлся дивизион бронекатеров капитан-лейтенанта И. П. Михайлова, хотя это был дивизион только по названию, а фактически — отряд, насчитывающий пока лишь четыре корабля. Михайлов действовал смело, решительно. И вместе с тем удачливо: дивизион не понес за эти дни никаких потерь.

Тяжелее пришлось катерам-тральщикам, не имевшим броневой защиты. Два корабля из дивизиона капитан-лейтенанта Н. М. Лупачева, участвовавших в высадке десанта, вернулись не только с множеством пробоин, но и с потерями в личном составе. Минеры тральщиков обезвредили три боново-фугасных заграждения, примерно таких же, с какими мы встретились на Березине.

На тральщике главного старшины Михаила Казаринова погиб в первом своем бою любимец экипажа и всего дивизиона семнадцатилетний юнга Виль Кравченко. Очередь из вражеского дзота сразила его, когда юнга выскочил на палубу с коробкой патронов для корабельных пулеметчиков — у них кончался боезапас. Я хорошо помнил этого высокого худощавого юношу с живым, одухотворенным лицом. Виль, прибывший на флотилию из школы юнг, был сыном командующего 6-й танковой армией генерала А. Г. Кравченко. Генерал имел возможность законным порядком перевести сына (тем более не достигшего призывного возраста) в свою армию, но Виль Кравченко полюбил флотскую службу, стремился стать моряком.

Насколько удовлетворены боевой работой нашей 2-й бригады командиры соединений и частей, в интересах которых она действовала, я собирался выяснить на следующий день. Но Балакирев передал мне поступившие уже телеграммы: командир 55-й Мозырской дивизии, начальник политотдела этой дивизии, другие военачальники благодарили за помощь наступающим войскам. Не могу не привести отзыв, подписанный начальником штаба 84-го артполка майором Литчуком о действиях плавбатареи капитан-лейтенанта Россихина:

«Мои артиллеристы бьют отлично. Но такой меткой стрельбы, которую ведут моряки, я еще никогда не видел. Под Петриковом противник установил НП на колокольне и минометным огнем не давал наступать нашей пехоте. Плавбатарея вторым выстрелом уничтожила НП гитлеровцев. Это снайперская стрельба».

В документе, поступившем из 107-го стрелкового полка, давалась высокая оценка действиям десантного отряда моряков. Это был тот самый отряд дымомаскировки и дегазации, бойцов которого мы решили использовать в качестве морских пехотинцев. Уже в десанте, высаженном 28 июня в районе села Скрыгалово, химисты под командованием младшего лейтенанта Чалого, действуя в качестве группы первого броска, показали себя наилучшим образом.

Высадившись в сумерках на берег, где были и проволочные, и минные заграждения, моряки преодолели их без помощи саперов, обошли под прикрытием огня бронекатеров фланг оборонявшихся здесь гитлеровцев и, связав врага боем, обеспечили высадку основного десанта. А потом вместе с ним овладели селением Конковичи и, продвигаясь по берегу, создали благоприятные условия для переправы через Припять всей 55-й дивизии, развернувшей наступление на Петриков.

«Их пример воодушевлял весь батальон», — писал о моряках комбат старший лейтенант В. И. Турчанинов в рапорте, который он по собственной инициативе прислал командиру 2-й бригады кораблей. Пожалуй, это лучший отзыв, какой могут заслужить десантники первого броска от командира части, следующей за ними.

Менее чем через сутки отряд Чалого, усиленный отделением саперов, был высажен в расположении противника под Петриковом. И свою задачу, включавшую уточнение обстановки перед штурмом города, вновь выполнил успешно, не понеся, как и при первой высадке, никаких потерь.

Словом, боевое крещение наших морских пехотинцев прошло успешно. Практика подтверждала, как необходимы флотилии такие подразделения.

Обсуждая в ту ночь наши перспективы, мы видели, что обстановка у Припяти обусловливает более высокие темпы наступления, чем на березинском направлении. И потому надо было думать уже и о Пинске, хотя до него оставалось еще почти триста километров. Не приходилось, однако, надеяться, что дойти до Пинска будет легко.

На Березине, которая вела от линии фронта в глубину расположения противника, наши корабли встречали подчас очень сильное противодействие, серьезные препятствия — заграждения, заслоны. Но сплошной неприятельской обороны на берегах Березины не было. Припять же, долго служившая линией стабильного фронта, и теперь оставалась рекой-рубежом, непрерывным передним краем. Отходя вдоль нее на запад, гитлеровцы могли использовать для прикрытия огневые средства своих долговременных береговых укреплений.

Впереди были и такие участки, где противник еще держал оборону на обоих берегах. Ширина же реки во многих местах — меньше ста метров. И к ней вплотную подступают густые заросли, где легко замаскировать что угодно.

В таких условиях на кораблях требовалась высочайшая готовность к открытию огня прямой наводкой, «с дистанции пистолетного выстрела». Продвигаясь меж лесистых берегов, каждый катер мог в любую минуту попасть под кинжальный удар, и тогда его судьба зависела от мгновенной реакции артиллеристов. Огонь по обнаруженным на берегу дзотам, танкам, самоходкам командиры орудийных расчетов имели право и обязаны были открывать самостоятельно.

Сложными обещали быть и навигационные условия. Припять, река вообще капризная, теперь таила в себе много неизвестного: по ней никто не плавал три года. А на каждом ли участке удастся провести гидрографическую разведку?

Не было, например, возможности заранее обследовать фарватер перед высадкой десанта в районе Скрыгалова. Балакирев рассказал о геройском поведении начальника гидрорайона инженер-капитана А. И. Бердяева, который под минометным огнем шел впереди десантного отряда на полуглиссере, проверяя глубины футштоком. Когда осколком был сражен моторист, Бердяев заменил его, не переставая производить промеры. Полуглиссер тем временем загорелся. Гидрограф, уже обеспечив проводку десанта, вынужден был перейти на борт головного бронекатера. Смелому офицеру посчастливилось остаться невредимым.

Вообще, наступление на припятском направлении, только что начавшееся, успело вновь показать, с какой отвагой сражаются днепровцы. Отлично проявили себя при высадке десантов командиры бронекатеров лейтенанты Виталий Нимвицкий и Семен Малов, командиры тральщиков главные старшины Казаринов и Федосеев, весь личный состав этих кораблей.

1 июля мы перенесли ВПУ в освобожденный ночью Петриков. Городок наполовину выгорел, из нескольких тысяч жителей осталось несколько сот. Человеческими телами были забиты глубокие колодцы вблизи центральной площади — фашисты живыми сбрасывали туда людей, заподозренных в помощи партизанам. Эти страшные могилы обступили родные и близкие погибших.

