Принято думать, что гипноз и явления внушения представляют собой лишь «продукт» произвольной психической деятельности человека, который может быть получен в специально задаваемых для этого условиях. Задача настоящей главы — показать, насколько глубоко и многообразно проникнута гипноидными состояниями и суггестивно обусловленными действиями и мыслями наша обычная повседневная жизнь. По существу все межличностные отношения людей строятся по принципу психологической взаимоиндукции (т. е. — взаимовнушения), в процессе реализации которой роли индуктора и субъекта индукции далеко не всегда определены однозначно, а нередко бывают связаны с действием временных ситуативных факторов, часто меняющихся даже в ходе общения.

Но гипноз — это не только процесс взаимодействия двух лиц или группы людей. Особые формы этого явления свойственны и для разнообразных типов человеческого одиночества. И несомненно, что по своей важности по отношению к психическому здоровью и самочувствию человека эти трансовые явления требуют значительно больше внимания со стороны исследователей, чем им уделялось до настоящего времени.

Дело в том, что состояния одиночества, а также весь период суток, которому свойственно доминирование «ночной психики», — это время жизненного самопрограммирования и перепрограммирования личности. И эти процессы могут проходить как положительно, так и отрицательно в зависимости от специфики жизненных обстоятельств и самочувствия индивида.

Функционирование человека как информационной системы, имеет ту особенность, что в период бодрствования, в состоянии рабочего возбуждения повышается его статус как генератора внешне направленных внушений. Наоборот, падение психической активности субъекта снижает степень его алгоритмизационной упорядоченности и информационной силы, и он становится преимущественно приемником внушений. И, что особенно важно, в этом состоянии могут прочно фиксироваться не только посторонние суггестии, но и свои собственные, навеянные различного рода опасениями, страхом, «дурными мыслями». Особую роль в этих негативных процессах может сыграть наше обычное бытовое зеркало — об этом говорится подробно в соответствующем разделе.

В современной психологической литературе, пожалуй, впервые ставится вопрос о гипногенной природе радости. Именно на этом «позолоченном поводке» жизнь старается провести каждого из нас через все свои «зоны повышенного риска». Для многих этот прием сомнительного свойства заканчивается относительно благополучно, но, к сожалению, ослепляющий блеск «поводка радости» для многих смертных оказывается непосильным испытанием и заканчивается алкоголизмом, наркоманией, необузданностью сексуального поведения.

В настоящее время несколько многообещающих гипносуггестивных методов осуществляют экспериментальный прорыв в исследовании природы базовых явлений психики. Речь идет о психологических аспектах пространственных восприятий, непосредственно отражающихся на самочувствии человека, а также о возможности формировать временные модели жизни конкретного человека. Материалы данной главы дают представление о трудностях первых экспериментальных подступов с использованием гипноза к фундаментальным явлениям природы: времени и пространству. Но результаты, полученные в этом направлении исследований, вселяют несомненный оптимизм, даже при самом критическом к ним отношении.

Совершенно неожиданные аспекты гипногенного воздействия объектов и явлений окружающей действительности на психику человека складываются в связи с широкой технизацией современного общества. Так, в ряду технических средств, ставших неотъемлемой принадлежностью нашего жизненного уклада, важное место принадлежит персональному автомобилю. Внося массу неоспоримых преимуществ в наш быт, этот вид транспорта при определенных режимах движения может приобретать свойства своеобразного стимулятора гипноидных состояний, снижая уровень бодрствования водителя до опасных значений, чреватых аварийными ситуациями.

Актуальность данной проблемы, имеющей непосредственное отношение к непрерывно растущим показателям дорожного травматизма, не подлежит сомнению. Тем не менее в гипнологической литературе этот вопрос исследуется впервые и, надо полагать, результаты его обсуждения окажутся полезными для соответствующих специалистов.

Заключается глава материалами, характеризующими глубинную гипнотическую природу крупномасштабной социальной реальности, какой является всякая война.

Опасность такого рода тотальных форм деструктивного гипноза в наше время многократно возрастает, поскольку еще никогда не было столь действенно массовое внушение, никогда еще политики-манипуляторы не располагали столь развитыми, сконструированными на основе последних научных достижений агитационными технологиями, не пользовались столь вездесущими средствами массовой информации, как в наши дни.

Война, представляя собой проявление инстинкта борьбы, направленного против собратьев по виду, тем не менее всегда способствовала сохранению продуктивных систем человеческого сообщества. Однако так было до тех пор, пока мощность используемого в войнах оружия не доходила до пределов, грозящих тотальным уничтожением жизни. Последнее обстоятельство делает «внутривидовую агрессию» совершенно неприемлемой и требует неотложного и коренного пересмотра тех, все еще популярных психологических установок, которые и сегодня могут служить поддержкой этому страшному виду массового гипноза.

Великий «гипнотизер» зеркало

У каждого зеркала есть свой мир, особенный.

В. Я. Брюсов

В одном из древнегреческих мифов содержится весьма любопытная аллегория, в которой зеркало оказалось связанным не только с возникновением человечества, но и с повседневной регуляцией его психических и телесных функций. Упомянутая история началась с жестокого конфликта, случившегося между Вакхом (Дионисом) и Титанами.

Вакх был сыном царя богов Зевса и дочери фиванского царя Кадма Семелы и на олимпийском уровне олицетворял материальное начало низшего земного уровня. На правах устроителя земных сфер, он являлся законным повелителем «богов первого поколения» — Титанов («Богов стихий»), воплощавших идеи в конкретные материальные формы на земном плане. Однажды, позавидовав близости сына Зевса к своему отцу, Титаны решили убить его, а для того, чтобы завлечь Вакха в материальный мир, заставили его смотреться в зеркало. Видя свое изображение в зеркале, Вакх принимает его за свое подобие и, следуя своему боготворческому призванию, одушевляет его, вследствие чего оказывается в «мире иллюзий» — низшем материальном мире, сотворенном богами стихий. Здесь Титаны разрывают Вакха на куски и съедают. Только его сердце было спасено богиней Афиной Палладой, и это обстоятельство позволило ему воскреснуть во всей своей прежней красе. Демиург Зевс, разгневанный преступлением Титанов, поразил их молнией, а оставшийся от них пепел, в котором содержались частицы Вакха, использовал для создания человеческой расы.

Приходится лишь удивляться, с какой поразительной точностью эта древнейшая аллегория отразила сложнейший комплекс явлений, связанный с выражением вакхических черт характера в психическом облике человека и с многоплановой ролью зеркала в его жизни, тайны которой только начинает постигать современная наука.

Первым и наиболее очевидным следствием, вытекающим из этого мифа, следует признать тот факт, что каждый из смертных действительно носит в себе частичку эмоционального начала Вакха, и это обстоятельство доставляет ему не только радости.

Второй момент, обусловленный наличием в душе человека «частицы Вакха», проявляется способностью сохранять ясность души в процессе самопознания, постигать и корректировать в соответствии с требованиями реальной действительности свою индивидуальную натуру.

И третий момент, который непосредственно относится к теме данного раздела, связан с унаследованной человеком от Вакха способностью воплощать идею в конкретную материальную форму. В нашем случае это и есть повседневный гипноз, в котором отвлеченная мысль, желание человека в виде «вакхической идеи» оказывает на воспринимаемую в зеркале собственную телесную оболочку непрерывное и мощное «оживляющее» влияние.

В основе психической действенности зеркала лежат два природных явления: во-первых, способность зеркала отражать предметы и, во-вторых, то, что мы можем распознавать предметы по их зеркальным отражениям. Кстати, это последнее доступно лишь организмам с высокоразвитой нервной системой. Из всех животных, с которыми проводились соответствующие опыты, только шимпанзе и орангутанги принимались стирать красное пятно на лбу, увидев в зеркале свою испачканную физиономию. Гориллы же, павианы и макаки-резусы не отождествляют себя со своим отражением.

Формирование функций восприятия зеркальных образов и особенностей реагирования на них представляет важный момент в понимании механизмов человеческой рефлексии, ее продуктивной, изначально созидательной функции и, в частности, влияния иллюзорных образов на вполне материальные процессы нашего организма.

Наличие у зеркала определенных «чарующих» свойств впервые отметил древнеримский поэт Пентадий в стихах о Нарциссе:

В данном случае речь идет о психическом состоянии так называемой рефлексии — явлении, сопровождающем процесс самопознания: «дрожит, изумлен, любит, смотрит, горит, вопрошает, льнет, упрекает, зовет…» В общем, Нарцисса, если помнит этот стих читатель, избыток самолюбования привел к беде: он захлебнулся в ручье. Обратим на этот факт внимание — в него поэт вложил глубокий смысл, значение которого станет более понятным из последующего текста.

Для того чтобы, видя в зеркале некий предмет, например, человеческое лицо, понимать, что перед нами не сам предмет, а его отражение, нужна особо развитая рефлексивная способность сознания. Как это ни странно, наиболее сложная рефлексивная ситуация возникает, когда человек, вопреки очевидности, должен признать в смотрящем на него лице самого себя. Достигается такое видение своеобразным способом: подсознательно перед зеркалом мы разыгрываем маленький спектакль, в котором изображаем себя и в то же самое время — «некоего другого» для того, чтобы убедиться в правильности отражения. Именно в процессе такой игры мы убеждаем свое «Я» в том, что с этим зрительным образом у нас существует совершенно реальная, видимая и психически ощущаемая связь.

Первым, кто обратил серьезное внимание ученых на прямую гипнотическую функцию зеркала, был известный французский психолог Жак Лакан. В 1949 г. на XVI Международном конгрессе по психоанализу он прочитал доклад на тему: «Стадия зеркала и ее роль в формировании функции "Я". Эксперименты Лакана состояли в том, что он подносил зеркало грудным детям и убедился, что они реагируют на свое отражение точно также, как павианы и макаки-резусы (до гориллы или шимпанзе Homo sapiens младше шести месяцев в этом отношении явно не дотягивает). А еще в докладе Лакана содержалась любопытная ссылка на уже известные эксперименты с животными, из которых следовало, что зрительный образ (gestalt) способен оказывать на организм кардинальное воздействие, даже если животное не отождествляет себя со своим зеркальным отражением.

Например, если голубку содержать с рождения в полном одиночестве, она так и останется неполовозрелой, даже достигнув физиологически детородного возраста. Но стоит ей лишь раз увидеть себя в зеркале, как сразу же запускается процесс созревания птичьих половых желез. Точно так же обстоят дела у многих других животных, включая насекомых.

Идеальный зрительный образ может материализоваться весьма ощутимо. На этот счет известен давний, еще в 1915 г., классический опыт русского энтомолога Б. П. Уварова с луговыми кобылками: саранчой становились лишь те из них, которые росли в обстановке скученности и постоянно лицезрея себе подобных (обратим внимание: в эксперименте Уварова им было достаточно видеть собратьев через стекло). И только в этом случае они приобретают способность, а вернее потребность собираться в грозные стаи саранчи. Если же кобылка «нелюдима» с раннего детства, то из нее вырастает совершенно безобидное существо.

В связи со всем этим Лакан ввел в научный обиход выражение «силовое поле желания», которое в конкретном плане пытается объяснить влияние зрительного образа, а в более общем — затрагивает проблему красоты — самого смысла этого понятия, а также его общебиологического и, разумеется, эротического (психоанализ без этого просто не психоанализ) начал.

«Стадию зеркала» в формировании человеческого «Я» у ребенка Лакан выделил в связи с тем, что ребенок действительно некоторое время отстает в развитии, так называемого «инструментального мышления» от детеныша шимпанзе, но, начиная с шестимесячного возраста также начинает опознавать изображение в зеркале как свое собственное. При этом ребенок делает жесты, стараясь уточнить связь видимого с собственным телом и окружающей обстановкой. На специфическом языке психоаналитиков Лакан это описывает так: «Радостное усвоение ребенком зрительного образа на стадии infans, т. е. ребенком, кормящимся грудью и не способным самостоятельно передвигаться, является идеальной ситуацией для изучения символической матрицы, где "Я" оседает в своей первоначальной форме — прежде чем будет объективировано в диалектике идентификации с другим и прежде чем язык восстановит функционирование этого "Я" во всеобщем в качестве субъекта».

В переводе на нормальный человеческий язык это означает вот что: при первом взгляде грудного младенца в зеркало для него заканчивается неопределенность: кто я и где я? Именно этот момент создатели психоаналитических теорий назвали «первичным нарциссизмом», подчеркнув этим гипнотическую силу зеркала.

Созидательная регуляторная функция зеркала началась с того, что воспринимающий свое отражение человек уже с древнейших эпох стремился определенным образом украсить свою внешность (яркими пятнами глины, цветными перьями, татуировкой и т. п.). И для дикаря, и для современного человека смотрение в зеркало — это начало перехода пассивной составляющей рефлексии (восприятия самого себя) в ее активную фазу, — создание образа «Я», соотнесение с теми представлениями, впечатлениями, что сложились раньше, и самое главное — это переход к активным действиям «самосовершенствования», затрагивающих пока только внешность.

Эта, кстати не самая важная, гипнотическая функция зеркала сохраняется на протяжении веков, и нет признаков того, что она ослабнет в будущем. Слишком большой тяга к зеркалу бывает в юности, когда внешности придается особо важное значение. Старшеклассники, проводящие долгие часы перед зеркалом или уделяющие слишком много внимания нарядам, делают это не только ради самолюбования, но, нередко, из чувства тревоги за свою внешность и стремления сделать ее лучше. Как известно, броские наряды, привлекающие внимание ухищрениями туалета, часто бывают демонстрацией уверенности, что с внешностью его обладателя все обстоит вполне благополучно.

Подсознательная потребность в юном возрасте чаще видеть себя в зеркале — это не только реализация и утверждение своего «Я» посредством самолюбования, но еще и очень важная психобиологическая работа по самосозиданию внешнего облика и внутреннего содержания своей личности. Блестящая поверхность зеркала всегда производит гипногенный эффект, в значительной степени снижая уровень бодрствования, формируя измененные «просоночные» состояния психики. В юном, биологически «сверхпластичном» возрасте и субгипноидном (легком гипнотическом) состоянии каждый раз в правом полушарии происходит аналоговое моделирование своего желательного будущего образа посредством представления этого образа. И эту функцию зеркала следует считать особенно важной.

Казалось бы, видеть свое отражение — это видеть себя другим, реальным, видеть объективно, что означает дистанцироваться от себя, от собственного тела, как своего. Но вот этого-то и не происходит. Мы почти мгновенно «обживаем» свое зеркальное отражение, делая его своим, оно перестает быть реальным и становится воображаемым, т. е. переводится на уровень моих стратегий обладания. Стремясь быть ближе к желательному образу, мы начинаем манипулировать собственным отражением (ищем нужное выражение лица, приемлемую осанку, удачный поворот головы и т. п.) и тут же субъективно сменяем фотографическую точность на расплывчатый образ «потребного будущего», которым и оживляем видимое в зеркале, вытесняя его фотографизм.

«Тело моего Другого (зеркальное отражение), — пишет по этому поводу психолог В. Подорога, — становится моим телом». И этот процесс сотворения своего будущего образа в долговременной памяти, как «перспективной модели моего телесного "Я", становится уже действенным психофизиологическим инструментом, посредством которого "строится" реальная телесная оболочка». Таким образом, проводя аналогию с мифом о Вакхе, посредством зеркала совершается подспудная работа «по проявлению идеи на видимом материальном плане».

У ребенка после рождения и до четырехмесячного возраста какой-либо реакции на зеркало не наблюдается. С четвертого месяца жизни он начинает обращать внимание на свое зеркальное отражение и постепенно узнавать в нем себя и своих родителей, улыбаться им.

Психолог В. С. Мухина описала эпизод, когда один из ее мальчиков-близнецов в год и девять месяцев впервые увидел себя в зеркале. Удивленный собственным изображением, он показывает пальцем в зеркало и радостно восклицает: «Вотин Я!» Затем указывает пальцем на себя: «Вотин Я!» Подведя мать к зеркалу, он указывает на ее отражение: «Вот мама!», потом на мать: «Вот мама!» И так много раз. Игра с зеркалом, к которой подключился и второй близнец, затем продолжалась в течение нескольких месяцев, когда они время от времени устраивали своеобразные «зеркальные игры» [63] .

В психологической литературе, к примеру, описана первая реакция удивления ребенка, когда он одновременно видит перед собой отца и его зеркального двойника (О. М. Тутуджян, 1966). Самое интересное здесь то, что предпочтение все-таки отдается живому родителю, а не его отражению. Следовательно, в возникшей перед ребенком совершенно новой задаче — отличить реальный образ от его зеркального двойника — значительной трудности на самом деле не содержится. Нет сомнения в том, что живой человек доставляет большое количество дополнительной информации (запах, легкие шорохи, особенности зрительного восприятия), которая позволяет ребенку легко осуществлять правильный выбор. Взрослый человек сравнительно легко справляется с аналогичной задачей, даже при самых жестких условиях эксперимента (купирование всех дополнительных признаков), если в качестве оригинала выступает хорошо знакомое лицо. Дело в том, что для каждого лица характерна асимметрия, которая в зеркальном отражении приобретает противоположную направленность, и потому это же лицо в зеркале всегда выглядит необычно, не так как оно воспринимается в реальной действительности вне зеркала.

Художники, артисты, кинорежиссеры хорошо осведомлены об особенностях асимметрии человеческого лица и часто используют их в своей работе. Так, С. М. Эйзенштейн говорил, что в каждом лице заключена многоликость и при этом мы все — двуличны, имея в виду, что изображения правой и левой половин человеческого лица неодинаковы, и если смонтировать портреты определенного человека из одних правых или левых половин лица одной и той же фотографии, они будут сильно отличаться друг от друга.

«Правое лицо» такого человека, состоящее из правых половин, будет выглядеть старше возраста оригинала и в большей степени сохранит характерные особенности настоящего лица. «Левое лицо», смонтированное из левых половин, оказывается всегда моложе настоящего и теряет его индивидуальные особенности.

