Жизнь начинается и кончается вопросительным знаком. Как в испанском синтаксисе вопросительное предложение заперто ими с обеих сторон. И мы, озабоченные прохожие, бредем, претыкаясь о знаки препинания, из ниоткуда в никогда.

Сейчас, в поздней действительности, формы и формулы жизни все более занимают меня. Я могу часами наблюдать, например, паука, живущего в своей сети, которая есть для него центр мироздания. В отличие от человека, он хозяин своей паутины, тогда как мы безнадежно запутываемся в своей.

Но смерть жестокой железной рукой рвет и его сеть. Бросает его под каблук - он так и не знает, отчего умер. И если жизнь дается нам столь легко и отнимается так просто, значит, это не самое ценное, что у нас есть.

Я, друзья, все еще верю в бессмертие. Но в бессмертие лучшей части нашей души. И поэтому ради цельности нашего будущего существования, надо стремиться быть лучше. Я хотел взрастить своё древо любви. Но, как выяснилось, формула любви и формула смерти не очень различны. Как геном обезьяны и человека. Разница в том, что любовь этот мир покидает первой, а смерть остается при нас навсегда. И наверное, лучшее во мне уже вымерло. Переселилось туда, где жив Бог.

Пора и мне закругляться с этим произведением, а не блуждать до тех пор, покуда этот роман с извилистой сюжетной линией сам найдет свой конец. А то разрастется в такой чемодан, что и ключ к нему не подымешь. Так навсегда и останется герметичной вещью в себе, недоступной для понимания.

Но эта недетская литература обладает свойством подменять собой автора. Словно математик и математика поменялись местами, и уже не я оперирую формулами любви, смерти, а эти две формулы, взяв меня в скобки, пытаются привести к нулю. И вот вдруг обнаруживаю, что я, исчеркав кучу черновиков, вычерпав все чернильницы, исписался и теперь пуст. Что источник речи иссяк, и я, косноязычный, как Моисей, мыча, грожу кулаком одурачившему меня тексту. А жизнь перестала меня интересовать, как перестанет интересовать и вас.

Я еще мог бы из своего нынешнего запределья придать этой книге кой-какие специальные свойства: вновь открытые ракурсы, невозможные в вашем мире подвохи, магические чары или черты. Но это будет незаконным вторжением в текст. И неучтиво по отношенью к читателю.

Да, пока не забыл, напоследок хочу кое-что исправить. Как-нибудь кое-кого отблагодарить. - Маша и Миша! Властью, данной мне авторством, объявляю вас мужем и женой. Живите долго и счастливо. Пусть все ваши ничтожные мечты сбудутся. Прошлые ваши браки можете считать недействительными.

Что-то стало твориться с пространством. Время изменило темп. На моих глазах прошло лето, осень, за моей спиной - век. Там, за периметром моего камерного существования, все время что-то происходит. Взрываются автомобили, меняются приоритеты, дорожает бензин. Люди в стороне от меня играют в славу, богатство, власть. По ту сторону - Россия, которая меня потеряла. Которая не догадывается про меня.

В то же время в мире становится все тесней. Пространство суживается, исчезают гектары, кварталы. Так, за одним из окон исчез привычный пейзаж, а его место заняли пятиэтажки, которые раньше отстояли километров на пять.

Я желал бы, чтобы и графиня исчезла совсем. Ее прелести безнадежно испорчены, хоть она и пытается бороться с увяданием, снимая кожу и гладя ее утюгом. Она все больше превращается в образ смерти - костлявая, косматая, косая, с трещиной через лицо. Нога ее окончательно съежилась. Яга обзавелась клюкой и с помощью сего подспорья еще бодро скачет по комнатам, полусъеденная старостью, полуженщина - полусмерть. Эта неравнобедренная графиня опять воспылала страстью ко мне. В ее-то прикольном возрасте? Ее некогда развесистые омеги спали на нет. Да и полно, женского ли она полу? Обостряется чувство юмора, едва вспоминаю о ней.