Возле городской пристани ко мне подошел незнакомый моряк в форме капитана 2 ранга, оказавшийся известным писателем-маринистом Леонидом Сергеевичем Соболевым. Он только что прибыл из Москвы, командированный Главным политуправлением ВМФ на нашу флотилию, — к сожалению, на очень короткий срок.

Знакомство писателя с днепровскими кораблями началось с наблюдения за выдвижением бронекатеров к линии фронта. С реки послышался шум моторов. Леонид Сергеевич осмотрелся вокруг, даже на небо взглянул и, ничего не обнаружив, озадаченно обернулся ко мне. А шум моторов нарастал. Я показал рукой туда, где на фоне лесистого берега различались, если приглядеться внимательнее, маленькие зеленые островки, которых минуту назад там еще не было. Островки, будто оторвавшиеся от берега, проскользили мимо нас и где-то выше вновь прижались к берегу. Моторы смолкли. Из кустов каждого островка выскочило по матросу, они закрепили швартовы и скрылись в зелени.

— Бронекатера сменили стоянку, — объяснил я писателю. — На море маскировка сводится к камуфляжной покраске корабельных бортов и надстроек. А на реке приходится каждый день заново убирать корабли свежей зеленью. В таком виде они спокойно стоят на выгодных позициях, а настает время открывать огонь, и вступают в дело орудия, пулеметы, катерные «катюши».

Замаскированные так корабли Соболев видел впервые. Движение бронекатеров, похожих на плавучие островки, он описал в своей книге «Свет победы».

Я имел приказание установить по прибытии на Припять связь с командиром 89-го стрелкового корпуса (55-я Мозырская дивизия, с которой взаимодействовала 2-я бригада, входила в его состав). Комкор генерал-лейтенант А. В. Яновский уже успел побывать на кораблях и даже выходил на бронекатере на рекогносцировку. Помощью моряков в первые дни наступления он был доволен. Однако предупредил, что рассчитывает на более активные действия флотилии, так как надо неотступно преследовать противника, отводящего свои войска к Лунинцу и Пинску.

— Сейчас для нас с вами самое главное — как можно быстрее продвигаться вперед, — сказал генерал. — Причем там, где берега заболочены, пехота будет отрываться от реки и вам придется рассчитывать только на собственные силы.

Была подтверждена задача, уже поставленная нам раньше, — прорываться в район Хвоенска, Турова, где намечалась переправа 23-й стрелковой дивизии корпуса на левый берег. На пути в тот район на песчаном кряже, возвышающемся над заболоченными низинами, стояло большое село Дорошевичи, служившее в свое время маневренной базой Пинской флотилии. Теперь тут был узел обороны гитлеровцев. Выбивать врага из Дорошевичей нам предстояло по своему плану, который и был разработан штабом 2-й бригады.

Командир 55-й дивизии полковник К. М. Андрусенко выделил для десанта у Дорошевичей учебную роту капитана Андреева, имевшую уже опыт высадки с кораблей. Вместе с отрядом Чалого в десант шло около двухсот бойцов. Их приняли на борт бронекатера, которым придавалась пара полуглиссеров. С тральщиков взяли минеров — на случай если встретятся плавучие заграждения. Командиром высадки был назначен комдив бронекатеров капитан-лейтенант И. П. Михайлов.

Корабли с десантом вышли из Петрикова, когда уже стемнело. При благоприятных обстоятельствах они могли быть у цели до рассвета. Однако фарватер на значительной части маршрута оставался непроверенным. И около полуночи Михайлов радировал, что путь прегражден остатками мостовой переправы. О существовании этого разрушенного, скрытого под водой моста мы не знали — явная недоработка нашей разведки.

Морякам и армейцам-десантникам пришлось лезть в воду и выбивать из грунта сваи, растаскивать бревна. Работы хватило на несколько часов, и хорошо еще, что не мешал противник. А план боя потребовалось пересматривать — вариант с внезапным ударом в предрассветных сумерках отпадал.

В изменившихся условиях стала более ответственной задача морских пехотинцев. Капитан-лейтенант Михайлов решил высадить отряд Чалого в пяти километрах ниже Дорошевичей для разведки и прочесывания берега с опережением кораблей.

Как выяснилось, гитлеровцы имели в Дорошевичах до двух батальонов пехоты, усиленных артиллерией и несколькими танками. Приближаясь — где перебежками, где по-пластунски — к окраине растянувшегося вдоль реки села, бойцы Чалого заставляли врага раскрывать свои силы и систему обороны.

Разведка, как и предусматривал Михайлов, перерастала в бой за овладение селом. Получая от разведчиков целеуказания, бронекатера подавляли вражеские орудия и минометы. Но морские пехотинцы и сами прокладывали себе путь. Их не остановили и немецкие танки: в ход пошли бутылки с зажигательной смесью, гранаты. Одновременно с тем как отряд Чалого ворвался в Дорошевичи с востока, бронекатера высадили основной десант в южной части села. Соединившись, армейцы и моряки овладели им. Только на северной окраине гитлеровцам удалось закрепиться, и они начали оттуда контратаковать.

Десанту пришлось перейти к обороне. Но ненадолго. Части 55-й дивизии приближались к Дорошевичам, они смогли быстро преодолеть оставшиеся 10–12 километров. Враг, пытавшийся их задержать, дрогнул, стал отходить, когда у него в тылу появился десант.

Со взятием Дорошевичей, ускорившим продвижение наших войск вдоль Припяти, днепровцев поздравил Военный совет 61-й армии. К исходу дня на рейде у этого села сосредоточилась вся 2-я бригада кораблей. И уже не столь малочисленная, какой была еще сутки назад: подоспели тральщики с Днепра и новые бронекатера. 3 июля в Дорошевичи был перенесен наш ВПУ.

Стали известны подробности вчерашнего боя. Они касались, в частности, действий отряда Чалого, который вновь достойно выполнил задачу десантного авангарда. Горстка моряков отвлекла на себя значительную часть сил противника, особенно в начальной стадии боя. Бойцы Чалого подорвали и подожгли четыре танка. И, наверное, каждый из них был способен на то, что сделал в критическую минуту краснофлотец Пучков. Отрезанный от товарищей, израсходовав все патроны, он взорвал последнюю гранату, когда гитлеровцы подступили вплотную, и, уничтожая их, погиб сам.

Стойкость маленького отряда не поколебало даже то, что в разгар боя он лишился своего командира. Младший лейтенант Николай Чалый, сраженный вражеской пулей, умер на руках у матросов. Выбыл из строя и тяжело раненный замполит младший лейтенант Якушев. Морских пехотинцев возглавил главный старшина Геннадий Попов, оказавшийся неплохо к этому подготовленным (потом он стал кадровым офицером, вырос до полковника). Рядом с ним был его однофамилец — агитатор политотдела бригады старший лейтенант П. Ф. Попов.