«"Правое лицо", — писал Эйзенштейн, — как показывает опыт, независимо от того, будут ли это современные фотографии или египетские, греческие, готические портреты, объединит личное и индивидуальное из черт данного лица. В то время как "левое" — типовое, видовое — выявит то общее, что данное лицо имеет с соответствующей группой или породой людей. У левши — наоборот. В тех же случаях, когда у персонажа видовое преобладает над индивидуальным, мы тоже имеем обратную картину. Так будет во всех случаях низкого уровня индивидуального развития — например, у детей. Любопытно также, что в облике половинок лица имеется еще различие возрастной характеристики: имеет место тот факт, что левая половинка физиогномически будет вполне отвечать настоящей, "современной" правой лишь через ряд лет (восемь, десять, тридцать…). К тому времени и правая, конечно, "уйдет" дальше. Но левая будет былой правой на такое же количество лет обратно. Здесь примечательно то, что правые половинки лица, относящиеся к разным возрастам, могут совпадать или не совпадать, но всегда совпадают в единстве и схожести любые левые половинки любых возрастов. Видоизменение и развитие левой стороны значительно менее отчетливо и значительно более медленно. Левая и правая стороны лица оказываются, таким образом, принадлежащими к разным фазам поступательного развития, отставая в своем развитии одна от другой».

В связи с вышесказанным представляют интерес опыты по восприятию искаженных отражений собственного лица в зеркале. Швейцарский психолог Р. Мейли описывает лабораторные опыты, для которых был построен специальный прибор, позволяющий проецировать на экран фотографию, произвольно сужая или расширяя изображение.

Перед испытуемым находилось зеркало, в котором он мог видеть свое изображение и проекцию его фотографии на экране, поперечные размеры которой он мог произвольно изменять, вращая ручку, чтобы получить образ, аналогичный тому, что он видит в зеркале.

Испытуемыми в опытах были в основном близнецы от 7 до 17 лет. Полученные результаты показали, что с возрастом расхождения между истинным и воспринимаемым образом возрастают. Это значит, что по мере взросления формируется внутренний идеальный образ собственного лица, и вносимые испытуемыми искажения в проецируемые изображения объясняются безотчетным желанием соответствовать своему субъективному образу. Поскольку детализация образа следует за формированием личности, надо полагать, что это расхождение между действительным и существующим в представлении субъекта видом своего лица увеличивается с возрастом и вносимые временем изменения в черты его внешности очень часто оказываются неожиданными.

С мрачноватым юмором об этом рассказывал выдающийся итальянский режиссер Федерико Феллини: «Утром… в ванной я, как бы случайно, стараюсь три-четыре раза пройти взад-вперед перед зеркалом, краешком глаза наблюдая за собой. Потом решаюсь и вновь смотрю на себя: новые убытки? Новые аварии? Катастрофы? А взгляд? Разве можно доверять человеку с таким лицом?».

На основании всего вышесказанного можно сделать вывод о неодинаковых способах различения истинного человеческого лица и его зеркального отображения, которые используют ребенок и взрослый человек. Первый ориентируется на дополнительные физические признаки, свойственные живому объекту, тогда как второй — улавливает изменения «структурных» элементов самого лица, что, безусловно, представляет более высокий уровень распознавания.

Строго говоря, настоящего своего лица в зеркале человек практически не видит. Готовясь рассматривать себя в зеркале, мы невольно принимаем определенную позу и ролевую маску. В результате у нас меняется выражение лица, теряется его непосредственность и непринужденность. Мы, что называется, бессознательно, «гипнотически» предъявляем зеркалу «себя идеального». Поэтому случайно, непреднамеренно встретив свое изображение в зеркале, мы, как правило, бываем удивлены незнакомыми нам чертами своего лица.

Именно такой случай описан в рассказе Л. Моравиа «Трельяж». Молодой адвокат, рассматривая только что доставленное из магазина зеркало, вдруг увидел в нем не привычного себя, а какого-то собственного двойника, к которому он испытал сильное чувство антипатии, как к совершенно незнакомому человеку. К чувству антипатии примешалось еще и ощущение какой-то отчужденности. Первой мыслью, которая пришла ему в голову, когда он увидел свое отражение, было: «…неужели возможно, что этот человек в зеркале действительно "Я"?» Интересно, что жена героя рассказа очень точно распознала его состояние: «Я понимаю тебя. В тебе будто бы сидят два человека: один, который обманывает, и другой, который обманут. Так я — с этим вторым, именно его я и люблю» [66] .

Характерно, что герой рассказа рассматривал только что приобретенное зеркало как предмет, а не смотрелся в него. Поэтому он не «готовился» к восприятию в нем собственного облика. В результате то, что он увидел, оказалось для него неожиданным, странным образом расходящимся с привычным, видимо более значительным представлением о себе, почему и вызвало чувство недовольства увиденным. Точно такое же недовольство возникает обычно у человека, когда, например, он совершает несвойственный ему поступок, характеризующий его не с лучшей стороны. В этих ситуациях происходит неожиданная встреча человека со своим вторым неизвестным «Я», которая не всегда может вызвать чувство внутреннего удовлетворения.

Зеркало действительно время от времени «улавливает» изменяющуюся (внешнюю и внутреннюю) составную часть нашего «Я», «шокируя» другую, пожизненно не изменяемую составляющую нашей личности. Для последней свойственно удивительное постоянство внутренней основы мироощущения. В. В. Вересаев так передает это субъективное переживание неизменной составляющей нашего «Я»: «Не знаю, испытывают ли что-нибудь похожее другие, но у меня так: далеко в глубине души, в очень темном ее уголке, прячется сознание, что я все тот же мальчик Витя Смидович; а то, что я «писатель», «доктор», что мне скоро шестьдесят лет, — все это только нарочно; немного поскрести — и осыплется шелуха, выскочит маленький мальчик Витя Смидович».

Этот интересный феномен — наличие в сознании человека как бы двух разных ипостасей, — проявляющийся иногда как ощущение раздвоения личности, довольно интересно описан французским спелеологом Мишелем Сифром в книге «Один в глубинах земли». «С того дня, — пишет он, — когда мне пришлось впервые заглянуть в зеркальце, я уже не расставался с ним». С интересом наблюдает истинный Мишель за «подопытным Мишелем». Вдруг на каком-то этапе возникло неуловимое, непонятное и… ошеломляющее впечатление, словно он раздвоился и потерял контроль над своим вторым «Я» и на смену чувству «внутреннего контролера по отношению к самому себе пришло чувство неприязни к своему образу».

Сифру, видимо, неожиданно открылась его глубинная сущность. Представление о самом себе разошлось с тем, что он увидел, и это вызвало в нем подсознательный протест, чувство отчужденности от своего зеркального образа.

В гипногенном воздействии зеркала возникновение ситуации отстраненности и отчужденности субъекта от своего видимого отражения часто является лишь начальным этапом последующего «независимого» поведения воспринимаемого двойника. Выход последнего из повиновения отражаемому оригиналу нередко имеет место в трудных состояниях одиночества, бессонницы, алкогольного опьянения. В случае сочетаний этих или подобных условий могут возникать беспокойство, тоска, чувство безысходности, галлюцинации. Очень точно описано это состояние в поэме Сергея Есенина «Черный человек»:

Общение со своим зеркальным двойником в этом трудном состоянии трансформирует последний в галлюцинаторного оппонента — «черного человека», с которым поэт общается как с посторонним, ведущим себя самостоятельно, активно и все более вызывающе: «на кровать садится», «спать не дает всю ночь» и т. п. В связи с этим возникает конфликтная ситуация, заканчивающаяся эмоциональным взрывом:

Звон разбитого стекла устраняет гипноидное состояние и приводит к полному восстановлению нормальных, привычных связей с миром, к трезвой оценке ситуации:

Для человека с менее тонкой душевной организацией, чем у поэта, до подобных конфликтов с собственным отражением не доходит. Но не потому, что этого не может произойти в принципе, — просто мы подсознательно ощущаем опасность и отходим от зеркала. То есть делаем то, чего не сделал вовремя Нарцисс.

«А если не отойдем?» — спросите вы. — «Если пересилим себя и заставим подольше пообщаться с собственным отражением. Что будет тогда?»

Плохо будет. Зеркало — не игрушка, а весьма действенный предмет, способный вызвать неприятности, особенно у лиц юношеского возраста и так называемого «художественного» (истероидного) типа. Типичными являются следующие примеры.

Своеобразным сеансом самогипноза перед зеркалом начинается часто встречающееся в молодежной среде заболевание — так называемая психогенная «анорексия», выражающаяся в стойком отказе от пищи. Некая юная особа, услышав в свой адрес комплимент, вроде «пончик» или «пышечка», приходит домой и стремглав бросается к зеркалу в поисках подтверждения сказанному. В последующие дни длительные выстаивания у зеркала (в том числе и в обнаженном виде) продолжаются, в течение которых тщательно обдумывается, какие «выпуклости» собственной фигуры подлежат безоговорочной ликвидации, чтобы она стала «идеальной». Такого рода самогипноз формирует своеобразную одержимость неприятия пищи. Врачи приходят в недоумение, когда убеждаются, что «живой вес» такой пациентки держится в пределах 30 кг вопреки всем принимаемым мерам. И действительно, выведение практически здорового подростка из состояния этого «зеркального самогипноза» бывает очень трудным.

Проявление типичного «эффекта Нарцисса» очень точно отмечено в рассказе Валерия Брюсова «В зеркале». Описываемая история началась с невинного увлечения девочки разглядыванием себя в большом зеркале. С течением времени она придумала для себя целую серию игр с несколькими зеркалами и среди их «перекрещивающихся миров, входящих один в другой, колеблющихся, исчезающих и возникающих вновь», она привыкла так проводить многие часы и целые дни. «Эта вывернутая действительность, отдаленная от нас гладкой поверхностью стекла, почему-то недоступная осязанию, влекла меня к себе, — отмечает героиня рассказа, — притягивала, как бездна, как тайна».

Непомерное увлечение девушки зеркалом у молодой женщины превратилось в дурную страсть, вынуждая ее долгие дни и вечера проводить у домашнего трюмо. Естественно, гипнотический эффект блестящей поверхности должен был проявиться раньше или позже. Зазеркальное пространство стало для нее особым, независимым миром, а поведение собственного отражения приобрело самостоятельный, произвольный характер. Общение и непрерывная нравственная борьба с собственным иллюзорным двойником, также как и в поэме Есенина, составила необычный сюжет рассказа.

Причиной конфликта послужило стремление зеркального отражения поменяться со своим оригиналом местами. Эта борьба закончилась победой зеркального двойника в один из дней, когда его хозяйка почувствовала себя находящейся в зазеркальном пространстве. После этого, отмечает героиня, началась ее жизнь как отражения. Теперь борьба «оригинала», попавшего в «зазеркалье», уже продолжалась со своим «двойником», играющим роль «хозяйки дома» и «настоящей жены своего мужа». Невероятными усилиями воли «оригиналу» все же удалось «втолкнуть» свое отражение в мир зеркала, а самой возвратиться к действительности.

Конец этой истории так передает сама героиня: «Меня перевезли в психиатрическую лечебницу, где я нахожусь и теперь… Но я не хочу оставаться здесь… У меня есть одно дело, которое мне необходимо совершить как можно скорее. Я не должна сомневаться, что я это — я. И все же, когда я начинаю думать о той, заточенной в моем зеркале, меня начинает охватывать странное колебание: а что, если подлинная я — там? Тогда я сама, я, думающая это, я, которая пишу это, я — тень, я — призрак, я — отражение. В меня лишь перелились воспоминания, мысли и чувства той, другой меня, той, настоящей. А в действительности я брошена в глубине зеркала в небытие, томлюсь, изнемогаю, умираю. Я знаю, я почти знаю, что это неправда. Но чтобы рассеять последние облачка сомнений, я должна вновь, еще раз, в последний раз, увидеть зеркало. Мне надо посмотреть в него еще раз, чтобы убедиться, что там — самозванка, мой враг, игравший мою роль в течение нескольких месяцев.

Я увижу это, и все смятение моей души Минет, я буду вновь беспечной, ясной, счастливой. Где это зеркало, где я его найду? Я должна, я должна еще раз заглянуть в его глубь!..» [70] .

Вышеописанными явлениями возможности зеркала, как предмета активно влияющего на психику человека, не заканчиваются. Способность зеркала быть «психологической ареной» действия идеи на отражаемый в нем образ сделала его одним из важных инструментов в оккультной практике. Этот аспект зеркала послужил основанием для выделения самостоятельной ветви магии, использующей его гипногенную и «жизнепроявляющую» роль.

Как уже говорилось, зеркало отражает не только наш внешний облик и направляет течение мыслей, но при определенных условиях оно может визуализировать и суть наших мыслеформ, порождаемых сознанием и подсознанием. Именно на этой основе возникли многочисленные «зеркальные методы» гаданий. В недалеком прошлом имелась обширная литература с описанием способов такого «магического искусства». В качестве отражательных поверхностей рекомендовалось использовать не только зеркала, но и стаканы с водой, увеличительные стекла на темной подкладке, обручальные кольца, стеклянные шарики. Считалось, что лучший галлюциногенный эффект дает сосредоточение взора на поверхности полированного хрусталя, окруженного черным сукном и предохраняемого от попадания прямого света.

С психофизиологической точки зрения во всех этих случаях зеркальная поверхность действует на орган зрения в качестве «белого шума» зрительной модальности. В теории информации «белым шумом» называют сигнал любого вида, частоту и амплитуду которого невозможно предвидеть. Применительно к зрительному сигналу, «белым шумом» («абсолютным хаосом») можно назвать световое пятно, интенсивность и положение которого на экране непредсказуемы. При определенных условиях наблюдения и состояния наблюдателя упомянутый «зрительный хаос» порождается зеркальными поверхностями и весь секрет его «магического эффекта» состоит в том, что он стимулирует функции припоминания, способствует извлечению из долговременной памяти каких-то обрывков ранее полученной информации, из которых и строятся мысленные зрительные картины.

Теорию формирования галлюцинаций в свое время разработал французский психолог А. Бине (1857–1911) — один из основоположников экспериментального изучения высших психических функций. Согласно его представлениям, всякая галлюцинация имеет свой исходный пункт в реальном чувственном восприятии. Воздействующее внешнее или внутреннее (припоминаемое) раздражение может быть очень слабым, но все-таки оно служит как бы направляющим стимулом, который активизирует процесс извлечения прошлых впечатлений из сферы бессознательного.

«Зеркальные гадания» используют именно этот механизм порождения галлюцинаций: субъект смотрит на блестящую поверхность до тех пор, пока не появятся образы, соответствующие той задаче, которую он перед собой ставил. Характерно, что такие гадания получаются лучше у женщин и детей. Вызываемые при этом видения часто не имеют никакого практического значения. Однако бывает, что в зрительных представлениях воспроизводятся сюжеты давно минувших встреч, прочитанных когда-то книг, содержание прежних разговоров. Описано немало случаев, когда с помощью данного приема удавалось вспомнить забытый адрес, номер платежной квитанции и т. п. Однако бытует мнение, что видения, воспринимаемые в зеркале, могут носить и пророческий характер. При этом исследователи отмечают, что субъект, который проводит такой опыт, непроизвольно впадает в легкий гипнотический транс. Каких-либо вредных последствий на здоровье занятия «зеркальным гаданием» не оказывают.

Характер воспроизводимых с помощью такого приема образов бывает различен: иногда они настолько ярки, что напоминают реальные чувственные восприятия, однако их размеры, естественно, ограничены величиной поверхности, на которую проецируется визуализация (стеклянный шар, стакан с водой, зеркало и т. п.).

Некоторые испытуемые утверждают, что возникающие образы они могут рассматривать одинаково со всех сторон. Иногда картины видятся неокрашенными, наподобие черно-белых фотографий. Интересно, что воспринимаемые предметы могут быть увеличены, если на них смотреть через лупу. Таким образом, к примеру, один из испытуемых мог прочитать воображаемый текст, который без увеличения казался ему очень мелким и неразборчивым.

Есть у зеркала и еще одна магическая роль, которая, выражаясь языком легенды о Вакхе, способствует «проявлению идеи на видимом материальном плане». Она пользуется большой популярностью у оккультистов различных направлений и применяется для развития личностной магической силы. Именно поэтому опытные мистики рекомендуют общаться со своим зеркальным отражением ежедневно и в обязательном порядке. В одном из руководств приводится специальное упражнение такого рода. В тот момент, когда вы утром чистите зубы или умываетесь, мгновенно войдите в трансовое состояние, посмотрите прямо в глаза своему отражению в зеркале и громко произнесите: «Я люблю тебя. Ты — великолепен (на). Ты — красив (а). Ты можешь сделать все, что захочешь. Ты особенный (ая). Ты — абсолютное совершенство». Такого рода фразы необходимо произносить громко, абсолютно убежденно, с полным пониманием важной цели этого упражнения, блокирующего вашу природную застенчивость. Именно последняя мешает способности «излучать» те качества, которые делают человека привлекательным, достойным любви других.

Как видно, древнегреческая аллегория с Вакхом, смотрящимся в зеркало, полностью и многообразно реализовалась в земной жизни: человек, получивший частицу Бога, приобрел возможность с помощью зеркала непосредственно материализовать идею своей внешности. Этот же предмет обладает свойством ввергать смертного в «мир иллюзий», где могут быть постигнуты крупицы неведомого, но чаще здесь его подстерегают опасности.

Все вышесказанное может навести читателя на мысль, что существуют некоторые основания для формулирования своеобразных правил пользования зеркалом в повседневной жизни. Я соглашусь с таким допущением, потому что уже давно сформулировал эти правила для себя лично.

1. Не относитесь к зеркалу пренебрежительно; этот предмет достоин большого уважения.

