Ее звали Марго. Она была маленькой, худенькой и веселой, как весенняя птаха. У нее были прямые светлые волосы — от отца, и голубые глаза — от матери. У двух ее сестер — Марии и Элисы — волосы были густые, темные и вьющиеся. Марго завидовала им: такие волосы легко укладывались в высокие прически, которые сестры делали для выхода на рыночную площадь или когда шли в гости к Гейнцам. Гейнцы тоже были сервами , как семья Марго, но с позволения господина графа они держали лавку с тканями, а Ирма, старшая дочь Гейнца, однажды даже сшила рубашку для короля Людовика. Не нынешнего, конечно, Людовика, а старого короля, его отца. В Гаммабурге поговаривали, будто старый король и умер в этой рубашке, однако никто не знал, правда это или нет, а отец строго-настрого запрещал Марго болтать языком и распускать сплетни. Он так и говорил: «Перестань болтать языком и распускать сплетни!» Марго было всего семь лет, однако она уже знала, что словом «сплетни» называют всякие неправдивые рассказы, которые могут обидеть или оскорбить кого-нибудь из знакомых. Она не очень понимала, чем оскорбит семейство Гейнцев, если станет рассказывать своей лучшей подружке Агни про рубашку короля, но рука у отца была тяжелая, нрав — того тяжелее, поэтому Марго предпочитала помалкивать. Тем более что в последние дни крепость бурлила от шепотков и слухов без всякого участия Марго. Все говорили о битве, о сбежавших урманах, о друидах, об их вожаке - бессмертным Коракше, которого несколько лет назад Бернхар повесил на площади… Бой закончился два дня назад, урманы и варги ушли, но мать по-прежнему запрещала Марго выходить из крепости. Мать работала у графа на кухне, на работе ей позволяли оставлять младшую дочь при себе. В солнечное утро третьего после битвы дня она вновь поймала Марго у крепостной стены. Втащила обратно в крепость, проволокла длинными коридорами в кухонный зал.

— Пока воины графа не проверят как следует пристань и город, сиди здесь! — оставляя Марго меж винными бочонками, капустными кочанами и широкими столами, от которых пахло дохлыми курами, приказала мать.

— Но… — попыталась возмутиться Марго.

— Никаких «но»! — Мать вытерла руки о грязный передник, шлепнула ладонью по затылку дочери. — Сиди!

Она ушла. Какое-то время Марго честно сидела на лавке перед столом и разглаживала пальцами его истертую до блеска крышку. По коридору мимо подвала топали чьи-то ноги, доносились голоса. Дважды в подвал заходили люди. Один раз заглянул вечно недовольный пузатый дядька Лейб, потом три парня из города приволокли телячью тушку. Швырнули ее на стол. Телячьи копыта свешивались со стола; большие, подернутые пеленой смерти глаза теленка печально взирали на девочку. Самый грязный из парней, покосившись на Марго, усмехнулся:

— Что, жалко?

Марго кивнула.

— А ты не жалей. — Парень вытер перепачканные кровью руки о штаны. — Нынче у нас праздник, потому телка и забили.

Что за праздник, он не сказал, и глаза теленка от его слов не стали менее печальными.

Парни ушли, оставив Марго наедине с телком. Долго сидеть на одном месте она не могла. Поднявшись, Марго обошла стол, встала у телячьей тушки. Погладила ладошкой мохнатый лоб теленка, многозначительно повторила:

— А ты не жалей. Ты — для праздника…

Теленок не ответил. Потыкав его пальцем в раздувшийся живот, Марго попинала носком сапога зеленый капустный кочан, стараясь продолбить в нем дырку, потом попрыгала по выложенному плитами полу, надеясь, что стук деревянных сапог привлечет хоть чье-нибудь внимание.

Не получилось.

Марго подошла к арке, ведущей в коридор, высунулась наружу. По коридору сновали люди, все больше знакомые — из графских слуг и рабов. Горожане, что два дня назад наводняли крепость, давно разошлись по домам — опасность ввязаться в битву миновала, но каждый беспокоился за свое добро, оставленное в городе. Отец Марго и обе ее сестры тоже ушли - надо ж было кому-то заниматься землей и скотиной.

Мимо девочки, шурша юбками, пробежала кухарка, розовощекая Арлета, оттолкнув девочку плечом, заглянула в кухонный зал, увидела тушу теленка, что-то довольно пробормотала.

— Арлета, — подергав ее за край юбки, позвала Марго.

Арлета бросила на девочку торопливый взгляд, пошлепала влажной ладонью по щеке:

— Погоди. Не до тебя, деточка… — и скрылась в темной тишине коридора.

Потоптавшись, Марго вернулась к теленку. Заглянула ему в рот, поморщилась, увидев большие желтые зубы.

— Ничего-то ты не понимаешь… — сообщила она теленку. Уселась на пол, поджав под себя ноги, разложила кругом широкую юбку. Ей нравилась эта юбка, зеленая, с белыми оборками по подолу и вышивкой на палец ниже пояса. Мать сделала ее из своего старого платья, поэтому ткань была слегка потертой, зато мягкой и приятной на ощупь. Любуясь юбкой, Марго расправила складки на ней, провела ногтем по вышивке.

— Подождите пока здесь, господин. Я извещу о вашем приходе, — проговорил у нее за спиной голос отца.

Марго испугалась, вскочила на ноги. Двое мужчин, появившиеся в проеме дверей, удивленно уставились на нее.

- Марго? Ты что тут делаешь? — грозно поинтересовался отец.