Как и в прошлых десантах, морские пехотинцы действовали не только смело, но и расчетливо. Не одно лишь везение помогло им при трех первых высадках выполнять задачу без потерь — Чалый умел беречь людей. Под Дорошевичами командир себя не уберег, но отряд потерял убитыми вместе с ним всего четырех человек.

Поговорить с Чалым об этих десантах я не успел. Но многое рассказали его боевые товарищи. Некоторые из них служили на кораблях еще до войны, другие надели флотскую форму всего год или два назад. Однако каждый, чувствовалось, был убежден, что он везде отвечает за честь флота и, стало быть, обязан с чем угодно справиться, все осилить.

Владимир Канареев, отделение которого дважды первым зацеплялось за берег, опутанный колючей проволокой я утыканный минами, говорил о преодолении этих препятствий как о чем-то само собой разумеющемся — на то, мол, мы и матросы. За ним числился не один ликвидированный вражеский дзот. При высадке под Петриковом отделение Канареева не дало взлететь обнаруженному у опушки леса немецкому связному самолету, перебило направлявшихся к нему гитлеровцев, а двоих привело с собой, доставив и портфель со штабными документами.

С морскими пехотинцами долго беседовал Леонид Сергеевич Соболев. Автора «Капитального ремонта» и «Морской души» волновала тема матросского подвига на море и на суше.

С Березины пришла 1-я бригада Лялько. А во 2-й бригаде Митина, продолжавшей быстро пополняться, число кораблей за первые дни июля увеличилось вдвое. Новые корабли включались в действующее соединение буквально с ходу — как в наступающих армейских частях вводится в бой маршевое пополнение.

Всех подгоняли, захватывали размах и темп происходящих событий. В первых числах июля были освобождены Борисов, Полоцк, столица Советской Белоруссии — Минск, восточнее которого наши войска окружили крупные силы противника. Флотилия продвигалась вверх по Припяти, содействуя наступлению 61-й армии.

Корабли поддержали огнем части армии, овладевшие приречными опорными пунктами противника Кабачок и Ласковичи. Затем, сметая многочисленные вражеские укрепления, прорвались к Хвоенску, куда тем временем подошла 23-я стрелковая дивизия, и высадили на левый берег сперва один ее батальон, захвативший плацдарм у селения Борки, после чего переправили всю дивизию — пять тысяч бойцов с техникой и тыловым хозяйством. Березинский опыт помог справиться с этой задачей довольно быстро.

Командир дивизии полковник И. В. Бастеев был удовлетворен слаженной работой моряков. Полки дивизии двинулись на Туров, и в тот же день, 5 июля, этот старинный, существующий почти семь веков, город был при артиллерийской поддержке с реки очищен от фашистских захватчиков. Откатывающийся враг успел сжечь и разрушить здесь меньше, чем в Петрикове, однако выглядел город пустым — жителей уцелело немного.

В Туров я шел на головном бронекатере дивизиона Михайлова. Этот дивизион по-прежнему оставался ударной силой 2-й бригады. На катере вместе с Михайловым находился его заместитель по политической части капитан-лейтенант П. Б. Федосеев. Прибывший в дивизион перед началом наступления, он как-то сразу стал тут своим. Опытный политработник с твердым характером, спокойно-рассудительный, Федосеев хорошо дополнял горячего, порывистого комдива.

Туров находился на полпути от исходных рубежей наступления до Пинска. Корабли быстро удалялись от баз снабжения, и тыловикам флотилии приходилось нелегко. Заправки горючим бронекатеру хватало на 16–20 часов. А полный комплект снарядов — 160 штук — нередко расходовался за один бой. Заправщики и плавсклады были в непрерывном движении. Но только раз за это время, когда расход снарядов превысил все расчетные нормы, пришлось просить боеприпасы у армейцев. Выделенные командующим артиллерией фронта две тысячи танковых снарядов (орудия на Т-34 и бронекатерах были одинаковые) позволили бесперебойно поддерживать наступающие войска.

Боеспособность наших бригад зависела и от возможности производить в районах боевых действий текущий ремонт. А повреждения на кораблях бывали не только от вражеских снарядов — само плавание по мелководью, маневрирование на перекатах не проходили бесследно. Нужно было проявить немало изобретательности, чтобы обеспечить — без судоподъемных устройств, силами скромной плавмастерской и корабельных экипажей — заделку бесчисленных пробоин, выпрямление гребных валов, смену винтов. Делалось все это, как правило, быстро, и многие поврежденные корабли практически не выходили из строя.

Быстрота продвижения флотилии вверх по Припяти (а она определялась общим темпом наступления, причем кораблям часто требовалось опережать сухопутные части, прорываться в неприятельские тылы), кажется, даже начала настораживать некоторых наших начальников. Поступила телеграмма из Главморштаба, напоминавшая о необходимости тщательно вести разведку, чтобы не оказаться отрезанными. Нас призывали быть осмотрительными, опасаясь, должно быть, что у молодого командования флотилии слишком горячие головы.

Мы с Боярченко и Балакиревым долго сидели над этой телеграммой, стараясь трезво дать себе отчет: не зарываемся ли, в самом деле? А нам предстояло принять решение на очередную наступательную операцию, в которой, как, впрочем, и в большинстве других, не обойтись без риска. И не так-то просто определить наперед степень его оправданности. На этот раз задача, поставленная флотилии, была сопряжена с особыми трудностями.

Гитлеровцы стягивали силы к Лунинцу, важному железнодорожному узлу, рассчитывая, очевидно, задержать там советские войска. Для переброски своих частей с правого берега Припяти на левый противник пользовался шоссейным мостом у местечка Ляховский. Существовал под Лунинцом также железнодорожный мост — у станции Припять. Из приказа командующего фронтом мы знали, что 61-я армия имеет задачу окружить группировку противника в районе Лунинца и, не ввязываясь в лобовые атаки, быстро продвигаться вперед. Начальник штаба армии генерал-майор А. Д. Пулко-Дмитриев передал просьбу командования армии — именно просьбу, а не приказ — прорваться кораблями к мостам и захватить их.

Какое все это могло иметь значение, понять было нетрудно. Но если прорыв кораблей удастся, какими силами захватить мосты? Подразделений морской пехоты, достаточных для такого дела, флотилия еще не имела. Мы попросили у армейцев стрелковый батальон, однако вопрос о его выделении остался нерешенным. Как потом выяснилось, в штабе корпуса был замысел посадить на корабли в Турове для высадки на подступах к мостам значительно более крупные силы. Но решения об этом не последовало — возможно, потому, что высадку еще не могла прикрыть армейская дальнобойная артиллерия.

