Настоящее проявляется полнее через знание его истории, глубокое понимание гипноза невозможно без знакомства с прошлым этого сложного психического феномена. Именно исторический аспект исследования позволяет в частном экзотическом состоянии, каким гипноз считался еще 50 лет тому назад, распознать масштабное психическое явление, представляющее собой одну из фундаментальных форм психической активности индивидуального, группового и массового сознания.

В частности, социальная психология показывает, что умение управлять человеческими сообществами в значительной мере является искусством индивидуального и группового внушения, к которому прибегали уже в первобытном обществе. Именно знание природы человеческой внушаемости и компетентное использование методов, повышающих ее действенность в современном мире, превращает обычный коммуникативный процесс в манипулятивное явление с высоко программируемыми результатами.

Здесь же необходимо отметить еще одно обстоятельство, имеющее первостепенное значение для данной работы. Содержание терминов «внушаемость» и «гипнабельность» до сих пор нельзя считать окончательно установившимися. Сущность обозначаемых ими явлений все еще вызывает споры. Из-за этого некоторые авторы ставят между ними знак равенства, отдельные же исследователи, как в свое время французский гипнолог И. Бернгейм, впадают в другую крайность, утверждая, что гипноза нет, есть только внушение.

Семантический анализ этих понятий, однако, показывает, что при всей близости значений, их нельзя считать синонимами.

Внушаемость — степень восприимчивости к внушению — определяется субъективной готовностью подвергнуться и подчиниться директивному воздействию. Внушаемость является свойством, зависимым от ситуативных и личностных (врожденных) факторов. По своей социально-психологической природе это свойство относится к общекоммуникационным реалиям общества, характеризуя выраженность контролирующих функций психики индивида, участвующего в информационном процессе.

Гипнабельность — термин, который должен интересовать, в первую очередь, врача и психолога, так как именно она характеризует степень и амплитуду лабильности нервной системы субъекта, его готовность переходить в измененные состояния психики (гипноидные фазы). При этом высокая гипнабельность совсем не обязательно должна сопровождаться выраженной внушаемостью. Встречаются лица, у которых внушения, сделанные в глубоком гипнозе, реализуются слабо.

Материалы первой части книги раскрывают не только процесс зарождения и роль гипнотических явлений в ранний период человеческой истории. Они подробно характеризуют совершенно уникальную историю гипноза и в более позднее время, когда человеческая культура находилась на высоком уровне своего развития. При этом можно смело утверждать, что нельзя найти другой области знаний, которая бы претерпела за время своего существования такое же большое количество недоразумений и драматических коллизий.

Подавляющее большинство таких неувязок объяснялось полным незнанием природы гипноза и его значения в психической жизни человека. Именно это обстоятельство послужило причиной того, что крупнейший невропатолог своего времени, возглавлявший психиатрическую больницу Сальпетриер (Париж), Жан-Мартин Шарко признал гипноз выражением болезненного состояния.

Исследуя истерию с помощью методов внушения, он, к своему удивлению, отметил много общих проявлений в симптоматике истерических больных и особенностях поведения лиц, находящихся в гипнозе. Именно поэтому Шарко пришел к выводу, что гипноз в целом есть ни что иное, как разновидность истерического расстройства и что это состояние болезненное, подобное тому, которое наблюдается у некоторых людей в результате нервного потрясения, шока. Он считал, что настоящий, «большой гипноз» может быть вызван лишь у отдельных людей — истериков, а у остальных удается получить в лучшем случае лишь слабое подобие, либо он вовсе не получается.

Материалы данной главы показывают, сколько сил пришлось приложить современникам Шарко и последующим поколениям гипнологов, чтобы опровергнуть эту невольную ошибку, в которой причина и следствие были перепутаны местами.

В поисках истины было проведено огромное количество многоаспектных исследований гипноза, в результате чего было установлено действительное положение вещей: гипноз не болезнь, а естественный нормальный процесс в здоровой психике. Это уверенно подтверждали, прежде всего, работы российских гипнологов, авторитет которых в этом вопросе был всегда на большой высоте. Такие ученые с мировыми именами, как В. М. Бехтерев, И. П. Павлов, К. И. Платонов провозглашали гипноз как естественный лечебный и оздоровительный метод.

Тем не менее научному престижу гипноза был нанесен еще один весьма ощутимый удар. Спустя 20 лет после того, как Шарко объявил гипноз болезненным состоянием, бывший приверженец гипноза 3. Фрейд под влиянием целого ряда причин, которые раскрываются в соответствующей главе, провозглашает этому феномену настоящую анафему, создав взамен ему свою собственную лечебную систему.

Это обстоятельство на много лет ощутимо затормозило развитие гипнологии, во многих странах поставив его фактически вне закона. Тем не менее рассмотрев безусловную ограниченность методов психоанализа, немалое число приверженцев фрейдовского учения перешло к освоению гипнотерапии, располагающей богатейшим арсеналом методических приемов и подходов в лечении различных заболеваний.

Характерно, что возобновившийся интерес в мире к гипнозу стимулировал новые исследования, которые существенным образом расширили наши представления об этом уникальном психическом явлении.

Оказалось, что наша повседневная жизнь достаточно многообразно проникнута гипнотическими процессами, и они представляют собой органическую часть естественной жизненной активности человека. Очень точно иллюстрируют это положение нижеследующие слова Стивена Хеллера — подлинного энтузиаста «эриксоновской психотерапии», который считает, что понятие гипноз «содержит в себе медитацию, фантазию, управляемое воображение, глубокую мышечную релаксацию — все, что вызывает обращение человека к собственному внутреннему состоянию и приобретению внутреннего опыта, который становится мудрее и важнее внешней согласованной реальности».

Полная и окончательная реабилитация гипноза, как незаменимого лечебного средства, произошла в связи с многолетней подвижнической деятельностью выдающегося американского гипнолога Милтона Эриксона (1901–1980). Его ближайшие ученики: Джон Гриндер, Ричард Бэндлер, Стив Андреас, Коннира Андреас и др., продуктивно развивая разработки и концепции Эриксона, по сути дела создали самостоятельную отрасль гипнологии — нейролингвистическое программирование, способное формировать гипнотическое состояние «без гипноза».

Длительная и многотрудная судьба гипноза, наиболее общие моменты которой были очерчены выше, тем не менее щедро обеспечивает настоящее гипнологии бесценным научным опытом прошлого. Именно этим вопросам посвящается первая глава книги, которую держит в руках читатель.

Природные механизмы внушаемости

Внушение… представляет собою гораздо более распространенный и нередко более могущественный фактор, нежели убеждение.

В. М. Бехтерев

Знакомая из биологии формула «онтогенез повторяет филогенез» справедлива не только по отношению к закономерностям физического развития человека, но и применительно к становлению его психических функций. Именно филогенетический подход позволяет наиболее четко представить сущность и значение гипнотических явлений в психической жизни не одного человека, а человечества в целом.

Основой гипноза является внушение, поэтому целесообразно дать определение этому понятию в самом начале настоящего раздела. Внушение или суггестия есть непосредственное воздействие речи (информации), имеющей определенную смысловую значимость или императивный, повелительный характер, на психофизиологические функции и поведенческие реакции человека, к которому обращена речь (сигнал). Содержанию сознания, усвоенному по механизму внушения, присущ навязчивый характер, оно с трудом поддается осмыслению и коррекции, превращаясь в некую «внедренную» со стороны программу.

Формирование внушаемости, как одного из важных качеств психики, в процессе филогенеза было обусловлено спецификой развития нервной системы человека в процессе его исторического становления и географической экспансии, и этот вопрос требует специального освещения.

Следует вспомнить, что история человека началась с возникновения человекоподобного питекантропа, по разным источникам, от 1 000 000 до 500 000 лет тому назад. Это существо вело стадный подвижный образ жизни, охотилось на мелких животных, пользуясь в качестве орудия каменным ручным рубилом. Говорить питекантроп не умел, а его половые отношения носили беспорядочный характер.

Сменивший его неандерталец жил около 70 000–100 000 лет тому назад. Основой его существования являлась охота на крупных животных. Он умел делать уже более совершенные и разнообразные кремневые орудия, использовал огонь и, вероятнее всего, одежду. У неандертальца существовал групповой брак, речью он еще не обладал, рисовать не умел. Поскольку у этих переходных форм первобытного человека речи как таковой еще не имелось, надо полагать, что зачатки гипнотических явлений в их психической деятельности существовали в виде тех психосоматических реакций приспособительного типа, которые встречаются в настоящее время у животных и провоцируются сигнальным действием внешних физических стимулов. Этот вид психосоматических реакций, положивший начало более поздним формам протогипноза у человека, служил объектом исследования для многих экспериментаторов прошлого и нынешнего века. Результаты этих экспериментов имеют важное значение применительно к освещаемому вопросу.

Первым, кто сообщил о возможности вызывания у животного «гипнотического состояния», был профессор иезуит Атанасиус Кирхер. Свое исследование он провел в 1646 г. и назвал его experimentum mirabile — «чудесным опытом». Опыт состоял в том, что он укладывал курицу на бок и удерживал ее в этом положении, пока она не успокоится. Затем проводил мелом черту у самой головы курицы и переставал ее удерживать. Курица продолжала лежать в неестественной для нее позе, не шевелясь, даже тогда, когда ее потихоньку начинали толкать. Кирхер объяснял эту ситуацию тем, что курица принимает проведенную мелом черту за удерживающую ее веревку и поэтому лежит, не пытаясь встать.

Позже подобными исследованиями занимался чешский физиолог И. Н. Чермак. В 1872 г. он сообщил о возможности гипнотизации кур, уток, гусей, раков, певчих птиц. Временное обездвиживание у них вызывалось насильным удерживанием в непривычных позах или же вынужденным «созерцанием» блестящих предметов. У всех «загипнотизированных» животных исчезала чувствительность к щипкам и уколам, они переставали реагировать на свет и шум и приобретали способность длительное время сохранять неудобные позы. Вслед за Чермаком гипнотические явления у животных изучал немецкий физиолог В. Прейер, применяя те же способы «гипнотизирования».

Несколько позже систематическое изучение проблемы гипноза у животных было осуществлено В. Я. Данилевским. Первые эксперименты этого плана он начал в 1874 г. и периодически возвращался к ним на протяжении многих лет. В 1889 г. на Конгрессе Физиологической Психологии в Париже В. Я. Данилевский впервые сделал доклад о «гипнотизме» у животных, в котором указал на наличие филогенетической связи гипнотизма человека с «чудесным опытом» у животных. В окончательно же оформленном виде идея Данилевского о родстве гипноза у животных и человека прозвучала в его докладе на Четвертом съезде Общества русских врачей в 1891 г. Доклад так и назывался «Единство гипнотизма у человека и животных». Автор неопровержимо доказывал, что состояние гипнотизма может быть вызвано у самых различных животных и что явления, наблюдающиеся у них, глубоко сходны с симптомами гипноза человек. В 1898 г. вышло исследование М. Ферворна о гипнозе животных. Это явление сводилось им только к тоническим рефлексам и к рефлекторным исправлениям положения тела. В то же время гипноз человека он считал явлением исключительно психического порядка, вызываемым словесным внушением. Известно, что способность животных впадать в своеобразный гипноз наблюдается и вне экспериментов: у пауков развивается каталептическое состояние при неожиданном действии яркого света, змеи гипнотизируют лягушек, крыс и т. п.

Русский ученый И. П. Павлов рассматривал явление гипноза у животных как рефлекс самосохранения: если животное не находит спасения в борьбе или бегстве, оно становится неподвижным, чтобы не вызвать своими движениями агрессии нападающей силы. 3. Фрейд высказывал аналогичные суждения: «Особенность гипнотического состояния заключается в чем-то вроде паралича воли и движений, паралича, являющегося результатом влияния одного всемогущего лица на беспомощного, беззащитного субъекта, и это своеобразие приближает нас к гипнозу, который провоцируется у животных посредством страха».

Комментируя эти исследования, известный французский психотерапевт и гипнолог Л. Шерток писал: «Гипноз животных представляет собой поведение, характеризующееся неподвижностью и оцепенением регрессивного типа… Чем выше стоит животное в филогенетическом ряду, тем большую роль в возникновении гипнотического состояния играют эмоциональные факторы (в элементарной форме они имеют место и у большинства низших животных)… Гипноз человека не имеет до сих пор удовлетворительных теоретических объяснений, поэтому исследование гипноза животных кажется полезным «возвратом к источникам».

Таким образом, на основании рассмотренных материалов мы можем считать, что у тех форм первобытного человека, которые еще не обладали сформированной речью, явления гипноза существовали в виде психосоматических пассивно-оборонительных реакций на сильные неожиданные стимулы.

С появлением Homo sapiens, что произошло, по мнению различных авторов, от 25 000 до 100 000 лет тому назад, формируется уже современный и с тех пор не изменившейся вид человека, во многих отношениях резко отличающийся от более ранних его видов. Этот человек (кроманьонец) уже говорил, обладал значительными охотничьими навыками, а так же определенным изобразительным мастерством и специфической культурой. Представляет некоторую загадку то обстоятельство, — и в этом сходится большинство специалистов, — что замена неандертальца современным человеком произошла относительно быстро. Г. Ф. Осборн в связи с этим отмечал, что замена одной человеческой расы другою была «наиболее неожиданной переменой, которую мы знаем во всей доистории Западной Европы».

Наиболее существенный сдвиг, который произошел в этот период развития человека, состоял в том, что новые факторы развития вытеснили прежде господствовавшие факторы видообразования на базе естественного отбора. Буквально фактор «труда» заменил собою фактор «естественного отбора». Случилось это, конечно, не сразу, на каком-то достаточно длительном историческом этапе проявлялись обе вышеуказанные тенденции. Однако с какого-то определенного времени во главе эволюции стали не врожденные инстинкты, а врожденная способность к восприятию и запечатлению опыта, передаваемого через обучение.

Главным жизненно важным качеством нервной системы на данном этапе развития стала ее способность к восприятию и запоминанию информации, получаемой в процессе обучения и накопления индивидуального жизненного опыта. Именно эти задачи эффективно решались посредством развития качеств внушаемости, обеспечивающих не только запечатления необходимой суммы знаний и умений, но и соответствующее формирование поведенческих программ.

В результате возникшего парадокса нервно-психической эволюции, обусловленного вытеснением фактора естественного отбора, нервная система человека стала характеризоваться обилием отклонений от нормы. «Нервные аномалии и связанные с этим нервные срывы, — писал по этому поводу видный российский невропатолог С. Н. Давиденков, — еще ничем не ограничиваясь в своем проявлении, могли широко развиваться в молодом человечестве, наложив свой отпечаток на всю духовную культуру того времени, а также на долгие последующие тысячелетия… Запредельная экспансия в популяции неблагоприятных вариантов нормы должна была явиться неизбежным последствием прекращения естественного отбора. В противоположность дарвиновскому "выживанию наиболее приспособленных", бывшему базой эволюции путем естественного отбора, здесь неизбежно должна была осуществиться "экспансия наименее приспособленных" далеко за те пределы, которые были возможны раньше».

Исследователи считают, что именно «экспансия наименее приспособленных» послужила толчком к значительному росту подвижности нервных процессов, повышающему скорость восприятия и переработки информации, поступающей из внешней среды. Считается, что человек с нервной системой такого типа (современный человек) существует около 30 тыс. лет — всего лишь, примерно, тысячу поколений. Развитие и совершенствование речи требовало уже совершенно исключительной быстроты взаимодействия возбудительных и тормозных процессов коры головного мозга. Следовало бы говорить о какой-то совершенно особой, скоростной, стремительной, сверхбыстрой подвижности, свойственной высшей нервной деятельности человека. Наш речевой аппарат работает настолько четко и быстро, что нам теперь совершенно не нужно даже заранее обдумывать конструкцию произносимой нами фразы, а мы ее просто начинаем, следя не за грамматической ее конструкцией, а лишь за ходом собственной мысли, что, однако, не мешает тому, чтобы все слова, а так же все наклонения и падежи оказались стоящими на своем надлежащем месте.

Сформировавшаяся благодаря сверхподвижности нервных процессов человеческая речь («вторая сигнальная система») стала дополнительным мощным фактором роста внушаемости. Теперь охранительные гипнозоподобные состояния и вынужденные формы поведения определялись не только действием физических сигналов, но и «сигналами сигналов», то есть речью с ее богатством информационных параметров.

Именно с этим обстоятельством многие исследователи связывают не только нарастание разнообразия изобразительных стилей в первобытном искусстве, но и, главное, появление в нем некоторых странных особенностей. Вместо живых и реалистических изображений предшествующей культуры появляются хотя и художественные, но уже весьма причудливые фигуры полулюдей-полуживотных, действующих в сценах уже имеющих какой-то ритуальный смысл, вроде дошедшего до нас изображения эпизода поедания бизона, аналогичного ритуалу поедания медведя, существовавшему у первобытных народностей Сибири.

Именно в эту эпоху люди, вместо того чтобы прогрессировать в своем трудовом развитии и продолжать подчинять себе природные стихии, почему-то обратили внимание на странные и, казалось бы, бесполезные занятия вроде ритуальных обрядов, магии и всякого рода колдовства. «Не успев еще как следует завоевать природу, человечество сразу же пошло по пути для нас теперь не сразу понятному, — по пути создания цепи предрассудков и нелепых суждений», — так характеризовал этот период эволюции человека С. Н. Давиденков.

Первым и всеобщим явлением, с которым столкнулись этнографы, исследующие жизнь первобытных людей, был «анимизм» — представление об одушевленном характере всех предметов и явлений природы. Следующей ступенью универсальной формы первобытных верований явился «тотемизм» — представление о том, что определенная племенная группа ведет свое происхождение от того или иного животного, с которым племя таким образом кровно связано и внешне должно быть ему уподоблено.

Совершенно логично напрашивается вывод, что сам по себе принцип ритуального ограничения поведения и ритуальных действий в общей системе жизнедеятельности архаического человека представлял универсальную психологическую структуру, обусловленную особенностями функционирования мозга. Вместе с тем, анализируя специфику «первобытного мышления», Э. Тейлор, О. Лepya и др. указывали, что оно едва ли в чем-нибудь существенном отличается от «логического мышления» современного человека, и что дикарь, если он заблуждался, то заблуждался с помощью той самой логики, которой все мы пользуемся в настоящее время в повседневной жизни. На этих же позициях стояли и наши отечественные исследователи Л. Я. Штернберг и С. П. Крашенинников.

Но если примитивное мышление было логическим мышлением, то что же было причиной универсального логического суждения, приведшего к созданию анимистических, а в последующем и магических представлений?

Этнографы объясняют это обстоятельство действием двух факторов: во-первых, страхом первобытного человека перед внешним миром и, во-вторых, недостаточностью его знаний о внешнем мире, заставившей сделать из повседневных наблюдений хотя и неверные, но на этой стадии единственно возможные выводы. К двум вышеназванным мы добавим от себя и третью причину ошибочных суждений первобытного человека, которая состоит в исключительно высокой степени его внушаемости. Именно это качество служило препятствием для поиска реальных причин, лежащих в основе окружающих человека явлений действительности.

Чувство страха по определению большинства исследователей составляло неотъемлемую черту первобытного мироощущения. «Страх создал богов» («Primus in orbe fecit deos timor») — эти слова известны еще со времен Древней Греции. Не следует забывать, что и сам по себе страх — это состояние с преобладанием тормозных процессов в коре головного мозга, которое в свою очередь резко повышает проявления внушаемости. Учитывая это, можно говорить, что первобытный человек перманентно находился в гипнозоподобном состоянии, и большая часть его жизненных программ носила менее или более долгосрочный внушенный характер.

Весьма характерно, что этот первобытный страх и сегодня продолжает сопровождать жизнь отсталых народностей. Вот как описал известному путешественнику Кнуду Расмуссену душевное состояние своего народа эскимос Ауа: «Мы боимся! Мы боимся непогоды, с которой должны бороться, вырывая пищу у земли и у моря. Мы боимся нужды и голода в холодных снежных хижинах. Мы боимся болезни, которую ежедневно видим около себя… Мы боимся мертвых людей и душ зверей, убитых на ловле. Мы боимся духов земли и воздуха… боимся всего, чего не знаем. Боимся того, что видим вокруг себя, и боимся того, о чем говорят предания».