— Мама велела тут сидеть. — Марго быстро подбежала к стоявшему подле отца человеку в сером, похожем на монашеский плаще, преклонила колени, коснулась губами его руки. Кожа на руке незнакомца была холодной, как спинка жабы. Обругав себя за дурные мысли, Марго исподлобья взглянула на отца.

— Как тебя зовут, дитя? — напевно спросил незнакомец. Он был одет как монах и говорил как монах. Марго похвалила себя за догадливость: если он монах, то она правильно поцеловала ему руку. Но этот монах был каким-то странным. Марго редко бывала в монастыре, что возводился близ Гаммабурга, хотя мать водила ее в городскую церковь, и Марго знала отца-настоятеля Ансгария, худого Симона и Матфея, который причащал ее. Однако этого монаха она не помнила. Он был невысоким, плотным, с гладким лицом и маленьким мягким ртом. Его коротко стриженные седые волосы венчиком обрамляли гладкую лысину, короткие седые брови торчали двумя кустиками, навыкат, как у рыбы, глаза ощупывали девочку.

— Марго, — сказала Марго. — А тебя?

Отец ударил ее по щеке. От боли Марго вскрикнула, закусила губу.

— Простите ее, господин, — сказал отец. — Я могу проводить вас в другое место, чтоб она не докучала вам.

— Нет, не надо. Я подожду здесь, — вежливо отозвался «монах». Сложил руки на животе, склонил голову к плечу, разглядывая Марго. Затем небрежно бросил, обращаясь к ее отцу:

— Ступай.

Наверное, он был важным господином, поскольку отец тут же исчез. «Монах» вошел в подвал, потянул носом воздух, оглядел стены и маленькое оконце под потолком.

— Подай мне скамью, Марго, — приказал он.

Скамья была тяжелой. Ухватившись двумя руками за ее край, Марго все-таки подтащила ее к гостю.

Тот уселся, вздохнул, положил руки на колени. Руки у него были маленькие, с короткими толстыми пальцами и ровными ногтями. Стараясь не докучать гостю, Марго уселась подальше от него, в угол, где лежали сваленные в кучу капустные кочаны. От скуки принялась ковырять один пальцем. Кочан оказался подмороженным — лист под пальцем ежился, скрипел. Молчание стало невыносимым.

— Это для праздника… — указывая на мертвого теленка, сказала Марго. Пододвинулась, чтоб край стола не закрывал от нее лицо гостя, вытянула шею. «Монах» проследил за ее пальцем, чинно кивнул:

— Я знаю.

— Мы прогнали викингов и варгов, — гордо поведала Марго.

«Монах» ничего не ответил. Его круглое лицо стало задумчивым, губы сжались в узкую полоску.

— Наш господин — герой. Он спас город! — Марго слышала, как эти слова говорили взрослые. Однако вместо восхищения ее обширными познаниями гость скривился:

— Многие считают иначе.

— Кто? — удивилась Марго.

— Я… — словно разговаривая сам с собой, сказал «монах».

Заинтересовавшись, Марго пододвинулась еще ближе к нему.

— Отец Ансгарий тоже ругает господина графа, — почти шепотом сообщила она. — Говорят, будто варги ночью захватили монастырь и всех монахов заперли в подвале, а отец Ансгарий раздвинул руками стены и вышел наружу.

Она показала, как Ансгарий подносит ладони к каменной кладке, шевелит пальцами, и камни медленно расползаются, открывая настоятелю путь к свободе. Несмотря на столь впечатляющую сцену, гость лишь скупо улыбнулся.

- Отец Ансгарий — святой человек, — сказал он.

— А ты? — вежливо спросила Марго.

— Я — нет, — откликнулся «монах».

По коридору застучали сапоги. Гость насторожился, выпрямил спину. Марго поднялась на ноги, прижала руки к груди.

В подвал вошли трое из стражи и их начальник. Все были в кольчугах, двое несли в руках длинные копья.

— В городе и монастыре все спокойно, господин Ардагар, — обратился к гостю начальник стражи. — Но господин граф будет рад предоставить вам кров, если вы передумаете и останетесь в крепости.

— Кров? — «монах» покачал головой. — Нет. Я хочу поговорить с отцом Ансгарием.

— Он в монастыре. Господин граф приказал проводить вас.

Трое стражников дружно шагнули вперед. «Монах» оглядел их серьезные лица, копья в крепких руках, натянутые поверх рубах кольчуги. Затем взгляд его рыбьих глаз переполз на застывшую в углу Марго.

— Не надо, — по лицу «монаха» пробежала язвительная усмешка. — Я слышал, будто воины графа предпочитают не покидать крепость…

Начальник стражи помрачнел, его пухлые губы обиженно выпятились вперед.

— Девочка проводит меня. — «Монах» подошел к оторопевшей Марго, положил руку ей на плечо. — Ты ведь знаешь дорогу к монастырю, дитя?

Марго хотела сказать, что мать наказывала ей оставаться здесь, в кухонной зале, что отец выпорет ее, узнав, что она осмелилась ослушаться. Марго очень хотела отказать странному гостю. Но не смогла.

— Я провожу тебя, господин… — Она не запомнила имени незнакомца.

— Ардагар, — подсказал он.

— Господин Ардагар, — расплываясь в дурацкой улыбке, сказала Марго…

Стражники проводили их до ворот крепости.

Первые два дня после боя ворота не открывали. Но теперь они были распахнуты настежь. Возле них на вышке грыз сухую хлебную лепешку одинокий воин. Солнце припекало вовсю, воину было жарко. Он снял тяжелый нагрудник, отставил в сторонку щит и длинную пику. Равнодушно оглядел Ардагара и его спутницу, свесился с вышки, крикнул товарищам по оружию:

— Куда направляетесь?