Если переправы, которыми пользуется враг, нельзя отбить, то надо вывести их из строя. И поскольку корабли могли приблизиться к мостам раньше, чем те окажутся в зоне действенного огня полевой артиллерии, это и предопределило нашу боевую задачу. Но доводил я ее до командира 2-й бригады скрепя сердце, сознавая, что для успеха тут недостаточно смелости и настойчивости — нужно еще и везение. Ведь даже свайный мост в Паричах не смогли разрушить 76-миллиметровые орудия бронекатеров. А более крупный калибр — 100 миллиметров — имелся лишь на плавбатарее капитан-лейтенанта Россихина, пока все еще единственной.

Во второй половине дня 7 июля плавбатарея и группа бронекатеров начали обстрел шоссейного моста с закрытой позиции в устье реки Горынь — притока Припяти. Дистанция — около 10 километров — была не идеальной для поражения такой цели. Но, воздержавшись от дальнейшего выдвижения кораблей в расположение противника, командир бригады капитан 2 ранга Митин, думается, проявил ту разумную осмотрительность, о которой нам напоминали из Главморштаба. Корабль, занимающий огневую позицию на неширокой реке, близко от берега, нуждается в прикрытии с суши не меньше, чем выдвинутая к переднему краю полевая батарея. Здесь же корабли действовали за линией фронта без какого-либо сухопутного сопровождения.

Но обстрел моста остался практически безрезультатным, и с наступлением темноты часть бронекатеров и плавбатарея продвинулись дальше, сократив расстояние, отделявшее их от моста, более чем вдвое. С этой новой позиции был подготовлен и утром осуществлен под прикрытием огня остальных кораблей прорыв трех бронекатеров непосредственно к мосту. Повел их комдив Михайлов, катерами командовали старший лейтенант Владимир Грязнов, лейтенанты Семен Малов и Виталий Нимвицкий.

Действовали катера дерзко. На полном ходу приблизились к мосту на 500 метров и открыли огонь по переправе. Один из катеров еще раньше дал два залпа «катюшами». Гитлеровцы заметались по мосту и берегу, организованная переброска войск прервалась. Однако мост устоял. По мнению участников боя, существовала возможность его захватить, если бы вслед за первыми кораблями подошли другие с достаточно сильным десантом (и, очевидно, при более мощной огневой поддержке, какую не могла обеспечить сама флотилия).

Опомнившись, враг обрушил на бронекатера артиллерийский и минометный огонь с обоих берегов. На всех трех катерах были выведены из строя пулеметы, на одном возник пожар в орудийной башне, и лишь самоотверженность личного состава предотвратила взрыв. Получив и другие повреждения, имея на борту убитых и раненых, катера по сигналу комдива вышли из-под огня. Лейтенант С. И. Малов вел бой и управлял кораблем, будучи уже серьезно ранен, с перебитыми ногами.

Трудно было смириться с тем, что не удается прервать переправу. Немцы продолжали отводить на левый берег пехотную дивизию, которую намечалось отсечь и разгромить на правом. Через несколько часов, сосредоточив дивизион Михайлова на передовых закрытых позициях, где находилась и плавбатарея, но не посылая больше катера к самому мосту, мы возобновили попытки разрушить переправу интенсивными огневыми налетами. Обстреливались также используемые противником дороги. Он нес, конечно, потери, его действия осложнялись, однако наша цель осталась недостигнутой. На исходе дня, закончив переброску своих частей, гитлеровцы сами взорвали мосты.

Никто не предъявил флотилии претензий в том, что она не сделала большего, чем смогла. Но итоги этих двух боевых дней, естественно, не дали большого удовлетворения, хотя наши люди, особенно экипажи бронекатеров, прорывавшихся к мосту, и проявили много мужества. И не хотелось утешать себя тем, что при самом успешном наступлении что-то могло не получиться.

Окружить лунинецкую группировку противника нашим войскам тоже не удалось, но удержать город враг оказался не в состоянии. 9 июля Лунинец был освобожден частями 61-й армии. Флотилия содействовала взятию города срочной переброской на подступы к нему одного полка 397-й стрелковой дивизии.

Вообще же к ликвидации этого узла вражеской обороны, прикрывавшего пинско-брестское и барановичское направления, имели отношения действия флотилии на всем пройденном участке Припяти. И в приказе Верховного Главнокомандующего, посвященном освобождению Лунинца, вновь были отмечены днепровцы. 2-я бригада речных кораблей удостоилась почетного наименования «Лунинецкая».

 

Прорыв в Пинск

Все эти дни, чем бы ни приходилось заниматься, не оставляли мысли о Пинске.

Еще с момента выезда о Березины карта района Пинска постоянно была у меня под рукой. Впрочем, надобность заглядывать в нее возникала уже редко: в памяти успело прочно впечататься своеобразное расположение старинного города, стоящего между трех рек — Пины, Припяти и Ясельды — и непроходимых болот. Отчетливо представлять это помогали впечатления, оставшиеся от недельного пребывания тут четыре года назад.

Некогда Наполеон сказал, что военному человеку полезно присматриваться ко всякому незнакомому городу: не исключено, что когда-нибудь придется его брать. При знакомстве с Пинском в июне 1940 года мне не приходило в голову что-либо подобное. Но теперь оказалось полезным то, что я обследовал тогда довольно обширный Пинский порт, походил на катере и по Припяти, и по Пине. На Ясельду, правда, времени не хватило.

Характер местности позволял сухопутным войскам наступать на Пинск только с востока и северо-востока, вдоль шоссе и железной дороги, — на остальных направлениях путь преграждали болота. По воде же можно было подойти к нему с юга, иначе говоря — с тыла, что могло существенно облегчить овладение городом.

Стало уже обычным, что мы, не ожидая указаний штаба армии или фронта, сами готовили предложения о том, как использовать силы флотилии в предстоящих операциях. Разработкой таких предложений по Пинску наш штаб занимался с первых дней наступления на Припяти. Колчин с энтузиазмом воспринял идею высадки десанта непосредственно в городе. За пару ночей — днем надо было заниматься текущими делами — мы вместе обдумали и проверили расчетами зародившийся план.

Пополнявшаяся все это время флотилия должна была выйти на подступы к Пинску, имея в двух бригадах более 90 вымпелов (в том числе 21 бронекатер). Но в нашем плане отводилась важная роль и боевым единицам, пока еще не подошедшим к фронту, — дивизиону новых плавбатарей. Переход из Киева — около тысячи километров против течения — давался батареям, очень тихоходным и не рассчитанным на длительные плавания, труднее, чем мы ожидали, и дивизион двигался крайне медленно. А без дальнобойных 100-миллиметровых морских орудий, необходимых для поддержки десанта, высаживаемого в глубине расположения противника, наш план мог оказаться неосуществимым и даже гибельным. «Подоспеют ли плавбатарей?» — это волновало весь штаб.