2. Увидеть свой «натуральный вид» в зеркале можно только мимолетным взглядом.

3. Не смотритесь лишний раз в зеркало в плохом настроении и в нетрезвом состоянии.

4. Не злоупотребляйте «терпением зеркала» каким бы превосходным не было ваше самочувствие.

5. Следуйте мудрому совету ведьм: любите свое отражение в зеркале и всячески побуждайте его к здоровью и добрым делам.

Самогипноз одиночества

Через момент одиночества рождается личность, самосознание личности.

Н. А. Бердяев

В человеке, как существе социальном, исторически развивавшемся в больших группах, филогенетически выработалась и закрепилась потребность к постоянному общению с себе подобными, которое чисто рефлекторно вызывает рост интенсивности бодрствования. Поэтому потеря контактов с другими людьми, длительное одиночество являются для него с одной стороны серьезным фрустрирующим фактором, но с другой стороны выступают предпосылкой для формирования слабых гипнотических (трансовых) состояний, которые представляют собой основу для более продуктивного осуществления процессов самовнушения и аутопрограммирования. Различают абсолютное и относительное одиночество. Первое встречается сравнительно редко и, если исключить специальные эксперименты, — чаще всего бывает следствием несчастных случаев (обвал в шахте, происшествие в безлюдной местности, на море и т. п.).

Для относительного одиночества жизненных предпосылок оказывается значительно больше. По продолжительности, степени изоляции и по своему происхождению формы относительного одиночества могут быть самыми разнообразными. Так, например, в условиях относительного одиночества протекают многие виды профессиональной деятельности, когда общение с другими людьми осуществляется лишь эпизодически (летчики-истребители, водители автотранспорта, космонавты и т. п.). О различных степенях относительного одиночества можно говорить и в тех случаях, когда оно возникает из-за нарушения привычных коммуникативных связей. Бывает, что человек по тем или иным причинам лишается социального общения и на протяжении какого-то времени не может (или не хочет) непосредственно и полноценно контактировать с другими людьми (болезнь, критическая ситуация, пребывание в иноязычной среде). Эти условия, как правило, приводят к формированию трудных состояний, так как характеризуются противоречивостью положения: относительная изоляция снижает уровень бодрствования, одновременно обостряя необходимость самостоятельной критической оценки своего состояния, правильности принимаемых решений, качества деятельности. Вне общения с другими людьми, естественно, становится значительно сложнее корректировать свой образ мыслей, поступков, настроения.

Наиболее ярко характерные черты одиночества проступают в тех случаях, когда человек вынужден длительное время находиться в таких естественных условиях, которые ограничивают его общение с другими людьми, как, например, спелеологи, одиночки-мореплаватели. Моделью такого рода условий можно считать индивидуальную изоляцию в лабораторных условиях. Она содержит все признаки строгого одиночества: сенсорную депривацию, социальную депривацию и фактор «заключения».

Сенсорная депривация связана со снижением интенсивности и уменьшением разнообразия притока раздражителей, поступающих из внешней среды. Социальная депривация обусловлена отсутствием возможности общения с другими людьми, или же общение возможно лишь со строго ограниченным контингентом людей. В этом случае человек не получает привычной социально-значимой информации, не может реализовать чувственно-эмоциональные контакты, которые возникают при общении с другими людьми. Характеризуя недостаточность сенсорного притока, известный американский психотерапевт Э. Берн вводит понятие «структурирование времени». «Структурный голод столь же важен для жизни, — считает он, — как и сенсорный голод… Структурный голод связан с необходимостью избегать скуки… Если скука, тоска длятся достаточно долгое время, то они становятся синонимом эмоционального голода и могут иметь те же последствия. Обособленный от общества человек может структурировать время двумя способами: с помощью деятельности или фантазии».

Термин «структурирование времени», на наш взгляд, недостаточно точно отражает сущность определяемого им психологического явления. Будет точнее под этим термином подразумевать наполненность времени деятельностью, ибо только деятельность и структурирует поток бодрствующего сознания. Фантазии же, о которых говорит Берн, это ведь тоже своеобразная деятельность. Поэтому в дальнейшем мы будем вместо словосочетания «структурирование времени» употреблять выражение «наполненность времени». Такое уточнение имеет прямей смысл, потому что самогипноз одиночества как и психическая деятельность по реальному программированию собственной личности, и как фантазия — (общение в памяти) — или же грезы «на заданную тему» — представляет собой мощный способ именно наполнения времени деятельностью.

Умение занять себя, найти подходящую форму деятельности, самообщения играет особенно важную роль в экстремальных условиях жизни.

Рациональное использование избытка свободного времени в вынужденном одиночестве позволяет сохранять на вполне приемлемом уровне психофизиологические функции организма.

Убедительной иллюстрацией к этому положению может служить печальный опыт одиночного заключения Льва Разгона. «Мой тюремный день был расписан почти по минутам, — рассказывал он. — Я одновременно сочинял несколько книг: в разное время дня — разные книги. Я их придумывал по страницам, главам, частям. Иногда — как будто я сидел за столом, за бумагой — я подолгу задумывался над какой-нибудь фразой, словом… Одной из этих "книг" были мои воспоминания о годах детства. Она так тщательно "написалась" в голове, что в лагере во время моей ночной работы нормировщиком, я ее очень быстро, без всяких помарок, перенес в толстую общую тетрадь, присланную мне из Москвы… Другая сочиненная в голове книга называлась "Легенда о Сталине". Надо сказать, прелюбопытная получилась книженция!

У меня были достаточно солидные источники информации, побольше, чем у многих его биографов. Кроме того, я не обязан был соблюдать в отношении моего героя видимость научной объективности… Я почти закончил эту "Легенду". Но на бумаге не восстановил, и она ушла в небытие.

Потом был "музыкальный час", — когда я вспоминал музыку. И много времени я отводил предстоящему судебному процессу… В программу моих ежедневных заданий входила еще шестикилометровая прогулка. Камера имела пять шагов в длину, три в ширину. По диагонали — семь шагов. И я гулял. Проходя мимо стола, я каждый раз перекладывал спичку и таким образом считал шаги. Очень быстро я научился делать это совершенно автоматически. По тому, сколько раз спички перешли с одного места на другое (что я тоже отмечал), я узнавал пройденное расстояние. Само собою, большинство моих сочинительств и других умственных игр происходило во время прогулки» [73] .

Хорошим способом наполнения времени является игровая деятельность, направленная как бы на самого себя (решение кроссвордов, ребусов, шахматных задач и т. п.). Такой тип игровой деятельности известен под названием «лудизм». Его отличие от соревновательной игры в том, что такая игра стимулируется стремлением сообразить, найти решение, а не чувством соревнования и соперничества с другим.

Таким образом, творчество (очень часто литературное), обращение к искусству является одним из способов преодоления монотонии в условиях одиночества и изоляции. Л. С. Выготский, исследовавший эти вопросы, писал, что «искусство есть необходимый разряд нервной энергии и сложный прием уравновешивания организма и среды в критические минуты нашего поведения. Только в критических точках нашего пути мы обращаемся к искусству…».

Еще одним видом преодоления тягостного состояния является возникающая в условиях одиночества повышенная потребность в самоанализе, служащая своеобразной психической разрядкой за счет интенсификации самообщения. Одиночество, абсолютное или относительное, как правило, стимулирует процесс автокоммуникации, способствует росту внутреннего внимания к наличному состоянию индивидуума. Именно на фоне низких уровней бодрствования, характерных для одиночества, облегчаются процессы аутопсихоанализа, пересмотра своих личностных программ и их закрепления посредством своеобразных аутогипнотических сеансов.

Так, например, герой «Записок мертвого дома» Ф. М. Достоевского, попав в острог, оказался, по его выражению, в страшном душевном уединении, несмотря на наличие рядом сотни товарищей по беде. «Одинокий душевно, — говорит он, — я пересматривал всю прошлую жизнь мою, перебирал все до последних мелочей, вдумывался в мое прошедшее, судил себя один неумолимо и строго и даже в иной час благословлял судьбу за то, что она послала мне это уединение, без которого не состоялись бы ни этот суд над собой, ни этот строгий пересмотр прежней жизни. И какими надеждами забилось тогда мое сердце! Я думал, я решил, я клялся себе, что уже не будет в моей будущей жизни ни тех ошибок, ни тех падений, которые были прежде.

Я начертал себе программу всего будущего и положил твердо следовать ей. Во мне возродилась слепая вера, что я все это исполню и могу исполнить… Я ждал, я звал поскорее свободу; я хотел испробовать себя вновь, на новой борьбе. Порой захватывало меня судорожное нетерпение…» [75] .

Из этого отрывка видно, что вынужденное уединение героя послужило причиной не только и не столько пассивной рефлексии, созерцанию картин своего прошлого, сколько активной внутренней деятельности по перспективной, работе над своей личностью и судьбой.

Для индивидуальной изоляции характерен так называемый «фактор заключения». Он связан с лишением возможности свободного передвижения, соприкосновения с окружающей средой и с вынужденным нахождением в ограниченном пространстве. Кроме него существуют, как уже говорилось выше, факторы социальной и сенсорной депривации. Эксперименты, в которых исследовалось действие этих факторов на состояние человека, показали, что существенные изменения в психофизиологическом состоянии происходят уже при воздействии одного лишь фактора «заключения». Изменения электроэнцефалограммы свидетельствуют о снижении уровня бодрствования, ухудшении возможностей мыслительной деятельности. Появляется чувство беспокойства, тревоги, изменяются параметры самооценки состояния и т. д. Добавление к «заключению» двух других факторов — социальной и сенсорной депривации — увеличивает число сдвигов в психическом состоянии, а сами воздействующие условия переносятся все тяжелее.

Длительное пребывание человека в условиях индивидуальной изоляции превращает последнюю из психологически целесообразного охранительного фактора в отрицательное воздействие. При этом нарастание интенсивности тормозных процессов, появление гипноидных состояний может привести к целому ряду нарушений в области восприятия, мышления, памяти, внимания, эмоциональных процессов. У испытуемых возникает состояние напряжение, появляется раздражительность, несдержанность, эмоциональная неустойчивость, ухудшается умственная работоспособность, понижается способность концентрации внимания и т. п. Особенно жесткие условия индивидуальной изоляции — полная тишина, темнота, постоянная оптимальная температура и т. п. — вызывают довольно серьезные отклонения в психических процессах, вплоть до галлюцинаций.

Затянувшееся вынужденное одиночество может стать причиной возникновения не только трудного состояния, но и настоящего невроза. Специальное изучение этого вопроса показало, что люди, жизнь которых бывает отягощена такого рода проблемой в естественных условиях бытия, могут быть распределены по трем группам.

Первую группу составляют молодые люди от 18 до 28 лет. Острое переживание социального одиночества происходит у них вследствие отторжения от родительской семьи, сложностей адаптации к новым условиям жизни (учеба или работа в другом городе), разрыва любовных отношений и т. п.

Во второй (29–38 лет) и третьей (39–55 лет) группах аналогичные кризисные состояния вызываются, как правило, распадом семьи или же реальной утратой близкого человека. Наиболее характерными для этих случаев являются переживания острого чувства одиночества, душевной боли, безысходности, ощущения собственной ненужности, пессимистическая оценка будущего. Вместе с тем, характерные для них состояния с преобладанием тормозных процессов делают их повышенно внушаемыми как по отношению к собственным, иногда случайно возникающим мыслям и психическим установкам, так и по отношению к другим лицам, особенно проявившим к ним хотя бы минимальное внимание. В результате, одинокие нередко становятся жертвами личных рискованных или суицидных действий или же попадают в кабальную зависимость к различного рода противоправным формированиям (псевдорелигиозным сектам и преступным объединениям).

Часто у человека в ситуации одиночества формируется стремление к уходу в себя, углубление в переживания, Происходит сужение круга контактов, может нарастать чувство отчужденности, враждебности к окружающим, активизация эгоцентрических установок, сопровождаемых раздражительностью, обидчивостью, конфликтностью. Эти группы различаются продолжительностью кризиса, его остротой и последствиями. Представители первой и второй групп, как более молодые и имеющие большой запас перспектив, проходят эти состояния быстрее и с меньшими издержками.

Немалое значение для преодоления трансовых состояний одиночества имеет собственная активность и готовность к этим ситуациям. Это хорошо видно, если рассмотреть и сравнить данные экспериментов и описания случаев вынужденной изоляции.

Состояние одиночества в естественных условиях существенно отличается от индивидуальной изоляции в строгом эксперименте. Так, например, у мореплавателей-одиночек, полярных исследователей не происходит изменений в познавательных способностях. Причина — в их вынужденной постоянной активности: перед ними все время встают новые и новые задачи, от правильного и быстрого решения которых порой зависит жизнь. Снижение же активности, увеличение числа элементов сенсорной депривации (слабое освещение или полная темнота, тишина, пониженная двигательная активность) действительно вызывают ухудшение памяти, затрудняют осмысливание и обобщение чувственных восприятий. И наоборот, появление возможностей даже минимального общения, при тех же условиях сенсорной депривации, как, например, в групповой изоляции, снимает ряд существенных моментов, присущих индивидуальной изоляции. Правда, следует сказать, что пребывание в замкнутой группе людей выдвигает перед человеком другие, не менее сложные проблемы и трудности.

Итак, можно констатировать, что существует ряд условий, способствующих успешному перенесению индивидуальной изоляции. Это, прежде всего, максимально возможная включенность в целенаправленную деятельность, высокая адекватная мотивация, четкое осознание необходимости решения задач исследования или путешествия как своих личных. Замечено, что одиночество легче переносят люди, хорошо информированные о возможных психических состояниях, «ориентирующиеся» в реакциях организма и самочувствия в условиях изоляции, знающие способы самоорганизации деятельности в этих условиях. Ситуация изоляции является, таким образом, стрессовой и экстремальной для индивида настолько, насколько он сам воспринимает ее как таковую.

Однако одиночество — это не только трудное состояние, которого следует избегать. Одиночество в виде своеобразного социального голода, как и дозированное физиологическое голодание, может быть полезно и необходимо человеку как средство лечения души, восстановления себя, своей самости, средство самопрограммирования и самосовершенствования. Более того, человеку жизненно необходимо периодически оставаться наедине с собой, со своими мыслями и чувствами, со своими сомнениями и тревогами, находить лишь в самом себе и слушателя и собеседника, и советчика, и утешителя.

Силу благотворного воздействия одиночества на человека заметили давно. Одиночество как обязательное условие очищающих ритуалов или даже как образ жизни — отшельничество — было весьма распространенным явлением в ряде религий. Оно представляло собой добровольную самоизоляцию, отречение от мира, общества, семьи, уединение в пустынных местах. Это состояние культивировалось как в древневосточных религиях: буддизме, брахманизме, иудаизме, так и в христианстве, где отшельничество изначально получило распространение в III–IV вв. в связи с преследованием христиан. Позже отшельничество стало волевым подвижничеством во имя веры, актом религиозного самосовершенствования, в котором явления самогипноза в личностном программировании занимали важнейшее место.

Отшельники, или анахореты, удалялись из социума и уединенно жили в пещерах, подвергая себя различным истязаниям, отказываясь от нормальной пищи и одежды. Тем самым подчеркивалось презрение к собственной плоти, к мирским ценностям, но это же обстоятельство и способствовало формированию у отшельника гипноидных, трансовых состояний психики, облегчающих прохождение процессов самовнушения. Со временем церковь ввела новую форму отшельничества — монашество, организованное на основе монастырских уставов и поддающееся контролю со стороны высших религиозных структур. В любом случае пребывание в строгом и длительном одиночестве представляло собой весьма трудное испытание, которое требовало помимо специальной психической подготовки еще и определенных моральных качеств.

На Руси издавна, еще со времен церковного раскола, уходили в отшельничество, в скиты старцы и старицы, не согласные с моралью и деяниями своего общественного окружения. Длительное время, соблюдая в одиночестве строгий монашеский режим, проводя большую часть времени в молитвах, такие отшельники вырабатывали высочайшие духовные качества, глубокое понимание человека, механизмов его душевной жизни, знание способов помощи страждущим, творили подвиги, то есть обретали те свойства, что издревле получили название «святости».

В христианском подвижничестве одиночества православные богословы видели наиболее короткий путь верующего к себе, а следовательно, и к Богу. Именно мистико-аскетической традицией в ее классический период IV–VII вв., как и в последующие времена, вырабатывалось новое понимание психической деятельности человека и новые способы обращения индивидуума с самим собой. Надо сказать, что многое из того, что было добыто богатейшей христианской отшельнической практикой самоорганизации и самопрограммирования человека до сих пор остается неизвестным даже психологической науке, «не доведенным до сведения» современного сознания.

Между тем, человек в этой практике предстает как динамичное целое, недробимое и в то же время сложносоставное и многообразно активное, истинный характер которого совершенно непередаваем ни механическими, ни органическими моделями. Основной характеристикой этой сущности, находящейся в постоянном движении к полноте бытия, является непостижимая способность и тяга к преображению, к тому, чтобы таинственно собрав в себе здешнее бытие в некий единый фокус, достичь его трансформации, претворив его в новую жизнь, свободную от ига бренности и смерти.

Надо признать, что как по высоте психологической задачи, так и по реалистической полноте ее выполнения, такого рода личностная работа и сегодня достижима немногими, хотя полторы тысячи лет тому назад к ней относились уже достаточно спокойно. И надо признать, что эти чрезвычайно сложные преобразования в человеческой психике могут осуществляться, как это известно современной науке, лишь с помощью тех механизмов, которые ответственны за формирование обычных гипнотических явлений.

Не касаясь специальных богословских вопросов, занимающих в христианской аскезе центральное место, рассмотрим здесь лишь внешнюю, методическую сторону самопрограммирования или «умного делания» — в терминологии православия. Оно включает в себя все важнейшие элементы психофизических действий, вызывающих более или менее глубокие трансовые состояния, на фоне которых формируются, тренируются и закрепляются конкретные психологические установки и образования.