— Никуда… — буркнул один из сопровождающих.

За воротами шумел веселый Гаммабург — скрипели телеги, стучали кузнечные и работные молоты, жужжали гончарные круги, постанывали топоры плотников… Гомонили, торгуясь и обсуждая новости, женщины, что-то выкрикивали в своей беззаботной суете ребятишки. Ардагар молча шагал рядом с Марго, поглядывал по сторонам.

— Там — торговая площадь, — Марго указала направо, затем повернулась, протянула руку в другую сторону: — А там — библиотека и школа…

— Господин позволил тебе пройти тривиум ? — заинтересовался «монах».

— Нет, но я могу написать свое имя, — гордо поведала Марго. — И еще имя Господа нашего и его апостолов…

Марго была дочерью серва, поэтому не ходила в школу, зато Агни — ходила. Агни научила подругу писать странные закорючки-буквы и складывать их в простые слова. А еще Марго умела считать до ста. Своим счетом она особенно гордилась.

— Я умею считать до ста. — Она вытянула перед собой обе руки, принялась загибать пальцы: — Один, два, три…

Дошла до десяти, затем, по одному, стала их разгибать:

— Десять и один, десять и два… два десятка…

На пяти десятках Марго устала.

— Пять десятков и один… — уныло вымолвила она и выжидательно покосилась на «монаха». Тот и не думал прерывать ее. Марго вздохнула, забубнила дальше: — Пять десятков и два…

Она завершила счет на полпути к монастырю. Язык у нее отяжелел, болтать не хотелось, поэтому остаток пути они прошли молча.

Привратник, сменивший убитого варгами, открыл им дверь, впустил на монастырский двор. Вопросительно взглянул на важного гостя.

— Мое имя Ардагар, я принес вести от архиепископа Эбо Рейнсского, — сказал тот.

Марго знала архиепископа. Конечно, она сама никогда его не видела, но мать иногда говорила о нем. Мать рассказывала, что епископ был близким родственником старого короля и большим другом настоятеля Ансгария. А еще она говорила, что епископ, как и отец Ансгарий, когда-то ездил на север к викингам и многих из них обратил в веру Христову. «На кой им сдался этот север! — обычно ворчал, слыша речи матери, отец. — В своей земле порядка нет, а они все за море глядят, будто там медом мазано!» В чем-то он был прав — после смерти старого короля, Людовика Благочестивого, страна распалась. Его дети — Людовик, Карл и Лотарь, постоянно ссорились. Однако все они прислушивались к словам великого Северного легата, архиепископа Рейнсского, Эбо. Мать Марго называла Рейнсского архиепископа святым человеком. А отец говорил, что кабы он был родственником Благочестивому и владел властью Эбо, его тоже все бы слушали, и святость тут вовсе ни при чем. Тогда мать называла его язычником, и они ссорились. После ссоры отец уходил спать, а мать плакала и молилась, заставляя Марго и ее сестер «замаливать грехи отца»…

Пока Марго размышляла о святости архиепископа Рейнсского, привратник увел ее спутника, оставив девочку одну возле ворот. От нечего делать Марго уселась на стоящую у стены лавку, стала разглядывать монастырский двор. Варги не осквернили Божьего места, — все пристройки остались целы, у конюшни разгуливал по загону молодой рыжий жеребец, меж двух пристроек квохтали и что-то склевывали с земли куры, в стойле устало мычала недавно отелившаяся корова. Несколько слуг в длинных серых одеждах, похожих на монашеские рясы, возились недалеко от хлева, два монаха неторопливо шествовали через двор к маленькой деревянной часовенке. Солнечные блики прыгали по их лицам, выбеливали щеки смешными пятнами. Хихикнув, Марго поболтала ногами, стараясь зацепить носками землю. Получилось — земляная пыль выбилась из-под носка, взвилась в воздух. Марго поймала рукой кружащиеся в солнечном свете пылинки, загадала желание.

Дверь одной из пристроек открылась, из нее выбрался долговязый тощий Симон, — Марго сразу его узнала. В одной руке Симон нес тяжелую бадью с водой, в другой — ворох тряпок. Тряпки свешивались до земли, путались в длинном одеянии монаха. Марго соскочила с лавки, подбежала к Симону, ловко подхватила выбившиеся концы. Тряпки были измазаны чем-то коричневым, похожим на засохшую кровь. Марго заправила концы тряпок обратно в общую кучу.

- Да пребудет с тобой милость Господня, — пробормотал Симон.

Он выглядел усталым — его обычно сухое лицо теперь напоминало обтянутый кожей череп, глаза ввалились, словно он не спал несколько ночей. Марго засеменила рядом с монахом.

- Я привела посланника Эбо Рейнсского, — поведала она. — Это очень важный господин и его зовут Ардагар.

Симон повернул за конюшню, к «грязной» яме. Не доходя до нее пару шагов остановился, положил тряпки на землю, размахнувшись, выплеснул воду из бадьи в яму. Марго сгребла тряпки с земли, прижала к животу, вгляделась в невозмутимое лицо монаха.

— Он был у нас в крепости, господин граф даже хотел, чтобы он остался, — сказала она.

