Каков человек, такова и жизнь

Итак, подведем итог. Поистине, человек – «мера вещей». Нисходящий человек низводит мир в низшие сферы вопреки своему назначению одухотворять сущее, соединяя земное с небесным. Наверное, не так просто заглянуть в себя, иначе исполнили бы завет Сократа «познать себя» и вняли пророчеству святых отцов: «Душе, ушедшей от себя, нанесет удары некая огромность, и душу мучит подлинная нищета, ибо по природе своей вынуждена она искать всюду единое, а множественность этого не позволяет» (Бл. Августин. О порядке, 1, 2). Действительно, от человека зависит спасение или гибель мира, но он остается загадкой, что-то препятствует самопознанию, «некая огромность» давит, заслоняет свет. Не то ли мешает, – возвращаюсь к теме, – что со времен Гомера человек утешил себя мыслью, что он равен богам, возомнил себя всемогущим? «В мире много сил великих, // Но сильнее человека нет в природе ничего» (Софокл. Антигона). И никто не мог поколебать эту веру:

возвещали «Метаморфозы» Овидия. Обличья человека все более тускнели, но он продолжал мнить себя центром вселенной. Если же ты центр, то не подвержен сомнению и разумению. И какой смысл познавать себя, если ты и так равен богам! Со временем эта вера ушла в подсознание, но что ушло в подсознание, остается навечно. Все – от логики до истории – в немалой степени обусловлено антропоцентризмом, представлением о линейности движения, не знающего Великого Предела. Отсюда и склонность к догматике, культовому сознанию, абсолютизации части.

Вообразив себя центром, гарантом порядка, человек стал его разрушителем. Но всякая неупорядоченная душа в себе несет свое наказание. Часть заняла место Целого, сдвинулась ось зрения, цель и средство поменялись местами.

Часть, не сообразуясь с Целым, подчиняется другой части, высшего порядка, не свободна, а вне свободы все теряет себя. В этом коварство части или психологии части, нейтрализующей дух. Неправда все более потесняет правду, и люди перестают замечать, что живут в перевернутом мире, хотя надуманный центр стремительно превращается в воронку. Но человек, уповая на себя, не замечал происходящего, а когда не замечать уже стало невозможно, начал искать виновного, обвинял систему, Создателя, только не себя. Отпав от Основы, человек потерялся. Он остается «мерой вещей», но эта мера стала угрожающей. Вместе с дробным человеком дробится действительность. Я уже упоминала: все войны, все распри, в том числе религиозные, происходят из-за искаженной меры, поставившей часть на место Целого. Этой «части» присуща возрастающая агрессивность, обратно пропорциональная уровню сознания, будь то имперские претензии государств или маниакальность сверхчеловека (в ницшеанском смысле). Не удивительно, что мир стал напоминать театр абсурда.

Пытаясь найти выход из положения, обращаются к учениям древних китайцев о Дао – Пути Равновесия.

Как иначе? Уже привычными стали стихийные бедствия. Похоже, распалась не только «связь времен», но и связь пространств, сама Основа разошлась в разные стороны и разверзлась бездна, о чем пророчили мудрецы Запада и Востока. «Бездна призывает бездну» (Псалом XLI, 8). Если нарушается Путь, расходятся инь (вода) и ян (огонь): в одном месте наводнения, в другом – пожары. Значит, нарушен Путь. Великое Дао, «не достигая Предела, возвращается к истоку», говорит Лао-цзы (Дао дэ цзин, 25). В И цзине это ситуация Упадка, когда разбалансированы связи верха-низа, правого-левого. Нарушено взаимодействие Запада-Востока, и Юг восстает на Север, Север на Юг. Причина же – в неблагополучии самого человека, «меры вещей», в неведении (люди не ведают, что творят). Эта ситуация назревала давно. « Ось зрения не совпадает с осью вещей … Причина того, что миру недостает единства, что он лежит в развалинах и нагромождениях, состоит в утрате человеком единства с самим собой». [341] Век спустя обостряется чувство тревоги: «…все разорвано, враждебно одно другому, выпало из глубины, то есть не духовно» (Н. Бердяев. Царство Духа и царство Кесаря). Надо думать, это ответ на беспутную жизнь людей, жизнь вне Пути или вне Морали. (Недаром погибали именно те цивилизации, которые не следовали Дао.) И японские писатели обескуражены потерей человека, от которого остались одни осколки, искусство не может выразить при помощи этих осколков драму целого человека. «Нам методично внушают мысль, что мы обломки и ничего более». [342]