Страх в известной степени мог быть достаточно мотивирован первоначальной беспомощностью нашего предка, но все же нельзя не усмотреть некоторого перерастания этого страха за пределы его реальной обусловленности.

Нет сомнения в том, что этот «избыточный» страх дикаря и являлся следствием прекращения естественного отбора, о котором говорилось выше, послужившего причиной широкого распространения в человеческой популяции крайних неблагоприятных вариантов нервной системы. Масса слабых, неуравновешенных и особенно инертных людей, склонных к нерешительности, сомнениям и тревоге, естественно, наложила свой отпечаток на последующие поколения и потребовала определенной компенсации этого дефекта, но, разумеется, уже не посредством совершенствования генетически наследуемых качеств, а по линии преемственности жизненного опыта. И действительно, дальнейшее развитие, движение человечества по эволюционной спирали осуществлялось уже иным путем и на ином уровне.

Своеобразный «зигзаг адаптации» проявился в том, что природная слабость, неуравновешенность и инертность основных нервных процессов центральной нервной системы человека начала уравновешиваться искусственно вырабатываемой совокупностью действий, получивших название ритуалов. Ритуал был призван устранить страхи человека. Такие исследователи как Джеймс Фрезер, Робертсон Смит и др. считали, что даже магия и религия начались не с идей, а с ритуала, с действий, часто инстинктивных, которыми человек отвечал на то или иное свое душевное состояние. Природа в представлении первобытного человека являлась просто некоторой системой сил, на которую он в состоянии непосредственно влиять, совершая то или иное условное действие.

Логика в ритуалах и магических действиях была, но своеобразная. Ритуал влиял не на внешний объект, на который он был направлен, а на участника ритуала, уничтожая у него страх, тревогу, мешающие в действиях, и в этом уже начало самовнушения и измененных состояний сознания, которые впоследствии станут достоянием магии, а затем и гипноза. Объясняя механизм активности такого рода действий, С. Н. Давиденков указывал, что «всякий прием помогал, так как дело здесь не в конкретном содержании ритуала, а в общих принципах застойности и отрицательной индукции, которые во всех этих случаях остаются теми же самыми».

В самом деле, что делает с точки зрения динамики корковых процессов, например, африканец племени Сафва, когда мажет лоб магическим средством, чтобы «отвратить злобу белого человека»? Он находится в состоянии тревоги вследствие застойного и аффективно окрашенного возбуждения определенных участков коры головного мозга. Эта тревога мучает его и мешает; продолжая нарастать, она приобретает черты навязчивости, и тогда посредством определенного действия человек создает в коре своего мозга новый пункт концентрированного возбуждения. При этом его смысл особого значения не имеет, лишь бы он был условно (но иногда и чисто случайно) связан с основным перевозбужденным пунктом и сам тоже обладал достаточной эмоциональной энергией, чтобы пригасить возбуждение основного очага. Действие же отрицательной индукции из этого второго очага, обеспечивающего реализацию ритуала, успокаивает остальную кору мозга.

Такова принципиальная схема влияния ритуала на дезорганизованное страхом поведение человека. К этому следует лишь добавить, что невротические реакции первобытного человека не только не подавлялись групповыми установками и традициями, но наоборот, постепенно оформлялись в своеобразный «культ», что, в конце концов, приводило к организации неврозов в определенные большие системы.

Подтверждением этому предположению служат данные антропологических изысканий нашего времени. Исследованиями обнаружено большое число неврозов и у современных народов, находящихся на сравнительно низких ступенях развития: у туземцев Новой Зеландии, бенгальских негров, жителей Мадагаскара, малайцев и пр.

Истерия, как проявление еще плохо сбалансированной, инертной нервной системы, у первобытных народов являлась стабильной формой общения и играла существенную роль в духовной жизни коллектива. Люди сообща настраивались на выполнение какой-либо деятельности, освобождались от страхов, неуверенности.

Оценивая психические особенности человека этого периода, российский антрополог К. М. Тахтарев отмечает, что «в первобытном суеверии и чародействе, сколько ни могут некоторым показаться они совершенно нелепыми, заключается, однако, здоровое ядро истины и действительной пользы», причем среди видов этой пользы автор особо указывает на «развитие веры в себя» и «улучшение самочувствия».

Л. Я. Штернберг так же считал, что практика ритуала и религиозного культа сыграла огромную роль в борьбе за выживание первобытного человека. С помощью обрядовых действий улучшалось его настроение, появлялась вера в себя, а только тогда человек может преуспевать, когда он верит в свои силы. Испытывая нерешительность, сомнения и страхи, дикарь, не подозревая, естественно, о несовершенствах своей нервной системы, неизменно убеждался в том, что опасность проходит от ритуального действия, поставленные цели — достигаются.

Таким образом, появились первые формы словесно-образного внушения, как своеобразный механизм коллективной настройки нервной системы, компенсации ее недостатков. «Слабость», несовершенство внутренних механизмов мозга возмещалось системой ритуального внушения, временно стабилизирующего и укрепляющего их функции, а следовательно, и повышающего эффективность деятельности человека. Как видно, «отрицательные» последствия экспансии «наименее приспособленных» на лестнице биологической эволюции начинают постепенно и все более целенаправленно компенсироваться по линии усовершенствования социальных воздействий тренировкой высшей нервной деятельности человека.

Этот процесс растянулся на многие десятки тысяч лет и фактически не прекращается до сегодняшнего дня, тем более что происходил он до сих пор бессознательно, так сказать, стихийно. Поведение индивидуума стало все меньше определяться врожденными свойствами нервной системы и все больше — социальными требованиями коллектива. Воспитание, обучение начали играть все более существенную роль, расширяли свою сферу, дифференцировались по различным областям жизненной практики. Конкретные ритуальные, обрядовые и магические приемы, которые включались в систему воспитания, передавались от одного поколения к другому. В данном аспекте особенно важно то обстоятельство, что передача такого рода знаний очень часто осуществлялась путем запечатления, подражания и, наконец, невербального и словесного внушения.

Эти процессы приводились в действие таким социально-психическим механизмом, как «психическое заражение». В зарубежной социальной психологии считается, что это психическое явление генетически обусловлено и по своему происхождению является очень древним. Считается, что «психическое заражение» имело место на всем протяжении истории и даже в современном обществе, подчас в ослабленной, почти неуловимой форме действует во многих сферах повседневной жизни. А чем глубже в прошлое, тем его эффект проявлялся все более непосредственнее и обнаженнее. В явлении «психического заражения», осуществляющемся в той или иной человеческой общности, следует различать две относительно самостоятельных реальности: подражание и внушение.

Подражание, как филогенетически более ранний процесс, восходит к физиологическому явлению, общему для всех высших животных, хотя и может принимать специфические человеческие формы. Физиологи очень давно дискутируют о том, что собой представляет «имитационный акт» (подражание) в животном мире. Суть его состоит в том, что одно животное, видя определенные действия подобного себе существа, но не испытывая тех стимулов, которые вызвали эту реакцию, копирует, воспроизводит это действие. Остается во многом неясным, как внешнее наблюдение над другой особью превращается в стимул, вызывающий срочную потребность совершить «то же самое» движение, «той же» конечностью, корпусом, головой. Предстоит еще выяснить, каким образом осуществляется физическое отождествление в двигательных реакциях одного организма с другим, находящимся рядом. Вместе с тем, биологическая польза, приспособительная роль этого генетического механизма очевидна и весьма существенна. Он способствует сохранению молодых особей в стаде, почему его иногда и называют «стадным инстинктом».

Таким образом, первым в ряду протогипнотических явлений — психофизиологических феноменов, составивших основу гипноза, — следует поставить сложный рефлекс подражания. Круг составляющих его явлений необыкновенно широк и в современном обществе. По сути дела, жизнь человека с первых дней рождения и до смерти представляет собой более или менее четко выраженный континуум подражаний, осуществляемый в различных формах.

Внушение, в отличие от подражаний, реализуется преимущественно посредством речи и его первичным механизмом является слово. Спорным и не до конца решенным является вопрос о внушающих возможностях неречевых сигналов (жестов, мимики, действий и т. п.). Отдельные авторы в неречевых факторах усматривали существенное внушающее значение. Так, В. М. Бехтерев считал внушение воздействием «путем слова и жестов», a Л. Джемсон видел в нем влияние «словом и действием».

В. Н. Куликов экспериментально установил, что применяемые самостоятельно, обособленные от слова, неречевые факторы обладают ограниченными суггестивными возможностями. Неречевые средства могут внушать, главным образом, те или иные общие психические состояния (уверенность, неуверенность, робость, спокойствие и др.). Попытки внушать испытуемым с помощью неречевых сигналов конкретные действия, идеи, взгляды, как правило, результатов не давали. Следовательно, несловесные средства надо рассматривать как средства неспецифического внушения, они получают суггестивную силу только в социальном контексте, в плане их межличностного смысла и значения. Как правило, неречевые факторы «генерируют» сигналы, которые являются источниками слов и мыслей. Из этих символов субъект должен декодировать словесную суггестивную информацию, предназначенную для него. Принципиальное значение неречевых факторов состоит в том, что они могут оказывать существенное влияние на силу словесных внушений: усилить или ослабить их.

Таким образом, внушение неречевыми средствами в филогенетическом плане следует располагать посредине между подражанием и словесной суггестией и рассматривать как этап зарождения произвольного гетеровнушения в человеческом сообществе, которое достигло своего полного развития с возникновением и совершенствованием речевого общения. Словесное внушение, в отличие от подражания, основано на более сложном психическом механизме и потому филогенетически окончательно сформировалось позже, вместе с возникновением и совершенствованием речи.

Б. Ф. Поршнев рассматривал суггестивный фактор в качестве основы общения. «Внушение в широком смысле, — писал он, — по истине универсально в человеческих психических отношениях. Оно тождественно пониманию смысла слов и речи: всякое слово, произнесенное на "знакомом" языке, это такое слово, которое неотвратимо вызывает определенное представление. Отчетливое представление становится мотивом действия, и чем оно отчетливее, тем неудержимее воля совершить это действие. Понятое слово или внушенное представление — это одно и то же. Следовательно, можно сказать, что всякая речь, обращенная к другому или другим, есть внушение».

Не касаясь всех аспектов внушения, рассмотрим здесь лишь прямую диалектическую противоположность этому явлению — контрвнушение. В отличие от функций суггестии, механизм контрвнушения формируется прижизненно в процессе общего развития личности под влиянием обучения и воспитания.

В исследованиях В. Н. Куликова выявлено несколько видов контрвнушаемости.

Во-первых , выявлены ненамеренная (непроизвольная) и намеренная (произвольная) контрвнушаемость. Основой первой из них является свойственная людям некоторая степень сомнения, недоверия и критичности, проявляющаяся на неосознаваемом уровне. Их действие включается непроизвольно в момент внушения. Намеренная контрвнушаемость действует на осознаваемом уровне психики в соответствии с целями и намерениями субъекта.

Во-вторых , установлена индивидуальная и групповая контрвнушаемость. Первая обусловливается характерологическими и возрастными особенностями личности, ее жизненным опытом и сформированными установками. Под групповой контрвнушаемостью имеется в виду противодействие внушению со стороны группы, социума.

В-третьих , различаются общая и специальная контрвнушаемость. Первая основывается на общей критичности субъекта по отношению к внешним информационным влияниям. Она отличается широким диапазоном проявлений, но, как правило, небольшой силой. Специальная контрвнушаемость имеет более узкую сферу действия, вплоть до установки на одного суггестора или на конкретную информацию внушающего характера, и в этом случае бывает резко выраженной.

«Контрвнушаемость, невнушаемость, — считал другой исследователь суггестии — Б. Ф. Поршнев, — тождественна недоверию». Чем выше уровень развития общества и вместе с тем самого человека, тем критичнее последний по отношению к силам, автоматически увлекающим его на путь каких-либо навязываемых действий или переживаний. Иными словами, прогресс цивилизации предполагает преобладание явлений логики и убеждения над подражанием и внушением.

Но это все в будущем. Что же касается эпохи доисторического человека, то на этом этапе феномен суггестии, реализуемый на основе внушаемости, выступил в качестве мощного системообразующего фактора, позволившего человечеству достаточно эффективно противостоять не только действию многочисленных отрицательных факторов жизненной среды, но и возрастающим со временем мощным социальным потрясениям.

Протогипноз в изначальной магии

Если гипноз смог пережить религиозный период, то он сможет пережить и научный период.

Дж. Хейли

Наиболее далекий период истории, который уже освещается дошедшими до нас письменными источниками, отстоит от нашего времени на шесть тысячелетий. Эти уникальные сообщения из прошлого найдены на территории современного Ирака (древний Вавилон) и связаны с жизнью шумеров и аккадцев, заселявших Мессопотамскую низменность еще в четвертом тысячелетии до н. э., а в третьем — образовавшим ряд самостоятельных государств, начиная с городов-государств Шумера и Аккада и заканчивая Нововавилонским царством. Культура этого периода — типичный пример культуры «бронзового века».

Письменные источники в виде клинописных текстов на камне и глиняных табличках на шумерском и аккадском (ассиро-вавилонском) языках составляли, открытую раскопками (1849–1954) на месте древней Ниневии, библиотеку ассирийского деспота Ашшурбанипала, насчитывающую около 30 тыс. табличек. А не так давно итальянские археологи нашли на территории современной Сирии глиняную библиотеку правителей древнего города Эбла XXIV в. до н. э. Найденные тексты представляют собой исторические записи, законы, языковые словари, математические задачи, гимны в честь богов и пространные медицинские трактаты, в которых уже намечается выделение медицины из лечебной магии.

Среди многочисленных богов аккадцев существовал бог магии Эа (олицетворявший пресные воды и мировой океан). Он считался божественным волшебником потому, что вода являлась главным элементом при врачевании и всякого рода заклинаниях. В южных областях Вавилона бог Эа являлся главным божеством, вокруг которого сосредотачивался весь сонм прочих богов и который двигал и управлял Вселенной. Будучи богом магии, Эа одновременно считался богом мудрости, владеющим всеми ремеслами и искусствами и передающим эти умения людям. Как божественный художник, он вылепил из глины человека, дав ему жизнь. Так же весь мир и все, что в нем есть, создано Эа. Отождествляемый с первичным мифическим океаном (apsu), он по существу был богом проявленной жизни. Поэтому в борьбе с духами зла имя этого бога призывалось чаще всего и считалось наиболее действенным. Согласно воззрениям аккадцев, духи обитают в первичных элементах: в огне, земле, воздухе и воде. Везде происходит борьба богов с демонами, борьба добра со злом, и человек оказался вовлечен в это неотвратимое противостояние.

Такое понимание бытия делало магию повседневной необходимостью, а исполнение заклинаний против злых духов — высоким и жизненно важным искусством, посильным только профессионалам-жрецам. В «Большом магическом сочинении» указанного периода содержались тексты заклинаний, предназначенные для отвращения наиболее распространенных жизненных невзгод. Вот как звучало, например, одно из магических обращений к добрым силам: «Злого бога, злого демона, демона пустыни, демона горных вершин, демона моря, демона болота, злого гения, могучего У руку, злого ветра, злого демона, который на тело болезнь напускает, поражает все тело, — закляни его, дух неба! Закляни его, дух земли!».

Логикой обстоятельств врачи того времени становились прежде всего заклинателями, ибо болезни в их представлении были теми же злыми духами, которых можно было изгонять лишь с помощью богов. Вспомогательными лечебными средствами являлись при этом определенные природные вещества или талисманы и амулеты с изображением богов. Примером рекомендаций лечения при помощи первоэлементов служит следующий текст: «Иди же, сын мой Мардук (сын бога Эа — Л. Г.). Возьми бадью, почерпни воды из зеркального лона реки; сообщи воде волшебную силу свою; волшебством своим сообщи ей блеск чистоты и вспрысни водой человека, сына великого бога; закутай одеждой его голову, чтобы с ним не случилось безумия! Чтобы болезнь головы… исчезла, как мимолетная мысль! Чтобы предписание Эа его излечило!.. Чтобы Мардук, первенец моря, образ цветущий создал бы!».

Аналогичные рекомендации имелись и применительно второго способа врачевания: «Поставь у ограды дома образ бога Унгал-Нирра, который равного себе не имеет, и образ бога Наруди, владыки могучих богов, поставь его на пол под кроватью… Поставь образы богов-стражей Эа и Мардука у порога; поставь их вправо и влево». Одно небольшое обращение к богам интересно тем, что содержит в себе перечень средств, которыми пользовались при чародействе: «Того, кто околдовывает чье-нибудь изготовленное изображение, злой лик, злой взгляд, злой рот, злой язык, злые губы, вредный яд, о, дух неба, закляни их! Дух земли, закляни их».

Сходными идеями руководствовались врачеватели в Древнем Египте. Характерно, что египетский маг-врачеватель, исходя из определенных признаков болезни, мог принимать различное участие в судьбе больного. Вердикт врача, как правило, выносился в следующих трех формулировках: «эту болезнь я буду лечить» (благоприятный прогноз), «с этой болезнью я буду бороться» (сомнительный прогноз) и «эту болезнь я лечить не буду» (в данном случае определенно установлен кармический недуг, который должен положить конец инкарнации больного в этой жизни).

Лечебные заклинания, как можно видеть в дошедших до нас медицинских источниках, применялись, с одной стороны, для того чтобы больной сам мог «непосредственно подключиться к жизни», а с другой — как средство, повышающее сопротивляемость организма.

Вот как это обстоятельство объясняется в папирусе Эберса магом-врачевателем, практиковавшем в эпоху правления Рамсеса I: «Я посещал медицинскую школу Гелиополиса, где достопочтенные учителя из большого храма внушили мне искусство врачевания; я посещал также гинекологическую школу Саиса, где божественные учителя продиктовали мне свои предписания. Я обладал заклинаниями, продиктованными самим Осирисом, а моим проводником всегда оставался бог Тот. Тот, открывший слово и письменность, автор стольких непреложных предписаний; Тот, дающий славу и власть врачам и магам, которые следуют его наставлениям. Заклинания превосходно дополняют лекарственные средства, а лекарства не менее превосходно взаимодействуют с заклинаниями».

Вместе с тем, существовали магические обращения исключительной мощности, которые применялись самостоятельно без сопутствующих средств. При этом врачеватель произносил соответствующий текст от имени самого бога Ра, а больному полагалось уточнить: «Это я, это мне Бог пожелал оставить жизнь». Некоторые заклинания сочетались с приемом определенных лекарств, отваров, настоев. В этом случае каждый глоток микстуры сопровождался словами: «Идите лекарства! Идите и поймайте то, что находится в моем сердце и в моих членах».

У человека архаического периода уже имелись в наличии и достаточно интенсивно функционировали психофизиологические механизмы, ответственные за формирование на всех этапах филогенеза особых состояний психики, которые сегодня принято называть гипнотическими.

Мы далеки от намерения идентифицировать трансовые состояния, имевшие место у древнего человека и у современного человека, с развитыми логическими и аналитическими способностями. Однако нет сомнения, что под иными названиями и в комплексе различных психофизиологических явлений, сопровождающих многочисленные магические культы всех рас и народностей, определенные компоненты сегодняшнего гипноза постоянно сопровождали повседневную жизнь формирующегося «венца природы».

Исходя из того обстоятельства, что первобытный человек представлял собой существо с преобладающей функцией правого полушария мозга, его восприимчивость к гетеропрограммированию была чрезвычайно высокой. Однако это психическое качество человека еще не было распознано общественным сознанием, следовательно, не имело своего собственного названия и было функционально растворено во многих культовых действиях и в сопутствующих им специфических состояниях. Именно эти психологические конструкты, принимавшие вид определенных стереотипов, основанных на элементах внушаемости, мы и рассматриваем как явления протогипноза.