Симон промолчал. Перехватил бадью в другую руку, потопал обратно. Марго поспешила следом, стараясь не выронить тряпки и не наступить на вылезающие концы. Она то и дело косилась себе под ноги, поэтому не увидела, как монах остановился, — воткнулась головой ему в поясницу, охнула. Симон словно не заметил этого. Застыл с бадейкой посреди двора, уставился на шагающего навстречу настоятеля. Рядом с настоятелем шел Ардагар. На всякий случай Марго попятилась и спряталась за спину Симона. Затем, найдя укрытие понадежнее, вильнула за угол конюшни. Замерла там, прильнув спиной к стене и прислушиваясь к разговору.

— Как он? — приблизившись к Симону, спросил Ансгарий. — Лучше?

— Я неустанно молюсь за него, — неуверенно пробормотал Симон.

Марго поудобнее перехватила тряпичный куль, осторожно высунула голову из-за угла конюшни. Лицо настоятеля показалось ей озабоченным.

— Одними молитвами тут не поможешь. — Марго не видела Ардагара, но по голосу чувствовала, что гость сердился. — Он выживет?

— Все в руках Господа, — выдохнул Симон. Деловито поднял повыше пустую бадью, словно желая показать ее собеседникам. — Я делаю все, что в моих силах…

— Бог тебе в помощь! — Настоятель отпустил его плавным жестом ладони.

Симон поспешил к бочке с водой, зачерпнул из нее бадейкой, расплескивая влагу, засеменил в пристройку.

— Да, все в руках Господа, но трус Бернхар сделал все, чтобы Север отвернулся от истинной веры.— Ардагар повернулся к настоятелю, Марго увидела край его серого плаща и руки, сложенные на поясе.

— Бернхар спасал город от разорения, — мягко возразил Ансгарий. — Его не заботили вопросы веры…

Дверь в пристройку, где скрылся Симон, распахнулась, вновь выпустила тощего монаха. На сей раз он засеменил к дверям монастыря, нырнул под арочный свод, растворился в дверном сумраке.

— Бернхар нарушил дружественное соглашение. Не пройдет и месяца, как об этом узнают в северных землях. В Бирке живет родня Красного Рагнара, вряд ли они стерпят подобное оскорбление. Эбо обеспокоен за христианскую миссию в Бирке, — донесся до Марго голос Ардагара.

— Херсир Бирки Хейригер обладает достаточной властью, чтоб удержать язычников от опрометчивых шагов, — попробовал успокоить гостя Ансгарий.

— Действия Бернхара — красная тряпка для любого викинга. Харальд Клак давно ищет повод напасть на Гаммабург. Эбо беспокоится за новый диоцез . Карл счастлив, но когда Людовик обо всем узнает, он вряд ли будет в восторге… Гаммабургская кафедра окажется в опале у короля. — Короткие бледные пальцы Ардагара тискали край пояса. На миг замерли, из-за плеча Симона выглянуло круглое лицо, рыбьи глаза недобро воззрились на не успевшую спрятаться за угол девочку:

— Что ты тут делаешь?

— Я… вот… — не зная, что ответить, Марго протянула монахам ворох окровавленных тряпок. Ардагар раздраженно отмахнулся:

— Убери их!

Марго быстро кивнула, огляделась. Она не имела ни малейшего представления, куда девать грязные тряпки. Но рыбьи глаза Ардагара следили за ней, поэтому она бросилась к дверям той самой пристройки, из которой недавно вышел Симон. В конце концов, он же принес тряпки оттуда…

Марго мчалась через двор и чувствовала, как взгляд Ардагара прожигает ей спину. Спасаясь от него, девочка заскочила в пристройку, придерживая одной рукой тряпки, другой захлопнула за собой дверь. Задыхаясь, опустилась на пол, ладошкой утерла со лба проступивший пот.

В пристройке было душно и жарко. Несмотря на теплый солнечный день, в очаге полыхал огонь, из стоящего на горячих углах котелка пахло разваренной фасолью. Одна из лавок у стены пустовала, другая была завалена какими-то одеялами.

Уложив принесенные тряпицы в угол, Марго приоткрыла дверь, прильнула глазом к щели. Настоятель все еще беседовал со странным гостем. Уходить они явно не собирались.

— Если придет Симон, скажу, что вернула сюда тряпки, — вслух успокоила себя Марго. Из-за недавних переживаний у нее пересохло в горле. Принесенная монахом вода стояла посреди пристройки, недалеко от очага. Вообще-то воду полагалось ставить ближе к входу, — у огня она согревалась и становилась невкусной, но Марго слишком хотела пить, чтобы размышлять над тем, куда и как лучше ставить воду. Отдышавшись, она бодро направилась к бадье. Миновала одну лавку, вторую, обогнула очаг и чуть не закричала от страха: за лавками, на разложенных прямо на полу шкурах, лежал человек. Не просто человекоубийца, вор, язычник…

Викинг…

Пить Марго расхотелось. Стоя перед полной бадьей, она смотрела на викинга и не могла сдвинуться с места. Она никогда еще не видела викингов — едва их корабли заходили в гавань Гаммабурга, мать приказывала девочке сидеть в крепости и не высовываться. Марго не видела даже данов, земли которых граничили с землями славного короля Людовика. Но почему-то девочка была уверена, что этот викинг не был даном. Он лежал на спине, раскинув руки. Его ноги прикрывал клетчатый плед из Фландрии, грудь и живот обматывали тряпки. Сквозь ткань проступали кровавые пятна. Глаза викинга были закрыты, на обритом до макушки лбу виднелись капли пота. Черные, заплетенные в множество тонких косиц волосы беспорядочно разметались вокруг его бледного лица. На широких скулах топорщилась щетина, запекшиеся губы были приоткрыты. Шею викинга опоясывало странное ожерелье, похожее на змею, сверху его оплетал кожаный ремешок. Что висело на ремешке, Марго не видела, — амулет завалился за спину викинга. От уха к шее тянулся глубокий порез. Края пореза запеклись свежей кровавой коркой, середина была умело зашита шелковой нитью. Даже израненный и неподвижный, викинг вселял страх.