8 июля, за день до освобождения Лунинца, капитан 2 ранга Колчин отправился к начальнику штаба 61-й армии с надлежаще обоснованным предложением включить в готовившийся приказ на овладение Пинском прорыв наших кораблей за линию фронта для высадки в черте города стрелкового полка с последующей переброской еще одного полка на захваченный плацдарм. Генерал-майор Пулко-Дмитриев отнесся к нашему предложению весьма заинтересованно. Предложение о десанте было принято.

Из полученного в ночь на 11 июля приказа командарма Белова мы узнали, что главный удар — вдоль железной и шоссейной дорог и с обходом Пинска с севера — нанесут дивизии правого фланга армии, в том числе 23-я и 397-я, переправленные через Припять нашими кораблями. А в десант, становившийся неотъемлемой составной частью плана взятия города, назначались два полка 415-й стрелковой дивизии полковника П. И. Мощалкова.

До высадки десанта оставалось меньше суток. На исходе ночи командирам обеих бригад флотилии был вручен боевой приказ, определявший их конкретные задачи. И уже после этого поступила радиограмма командира дивизиона плавбатарей капитана 3 ранга К. В. Максименко, подтверждавшая, что к утру дивизион подойдет к фронту. Что значило это донесение, какой камень свалился с сердца у меня, члена Военного совета и начальника штаба, объяснять не нужно.

Со стоянки «Каманина», замаскированного в устье Ясельды, Припять просматривалась вниз по течению километра на три. Когда с вахты доложили, что батареи показались из-за изгиба реки, мы с Боярченко поспешили на полуглиссере им навстречу. Похожие издали на громоздкие серые утюги, пять батарей медленно шли кильватерной колонной. Низкие борта сливались с темной, не освещенной еще солнцем водой, и казалось, что плывут одни орудия — длинноствольные, как на эсминцах, с широкими броневыми щитами. Как нужны были нам эти пушки, способные бить на двадцать с лишним километров!

Орудийные расчеты стояли в строю на палубах. На мостике головной батареи выделялась крупная фигура командира дивизиона Климентия Васильевича Максименко. Старый днепровец вел свои батареи плесами, памятными ему по лету сорок первого, когда Максименко командовал Припятским отрядом Пинской флотилии.

Плавбатарей включились в бригаду Лялько (десант в Пинске предстояло высаживать ей) и проследовали прямо в район назначенных им огневых позиций. На берегу я познакомил Максименко с обстановкой и ближайшей — уже сегодняшней! — боевой задачей. Комдив представил командиров батарей — капитана И. Ф. Дьяченко, старших лейтенантов А. И. Громова, В. И. Бирюкова, А. И. Тимофеева, младшего лейтенанта В. А. Запорожцева. Служили они на разных флотах, и большинство имело боевой опыт. Трое получили назначение к нам по выписке из госпиталей после ранений.

Среди комендоров оказалось много старослужащих балтийцев и черноморцев. Но из тех орудий, с которыми они прибыли, огня не вел еще никто.

День прошел в подготовке к бою. На коротких митингах в дивизионах и отрядах зачитывалось обращение Военного совета. Мы с Боярченко и начальником политотдела Семиным спланировали свои дела так, чтобы кому-то из нас побывать в каждом подразделении. Личный состав собирался где-нибудь вблизи замаскированных стоянок кораблей. Было солнечно, дул теплый порывистый ветер, катя по массивам высокого камыша шумящие, словно морской прибой, волны. На этом фоне и запомнились строгие, сдержанно-взволнованные лица матросов, горячо и твердо звучавшие слова об общей решимости выполнить свой долг.

В составе бригады Лялько, наносившей по плану удар с Припяти и Пины, были сформированы: отряд высадки, возглавляемый капитаном 3 ранга Песковым, отряд артиллерийской поддержки под началом капитана 3 ранга Максименко (кроме его плавбатарей туда вошли шесть бронекатеров), разведывательный отряд полуглиссеров и специальный отряд дымомаскировки и противоминного обеспечения.

Бригада Митина выдвигалась на огибающую Пинск с севера Ясельду, имея основной задачей содействие наступлению 397-й стрелковой дивизии. Ее командир полковник Н. Ф. Андоньев выразил большое удовлетворение этим — возможности наших кораблей он оценил при недавней переброске дивизии на левый берег Припяти. Из рек, окружающих Пинск, Ясельда — самая мелководная. Но разведка фарватера, проведенная гидрографами, позволяла надеяться, что пройти по ней корабли смогут.

Помню, как-то еще весной начальник штаба фронта генерал-полковник Малинин спросил, как мыслятся наступательные действия на реках, ширина которых не даст развернуть фронтом больше трех-пяти артиллерийских кораблей. Я ответил, что будем вводить корабли в бой перекатами: допустим, начнут атаку четыре бронекатера, отстреляются, а в интервалы между ними пройдут и откроют огонь четыре других. Если понадобится, маневр повторится.

Такой тактический прием мы постоянно имели в виду. Но под Пинском, опоясанным реками, еще выгоднее было двинуть часть кораблей по второму, пусть и не ведущему прямо в город маршруту. Это позволяло эффективнее использовать наши огневые средства. И если десант должен был ослабить сопротивление врага наступающим с востока сухопутным войскам, то удар кораблей с Ясельды, в свою очередь, мог сковать часть неприятельских сил, брошенных против десантников.

Но многое, очень многое зависело от того, удастся ли обеспечить внезапность высадки (ради чего мы отказались от артподготовки), скрытно ввести корабли со стрелковым полком на борту в пределы города.

Отряду высадки — семи бронекатерам и пяти катерам ПВО (выгодным своей вместительностью, а к противовоздушной обороне отношения тут не имевшим) с приданной парой полуглиссеров-разведчиков — требовалось углубиться в расположение противника на 18–20 километров, считая по судовому ходу. Идти предстояло в темноте, без навигационных ориентиров и вдобавок по мелководью. Так что о форсировании хода речи быть не могло, и переход должен был занять более двух часов. Несмотря на все меры, принятые для приглушения шума моторов, вероятность обнаружения кораблей врагом на маршруте оставалась немалой.