Начальные этапы «умного делания» отмечены в характеристике молитвенной практики афонских исихастов Св. Григорием Паламой, придававшим огромное значение элементам психосоматической техники (особой регуляции дыхания, определенному положению тела и пр.). «Особенно уместно учить смотреть в самих себя, — утверждается в соответствующем наставлении, — и посредством дыхания вводить собственный ум вовнутрь начинающих… Некоторые советуют внимательно следить за вдохом и выдохом и немного сдерживать дыхание».

Второй важной составляющей, способствующей росту интенсивности трансовых состояний одиночества, и, следовательно, облегчению реализации процессов самопрограммирования, является так называемое духовное очищение, предусматривающее познание «тварной» природы человека и избавление его от страстей, сил хаоса и разлада.

Понятно, что устремляющийся к Богу человек должен выступать уже в качестве определившегося цельного единства, лишенного внутренней неуверенности и душевных колебаний в связи с выбором своего пути.

Однако такие единство и цельность суждений сами по себе отнюдь не обеспечены человеку. Их нужно достигать в процессе целенаправленного морального усилия, внутренней работы, и это есть первый этап самопрограммирования в трансовом состоянии одиночества. В результате таких усилий человек должен выйти из хаоса повседневности, из внутреннего разлада и разбросанности, собрать себя из рассеяния дурной множественности — в единство.

В православной духовной практике эта психологическая работа обозначена как «собирание» тела, души и ума — в зависимости от сферы, в которой проявляется данная активность. «Собирание» тела осуществляется посредством комплекса психосоматических приемов, позволяющих легче притормаживать и подавлять вегетативную импульсацию, служащую помехой в общении с Богом в словах, делах и мыслях. Смысл переустройства душевной сферы определяется одной ключевой человеческой особенностью: наличием феномена страстей, чувственных наклонностей души, имеющих тягу к непомерному росту и подавлению морально-этических проявлений личности. Развитие страсти деформирует душевную сферу, несет с собой дисгармонию и неуравновешенность, разлад и психорегуляционный хаос. За много столетий работа по преодолению страстей была развита православной аскетикой в тонкое искусство и в обстоятельную опытную науку, и современной психотерапии здесь есть чему учиться.

Одной из весьма важных методических находок в работе по изживанию страстей является покаяние, которое представляется как глубочайшее сокрушение о грехах (следствиях, вещественных проявлениях страстей), острое переживание своего впадения в страсть как порчи и осквернения человеческой природы. При этом само по себе страстное начало человека не уничтожается, но оно преобразовывается в некое абсолютно положительное состояние, направленное к Богу.

Примерно таким же образом психологическая практика аскетизма поступает и с задачей «собирания разума». Провозгласив, что плоды разума — сведения о мире, организованные в научное знание и логические методы, — обладают духовной ценностью, «монашествующие» не отказываются от признания научных достижений и видят в них проявление Божественной мудрости. «Введение ума внутрь», «хранение ума» (от греховных вмешательств мыслей — Л. Г.) позволяет выдерживать принцип участия разума, его согласия и единства со всеми силами человеческой природы в общей «работе сердца», в работе самособирания человека.

Как видно, достижение трансовых состояний посредством одиночества и последующее устранение эмоциональных и интеллектуальных компонентов психики, как потенциальных помех развившемуся трансу, делает задачу целенаправленного словесного самопрограммирования практически беспроблемной. И эта задача и в долгосрочном, и в оперативном планах решается, как известно, с помощью разнообразных молитв как установленных, так и произвольных форм.

Казалось бы, в наше время, ознаменованное космическими полетами, всеобщей компьютеризацией и «информационной паутиной» Интернета, давно уже исчезли духовные предпосылки для отшельничествующего одиночества как стиля жизни. Тем не менее в исключительных случаях такого рода явления, оказывается, бывают и в наши дни. Так, газета «Советская Россия» (1989,25 августа) сообщала, что в труднодоступном и глухом месте смоленского леса живет Аптон Фомич Смирнов, 1915 года рождения. После войны поселился он в небольшой землянке и с тех пор никуда не уходит. Придерживается старой веры, постоянно совершенствует дух свой. Раз в день питается чем бог пошлет, зимой и летом ходит босой. В том же году «Комсомольская правда» (22 июня) писала о четырех молодых людях (двое с университетским образованием), поселившихся в качестве отшельников-промысловиков на юге Таймыра. «В этих условиях, — объяснял один из них, — мы пытаемся прийти к себе самим».

С точки зрения психологической науки эти люди представляют исключительный интерес. Но, увы, мы охотно изучаем «статистическую средину» (это стало правилом большой науки), но мало интересуемся экстремумами, исследование которых могло бы привести к результатам весьма далеким от усредненных, среднестатистических.

Таким образом, одиночество не всегда есть результат психологического срыва, недостатков в развитии личности. Наоборот, оно может быть одним из необходимых условий ее совершенствования в тесном и постоянном общении с природой и собой. Человек интуитивно чувствует, что в состоянии одиночества ему бывает легче скорректировать свои жизненные программы, переориентироваться, перестроить систему значимых ценностей. Именно такая внутренняя работа позволяет с наименьшими жизненными потерями переключиться на иные, более приемлемые сферы самореализации.

Грезы «ночной психики»

… Даже и ночью учит меня внутренность моя.

Пс. 15:7.

Тот, кто становится владыкой своей ночи, обретает власть и над собственной жизнью.

А. Менегетти

В отличие от состояний одиночества, которые можно считать главным условием формирования долговременных жизненных программ, рассчитанных на годы и десятилетия, специфика «ночной психики» предусматривает создание краткосрочных, оперативных гипнопрограмм деятельности на предстоящий день или несколько последующих. При этом термином «ночная психика» мы обозначаем комплекс психических явлений, характерных для функционирования человека в ночное время, и представляющий собой в различной степени выраженные трансовые состояния.

Наверное, каждому приходилось замечать, что его состояние, восприятие действительности и диапозон самоощущений в ночное время по многим параметрам существенно отличаются от дневных. Избавившись от круговерти дневных забот и получив передышку от информационных нагрузок, ночью мы более непосредственно переживаем бытие как таковое, получаем возможность интуитивно ощутить свои интимные связи с природой, осознать неукротимость течения времени.

В ночные часы само существование природы становится ближе к нам, непосредственнее ощущаются и наши связи с ней, а сами переживания приобретают какую-то особую глубину и остроту. Ночью усиливается чувство одиночества, человек остается один со своими мыслями, страхами, грозными образами. Темнота вызывает беспокойство, изменяются картины действительности: они делаются таинственными, загадочными, а человек может почувствовать себя одиноким, бессильным, непонятым окружающими, оставленным всеми. С поразительной глубиной и точностью передал это состояние Ф. И. Тютчев в стихотворении «Бессонница»:

Итак, ночные часы часто воспринимаются человеком как неуютное время, вызывающее тревожные ассоциации. Но ночное время — это не только «сдвиг в психологии», к сожалению, оно нередко вызывает и ощутимый физиологический дискомфорт, вплоть до различного рода болезненных ощущений.

В функционировании нашей психики существуют две фазы. Одна — дневная, представляющая собой порождение цивилизации, культуры и ответственная за сознательные явления, включающие логику, расчет, прагматизм. Научные исследования связывают эту фазу с функцией левого полушария мозга.

Другая фаза — ночная — несет в себе следы нашего эволюционного прошлого, присутствующего в настоящем биологическом содержании нашего организма и интуитивно отражающего глубинные связи с окружающей природой. Именно поэтому ночная психика, затрагивая филогенетически более старые связи и механизмы нашей психологии и биологии, тоньше и острее улавливает потенциальные и реальные угрозы организму и в большей степени, чем дневная, обладает прогностическими свойствами. Как правило, она связана с функционированием правого полушария мозга.

По-видимому, самую тягостную для человека пору ночи имел в виду И. Ефремов, говоря о «часе быка» — о двух часах ночи. Так называли наиболее томительные ночные часы незадолго до рассвета, когда по понятию древних, властвуют духи зла и смерти. Монголы Центральной Азии определяли его так: «Час быка кончается, когда лошади укладываются перед утром на землю».

Своеобразное содержание ночной психики отразил в одной из дневниковых записей JI. Н. Толстой: «…вчера, потушив свечу, стал щупать спички и не нашел и нашла жутость. "А умирать собираешься! Что ж, умирать тоже будешь со спичками?" — сказал я себе, и тотчас же увидел настоящую свою жизнь в темноте и успокоился. Что такое этот страх темноты? Кроме страха невозможности справиться в случае какого-нибудь случая, это страх отсутствия иллюзий главного из чувств — зрения, это страх перед созерцанием своей истинной жизни» [77] .

Феномен «ночной психики» создает особенно много проблем людям, страдающим неврозами, сердечно-сосудистыми и др. заболеваниями. Простой страх перед бессонницей — сравнительно безобидная форма расстройства ночной психики. Проявляется он в виде своеобразного невроза ожидания, когда человек лежит, закрыв глаза, с настороженным сознанием и «вибрирующими нервами» из-за своеобразного конфликта между постоянной направленностью мысли на желание заснуть и подспудной уверенностью, что заснуть все равно не удастся.

У сердечно-сосудистых и депрессивных больных нередко возникает страх перед сном из-за боязни заснуть «беспробудно». Больные в таких случаях заставляют себя не спать — ходят, читают по ночам, принимают определенную, заведомо неудобную позу, чтобы не спать крепко и не пропустить того приступа, ухудшения состояния, который уже не даст возможности самостоятельно проснуться.

В «Скучной истории» словами ее персонажа — старого человека — А. П. Чехов очень ярко описал типичное поведение такого рода больных. «Я просыпаюсь после полуночи и вдруг вскакиваю с постели. Мне почему-то кажется, что я сейчас внезапно умру. Почему кажется? В теле нет ни одного такого ощущения, которое указывало бы на скорый конец, но душу мою гнетет такой ужас, как будто я вдруг увидел громадное зловещее зарево… Ужас у меня безотчетный, животный, и я никак не могу понять, отчего мне страшно: оттого ли, что хочется жить, или оттого, что меня ждет новая, еще не изведанная боль?» [78]

Описываемые состояния часто являются основным фоном, на котором при определенных условиях разыгрываются разнообразные формы нарушений сна. Особенно легко это происходит у людей в начальных стадиях неврозов или же соматических заболеваний, когда на общий гнетущий фон накладываются неприятные, ноющие ощущения в тех или иных органах и частях тела. Они усиливаются к середине ночи, происходит нарастание эмоциональной напряженности, возникают явления никталгии — головная боль или чрезвычайно тягостные и болезненные ощущения в нижних конечностях, может сформироваться так называемый синдром «беспокойных ног», вынуждающий таких людей просыпаться через полтора-два часа после засыпания.

Трансовые формы ночной психики представляют собой лишь одну незадачливую сторону нашего генетического наследия. Их отрицательная роль нередко дополняется тем обстоятельством, что, будучи по существу «гипноидными фазами» (по терминологии И. П. Павлова), они легко и прочно фиксируют в памяти человека какие-либо случайные воздействия или его же «экзотические» мысли, делая их устойчивыми, навязчивыми, осложняя и без того непростую жизнь невротиков.

Вторая, уже более продуктивная сторона ночной психики, представлена собственно состоянием сна и весьма странными процессами жизнедеятельности, происходящими в нем — сновидениями, которые с полным основанием можно называть сеансами самопроизвольного гипноза. Сложная психофизиологическая природа этих жизненно важных процессов, выполняющих разносторонние адаптационные функции организма, требует более подробного изложения.

В настоящее время почти все гипотезы так или иначе исходят из предположения об адаптационной роли сна и сновидений: эти процессы способствуют формированию приспособительных реакций к условиям существования. Однако каким образом это происходит? Так как во сне мы практически сенсорно изолированы от внешнего мира, то очевидно, что приспособительная функция сна направлена не вовне, а внутрь, на переработку тех впечатлений, которые были получены во время предшествующего бодрствования, и на функциональную подготовку организма к предстоящей после сна деятельности. Для того чтобы полнее охарактеризовать комплекс нервных явлений, участвующих в этом процесс, необходимо хотя бы очень коротко охарактеризовать «анатомию» ночного сна.

Сон представляет собой сложно организованное функциональное состояние мозга, во время которого отмечаются выраженные изменения во всех физиологических системах. Если воспользоваться наиболее распространенной схемой физиологической организации ночного сна, следует указать, что весь его период естественно подразделяется на 4–5 полуторачасовых во многом аналогичных циклов. Каждый из этих циклов содержит две самостоятельные разновидности сна — фазы: медленный сон (ФМС) и быстрый сон (ФБС), длящиеся по 6–8 минут, При засыпании человек погружается в медленный сон, последовательно проходя 4 стадии: дремоту, поверхностный сон, сон средней глубины и глубокий сон. После завершения фазы медленного сна следует резкий переход в фазу быстрого сна.

Во время ФМС (обычного глубокого сна) замедляется ритм дыхания, сердечной деятельности, стабилизируются иные физиологические функции, происходит как бы энергетическое восстановление систем организма.

В отличие от медленного сна, быстрый характеризуется заметной активизацией всех функциональных систем организма и, в частности, глазодвигательной активностью, которая и помогла выделить эту фазу сна в качестве самостоятельной. И самое замечательное состоит в том, что быстрый сон оказался функционально связанным со сновидениями: в 80–90 % случаев человек, разбуженный в это время, охотно рассказывает содержание только что увиденных снов. Но если спящего будить хотя бы через несколько минут после окончания быстрого сна, он забывает большую часть своего сновидения.

Странности быстрого сна ставят перед исследователями массу вопросов, требующих своего решения. Большой знаток сна и связанных с ним явлений профессор А. М. Вейн так комментирует это обстоятельство: «Быстрый сон — что же это такое? Глубина и поверхностность, пассивность и активность — все переплетено в нем самым причудливым образом. Полно, да сон ли это! Не бодрствование ли это, обращенное вглубь? А может быть, это третье состояние, третья форма жизни? Первая — бодрствование, вторая — медленный сон, третья — быстрый. Такие мысли приходили в голову многим исследователям, когда они начали сталкиваться то с одним, то с другим парадоксом быстрого сна».

Известно, что быстрый сон в свое время получил название парадоксального из-за того, что он сочетает в себе очень глубокое сонное торможение с выраженной десинхронизацией ритмов электроэнцефалограммы, которая скорее свойственна бодрствованию или же глубокому гипнотическому состоянию, но не обычному сну. В 1953 г. чешский исследователь В. Кракора отметил, что у испытуемых, выполняющих в гипнозе какие-либо внушения, ЭЭГ такая же, как в состоянии бодрствования. Позже М. П. Невский (1962) в глубоких фазах гипнотических состояний на ЭЭГ установил наличие смешанных ритмов, то есть разночастотных колебаний, характерных для нормального бодрствования. С этой точки зрения есть основания рассматривать стадии быстрого сна как проявление естественных фаз самогипноза, призванных осуществлять образное и информационное моделирование остро актуальных проблем личности.

Прямых высказываний, подтверждающих эту гипотезу, в литературе не встречалось, однако косвенных имеется немало и, пожалуй, стоит здесь сослаться еще раз на слова А. М. Вейна, считавшего, что «сравнивать гипноз со сном есть все основания, и недаром в переводе с греческого "гипноз" и означает сон». Непосредственное отношение быстрого сна к явлениям естественного гипнотического моделирования актуальных задач личности хорошо увязывается с тем обстоятельством, что этот вид сна представляет филогенетически более раннюю разновидность фазовых состояний, чем сон медленный.

Российский физиолог А. Н. Шеповальников установил, что медленный и быстрый сон формируются у ребенка в разные сроки: сначала быстрый, потом медленный. Следовательно, быстрый сон — это сохранившийся филогенетический механизм «сумеречного мышления» древнего человека (PfeifferJ. Е), которое представляло собой различные уровни «просоночного» состояния или иными словами — гипноза.

Вслед за быстрым сном у детей развивается фаза медленного сна: глубокий сон (IV стадия), на третьем месяце — сон средней глубины (III стадия), в 2–3 года — поверхностный сон (II стадия) и только в 8-12 лет — дремота (I стадия). До восьми лет дети почти не умеют дремать. Электроэнцефалограмма медленного сна с возрастом претерпевает заметные изменения, а быстрого почти не меняется: как у младенца, почти такая же и у взрослого. Это еще одно свидетельство филогенетической древности быстрого сна.

Для медленного сна характерна своеобразная психическая деятельность, напоминающая мысли и воспоминания, которую называют «концептуальным мышлением», обеспечивающим оценку воспринятой информации, ее дифференциацию, распределение и ранжирование по проблемам. Следовательно, медленный сон — это уже собственные филогенетические наработки Homo sapiens.

Именно во время сна, когда нет взаимодействий с внешним миром, и создаются благоприятные условия для переработки и адаптации воспринятой в бодрствовании информации, которая будет наилучшим образом отвечать потребностям личности в ближайший период активности. При этом преобладающую роль начинает играть характер переработки информации, определяющийся содержательной стороной сновидений, то есть функцией медленного сна.

Специальные исследования показали, что сновидений как таковых в медленном сне как будто нет, но определенная психическая деятельность при этом наличествует определенно. Установлено, что в медленном сне не бывает ярких зрительных картин и событий, присущих настоящим, сновидениям, но есть почти чистое размышление, «думание», и в основном о событиях минувшего дня и задачах предстоящего. Таким образом, есть основания полагать, что в медленном сне отбираются наиболее актуальные «мыслительные» и эмоциональные темы, которые составляют сюжетную основу сновидений в последующем быстром сне. При этом поведенческое, сюжетное и функциональное моделирование актуальных ситуаций, несомненно, происходит на основе фундаментальных гипнотических механизмов. Последние представлены в мозгу структурами средних отделов ствола (так называемыми ретикулярными ядрами варолиева моста). Если разрушить эти структуры, исчезает быстрый сон, который, как известно, продуцирует сюжетные образы сновидений и, следовательно, формирует визуальные галлюцинации в гипнозе.