Марго сглотнула застрявший в горле комок, попятилась к выходу. Под ноги угодил край оставленного на углях возле очага котла. Раскаленное железо опалило кожу. Марго вскрикнула, споткнулась и упала.

Викинг тяжело вздохнул, застонал. Боясь пошевелиться, Марго смотрела на него. Ресницы викинга дрогнули, приоткрылись…

Марго закричала. Никогда еще она не видела таких страшных глаз, — темных, мертвых, глядящих прямо на нее и в то же время в никуда. Словно сама смерть смотрела на девочку глазами чужеземного воина.

— Уходи, — сказала ей смерть.

Не помня себя от ужаса Марго перевернулась на четвереньки и, не поднимаясь, по-собачьи перебирая руками и ногами, побежала к выходу. На пороге она все-таки выпрямилась, стрелой вылетела во двор, промчалась мимо настоятеля и его странного гостя, выскочила за монастырские ворота и побежала прочь от святых стен, за которыми теперь пряталась смерть…

Остаток дня Марго была тихой и неприметной, словно мышка. Ночью ее мучили кошмары, она просыпалась, вскакивала, испуганно таращилась в темные углы. Ей казалось, что там притаился страшный викинг и смотрит на нее из темноты холодными пустыми глазами. Один раз Марго даже заплакала, закрыв голову руками и уткнувшись носом в сбившееся одеяло.

Ближе к утру в клетушку, где спала Марго, вошла мать. Тяжело прошаркала к своей лавке, негромко вздыхая, сняла нарядную накидку. Лавка заскрипела под ее тяжестью.

Мать очень устала, прислуживая на графском пиру, поэтому Марго притворилась спящей. Так, притворяясь, она и заснула.

А утром, уже успокоившись и даже гордясь своей смелостью, рассказала о викинге старшей сестре Элисе. Ночью Элиса прислуживала пирующим, подносила к столам кувшины с питьем, поэтому мать позволила ей поспать подольше.

Новость ничуть не удивила Элису.

— Это, наверное, тот, о котором говорили вчера на празднике, — пожав плечами, сказала она.

— А что говорили? — поинтересовалась Марго.

После бессонной ночи ее щеки отекли, глаза покраснели, веки припухли. Даже руки не слушались — гребень, которым Марго расчесывала волосы, выскальзывал из пальцев, путался в тонких прядях.

— Разное. — Элиса потянулась, зевнула. Закрыла глаза, причмокнула от удовольствия.

— Что «разное»? — Марго оставила попытки причесаться, кое-как разделила волосы на три пряди, принялась плести косу.

— Всякое, — сонно пробурчала Элиса. — Говорили, будто он какой-то там ярл, вроде нашего графа, что ли, и отец Ансгарий его опекает, как наседка цыпленка. Говорили, что он поправляется, а лучше бы помер. Еще говорили, что дней через десять Бернхару придется поехать к королю, объяснять что да как. Это из-за Ардагара…

— Ардагар — важный господин, — рассудительно подтвердила Марго.

Сестра разлепила веки, насмешливо покосилась на нее:

— Много ты знаешь! Никакой он не важный, у него и родни-то знатной нет. Архиепископ его из сирот взял. Выучил, вырастил…

— Но граф-то наш его боится! — возразила Марго. Она уже почти доплела косу, оставалось лишь перевязать ее лентой. Марго перекинула косу через плечо на грудь, затянула узелок.

— Теперь-то его все боятся, — согласилась Элиса. Повернулась на бок, спиной к Марго, подсунула ладошку под щеку. Уже засыпая, пробормотала: — Он где шепнет, где послушает, всех знает, все знает… Нужный он господин, а не важный…

На самом деле Марго не видела большой разницы между нужным и важным господином, однако спорить не стала. Слезла с лавки, подоткнула под бок Элисы край одеяла, заботливо погладила густые темные волосы сестры:

— Можно, я пойду погуляю?

— Только далеко не ходи.

На этот раз ее запретов Марго не требовалось она и не собиралась покидать надежный родной двор…

На вылазку в город она решилась лишь спустя неделю. За неделю случилось многое — подох старый пес Нарзат, отец разбил рожу болтуну Лютеру, с которым соседствовал по мансе, а Элиса сшила себе новую рубашку с таким широким воротом, что в нем была видна почти вся грудь. Мать отругала ее, обозвала бесстыдницей и отобрала рубашку. Потом, смягчившись, дала старую монету и разрешила сходить на рыночную площадь, выбрать себе какую-нибудь безделушку по вкусу. Марго увязалась с сестрой.

День был не солнечный, однако безветренный, на рыночной площади шумели и толкались люди. Длинные ряды растянулись полукругом, примыкая один к другому, меж рядами шастали простые горожане, носились мальчишки. Гордо позвякивая оружием, рассекали толпу воины из крепости. Недолго думая, Элиса направилась к дому Гейнцев — за тканью.

— Куплю поярче, не шелку, так пестряди, — продираясь сквозь бурлящую и гомонящую людскую сутолоку, бормотала она. — Не только рубашку, еще и юбку сошью…

Марго была уверена, что ворот в новой рубашке сестры будет ничуть не уже прежнего. Но ширина ворота ее не волновала, куда интереснее было разглядывать людей вокруг, узнавать знакомые лица, чинно кивать в ответ на приветственные возгласы.