Правда, к реке почти до самого города подступали болота, и сплошной обороны на берегах немцы не имели. Но в нескольких километрах от селения Лемешевичи, откуда начиналось движение десанта, находилась деревня Теребин, и, как выяснилось на исходе дня, за считанные часы до начала операции гитлеровцы разместили там артиллерийскую батарею. Убрать ее надо было быстро, это все понимали, и командир дивизии, уже отправивший десантный полк в Лемешевичи для посадки на корабли, обещал к полуночи очистить Теребин от врага. И слово свое сдержал.

Проверку хуторков, стоявших дальше, и других мест на сухих участках берега, где могли оказаться немецкие дозоры или боевое охранение, взяли на себя партизаны.

Контакт с нами они установили сами. Накануне описываемых событий С. М. Лялько доложил, что у него на КП находится партизанский командир, желающий видеть меня, и вскоре он в сопровождении Степана Максимовича поднялся на борт «Каманина». Когда гость скинул плащ-палатку, я увидел генерал-майора с Золотой Звездой на кителе.

— Клещев Алексей Ефимович, — отрекомендовался он.

Это был секретарь подпольного Пинского обкома партии и командир действовавшего здесь партизанского соединения. Он сообщил, что партизаны имеют указание активно содействовать наступлению 61-й армии, и спросил, чем они могли бы помочь флотилии. Вот тогда я и сказал: если где-нибудь вдоль водного пути к Пинску имеются немецкие посты, то очень важно, чтобы к ночи на 12 июля их не было. Кроме того, попросил выделить в качестве проводников двух-трех партизан, хорошо знающих реку.

Все это было сделано. Две группы партизан, высаженные нашими катерами, прочесали подозрительные участки берегов и ликвидировали обнаруженные там мелкие подразделения гитлеровцев. А с А. Е. Клещевым, чудесным человеком, уроженцем Полесья, перед войной возглавлявшим тут облземотдел, а в конце сороковых годов ставшим Председателем Совета Министров Белорусской ССР, у меня с той неожиданной встречи перед боями за Пинск завязалась многолетняя дружба, которую оборвала лишь его кончина.

К посадке десантников на корабли подхожу на полуглиссере в Лемешевичи.

Командир назначенного в первый эшелон 1326-го стрелкового полка майор Молчанов очень молод, но, чувствуется, достаточно опытен, предусмотрителен. Бойцы заранее расписаны по кораблям, размещаются без заминок. Орудия, минометы, боеприпасы погружены раньше. Полк невелик, похож на усиленный батальон: в стрелковых подразделениях 550 штыков, а вместе с артиллеристами, минометчиками, саперами — около 700 человек. Численность полка мы, разумеется, выяснили заблаговременно — в десанте, начиная с посадки, счет людям строгий.

«Добро» отваливать дается в четверть первого ночи. Отряд высадки отходит тремя группами. В первой — бронекатера лейтенантов Николая Бураминского, Игоря Чернозубова, Евстафия Калиуша. По этим кораблям распределены наши морские пехотинцы (бывший отряд Чалого), которых ведет в бой главный старшина Геннадий Попов. Их горсточка, но задача у них — самыми первыми ворваться на берег, в удерживаемый врагом город.

Проследив за отходом кораблей, командир бригады Степан Максимович Лялько уходит на полуглиссере вслед за ними. Отряд скрылся в темноте, стихают шумы моторов. Выполнение самой ответственной со времени возрождения Днепровской флотилии боевой задачи началось по-обыденному спокойно. Но все мы знали: теперь возможны любые неожиданности.

До прояснения обстановки я остался на командном пункте 1-й бригады. Бригадный КП — на борту сторожевого катера № 24, который уже продвинулся от Лемешевичей на несколько километров в сторону Пинска, к очищенной от немцев деревне Теребин.

Ночь почти непроглядная, и вокруг тихо. Только восточнее Пинска, где фронт отстоит от него километров на двадцать пять, слышны раскаты методического артобстрела. Пинск — прямое расстояние до него вдвое короче, чем нужно пройти десанту, — обозначен отсветами пожаров. Гитлеровцы дерутся за него упорно, но, очевидно, понимают, что долго им тут не продержаться, и уже что-то жгут.

Шагаю по палубе катера, прислушиваюсь. Темная вода за бортом кажется неподвижной. Тягостно медленно течет и время. Донесений с кораблей поступать не должно — действует полное радиомолчание. И я могу лишь мысленно прикидывать, где они теперь.

С каждой группой пошел партизанский лоцман. У штурвала одного из головных бронекатеров — рулевой Барботько, в прошлом пинский рыбак. Но если и возникнут навигационные осложнения, у днепровцев хватит сноровки с этим справиться. Мысли были об одном: удастся ли приблизиться к Пинску скрытно? А если враг обнаружит корабли, то где, на каком этапе перехода?

На маршруте были участки, где заболоченность берегов исключала появление у реки танков или самоходных орудий, представлявших для кораблей главную опасность. А были и сухие места, куда их можно вывести быстро, и тогда вся колонна судов, освещенная ракетами и способная двигаться на мелководье лишь малым ходом, оказалась бы под губительным кинжальным огнем.

Я не сомневался в мужестве корабельных экипажей, возглавляемых опытными командирами и политработниками (в отряде высадки находился почти весь политотдел 1-й бригады). И все же, если бы скрытность перехода нарушилась и десанту пришлось раньше намеченного вступать в бой, для меня было бы немыслимо ждать его исхода здесь, у Теребила. Полуглиссер стоял наготове. Представляя движение кораблей, я подсчитывал, за сколько минут смогу их догнать, если вот теперь завяжется бой.

Около трех часов ночи, когда десант, даже при некоторых задержках на переходе, должен был уже достигнуть юго-восточной окраины города, со стороны Пинска стала слышна перестрелка. Затем донесся характерный звук шедшего сверху полуглиссера. Он подрулил к сторожевичку, и на борт, шурша кожаным регланом, стремительно поднялся радостно возбужденный Лялько.

— Десант высадился без помех, закрепился на берегу и начал продвигаться к центру города, — доложил он. — Корабли идут в Лемешевичи за вторым эшелоном!

Успех высадки превзошел все ожидания, подтвердив правильность выбора времени и места, реальность нашего замысла.

Впрочем, в отношении места высадки в первоначальный план были внесены небольшие коррективы, о которых сообщил Лялько.

…Разведчиков, шедших впереди отряда, километрах в четырех от города встретил старый рыбак. Занимаясь для виду своим рыбацким делом, он, оказывается, уже не первую ночь поджидал наши корабли (проявив куда больше предвидения, чем фашистское командование, не допускавшее, судя по всему, появления днепровцев у себя в тылу). Старик назвал морякам места в городе, где берег не охранялся, ручался за это головой. Он сказал также, что на постах, находящихся неподалеку от удобных для высадки мест, немцы теперь спят, и потому нужно поторопиться. Рыбак внушал доверие, и Лялько решил воспользоваться полученными сведениями — конечно, с проверкой их разведкой.