Цели и задачи образно-информационного моделирования ситуаций в сновидениях могут быть различными. Первобытному человеку, жившему среди опасностей, нельзя было во время сна терять связь с окружающим миром, поэтому его сновидения выполняли сторожевую роль. Раздражения, воспринимавшиеся органами чувств, порождали образы грозящих опасностей, и человек просыпался время от времени в состоянии физиологической готовности к обороне или бегству.

Со временем определенные задачи, осознаваемые человеком перед засыпанием, также запускали соответствующие сюжеты сновидений, которые функционально готовили его к деятельности, планируемой после «нормального» пробуждения. Более того, на определенном этапе филогенетического развития сновидческая подготовка субъекта к предстоящей деятельности стала направляться не только на физическую активность, но и на умственную. Весьма вероятно, именно в этот период человеком была впервые сформулирована поговорка «Утро вечера мудренее». Чисто интуитивное прозрение оказалось глубоко верным: работа над занимающей мысль проблемой нередко продолжается и во сне; возможно, благодаря отсутствию внешних помех, она становится даже более интенсивной.

Поэты, музыканты, ученые оставили нам десятки свидетельств замечательного творчества, осуществленного во сне. По этому вопросу можно было бы писать отдельную книгу и она, несомненно, читалась бы с большим интересом. Во сне создавали стихи, кажется, все поэты. Утверждают, что Лафонтен сочинил во сне басню «Два голубя», а Вольтер — первый вариант «Генриады». Г. Р. Державину присйилась последняя строфа оды «Бог». Я. В. Анненков, первый биограф Пушкина, утверждал, что две строчки из стихотворения «Лицинию» («Пускай Глицерия, красавица младая, равно всем общая, как чаша круговая…») явились Пушкину во сне. М. Ю. Лермонтов, И. Гете, Ф. И. Тютчев, В. В. Маяковский и мн. др. могли бы пополнить список авторов, которым бог Гипнос навевал высокопоэтические образы.

Композиторы часто во сне слышат новую музыку. Л. Бетховен, уснув во время путешествия в карете, сочинил канон, но, проснувшись, не мог его восстановить в памяти. И только на следующий день, оказавшись в той же карете, вспомнил его и полностью записал. Р. Вагнер в книге «Моя жизнь» писал: «Мне пригрезилась увертюра к "Золоту Рейна", с которой я долго носился, будучи не в силах овладеть ею вполне». Д. Тартини во сне уловил долго ускользавший мотив; ему приснилось, что принес его дьявол, потребовавший взамен душу музыканта. Таково происхождение «Дьявольской сонаты». Я. А. Римский-Корсаков услышал во сне музыкальные мотивы «Снегурочки».

В сфере научного творчества влияние просоночных состояний и сна оказывается не менее значительным. Пример с Ф. А. Кекуле, который, задремав у камина, увидел во сне структурную формулу бензола в виде огненного змея, ухватившего себя за хвост, приводится во всех работах по психологии творчества. Аналогичным образом Д. И. Менделеев во сне увидел окончательный вариант своей таблицы.

Как видно, адаптационная функция естественного сна, в основе которой заложен алгоритм оценки и выбора лучшего варианта из существующих, распространилась до уровня творчества, использовав для этого естественные, созидательные механизмы гипноза.

Понимание общности программирующих возможностей естественного сна и гипнотического состояния проявилось, в частности, в том, что некоторые гипнотерапевты (Я. В. Вяземский, Ч. Бурдон и др.) при лечении детей охотно применяли внушение во время естественного сна, эффект от которого был не ниже, чем при классической гипнотерапии. Психотерапевтической практикой отработаны и приемы формирования у спящего ребенка специального раппорта. Состоят они в том, что в начале такого сеанса сидящий у изголовья спящего гипнотерапевт просто «приучает» его к своему присутствию. Затем надо легко прикоснуться к пальцу ребенка или положить свою руку ему на лоб. Если сон не нарушается, шепотом, в ритм дыхания спящего повторяют слова: «Спи глубже, спи глубже» и далее очень тихим, мягким голосом проводится сеанс специфического внушения.

Возможность перевода ночного сна в явный гипнотический известна очень давно. В книге довольно подробно описан соответствующий метод. Его отличие от предыдущего очень невелико: вместо прикосновения к спящему, производятся пассы над его телом и тихо внушают продолжение более глубокого сна. Затем громкость голоса постепенно повышается, и на определенном этапе задаются вопросы (типа: «Вы спите?»), требующие краткого ответа. Если такой ответ получен, приступают к проведению обычного гипнотического сеанса.

Вместе с тем в медицинской практике известны случаи, когда переход нормального сна в аутогипнотическое состояние происходит самопроизвольно и может повторяться многократно в течение ряда лет. Такого рода расстройства сна известны под названием сомнамбулизма (от латинского somnus — сон и ambulo — хожу) и чаще встречаются у детей, но бывают и среди взрослых. Проявляются они в том, что спящий встает с постели и с открытыми глазами бродит по квартире или отправляется на «прогулку» в более отдаленные места. В повседневной жизни это\явление называют «лунатизмом», ошибочно считая, что оно связано с фазами полнолуния.

Возникает это состояние в фазе медленного сна, когда корковое торможение еще не достигло большой глубины и мышцы бывают недостаточно расслаблены. Исследователи отмечают, что спящие при этом «большей частью повторяют обычные действия их ремесла из ежедневной жизни, к которым у них развилась бессознательная привычка. Мастеровые выполняют ручную работу. Швеи шьют. Прислуги чистят обувь и одежду, накрывают на стол. Люди более высокой культуры предаются той умственной работе, которая им более всего привычна. Наблюдали, что духовные лица в сомнамбулическом состоянии сочиняли проповеди.

Вместе с тем действия сомнамбул нередко выходят далеко за пределы их обычных навыков и привычек. Они могут ходить по крышам, спокойно перебираясь по карнизам, лазить по деревьям, пожарным лестницам и т. д. Все движения «лунатики» совершают с необычной ловкостью, не присущей им в состоянии бодроствования. Как правило, их действия носят безобидный характер, однако описан случай, имевший место в 1961 г. в США, когда девушка в состоянии лунатизма убила из револьвера отца и брата и ранила мать. Но это совершенно исключительный случай, не имеющий аналогов.

Человек в сомнамбулическом состоянии хорошо ориентируется в окружающей обстановке, может актуализировать в памяти информацию, необходимую для выполнения соответствующей деятельности, с ним можно даже вступить в словесный контакт и получить ответ на заданный вопрос или же заставить выполнить определенное действие, но все поступки и впечатления этого периода не запоминаются.

Прогулки «лунатиков» заканчиваются крепким сном на своей «законной» постели, и по утрам они просыпаются, как ни в чем не бывало.

Таким образом, специфика сомнамбулизма наиболее полно проявляет общность функции нейрофизиологических механизмов гипноза в формировании как гипносостояний бодрствования, так и сна. Несмотря на то что сомнамбулизм относится к аномалиям сна, в нем хорошо усматривается действие принципа частичного сочетания признаков всех состояний, о которых говорилось выше.

Различного рода отклонения от нормальных типов ночного сна, наблюдающиеся во многих случаях, не отрицают, а наоборот, подтверждают важнейшую адаптационно-программирующую роль сна в жизни человека. Именно поэтому воздействия, полученные в некоторых фазах естественного сна, отличаются стойкостью и большим влиянием на программы поведения в последующем деятельном состоянии.

Скорбный гипноз радости

К чему ты стремишься, словно к источникам веселья и наслаждения, в том причина страданий.

Луций Анней Сенека

Выходит, что жизнь, то есть ее ощущение есть только взбаламученный нуль, небытие, приведенное в колебание, спокойствие, выведенное из равновесия.

К. Э. Циолковский

Не так давно в психологической литературе существовала теория, утверждавшая, что истинно «приятных» ощущений вообще быть не может, так как у организма имеется постоянная тенденция все воспринимаемые раздражения сводить к минимуму. Удовольствие, таким образом, рассматривалось как субъективное ощущение, связанное с уменьшением психического напряжения, прекращением сильного раздражения или облегчением боли. Весьма показательно, что в монументальном руководстве по физиологии, изданном в США в 1959 г., в томе, посвященном нейрофизиологии, целая глава уделена природе боли, тогда как слова «удовольствие» нет даже в предметном указателе. Можно полагать, что природа счастья никогда не вызывала у ученых столь большого интереса, как представления о страхе перед болью.

Тем не менее теория минимизации боли оказалась плодотворной в том смысле, что на ее основе была открыта радость как самостоятельное психическое явление, обеспечиваемое специальными нервными механизмами. Это обстоятельство воодушевило исследователей, так как «было бы слишком безрадостно думать, — писал известный нейрофизиолог X. Дельгадо, — что мы живем в мире, где существует только наказание, где реально только страдание, и что наш мозг способен различать лишь некоторые степени боли, но не способен к истинному наслаждению».

Уже в 1953 г. в университете Мак-Хилла Джеймс Олдс при исследовании электрического раздражения мозга крыс через вживленные электроды открыл центр удовольствия.

Оригинальные опыты, когда крысы получали возможность самостоятельно получать удовольствие, включая электрическое «вознаграждение» нажатием лапы на педаль, производили удручающее впечатление. Обученных голодных крыс впускали в клетку, в одном углу которой находился корм, а в другом — педаль для самораздражения. Не обращая внимания на пищу, крыса направлялась прямо к педали и предавалась непрерывной оргии самораздражения, надавливая на педаль по несколько тысяч раз в час в течение нескольких суток, пока не наступало физическое изнеможение. Уже эти первые опыты продемонстрировали колоссальную побуждающую и гипнотизирующую силу радости, которая может быть сравнима лишь с наркотическим экстазом.

Весьма трудоемкие и кропотливые исследования ученых выявили, что мозг состоит из трех типов клеток:

— клетки, к возбуждению которых он относится нейтрально (60 % всех клеток мозга);

— клетки, возбуждения которых организм избегает (5 %);

— клетки, к возбуждению которых организм активно стремится (35 %).

Таким образом, было установлено, что мы рождаемся на свет с мозгом, основное свойство которого — настрой на тенденцию к увеличению своего положительного возбуждения. Несомненно именно поэтому, характеризуя врожденную склонность человека к удовольствиям, римский философ-стоик Сенека с горечью произнес: «Чего довольно самой природе, человеку мало».

Следует заметить, что на всем протяжении развития философии мыслители проявляли интерес к вопросу о значении радости в жизни человека. Этические позиции, рассматривающие наслаждение в качестве высшего блага и критерия человеческого бытия обосновывались еще в античности Аристиппом, Эпикуром и его последователями. Позже гедонистические мотивы были распространены в эпоху Возрождения, а затем — в этических теориях просветителей. Диаметрально противоположные идеалы провозглашались сторонниками бесстрастия — стоиками. Не прошел мимо этой вечной, но «нетипичной» для себя темы и гений Константина Эдуардовича Циолковского. На склоне лет свои мысли о роли «радости» в жизни человека он изложил в небольшой книжке под названием «Ум и страсти», изданной в 1928 г. за свой счет в количестве 2000 экземпляров. Основная тема работы — психологический анализ значения эмоционального, чувственного фона человеческого бытия и его роли в качестве главного жизненного стимула. Автор разделил наши жизненные ощущения на приятные, неприятные и безразличные (положительные, отрицательные и нулевые). По его мнению, значительная часть нашей жизни проходит в ощущениях безразличных, близких к нулю, тем не менее эмоциональный фон жизнедеятельности человека все время колеблется от положительного — через безразличный — к отрицательному. Высшая степень положительных эмоций — блаженство, высшая степень отрицательных ощущений — муки, агония.

Ученый полагал, что чем сложнее живое существо, тем размах (амплитуда) колебаний его чувств больше. У воображаемых высших существ иных миров диапазон силы чувств шире, чем у человека, и, наоборот, низшие животные имеют значительно меньшую силу как положительных, так и отрицательных ощущений. На границе же органического мира эта амплитуда близка к нулю. Рождаясь с положительным потенциалом возбудимости мозга, человек тем не менее испытывает колебание эмоционального фона в течение дня, года, в течение жизни. У ребенка сумма положительных ощущений всегда преобладает над суммой отрицательных, у молодых людей суточная сумма положительных эмоций уменьшается, но еще преобладает над отрицательными. В определенном возрасте разность положительных и отрицательных переживаний становится равной нулю. За этим периодом следует пора угасания, когда сумма эмоциональных ощущений в течение дня выражается отрицательным числом. В конце этой поры и утро начинается с отрицательных эмоций, которые усиливаются к вечеру и продолжаются во сне, продуцируя неприятные сновидения.

Высота этой «жизненной волны», выражающаяся наибольшей суммой положительных эмоций молодости и отрицательных — старости, представляет собой некоторую амплитуду жизни и зависит от способности мозга ассимилировать определенное количество идей. Чем эта способность больше, тем эмоциональный размах жизни значительнее. Очевидно, что способность к страданию и радости пропорциональна сложности и величине мозга. По мнению К. Э. Циолковского, эти рассуждения вызывают естественный вопрос: не равна ли сумма радостей всякого живого существа за время его жизни сумме страданий за то же время? Если так, то слова Константина Эдуардовича, вынесенные в эпиграф, имеют несомненный смысл, так как интеграл эмоций всякой жизни, как бы сложна или проста она ни была, всегда равен нулю. Иными словами, что было дано, то и отнимется. Автор признавал рискованный характер своей гипотезы, однако считал, что из нее вытекают некоторые следствия, заслуживающие серьезного отношения.

В широком историческом плане избавление человечества от страданий Циолковский видел в том, чтобы снижать роль механизмов страстей за счет все большего включения сферы разума в обеспечение жизнедеятельности. В этом случае эмоциональная «амплитуда жизни», по мнению автора, будет обязательно уменьшаться.

Важным моментом, свидетельствующим в пользу высказанной выше гипотезы, являются последствия древней привычки людей доставлять себе удовольствия посредством «искусственных возбудителей нервов» (кофе, алкоголь, наркотики, секс и т. д.). Именно в связи с этими примерами Циолковский писал: «Наши печали и тяжелое чувство жизни имеют источник в наших радостях или происходят от них же. Они — причина нашей печали. Действительно, если мы много радуемся в жизни, то, в общем, должны столько же и страдать».

В связи с этими мыслями интересно отметить, что в некоторых субкультурах явные негативные последствия приписывались даже такой «очевидной» радости как секс. Так, инициационные формы тантризма (отличающиеся особыми способами соития) вырабатывают у своих адептов особые приемы воздержания от семяизвержения в момент оргазма при физической близости с женщиной. Считается, что тот, кто удерживает таким образом семя внутри себя, преодолевает смерть, ибо как излитое семя ведет к смерти, так сохраненное семя ведет к жизни» [85] .

В меньшей степени обращает на себя внимание то обстоятельство, что промежутки между краткими моментами сладостного погашения страстей, как правило, бывают заполнены «тяжестью» жизни, «трудным томлением духа». Более убедительных примеров этого плана, чем состояние абстиненции у алкоголиков и наркоманов привести трудно. Нет необходимости описывать здесь и величину зла, обретенного в результате получаемой таким образом радости.

Приведенные примеры несомненно являются образцами сильнейшего гипнотического воздействия «потребной» (актуализированной) радости на общее состояние и поведение человека. В характере функционирования его психики усматриваются все признаки реализации постгипнотического внушения, когда действия субъекта всецело определяются внушенной идеей и мало соотносятся с окружающей действительностью. Как видно, проявления радости как одного из слагаемых нейрофизиологической «системы побуждения» при ближайшем рассмотрении играет громадную роль в жизни человека и во многих случаях представляет собой аналог гипноза.

В связи с этим невольно напрашивается мысль о том, что жертвами «искусственных радостей» (алкоголя, наркотиков и пр.) становятся люди со слабой врожденной «системой поощрений», которая оказывается неспособной противопоставит какое-либо «натуральное» удовольствие вызываемому искусственным путем. Следовательно, вопрос необходимо ставить так: можно ли у данного конкретного человека, пристрастившегося к «губительной радости», естественным способом повысить возбудимость нервно-психических «механизмов поощрения» до преобладающего уровня. Только в этом случае субъект предпочтет радости естественной природы.

Вполне отдавая себе отчет в том, какой тяжкой ценой достаются земные наслаждения, человечество одновременно не теряет надежды изобрести «безопасные радости». Мелькнувшее было на «горизонте сладострастия» упование на возможности электрического раздражения мозга в целях возбуждения экстаза оказалось нереализованным. Метод громоздок и легко берется под юридический контроль. Однако для сторонников сомнительных форм гедонизма еще не все потеряно.

В кругу психотерапевтических методов, получивших название нейролингвистического программирования (НЛП) появился довольно «многообещающий» прием, который позволяет воспроизводить наркотическое опьянение произвольно, то есть формировать «наркотический кайф» аутогенно, без использования наркотика. Для этого требуется лишь небольшое условие: у субъекта уже должен быть некоторый опыт пребывания в формируемом состоянии, то есть ему уже должно быть знакомо действие реального наркотика.

Отмечая исключительные достоинства наркотического опьянения без приема препарата, сторонники этого метода пишут следующее: «Если вы можете войти в состояние мысленно, без наркотиков, то вы имеете то преимущество, что можете выйти из него, когда захотите, и избегаете множества нежелательных последствий.

Вы сравнительно легко можете контекстуализировать свое наркотическое состояние так, что оно не будет вмешиваться в вашу остальную жизнь. Если вы научите этому процессу наркоманов, то они смогут использовать его для доступа к ресурсам, существующим в наркотическом состоянии, безо всяких последствий».