Она, триждыдряхлая, надевает на себя всё кокетливое и в таком сексапильном виде порхает, порхает передо мной. Врубая спецмузыку - как правило, это какой-то помойный панк.

- Хотите спать со мной вечно?

Боже, храни графиню, эту старую блядь.

Нельзя позволять им доживать до такого возраста.

Меня она называет то Руслан, то Ратмир. Я ее отождествляю с Наиной в последней ее четверти. В первой было гордая собой краса - помните? Умела ловко обращаться змеей. Все это, конечно, сказки Пушкина, но постель ее полна чешуи, пол в спальне усыпан ею. Чешуя липнет к одежде, растаскивается по всем комнатам, я нахожу ее в супе, на рояле, в саду.

На свое трехсотлетие она попыталась созвать гостей. Я не против гостей - лишь бы глистов не занесли. А так ничего, пусть приходят, рассаживаются, сидят. Но оказалось, к ее огорчению, что все ее гости - умерли. Явилась лишь какая-то, ей под стать, старуха, только совсем лысая.

- Это моя мама, - представила мне ее графиня, чеша чешую. Эта гребаная графиня теперь непрерывно чешется.

Я, конечно, сразу сообразил, что это подлог. Мамы, ваше сиятельство, столь не живут. Стыдно доживать до потери седин. Возраст маминой мумии, вероятно, еще было можно определить по смещению красного спектра, но на кой?

У старухи тоже была жабья лапка, только вместо руки. Я не знаю, чем они отметили юбилей. Предполагаю, что не обошлось без рагу из опят. Я укрылся в своем кабинете, забаррикадировав дверь.

Сама мысль о дальнейшем совместном существовании с графиней доводит меня до судорог. Я даже подумывать стал о том, что, может быть, мне ее чем-нибудь извести. Чем доживать нам свой век бок о бок, тихо ненавидя друг друга. Ждать, кто вперед овдовеет - а может, она и меня вознамерилась пережить?

Глядя, однако, на себя в зеркало, я столь беспощадных признаков увядания не нахожу. Может, всё дело в яблоках, которыми все меня потчевали? Может, кой-какие из них с края мира, крадены из садов Гесперид? Или мы с графиней находимся в разных потоках времени, и ее - более стремительно струится к концу?

Она исчезла, не попрощавшись, оставив нараспашку дверь. Может, ушла умирать или покинула мир и меня по другой причине. А может, это я из мира исчез, и в том мире, который продолжается без меня, этот роман, мой правдивый скриптиз, выглядит немного иначе.

Ходят слухи, что и я уже умер. И даже похоронили какого-то человека, похожего на меня. Город погрузился в скорбь и погряз в ней. Флаги были приспущены. Падишах прислал мне свои соболезнования, еще сырые от слез. Но я уверяю вас, господа, что эти слухи очень преувеличены. И я знаю, откуда исходят они. Ни дурных примет, ни зловещих предчувствий тому не предшествовало. Если бы я, господа, умер, я бы первый об этом узнал. Но если графиню увидите, передайте ей в утешение, что она снова вдова. Сделайте сосредоточенное на мысли о вечном лицо. Для большей убедительности оденьтесь в черное.

Мы тысячи раз за свою жизнь умираем, погружаясь в сны. И столько же раз воскресаем по пробуждении. Так что нам к этому способу небытия не привыкать. Но если удастся мне умереть окончательно, от возрождения воздержусь. Только все дело в том, что нет ничего окончательного.

Время стало бременем для меня. Я больше не играю на интерес и не ставлю на красное. Да и краски вымерли, мир становится черно-бел. Жизнь выцвела, почва вымерзла, главные приключения прекращены. Я вижу порой изо всех окон, как стелятся грибные туманы и уплывают прочь - это медленно истекает время, переходящее в небытие.

Постепенно опостылела такая жизнь. Я стал искать окончательных мер - меня не устраивала робкая перемена участи, а только полное небытие. Обменять эту не-жизнь на свободу, которая разнилась бы от всего моего прошлого, как Содом и Сезам.