Старый рыбак оказал нам большую услугу, и обидно было, что никто не узнал его имени. Самоотверженный человек заслуживал награды, но он, сделав то, что считал своим долгом, уплыл и больше о себе не напомнил…

Неохраняемым участком берега в черте города была, как ни странно, территория гражданского речного порта. Бронекатера с первым броском десанта смогли беспрепятственно подойти прямо к причалам. А гитлеровцы, сидевшие в расположенных не очень далеко дзотах, проспали это (старый рыбак оказался прав и тут!) в прямом смысле слова.

Враг, застигнутый врасплох, смог оказать огневое противодействие — сперва довольно слабое — только через 10–12 минут после начала высадки. За это время моряки и подразделения полка закрепились на захваченном плацдарме, выставили охранение на флангах и стали продвигаться в глубь города. У причалов принимались корабли второй и третьей групп отряда. А через 40 минут на берегу находился весь полк майора Молчанова, высадившийся без потерь. Вступила в действие группа артиллерийской поддержки. Целеуказания дивизиону плавбатарей и бронекатерам (высадив десантников, они заняли огневую позицию на Пине километрах в трех ниже) давал с переднего края, из освобожденных кварталов Пинска, корректировочный пост старшего лейтенанта А. И. Телепаева.

Так начался в ночь на 12 июля десант в Пинск. Начался удачно, но торжествовать было еще рано. Противник, хотя он и прохлопал высадку, имел в городе большой перевес в силах. И мы вполне сознавали, как трудно будет питать десант во вражеском тылу, куда второй раз скрытно не пройдешь. А войска, наступавшие вдоль железной дороги и шоссе, были еще далековато от города.

Первейшая задача теперь состояла в том, чтобы без задержки переправить в Пинск второй эшелон десанта — еще один полк 415-й стрелковой дивизии. Корабли, которым надлежало принять его на борт, спешили в Лемешевичи.

Однако полка там не оказалось. Как выяснилось, в Лемешевичи он не прибыл потому, что получил новый приказ. Спешно вернувшись на «Каманин», я донес о создавшемся положении командующему 61-й армией. Командарм Белов ответил, что подкрепление десанту будет выделено, и просил обеспечить переброску его в Пинск следующей ночью. Он сообщил также, что надеется на прорыв к городу той же ночью частей 89-го корпуса.

Однако ждать ночи развитие событий не позволило. Полк майора Молчанова, поддерживаемый плавбатареями и группой бронекатеров (полевая артиллерия, кроме полковой, находившейся в боевых порядках десантников, помочь им еще не могла), за первые часы после высадки вышел на подступы к центру города. Но малочисленность десанта дала себя знать, когда гитлеровцы, опомнившись и подтянув танки и самоходные орудия с ближайших участков фронта, начали контратаковать, пытаясь сбросить десантников в Пину. К 10 часам утра десант был оттеснен в примыкающий к речному порту парк и занял там оборону. Водные подходы к плацдарму простреливались немецкими батареями.

Промедление с усилением десанта грозило тяжелыми последствиями. И как только к нам прибыло наконец подкрепление, собранное в тылах 415-й дивизии (к нему добавились краснофлотцы из обеспечивающих подразделений 1-й бригады), группа бронекатеров пошла на дневной прорыв в Пинск. Катера имели на борту 450 бойцов, несколько полевых орудий, боеприпасы. Как и в минувшую ночь, на кораблях, не имевших штатных политработников, находились политотдельцы — сейчас еще важнее было морально поддержать, воодушевить людей, идущих на виду у врага в бой.

Дневной прорыв дался недешево. Лишь бронекатер лейтенанта Андрея Евгеньева — славный «Сорок третий», очень удачно действовавший и под Паричами на Березине (как и тогда, теперь на нем находился командир отряда старший лейтенант И. М. Плёхов), высадил подкрепление на причал речного порта и остался невредимым.

Подошел к причалу и бронекатер № 92 лейтенанта Игоря Чернозубова. Но в этот момент снаряды самоходки, появившейся на набережной, угодили в рубку, в орудийную и пулеметную башни, в моторный отсек… Кроме командира, чудом оставшегося в живых, в рубке были убиты все, в том числе заместитель начальника политотдела бригады капитан Н. М. Булаткин. После первого прямого попадания в башню орудие еще продолжало вести огонь, но после второго оно вышло из строя. Те, кто был на верхней палубе, рассказали потом, как из башни выползли старшина комендоров, парторг отряда Набиюлла Насыров и заряжающий Герой Советского Союза Алексей Куликов. Оба раненные и обожженные, они помогли друг другу подняться на ноги и, запев «Интернационал», пошли по трапу на берег, увлекая в бой выбиравшихся из кубрика десантников.

Это были последние мгновения жизни двух доблестных днепровцев. Старшина Насыров служил раньше на черноморском эсминце, участвовал в обороне Одессы и Севастополя, а затем Сталинграда. А Куликов, как, наверное, помнит читатель, — герой форсирования Днепра, солдат, попросивший командующего фронтом перевести его в матросы. Насыров и Куликов похоронены вместе с другими моряками и пехотинцами, павшими за освобождение Пинска, недалеко от того места, где совершили свой последний подвиг.

Фашистские самоходки, бившие с кратчайшей дистанции, потопили еще один бронекатер (точнее — посадили на грунт, так как скрыться под водой он тут не мог) — «Двойку» лейтенанта Николая Бураминского. Погибли несколько членов экипажа и находившийся на борту инструктор политотдела лейтенант И. Л. Прокофьев. Командир катера был тяжело ранен.

Но подкрепление десант получил, хотя часть его пришлось высадить на противоположный берег Пины, откуда бойцы под прикрытием огня кораблей переправлялись на плацдарм на шлюпках или вплавь. Для транспортировки грузов протянули через реку трос.

Пополнение, пусть и не очень большое, прибавило десанту сил в трудные часы, когда атаки гитлеровцев следовали одна за другой. Десант держался стойко, но тревога за его судьбу не ослабевала. Тем более что из-за плотности вражеского огня дальнейшие рейсы в Пинск пришлось отложить до наступления темноты.

В течение всего дня 12 июля наша 2-я бригада, поднявшись по Ясельде, содействовала — артогнем и высадкой небольших десантов — наступлению 397-й стрелковой дивизии.

Эта дивизия была теперь ближе всех к Пинску на направлении главного удара. Но на укрепленных высотках правого берега Ясельды враг оказал ожесточеннейшее сопротивление, и к ночи стало ясно, что десантникам в Пинске надо продержаться во всяком случае еще один день.