Оптимизм суждений здесь, несомненно, выступает следствием непрофессионализма. Если бы авторы этих умозаключений чуть глубже проработали исследуемый вопрос, то без труда поняли бы свою ошибку. В природе не бывает «бесплатных» наслаждений. Даже такие возвышенные эмоции, как радость труда и творчества, измеряются количеством затраченного на работу нервного напряжения и вынесенных лишений.

Древняя восточная мудрость гласит, что «от смерти к смерти идет тот, кто наслаждается Неведением; но еще печальнее участь того, кто наслаждается Знанием». Подобные истины содержатся и в христианских источниках. В одной из притч Соломона утверждается: «И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль» (Прит. 14:13). И нет сомнения в том, что «радости», о которых хлопочут вышеупомянутые авторы, непременно повлекут за собой и соответствующие печали.

Даже без приема наркотиков регулярная стимуляция центров удовольствия в результате наступающей адаптации повышает их порог возбудимости. Для получения прежней «радости» требуется все большая «доза» раздражителя. Это приводит к развитию патологических состояний, именуемых еще со времен христианского подвижничества «прелестью», то есть целевой погоней за «кайфом». Сначала человек теряет интерес к обычным земным радостям, затем рушатся его нормальные межличностные и иные социальные связи, а вслед за этим раньше или позже появляются признаки примитивизации умственной деятельности.

Более того, узнав и опробовав путь самостоятельного вхождения «туда» без наркотика, психонаркоман уже никогда не откажется от приобретенного преимущества. Он будет его всячески развивать и совершенствовать, вплоть до наступления умственной деградации. Но, как и обычный, традиционный наркоман, он будет заботиться о приумножении рядов себе подобных.

Подтверждением сказанному может быть отрывок из книги К. Андреас, С. Андреас, посвященный практике НЛП, под названием «Использование наркотика для отдыха», который содержит следующую рекомендацию: «Выявив свою последовательность для конкретного наркотика, вы можете научить ей других, и попросить других научить вас той последовательности, которую используют они сами. Вы можете использовать последовательности друг друга как "рецепт" для входа в это состояние. Это прекрасный способ начать вечеринку; никому не надо ничего покупать, или беспокоиться о соблюдении закона, или испытывать трудности, когда позднее надо вести машину домой. То, что названо "контактным кайфом", является тому примером. Если вы действительно хорошо синхронизируетесь с кем-либо, то и вы будете переживать те же субмодальности (ощущения — Л. Г.), что и они».

Мы не описываем здесь психотехники формирования такого «кайфа». Авторы же утверждают, что с использованием разработанного ими принципа могут формироваться любые психические состояния, опыт переживания которых имеется у данного субъекта: алкогольное опьянение, местное или общее обезболивание, «усиление сексуальной отзывчивости», вплоть до «моделирования» оргазма.

В качестве другого претендента на обеспечение человечества «неограниченными радостями» в настоящее время выступает кибернетическое производство. На базе компьютерных систем сегодня бурно развивается рынок электронных игр, призванных обеспечивать реальные переживания «фантастических наслаждений». Именно этот вид искусственной психической жизни становится все более известным под названием «виртуальной реальности». Этот термин был использован в психологии К. Г. Юнгом для обозначения общего генетического опыта нашей памяти. «Подсознание мужчины, — считал он, — до опыта знает, что ему предназначено любить женщину, также как женщине свойственна врожденная субъективная готовность принимать мужчину». С этой точки зрения виртуальная реальность — одно из тех возможных событий, к которому уже подготовлена психика.

Психологи трактуют этот термин расширительно, рассматривая психологическую виртуальную реальность, как реальность психологического состояния, обусловленного процессами, протекающими в данный момент в измененной психике, а не реальными воздействиями окружающей среды. Не вдаваясь в подробности, следует отметить, что все так называемые искусственные радости (алкогольные и наркотические опьянения, азартные игры и зрелища) представляют собой виртуальные реальности которые следует считать явлениями вторичного порядка, реальностями псевдореального мира.

Виртуальные реальности, «конструируемые» на основе компьютерных систем, обещают имитировать подлинные явления действительности не только посредством слуховых и зрительных воздействий, но будут включать и все ощущения непосредственного контакта с моделируемым объектом (тактильные, температурные, двигательные и др.). Нынешние провозвестники грядущей киберкультуры прогнозируют наступление эпохи киберреальности со своим киберискусством, киберсоциумом и даже киберсексом.

По данным специальных исследований, периодическое пребывание в мире компьютерных игр и продуцируемых ими виртуальных реальностей ведет к развитию в организме специфических нервно-психических сдвигов, названных «киберболезнью». Симптомы этого недуга: головные боли, тошнота, боли в глазах, временное нарушение пространственной ориентации.

Виртуальные реальности несут в себе две эмоциональные составляющие: «гратуал» — высокоположительное состояние и «ингратуал» — крайне тяжелые отрицательные переживания. Характерной особенностью радостей, доставляемых виртуальной реальностью, является то обстоятельство, что рано или поздно они также ставят человека перед проблемой тяжелейшего ингратуала.

К тому же компьютерная психотехнология позволяет получать не существующие в природе «синтетические наслаждения», по своей изощренности далеко превосходящие естественные виды удовольствий. И кто знает, не превратится ли со временем такой высоконадежный источник удовольствий, как секс, в скучную и пресную процедуру, грозящую человечеству вырождением? Может быть, именно поэтому стоит прислушаться к словам современного российского философа В. В. Налимова, предупреждающего нас — «над человечеством нависла угроза скуки».

Однако, на наш взгляд, люди могут противостоять этой угрозе. Сегодняшняя доступность спиртных напитков, да и наркотиков, не делает всех токсикоманами, поскольку подавляющее большинство знает истинную цену этим «радостям». Кроме того, нам все же даны и высокие положительные чувства, не сопряженные с обязательным негативным компонентом. Порождают их труд, творчество, приумножение добрых дел. Именно они представляют собой «радость во благо». Однако это уже тема для отдельного разговора.

Еще раз про любовь… как разновидность гипноза

Любовь выступает как утверждение бытия человека.

С. Л. Рубинштейн

Многие исследователи, занимавшиеся изучением гипноза, бывали немало изумлены тем обстоятельством, что целый ряд его проявлений в определенной мере переплетается с биологическими причудами полового поведения. Эта на первый взгляд странная взаимосвязь не ушла от внимания не только гипнологов, но и других специалистов.

Так, в литературе имеются указания на то, что внушение и гипноз — явление широко распространенное уже в животном мире. Считается, что гипноз, видимо, возник в качестве вспомогательной функции при спаривании и первоначально служил погружению самки в состояние летаргии.

Наличие неявной глубинной связи гипноза с сексуальной сферой, как мы уже отмечали выше, тем или иным образом осложняло его лечебно-медицинскую репутацию на протяжении всей истории его научного освоения.

Само слово «магнетизм», которым первоначально назывался гипноз, имело подспудный сексуальный смысл. Первым на это обратил внимание Э. Джонс (1925) — биограф Фрейда, — который указал, что слово magnes (магнит) происходит от финикийского mag (сильный, крепкий человек) и naz (то, что течет и передается другому) — сексуальная символика здесь очевидна. Джонс замечает также, что английское слово coition (коитус) первоначально означало соединение двух намагниченных предметов. Таким образом, слово «магнетизм» сначала употреблялось применительно к людям, затем — к неодушевленным предметам и лишь потом в сочетании «животный магнетизм» (термин Месмера) стало означать гипнотический феномен.

Э. Джонс говорит также об особой силе, которую народные верования искони приписывали взгляду; он полагал, что блеск глаз «выражает мужскую половую силу». Некоторые магнетизеры считали, что из их глаз лучится магнетический флюид. Общеизвестно, какую важную роль в гипнотизме приобретает в дальнейшем завораживающее действие взгляда.

Идея идентичности явлений любви и гипноза владела умами некоторых магнетизеров со времен Месмера. Однако весьма открыто ее впервые выразил ученик Пюисегюра — Шарль де Виллер в своей книге «Влюбленный магнетизер» (1787). Эта работа, как утверждает Л. Шерток, стала библиографической редкостью и единственный ее экземпляр находится в библиотеке Медицинского факультета в Безансоне.

В книге утверждается, что магнетизм (гипноз) состоит из «решительного желания» вылечить больного и сила врача основывается на сердечности и любви. Высказываясь о влиянии на больного, Виллер говорил, что оно всегда зависит от нашего большего или меньшего внутреннего расположения и особенно от сердечности, которую магнетизер вкладывает в свою волю.

Вообще, романтический труд Виллера, как утверждает Л. Шерток, изобилует высказываниями об основной роли любви в гипнотическом лечении, примером чему может быть следующая фраза: «Я несу в себе то, что может облегчить моего ближнего: наиболее возвышенная часть моего существа посвящена этой роли, и именно в этом ощущении горячего интереса мой друг уверен, что найдет лекарство от своих болезней».

Кстати, эти слова непосредственно перекликаются с утверждением французского психоаналитика нашего времени С. Нашта: «Никто не может вылечить другого, если у него нет настоящего желания ему помочь. И никто не может иметь желания помочь, если он не любит в самом настоящем смысле этого слова».

Другой французский автор Ж.-Ж. Вире в работе «Беспристрастное рассмотрение магнетической медицины» (1818) отмечал важную роль чувственных контактов при помощи зрения в процессе формирования гипнотического состояния. Он считал, что сами чувства могут оказывать чудодейственное влияние на всех восприимчивых людей, и при этом нет нужды предполагать наличие какого-либо особого рода воздействия. Магнетизм же он рассматривал как естественный результат эмоций, вызываемых либо воображением, либо привязанностью между людьми, в особенности такой, которая характеризует сексуальные отношения.

Несколько позже о любовном характере отношений пациента к магнетизеру писал А. Бине в своих «Этюдах экспериментальной психологии». «Магнетизируемый, — указывал автор, — подобен восторженному любовнику, для которого на всем свете не существует ничего, кроме предмета его любви». Видный французский невропатолог Пьер Жане также говорил о «сомнамбулической страсти» и видел в ней «совершенно особую форму любви».

Знакомство 3. Фрейда с суггестией, как уже было сказано ранее, также началось с того, что в его представлении гипноз стал прочно ассоциироватся с проявлениями половой любви. Значительно позже, уже всесторонне анализируя психологические особенности этих феноменов, 3. Фрейд продолжал убеждаться в их необычной филогенетической близости: «От влюбленности явно недалеко до гипноза. Соответствие обоих очевидно. То же смиренное подчинение, уступчивость, отсутствие критики как по отношению к гипнотизеру, так и по отношению к любимому объекту… В гипнозе все отношения еще отчетливее и интенсивнее, так что целесообразнее пояснять влюбленность гипнозом, а не наоборот».

Надо полагать, что сам Фрейд и последующие поколения психоаналитиков испытывали безотчетный глубинный страх перед гипнозом потому, что интуитивно ощущали, что наиболее широкое и «продуктивное» природное приложение он нашел в любви и не только человеческой: очень красивые и чистые формы любви-гипноза можно нередко наблюдать у животных. Именно на это обстоятельство намекал Фрейд, когда говорил о «мистическом» элементе, содержащемся в гипнотических отношениях.

Вместе с тем, было бы ошибочно думать, что гипнотические явления охватывают лишь сферу полового поведения. Гипнорегуляция функциональных состояний человека распространяется на весь обширнейший диапазон жизнедеятельности и сложилась еще на ранних этапах филогенетического развития.

Как уже ранее говорилось в нашей работе, среди множества поведенческих стереотипов (аналогов гипнотических врожденных программ) постоянно действующее желание жить, несомненно, является самым фундаментальным стимулом сферы подсознательного. Именно это побуждение способствует сохранению индивидуальной жизни.

Врожденная гипнотическая программа полового поведения по своей сути является как бы продолжением предыдущей, но отвечает уже за сохранение вида. Это качество, по С. Л. Рубинштейну, делает ее «утверждением бытия человека».

Доминанта, обеспечивающая адекватное отражение в сознании предмета половой потребности, может формироваться разными способами, но обязательно с использованием законов гипнотического «прельщения». Очень часто, особенно в юношеском возрасте, влюбленность формируется по механизму запечатления («любовь с первого взгляда»). Этот процесс совершается быстро, часто при первой же встрече с объектом, без каких-либо дополнительных подкреплений и характеризуется очень высокой стойкостью. Жан де Лабрюйер в книге «Характеры, или нравы нынешнего века» констатировал, что «труднее всего исцелить ту любовь, которая вспыхнула с первого взгляда». В животном мире половое поведение определяется преимущественно подобным механизмом.

Характерно, что «любовь с первого взгляда» в большей степени характерна для детского и юношеского возраста, когда конечная цель чувства еще не осознается или остается в слишком отдаленной перспективе. К тому времени, когда влечение получает возможность непосредственной его физической реализации, включаются механизмы активного обольщения, проявляющиеся в ухаживании, очаровании, покорении субъекта. Кстати, до сих пор в гипнологической практике иногда применяется метод гипнотизирования посредством очарования взглядом. Вспомним при этом, что «классическое» занятие влюбленных состоит в «поедании» друг друга глазами. В жизни существует несчетное множество способов ухаживания. Но самым интересным обстоятельством является то, что аналогичные формы «любовного» поведения можно обнаружить даже у сравнительно простых организмов. Прельщение предмета обожания подарками — наиболее распространенный способ овладения его вниманием, внутренним расположением, средство его временной психической демобилизации. Как сообщает Конрад Лоренц, такого рода церемонии ухаживания за «дамой сердца» очень широко распространены среди животных и насекомых. Так, например, у некоторых видов танцующих мух развился весьма красивый (и целесообразный) ритуал, состоящий в том, что самец непосредственно перед спариванием вручает своей избраннице пойманное им насекомое подходящего размера. Пока она занята тем, что вкушает этот дар, он может ее оплодотворить без риска, что сам окажется съеденным. Аналогично, у одного из североамериканских видов мух самец ткет красивый белый шарик, привлекающий самок оптически и содержащий несколько мелких насекомых, которых она поедает во время спаривания.

Русские народные традиции не рассматривали любовные трансы как роковые события, не подлежащие психологическому вмешательству и преднамеренной коррекции. Только в известном собрании М. Забылина «Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия» (1990) содержится 32 любовных и противолюбовных (остудных) заговора. Однако это только те воздействия, которые предназначаются для самостоятельного использования. Еще больше оккультных и-магических средств этого рода имелось в распоряжении «специалистов»: различного рода чаровников, колдунов, травников, народных целителей.

Кстати, у оккультистов выработался пожалуй самый адекватный взгляд на половое чувство. «Любовь — наиболее магическая часть человеческой жизни, — пишет практикующая «ведьма» нашего времени Лори Кэбот. — Влюбленность — это определенный вид транса, который меняет нашу жизнь и заставляет нас чувствовать себя так хорошо, что мы вопреки здравому смыслу надеемся на вечность этого чувства… Поскольку любовь — это сама магия, то к магии ведьм всегда обращались те, кто хотел найти себе возлюбленного или нуждался в помощи, чтобы привлечь внимание какого-то другого конкретного человека…».

В оккультных практиках для управления сердечными привязанностями имеется целый ряд специфических средств: специальные любовные зелья и заговоры, символические действия, магические свойства запахов, одежда, специальные праздники любви.

Распространенным магическим средством, к примеру, у всех народов считалось воздействие узлов, связывающих человека и затрудняющих его действия, особенно в любви. Так, вплоть до XVIII столетия, в Европе считалось, что брак может расстроить всякий, кто во время свадебного обряда запрет замок или завяжет на веревке узел, а затем выбросит замок или веревку. Колдуньи пользовались узлами также для того, чтобы крепко привязать к себе или другой женщине возлюбленного. В то же время, сеть с бесчисленным множеством узлов считалась весьма действенным средством против колдовства. Поэтому жители некоторых областей России на свадебный наряд невесты накладывали рыболовную сеть, чтобы уберечь ее от напастей.

В принципе набор корригирующих средств, который находился в распоряжении народных традиций для воздействия на предмет любовной страсти, был необыкновенно богат. И надо думать, что независимо от вида средства (заговор, ворожба, зелье и т. п.), они в подавляющем количестве случаев помогали, так как их суггестивное действие всегда оказывалось адекватным гипнотической природе самой любви.

Есть в половом чувстве еще один магнетический аспект, который почти неизвестен широкому кругу читателей. Дело в том, что программирующее действие гипнотического явления, именуемого любовью, не ограничивается взаимоотношением его двух непосредственных участников. Оказывается, запечатляющая сила первой любви у женщины настолько велика, что от каких бы отцов затем у нее не появлялись дети, они могут походит на первого возлюбленного, того, кто лишил эту женщину девственности.

Связь девственности с качеством потомства смогли объяснить генетики, открывшие в XIX веке явление телегонии, проявляющееся в приоритетном влиянии на потомство женщины ее первого в жизни мужчины. Именно он, а не будущий отец ребенка определяет генофонд (биологическую основу) потомства каждой женщины, вне зависимости от того, когда и от кого она родит детей. Субъект, нарушивший девственность, навсегда запечатляется в психике женщины и становится как бы генным отцом ее будущих детей.

Справедливости ради следует сказать, что вскоре после открытия принципа телегонии, в энциклопедиях он был дезавуирован фразой: «явления телегонии не подтвердились». Однако последующие опыты на животных, да и богатая жизненная практика заставляют более внимательно отнестись к этой теории.

Поскольку любовь — это гипноз, то, по-видимому, она должна легко поддаваться суггестивной коррекции, вплоть до случаев «радикального излечения». Тем не менее в литературе по клинической гипнологии почти нет указаний на возможности психотерапевтического вмешательства в сферу проявлений чувственных межличностных отношений. Только А. Молль в своей книге «Гипнотизм» (1909) вскользь упоминает «о вероятной возможности суггестивного воздействия на чувство влюбленности».