У дома Гейнцев покупателей почти не было, только какая-то женщина, судя по одежде деревенская, да высокий угрюмый мужик то ли ее муж, то ли брат. Мужик переминался перед разложенными на широкой лавке тканями, сопел и косо поглядывал на спутницу. Та вздыхала, щупала ткани, бродила от одного тюка к другому. Старшая дочка Гейнцев, Ирма, вертелась вокруг покупателей, расхваливала товар. Появление Элисы ее обрадовало. Оставив унылую парочку перед бледно-голубым свертком ткани, она обняла Элису, расплылась в улыбке.

— Какая ты стала красавица! Верно, от женихов отбоя нет?

Она говорила это каждый раз, когда встречала Элису или Марию. Марго она просто не замечала.

— Да что ты… — притворно засмущалась Элиса. Будучи белокожей, она легко краснела. Вот и теперь на ее щеках проступили розовые пятна. — Я за тканью пришла, хочу рубашку пошить…

Ирма продолжала улыбаться, но ее зрачки стали неподвижными, словно окаменели.

— Чем платить будешь? — быстро поинтересовалась она.

Элиса полезла за пояс, выудила монету. Ирма расслабилась, потянулась губами к уху Элисы:

— Пойдем, покажу тебе кое-что… Не для всех держим, но тебе…

Подхватив разомлевшую от лести Элису под локоть, она потянула ее в полутьму дома. Уже скрываясь в дверном проеме, оглянулась, окинула недоверчивым взглядом забытых покупателей бросила:

— Марго, пригляди тут пока…

Марго вовсе не хотела приглядывать за товаром Гейнцев, однако деваться было некуда. Она сдвинула тюк с серой шерстью в сторону, присела на освободившийся уголок лавки. Деревенская баба подошла к ней, придирчиво оглядев, предложила:

— Две несушки — и по рукам?

Торговаться Марго умела не хуже Ирмы. Какую ткань и сколько собиралась купить баба, она не знала, но две несушки показались ей смешной ценой.

— Три, — отрезала она.

Тетка насупилась, вернулась к долговязому. Они принялись о чем-то шептаться. Почувствовав себя гораздо увереннее, Марго по-хозяйски оглядела весь товар. Ткани были отменные — старик Гейнц знал толк в выделке и краске.

Долговязый и его баба заинтересовались зеленой, как летняя листва, пестрядью. Оттягивали край тюка, разглядывали на свет, о чем-то спорили. Товар им нравился, цена — нет. Марго уже собиралась слезть с лавки и пойти поболтать с ними — все интереснее, чем просто глазеть на улицу, — когда позади послышался шорох шагов. Обрадовавшись скорому возвращению сестры, девочка соскочила с лавки, повернулась:

— Элиса, ты…

Не договорив, она осеклась, попятилась. Из дома вышла вовсе не Элиса, а сам старик Гейнц — горбатый, морщинистый, с трясущейся головой и слезящимися красными глазами, утопающими в складках век. Справа от Гейнца шагал недавний знакомец Марго Ардагар. На нем был все тот же серый плащ, перетянутый веревочным поясом. Следом за Ардагаром семенил слуга из монастыря.

— Он не обычный викинг, он — ярл… Его род берет начало от Ингилингов, его отец в родстве с Хориком Датским и норвежским королем Хальфданом, — на ходу объяснял Гейнцу Ардагар.

Старик кивнул, широко открыл рот, словно собирался кричать. Но вместо крика из его горла выползли шуршащие, как опавшая листва, звуки.

— Что? — не расслышав, склонился к нему Ардагар. Морщинистое лицо Гейнца побагровело, жилы на шее вздулись.

— Северные люди любят яркие цвета, — прохрипел он. — Золото, серебро, красный… Какой цвет нравится этому викингу, господин?

— Ему все равно, — сказал Ардагар.

— Он что — умер? — язвительно прохрипел Гейнц. Захихикал, затрясся, словно в кашле. — Только мертвому все равно, в какой одежде ходить…

— Он потерял больше, чем жизнь, — спокойно объяснил Ардагар.

— Нет ничего большего, чем жизнь. — Гейнц ускорил шаги. Заметив Марго, отодвинул ее палкой в сторону, зашагал вдоль лавки с тканями, постукивая концом палки по тюкам. — Гляди, вот синяя шерсть, лучшая шерсть от Данвирка до Фландрии, вот зеленый ситец, самый легкий и яркий в землях Каролингов , а вот красная ткань, редкая, как слезы мужчины… Выбирай…

Они остановились недалеко от долговязого мужика и его женщины. Понимая, что новый покупатель не им чета, те боязливо отошли в сторонку, ожидая окончания разговора.

Первый испуг от нежданной встречи прошел, Марго подобралась поближе к Ардагару:

— Доброго дня, господин.

Ардагар окинул девочку мимолетным взглядом, признал. Углы его рта подернулись в улыбке:

— А-а, маленькая Марго!

Марго польстило, что он запомнил ее имя. «Нужный господин», — всплыли в голове слова сестры. Захотелось сделать что-нибудь хорошее, чем-нибудь порадовать человека, запомнившего ее.

— Я бы выбрала синее и красное. — Марго отвернулась и уставилась в землю, словно разговаривала не с Ардагаром, а сама с собой.

— Синее? — раздалось за спиной.