Приведенные выше врачебные заклинания древних аккадцев и египтян, противопоставляемые злым «болезнетворным духам», несомненно, представляют собой частный случай протогипноза, который в далекой исторической перспективе сольется со многими другими феноменами аналогичного характера, и весь этот комплекс психических явлений будет обозначен словом «гипноз».

Специфические формы протогипноза практиковались в Древнем Египте и в виде особых тайных (эзотерических) познаний. Согласно эзотерической традиции египтяне представляют третью эру «постантлантической цивилизации». Современные психоаналитики утверждают, что энграммы (следы эволюционной памяти) соответствующего «атлантического сознания» существуют в глубинных отделах психики нынешних египтян, и с помощью методов гипноза их можно активизировать. Вот каковы обобщенные воспоминания, добытые подобным образом: «В те времена, когда человек был ясновидящим и таким образом постигал все, что его окружало, его эфирные тела не были так прочно соединены с физическими телами, как в наши дни, и в области головы эфирное тело возвышалось над физическим телом… Обладая способностью к прорицанию, атланты видели прошлое… Когда человек покидал во сне свое физическое тело, его не окружали сумерки, он входил в мир, населенный духовными существами. Он видел божественные формы так, как мы видим сегодня формы физические» [23] .

Особым видом протогипноза в Древнем Египте являлись сны в храмах. Известный теософ Рудольф Штайнер, исследовавший этот феномен, характеризует его как одно из наилучших и наиболее древних средств египетских жрецов. В те времена человека, страдающего какими-либо нарушениями своего здоровья, не лечили при помощи внешних лекарственных средств. Чаще всего больного помещали в храм, где он засыпал. Это был необычный сон, это был сон сомнамбулический и настолько глубокий, что больной был способен не только видеть хаотические сны, но и настоящие сюжетные, близкие к реальности, видения. Во время этого сна он различал эфирные формы духовного мира, а жрецы владели искусством воздействия на эти видения, могли управлять ими. Представим себе больного, погруженного в сон, и находящегося рядом жреца, который занимается его лечением. После того, как больной засыпает, другими словами, проникает в мир эфирных форм, жрец управляет его сном посредством способов открытых ему как одному из посвященных. Жрец «моделировал» видения и эфирные сущности таким образом, что перед спящим, как будто под действием волшебных чар, появлялись существа, в которых он узнавал своих богов. Среди этих божественных сущностей перед душой спящего появлялись и те, которые были связаны с исцелением от любых болезней. В состоянии бодрствования вызывать воздействие подобных сил на человека было бы невозможно.

Жрецы управляли снами таким образом, чтобы могущественные природные силы проникали в тело больного, гармонизировали и упорядочивали его, поскольку жизненные потенции этого организма находились, как правило, в дисгармонии и беспорядке. Это было возможным лишь благодаря тому, что осознание больным своего «Я» было ослаблено.

Видимо, для того чтобы провести сложные образные, энергоинформационные манипуляции, жрецы использовали приемы суггестии. В некоторых случаях требовалось продлить сеансы этой терапии, и тогда применялась другая форма протогипноза — внушение на расстоянии. Необходимые для этого — способность к ментальной концентрации и сознание, обладающее большой силой воображения, развивались у жрецов в процессе достижения самых высоких уровней посвящения.

Известно, что сокровенные знания Древнего Египта со временем распространились на Ближний Восток и в Древнюю Грецию. Библейским пророком Моисеем было сказано, что народ Израиля унес священные сосуды египтян во время исхода из страны порабощения. Этими аллегорическими священными сосудами являлись таинства египетской науки, познанные Моисеем при дворе фараона.

Утверждать, что чудеса, совершенные Моисеем , объясняются познанной магией, было бы некорректно. Однако из Библии следует, что маги фараона, которые были очевидно главными иерофантами Египта, творили те же чудеса, что и Моисей. Они превращали жезлы в змей и змей в жезлы, что можно объяснить массовым зачаровыванием зрителей. Они также превращали воду в вино, в одно мгновение производили множество жаб, но они не могли заставить появиться мух или других паразитических насекомых, подобно тому как это делал Моисей, почему и признали себя побежденными.

Моисей восторжествовал и увел свой народ из страны порабощения. В это же время истинная наука стала покидать Египет, потому что, как утверждает Элифас Леви , его жрецы, оскорбив доверие народа, допустили, чтобы их высокая наука выродилась в грубейшее идолопоклонство. Известно, что Моисей, формируя «новый народ», запретил всякое поклонение изображениям, но к несчастью, народ, проведший много времени среди идолопоклонников, сохранил память об этом и в пустыне.

Еще одним мистическим персонажем Египта, также связанным с водной стихией (разливами Нила), как и аккадский бог Эа, являлся бог Тот или Тутти (бог луны), который изображался в виде человека столовой ибиса, увенчанной серпом луны. Он также считался богом мудрости, письма, летописи, ответственным за общение с душами умерших. На египетских изображениях Тот запечатлен записывающим на восковой табличке результаты взвешивания душ мертвых в Судном зале Осириса. Это был ритуал величайшей важности.

Отразившись в зеркале греческой мифологии, это восточное божество предстало в образе олимпийского бога Гермеса. Следует заметить, что исследователи истории гипноза почему-то очень мало уделили внимания этому вестнику богов. Между тем Тот-Гермес, согласно мифологии, являлся непосредственным основоположником гипноза и всех аспектов его проявлений. Известно, что непременным атрибутом олимпийца; кроме «амбросийных» («бессмертных») крылатых сандалий являлся и золотой жезл, представляющий собой средоточие сновидческой магической силы. Будучи одинаково вхож в оба мира, — жизни и смерти, — Гермес с этим жезлом в руках, усыпляющим и пробуждающим людей, выполнял одну из своих древнейших функций — как и египетский Тот, милосердно сопровождал души умерших в аид. Были у него и более простые задачи; насылать на людей при помощи своего магического жезла сновидения, чтобы донести до них изъявление божественной воли, осуществляющееся иногда во сне.

Ярким примером чуда магической силы сновидений является библейская история Иосифа , восхождение которого на вершину социальной лестницы в Египте было следствием его искусства толкования снов, целенаправленно посылаемых Святым Духом (с точки зрения египтян, в этом, несомненно, проявлялось действие «магического жезла» Гермеса). Искусство же Иосифа было ничем иным, как умением увидеть аналогии между идеями и образами. Он интуитивно чувствовал, что душа, погруженная сном в астральный свет, воспринимает отражения самых тайных мыслей, даже их предчувствий; он не сомневался, что искусство толкования символики снов есть ключ к универсальной ясности, полагая, что все разумные существа получают в снах божественные откровения.

Существует предание, что Гермес был автором 20 тыс. книг, а по некоторым источникам — 36 тыс. Среди наук и искусств, которые, как утверждают, Гермес открыл людям, были: медицина, магия, химия, юриспруденция, астрология, музыка, риторика, философия, география, математика (особенно геометрия), анатомия. Здесь также можно усмотреть прямую генетическую связь образа данного олимпийца с ранее упоминаемым аккадским богом Эа, который тоже передал людям все необходимые им знания, ремесла и искусства.

Обращение «Трижды Величайший» было принято по отношению к Гермесу по той причине, что он рассматривался величайшим среди всех философов, величайшим среди всех жрецов, величайшим из всех царей. Вместе с тем, целый ряд ранних египетских книг, приписываемых Гермесу Трисмегисту, может быть, и принадлежат ему, но, скорее всего, он как автор представлял персонификацию многих поколений писателей.

Один из немногих летописцев дохристианской эпохи Климент Александрийский в своем сочинении «Стромата», дошедшем до нашего времени, дает обширную информацию о 42 книгах Гермеса (что уже полностью согласуется с реальными возможностями человека) и о той важности, которую им придавали светские и духовные власти Египта. Одной из величайших трагедий философского мира является утеря практически всех 42 книг Гермеса. Они исчезли во время пожара в Александрии, поскольку римляне, а потом и христиане поняли, что пока эти книги не будут уничтожены, Египет им не покорится. Предание гласит, что тома, избегшие огня, были спрятаны в пустыне и их местонахождение известно только посвященным эзотерических школ.

Среди книг, которые, судя по стилю, принадлежат Гермесу, наиболее известны две его работы. Одна из них называется «Изумрудная скрижаль», а другая — «Божественный Пимандр» или «Пастух людей». Поскольку указанные сочинения, подобно большинству оккультных произведений, являются символическим выражением основополагающих философских истин мироздания, рассматривать здесь их содержание было бы нецелесообразно. Однако в плане исследуемой проблемы существенный интерес имеет одна из работ, приписываемых Гермесу, которая непосредственно затрагивает вопросы управления сознанием человека.

Предание гласит, что еще в то время, когда Гермес ходил по земле с людьми, он доверил своим последователям священную «Книгу Тота». Считалось, что эта книга содержит секреты процесса, посредством которого может быть осуществлена коррекция земной участи человечества. Относительно конкретного содержания книги сведений не имеется, однако указывается, что ее страницы были покрыты странными иероглифами и символами, которые тем, кто ознакомился с ними и знает как их использовать, дают неограниченную власть над людьми, духами воздуха и подземными божествами. Предполагается, что в книге описываются методы стимуляции некими таинственными действиями определенных участков мозга, которые проводятся в Мистериях. Эти приемы на некоторое время расширяют сознание человека, и ему в этот период становится доступным лицезрение Богов и Бессмертных.

Согласно легенде, «Книга Тота» хранилась в золотом ящике во внутреннем святилище храма. От этого ящика был только один ключ, и находился он у Мастера Мистерий. Он один знал, что написано в секретной книге. «Книга Тота» была утеряна для Древнего мира с закатом Мистерий, но преданные посвященные унесли ее запечатанной в священном футляре в другие земли. Считается, что Книга все еще существует, и к ее знаниям могут прикоснуться жаждущие истины. Мудрецы всех народов на протяжении веков сохраняют веру в то, что Гермес в «Книге Тота» открыл всем людям единственный Путь к бессмертию, проложенный среди мрака и искушений человечества.

Имеет смысл осветить те немногие исторические факты, которые демонстрируют использование явлений протогипноза уже не только в колдовских, снотворных целях, но и в качестве полноценного лечебного средства.

Так, Гомер во многих эпизодах «Одиссеи» показывает впечатляющие возможности психических воздействий, которые могут осуществлять как боги, так и люди. Ярким примером первого случая могут служить действия богини Афины Паллады, решившей разогнать незадачливых женихов Пенелопы по домам:

«В дом Одиссея, царя благородного, вшедши, богиня Сладкий сон на пирующих там женихов навела, помутила Мысли у пьющих и вырвала кубки из рук их; влеченью Сна уступивши, они по делам разошлись и недолго Ждали его, не замедлил он пасть на усталые вежды».

Примером другого случая является лечение словом, которое проводит уже смертный врачеватель. Читателю, знакомому с этой поэмой, нетрудно вспомнить описание охоты, во время которой Одиссей был ранен смертельно пораженным кабаном, и последовавшие за этим действия:

«Автоликоновы дети убитого зверя велели Должным порядком убрать и потом Одиссееву рану Перевязали заботливо; кровь же бежавшую сильно,

Заговорили…» [24] .

Здесь следует отметить, что греки верили в непосредственное влияние произносимой словесной формулы не только на человека, но и на природу всех вещей, то есть признавали, что произносимое слово само по себе обладает способностью и свойством влиять на естественное течение событий. Это воззрение лежит, по-видимому, в основе древнегреческих обычаев заклинаний и магических обрядов; да и вообще на нем, должно быть, основывалась магия всех народов.

Нельзя не коснуться и более поздних исследований, посвященных герметическому корпусу работ. В числе многочисленных рукописей, вывезенных на Запад греками, покинувшими родину после падения Византийской империи (1453), оказалось и собрание философских герметических трактатов. Эти трактаты были в 1463 г. переведены на латинский язык известным итальянским гуманистом и неоплатоником Марсилио Фичино. Последний прервал работу над переводом «божественного» Платона, чтобы поскорее сделать доступными читающей Европе тексты, по его мнению, более важные, чем диалоги Платона. Слава и значение этих текстов основывались на авторитете их автора — Гермеса Трисмегиста. Фичино считал автора этих текстов боговдохновенным египетским мудрецом и современником библейского Моисея, этим обстоятельством объяснялся успех герметических сочинений.

Виднейшими герметистами эпохи Возрождения являлись такие видные мыслители, как Франческо Патрици, Джордано Бруно, Томмазо Кампанелла.

Однако в 1614 г. вышла книга швейцарского филолога Исаака де Казобона, где автор доказывал, что сочинения, приписываемые Гермесу Трисмегисту, не могли быть написаны египтянином — современником Моисея, а были созданы позже, не ранее конца I в. н. э. Изыскания Казобона привели к тому, что интерес к герметическим идеям значительно упал. И, несмотря на то, что еще в конце XVII в. труды Гермеса находились в сфере внимания таких ученых, как Роберт Бойль и Исаак Ньютон, прежней славы они уже не достигали никогда.

Мифология и история свидетельствуют, что прямыми продолжателями герметических традиций, «посредниками между богами и людьми», были маги Ордена Друидов. Они расселились по всей Галлии и Британии во времена римского завоевания (сер. I в. до н. э.). Макс Мюллер считает, что слово «друиды» означает «люди дубовых деревьев». На санскрите слово «дру» значит «лес».

Жрецы друидов были верными последователями герметических магов, их инициация исходит из Египта от аккадцев Халдеи. Орден Друидов заслуженно почитался за глубокое понимание законов природы, его посвященные хорошо знали медицину, особенно лекарственные растения, астрологию, естественную теологию, физические науки, географию.

Элифас Леви, видный трансценденталист прошлого века, утверждал, что друиды были жрецами и врачами, которые лечили магнетизмом, заклинаниями и амулетами, снабжаемыми целительными, оберегающими флюидами. Универсальными лечебными средствами, кроме того, у них считались змеиные яйца и омела. Это полупаразитирующее растение являлось символом универсальной медицины (панацеей) и входило в разряд священных, так как росло на дубе, представлявшем у друидов образ Верховного Божества. «В народе, — утверждает Леви, — укоренилась глубокая вера в магнетическую силу омелы, и ее целебные свойства ценились очень высоко».

Инициации проводились в глубоких пещерах, а неофитов просвещали относительно происхождения Вселенной, ее главных жизнетворящих сил и законов Природы, секретов астрологии, оккультной медицины. Крест и змея были священными символами для друидов. Выдающейся заслугой медицины друидов, унаследовавшей знания герметического врачевания, явилось понимание того, что причинами физической болезни являются духовные и психофизические расстройства. Магические и лечебные ритуалы, использовавшиеся жрецами друидов, основывались на уже достаточно ясном понимании того, как работает человеческий ум и как он реагирует на физические усилия, а также на содержание слова и особенности его звучания. Посредством песнопений, молитв и заклинаний, в которых акцентировались определенные гласные и согласные звуки, формировались определенные колебательные реакции, устраняющие различные функциональные нарушения и помогавшие природе реконструировать поврежденные органы и системы.

Они также применяли свое знание законов действия Слова с учетом духовной конституции человека: вызывая определенные реакции на определенные слова, тем самым стимулировали латентные центры сознания и увеличивали, обостряли их природную чувствительность.

Друиды хорошо освоили секреты египетских знаний, придающих огромное значение звучащему слову, динамике его звука. Они справедливо полагали, что каждое произнесенное слово имеет огромную силу, и определенным порядком слов можно создать канал, по которому не только сила врачующего человека, но даже сила невидимой Вселенной может сильнейшим образом повлиять на живую субстанцию человека.

Поклонение друидов принципу звучащего Слова, коим восстанавливалось человеческое здоровье, являло собой живую нить, связующую его с библейским Словом, сотворившим мир.

Прослеживая крайне извилистый путь исторического движения психических явлений представляющих протогипноз, по настоящему надо было бы подробно рассмотреть ритуалы, символы и мистерии, включаемые в тайные учения всех времен и народов. Однако, понимая нереальность такого подхода, в данном разделе мы рассматриваем преимущественно медицинские аспекты феноменов внушения, и потому сфера соответствующих исследований существенно сужается.

Более того, мы считаем, что достаточно полное представление о последующем весьма важном этапе развития психических и физических возможностей человека, ставших слагаемыми протогипноза, дает знакомство с учением и методами врачевания Истинного обладателя Королевского Секрета (Философского камня и Эликсира Жизни), Короля алхимиков и герметических философов — Парацельса.

Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (1493–1541), назвавший себя Парацельсом («Таким же великим, как Цельс»), собрал, систематизировал и уточнил долго пребывавшие в забвении аксиомы и формулы герметической мудрости. Он посвятил всю свою жизнь изучению и изложению герметической философии. Парацельс считал, что каждый из четырех первичных элементов природы, известных с древности (земля, огонь, воздух и вода), состоит из тонкого газообразного элемента и грубой телесной субстанции. Господствующее его убеждение — все в природе является благом для чего-нибудь.

Восстановленная Парацельсом оккультная медицина была поистине универсальной и основывалась на обширной теории света, названного адептами жидким, или «пригодным для житья золотом». С точки зрения Парацельса свет — это созидательное начало, вибрации которого порождают движение и жизнь всех вещей. Свет, скрытый в универсальном эфире, излучающийся из абсорбирующих центров, — насыщает все; астрализованный в звездах, анимализированный в животных, гуманизированный в людях, растительно живет в растениях, сияет в металлах. Он производит все формы природы, считал Парацельс, и уравновешивает все с помощью законов универсальной симпатии — это тот свет, который обнажает и приводит в действие феномены магнетизма, и, будучи получен из воздуха с помощью легких, окрашивает кровь в алый цвет. Сотворенная кровь затем становится истинным Эликсиром жизни, в котором рубиновые магнетические шарики живого света плавают в золотистой жидкости. Эти сгустки света, согласно Парацельсу, излучаются вовне и циркулируют в астральном теле — это внутреннее светящееся тело, которое может передвигаться волевым усилием медитирующего человека. Упоминавшийся выше выдающийся знаток оккультизма Элифас Леви утверждает, что все изложенное здесь может быть подтверждено специальными опытами по оккультной медицине, каким бы странным и нереальным это не казалось ортодоксам от науки.

Таковы были основы медицины, установленные Парацельсом. Он лечил симпатией света и применял медикаменты не для внешнего материального тела, которое в принципе пассивно, но для внутреннего светового медиума. Чтобы излечить, например, заболевший орган тела, он создавал такой орган из воска, усилием воли переносил в него магнетизм заболевшего органа и подвергал его таким образом различным лечебным воздействиям магнетического характера.

Все формы и образы в мире, полагал этот великий оккультист, могут быть вызваны физической душой крови, и она является орудием сновидений, так как множит образы в мозгу, который во время сна бывает переполнен Астральным светом.

Проследив на изложенных здесь положениях Парацельса важнейшие принципы эфирной природы телесных функций человеческого организма и его болезней, легко усмотреть в них основные положения магнетизма, сформулированные позже Месмером, и речь о которых впереди.

Убеждение Парацельса в том, что все причины болезней происходят от нарушений невидимой природы человека, есть фундаментальный принцип герметической медицины, поскольку Гермес ни в коей мере не отрицал важности физического тела, но, тем не менее, верил, что материальная конституция человека является эманацией или объективизацией его невидимых духовных принципов. Последние же обусловлены основополагающей жизненной субстанцией — причиной всех вещей в природе. Она называется археусом или жизненной силой, которая есть синоним Астрального света или духовного воздуха древних. Эта жизненная энергия происходит из духовного тела земли. Каждая сотворенная вещь имеет два тела, одно из которых видимое и субстанциональное, а другое — невидимое и трансцендентное. Последнее состоит из эфирных аналогов физической формы, составляет оболочку археуса и может быть названо жизненным телом. Эта эфирная теневая оболочка не распадается со смертью, но остается до тех пор, пока не распадется полностью физическая форма.

Беспорядок в астральном теле служит причиной многих болезней. Парацельс считал, что человек с болезненным умом может отравить свою собственную эфирную природу и эта психическая причина, нарушая естественный ток жизненной силы, позднее проявляется как физическая болезнь. Именно в этом кроется причина влияния «ненормальностей умственного настроения» на физические болезни, а также действие доброго и злого слова на жизненные процессы человека.