В трагическом XX веке философы признали сознание «несчастным», человека «одномерным» [343] . Герберт Маркузе в книге «Одномерный человек» (1964) видит причину в инерции, однонаправленности сознания, когда прошлое предается забвению, сознание не меняется качественно, принимает фикцию за истину. Происходит тотальная интеграция человека в общественный загон, что рождает «образец одномерного мышления и поведения». Философы вдруг обнаружили, что менее всего знают о самом человеке. По мнению М. Шелера, «все центральные проблемы философии можно свести к вопросу: что есть человек…». М. Хайдеггер уверяет: «Ни одна эпоха не имела столько разнообразных знаний о человеке, как нынешняя. Ни одна эпоха не могла так быстро и легко получить эти знания, как нынешняя. Но ни одна эпоха не знала так мало о том, что такое человек, как нынешняя. Никогда человек не был до такой степени проблемой, как в нашу эпоху». [344] То же чувство потерянности одолевает поэтов: «Я знаю всё, но только не себя» (Франсуа Вийон).

Естественно, возникает потребность понять причины отчуждения, «выброшенности» человека; почему, причастный Природе, он оказался ее разрушителем. Потеряв себя, как теряет себя часть, занявшая место Целого, отпав от Бытия, от самого себя, человек из цели превратился в средство, в «человека-машину», в «призрак машины», согласно А. Кестлеру, толкающей человека к самоуничтожению. Эволюция снабдила человека мозгом, но он не научился им пользоваться. Появилась потребность вернуться к Основе, к самой действительности, не зависящей от человека, но способной поднять его над собой. Экзистенциалисты отвернулись от искусственно налаженного мира, презрели классические нормы, изжившие себя, обратились непосредственно к Бытию в поисках экзистенции – подлинного существования человека. Пытаются понять человека изнутри, из глубины жизни, понять онтологический смысл существования. М. Хайдеггер призывал не столько знать об Истине, что, по сути, невозможно, сколько пребывать в Истине. Для этого потребуется изменить образ мышления, ибо «перевернутый метафизический тезис остается метафизическим тезисом».

И определение «человека разумного» – homo sapiens – таит в себе опасность, акцентируя одну лишь сторону, «разумность», доведенную Декартом до завершения: «Мыслю, значит, существую». [345] То есть полнота человека заменена одной лишь мыслительной функцией, обернувшейся односторонним рационализмом. В классификации Линнея человек – «рациональное животное». Не удивительно, что в оборот входят понятия «человека-машины» или «homo faber» – человек «животное, производящее орудия» (Б. Франклин). «Человек, не пожелавший быть образом и подобием Божьим, делается образом и подобием машины». [346]

Но существует закон самоотрицания части. «Состоящее из частей подвержено разрушению». Сама вездесущая природа Будды неделима.

«Будда – это Дао, – говорил буддийский монах Дао-шэн (355–434), – это вселенский Закон, изначальная природа сущего».

Увлекаемый рационализмом, техническим соблазном Запад не ведал угрозы, исходящей от линейного порядка, соединившего части и утратившего чувство Целого. Он опирался не на безусловное Единое, а на условную часть, которая в принципе не может быть свободной. Психология части продолжает определять действия людей.