Вместе с тем, рассматривая природу и механизмы развития невротических состояний, обусловленных неосуществимостью неодолимых любовных влечений, нельзя недооценивать последние в качестве сильнейшего стрессогенного фактора. В связи с этим еще И. П. Павлов говорил, что «…длинный ряд жизненных ударов, как потеря дорогих лиц, обманутая любовь и другие "обманы жизни", связанные с истязанием чувства собственного достоинства, вызывают у слабого человека сильнейшие реакции с разными ненормальными, так называемыми соматическими симптомами».

По словам И. М. Сеченова такая непреодолимая страсть «ведет роковым образом ко всяким, так называемым самопожертвованиям, т. е. может в человеке идти наперекор всем естественным инстинктам, даже голосу самосохранения», причем «…этого рода явления, в сущности, суть рефлексы, только осложненные примесью страстных элементов».

К. И. Платонов показал, что в случаях неосуществимости влечения, нередко приобретающего характер неодолимой навязчивости, развивается заболевание в форме невроза. Он же впервые получил систематизированный клинический материал, характеризующий эффективность гипносуггестивного вмешательства в сферу интенсивности сексуальных страстей как специфических эмоциональных состояний.

Гипнотическое лечение проводилось 52 больным (12 мужчинам и 40 женщинам), у которых, по терминологии автора, имели место «эрогенные» невротические состояния по причине «неразделенной любви», вызванной различными обстоятельствами.

С клинической точки зрения все эти случаи проходили как тяжелые неврозы, нередко сопровождающиеся депрессивными проявлениями вплоть до суицидальных мыслей.

В основе этих трудных состояний, как правило, лежали непреодолимые препятствия на пути осуществления чувственных влечений, к примеру: любовь к брату мужа или жене брата, страсть к аморальному человеку, развод с мужем, разрыв с любимым человеком, гомосексуальные неурядицы и пр.

Характерно, что своеобразие терапевтических усилий в этих случаях проявлялось не стремлением купировать развившуюся невротическую симптоматику, а устранением первопричины заболевания — неприемлемой сексуальной страсти. При этом во всех случаях, прежде всего, тускнеет, слабеет чувство влюбленности, затем развивается равнодушное отношение к субъекту бывшей страсти, а в дальнейшем наступает «полное освобождение от немыслимого кошмара».

Такого рода чувственные «превращения», по данным К. И. Платонова, наступают, в среднем, после 8 сеансов гипнотерапии и реализуются не только в случаях сравнительно недолгих любовных контактов, но даже и после длительных супружеских связей.

Подтверждением того, что проблема влюбленности лежит в русле аутогипноза и феноменов «запечатления» служит множество случаев, когда «потерпевший» полностью отдает себе отчет в недостойности предмета своего вожделения. Один из пациентов, к примеру, так характеризовал свое состояние: «Я решил не думать о ней, но забыть ее не мог; я не представлял себе жизни без нее, хотя и сознавал, что по умственному развитию она мне не пара и к тому же некрасива, но… меня тянуло к ней, и я был бессилен уйти от нее…» И тот же человек после восьми сеансов успешной гипнотерапии заявляет: «Часто сижу и думаю: как может человек переродиться! Будто никогда ее не любил! И как-то странно подумать: как смог я избавится от своего кошмарного состояния».

Все сказанное выше позволяет утверждать, что многие экстремальные формы любви (или, наоборот, нелюбви) следует рассматривать не как «роковые явления», а как обычное психическое состояние, которое в необходимых случаях может подвергаться существенной коррекции психическими средствами, методами гипноза.

В наше перенасыщенное жизненными невзгодами время назрела необходимость довести до сведения переживающих «любовные потрясения», что их психологический стресс вполне подконтролен гипнотической коррекции, а в сочетании с современными методами нейролингвистического программирования позволяет осуществлять коренную положительную перестройку эмоциональной сферы личности.

Формирование долголетия в гипнозе

…Да будет тебе благо, и будешь долголетен на земле.

Еф. 6:3

Приоритет психической установки в поддержании долголетия провозгласил еще римский философ-стоик Сенека, когда заметил, что «прожить, сколько нужно — всегда в нашей власти». Аналогичной позиции придерживался и великий Гете, выразив ее в отклике на смерть своего высокопоставленного соотечественника: «Вот умер Земмеринг, прожив всего какие-нибудь ничтожные семьдесят пять лет. Какие жалкие существа люди! Ведь почти никто из них не имеет смелости выдержать более продолжительную жизнь».

В принципе справедливость этого продуктивного положения оспаривать трудно, да и вряд ли целесообразно из чисто гуманных соображений. Вместе с тем, знать условия, при которых такого рода установки могут оказывать свое реальное действие, важно не только с теоретической, но и с практической точки зрения. Следует лишь иметь в виду, что любой разговор о влиянии времени на жизнедеятельность человека бывает далеко не простым в связи со слабой разработанностью этой труднейшей научной проблемы. Указывая на это обстоятельство, известный отечественный литературовед и философ Ю. М. Лотман, выступая на симпозиуме «Биология и лингвистика» (Тарту, 1978), произнес фразу, ставшую крылатой: «Сказать о времени — не есть хорошо, потому что всегда выйдет плохо».

Поэтому стоит напомнить хотя бы основные положения о сущности времени, сложившиеся в науке на сегодняшний день. Время не имеет предметной действительности, то есть оно лишено признаков объекта, которые бы противопоставлялись субъекту, и потому эволюция не создала даже специальных органов чувств для его восприятия. И тем не менее время оказалось фундаментальной составляющей всего богатейшего спектра взаимодействий человека с окружающим миром. Сегодня ученые еще спорят, к примеру, о понимании и определении «длительности настоящего», влиянии прошлого и будущего на «актуальное сегодняшнее», но они почти единодушно отводят роль главного часового механизма в организме человека его центральной нервной системе.

При этом в качестве основной рассматривается генетически сложившаяся биологическая система отсчета времени, действие которой синхронизировано с природными циклическими явлениями. В исследованиях Б. И. Цуканова (1992) было установлено, что индивидуум как биологическая система в зависимости от темперамента и уровня психического развития обладает собственной «единицей времени» (длительностью от 0,7 до 1,1 сек.) и соответствующими возможностями ее продуктивного использования.

На основе природных «биологических часов» уже прижизненно складывается психический механизм сознательного восприятия и переживания времени с использованием получаемых общих представлений и понятий о нем. Закрепляясь в виде определенных терминов, время как бы отрывается от непосредственно переживаемых изменений и становится «психологическим временем личности».

Таким образом, вышеприведенные суждения Сенеки и Гете, на языке современной психофизиологии, должны формулироваться примерно так: в жизни имеет место функциональный приоритет «психологического времени личности» над властью ее «биологических часов». Очевидно, что практическая значимость этого положения очень велика, однако его экспериментальная проверка осложняется рядом основательных методических трудностей. Именно поэтому психофизиология времени оказалась наименее разработанным разделом биологической науки.

Существенной попыткой преодолеть сложившееся положение явились специальные эксперименты, проведенные нами в Институте авиационной и космической медицины около десяти лет тому назад. В них изучались возможности целенаправленного формирования у человека заданных «временных шкал» и их влияние на жизнедеятельность организма в течение трех суток. В серии экспериментов с одновременным участием трех испытателей в условиях сурдокамеры выполнялись идентичные программы непрерывной (без сна и пассивного отдыха) трехсуточной операторской деятельности.

Первый эксперимент (контрольный) проводился в условиях восприятия испытуемыми обычного хода времени. Во втором эксперименте, проводимом месяц спустя, перед помещением этих же лиц в идентичную рабочую обстановку в глубоком гипнозе им был внушен ускоренный в два раза ход времени и эта установка была закреплена на весь период пребывания в опыте. Работа электронных часов, находящихся в сурдокамере, была изменена так, что они шли в два раза быстрее.

Еще через месяц аналогичный эксперимент был проведен на тех же испытуемых, но при этом им был внушен замедленный в два раза ход времени, «объективно» подтверждающийся соответствующим образом отрегулированными часами. Таким образом, вышеуказанные условия экспериментов приводили к тому, что испытуемые в каждом из них, если можно так выразиться, жили с существенно различной скоростью: в первом ход времени был неизменным, во втором — в два раза ускоренным, в третьем — в той же степени замедленным.

Опыт проведения подобного рода кратковременных экспериментов (длительностью до 15 мин.) у нас уже имелся, однако трехсуточное пребывание под действием таких необычных факторов осуществлялось впервые в мировой практике и, естественно, сопровождалось серьезной и многосторонней подготовкой к встрече с возможными неожиданностями. Сразу же следует отметить, что каких-либо значительных осложнений в этих экспериментах не имелось и заранее разрабатываемые циклограммы каждого из них были выполнены полностью.

Результаты, полученные в экспериментах, не только убеждают в реальной возможности оказывать воздействие на характер восприятия хода времени человеком, но и показывают, через какие психофизиологические механизмы преломляются такого рода вмешательства.

Психическое состояние испытуемых после реализации гипнотического внушения измененного хода времени перестраивается специфическим образом. Субъективное переживание ускоренного в два раза хода времени после короткого периода адаптационной напряженности приобретает, бесспорно, положительный характер. Осознание ускоренного течения времени определенным образом тонизирует психику, улучшает настроение, предотвращает рабочее утомление. В дневниках испытуемых появляются записи: «летящее время вдохновляет к работе», «быстрое время помогает жить» и т. п. Общая активность оценивается самими испытуемыми в данном эксперименте как более высокая, чем в контрольном, и вопрос о длительности испытания не тяготит, так как в сознании сама собой сформировалась установка, что он окончится «скоро».

Психические состояния, сопровождающие замедленный в два раза ход времени после некоторого периода приятной расслабленности приобретают отрицательное значение и вскоре становятся тягостными. В словесных отчетах появляются соответствующие замечания: «время ползет очень медленно», «голова работает в полсилы», «непонятная слабость в теле и желание спать». Один из очень опытных испытателей, участвовавший в десятках летно-космических испытаний, после окончания опыта с замедленным ходом времени заявил, что ни в одном эксперименте ему не было так трудно психологически, как в этом. И действительно, тесты по оценке самочувствия (САН, Кэтелла, Спилберга-Ханина и др.) показали, что замедление субъективно воспринимаемого «течения времени» вызывает выраженное снижение уровня настроения, активности и усиливает психическую напряженность.

Что касается операторской работоспособности, качество которой определялось в этих испытаниях, то при переживании ускоренного хода времени она повышалась на 17 % относительно контрольных замеров, и это полностью согласовалось с логикой моделируемых обстоятельств. Несколько неожиданным оказалось повышение на 8 % качества работы в условиях замедленного хода времени. Испытатели это объясняли тем, что у них в наличии оказывался избыток времени для выполнения ранее хорошо освоенных операций.

Физиологические изменения, вызываемые в организме переживанием измененного хода времени, весьма четко соответствовали создаваемым психическим установкам. Кривые, отражающие колебания уровня физиологических функций в течение нормального суточного цикла, начинали перестраиваться так, что при ускоренном ходе времени в суточной кривой начинал проявляться двухсуточный цикл и, наоборот, при замедленном — суточная кривая сглаживалась в «полусуточную». Понятно, что природная инертность физиологических функций организма не позволяла за короткий период полностью перестроить картину их суточного цикла в двухсуточный или полусуточный, однако соответствующая тенденция все больше проявлялась к концу эксперимента.

И если ускоренный ход времени лишь несколько повышал частоту пульса у испытателей, то «медленное время» отражалось и на структуре электрокардиограммы, вызывая заметное замедление сердечного ритма. У одного из испытателей в ночное время частота пульса снижалась до 45 ударов в минуту при нормальном его ритме в 60–65 колебаний.

Характерно, что внушенное изменение хода времени проявлялось аналогичными перестройками суточного ритма и по колебанию показателей качества операторской деятельности. Однако в своем развитии этот процесс несколько отстает от перестройки физиологических функций. Из этого можно сделать вывод, что функции вегетативного отдела нервной системы, регулирующей физиологические процессы, обладают большей подвижностью, чем структуры коры головного мозга, обеспечивающие произвольную рабочую активность организма. Следовательно, применительно к функции отражения времени нервной системой необходимо говорить о примате физиологической реактивности над аспектами регуляции операторской работоспособности.

Результаты наших экспериментов показывают, что естественный ход «биологических часов» человека может быть значительно изменен как в сторону его ускорения, так и замедления посредством целенаправленных суггестивных воздействий. Таким образом, получили подтверждение предположения, высказанные ранее Я. Я. Бехтеревой (1971) о том, что мозг может использовать не один, а много различных масштабов времени, при этом его деятельность совершается в разных координатах времени, отличных от обычной. Коррекция хода времени осуществляется механизмами центральной нервной системы. Исследования электрофизиологических потенциалов мозга в этих экспериментах показало, что при измененном ходе времени чаще всего отмечается повышение функциональной активности левого полушария. При этом переживание ускоренного течения времени сопровождается активизацией функций левого полушария мозга и ведет к нарастанию энергии дельта-ритма, тогда как восприятие замедленного времени усиливает энергию более низких частот (тета-ритма), а также ритмов, сопутствующих отрицательным эмоциональным состояниям. При особенно тягостных переживаниях, вызванных замедленным ходом времени, наблюдалась выраженная активизация ритмов в правом полушарии.

Несомненно, что эти особенности обусловлены филогенетическим развитием мозга человека, в котором функции сохранения пережитого прошлого генетически закреплены за правым полушарием, тогда как левое полушарие в большей степени обращено к будущему времени и, следовательно, к обеспечению зарождающихся новых жизненных программ организма, кстати, всегда ориентированных на более «быстрый» ход времени, востребуемый логикой исторического развития человечества. Устремление к будущему всегда сопровождается ростом возбудительных процессов в центральной нервной системе, активизацией функций организма, положительным эмоциональным фоном и субъективным ощущением ускоренного течения времени. Все эти условия являются обязательными предпосылками для осуществления полноценных процессов жизнедеятельности, а следовательно, и для реализации генетической программы долголетия.

Однако следует указать, что обладать выраженной и устойчивой доминантой устремленности в будущее может только индивидуум с высокой мотивацией к познавательной деятельности. Часто талант трудолюбия сопровождается природным даром долголетия. Очень интересно, что тот же Гете связывал высокую устойчивость гениальных людей к старению с тем, что они обладают более мощной «энтелехией» — частицей вечности, которой наделяет людей природа. «Мощная энтелехия, присущая всем гениально одаренным натурам, — говорил поэт, — живительно пронизывая тело, не только оказывает укрепляющее, облагораживающее воздействие на его организацию, но, духовно превосходя его, будет стремиться постоянно сохранять свое преимущественное право на вечную молодость. Вот отчего у доподлинно одаренных людей даже в старости мы еще наблюдаем наступление эпох неутомимой продуктивности. К этим людям словно периодически возвращается молодость, и это-то я и называю повторной возмужалостью».

Отдавая должное этому суждению гениального поэта, надо все-таки сказать, что современные научные факты свидетельствуют о том, что «мощную частицу вечности» — энтелехию, а с ней и реальное долголетие человек способен создавать сам, будучи сильно устремлен в грядущее.

Переживание временных периодов бытия хотя и связано с внутренними изменениями в организме и действием «биологических часов», само восприятие времени, как полагал известный французский психолог Поль Фресс, и подтвердили наши эксперименты, есть построение человеческого ума, а не порождение реальности.

Многочисленными исследованиями установлено, что ход «биологических часов» регулируется центральной нервной системой, то есть в определенной мере подчинен интеллекту. И, может быть, самым парадоксальным образом временную зависимость тела от психики выразил современный французский философ-мистик Сатпрем: «Ниже нашего настоящего физического сознания, — утверждал он, — находится физическое подсознательное, которое представляет собой результат эволюции жизни в Материи и сохраняет все старые привычки жизни, самой дурной из которых является привычка умирать…».

В обыденной жизни было давно отмечено, что люди, профессия которых ориентирована на получение реальных результатов своей работы лишь через многие годы (селекционеры, лесотехники, архитекторы, воспитатели и др.), отличаются устойчивым здоровьем и завидным долголетием.

Первые движения земных органических сил, согласно этим закономерностям, отличались особой неспешностью. Развитая Жизнь разворачивалась медленно, но все-таки быстрее, чем начальная ее форма. Разум же еще больше стимулировал неторопливый, беззаботный ход Времени. И на этапе эволюции, когда в действие начнет все больше выступать сознающий Дух, скорость Жизни будет достигать наивысшей отметки, а долголетие отдельного человека — генетического предела.

Вместе с тем следует отметить и некоторые психологические издержки чрезмерной устремленности в будущее. Отражение времени в сознании человека — функция филогенетически развивающаяся и совершенствующаяся. Между тем непрерывный ход информационно-технического прогресса приводит к умножению количества детерминант времени, то есть к появлению множества новых объективных признаков меняющейся внешней среды, все более упорно напоминающих нам о неумолимом движении времени. Во многих случаях это приводит к перегрузке нервной деятельности, порождая трагическое ощущение быстротечности жизни. Тем самым создается дополнительный, не всегда осознаваемый фактор психической напряженности современного человека.

Результаты трехсуточных экспериментов с «замедленным» ходом времени показали, что подобное воздействие психологически моделирует возврат индивидуума к его генетическому прошлому с его более низким темпом обменных процессов и рабочей деятельности. Но оказалось, что этот стереотип современному человеку уже не подходит, он чувствует себя в такой временной среде некомфортно, переживая стресс частичной отстраненности от окружающего мира.