Смерть - слияние с Космосом. А здесь ожидает меня что? - Беспредельное одиночество. Такого отчаяния никогда еще я не испытывал. Я уже жалел о том, что всю жизнь бегал от смерти и ни разу не дал себя убить.

В конце концов, этот мир существует лишь до тех пор, пока мы того хотим.

Я снова стал носить с собой пистолет, привыкая к мысли, что в ближайшее время я им воспользуюсь. Я заглядывал в дуло, дул в него, жалел, что это не револьвер (а то бы в рулетку), и однажды, выстраивая мысль о том, что литература, быть может, хоть как-то оправдывает нас перед Богом, раз уж Он произвел слово на свет, произнес его - пусть и вносят книги путаницу в умы, разжигают иль гасят амбиции - взвел курок - но я думаю, что человечество будет... -

Я поднял пистолет к виску и выстрелил. И ничего - только холодком повеяло в сквозное отверстие, да звон в ушах. Я повторил попытку, приложив дуло ко лбу. Пуля оказалась трассирующая и произвела в голове настоящий переполох, как крыса в курятнике, вызвав к жизни фейерверк искр, какофонию звуков, гамму вкусовых и осязательных ощущений и даже что-то, похожее на оргазм. В одно мгновение чередой и вкупе возникли и исчезли в простреленной крест накрест башке ворох недодуманных мыслей, тени представлений и образов, то, что давно и навеки забыто, либо не было никогда. Потом стало пусто, но ясно, как днем, потом все четыре дыры затянуло, и я вернулся к привычному образу мыслей, как будто ничего не произошло -

... жить вечно не потому, что синтезирует белок и заполнит собой галактики, а потому что выдумало Хлестакова, Идиота, Вертера и Леопольда Блума. И исходя из этого, Бог проявит гуманность и сохранит нас как вид. Иначе жизнь не стоит того, чтобы заниматься ею всерьез. Хотя: взывать к гуманности Бога - понижать его в звании.

Я стрелял и в другие жизненно важные органы, я резал вены по всей их длине, травился грибами, душил себя петлей и водой, сутками голый лежал на снегу. Я отказался от пищи и воды - но только тверже стал, а однажды - и это уже по оплошности - уронил на себя графинин рояль, сломав себе позвоночник. Так я и пролежал, придавленный, более месяца, пока кости и нервы срослись, и я смог из-под него выбраться. С тех пор я выгляжу несколько криво. После всего этого опыты с членовредительством были прекращены.

Как я себя после всего этого чувствую? Немного лучше, чем вас. Здесь, в одичалости и одиночестве, я совершенно разучился понимать аудиторию. Уповаю на то, что аудитория научится понимать меня.

Предприимчивый читатель, перелистав этот триллер, найдет в нем массу противоречий. Ах, мои зоркие. Вы хотите однозначного толкования. Жизнь однозначному толкованию не подлежит. Впрочем, предполагаю, охват моей аудитории не так велик. Ну и черт с ней.

Но знаю, по крайней мере, трое меня прочтут. Так что пребуду лучше с вами, друзья, чем скучать в одиночестве. Примите на свой скорбный суд эту безделку.

Жизнь, вот привязалась, проклятая. Смерть, я без нее вдовец. Я жаждал последнего выдоха, как, наверное, рождения не ждал. Но смерть, недостижимая, как Грааль, отступала все далее. Снилась однажды женщина - белая-белая: я, мол, вызволю тебя из плена земли, да обманула.

А бывало: вроде, трясут за плечо, будят. Меня? - Ну и наклюкался же ты, барин. Вставайте ужо к барьеру. Но открываю глаза и проваливаюсь в другой сон.

Пуля, яд, петля меня миновали. Остается прибегнуть к забвению, но и забвение не спешит. Так и буду, домовой, домашний, кренясь на поврежденный роялем бок, бродить из комнаты в комнату, вечность за вечностью, пугая жильцов? Нельзя родиться в новом качестве, в старом не умерев. Жильцы, впрочем, не спешили заселять это пространство, а может, и не было на земле больше жильцов. Однако персонажи не все ещё умерли, кое-кто дотягивается и теребит меня, встревая в триллер между автором и читателем.