В обеспечении и поддержке десанта прямо или косвенно участвовали практически уже все силы флотилии, развернутые на Припяти, Пине и Ясельде. Удалось наладить доставку десантникам боеприпасов и продовольствия через перевалочный пункт в полутора-двух километрах ниже Пинска — прорываться дальше корабли не могли.

На перевалочном пункте в тот день я вместе с Лялько побывал дважды, удостоверившись, что снабжение доходит до десантников. С полуглиссера, заведенного в камыши, мы видели нестихающий бой на рубежах удерживаемого десантом плацдарма. Видели и то, как разрывы снарядов наших плав-батарей преграждают путь фашистским танкам и пехоте. Дивизион К. В. Максименко вел огонь с дистанции более десяти километров, а ложились залпы исключительно точно.

Побывав затем на огневой позиции дивизиона, я рассказал Климентию Васильевичу и его комендорам, как выглядят результаты их боевой работы. Хотелось расцеловать всех этих славных ребят, показавших высокий артиллерийский класс в первой своей боевой стрельбе. Без поддержки плав-батареями десант вряд ли смог бы удержаться. Но и дивизион Максименко не выручил бы десантников, не имей он такого корректировщика, как старший лейтенант Телепаев.

Однако использовать плавбатареи приходилось с некоторой оглядкой. Ко второй половине дня 13 июля они произвели почти по полтораста выстрелов на орудие, и снарядов оставалось немного. А кто поручился бы, что они уже не понадобятся завтра? Следующая же партия боезапаса еще не дошла и до Киева. Армейцы снарядов такого типа не имели.

Экономя залпы плавбатарей, мы включали в группу арт-поддержки все больше бронекатеров, выдвигая их на ближние подступы к Пинску. А если создавалось опасное положение на флангах плацдарма, корпост Телепаева вызывал бронекатера на стрельбу прямой наводкой. И атаки врага отбивались. Надежда на то, что десантников ему с плацдарма не сбросить, крепла, перерастала в уверенность: выстоят!

На исходе второго дня боев в городе натиск гитлеровцев на позиции десанта начал слабеть. К Пинску подступали наши войска.

Наступление 397-й дивизии, почти достигшей к вечеру окраин Пинска, продолжали поддерживать корабли 2-й бригады. Когда возникла задержка с подвозом боеприпасов (расход их был очень велик), тральщики бригады доставили снаряды по Ясельде. Груз увеличил осадку кораблей, и без того проходивших здесь с трудом, и кое-где морякам пришлось самим, утопая в вязком иле, проталкивать корабли вперед метр за метром.

В ночь на 14 июля командир дивизии полковник Авдоньев признал целесообразным высадить с кораблей усиленный батальон в местечке Пинковичи, что в двух километрах от города. Это был последний в полосе дивизии опорный пункт врага перед Пинском, а десант, успешно высаженный бронекатерами капитан-лейтенанта Михайлова (кстати, без обычной подготовки, с ходу в прямом смысле слова), стал последним десантом днепровцев на реках Белоруссии.

Дальше корабли 2-й бригады продвигаться не могли из-за крайнего мелководья. Но для их артиллерии были досягаемы цели и на ближних подступах к городу, и в нем самом. А с южной стороны с наступлением темноты поднялись вверх по Припяти и Пине те корабли 1-й бригады, которые находились пока ниже. По последним рубежам обороны врага в Пинске била вся артиллерия флотилии.

К этому времени я вновь перешел на КП 1-й бригады. Сторожевой катер № 24, откуда капитан 2 ранга Лялько управлял соединением, по-прежнему стоял у Теребина. А к задачам, решаемым бригадой, прибавилась на исходе ночи срочная переправа через Пину частей 415-й дивизии, выходивших к ее берегу по болотам.

В 4.30 утра с «Каманина» сообщили: «Передовые части 397-й дивизии ворвались в Пинск и соединяются с десантом».

— Пора! — сказал я Степану Максимовичу.

Лялько передал короткое приказание на бронекатера, выделенные для прорыва в Пинский военный порт, — момент для этого настал. В ковше порта — искусственном речном затоне, по имевшимся сведениям, стояли десятки всякого рода судов, и моряки бронекатеров должны были, ворвавшись в порт, помешать гитлеровцам их уничтожить.

К восьми часам утра 14 июля части двух дивизий, вступившие в Пинск с разных направлений, и соединившиеся с ними десантники полностью овладели городом.

Мы с Боярченко подошли на катере к причалу, на который двое суток назад высаживались первые десантники. Невдалеке, в военном порту, еще подавлялись последние очаги сопротивления врага. Осмотреть порт мы смогли немного позже, и тогда выяснилось, что гитлеровцы взорвали почти все его береговые сооружения, но стоявшие на приколе суда уничтожить не успели — этому помешали наши бронекатера.

Идем по городу, взяв, конечно, с собой автоматчиков — без них ходить тут было еще рано. Над улицами клубится дым, в горле першит от гари. Жители, первыми вышедшие из укрытий, тушат вместе с бойцами пожары. Выгорело в городе многое, однако сжечь его целиком врагу не удалось.

На главной улице встречаем группу армейских офицеров. Оказывается, они посланы искать командование Днепровской флотилии. Нас приглашают в здание горсовета, где разместился штаб 61-й армии. Сердечно встречает начальник штаба А. Д. Пулко-Дмитриев, ведет к командарму П. А. Белову. Тут же член Военного совета армии Д. Г. Дубровский, начальник политотдела А. Г. Котиков. Все радостно взволнованы, необычно оживлены.

— Пинск, конечно, не Минск, но орешек был крепкий, — говорит генерал-лейтенант Белов. — А отсюда, через Кобрин, прямая дорога на Брест, к границе!..

Мы поздравляем друг друга, обнимаемся. Шли рядом, плечо к плечу, с первых весенних боев на Припяти. И Пинск — главная высота на пройденном за это время пути.

К командарму заходит Алексей Ефимович Клещев, партизанский генерал, руководитель большевистского подполья в Полесье. Теперь он первый секретарь Пинского обкома Компартии Белоруссии и на правах хозяина просит быть на центральной площади, где в 16 часов состоится парад партизанских отрядов.

В тот же день мы распрощались с командованием 61-й армии: преследуя противника, она шла вперед. Армейские товарищи высказывали пожелание, чтобы где-нибудь западнее боевая судьба вновь свела нас как соседей по фронту.

Но пока флотилия никуда двигаться не могла. Как доложили партизаны, разведавшие состояние Днепро-Бугского канала, все его шлюзы гитлеровцы разрушили. Это означало, что с белорусских рек водного пути дальше на запад нет.