И в XX веке «человек разумный» не ведал, что творил, опираясь на привычную логику, экспериментальный метод, безусловность научной аргументации. И именно в научной среде созревает сомнение в возможностях «человека разумного», как это прозвучало у В. И. Вернадского: «Homo sapiens не есть завершение создания, он не является обладателем совершенного мыслительного аппарата. Он служит промежуточным звеном в длительной цепи существ, которые имеют прошлое и, несомненно, будут иметь будущее…» И делает вывод о необходимости новой методики проникновения в неизвестное, «которую образно (моделью) мы не можем себе представить. Это как бы выраженное в виде „символа“, создаваемого интуицией, то есть бессознательным для исследователя охватом бесчисленного множества фактов…» Этот подход сближается с тем, что на буддийском Востоке называют логикой Целого. Вернадский опередил время. Эту методику осваивает синергетика, соединяющая научную точность с художественной интуицией, прибегая к языку символа, что и предвидел Вернадский: «Научная творческая мысль выходит за пределы логики (включая в логику и диалектику в разных ее пониманиях)… Интуиция, вдохновение – основа величайших научных открытий, в дальнейшем опирающихся и идущих строго логическим путем, – не вызываются ни научной, ни логической мыслью, не связаны со словом и с понятием в своем генезисе». [347]

Радетели благоговейного отношения к жизни взывают к «человеку гуманному», но все идет, как шло. Продолжают разрушать Природу, а значит, и самого человека; национальные, метафизические проблемы, требующие усилия ума, решаются силой. И трудно не согласиться с Бердяевым: войны не исчезнут, пока не изменится сознание. «Ненависть и убийство существуют лишь в мире, где люди стали объектами… Война в сущности определяется структурой сознания. Победа над возможностью войны предполагает изменение структуры сознания». [348]

В этом суть! Ничего не изменится, пока не изменится человек, мера вещей, а человек изменится, когда сознание освободится от одномерности. Одномерный человек не так безопасен, как может показаться: вообразив себя центром, он лишает центра сущее, уподобляя все части, ведет мир к энтропии. Потому и назрела необходимость понять человека: непробужденный человек перешел черту допустимого, поставил мир на грань исчезновения. Отсюда и упование на целого человека, или Всечеловека, не подверженного логике части. Если человек выпадает из Бытия как искаженная его мера, то энергия начинает закручиваться вниз, в воронку, затягивая все с собой.

Сохранить мир в целостности может лишь целостный ум, не отделяющий разумность (праджню), от сострадания (каруны): одного нет без другого. Для этого действительно должна произойти «человеческая революция», или революция в сознании, чтобы предотвратить уничтожение одного во имя другого. А о том, что целостное видение доступно, свидетельствуют святые и ученые-интуитивисты, которые, меняя сознание, меняют образ жизни или отношение к миру. Интуиция целого позволила Нильсу Бору открыть двуединство вещей, универсальный характер дополнительности – не только волны и корпускулы в природе света, но в национальных культурах и в человеческой психике; призвала обратиться к философским проблемам, с которыми уже столкнулись такие мыслители, как «Будда и Лао-цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и как действующих лиц в великой драме существования». И он не раз возвращается к этой мысли: «…в древневосточной философии это подчеркивается… мудрым советом: добиваясь гармонии человеческой жизни, никогда не забывай, что на сцене бытия мы сами являемся как актерами, так и зрителями». [349] То есть если перестанут противопоставлять разные стороны души, то человек не будет разделять окружающий мир, принося одно в жертву другому, не станет разрушать культурное поле, взращенное его предками для жизни. Иначе страдают обе стороны, ибо нарушается соразмерность Целого. Без чувства и разум приходит в упадок.