Считая расстройства эфирного двойника наиболее важной причиной болезни, Парацельс во многих случаях осуществлял лечение посредством гармонизации этой субстанции, приводя ее в контакт с другими телами, чья жизненная энергия могла бы снабдить необходимыми элементами и быть достаточно сильной для преодоления болезни, существующей в ауре страдающего. Как только невидимая причина патологических нарушений бывает устранена, состояние быстро нормализуется.

Согласно учению Парацельса, созданном на основе герметической философии, существует семь главных причин болезней.

1. Дьявольские духи — создания, получающиеся в результате дегенеративных действий и существующие за счет жизненной энергии тех, к которым они прикрепляются. В секретных книгах кабаллистов говорится о том, что элементарные духи — это дети одиночества Адама, рожденные его снами, когда он тосковал по женщине, которая еще не была дана ему Богом. Парацельс считал, что кровь, теряемая женщинами при менструациях, и ночные поллюции холостяков продолжают населять воздух астральными призраками.

2. Расстройство согласования духовной и материальной субстанций. Эти две сущности, не будучи согласованы, производят умственные и физические отклонения.

3. Нездоровье или ненормальность умственного настроения (меланхолия, чрезмерные страсти — похоть, ненависть, алчность).

4. Карма — плата за несдержанность и проступки в прошлой жизни. Врач в данном случае должен вести себя осторожно, не вмешиваясь в планы Вечной Справедливости.

5. Звезды. Движение и аспекты небесных тел не вызывают болезнь, а скорее понуждают ее, приводят в действие. При этом еще древние утверждали, что «сильный и мудрый человек управляет своими звездами, а слабый и плохой человек ими управляется».

6. Неверное использование органов тела (перегрузка мышечной системы, нервное перенапряжение и т. п.).

7. Присутствие во внешних системах жизнеобеспечения посторонних субстанций, нечистот или препятствий. В данном случае имеются в виду все гигиенические аспекты жизни человека.

Та же герметическая философия, творчески ассимилированная Парацельсом, называет и семь способов (путей) борьбы с болезнями.

1. Вызывание духов и заклинания, когда врач непосредственно приказывает духу покинуть тело пациента.

2. Применение вибраций. Дисгармония тела нейтрализуется произнесением заклинаний или священных имен, игрой на музыкальных инструментах, пением, цветовой терапией. Принцип цветовой терапии, по воззрениям древних, играл особенно заметную роль на стадии выздоровления.

3. Защита с помощью талисманов, украшений, чар и амулетов, нейтрализующих отрицательные влияния различных планет и иных аспектов окружающего мира.

4. Лечение молитвой. Все древние народы верили в заинтересованное заступничество богов в облегчении человеческих страданий. Парацельс утверждал, что вера должна лечить все болезни, однако немногие люди обладают достаточной силой веры.

5. Пользование лекарственными травами. Хотя античные врачи и использовали в лечении металлы и вещества животного происхождения, для внутреннего употребления они отдавали предпочтение растительным средствам.

6. Диета, правильный образ жизни. Древние полагали, что здоровое состояние человека — это норма, а болезнь — результат отказа следовать установлениям Природы.

7. Методы «практической медицины»: очищения организма, кровопускания и т. п.

Парацельс использовал все семь методов лечения, и даже его злейшие враги не отрицали, что он достигал фантастических результатов.

Внимательный читатель должно быть заметил, что из семи перечисленных выше принципов лечения болезней, которых придерживался Парацельс, четыре первых можно отнести к группе психических воздействий, представляющих собой различные варианты протогипноза.

Интеллектуальная переработка последующими поколениями этих преимущественно информационных способов врачевания вычленит из этой пестрой смеси явлений главный феномен — гипноз как следствие суггестии. Таким образом, одной из выдающихся заслуг Парацельса явилось то обстоятельство, что он привлек внимание европейской медицины к герметическим принципам врачевания, которые во многих случаях причины физических болезней связывали с духовными и психофизическими расстройствами.

В заключение необходимо отметить, что жизнь Парацельса прошла в непрерывной борьбе; он путешествовал, дискутировал, писал, учил. В своей титанической работе он стремился в большей степени к реальным физическим результатам, чем к моральным достижениям и, будучи первым среди практических врачевателей, он не попал в круг великих адептов мудрости. Его философия была философией практического ума, он именовал ее философией проницательности. Он пророчествовал более чем кто-либо, не зная всего полностью. И как отметил ЭлифасЛеви: «Не было ничего равного его интуиции, если бы не поспешность его выводов». Он был оракулом, но не истинным учителем. Он был великим врачом, ибо он открыл универсальное лекарство, тем не менее он не смог продлить свою собственную жизнь и умер еще молодым, сраженный своими трудами и излишествами.

Ко всему сказанному следует добавить, что в своих лечебных изысканиях Парацельс больше других естествоиспытателей приблизился к познанию составляющих протогипноза (домесмеровского гипноза) и некоторые словесно-манипулятивные средства непосредственно использовал в своей лечебной практике. К такого рода средствам он относил внушающие воздействия в виде ритуальных заклинаний, произнесения священных имен, специальных молитв для облегчения страданий, а также психотерапевтическое применение талисманов и музыкальных пьес. Однако Парацельс не смог найти определенного действенного принципа, который бы объединял все эти приемы в единый комплексный психотерапевтический метод с общим названием.

Несколько позже, как будет показано ниже, это удалось сделать австрийскому исследователю Францу Антону Месмеру.

Злосчастный магнетизм Месмера

Ни один порыв не пропадает для вечно любопытствующего духа науки.

С. Цвейг

Возникновение массового интереса к явлениям гипноза в Европе связывают с именем доктора медицины Венского университета Франца Антона Месмера (1736–1815). Впрочем, один из крупнейших исследователей оккультных знаний прошлого американский специалист Мэнли П. Холл отмечает, что многие авторитеты в этой области подлинным открывателем магнетизма (гипноза) считали Парацельса, а не Месмера и что последний лишь развил искусство врачевания посредством флюидов в результате изучения трудов великого врача.

Нам кажется, что прояснить этот вопрос лучше всего в самом начале повествования о жизненном подвиге своим для того, чтобы четче увидеть его личный вклад в медицинскую науку.

В литературе, посвященной жизни и деятельности Месмера, его увлеченность магнетизмом, флюидическим лечением и создание соответствующей теории часто связывают с тем, что он случайно столкнулся с лечебным свойством магнитов и после этого начал подробно исследовать его в лечебной практике. Детальное же знакомство с биографией Месмера представляет массу фактов, свидетельствующих о том, что даже сам выбор медицинского образования оказался для него не случайным, а был связан с его неослабным интересом к учению Парацельса. За неимением в литературе прямых доказательств этим утверждениям, постараемся перечислить косвенные.

Месмер довольно поздно получил врачебное образование, став доктором медицины в 32 года. Однако до этого он уже был доктором теологии и философии. Именно широту образования подчеркивает Стефан Цвейг, когда отмечает, что в доме Месмера музицировали Моцарт, Гайдн и Глюк, а тот, кто предпочитал музыке разговоры на научные темы, имел в лице хозяина компетентного собеседника в любой области. Не торопясь на первых порах с врачебной практикой, Месмер внимательно следил за новейшими открытиями в геологии, физике, химии, математике, философии, музыке. Будучи прекрасным музыкантом, он играл на клавире, виолончели, стеклянной гармонике.

Человек с таким широким культурным и научным кругозором не мог не знать и глубоко не заинтересоваться системой медицинской философии Парацельса, равной которой по глубине теоретической мысли в то время не было. Что это было именно так, подтверждает тот факт, что выпускной работой Месмера при окончании медицинского факультета стала докторская диссертация на тему «De planetarum influxu» («О влиянии планет»). В этом научном труде допускалось воздействие планет и созвездий на человека и выдвигался тезис, что некоторая мировая сила, изливаясь через далекие небесные пространства, действует на каждую материю изнутри, что некий изначальный эфир, незримый флюид пронизывает всю Вселенную, а с нею и человека. Месмер обозначил тогда эту силу, как «силу общего тяготения».

Парацельс , как об этом было сказано в предыдущем разделе, посвятил всю свою жизнь изучению мистических и оккультных знаний в приложении к практической и теоретической медицине. Особым вниманием у него пользовались труды Тота Гермеса Трисмегиста . Парацельс был одним из немногих умов, искавших синтез искусства врачевания с древними философскими и религиозными системами. Знакомство с научными взглядами Парацельса показало, что уже во время поисков знаний в западных и восточных землях он многое узнал, в частности: от цыган — о лекарственных растениях, от арабов — секреты изготовления талисманов и науку о влиянии небесных тел на земную жизнь. Позже эти сведения, будучи обобщены и ассимилированы с герметическими знаниями, легли в основу разработанной им теории возникновения болезней и их лечения. Для нас важно то обстоятельство, что среди выделенных Парацельсом главных причин болезней (дьявольских духов, несогласованности жизни ума, отрицательного настроения, кармы, неверного использования органов тела, нечистоты) фигурировал и такой фактор, как движение и аспекты небесных тел.

Таким образом, тема диссертации на звание доктора медицины, которая была выбрана Месмером, непосредственно находилась в русле медицинской философии Парацельса. Впрочем, в том же русле оказалась и последующая врачебная деятельность Месмера, которую он начал восемь лет спустя и осуществлял всю жизнь.

Как утверждают биографы Месмера, заинтересовавшись целебными свойствами магнита в 1774 г., он уже через год пришел к выводу, что лечит не магнит, а некая «универсальная магнетическая сила» («мировой флюид»), разлитая во Вселенной и способная в определенной степени управляться силой разума особо одаренных людей. Прослеживается прямая аналогия между герметическим представлением об археусе, или основополагающей жизненной силе, о которой мы говорили ранее, и «мировым флюидом» Месмера.

Итак, основным фактором, оказавшим решающее влияние на врачебные представления Месмера о наличии в природе некоего флюида как «силы всеобщего тяготения», пронизывающей Вселенную и самого человека, явилось учение Парацельса.

Вторым моментом, бесспорно оказавшим влияние на формирование представлений Месмера о магнетических взаимодействиях в природе, был его опыт прекрасно подготовленного музыканта. Идея влияния чего-то, как правило, почти неизвестного, на что-то более или менее известное у людей музыкально одаренных заложена в подсознание самой природой и настоятельно требует своего практического осуществления в течение всей их жизни. Будучи превосходным, почти что профессиональным музыкантом, Месмер тесно общался с семьей Моцартов и стал, по выражению С. Цвейга, «крестным отцом» первого оперного произведения Вольфганга Амадея. Во врачебном представлении Месмера «мировой флюид» был той космической музыкой, которая укрепляла здоровье человека.

И, наконец, третьим весьма существенным обстоятельством, способствовавшим появлению концепции магнетизма и тому, что на протяжении нескольких десятилетий она выдерживала злостные нападки противников, была необыкновенная гипнотическая и энергетическая мощь самого Месмера, дарованная ему природой. Очень выразительно пишет о нем С. Цвейг: «…Франц Антон Месмер не первый встречный, это чувствует каждый при знакомстве с ним. Уже с внешней стороны бросается в любом обществе в глаза этот хорошо сложенный широколобый мужчина благодаря высокому росту и внушительной осанке… Благотворная уверенность излучается от этого могучего мужчины, которому, при его неистощимом здоровье, суждено дожить до преклонного возраста… Отличительной его чертой, по свидетельству всех современников, является предельное, непоколебимое терпение… Вдумчиво наблюдает этот крепкий шваб окружающие явления; и подобно тому, как проходит он через комнату, широко расставив ноги, грузно и увесисто, твердым и размеренным шагом, так и в своих исследованиях идет он медленно и уверенно от одного наблюдения к другому, медленно и непоколебимо. Он мыслит не ослепительными, блистающими вспышками, но осторожными, в дальнейшем неопровержимыми положениями, и никакое противоречие, никакое огорчение не потревожит его покоя. В этом спокойствии, в этой твердости, в этом великом и упорном терпении и заключается собственно гений Месмера».

Поводом для интенсивных размышлений над целительными силами природы и тщательной практической проверки некоторых своих умозаключений послужило Месмеру модное в то время лечебное использование магнитов. В результате обстоятельного изучения положительных результатов такого лечения он понял, что дело здесь не в магнитах и что из всех природных тел сильнее всего действует на человека сам человек. В качестве активного целебного начала им была принята некая «жизненная сила», истекающая из нервов на концах пальцев и получившая условное название «магнетического флюида». В этой неизвестной субстанции он видел единственного посредника между врачом и больным.

Испытывая влияние идей Парацельса, Месмер тем не менее сделал свое врачебное открытие вполне самостоятельно, не проходя в свое время обязательной оккультной инициации и без передачи ему особых мистических знаний об универсальном факторе пространственного света. В изданных несколько позже «Афоризмах», которые современники рассматривали как сборник парадоксов, он сформулировал свои основные теоретические концепции о сущности бытия.

Месмер постулировал два модуса проявления объективной реальности: это субстанция и жизнь, производящие неподвижность и движение, которые устанавливают равновесие вещей. В процессе опытов он распознал существование «первичной материи», которая текуча, универсальна, способна к неподвижности и движению. Неподвижность субстанции определяет ее состав, тогда как непрерывность движения изменяет ее виды и формы. Эта текучая материя активна и пассивна: как пассивная она втягивается внутрь живых организмов, а как активная — выбрасывается в пространство. Благодаря материи мир и все то, что существует в нем, притягивается и отражается; это проходит через все, циркулируя словно кровь. Эта субстанция устанавливает и обновляет жизнь всех существ, является фактором их силы и может стать орудием их воли, средством преднамеренного действия.

Чудеса, по Месмеру, являются результатом исключительных воли и энергии. Феномены сцепления и эластичности, плотности и мягкости тел производятся различными комбинациями этих свойств в «универсальном флюиде» или первичной материи. Болезнь, как все физические расстройства, относится к нарушениям нормального равновесия первичной материи в так или иначе организованном физическом теле.

Организованные тела бывают симпатичны или антипатичны друг другу по причине их особенностей взаимодействия. Симпатические тела могут заботиться друг о друге, взаимно восстанавливая равновесие. Эта способность тел уравновешивать друг друга притяжением или отталкиванием первичной материи была названа Месмером магнетизмом, и поскольку она изменяется соответственно формам, в которых она действует, он назвал ее животным магнетизмом, так как, изучал эти феномены в живых существах.

Месмеровский метод лечебной практики состоял в том, чтобы с помощью движений рук — пассов, наделяющих больных флюидом, — вызвать «соматическую разрядку», «исцеляющий криз», который нес собой облегчение для пациента, а подчас и исчезновение болезненного симптома. Месмер прибегал как к непосредственным (прикосновения, пассы), так и к опосредованным лечебным манипуляциям. Во время коллективных сеансов он использовал своеобразный «чан» — большой круглый сосуд с водой, в котором находились железные опилки, камни, а также металлические прутья, выступающие над поверхностью воды, за концы которых держались больные. Иногда с целью вызвать «криз» Месмер прибегал и к непосредственному телесному контакту: потирал большими пальцами своих рук большие пальцы рук пациента, во время пассов пробегал пальцами по какому-либо участку тела или по всему телу больного.

Следует отметить, что представление о целительной роли «криза» сформировалось во врачебной среде задолго до Месмера. При магнетическом же лечении было замечено, что в тех случаях, когда явного «криза» не наступало, выздоровление нередко проходило через стадию обострения заболевания. Очень важным являлось признание Месмера, что его магнетическая сила непосредственно помогает только при нервных заболеваниях и оказывает общее оздоровляющее действие лишь косвенным образом.

Целительные действия, которые применял двести с лишним лет тому назад Месмер, дошли до нас почти в неизменном виде, да и сама теория флюидов, которую он развивал, выделив чисто психический феномен гипноза, в принципе возродилась под несколько иным названием — теории энергоинформационного поля.

Интересно в связи с этим отметить, что, стремясь к достижению тесного «телесного контакта» и, по существу, полностью отвергая «словесный диалог», Месмер в ходе сеанса нередко добивался существенного изменения психического состояния больного. Он не раз наблюдал явления искусственно вызванного сомнамбулизма, когда пациент вел себя совершенно спокойно, сохранял способность к разговору с врачом, но не воспринимал раздражений, поступающих из внешней среды. А ведь это было очень важно — в данных обстоятельствах проявлялся «момент истины», в котором зримо обозначалась точка соприкосновения двух интереснейших медицинских явлений, имеющих свою тонкую специфику, — гипноза и биоэнергетики. Однако Месмер не сумел понять значение этого состояния и извлечь из него дополнительный, программирующий лечебный эффект. Крайне робко решают эту весьма важную задачу и современные исследователи.

Всеобщее увлечение месмеровским магнетизмом как полуоккультным действием, формирующим необычные состояния психики, вскоре охватило Париж и начало проникать в другие столицы Европы. Появились многочисленные гипнотизеры, магнетические сеансы сделались модной салонной игрой, а кое-кто из врачей-любителей, вызывая у своих пациенток «любовный трансфер», позволял себе даже вступать с ними в половую связь.

В истории месмеризма интересно не только то, как он возник, укреплял свои позиции, завоевывал популярность, но и то, с какой неслыханной яростью боролись с этой по существу безобидной теорией представители ортодоксальной академической науки.

Однако чрезмерная популярность врача нередко бывает чревата формированием у него своеобразной профессиональной болезни — параноидальной мании величия. Он теряет возможность трезво оценивать границы своих возможностей и начинает выступать в роли пророка и мага. При этом создается неблагоприятная для врача ситуация, а именно: в процессе лечения он оказывается в определенной неосознанной зависимости от своих пациентов, поскольку общение с ними в таких ситуациях влечет за собой завышение его самооценки, способствуя тем самым непомерному проявлению самоутверждения. История медицины знает тому немало примеров. Не избежал подобной ситуации и Месмер, который постепенно пришел к убеждению, что он совершил революционный переворот в медицине и ему уготована роль благодетеля человечества.

Не колеблясь, он обращается к Людовику XVI с просьбой предоставить в его распоряжение для лечения больных один из королевских замков. Он испытывает неутолимую потребность властвовать над больными, сохраняя, правда, известную дистанцию. Ему удается достичь своей цели благодаря твердой вере в свое могущество.

К тому же Франц Месмер — желанный гость в самых родовитых дворянских домах, его охотно принимают титулованные особы, бывает он и при дворе самого «христианнейшего короля» Франции Людовика XVI. Но для полного триумфа ему необходимо, чтобы Французская академия приняла его в число своих «бессмертных» избранников. В ход идут сильнейшие связи Месмера. Через королеву Марию Антуанетту, сторонницу нашумевшего магнетического лечения, оказывается соответствующее давление на короля, который и обращается к академии.

В разгар споров вокруг деятельности Месмера Людовик XVI учредил для изучения магнетизма две комиссии, составленные из самых видных ученых. В первую входили пять членов Академии наук, и среди них астроном Байи — будущий мэр Парижа, погибший позднее на гильотине, химик Лавуазье, а также четыре профессора медицинского факультета, в том числе химик Дарсе и анатом и изобретатель печально известной машины Гийотен. Во вторую комиссию входили пять членов Королевского медицинского общества, преобразованного позднее в Медицинскую академию.

Каждая из комиссий опубликовала свой доклад по материалам исследований. В этих докладах тщательно описываются магнетические феномены и даже отмечается некоторый лечебный эффект манипуляций Месмера. Строки одного из этих документов приводит С. Цвейг: «Некоторые тихи, спокойны и испытывают блаженное состояние, другие кашляют, плюют, чувствуют легкую боль, теплоту по поверхности всего тела, впадают в усиленную потливость; другие охватываются конвульсиями. Конвульсии необычны по частоте, продолжительности и силе. Как только они начинаются у одного, они проявляются тут же и у других. Комиссия наблюдала и такие припадки, которые продолжались три часа, они сопровождались выделением мутной, слизистой жидкости, исторгаемой силою такого напряжения. Наблюдаются и следы крови в отдельных случаях».