Марго еще никогда не было так неловко. Ей нравилось советовать «нужному» господину, но при этом почему-то было стыдно, будто она не советовала, а воровала. Ее щеки горели, а губы едва разлеплялись.

— Да, синее… как море… Он же с моря…

— А почему красное?

— Кровь… Викинги любят кровь. — Ответ сам выскочил из Марго. От неожиданности она повернулась к Ардагару, извиняясь заглянула ему в лицо: — Прости, господин.

— Море и кровь? — Он задумчиво перебирал в пальцах края веревочного пояса. — А что… Ему это может понравиться…

Толстые пальцы потянулись к лицу Марго, взяли ее за подбородок, потянули вверх.

— Ты умная девочка. Очень умная. — Рыбьи глаза Ардагара сузились, маленький рот расползся в улыбке. — Только пугливая. И слишком быстро бегаешь.

Он намекал на ее бегство из монастыря. Оправдываться Марго не собиралась, но намек показался обидным. Пока она придумывала достойный ответ, в глубине дома послышались женские голоса. Марго узнала восторженное попискивание Элисы — похоже, сестра сговорилась о покупке и была очень довольна собой.

Старый Гейнц вытянул шею, прислушиваясь. Засуетился, порываясь вернуться в дом. Пальцы Ардагара соскользнули с подбородка девочки.

— Ты слышал, что мне надо? — Он повернулся к старику.

— Да, господин. Пойдем, я отберу для тебя лучшее… — Тюкая посохом по земле, Гейнц направился к дому. Следом потянулись Ардагар и слуга. Все трое скрылись внутри. Женские голоса тут же смолкли…

Кто-то тронул Марго за плечо. Девочка обернулась. Перед ней стояла женщина долговязого. Платок на ее голове сполз на сторону, открывая грязное ухо и свисающий из-за него клок седых волос. Лишь теперь Марго заметила мелкие морщинки в углах глаз и рта покупательницы, въевшуюся в ее кожу серую земляную пыль, усталую тяжесть век.

— Мы согласны, — неуверенно пробормотала женщина.

Не понимая, Марго насупилась.

— Три несушки, — пояснила женщина.

Ее большие руки, словно не находя себе места, без устали оглаживали истертую ткань передника. Из-под обтрепанного, забрызганного грязью подола выглядывали деревянные башмаки с разбитыми в мочало носами. «То ли брат, то ли муж» бессловесной палкой торчал за ее плечом, уныло озирал дом Гейнцев.

— По рукам? — скрипуче спросил он.

Марго подумала, что вовсе не нанималась следить за товаром Гейнцев, и если те и окажутся в убытке, то в том не будет ее вины. Ирма могла бы сначала продать ткань женщине с долговязым мужиком, а уж потом рассыпаться в льстивых речах перед Элисой…

— Так что, по рукам? — повторил долговязый.

- По рукам, — решительно заявила Марго.

За выходку в доме Гейнцев Марго досталось и от матери, и от отца. После отцовских побоев у нее на спине расплылись огромные синяки, а на скуле - ссадина размером с указательный палец. Из-за синяков Марго два дня еле слезала с лавки. Все ее тело ныло, руки дрожали, а голова была тяжелой и горячей. Потом боль стала понемногу проходить. А на третий день после случившегося мать разбудила Марго очень рано.

— Поднимайся, — сказала она.

С трудом разлепив веки, Марго уселась на лавке. Посидев, вновь попыталась забраться под одеяло. Она хотела спать.

— Поднимайся. — Мать встряхнула ее за плечо, бросила на колени верхнюю одежду. — Нам пора.

Понимая, что доспать не удастся, Марго протерла глаза, осмотрелась. Рядом с ней, стянув на себя почти все одеяло, спала Элиса. Пышные волосы сестры разметались вокруг лица темным пушистым облаком. Губы Элисы были приоткрыты, при каждом вздохе она негромко всхрапывала. Отец сидел на лавке напротив, скрестив на полу босые ступни. На его щеках виднелись красные полосы от подушки, всклокоченная борода топорщилась в разные стороны. Сонно покачиваясь на постели, отец исподлобья рассматривал Марго. Глаза у него были опухшие и красные.

— Поспеши, — поторопила Марго мать.

Девочка слезла с лавки, натянула брошенную матерью одежду.

— Волосы прибери, чучело. — Отец потянулся, встал на ноги. Неторопливо подошел к Марго, протянул руку. У него были длинные и сильные пальцы. Отец сгреб волосы Марго на затылке, заставил дочь запрокинуть голову.

— Добегалась-таки… — глухо сказал он. Взмахнул кулаком, сунул его под нос дочери. — Гляди, хоть теперь не балуй. Заступников не будет!

От его руки пахло перегноем, на костяшках пальцев виднелись круглые кожистые наросты, похожие на мозоли. Уставившись на эти наросты, Марго послушно закивала. Отец разжал пальцы.

Марго впилась взглядом в его темное, мятое со сна лицо, зашевелила губами, беззвучно повторяя его слова. Отец сморгнул, серпнул носом, утер его рукавом, поморщился. В серых, спрятанных под кустистыми бровями глазах промелькнуло недовольство. Марго присела, вжала голову в плечи, прикрыла ее согнутыми руками:

— Не надо… Не бей…

На полу перед собой она видела босые ступни отца — широкие, плоские, с грязными длинными ногтями и светлыми волосками на большом пальце.

— Тьфу, дура! С ней по-хорошему, а она… — Ноги шевельнулись, поворачиваясь к Марго растрескавшимися пятками.