Чувство-инь и разум-ян присутствуют друг в друге, и когда одно вытесняет другое, то страдают обе стороны. Говоря словами Бора: «Мы все знаем старое высказывание, гласящее, что если мы пробуем анализировать наши переживания, то мы перестаем их испытывать. В этом смысле мы обнаруживаем, что между психическими опытами, для описания которых адекватно употребляют такие слова, как „мысли“ и „чувства“, существует дополнительное соотношение». [350] Ущемленность чувства привела, в конце концов, к «апокалипсису культуры». Лидеры контркультуры, вспыхнувшей в 60-х годах, призывают вернуться к инстинктам, к своей первозданности, возродить чувственную природу человека. «Важно не много прожить, а много пережить», – призывает Камю («Чужой»). Т. Роззак, один из вождей молодого поколения, возлагал надежды на новый тип мышления, ибо прежнее превращает человека в биокомпьютер. Само художественное сознание требует многомерности, даром которой обладали Блейк, Вордсворт, Гёте. Но мир последовал по пути одномерного мышления, вслед за Локком и Бэконом, – и оказался в пустыне. Бездуховная наука и техника «создали пустыню вокруг и внутри нас». Остается надеяться на возрождение религиозного чувства, трансцендентной энергии сознания, чтобы спасти урбанистско-индустриальное общество от самоуничтожения. «Мы можем теперь признать, что судьба духа – это судьба социального порядка, что, если в нас гибнет дух, то же самое будет с нашим миром».

Бунт против культуры не случаен, но гибель культуры есть гибель человека. Обожествив науку и технику, человек окружил себя искусственной средой, отгородившей его от природы, исказившей его сознание: оно стало усеченным, одномерно-плоскостным. Бездуховный мир лишился красок и звуков. Теперь человечество оказалось «между смертью и трудными родами», родами той культуры, которая воплотит человечность, иначе мы так и будем прогрессировать к своему концу, если не найдем способ соединить рациональный и интуитивно-чувственный метод познания. [351] Теоретики контркультуры послали сигнал бедствия, однако неуемное человечество, в большинстве своем, осталось к ним глухо, не предчувствуя надвигающейся беды. С другой стороны, как свойственно скачкообразному пути, совершился поворот на 180 градусов – из крайности в крайность: культура вдруг впала в разгул.

Другую меру предлагает Карл Густав Юнг, делая неожиданный, казалось бы, вывод: «Личность есть Дао». Действительно, Дао есть одновременно созерцательное инь – зритель и деятельное ян – актер. «Неоткрытая вена внутри нас является жизненной частью психики, классическая китайская философия называет это внутренним путем Дао и сравнивает с потоком воды, который неумолимо движется к цели. Оставаться в Дао означает достижение целостности, свершение чьей-либо судьбы, выполнение чьей-либо миссии; начало, конец и полная реализация смысла экзистенции врождены во все вещи. Личность есть Дао». [352] Научный подход к восточному знанию и интуиция помогли Юнгу увидеть Единое, существование Вселенского Разума, не познав который, не познаешь себя. Все уже есть в человеке, и знакомство с Востоком есть знакомство с собой. То есть то, что излагают восточные мудрецы, заложено в нас, но не проявлено, пребывает в бессознательном. «Как мне кажется, мы действительно научимся чему-то у Востока лишь тогда, когда поймем, что psyche достаточно богата сама по себе и нет никакой необходимости заполнять ее снаружи… Мы должны прийти к пониманию ценностей Востока изнутри, а не снаружи – искать их в себе, в своем бессознательном». Более того, человек не представляет себе сознание без эго. С тем, что мысль может существовать вне человека, не может примириться обыденное сознание, хотя эго подгибается под собственной тяжестью.

Истина открывается мудрым. Массовое сознание замкнуто на себе, почти неподвижно. (Видимо, и этому есть объяснение: чем ниже пребывает энергия, тем она плотнее.) [353] На Западе мало верят в существование внутреннего человека, хотя о нем знали немецкие мистики (Эк-харт, Бёме), не говоря об учителях буддизма и даосизма. Вспомним