Дальнейшие строки доклада характеризуют степень изумления ученых мужей перед сценами магнетического лечения, которые им пришлось наблюдать; «Нет ничего поразительнее этих конвульсий; тот, кто их не видел, не может составить о них никакого понятия. Удивительно, во всяком случае с одной стороны, спокойствие одной группы больных и с другой, — возбужденное состояние остальных, удивительны различные, неизменно повторяющиеся промежуточные явления и та симпатия, которая возникает между больными; можно наблюдать, как больные улыбаются друг другу, нежно разговаривают друг с другом — и это умеряет судорожные явления. Все подвластны тому, кто их магнетизирует. Если они даже находятся в полном, по-видимому, изнеможении, его взгляд, его голос тотчас же выводит из этого состояния». В докладе содержится признание двойственности магнетизма: «Судя по этому стойкому воздействию, нельзя отрицать наличие некоей силы, которая действует на людей и покоряет их и носителем которой является магнетизер».

Однако, несмотря на то, что во время любого сеанса явно и зримо обнаруживалась «некая сила», действующая на состояние больных совершенно определенным образом и дающая положительные результаты, сам носитель — то, что Месмер именовал флюидом, — обнаружить не удалось. Члены комиссии видели причину наблюдавшихся феноменов в «воображении» больных (а это было для проверяющих чем-то идеальным и несущественным) и отказывались изучать «мелочь». Некоторые места докладов высокочтимых ученых вызывают такое впечатление, что все это происходило не во Франции с ее довольно свободными нравами, а в некоем исламском государстве, строго охраняющем свои обычаи. Месмера обвиняли даже в том, что его метод, применяемый врачами-мужчинами, может возбуждать эротические фантазии у женщин. В связи с этим позволительно было бы поинтересоваться: а как расценивали академики наличие мужчин-гинекологов в клинической медицине?

Во всяком случае, текст докладов настолько изобилует живописными подробностями специфического действия магнетизма (да и самого гипнотизера) на женскую чувствительность, что ради познавательного интереса его стоит представить полнее.

«Магнетизируют неизменно мужчины женщин; разумеется, — гласит текст, — завязывающиеся при этом отношения — всего лишь отношения между врачом и пациенткой, но этот врач — мужчина; как бы тяжела ни была болезнь, она не лишает нас нашего пола и не освобождает нас полностью из-под власти другого пола; болезнь может ослабить воздействие такого рода, но она не способна совершенно его уничтожить…» И далее: «…Они (женщины — Л. Г.) достаточно привлекательны, чтобы воздействовать на врача, и в то же время достаточно здоровы, чтобы врач мог воздействовать на них, следовательно, это опасно и для тех, и для других. Длительное пребывание наедине, неизбежность прикосновений, токи взаимных симпатий, робкие взгляды — все это естественные и общеизвестные пути и средства, которые испокон веку способствовали передаче чувств и сердечных склонностей. Во время сеанса магнетизер обыкновенно сжимает коленями колени пациентки; следовательно, колени и другие участки нижней половины тела входят в соприкосновение. Его рука лежит на подреберье, а иногда опускается ниже… Нет ничего удивительного, что чувства воспламеняются… Между тем криз продолжает развиваться, взгляд больной замутняется, недвусмысленно свидетельствуя о полном смятении чувств. Сама пациентка может и не осознавать этого смятения, но оно совершенно очевидно для внимательного взгляда медика. Вслед за появлением этого признака веки больной покрываются испариной, дыхание становится коротким и прерывистым, грудь вздымается и опускается, начинаются конвульсии и резкие стремительные движения конечностей или всего тела. У чувствительных женщин последняя стадия, исход самого сладостного из ощущений, часто заканчивается конвульсиями. Это состояние сменяется вялостью, подавленностью, когда чувства как бы погружены в сон. Это необходимый отдых после сильного возбуждения. Поскольку подобные чувства — благодатная почва для увлечений и душевного тяготения, понятно, почему магнетизер внушает столь сильную привязанность; эта привязанность заметнее и ярче проявляется у пациенток, чем у пациентов: ведь практикой магнетизма занимаются исключительно мужчины. Разумеется, многим пациенткам не довелось пережить описанные аффекты, а некоторые, испытав их, не поняли их природы: чем добродетельнее женщина, тем меньше вероятности, что подобная догадка в ней зародится. Говорят, что немало женщин, заподозрив истину, прекратили магнетическое лечение; тех же, кто о ней не догадывается, следует от этого оградить» [29] .

Сущность доклада отражала странную логику: явно усматриваемый лечебный эффект метода игнорировался полностью, а на первый план выдвигалось надуманное и не очень серьезное положение о посягательстве магнетизма на нравственные устои общества. Вывод доклада буквально так и гласил: «Магнетическое лечение, безусловно, опасно для нравов». Подобное моральное осуждение не могло не отнести саму научную проблему в разряд недостойных, не отбить у многих исследователей желание заниматься ее изучением. Отвергнув в свое время громоотвод Франклина и противооспенную вакцину Дженнера, назвав паровое судно Фультона утопией, Парижская академия и в данном случае не захотела признать факты большого научного значения.

В последующие десятилетия в академии рассматривались то одобрительные, то неодобрительные доклады о магнетизме, бурные дискуссии следовали одна за другой до тех пор, пока в 1840 г. ученые корпорации не вынесли нового заключения о том, что животного магнетизма не существует, и постановили больше этой проблемой не заниматься.

Вскоре после принятия комиссиями этих решений Месмер покинул Францию и появлялся там лишь изредка. Однако его сторонники продолжали заниматься магнетизмом, накапливая новые научные факты.

Одним из самых известных учеников Месмера был маркиз де Пюисегюр. Магнетизмом он увлекался из филантропических побуждений, так как считал, что флюид необходимо использовать не только ради избавления от болезней, но в равной степени и для «развития души» пациента. В связи с этим флюид рассматривался им как некий духовный принцип, позволяющий проникать за пределы нашего обыденного мира.

Экспериментируя с магнетизмом, Пюисегюр стремился реализовать эту его предполагаемую возможность на практике, однако долгое время получаемые им результаты лишь повторяли прежние, уже известные. Но однажды случилось неожиданное: его пациент в состоянии магнетического сна начал выполнять словесные команды, отвечать на вопросы, двигаться. Поведение спящего в точности копировало известный в медицине лунатизм, с той лишь разницей, что оно было вызвано искусственным путем. Так был открыт «магнетический сомнамбулизм». Это открытие во многом способствовало повороту магнетизма от общебиологического энергетического направления к сфере вмешательства в индивидуальные психологические проблемы личности, что и определило облик лечебного гипноза в дальнейшем. Пюисегюр первым обратил внимание на большое значение эмоционального компонента, который наличествует в отношении врача к конкретному больному. «Целительное действие непосредственного прикосновения, — писал он, — когда воля направлена на излечение больного, настолько очевидно, что многие, стоит им об этом задуматься, признают, что часто пользовались им, сами о том не подозревая. Сколько нежных матерей непроизвольно спасали свое дитя, горячо прижимая его к груди в минуту внезапного недуга! Как успокаивает и облегчает наши страдания присутствие дорогого нам человека! Я убежден, что, помимо знаний и опыта, душевная теплота врача или сиделки — это далеко не безразличный момент в лечении болезни». Открыв очень важные психологические стороны магнетизма, Пюисегюр тем не менее остался на позициях признания флюидной природы его многообразных феноменов.

Поворот от месмеровского магнетизма к сформировавшемуся несколько позже гипнозу начался уже в 1813 г., когда там же, в Париже, португальский аббат Фариа занял по отношению к флюидизму совершенно непримиримую позицию, заявив, что от врача не исходит никакой особой силы и что все происходит лишь в душе пациента. Для усыпления больных он разработал новые приемы (фиксация взора, властные повелительные команды и жесты) и с большим успехом применял их на практике.

Французский врач А. Бертран, бывший ранее решительным сторонником месмеровской теории флюидов, столь же решительно отверг ее, высказав положение об общности нервных механизмов магнетического и естественного сна. Но самый чувствительный удар по концепции флюидизма был нанесен английским хирургом М. Брэдом. В результате собственных экспериментов он пришел к выводу, что магнетический сон может наступать без воздействия внешних сил, лишь вследствие самих внутримозговых процессов пациента. Согласно его теории, «физикопсихическая» стимуляция сетчатки воздействует на мозг, вызывая у субъекта «нервный сон», который он и назвал гипнотизмом.

Этим кратким историческим экскурсом мы хотели показать, как своеобразно обошлась судьба с исключительно важным научным открытием Месмера. Непонятое научной элитой лсихофизиологическое явление редкостной значимости с простодушием, граничащим с цинизмом, было отвергнуто только потому, что в определенных случаях оно может облегчить мужчине доступ к «женской чести». Внимание комиссий Парижской академии было направлено не столько на исследование явлений межличностного воздействия, сколько на процессы универсального общеприродного масштаба, в протекание которых при определенных условиях мог вмешиваться человек. Именно это явление было названо магнетизмом.

Через 100 лет, освободив магнетизм от всех внешних влияний и искусственно ограничив реакцию индивида его «самоиндуцируемым», «самоусыпляемым» мозгом, наука создала гипноз — «полуфабрикат» месмеризма, сфера приложения которого ограничивается пределами одной личности, если, конечно, не считать отсроченных косвенных биополевых, энергоинформационных последствий. Таким образом, нынешний гипноз есть не что иное, как «усеченный» вид месмеровского «животного магнетизма», в котором осталась его психологическая составляющая (магнетический сон), но полностью отвергнута его субстанциальная часть — флюид, признаки которого, к слову сказать, в наше время возвращаются под наименованием энергоинформационных полей.

Для того чтобы достойным образом почтить память Месмера, необходимо хотя бы коротко сказать и о тех годах, которые стали завершением его земной судьбы. Ничего не зная о них, читатель не получит полного представления о подлинном величии Месмера.

Стефан Цвейг, описывая последний период жизни Месмера, видит иронию судьбы в том, что этот отчаянный искатель и экспериментатор не сделал своего решающего открытия и что явление, именуемое «месмеризмом», не является ни его учением, ни его изобретением. Он видел эту силу, работал с ней и просмотрел ее. Открытие по везде действующему правилу принадлежит тому, кто первый его сформулировал и описал. Доказал же и впервые словесно охарактеризовал явление восприимчивости человеческой психики к гипнозу и пролил некоторый свет на таинственную область бессознательного верный ученик Месмера маркиз де Пюисегюр, о чем уже говорилось ранее.

Но ведь все дело в том, что не была судьба иронична к Месмеру. Он действительно не открывал гипноза. Он открыл только то, что открыл: флюидическое лечение, дошедшее до нашего времени и получившее широкое распространение под названием биополевой терапии, энергоинформационного лечения (хотя и не получившее пока окончательного признания со стороны официальной науки).

Гипноз же и его частный случай — сомнамбулизм, открытый Пюисегюром, — является лишь составным элементом энергоинформационных (флюидических) отношений в природе. А они действительно представляют собой проявление некоторой универсальной сущности (флюида). Наполнение ею больного организма и гармоничное перераспределение внутри него, собственно, и лежат в основе того метода, который открыл для Европы Месмер. Гипноз — это лишь органическая составная часть энергоинформационного (флюидического) воздействия, «лечения биополем». По этому самостоятельному вопросу в настоящее время имеется уже немало работ. И вполне естественно полагать, что научное признание приоритета Месмера в исследовании этого явления (во всяком случае, в европейском масштабе) состоится в недалеком будущем.

Однако речь идет о последних годах жизни Месмера. Спасаясь от террора Французской революции, он, обедневший и безвестный, оказался в Швейцарии и для поддержания жизни долгое время занимался врачебной практикой. Это продолжалось 22 года. Во всей всемирной истории едва ли найдется пример столь стремительного падения с гребня шумной славы в бездну забвения и безвестности. И этот стареющий в полном духовном одиночестве человек проявляет величественную скромность и полноту стоической выдержки и мудрости. В полной глуши, лишь для самого себя, совершенно анонимно он продолжает свои опыты и тем поддерживает «ровное горение» своего научного интеллекта. И даже в тот момент, когда в 1812 г. Берлинская академия вновь вспомнила о «животном магнетизме» и пожелала заслушать доклад самого автора, он не принял этого приглашения, сославшись на то, что он стар и слишком устал от борьбы за свои научные убеждения. Справедливости ради стоит отметить и тот факт, что французское правительство назначило ему пожизненную ренту в возмещение того миллиона франков, который он потерял при обесценивании государственных счетов во время революции.

5 марта 1814 г. в 80-летнем возрасте Месмер почувствовал приближение конца и попросил сыграть ему на любимой стеклянной гармонике. Похоронили его без всякой пышности, ни в одной газете не было известия о его кончине.

Сегодняшняя ситуация в психофизиологической науке характеризуется тем, что понимание гипноза начинает все больше связываться с ранее «отсеченной» его энергетической частью, которая составляла сердцевину месмеровского магнетизма. Длительное время, неофициально складывающееся учение о дистанционно действующем излучении живых организмов, которое можно использовать в целях регуляции их уровня жизнедеятельности, для коррекции здоровья, возвращается в обиход научного мышления. Под названием физических полей биологических объектов это явление начало сегодня обсуждаться на страницах академических научных изданий.

В настоящее время некоторые дипломированные гипнотерапевты уже апробируют и начинают включать в арсенал своих методических приемов способы сопутствующей коррекции энергоинформационного статуса организма своих пациентов. В докладах, прозвучавших на конференции, проведенной кафедрой психотерапии Центрального института усовершенствования врачей (Москва, 1991) отмечалось, что такого рода коррекция существенно повышает действенность суггестивных приемов, позволяет продуктивно увеличивать периоды между очередными сеансами гипнотерапии. Иными словами, клинические наблюдения нынешних психотерапевтов весомо подтверждают практические выводы и теоретические построения Месмера.

Психоанализ — антипод суггестии

Жизнь можно понять только назад, но вся штука состоит в том, что прожить ее надо вперед.

3. Фрейд

Непростые периоды сложной истории гипноза освещаются его исследователями не очень охотно. Для этого есть разумные основания: эффективность лечебного метода не должна связываться с проблемами, которые нередко сопутствуют его внедрению в медицинскую практику. Очевидно, именно по этой причине такой талантливый писатель, как Стефан Цвейг, в своем повествовании о творчестве Фрейда в книге «Врачевание и психика» обошел молчанием те его знаменательные недоразумения с гипнозом, которые во многом предопределили создание концепции психоанализа.

Предпосылки к настороженному отношению Фрейда к суггестии возникли уже в период получения им медицинского образования, позже они достигли степени профессионального неприятия гипноза частично в силу характерологических особенностей самого Фрейда, частично — из-за сложностей психологической структуры метода. К тому же, в субъективных явлениях, составляющих сущность гипноза, он обнаружил такие скрытые подсознательные тенденции, которые, по его мнению, при определенных условиях могут быть использованы против интересов гипнотизируемой личности.

Но прежде чем говорить об этих фактах, назовем хотя бы самые основные даты биографии человека, труды которого оставили глубокий след не только в психологии, но и в психиатрии, неврологии, да и во многих областях культуры прошлого века.

Зигмунд Фрейд родился в Австро-Венгрии, в г. Фрейберге (ныне Пршибор), 6 мая 1856 г. В 1878 г. он поступил на медицинский факультет Венского университета и в 1881 г. его закончил. Следует заметить, что это был тот самый факультет, который более 100 лет тому назад вел борьбу с Месмером как с «несостоятельным знахарем» и выдворил магнетизера из Вены. Безусловно, сотрудникам и студентам факультета, скорее всего, были известны знаменитые выводы из докладов комиссий, в свое время учрежденных Людовиком XVI, о вредных последствиях лечения магнетизмом. В этих выводах содержались сакраментальные фразы о том, что «метод господина Месмера опасен, ибо эти искусственно вызванные кризы и конвульсии могут стать хроническими», а кроме того «магнетическое лечение безусловно, опасно для нравов». И вряд ли эта отрицательная установка по отношению к гипнозу, сложившаяся в самом начале врачебного пути Фрейда, не служила подспудной причиной неприязни к этому методу лечения на протяжении всей последующей жизни исследователя.

Внимательно прослеживая становление Фрейда как медика и ученого, трудно избавиться от впечатления, что негативное отношение к гипнозу было свойственно ему всегда. Следовавшие один за другим нескладные эпизоды с его практическим применением лишь укрепляли убеждение молодого врача в неприемлемости этого метода.

Однако возвратимся к началу профессионального пути Фрейда. Изучая медицину, он в первые годы заинтересовался исследованиями по вопросам сравнительной анатомии мозга, физиологии, гистологии, но не получал от этих занятий настоящего удовлетворения. Особенность его любознательности состояла в том, что он испытывал больший интерес к человеческим отношениям и социальным процессам, чем к объектам природы. Именно поэтому Фрейд избрал своей специальностью психиатрию, а в качестве конкретной области исследования — гипноз. И это, несмотря на то, что со времен Франца Месмера в медицинском цехе города Вены сохранилось упорное недоверие ко всем методам, связанным с внушением.

Впрочем, с практикой гипноза Фрейд столкнулся еще в юности. Будучи студентом первых курсов, он присутствовал на публичном сеансе датского магнетизера Хансена. Именно такого рода сеансы-спектакли, по утверждению историков гипноза, пробудили большой интерес к этому психическому явлению. А в 1880 г. в Германии появилась первая книга на эту тему, написанная известным физиологом из Бреслау Хайденхайном.

Несколькими годами раньше в Австрии работал ученый, ставший впоследствии одним из крупных исследователей гипнотизма, — невропатолог М. Бенедикт, пользовавшийся среди больных доброй и вполне заслуженной славой. В ходе лечения он установил наличие глубокого психического воздействия гипноза на истероидных больных, впадавших в странное состояние, названное им впоследствии «мистической зависимостью от врача». Именно эта опасность заставила Бенедикта реже обращаться к гипнозу и заменить его металлотерапией, которая давала сходные результаты, но не затрагивала личности больного.

В начале своей врачебной карьеры в Вене Бенедикт пытался внедрить гипноз в клинике, где он работал, для лечения истерии, однако ассистент клиники запретил ему это сделать под предлогом, что в данном методе используется животный магнетизм. Ассистента звали Йозеф Брейер, и речь о нем еще впереди.

Характерно, что и десять лет спустя, когда на одной из своих лекций Бенедикт вновь попытался положительно отозваться о лечении гипнозом, его слушатели, подобно Брейеру, отнеслись к этому враждебно и обвинили его в месмеризме. И действительно, в Германии и Австрии интерес к гипнозу в это время сопровождался немалой долей подозрительности.

Однако, несмотря ни на что, Бенедикт стал уже достаточно видной фигурой в медицинском мире. Неудивительно, что, собравшись съездить в командировку в Париж, 3. Фрейд именно к нему обратился за рекомендательным письмом к знаменитому французскому невропатологу Шарко.

Незадолго до отъезда в Париж Фрейд наблюдал лечебный гипноз в одном из частных венских санаториев, где он проработал три недели. Здесь же, как полагают, он и сам впервые попробовал свои силы в проведении гипнотических сеансов.

Врачебная стажировка в сальпетриерскои клинике у Шарко стала одним из знаменательных событий в жизни Фрейда. И, прежде всего, он был покорен личностью самого Шарко. Фрейд восхищался его умом, его манерами и видел в нем одного из самых великих врачей, чей ум граничит с гениальностью. Позже он неоднократно благодарил судьбу за то, что в самом начале врачебного пути она дала ему возможность поработать в его клинике. После смерти Шарко, в посвященном ему некрологе Фрейд высоко оценивал его преподавательский талант: «Как преподаватель Шарко был просто ослепителен. Каждая из его лекций по своей композиции и конструкции представляла собой маленький шедевр; они были совершенны по стилю, каждая фраза производила глубокое впечатление на слушателей, и вызывала отклик в уме каждого из них; лекции Шарко давали пищу мысли на весь последующий день».