Кто-нибудь, более смертный, чем я, мне позавидует. Но, господа, смотря по тому, где проведете вечность. В Элизиуме бессмертных богов или в подземных жилищах бесчисленной нечисти. Боюсь, господин Маргулис, мне досталось второе. Как бы тебе самому не угодить в еще более подземное.

Жизнь, одноухий, есть нить об одном конце. Всё единичное вечно. Я - есть некое событие в космосе. Я - неподдельно, неподражаемо, неповторимо. Я имеет столько степеней защиты, сколько всякий прочий природный продукт не имел. Заглядывайте в себя, председатель, сканируйте. Кто хозяйничает в вашей душе: одноразовая мразь, или Я, живущее вечно? Всё, что есть подлинного, сверхсмертельного не отойдет. А если лень или не хочется, значит, ты ничего не понял, значит, это не тебе написано. Тогда не хватай чужое, отложи эту книгу, дурак.

Эта мысль меня самого тревожит. А сейчас, при избытке времени и безделья и вовсе покоя не дает.

Уважаемые читатели! Книголюбы широкого профиля! Я додумал все до конца и изложил очень подробно на отдельном листе. Но, видимо, эта мысль преждевременна для человечества. Только я закруглил последний абзац, вычеркнул лишнее, сократил периоды, поставил точку, как лист этот ветром вырвало из-под пресс-папье и унесло в небеса.

Жаль. Я это выстрадал, а не вычитал. И был предельно правдив. Человек, переживший столько, сколько мне довелось, не солжет лишнего.

Я по горячим следам изложил это вторично. Но рукопись сама бросилась в огонь, не дождавшись, пока будут расставлены запятые.

Так что довольствуйтесь намеками, обиняками (я пытался по мере возможностей запутать судьбу - противоречиями, ложными выпадами, тайными ходами), не понимайте меня правильно, поднимайте на смех, хитрите и отворачивайте лицо, когда будет казаться, что вы что-то поняли окончательное. На самом деле нет ничего окончательного (я уже говорил?). Доверяйте себе. Может быть, получилось невнятно. В конце концов, я всего лишь писатель. Ум, господа, это совершенно другой талант.

Возвращаясь мысленно в прошлое, удивляюсь и негодую: когда я успел так запустить свой сад? Думал: вот поле русской словесности. Гоголем пройдусь по нему. И возрастет здесь сад на радость ближним и дальним. Здесь я посажу дерево. Здесь тебя, моя милая. Здесь взращу своего Пушкина. Там выстрою храм. - Не получилось. Голые ветви, сухие сучья, плевелы, лебеда, лопух. Впрочем, и ваш сад, читатель, может оказаться несравненно более засран, чем мой.

Извините, конечно. Не судите строго. Я - человек, испорченный одиночеством. А может, уже и не человек. Мне эта форма жизни наскучила. Кажется нелепой, случайной, выбранной для меня не мной.

И вот, наконец, стало что-то происходить. Начали выпадать зубы, пропадать деньги, нападать злые зеленые мухи, причиняя жгучее наслаждение (зуд).

Мир стал портиться, или портиться стал я? Я исчезаю из жизни или жизнь из меня? Думаю, это зависит от наблюдателя.

Каждая четвертая секунда выпадает из вечности, время хромает на заднюю лапу, странно себя ведет. Исчезают пейзажи, события, образы, числа, пропадают слова. Скоро, может быть, всё земное станет незримым.

Вчера, глядя на небо, не досчитался восемнадцати звезд. Там, где луна сияла, зияет дыра. Зато стали являться призраки, иногда я вступаю с ними в склоки, если не клеится разговор.

Уникальный читатель, который досюда дочтёт, возможно, узнает в одном из явлений себя. Благодарю за терпение, с коим вы наблюдали меня и сносили мои причуды. А теперь - убейте забвением. Это моя последняя просьба. Истинные романьяки меня поймут.

Конец