Марго осторожно высунулась из-под локтя. Увидев поросшую белесыми волосами спину отца, выдохнула, опустила руки. Наказывать ее не собирались, но зачем тогда разбудили так рано? Почему мать отворачивалась, стараясь не сталкиваться с ней взглядом, а обычно немногословный отец, все объяснявший кулаками, надумал учить ее жизни «по-хорошему»?

Отец согнулся над бадьей с водой, плеснул пригоршню на лицо, растер обеими ладонями. Покряхтывая от удовольствия, выпрямился, требовательно протянул руку. Мать сунула ему вышитое синими волнами полотенце.

— Фррр… — Вытираясь, отец оглянулся на послушно заплетающую волосы Марго. После умывания он подобрел, лицо разгладилось. — И что он в тебе нашел? За такие деньги мог любую взять. Чтоб было и на что поглядеть, и что пощупать…

Довольно хихикнул, бросил влажное полотенце матери:

— Эх, твое семя, вся в тебя — тишком, молчком, а нашла теплое место!

— Разве нам или ей оттого хуже будет? — Мать заботливо уложила полотенце на сундук в углу. Словно убеждая себя и мужа, принялась рассуждать: — Человек он, по слухам, хороший, зазря не обидит. В Реймсе у него большой дом, слуги… Гейнцы говорят, он щедрый, а в доме подолгу не сидит, поэтому его люди сами себе хозяева. Да и архиепископ к нему благоволит. Разве архиепископ дурного человека возвысит? А тут-то что? Господин граф нас не балует, а у нас и без нее две дочери. С ними еще намаемся, куда третью-то? Слава Богу, господин граф не противился, отпустил…

Отец почесал бок, оставляя на светлой коже следы от ногтей, ухмыльнулся:

— Чего ж не отпустить, если не задарма…

Подошел к матери сзади, обхватил за талию. Потянул к себе, замычал:

— Ты ведь тоже не задарма отпустила, а, змея? Не задарма ведь?..

— Погоди ты, не до того… — Мать вырвалась, склонилась над сундуком, вытащила из него тряпичный узелок. С боков узелка болтались увязанные бечевкой сапоги из телячьей кожи. Позапрошлой осенью их носила Элиса. Потом они стали Элисе малы, и мать спрятала их в сундук со словами: «Еще пригодятся».

— Держи, — мать протянула узелок Марго.

Девочка взяла, удивленно уставилась на сапоги, потом перевела взгляд на мать. После объятий отца та раскраснелась, даже похорошела. Шагнула к Марго, неловко обхватила ее обеими руками, притянула к теплой, пахнущей очажным дымом груди. Ткнулась губами куда-то в макушку дочери, затем отпихнула от себя, быстро перекрестила:

— Ну, пошли, дочка. С Богом…

Ни к нежданным ласкам матери, ни к наполнившим ее глаза слезам Марго не привыкла. Внутри зашевелилось предчувствие чего-то страшного и неотвратимого. Марго повернулась к отцу. Он уже надел рубашку и теперь приглаживал огромной пятерней светлые волосы. Наткнулся на вопросительный взгляд дочери, нахмурился:

— Чего стоишь? Не слышишь, что мать сказала?

Марго отступила к двери. Предчувствие стало наливаться тяжестью, свело судорогой ноги. Прижимая к груди узелок с вещами, Марго облизнула пересохшие губы, прошептала:

— Я не хочу.

— А тебя не спрашивают. — Отец надел на голову ленточный обруч, стянул концы в узел на затылке. — Господин Ардагар тебя ждет. Так что иди с матерью и не хнычь, пока она проводить может. Не то одну отправим.

— Куда? — сглатывая слезы, спросила Марго.

Все знакомое ей с рождения изменилось, как по колдовскому умыслу: суровый отец стал добрым; кислый запах, постоянно царивший в доме — приятным, жесткая лавка — мягкой. Даже узелок, который Марго сжимала в руках, согревал ее, а старые изношенные сапоги Элисы казались лучшими сапогами на всем белом свете…

— В монастырь, куда ж еще? — хмыкнул отец. — А там уж — куда новый господин прикажет…

— Идем, дочка, идем. — Ласковые материнские руки подпихнули Марго к дверям.

Она все еще не понимала, сделала несколько шагов, остановилась.

— Я больше не буду, — прошептала она.

Если бы ей разрешили остаться, она и вправду никогда больше не стала бы шалить или убегать со двора без разрешения. Она научилась бы принимать наказания без слез и жалоб. Она стала бы работать в поле, молиться каждый день по многу-многу раз и перестала бы «болтать языком и разносить сплетни». Она могла бы даже вообще не разговаривать и молчала бы весь остаток жизни, выполняя все-все, что захотели бы родители…

— Иди уже! — отмахнулся отец. Отвернулся.

Что-то рядом глухо застучало. Марго поглядела, откуда идет звук. Один сапожок, выскользнув из ее рук, раскачивался на бечевке, бился каблуком о косяк, словно просился обратно, домой.

Руки Марго задрожали. Мать положила ладонь ей на плечо, потянула за собой, в сумрак дремлющего двора:

— Идем…

Марго вытерла сползающую по щеке соленую влагу, двинулась за ней. Она уже знала, что не вернется, чувствовала это, но все-таки еще на что-то надеясь, спросила у материнской спины:

— Я ведь еще вернусь к вам? Вернусь, правда?

Мать промолчала, даже не оглянулась. И тогда Марго заплакала. Не остановилась, не повернула назад и даже не сбавила шаг — просто шла следом за предавшей ее матерью и плакала, захлебываясь навалившимся на нее горем.