К периоду стажировки Фрейда в Сальпетриере относится пресловутая дискуссия о природе гипноза, которая проходила между Шарко — лидером Сальпетприерской школы — и Г. Бернгеймом, возглавляющим Нансийскую школу гипноза.

В своих исследованиях своим пришел к выводу, что психологические особенности гипноза (такие, как повышенная восприимчивость испытуемых к внушению вплоть до возможности внушения любых галлюцинаторных образов) представляют собой нечто вторичное, производное. Главные же определяющие феномены гипноза он видел в происходящих в этом состоянии физиологических сдвигах: изменениях восприимчивости органов чувств, возбудимости нервов и мышц и т. п. Было установлено, что аналогичные изменения этих функций имеют место и у больных истерией, у которых и без погружения в гипноз наблюдаются такие симптомы, как сведение мышц, каталептическая гибкость суставов, полная бесчувственность некоторых участков кожи к болевым раздражениям. Поэтому Шарко пришел к выводу, что гипноз в целом есть не что иное, как разновидность истерического расстройства, и что это — болезненное состояние, подобное тому, которое иногда наблюдается в результате нервного потрясения, психического шока.

Рассуждая и дальше в таком же духе, естественно было признать, что каждый сеанс гипноза (а они проводились тысячами) умножает истериков, т. е. самым непосредственным образом наносит вред здоровью людей.

Против этой точки зрения на гипноз решительно возражал своим. Полемика между школами велась в острых, темпераментных тонах, исключавших какой-либо компромисс. Оспаривая основные положения Шарко, глава Нансийской школы Бернгейм восклицал: «Нет! Гипнотический сон не болезненный сон! Нет! Гипнотический сон не невроз, подобный истерии. Конечно, у загипнотизированного можно вызвать истерические проявления, можно развить у него настоящий гипнотический невроз, который будет повторяться в искусственно вызванном сне. Но эти проявления не обязаны своим происхождением гипнозу, они обусловлены внушением со стороны оператора или иногда самовнушением лица особенно чувствительного… Мнимые физические проявления гипноза — не что иное, как феномены психические; каталепсия, контрактуры и т. п. являются результатами внушения. Установить, что подавляющее число людей внушаемо, — значит исключить идею невроза… Сам сон есть результат внушения. Я утверждаю: никто не может быть усыплен против своей воли… Идея производит гипноз; психическое влияние, а не влияние физическое или флюидическое определяет это состояние».

Несмотря на некоторые ошибочные положения теории Нансийской школы, она постепенно завоевывала все большее признание среди врачей и ученых. Вскоре взгляд Шарко, согласно которому гипноз может быть полезен лишь в отдельных, исключительных случаях, тогда как в общем он оказывает вредное, ослабляющее воздействие на нервную систему больного, был признан несостоятельным большинством врачей и исследователей.

Борьба между Сальпетриерской и Нансийской школами закончилась победой последней. Однако результаты этой победы оказались недолговечными и со временем нападки на гипноз возобновились с возросшей силой. Нам хотелось подчеркнуть в связи с этим, что, будучи очарованным умом и силой личности Шарко, Фрейд не мог не разделять его отрицательных взглядов на сущность гипноза.

Возвращаясь к стажировке Фрейда в сальпетриерской клинике, следует указать, что он сосредоточил свое внимание на изучении истерии — болезни, в то время весьма распространенной, но загадочной, непонятной и потому воспринимавшейся с некоторым недоверием, поскольку, как выяснилось, она вызывается мыслью или же психическими конфликтами. О функциональном происхождении болезненных нарушений при истерии (слепоты, глухоты, параличей и пр.) свидетельствовали клинические опыты Шарко, во время которых он с помощью гипноза вызывал, а затем и устранял параличи конечностей и мн. др. болезненные проявления, свойственные указанному недугу. Эти же опыты убедили Фрейда и в несомненной причастности сексуальной сферы к развитию истерии. Половая «озабоченность» истериков даже при их беглом обследовании всегда выступала на первый план. В ходе же экспериментов, проводившихся в Сальпетриере, у многих пациенток возбуждение «истерогенных зон» нередко вызывало сексуальные реакции, доходившие до оргазма.

Подобные зрелища, как оказалось, далеко не способствовали укреплению душевного равновесия молодого врача. Собственное здоровье Фрейда в этот период было не в очень хорошем состоянии: его часто мучили мигрени, приступы депрессии и неуверенности, и для того, чтобы поддерживать рабочий тонус, он нередко прибегал даже к небольшим дозам кокаина. В 1886 г. Фрейд, объясняя ухудшение своего самочувствия в этот период, характеризует его как неврастению, вызванную переутомлением, тревогами, волнениями последних лет.

Ко всему сказанному следует добавить, что первоначальная настороженность по отношению к гипнотическому лечению истерии значительно окрепла у молодого Фрейда в связи со случаем из врачебной практики его друга Йозефа Брейера. Именно он открыл так называемый катартический метод лечения, заключающийся в том, что с помощью воспоминаний в гипнозе и повторных переживаний больным прошлых событий вызывается разрядка патогенных эффектов с последующим выздоровлением.

Пациентка Брейера, выраженная истеричка, в ходе полуторагодичного лечения увлеклась молодым врачом и, когда узнала, что ее кумир хочет прекратить лечение, оказалась в акушерской клинике с «предродовыми схватками». Внушив себе беременность от Брейера, она приготовилась к мнимым родам. Брейер заявил, что его метод лечения является дьявольским, и, стремясь восстановить свое душевное равновесие, отправился с женой в Венецию.

Молодой 3. Фрейд, будучи в деталях посвящен в эту историю, был также поражен мощным эротическим зарядом, который, как ему казалось, таится в гипнотическом воздействии. Рассказав об этом в письме своей невесте Марте Бернайс, Фрейд получил ответ, в котором выражалась надежда, что она никогда не окажется в положении жены Брейера. На это Фрейд заверил Марту, что ей нечего опасаться, ибо, «чтобы такое случилось, нужно быть Брейером».

И действительно, Фрейд в данном случае не приукрашивал свой моральный облик. Он придерживался весьма суровых этических правил в личной жизни. Как утверждают его биографы, пережив в 16 лет первое платоническое увлечение Гизеллой Флюсс, он, по-видимому, до женитьбы (да и после нее) не имел никаких любовных историй.

Тем не менее судьба не преминула устроить Фрейду проверку его моральных устоев, подбросив ему случай, который ранее пережил Брейер. И хотя этот случай был несравнимо проще, именно он, по всей видимости, послужил «последней каплей», переполнившей «чашу терпимого отношения» к гипнозу, после чего Фрейд полностью отказался от использования этого лечебного средства и начал усиленно искать ему соответствующую замену, какой и явился впоследствии психоанализ.

Случай, о котором идет речь, произошел где-то не позже 1892 г. Имеется в виду тот достопамятный эпизод, когда одна из пациенток-истеричек во время лечебного сеанса недвусмысленно бросилась Фрейду на шею. Эту сцену сам он описывал так: «Однажды мне довелось пережить опыт, который в самом ярком свете доказал мне то, что я давно уже подозревал. В тот день я проводил сеанс гипноза с одной из наиболее податливых моих пациенток, с которой мне блестяще удалось связывать приступы болей с породившими их в прошлом причинами. Таким образом, я снял очередной приступ, и, когда затем разбудил больную, она бросилась мне на шею. Неожиданный приход одной из служащих избавил меня от неприятного объяснения, но с этого дня мы, с обоюдного согласия, прекратили гипнотическое лечение. Я был достаточно хладнокровен, чтобы не отнести этот инцидент на счет своей личной неотразимости, и мне казалось теперь, что я уловил природу мистического элемента, скрытого в гипнозе. Чтобы устранить или хотя бы избежать его, мне пришлось отказаться от гипноза».

Теперь трудно судить, насколько эта реакция Фрейда была адекватной. Артисты, поэты, художники — эта категория служителей муз не только не бывает обделена вниманием женщин, но нередко подвергается с их стороны настоящим преследованиям. Не могут пожаловаться на отсутствие интереса (иногда весьма настойчивого) со стороны женщин и врачи — не только гипнотерапевты, но и хирурги, невропатологи и др. Всегда пользовались особой благосклонностью женщин мужчины так называемых «мужественных профессий» (моряки, летчики, геологи и пр.). Однако нам не известно ни одного случая, чтобы какой-либо певец, музыкант, поэт или моряк, космонавт, шофер сменил род своей деятельности из-за того, что в своей прежней рабочей профессии был шокирован чрезмерной женской притязательностью.

З. Фрейд около пяти лет (1887–1892) регулярно применял гипноз в своей лечебной практике. Затем он ограничил сферу его использования, а с 1896 г. совсем перестал обращаться к гипнозу как лечебному средству и лишь изредка прибегал к нему в целях эксперимента. Кроме вышеуказанных моментов эротического порядка Фрейд видел недостатки гипноза в том, что его истинная сущность непонятна, он не может применяться в широких масштабах из-за ограниченности гипнабельного контингента пациентов, и к тому же он подавляет свободу личности и маскирует те компоненты внутреннего сопротивления, анализ которых составляет главную часть психотерапевтической процедуры. В «Пяти лекциях о психоанализе» Фрейд замечал по этому поводу: «Когда я обнаружил, что, несмотря на все усилия, я могу погрузить в гипнотическое состояние лишь небольшую часть своих больных, я решил отказаться от этого метода».

Вместе с тем, будучи от природы одаренным аналитиком, Фрейд увидел в гипнотических отношениях формирование определенной зависимости. Он существенно углубил и расширил прежнее понимание личностной зависимости, формируемой в гипнозе, сделав ее фундаментальным понятием психоанализа и дав ей название «трансфер». В системе психоанализа это понятие стало фундаментальным. Под трансфером понимается перенос на личность психотерапевта чувств, испытанных больным в прошлом по отношению к значимым для него людям: родителям или тем, кто их замещал (кормилица, воспитатель). Трансфер называется позитивным, когда происходит перенос чувства любви или привязанности, и негативным — в случае переноса чувства вражды или злобы.

Характерно, что трансфер — это безусловная и начисто лишенная искусственности реальность, открытие которой стало революционным переворотом в психотерапевтической практике, — позволяет, наконец, придать гипнотическому отношению личностный характер. В то же время, как это ни парадоксально, трансфер приводит к тончайшей форме взаимоотстранения врача и пациента, так как вводит между двумя участниками отношения как бы третье лицо, с которым пациент ранее контактировал (один из родителей, любимый человек и пр.). Таким образом, в процессе занятия психотерапией Фрейд обнаружил, что причиной текущей болезни могут быть желания и влечения, которые ввиду невозможности их реализации, вытеснены в подсознание и индуцируют оттуда на неосознаваемом уровне болезненные симптомы.

Отказавшись от гипноза, Фрейд начал создавать свой метод, который бы позволял, подобно гипнозу, возвращать сознанию те вытесненные в подсознание и часто забытые влечения и отношения, которые стали болезнетворными факторами. Для активизации самого процесса воспоминания Фрейд вместо гипноза использовал принцип свободных словесных ассоциаций. В этом заключалась суть психоанализа. Сеансы направляемого аналитиком ассоциирования длились часами, а весь курс такого лечения мог занимать несколько месяцев или даже лет. Все последующие годы были посвящены теоретическому осмыслению метода в психологическом, естественнонаучном и социокультурном планах.

Вместе с тем обвинение в «недемократичности», незаслуженно предъявленное Фрейдом гипнозу, послужило поводом к тому, что гипноз как метод психотерапии и в Западной Европе, и в США на долгие годы был полностью вытеснен психоанализом. Получилось так, что, оказавшись неожиданным детищем гипноза, психоанализ, окрепнув, все последующее время находился в крайнем отчуждении от своего «родителя» и часто относился к нему с откровенной враждебностью. Дело доходило до того, что член психоаналитического общества мог быть даже исключен из его рядов, если становилось известно, что в своей лечебной практике он применяет методы, связанные с явлениями гипноза.

Видный французский клиницист Леон Шерток отмечает, к примеру, что еще в 1980 г. ведущий психоаналитический журнал Франции опубликовал статью под тенденциозным заголовком «Гипноз мертв». «Нет сомнения, — пишет Шерток, — что коллеги из общества психоаналитиков Парижа и Франции всегда готовы поддержать эту сомнительную констатацию. Только эти два общества во Франции, признанные Международной ассоциацией психоаналитиков, являясь последней инстанцией и служа рупором ортодоксальности, устанавливают всеобщие законы и выносят вердикты. Поскольку гипноз объявлен ересью, вопрос о пересмотре данного вердикта даже не ставится, и считать его «умершим», несмотря ни на что, остается для них лучшим способом избежать подобного искушения».

И все же с 60-х гг. XX в. повсеместно наблюдается заметное охлаждение не к гипнозу, а к традиционному психоанализу. С новой силой разгорается спор о том, что он собой представляет с теоретической точки зрения. Многие авторы доказывают, что это учение никогда не достигало безусловной целостности и не удовлетворяло естественнонаучным критериям. Все решительнее раздаются голоса, утверждающие, что психоанализ — это современный миф. И действительно, многочисленные попытки экспериментально подтвердить теоретические положения психоанализа заканчивались неудачей. Терапевтическая же его эффективность, по словам тех же критиков, объясняется действием Косвенного внушения, от которого не бывает свободен ни один метод.

Добротолюбие русского гипноза

Доброта русского человека свободна от сентиментальности, т. е. от наслаждения своим чувством, и от фарисеизма: она есть непосредственное приятие чужого бытия в свою душу и защита его, как самого себя.

Н. О. Лосский

В мировой истории развития методов психотерапии русскому гипнозу принадлежит весьма заметное место не только в связи с неоспоримыми научными достижениями, чисто технологическими разработками, но и с особыми гуманистическими традициями, сложившимися в данном виде врачебной деятельности. Правда, в последнее время социально-экономические трудности, возникшие в стране, создали угрозу девальвации тех огромных духовных наработок, которые были добыты самоотверженным трудом отечественных гипнологов более чем за столетний период.

Деструктивные тенденции, возникшие в последнее время в отечественной психотерапии и гипнологии в частности, характеризуются следующими проявлениями:

— снижением уровня профессионализма, вплоть до полного его игнорирования, когда практическая психотерапия нередко оказывается в руках у лиц, не имеющих врачебного образования;

— чрезмерной коммерционализацией установившейся системы психотерапевтических услуг;

— внедрением массовых сеансов психотерапии и «целительства» в виде радиотелевизионных и «стадионных» вариантов психотерапии;

— эклектическим заимствованием зарубежных методов и технологий психотерапии, труднопостижимых для сложившегося русского менталитета и часто неприемлемых для национального характера.

Надо полагать, что большинство перечисленных недостатков будет исчезать по мере оздоровления общей обстановки в стране. Что же касается вопросов заимствования зарубежных психотерапевтических технологий, то во все времена они решались далеко не однозначно. В силу особых условий исторического развития России, усвоение и адаптация иностранного опыта всегда играли немаловажную роль в формировании ее собственных научных и культурных критериев.

Размышляя над этой особенностью русского национального характера, видный отечественный социолог и философ Н. И. Кареев (1850–1931) усматривал в ней значительное преимущество. «Мы, — писал он, — берем ото всюду то, что считаем для себя пригодным, так как поставлены в необходимость комбинировать более разнообразные точки зрения, чем западные люди… наше историческое воспитание не позволяет нам коснеть на какой-нибудь односторонней точке зрения».

Другой выдающийся отечественный мыслитель XX столетия И. А. Ильин (1883–1954), соглашаясь с «открытостью» русской культуры духа, вместе с тем, убежденно заявлял, что «Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить все, что угодно, не считаясь с законами ее духовного организма. Россия есть живая духовная система со своими историческими дарами и заданиями».

Не надо думать, что Россия в этом смысле представляет собой исключительное явление. Генетическая память, особенности национального менталитета свойственны каждому народу, и они обусловливают специфические формы его отношений к явлениям социальной действительности и духовной культуры.

Именно этот аспект проблемы взаимоприемлемости духовного опыта различных культур имел в виду известный швейцарский психолог и психиатр К. Г. Юнг (1875–1961), когда говорил о том, что йога для западного человека является малоэффективным методом психорегуляции, так как «раскол западного ума с самого начала делает невозможным сколько-нибудь адекватное использование возможностей йоги». Юнг объяснял это обстоятельство тем, что духовное развитие Запада шло совсем иными путями, чем на Востоке, а потому оно и создало, пожалуй, самые неблагоприятные условия для применения йоги.

Анализируя особенности становления и развития русской школы гипноза и психотерапии в целом, нельзя обойти вниманием типичную черту русского национального характера, о которой говорил энциклопедист «серебряного века» В. И. Иванов (1866–1949). «Основная черта нашего народного характера, — писал он, — пафос совлечения, жажда совлечься всех риз и всех убранств, и совлечь всякую личину и всякое голое украшение с голой правды вещей. С этой чертой связаны многообразные добродетели и силы наши, как и многие немощи, уклоны, опасности и падения. Здесь коренятся: скептический, реалистический склад неподкупной русской мысли, ее потребность идти во всем с неумолимо-ясной последовательностью до конца и до края, ее нравственно-практический строй и оборот, ненавидящий противоречие между сознанием и действием, подозрительная строгость оценки и стремление к обесценению ценностей».

Подобная реалистическая позиция была всегда свойственна отечественным исследователям гипноза и гипнотерапевтам, не стремившимся рядить его в роскошные мистические одежды, а наоборот пытавшимся докопаться до его «чистой реальности» и именно в таком виде использовавшим его в качестве лечебного средства.

Несомненно, что склонность русских психотерапевтов к постижению «голой правды вещей» помешала безоговорочному принятию догматики фрейдистского психоанализа. Так, в одной из своих статей В. М. Бехтерев, основатель школы русского гипноза, дает следующую характеристику этому методу лечения: «…весь метод, по-видимому, не столько сложен, сколько затуманен его авторами», благодаря чему один из учеников 3. Фрейда, Задгер, откровенно признается, что по прослушивании теоретического курса Фрейда ему «понадобилось почти три года, чтобы преодолеть все затруднения». И далее: «Нельзя не заметить при этом, что процедура лечения требует иногда для окончательного успеха столько времени, что гораздо скорее и проще провести лечение по другим методам».

Оценивая степень признания своего учения в России, 3. Фрейд писал в 1914 г.: «В России психоанализ известен и распространен; почти все мои книги, как и других приверженцев анализа, переведены на русский язык. Но более глубокое понимание психоаналитических учений еще не установилось. Научные вклады русских врачей и психиатров в области психоанализа можно до настоящего времени считать незначительными…».

Не изменилось положение и с течением времени. Несомненный знаток психоанализа в России А. М. Эткинд констатировал, что книги Фрейда систематически переводились на русский язык с 1904 по 1930 гг., но в университетских курсах психиатрии и психологии они редко находили отражение.

Характерно, что широкая публика принимала психоанализ более охотно, чем русская философия и медицина. Так против фрейдовского подхода к патогенезу неврозов решительно выступал видный отечественный невропатолог Л. А. Даршкевич (1858–1925). Руководитель психиатрической клиники Московского университета В. П. Сербский (1858–1917), не отвергая в целом теории Фрейда, так же считал, что психоанализ придает чрезмерное значение сексуальной этиологии неврозов. Точно такое же отношение к психоанализу было и у другого известного отечественного психотерапевта Н. Е. Осипова, ученика К. Г. Юнга, встречавшегося и переписывавшегося с самим Фрейдом.

Весьма критически относились к учению Фрейда и русские философы. Так Н. А. Бердяев (1874–1948) упрекал создателя психоанализа в «философской наивности» и утверждал, что было бы ошибочно думать, что одним аналитическим методом можно глубоко познать внутреннюю жизнь другого, т. е. познать его истинное «Я». Психоанализ в том варианте, который развивал Фрейд, был неприемлем и для Б. П. Вышеславцева (1877–1954). Он прямо указывал на то, что Фрейдом был открыт «клад глубинной душевной жизни, но справиться с ним исследователь не сумел». С. Л. Франк (1877–1950), крупный религиозный теоретик и психолог, в одной из своих критических статей характеризует фрейдизм как философски бедное и примитивное мировоззрение, в котором «плоскость его рационалистических понятий неадекватна глубине и иррациональности открытого им духовного материала».