Мейстера Экхарта: «Я был причиной самого себя и всего остального». И это близко даосам и буддистам: «Небо и Земля родились одновременно со мной; мир и я – одно целое. Поскольку мы – целое, можно ли что-то еще сказать? Поскольку уже сказано, что мы целое, можно ли еще что-то не сказать?» («Чжуан-цзы», гл. 2 «О равенстве вещей»). Естественно, и Юнг не мог не обратить на это внимание: на Востоке «окружающий мир не имел ни малейшего шанса оторвать человека от его внутренних корней; на Западе внешний человек получил настолько значительный перевес, что в конце концов отделился от своей глубинной сущности». [354] Следствие все того же антропоцентризма: человек предпочел отказаться от себя извечно-сущего, чем согласиться, что он, явленный, есть лишь иллюзия. Не мог же он ошибаться на протяжении веков, пренебрегая программой действий «разделяй и властвуй», веря в главенствующего субъекта и внимающего объекта? Но, как и предсказывали древние греки, «из чего все вещи получают свое рождение, в то все они и возвращаются, следуя необходимости. Все они в свое время наказывают друг друга за несправедливость» (Анаксимандр. Ему же принадлежит мысль: «Части изменяются, целое же неизменно»).

От привычки противопоставлять одно другому не смог избавиться до конца даже Юнг, постигший китайскую логику Единого: человек в мире и мир в человеке, одно в другом – «нельзя соединить воду с огнем. Невозможно быть добрым христианином и в то же время спасать самого себя, так же как нельзя оставаться буддистом и почитать Бога». [355] Напомню, японский христианин Утимура Кандзо свидетельствует об обратном. В статье «Буддизм и христианство» (1898) он утверждает, что нет в мире двух других религий, которые были бы так близки. Буддизм не знает конца истинно-сущего. Нирвану мало кто понимает в ее изначальном смысле; пусть она отличается от христианских небес, по сути она есть бесконечность подсознательного или высшего сознания. (Недаром говорят буддологи, что Нирвана – это не отсутствие бытия, а «сверхбытие», доступное просветленному.) Буддизм не вообще отрицание, а отрицание печали, не блаженства; отрицание греха, не добродетели; отрицание смерти, а не жизни. Буддизм говорит, что можно избавиться от страданий, христианство – что, избавившись от греховности, избавишься от горя и слез. «И буддизм, и христианство – всемирные религии братства – не проводят различий рас, наций и классов, каждый может прийти в общину-сангху и в христианскую церковь». [356]

Не могут противопоставляться Огонь и Вода при недуальной модели мира. Согласно «Ригведе», правда обитает в водах, а бог Огня Агни дает выход вдохновению, исходящему из изначальных вод в сердце человека. Что же говорить о законе Пути: в воде-инь есть потенция огня-ян, а в огне-ян есть потенция воды-инь, они взаимонеобходимы.

Выход к Всеединому предустановлен Путем. Но и не зная о Пути, в силу Необходимости или от мистического страха перед Концом (если все будет так идти, как идет), способные прозревать будущее начали искать выход. Персонализм признал в личности высшую точку существования, возлагая надежды на целого человека, способного преодолеть замкнутость на собственном эго. Открытость же делает человека открытым Богу и всему, что ни есть на земле.

Целое имманентно Бытию, оно не навязывается извне, а произрастает изнутри, как зерно, получая извне свет, что недоступно «зауженному сознанию». В поисках целостности мысль обращается к мудрости древних и, естественно, к Востоку, ибо были там свои беды, но не было раздвоения сознания. Кто из ученых XX века не обращался к восточным учениям! Можно еще раз вспомнить Германа Гессе. «Игру в бисер» он написал под впечатлением И цзина, возлагая на «Книгу Перемен» большие надежды: «Мудрость Китая меня вдохновляет больше, чем упанишады или Веданта. И цзин может изменить нашу жизнь». [357] Так не стоит ли задуматься – почему? И почему Лев Толстой изучал и содействовал переводу Лао-цзы, «Учения о Середине» и восхищался мудростью Конфуция? Это было время встречного движения мысли, с Востока на Запад и с Запада на Восток, по закону Дао и Логоса, или «предустановленной гармонии».