Характерно, что не было ссылок на работы Фрейда и у таких властителей дум русского общества начала XX в., как Вячеслав Иванов, Василий Розанов, Андрей Белый. Теоретиков и творцов «серебряного века» интересовали те же вопросы, что и Фрейда, но ответы на них они давали иные. Весьма показательно и то, что такой известный интеллектуал и деятель искусства, как К. С. Станиславский, разрабатывавший вопросы взаимоотношения сознания и подсознания в творчестве актера, прямых ссылок на работы Фрейда не делал.

В заключение вышеприведенных суждений, характеризующих отношение отечественных авторов к теоретическим конструкциям психоанализа, целесообразно привести здесь соответствующие высказывания М. И. Буянова — известного современного российского психотерапевта и писателя-публициста. В одной из своих книг он пишет: «На заре психоанализа я, быть может и стал бы его приверженцем, но сейчас, в конце XX в., когда психоанализ исчерпал себя, когда вскрылись многочисленные бездоказательные фантазии в этой концепции, когда стало очевидно, что терапевтическая эффективность психоанализа очень низка, всерьез касаться его не стоит. Нынешние психоаналитики превратили в пародию то, что было заложено в учении Фрейда.

Бесконечные вариации на тему Эдипова комплекса, который в реальной жизни встречается очень редко, сведение всех сложных психологических процессов только к половому влечению, стремление навязать всем без исключения людям убеждение, будто истинной причиной их невзгод является дурное отношение к ним в детстве со стороны родителей — это и многое другое привели к упадку авторитета психоанализа среди психологов (среди медиков он никогда не пользовался популярностью). Его по-прежнему любят журналисты, артисты и философы, но только не специалисты по практической психологии».

И пусть простит читатель злоупотребление цитированием, но нам кажется, что последующий текст очень точно характеризует состояние психоанализа в зарубежной и российской медицине: «Психоанализ, — продолжает М. И. Буянов, — не может объяснить все или даже значительную часть событий, в его силах приоткрыть завесу над очень редкими явлениями, встречающимися в основном среди богатых и извращенных натур главным образом в артистической среде… Большинство самозванных психоаналитиков, рекламирующих себя в средствах массовой информации на необозримых просторах бывшего СССР, это такие же шарлатаны и проходимцы, как 99 % так называемых народных целителей, не говоря об астрологах, которые в ста процентах являются жуликами».

Размышляя над причинами отрицательного отношения к психоанализу в России, необходимо признать, что провозглашаемый им пансексуализм расценивался русским менталитетом как «бесстыдство современной эпохи» (Н. А. Бердяев), «демонизм» (С. Л. Франк), принижающий духовную сущность человека. Это связано с тем, что русские традиции, в том числе и врачевания, предполагали бесспорное главенство в человеческом естестве его «божьей искры» — души.

Именно поэтому деятельность русских врачей XIX — начала XX вв. отличалась неподдельным гуманизмом, который был характерен и для духовных подвигов преподобного Сергия Радонежского (1314–1392): «Строителем русской духовной культуры» называл Сергия Николай Константинович Рерих.

Большой заслугой Сергия Радонежского было возвышение авторитета христианских методов врачевания. Впечатляющим «чудом», совершенным Сергием, явилось исцеление бесноватого. А уже несколько лет спустя он пользовался «многомятежной славой» чудотворца-исцелителя. Во время своих многократных душенаставнических походов по Руси он исцелял, исправлял и поучал людей силой ощущаемой в себе благодати.

Прямым продолжением духовных достижений преподобного Сергия явились не только деяния последующих православных подвижников (Кирилла Белозерского, Нила Сорского и др.), но и многоплановая работа по психологическому наставлению верующих, проводимая духовниками-старцами. Монашеский институт старчества в России был, по существу, первой стихийно сложившейся системой психотерапии, основанной на христианских принципах миропонимания. Этому способствовало и то обстоятельство, что, «оберегая душу» верующих от зла, уже первые «духовные отцы» совсем неплохо постигли закономерности управления психикой. Сложная система психосоматической регуляции по «самособиранию естества человеческого», своеобразная психокоррекция и модификация состояний всегда была важнейшим элементом православной практики «умного делания» — достижения согласия разума со всеми силами человеческой природы.

Последним из известнейших православных врачевателей тела и духа верующих был протоиерей, настоятель Андреевского собора в Кронштадте Иоанн Кронштадтский (1829–1908). Это был своего рода российский «Николай Угодник», целитель и заступник, к которому обращались в беде и болезни, и он непременно помогал. «Немощи немощных носи и тако исполнишь закон Христов» — эти слова стали правилом всей его жизни.

Особенности отечественной психотерапии и всей русской медицинской традиции очень точно отражены в статье философа А. И. Ильина «О призвании врача». «Согласно этой традиции, — отмечает автор, — деятельность врача рассматривалась как дело служения, а не дело материального обогащения».

В значительной степени это объяснялось тем, что сама болезнь понималась не как отвлеченный диагноз, а как телесное и «душевно-духовное» страдание человека. Сама врачебная присяга, которую приносили врачи, основывалась на важнейших ценностях православия и воспринималась молодыми специалистами очень ответственно.

Надо сказать, что сегодня в России, когда психотерапия лишилась навязываемых ей ранее нормативных предписаний, отдельные врачи начинают возвращаться к богатому опыту христианских целителей и включают некоторые элементы православных обрядов в комплекс психотерапевтических воздействий при выполнении особо сложных вмешательств в психическую сферу больного (при алкоголизме, наркомании, сексуальным перверзиям и пр.).

Начало российской научной психотерапии заложил выдающийся отечественный специалист по внутренним болезням В. А. Манасеин(1841–1901) своей работой «О значении психических влияний», вышедшей в 1877 г. Будучи профессором Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, он собрал обширный материал, отражающий многостороннее влияние психических факторов на здоровье человека. Изданный им курс лекций явился первым существенным теоретическим вкладом в создание системы «психического лечения болезней» в русской медицине. В материалах лекций он справедливо отмечал, что «психический способ лечения играл большую роль в донаучной медицине и был предан забвению с развитием физических и лекарственных методов врачевания».

Основу влияния психических воздействий на тело человека он видел, прежде всего, в том, что «функция внутренних органов изменяется, когда внимание отвлекается от данной части тела, или напротив того, сосредотачивается на ней». Множество собранных и систематизированных автором примеров подобного рода представляли собой первичную фактологическую базу для создания теоретических основ психотерапии. В этой работе формулировались и важные положения о необходимости как можно более полного управления функцией внимания. Зрелый, культурный человек, по мнению автора, чаще всего вырабатывает в себе эту способность. «Люди замечательные своим умом, — писал Манасеин, — в удивительной степени обладают способностью по желанию менять направление своего внимания». И далее: «…Чем богаче у данного человека запас представлений, то есть чем разнообразнее его внутренний мир, тем и внимание его будет сильнее развито».

В работе приводится множество фактов, свидетельствующих о том, что даже бесстрастная мысль, управляемая организованным вниманием, является мощным лечебным средством. Еще большее значение уделяется эмоциональной сфере, проявления которой могут вызывать как болезненные отклонения, так и положительный, оздоравливающий эффект. Свой вклад в разработку «психического лечения» ученый расценивал как действия человека, «ставящего вехи для обозначения того направления, в котором ляжет будущая широкая дорога». Настоящим же прологом к последующим работам уже чисто психотерапевтического и гипнотического планов служат провидческие слова В. А. Манасеина о том, что «состояние, известное под именем биологизированного или месмерического сна, заслуживает серьезного внимания представителей нашей науки, и врачи, которые… взялись за разработку этого темного вопроса, заслуживают нашей полной признательности».

Интересно, что всего лишь десять лет спустя, 30 ноября 1887 г., на заседании Московского психологического общества высокопрофессиональный доклад на тему: «Гипнотизм и внушение» был сделан молодым отечественным гипнологом и психотерапевтом Ардалионом Ардалионовичем Токарским (1859–1901). А еще через четыре года он отмечал, что гипноз уже рассматривается как теоретически обоснованный психотерапевтический метод: «…В течение последнего десятилетия сделано очень много именно в смысле систематичности практического приложения гипнотизма, в смысле создания нового терапевтического метода… Изучение внушения открыло необыкновенно могучее влияние психических воздействий, которое может быть без всякого преувеличения поставлено наряду с воздействиями факторов физических, и пользование психическими влияниями стало задачей врача, что и дало вопросу надлежащую простоту и законченность».

Заслуги Токарского перед отечественной психотерапией настолько весомы, что его научно-организационную деятельность в этой области следует описать более подробно.

Русская психиатрия конца XIX в. воспитала многих врачей, прославившихся своим исключительно заботливым, гуманным отношением к больным. Такими были основоположники отечественной психиатрии И. М. Балинский в Петербурге, С. С. Корсаков в Москве. Но даже и среди таких людей своей чуткостью, вниманием и любовью к больным выделялся А. А. Токарский. В то же время при всей своей душевной доброте и мягкости он был человеком огромной воли и непреклонного характера, самоотверженным борцом за действенность и гуманизм отечественной психотерапии.

Изучением гипноза А. А. Токарский занялся с первых же шагов своей врачебной деятельности. С 1889 по 1892 гг. он знакомился с клиниками и лабораториями, исследующими гипнотизм и вопросы экспериментальной психологии в Швейцарии, Берлине, Страссбурге, Париже. Слушал лекции Г. Гельмгольца, Ж. Шарко, В. Вундта, Г. Бернгейма, работал в Нанси и Сальпетриере. В 1893 г. защитил диссертацию, стал приват-доцентом при Московском университете. Он был первым, кто организовал и начал здесь чтение курса гипнотерапии и физиологической психологии. В результате его деятельности вокруг него сложилась большая группа учеников и последователей, которые своими работами обогатили школу отечественной психотерапии (Е. Н. Довбня, П. П. Подъяпольский, В. К. Хорошко, Б. А. Токарский и др.).

А. А. Токарский не принимал на веру ни одну из существовавших в то время точек зрения на сущность гипноза — ни школы Бернгейма, ни Шарко. На основании собственных наблюдений и опытов он пришел к заключению, что каждая из них страдает односторонностью. Важное же терапевтическое значение внушения Токарский усматривал в том, что гипнотический сон является средством успокаивающим и укрепляющим нервную систему в большей степени, чем сон обыкновенный.

А. А. Токарский указывал, что у гипноза как специфического терапевтического метода есть своя область применения — это пограничные состояния. Он доскональным образом проанализировал все тонкости вопроса о показаниях и противопоказаниях к применению гипноза и внушения. Огромную ценность, в том числе и для нынешних психотерапевтов, имеет разработанная Токарским система проведения внушений, а так же анализ причин неудачных случаев при гипнотизировании.

Если А. А. Токарского гипноз интересовал преимущественно как мощный психотерапевтический метод, то другого отечественного исследователя внушенных состояний своим — как интереснейший и очень важный общефизиологический феномен. Сущностью гипноза Василий Яковлевич Данилевский (1852–1939) заинтересовался еще в студенческие годы, и эта проблема занимала его всю жизнь.

Первые шаги этого ученого в науке были сделаны в тот период, когда явление гипноза еще не имело общепринятой теоретической трактовки. Последняя складывалась в течение всей жизни Данилевского, в том числе и при его непосредственном участии. Уже почти на склоне лет — в 1924 г. — он подвел итоги своих многолетних изысканий и размышлений по этому вопросу в монографии «Гипнотизм», во введении которой говорится: «В настоящее… время мы насчитываем уже целые сотни серьезных научных сочинений, написанных по вопросам гипнотизма, которому посвящен также целый ряд периодических изданий; число врачей и клиницистов, и физиологов, признающих уже его права гражданства в науке увеличивается чуть не с каждым днем».

Начав изучение гипноза с экспериментов над нормальными лягушками, а затем над теми, у которых оперативным путем удалялись большие полушария мозга, он заметил существенные различия в их реакциях. У бесполушарных лягушек гипноз вызывался значительно труднее и дольше, чем у обычных, да и само состояние отличалось рядом особенностей — не так сильно снижалась чувствительность кожи и сохранялись рефлекторные двигательные реакции. Это дало основание утверждать, что снижение чувствительности и отсутствие произвольных движений, столь характерные для гипноза, вызваны воздействием больших полушарий и именно тормозящего характера.

Основные результаты работ Данилевского по исследованию гипноза у животных были изложены в его докладе «Единство гипнотизма у человека и животных», который был представлен на IV съезде Общества русских врачей в 1891 г. в Москве. Его данные опровергали взгляды на гипноз главы Нансийской школы Бернгейма, утверждавшего, что «гипноза нет, — есть только внушение». Данилевский неопровержимо доказал, что гипноз может быть вызван у самых различных животных и без внушения, поскольку словесная форма последнего может иметь место только у человека. Непреходящая же ценность монографии «Гипнотизм» состоит в том, что в ней собраны уникальные научные материалы, освещающие различные клинические и психофизиологические стороны исследуемого явления.

Подлинным организатором русской научно-клинической гипнологии и психотерапии явился психоневролог мирового масштаба Владимир Михайлович Бехтерев (1857–1927). Примечателен такой факт: только в труде «Объективная психология» упоминаются фамилии 42-х его непосредственных учеников, многие из которых в дальнейшем приобрели широкую известность.

Выдающиеся способности и исключительное трудолюбие молодого Бехтерева позволили ему двигаться в науке с необыкновенным успехом. В 21 год он заканчивает Петербургскую медико-хирургическую академию и уже в 24 года защищает докторскую диссертацию. В 27 лет Бехтерев совершенствовал свои знания за границей в лабораториях и клиниках всемирно известных ученых: физиолога Флексига и невропатолога Шарко. У последнего он в совершенстве освоил методы гипноза. В 29 лет он стал заведующим кафедрой душевных болезней в Казанском университете.

В широчайшем диапазоне его научных интересов, направленных на комплексное изучение человека, гипноз в течение всей его жизни являлся важнейшим лечебным и исследовательским методом. На руководимых им кафедрах (вначале в Казани, а с 1893 г. в Петербургской военно-медицинской академии) и в созданном им Психоневрологическом институте проводились специальные исследования физиологических механизмов гипноза и внушения, читался курс лекций по этим вопросам. Сам Бехтерев был прекрасным психотерапевтом и постоянно применял гипноз и внушение в собственной лечебной практике. Для воплощения идеи о комплексном изучении психики человека, им был создан в Санкт-Петербурге Психоневрологический институт, переименованный впоследствии в Институт мозга и психической деятельности.

Бехтерев неустанно пропагандировал многосторонние возможности психотерапии, систематически публикуя в медицинских периодических изданиях статьи, посвященные успешному применению гипноза в лечении различных заболеваний, с примерами из собственной лечебной практики. Одновременно он проводил огромную работу и по ознакомлению широких слоев населения с естественнонаучными представлениями о гипнозе и внушении, борясь с предрассудками и заблуждениями, существующими в отношении этого метода.

Причины, лежащие в основе мощного воздействия на людей словесного внушения, Бехтерев видел в снижении критических способностей в момент восприятия словесного или эмоционального стимула. Действие внушенной мысли на поведение и деятельность организма человека может оказаться непреодолимым именно в силу своей неподвластности критическому осмыслению. При этом ученый указывал, как часто внушение может играть и отрицательную, деструктивную роль в жизни людей. И все же при объяснении сущности гипноза В. М. Бехтерев отдавал предпочтение психологическим факторам и в меньшей степени — объективно-физиологическим механизмам.

Важный этап в развитии отечественной психотерапии связан с именем Константина Ивановича Платонова (1877–1969). Будучи непосредственным учеником В. М. Бехтерева и, по его словам, «духовным учеником» И. П. Павлова, он творчески использовал теоретические разработки своих учителей в области гипнологии и создал основы учения об экспериментальном гипнозе. Окончив медицинский факультет Харьковского университета, и работая ординатором клиники нервных и психических болезней, он получил научную командировку в Военно-медицинскую академию на кафедру психиатрии, возглавляемую в то время В. М. Бехтеревым. По совету последнего в 1912 г. он подготовил диссертацию, одна из глав которой была посвящена физиологическому механизму внушения в гипнозе. Эта работа явилась одной из первых, положивших начало объективному изучению высшей нервной деятельности человека с использованием методики условных рефлексов.

Получив докторское звание, К. И. Платонов возвращается в Харьков и проводит систематические научные исследования, раскрывающие физиологическую и лечебную действенность слова, речи человека. В 1930 г. им была опубликована небольшая книга «Слово как физиологический и лечебный фактор», тематическая основа которой стала по сути дела программой его научных исследований, продолжавшихся всю жизнь. Материалы этих работ составили впоследствии обширнейшую монографию, изданную под тем же названием в 1957 г., переизданную в 1962 г. и переведенную на многие иностранные языки.

Исследования К. И. Платонова, а так же работы его многочисленных сотрудников и последователей в России и за рубежом положили начало психосоматическому направлению в медицине. Он существенно активизировал интерес медицинских специалистов к вопросам гипноза, внушения и психотерапии. В его работах было убедительно показано, что словесные раздражители в силу их исключительной физиологической и социальной значимости занимают в системе высшей нервной деятельности человека совершенно особое место. Слово заменяет, отражает и обобщает смысловое значение конкретных раздражителей внешней и внутренней среды. Вместе с тем, оно служит так же важным средством, необходимым для создания сложной системы психотерапевтических воздействий, способствующих устранению функциональных нарушений процессов высшей нервной деятельности и формирования взамен их нормальных динамических структур.

Теоретические воззрения К. И. Платонова на слово как на физиологический и лечебный фактор были положены в основу разработанной им методики лечения реактивных состояний, невроза навязчивых страхов, психосоматических заболеваний. Под его руководством психоневрологом И. 3. Вельвовским в сотрудничестве с акушерами В. А. Плотичер и Э. Л. Шугом была разработана система психопрофилактики болей при родах, длительное время применявшаяся у нас в стране и за рубежом. Оценивая успехи отечественной гипнологии, он еще в начале своей деятельности отмечал, что «в разрешении вопроса о природе гипноза мы можем с гордостью сказать — опередили Запад». Возвращаясь к этой оценке сегодня, можно найти немало аргументов в пользу того, что благодаря работам Константина Ивановича она во многом остается справедливой и 70 лет спустя.

Перу К. И. Платонова принадлежит свыше 50 печатных трудов. В целом его научно-исследовательская, литературная и педагогическая деятельность оставила глубокий след в формировании научного мировоззрения общественности на сложные вопросы психической деятельности человека и психотерапии, в частности.

В 50-70-х гг. в нашей стране существовало несколько школ, успешно продолжавших исследования гипноза. Школы клинической гипнологии были представлены именами таких ученых, как В. Н. Мясищев в Ленинграде, М. П. Кутании в Саратове, И. 3. Вельвовский в Харькове, В. Е. Рожнов и М. С. Лебединский в Москве.

Говоря о направлениях отечественных психотерапевтических школ последних десятилетий, следует назвать патогенетическую психотерапию, разработанную В. Н. Мясищевым и его учениками из психоневрологического института им. В. М. Бехтерева. Существенный вклад внесла активирующая психотерапия С. И. Консторума, главной задачей которой являлась активизация собственных нервно-психических и волевых резервов больного для активного противодействия болезненной симптоматике и включения больного в трудовую деятельность.

Существенный шаг в сторону повышения действенности лечебного внушения был сделан В. Е. Рожновым в связи с разработанным им методом эмоционально-стрессового гипноза. Впервые использованный при комплексной терапии алкоголизма, этот метод впоследствии положительно себя зарекомендовал при лечении не только многих психосоматических нарушений, но и отдельных форм психических заболеваний.

Представление о стрессогениях (состояниях, вызванных острыми эмоциональными переживаниями) в их диалектическом двуединстве патогенного и лечебного компонентов, положенное в основу концепции об эмоционально-стрессовой терапии, показало, что достигающий своих целей психотерапевтический процесс не может быть пассивным успокоением больного, только охранительно-щадящим влиянием на него. Эмоционально-стрессовая психотерапия, апеллирующая, в первую очередь, к сфере эмоций, затрагивает, волнует, «потрясает до основ», чем создает благоприятную перестройку личности больного. Как отмечает В. Е. Рожнов, при формировании основных положений метода были частично использованы критически переосмысленные идеи Г. Селье о стрессе как генерализованном адаптационном синдроме, согласно которым «полная свобода от стресса означает смерть» и, таким образом, стресс закономерно должен использоваться для лечебной активизации организма. Эмоционально-стрессовая терапия, помимо утвердившихся гипносуггестивных, аутогенных и других привычных методик включает в себя и принципы эстетотерапии, музыкотерапию, драматическое искусство, библиотерапию и мн. др. из арсенала культуры и творчества.

Достаточно полное представление о состоянии и тенденциях развития отечественной гипнотерапии дают материалы коллективного труда «Руководство по психотерапии» (Ташкент, 1985), в подготовке которого приняли участие 35 специалистов-гипнологов. На страницах этого издания получили отражение многочисленные аспекты психотерапии, начиная с нередко продуктивных подходов в народном целительстве и заканчивая богатым арсеналом методов современной медицины.

К весьма заметным научным событиям в отечественной медицине следует также отнести и сравнительно недавнюю публикацию, выдержанную в лучших издательских традициях российской академической науки.

Эриксон : гипнотизер милостью Божьей

Фактически, транс — это естественное состояние, которое испытывал каждый.

М. Эриксон

Исключительные изломы судьбы иногда ставят человека перед необходимостью совершить жизненный подвиг, чтобы самоосуществиться в личностном плане. Справляются с этой задачей только гиганты духа. Именно такого рода обстоятельства определили жизнь и масштабность врачебной и научной деятельности Милтона Эриксона (1901–1980) — психолога, доктора медицины, президента и председателя многих научных обществ, выдающегося гипнотизера, вынужденного передвигаться и работать в инвалидной коляске. Тем не менее интеллектуальный труд Эриксона в психотерапии бы посилен далеко не каждому физически здоровому человеку и лежит на грани медицины и искусства, науки и поэзии.

Милтон Эриксон родился в маленьком шахтерском городке на западе Соединенных Штатов Америки в начале прошлого столетия. Его психическое становление в детстве существенно отличалось от развития обычных детей. От рождения он был лишен цветоощущения; не различал звуки по их высоте, и воспроизвести даже самую простую мелодию для него было делом совершенно невозможным. Но и это еще не все. Отмеченные нарушения стали причиной трудного формирования навыков чтения — недостатка, известного в педиатрии под названием дизлексии. В 17 лет, кроме того, он перенес приступ полиомиэлита и выздоровел полностью, благодаря единственно лишь разработанной им самим программе реабилитации. Практический вывод, который он сделал в это время сам для себя, состоял в том, что человек может научиться преодолевать трудности в жизни.

Размышляя об этой поре своего личностного становления, и вспоминая о тягостных впечатлениях периода тяжелой болезни Эриксон говорил: «У меня было огромное преимущество перед другими. Я болел полиомиэлитом и был полностью парализован, а воспаление действовало так сильно, что ощущения были также парализованы. Я мог двигать глазами и слышать. Мне было очень одиноко лежать в кровати, будучи не в состоянии двигаться и только смотреть по сторонам. Я лежал в изоляции на ферме, где кроме меня были семь моих сестер, брат, двое родителей и сиделка. Что я мог сделать, чтобы хоть как-то развлечь себя? Я начал наблюдать за людьми и всем, что меня окружало. Я скоро узнал, что мои сестры могут говорить "нет", имея в виду "да", подразумевая в то же самое время "нет". Они могли предложить одна другой яблоко и взять его обратно. Я начал изучать невербальный язык и язык движений тела».

Уже заканчивая медицинский факультет, Милтон Эриксон попал на сеанс гипноза и сразу же понял, что это тот лечебный инструмент, при использовании которого полностью раскроются его преимущества: способность к исключительной наблюдательности и дар общения. Позже они действительно послужили главными составляющими его непревзойденного мастерства гипнотерапевта. После прохождения курса Висконсинского университета Эриксон завершил свое медицинское образование в Центральной больнице штата Колорадо, где ему был вручен диплом врача. Тогда же он получил и диплом психолога. Пройдя специализацию в больнице штата Колорадо по лечению психопатий, он перешел на работу в больницу Род-Айленда.

В 1938 г. Эриксон поступает на работу в Уорчестерскую государственную больницу штата Массачусетс, где становится главным психиатром службы исследований. Через четыре года он переезжает в Элоизу, штат Мичиган, где занимает должность директора лаборатории психиатрических исследований и подготовки персонала в больнице Уэйна и, кроме того, ведет занятия по психиатрии со студентами и аспирантами медицинского колледжа Уэйнского государственного университета. В тот же период он преподает клиническую психологию в Мичиганском государственном университете в Ист-Лансинге. Эриксон являлся членом Американской Ассоциации психиаторов, Американской Ассоциации психологов, а также Американской Психопатологической Ассоциации. Кроме того, он был членом многочисленных обществ медицинского гипноза в Европе, Латинской Америки и Азии. Он был также основателем и президентом Американского Общества клинического гипноза и редактором журнала, издаваемого этим обществом. В 1948 г. в связи с ухудшением здоровья он переезжает в штат Аризону, где вскоре у него появляется обширная частная практика.

После 1950 г. его профессиональная жизнь включает в себя как частную практику в Финиксе, так и постоянные разъезды по Соединенным Штатам и всему миру с целью проведения многочисленных семинаров и консультаций. В те же пятидесятые годы он гипнотизировал известного писателя Олдоса Хаксли и сотрудничал с ним, занимаясь исследованиями измененных состояний сознания. Маргарет Мид — видный американский этнограф, училась у него свыше сорока лет и фактически стала членом Общества клинического гипноза. В 1952 г., к примеру, Эриксон был активным участником конференций в Мэйси, на которых такие авторитеты как Грегори Бэйтсон, Маргарет Мид и видный психоаналитик Лоуренс Кьюби обсуждали проблемы, заложившие основы кибернетики.

И все же большинство неспециалистов и даже многие психотерапевты никогда не слышали о нем, и когда упоминалась фамилия Эриксон, они обычно спрашивали: «Да, конечно, это Эрик Эриксон?», имея в виду другого известного американского психолога, автора книги «Детство и общество».

Следует отметить, что в США теоретические воззрения в вопросах гипноза в годы, когда Эриксон получал медицинское образование, характеризовались крайним эклектизмом. Гипноз в том виде, в каком он был широко распространен в Европе со времен Месмера, Америке был мало известен. В кругах психологически ориентированных специалистов он считался чем-то вроде синтеза психоанализа с буддизмом, быстро выводящего на уровень низшего сознания, и назывался «управляемой медитацией». Некоторыми авторами он даже именовался «астральной проекцией» и считался путешествием отдельно выделенного «Я» вне тела.

Вся психология и психиатрия того времени базировалась на конструкциях психоаналитического учения, в котором к тому же искусственно аргументировалась какая-то глубинная ненависть к явлениям внушения и гипноза. Поэтому в США внушенный сон вначале применялся лишь зубными врачами в качестве обезболивающего средства.

Однако уже в 1958 г. условия использования гипнотерапии были уточнены в докладе комиссии Американской медицинской ассоциации (А.М.А.). В нем отмечалось: «Обучение дисциплинам психодинамической психологии и психиатрии существенно необходимо для понимания феноменов гипноза… Использование гипнотических приемов в терапевтических целях предоставляется тем, кто по своей теоретической и практической подготовке удовлетворяет всем требованием, необходимым для установления полного диагноза болезни, подлежащей лечению. Гипноз должен проводиться только врачами, отвечающими этим условиям, и при всех обстоятельствах не должен никогда быть единственным методом терапевта».

В 1960 г. А.М.А. разработала планы преподавания гипноза, которые обсуждались на собрании представителей 22 медицинских школ США и Канады. С этого времени в Америке гипноз является предметом обучения на медицинских факультетах, на уровне университетского и постуниверситетского образования.

Пионерские открытия Эриксона в области гипноза связаны с основным видом его врачебной деятельности — психотерапией и касаются, главным образом, прикладных методических сторон управления суггестивным процессом. Эриксоновский гипноз полностью отказался от таких внешних атрибутов внушения, как «орлиный взгляд», стеклянный шарик, звучащий метроном, пассы и мн. др., и переключился на работу с интрапсихическим состоянием и поведением пациента. Эту свою позицию выдающийся психотерапевт объяснял тем, что можно научиться «надежным» приемам гипнотизирования, но нельзя познать заранее надежные, раз и навсегда заданные методы формирования транса, с помощью которых можно было бы всегда справляться со всеми гипнотическими явлениями и психологическими реакциями на эти явления. Эриксон полагал, что духовный рост и развитие человека бывают нарушены и направлены по ложному пути множеством причин, и задача психотерапевта как раз и заключается в том, чтобы вернуть его на собственный «истинный путь» и закрепить его движение в правильном направлении. Именно поэтому гипноз рассматривался Эриксоном как система подходов, «набор процедур», психических алгоритмов, которые можно использовать для того, чтобы получать нужные измененные состояния сознания. Конкретное же поведение врача с конкретным больным обусловливается индивидуальными особенностями последнего.

По этой же причине у Эриксона не было «неподдающихся» пациентов. Он очень внимательно наблюдал за поведением гипнотизируемых и, в зависимости от реализации внушений в сеансе, выбирал наиболее подходящие формы суггестивных воздействий. Эриксоновский гипноз означает развитие навыков гипнотизера до такой степени, что появляется возможность вводить человека в транс в ходе разговора, где даже не упоминается слово «гипноз».

Еще одним моментом, повышающим эффективность эриксоновского гипноза, является многообразное использование мысленных образов в качестве суггестивных раздражителей. Важность этого рода воздействий сам Эриксон часто характеризовал словами: «Гипноз — это передача образов». Имелось в виду, что образы постоянно управляют нашей жизнью.

Карл Прибрам, нейрофизиолог из Стенфордского университета, ввел в употребление термин «образы достижения» и выдвинул идею, что человеческая психика организует себя в соответствии с глубинными образами достижения, определяющими направления жизни и деятельности человека. Как правило, эти глубинные образы отличаются высокой устойчивостью. Они могут меняться только в двух типах ситуаций: в состоянии релаксации, когда внимание бывает направлено внутрь себя, или же в процессе ритмического движения (танцы, ходьба, бег). Именно эту важную закономерность учитывает эриксоновский гипноз, задавая такие физиологические состояния, в которых человек получает возможность создавать новые образы достижения, что в свою очередь, позволяет ему по-иному направлять свою жизнь, чтобы самоосуществиться в мире дезорганизации и стресса.

К сфере образных воздействий Эриксон относил соответствующие мыслеформы не только бытийного, но и поэтического плана, напоминая о том, что поэзию человек воспринимает не только умом, но и переживает телом (соматически). Именно поэтому его терапевтические метафоры, речь о которых пойдет ниже, отличаются своеобразной поэтичностью.

Немалой заслугой Эриксона является и то обстоятельство, что он первый обратил внимание на большие терапевтические возможности «малых» (поверхностных) форм гипноза, которые он обозначал как транс. В гипнологии традиционного направления у некоторой части практикующих психотерапевтов бытовало мнение, что лучший лечебный эффект дают более глубокие стадии гипноза. Эриксон на примерах обширнейшей практики показал высокую коррекционную эффективность даже поверхностных форм внушенного сна, наибольшим проявлением которых является так называемая гипотаксия (по терминологии К. И. Платонова).

Транс, согласно Эриксону, является тем состоянием, которое облегчает любое обучение и в наибольшей мере способствует принятию желаемого изменения. Речь идет не о внушенном дремотном состоянии. Фактически транс — это одна из форм естественных состояний, хорошо знакомых каждому человеку (мечтания, медитации, молитвы).

Говоря об истоках нетрадиционных гипнотехнологий Милтона Эриксона, прежде всего следует отметить здесь положительную роль теоретических взглядов Л. Къюби — психофизиологически ориентированного психоаналитика. Именно после совместной работы с ним, считает Л. Шерток, Эриксон разработал оригинальные методы психотерапии, которые опирались не только на психоанализ, терапию обусловливания, обучения, но и на множество других, самых разнообразных психотехник.

Теоретические взгляды Кьюби, творчески использованные в практической работе Эриксона, касались в основном придания приоритетного значения сенсомоторным, соматическим аспектам в механизмах гипноза по сравнению с чисто психологическими факторами, участвующими в этом процессе. С этой точки зрения формирование гипнотического состояния рассматривается в виде последовательной деструкции регуляторных механизмов, определяющих отношение гипнотизируемого с окружающей средой. Таким образом, происходит постепенная изоляция субъекта от всех источников возбуждения, кроме гипнотизера, то есть частичная «дезафферентация».

Важно, что гипнотизируемый субъект воспринимает словесные внушения гипнотизера так, словно они исходят не от какого-то постороннего лица, а от него самого. Большую роль в технологиях гипнокоррекции Эриксона играли высказывания Кьюби об аналогии процессов гипноза и сенсорной депривации, и что гипноидные состояния можно вызывать путем одних лишь сенсомоторных манипуляций, в том числе и в области актуализируемых представлений. Путем селекции внушаемых сенсорных реакций (или, что то же самое, их торможения) в сознание «допускается» только та информация, поступающая из внешней среды, которая не противоречит логике общей суггестивно «конструируемой» обстановке.

Именно в этом положении гипнотизируемый уже бывает не способен отличать действительный внешний мир от своих собственных представлений. Ведь любое достаточно интенсивное воспоминание несет на себе отпечаток реальной действительности. И этот принцип был очень продуктивно использован в приемах гипнотизирования, практикуемых Эриксоном. Для того чтобы ввести субъекта в транс, он просил его вспомнить хорошо запомнившийся случай естественного пребывания в «дремотном», «просоночном» состоянии.

И наконец, главной особенностью эриксоновского гипноза является замена традиционных формул словесных внушений рассказыванием историй, навеянных проблемой данного больного. Именно рассказывание «обучающих историй» (термин Сиднея Розена) составляло один из главных элементов психотерапии Эриксона, в которой метафора заменяла прямолинейное словесное внушение. Более того, его обучающие истории не содержали необходимых интерпретаций, и были рассчитаны на продуктивность собственной психической работы в виде инсайта.

В предисловии к книге Д. Гордона «Терапевтические метафоры» его автор Р. Бендлер, отмечая большую психологическую и лечебную действенность метафоры, пишет: «Как в письменной истории, когда она возникла, так и в мифах, ведущих в самые далекие и сокровенные глубины воспоминаний человека о своем опыте, метафора использовалась как механизм, при помощи которого передавались и развивались идеи. Шаманы, философы, проповедники — все они в сходной манере интуитивно сознавали и использовали мощь метафоры, начиная с известной аллегории с пещерой у Платона и кончая учением Дона Хуана, метафора всегда присутствовала в них как средство изменения людей и воздействия на их поведение».

Для слушателя, внимание которого поглощено рассказом, внешний мир исчезает. По мере того как интерес все больше привлекается к истории, его взгляд обращается внутрь и окружающая реальность перестает для него существовать. В очень далеком 1794 г. девятилетнему мальчику делали хирургическую операцию по удалению опухоли. Поскольку обезболивающих медикаментов в то время еще не было, оперируемого пытались отвлечь, рассказывая такую увлекательную историю, что, как вспоминал он впоследствии, совершенно не чувствовалось боли. Через 18 лет этот мальчик принес издателю придуманную им сказку «Белоснежка», подписанную — «Якоб Гримм». Такова власть очарования мастерским рассказом.

И все-таки, терапевтические метафоры Эриксона — это продукт американской традиции юмора, захватывающего сюжета и блестящего остроумия, ярчайшим представителем которых был Марк Твен. Ведь его новеллы носили не только развлекательный, но и своеобразный «терапевтический» характер.

В последние годы своей жизни рассказывание обучающих историй для Эриксона стало основным приемом, который он использовал как для различного рода психологических коррекций, так и для лечения. Понятно, что услышанная житейская история в качестве своеобразного психологического воздействия активизирует гораздо большее число ассоциативных связей коммуникативной системы, чем прямое словесное внушение того же плана. К тому же последнее часто сопровождается еще и проявлениями контрвнушения.

Считается, что истории создают эффект резонанса: слушая рассказ о чем-либо, пациент обязательно припоминает подобные случаи из своей жизни, идентифицируется с действующим лицом услышанного события. Это открывает прямой доступ к нужным психическим механизмам пациента. Анализ многочисленных историй, которые Эриксон рассказывал своим пациентам, показывает, что в самом общем виде их можно подразделить на три группы, в которых посредством соответствующего сюжетного хода выполнялись следующие терапевтические действия:

— давались описания естественных форм транса, свойственных человеку;

— раскрывались внутренние резервы личности в целях активизации психических механизмов научения;

— характеризовались способности, которыми человек владеет, и, следовательно, может использовать в целях коррекции своих недостатков.

Следует, однако, отметить, что в целом оправданный и рациональный метод обучающих историй получил неожиданное развитие в книге Дэвида Гордона «Терапевтические метафоры» в виде притязания на самостоятельный вид психотерапии. В весьма сдержано написанном предисловии к данной работе Р. Бендлера говорится о том, что «практические знания в этой книге маскируются под видом приятного чтения; их можно увидеть, услышать, почувствовать, но что гораздо важнее, их можно использовать». Думается, что своеобразие стилистики и композиции данной книги как раз существенно осложняет в ней поиск практически полезных сведений, лишний раз убеждая, что лучшее нередко бывает врагом хорошего.

Несмотря на то что некоторые гипнотехнологии Эриксона оценивались специалистами далеко не однозначно, после смерти он из противоречивой фигуры в терапии превратился в образ психотерапевта, вызывающий однозначное восхищение. И так же, как в свое время Фрейд, он приобрел статус культовой фигуры со множеством почитателей, собирающихся на форумы Общества Друзей Эриксона, созданного в его честь.

Многие научно-практические разработки, методы и исследовательские идеи Эриксона оказались достаточно плодотворными и дали начало развитию ряда совершенно новых психотерапевтических технологий.

У американцев почему-то не привился термин «гипнотизировать». Они выражаются более высокопарно: «наводить гипнотический транс». Также замысловато у них принято называть и соответствующих врачебных специалистов. К примеру, ученик Эриксона — доктор психологических наук Стивен Хеллер, гипнолог и клинический психолог, в научно-практических кругах медицинских работников 70-х гг. был известен в качестве преподавателя и тренера эриксоновского метода и своего собственного метода «бессознательной перестройки».

На своем семинаре «Клинический гипноз: инновационные техники» Хеллер одним из первых представил то, что впоследствии стало известно под названием «эриксоновской психотерапии». Впоследствии он прославился под именем «Колдуна», став «тренером тренеров» и проводя семинары для практикующих врачей и клиницистов. Кроме того, он проводит большую научно-просветительскую работу, будучи частым гостем на радио и телевидении.

Активизации интереса в обществе к лечебной и научной деятельности Эриксона способствовали публикации работ и другого его ученика — Джона Хейли, учившегося у него 17 лет и ставшего лидером в области семейной психотерапии.

Однако ближе к нашему времени идеи Эриксона широко распространили в своих работах и на практических семинарах Ричард Бэндлер и Джон Гриндер. Их подвижническая работа состояла в том, что в 70-х гг. они вместе проанализировали психотехнологии выдающихся психотерапевтов: Фрица Перлза — основателя гештальт-терапии, Вирджинии Сатир — семейного терапевта и Милтона Эриксона — создателя нетрадиционных методов гипнотерапии. Бэндлеру и Гриндеру удалось вскрыть своеобразие индивидуальных психотехнологий вышеуказанных авторов, и в результате была создана изящная модель быстродействующих психических воздействий, названная нейролингвистическим программированием. Надо сказать, что также как и совершенно оригинальное название метода, набор и конструктивные особенности его психотехнологий представляют собой полностью новую разработку в данной области терапии.