Российские неврологи Я. Я. Брагина и Т. А. Доброхотова в своих исследованиях установили, что подобные нарушения в восприятии времени часто возникают при развитии болезненных процессов в правом полушарии мозга. Выраженность такого рода нарушений бывает различной: это может быть просто «потеря чувства времени», или же оно «растягивается», «замедляется», становится «вязким», а то и приобретает тенденцию «обратного течения». Такие симптомы свойственны серьезным неврологическим заболеваниям, которые встречаются сравнительно редко. Чаще сегодняшняя медицина имеет дело с многообразными депрессивными неврозами («соматизированными депрессиями»), которые также являются следствием повышенного тонуса правого полушария мозга. При этом также наступает существенная переоценка интервалов реального времени, резко снижается общая активность организма и его адаптационных возможностей. Понятно, что все эти изменения не способствуют долголетию индивидуума.

Неблагоприятным образом сказываются на долголетии и все попытки человека удержать, продлить настоящее, пассивно погрузившись в ее инертную, слабо изменяющуюся среду. Наиболее распространенным и известным с древнейших времен способом «продления настоящего» является употребление наркотических веществ и алкоголя.

Обобщая научный опыт продуцирования приятных переживаний в наркотических состояниях, в частности в опытах с ЛСД-25, ученый-биолог с мировым именем Джон Лилли отмечает, что эти гедонистические и нарцисстические «переживания самодостаточности» представляют собой коварную ловушку, позволяющую оставаться в состоянии глубокого удовлетворения в течение многих часов. Чем кончается «заигрывание» с такого рода «ловушками» современному читателю хорошо известно. К сожалению, с каждым годом численность любителей «продлевать настоящее» стремительно нарастает, неуклонно растут и потери в их печальных рядах.

Желающим жить долго, полезно иметь в виду следующий парадокс: чем сильнее человек устремлен в будущее, тем он дольше пребывает в настоящем, и наоборот, чем он упорнее пытается задержаться в настоящем, тем скорее оказывается в прошлом.

Вышерассмотренные материалы в большей степени затрагивают теоретические вопросы восприятия времени человеком и в меньшей мере показывают практическую возможность гипноза продлевать индивидуальное время жизни. В литературе, посвященной вопросам суггестии, также отсутствуют работы, прямо затрагивающие эту тему. Знакомство же с современными научными подходами к решению проблемы продления жизни человека вообще вызывает серьезную озадаченность: детально рассматривая возможности питания, различных биологически активных препаратов и даже температурных факторов, исследователи в этом плане до сих пор не уделили серьезного внимания целенаправленным психическим воздействиям. Между тем множество жизненных наблюдений дает основание считать, что психологический фактор в форме внешних и внутренних информационных воздействий имеет определяющее влияние на время земного существования человека.

Прежде всего об этом свидетельствует тот факт, что случаи долголетия отмечаются преимущественно у людей с хорошо организованным мышлением и высоким интеллектом. В свою очередь, важнейшей предпосылкой высокого интеллекта является наличие у индивида «хороших» биологических часов. Иными словами, можно говорить, что индивидуальный мозг с высокой степенью организованности, упорядоченности и точности ориентации во времени составляет природную основу интеллекта, а последний — непременное условие долголетия индивидуума.

Очень важным является то обстоятельство, что субъективное течение времени тесно связано с плотностью информационных процессов, обеспечивающих текущую жизнедеятельность организма, то есть с количеством информации, затрачиваемой на осуществляющуюся в данный момент жизнь. Чем большим количеством информации, поддерживается жизнь человека, тем психологически медленнее для нее протекает время, и наоборот. В детском организме содержится колоссальный объем информации, призванной обеспечивать весь ход будущего роста и развития организма. В нем заложены данные о предстоящих пространственно-временных перестройках как целого организма, так и его отдельных систем, о направленности и последовательности фаз возрастных изменений, а также закодированы архетипичные (виртуальные) свойства с учетом его существования в вероятностной среде жизнедеятельности.

Исходя из популярной концепции о соотношении информации и времени, можно говорить о том, что время в детском организме находится в «концентрированном», «сгущенном» состоянии относительно взрослого человека. (Воистину: Бог вечен, потому что обладает бесконечной информацией.) Поэтому дети живут, если можно так выразиться, в состоянии «избытка» времени, в полосе «безвременья». Именно вследствие этого вплоть до десятилетнего возраста они плохо справляются с задачами по оценке и отмериванию временных интервалов.

Еще одним обстоятельством, также способствующим замедлению хода времени, является мощный поток внешней информации, беспрестанно воспринимаемой, но еще слабо затормаживаемой нервной системой ребенка в первое десятилетие его жизни.

Как уже говорилось, эволюция не создала специального рецептора для восприятия времени, поэтому человек учится распознавать и отмеривать его в процессе индивидуального развития. По мере взросления время как бы отрывается от непосредственно переживаемых изменений и, закрепляясь в форме понятий, становится «психологическим временем личности». До этого же периода ребенок еще бывает свободен от жестких рамок времени и потому чувствует себя вечным.

Надо полагать, что по-настоящему человек начинает замечать движение времени с того возрастного периода, когда его разум начинает распознавать «банальную» информацию, то есть информацию, не отличающуюся новизной, а следовательно, и не вызывающую интереса. К этому времени и большая часть внутренней, генетической информации, обеспечивающей рост и развитие организма, уже бывает реализованной. С этого периода время начинает двигаться значительно быстрее. Безудержный его бег ознаменует ту полосу жизни человека, когда его уже нечем бывает удивить, а запас генетической информации близок к завершению.

С рассмотренных теоретических позиций наиболее интересным психическим феноменом, позволяющим достаточно зримо «нарушать»' необратимость хода времени и возвращать некоторые события прошлого в актуальное настоящее, является так называемая «репродукция состояний» в гипнозе. В основе данного метода лежит принцип возможности функционального воспроизведения тех состояний, переживаний и реакций индивидуума, которые были испытаны им в прошлом. Этой возможности способствует важное свойство нашей центральной нервной системы, на которое в свое время указывал И. П. Павлов: «При страшной сложности работы больших полушарий, по-видимому, — говорил он, — имеется такой принцип: все то, что было образовано, не переделывается, но остается в том же виде, а новое лишь наслаивается, — это является основным».

В настоящее время ученые говорят о существовании механизмов памяти в виде непрерывной записи событий с параллельной отметкой времени действия каждого стимула.

Важным следствием этого обстоятельства является возможность своеобразного «возврата» в прошлое при воспроизведении в гипнозе ранее пережитых индивидуумом событий. Методически разработано два подхода к «моделированию прошлого». В первом случае воспроизводимые состояния и реакции реализуются непосредственно на фоне сформированного гипноза. Во втором — специальным внушением активизация репродуцируемых явлений запускается на несколько отставленный постгипнотический период, когда субъект выводится из гипнотического состояния.

Весьма характерно, что полнота такого рода воспроизведений существенно не зависит от давности «пережитого прошлого». Так, например, когда в специальных экспериментах глубоко гипнабельным испытуемым внушалось состояние раннего грудного возраста, у них можно было вызывать характерный детский «плач» новорожденных без слез с соответствующей мимикой. Во время такого плача появлялись выраженные хаотичные движения рук и ног, а также самопроизвольное их складывание в младенческую позу эмбриона. Воспроизводился при этом и ряд других объективных признаков раннего детства: так называемый «сосательный рефлекс», «косоглазие новорожденных», «плавающие глазные яблоки» и даже «подошвенный рефлекс», характерный только для грудного возраста.

В настоящем разделе нет возможности рассматривать многочисленные аспекты гипнорепродукции. Однако, справедливости ради, следует отметить, что вся современная научная гипнология, по существу, началась с исследований особенностей внушенного воспроизведения у взрослого человека его более ранних возрастов. Еще в 1887 г. знаменитый немецкий психиатр Крафт-Эбинг произвел подобные опыты и пришел к выводу, что происходит действительное вызывание прежних личностей. Значительно позже аналогичные эксперименты проводили и наши отечественные исследователи К. И. Платонов, О. А. Долин, Ф. П. Майоров и М. М. Суслова и др.

Полученные в этих работах данные показали, что периоды молодости и среднего возраста не только запечатляются в долговременной памяти весьма прочно, но и воспроизводятся значительно проще и полнее. Результаты проведенных нами исследований по гипнорепродукции состояний и внушению различного хода времени позволяют говорить о реальной возможности существования индивидуума в разных временных системах, отличных от обычной. Это значит, что метод гипнорепродукции психофизиологических явлений в определенных пределах может быть использован для коррекции и реабилитации тех функций организма, которые страдают от преждевременных возрастных изменений. Представляется, что такого рода оздоровительные воздействия могут проводиться даже в амбулаторных условиях при наличии постоянной консультационной связи с гипнологом.

Что же касается существа физиологических механизмов омолаживающего эффекта при долговременном воспроизведении в гипнозе более ранних возрастов, то они, безусловно, связаны с первоочередным восстановлением функции сосудистой системы, вследствие чего нормализуется состояние нервной, гормональной и трофической систем.

В данном случае реализуется чисто биологический механизм омоложения организма. Он заставляет на более совершенном уровне функционировать физиологические системы. Однако надо полагать, что без сильной, конструктивной психической установки, превращающей обыденную жизнь в значимую ценность, этот механизм долго работать не будет. Природной инертности биологических процессов, порождающей склонность человека со временем минимизировать свою активность, должен противостоять сильный психический нравственный стимул в виде некоторой высокозначимой жизненной задачи. Эта задача должна быть вполне реальной и посильной для данного конкретного субъекта с его уровнем интеллекта и профессионализма.

Само собой понятно, что полноценное воспроизведение в организме определенного процесса может быть осуществлено только в том случае, когда для этого имеются соответствующие биологические компоненты. В случае гипнорепродукции для восстановления функционального состояния, отвечающего более молодому возрасту, организм должен первоначально располагать необходимым исправным комплексом физиологических механизмов, на которых будут тиражироваться биологические явления, свойственные молодым особям.

Надо думать, что с переходом в стадии более зрелого возраста, организм всегда сохраняет определенные резервы биологических составляющих для временного воссоздания функционального статуса более раннего периода. Во многих случаях механизм такого биологического омоложения срабатывает самопроизвольно и достаточно эффективно. Например, широко известно «освежающее» действие на женщин нормально перенесенной беременности. Аналогичную картину можно наблюдать у лиц, злоупотреблявших курением или алкоголем и нашедших в себе силы вовремя побороть эту привычку.

С точки зрения действенности гипнорепродукции более ранних возрастных состояний как своеобразного лечебно-реабилитационного метода, то она напрямую зависит от запаса биологических резервов данной личности. Здесь можно провести параллель с методами омоложения посредством пластических операций лица и иных органов: целесообразность их выполнения и эффективность результатов, безусловно, определяются общими генетическими резервами индивидуума. Только в случае гипнорепродукции личности в целях омоложения, ей кроме этого необходимо обрести, как уже говорилось выше, дополнительную составляющую реализуемого долголетия: подлинный смысл жизни, искренний интерес к будущему.

Гипноз совершается в пространстве

Больше всего пространство — ибо оно вмещает все.

Фалес

Разумом проникнуты и кончик осенней паутинки, и целостность всего огромного космоса.

«Хуайнань-цзы»

Если разумен организм, то разумной должна быть и его среда.

А. Уоттс

В своем историческом развитии человек подошел к рубежу, когда в формировании его здоровья заметное место начало занимать не только экологическое состояние внешней среды, но и особенности восприятия пространства как такового, построения своеобразной системы взаимодействия с ним.

Несколько лет тому назад впервые внимание к этому вопросу привлекла жалоба больного на то, что он почувствовал «отчуждение пространства» и ему стало труднее решать повседневные проблемы, в других аналогичных случаях отмечались трудности в представлении своего будущего или же невозможность проследить прошлое. Последующие клинические наблюдения показали, что патогенез некоторых неврозов и психосоматических нарушений бывает обусловлен индивидуальными особенностями «конструкции» и функционирования субъективного пространства личности, которые, в свою очередь, зависят от несовершенства восприятия реалий пространства физического.

В связи с этим в гипнотерапии возникает необходимость разработки совершенно новых методов психокоррекции, которые должны оперировать образами с элементами проекции и топологии окружающего мира в соответствии с современным и теоретическим и представлениям и о сущности пространства. Понимание психических особенностей моделирования параметров окружающей среды, кроме того, весьма важно и в плане профилактики вышеуказанных невротических нарушений. В самом начале нашего обсуждения крайне непростой проблемы гипнотерапии нарушений пространственного восприятия необходимо сделать несколько принципиальных замечаний.

Человек живет в четырехмерном мире, три пространственных измерения которого объединены с временным. Представление о единстве пространства и времени возникло в науке сравнительно недавно, после создания теории относительности. И хотя ни один объект реальной действительности не существует только в пространстве вне времени и только во времени вне пространства, обе формы существования материи вплоть до XX в. изучались раздельно, поскольку абстрагирующая способность человеческого мышления стремится к разделению этих категорий, а на обыденно-житейском уровне и в наше время нередко рассматриваются самостоятельно.

Опыт гипнотерапии неврозов, включающих затруднения субъективных действий с параметрами пространства, показывает, что эффективность работы в данном направлении существенно зависит от знания следующих весьма важных теоретических основ функционирования пространственно-временных отношений:

— своеобразия интеллектуального, понятийного освоения проблемы пространства в процессе исторического и культурного развития человека;

— нейрофизиологических принципов формирования «перцептивного пространства» как функциональной основы для построения внутреннего психологического пространства личности;

— условий организации индивидуальных моделей психологического пространства личности, принципов их коррекции в норме и патологии;

— понимания важных с точки зрения психотерапии транскультурных и метафизических свойств пространства, как вместилища, в котором, по Хайдеггеру, всегда «таится угрожающее событие».

Надо сказать, что философские, физические, психологические и психофизиологические аспекты проблемы пространства, несмотря на их несомненную актуальность, всегда решались весьма непросто, а потому с трудом поддаются систематическому анализу. Вместе с тем, история постижения сущности и роли пространства в жизнедеятельности человека представляет собой любопытнейший материал, раскрывающий тенденции развития его интеллекта во времени. В конечном счете, такой материал позволяет понять, на каком психологическом уровне современный человек решает для себя задачи жизнедеятельности, включающие пространственные модальности, и тем самым показывает, какие методические рычаги может использовать гипнология в случае нарушения этих функций.

О сущности пространства и времени люди задумывались с древнейших времен, пытаясь постигнуть их природу. Уже в античности, начиная с апорий Зенона, подмечается проблематика пространства, но при этом оно как самостоятельная категория еще не рассматривается. Так, Платон полагал, что материя позволяет внепространственным, бестелесным идеям обрести телесность, пространственное воплощение. То есть для него пространство и материя неразделимы и являются «вместилищем вещей». Обозначая понятие «вмещения» термином «хора» (chora — греч. — место, область, страна), Платон находил почти невозможным сказать что-либо точнее об этом «трудном и смутном роде»; по сути дела он в принципе отрицал определимость пространства ввиду его «крайне сомнительной причастности» к области понятий.

У Аристотеля также не существует категории пространства, ее заменяет категория места. Согласно его взглядам пространство состоит из мест, занимаемых телами, пространства без мест не бывает, и следовательно, не существует пустоты. «Если место существует, трудно решить, что оно такое — масса ли тела или какая-нибудь иная природа, ибо, прежде всего, надо установить его род». Цепь последующих рассуждений не приближает философа к решению проблемы и заканчивается выводом: «Все это по необходимости заставляет нас задавать вопросы не только о том, что такое место, но и существует ли оно вообще».

Отсутствие термина для пространства в античности, а также и в средние века свидетельствует о том, что понимание этой категории пришло к человеку не так давно. Специалисты по исторической психологии утверждают, что интеллектуальное освоение феномена пространства происходит по мере того, как одномерное сознание человека (различается только одно измерение: высота или длина) постепенно превращается в двумерное (различаются, к примеру, высота и ширина), а затем и в объемное, трехмерное. Швейцарский историк культуры и философ Ж. Гебзер проанализировал становление объемного видения окружающей реальности и пришел к выводу, что пока в сознании человека нет объемных аналогов мира, пространство как таковое ему неизвестно и он видит плоскостной мир.

Психика древнего человека характеризуется исследователями как одномерная, поскольку в этот период истории время в архаичном сознании едва лишь начало отделятся от события, также как абстрактное пространство — от расположенной в нем предметной наполненности. Подобно тому, как племя образует для первобытного человека все человечество, собственное поселение для него — это центр Мироздания.

Развивающееся сознание создает более сложные мифологические конструкции, и для этого уже требуются возможности двумерной психики. Перспективность же восприятия, помещенного в трехмерное бесконечное пространство, характеризуется уже объемными категориями мышления.

Более благоприятные условия для формирования представлений об объемности мира складываются в период начала географических открытий, возникновения первых государств и установления «мировых» религий: буддизма, христианства, ислама. Так, в античном городе Помпеи, «законсервированном» лавой при извержении Везувия в 79 г. н. э., при раскопках обнаружены отдельные живописные изображения (фрески, мозаика), которые уже характеризуются «введением перспективных изображений, как бы проламывающих стены».

Российский исследователь Г. Г. Ершова свидетельствует, что наш отечественный этнограф с мировым именем Ю. В. Кнорозов, на основе разработанной им концепции эволюции человека, также приходит к выводу, что восприятие человеком пространственной перспективы соответствует этапу возникновения раннегосударственных образований.

Рассмотренные выше материалы свидетельствуют о том, что восприятие пространства является филогенетически молодой и, следовательно, малоустойчивой функцией. Это значит, что сильные стрессовые воздействия, невротические нарушения могут нарушать ее значительно чаще других, и, если в повседневной жизни мы сталкиваемся с ними сравнительно редко, объясняется это тем, что на бытовом уровне такие нарушения могут легко компенсироваться.

Ход исторического освоения физических реалий пространства, приобщение к его информационным аспектам требовали совершенствования отражательных свойств соответствующего анализаторного механизма центральной нервной системы человека. Это обстоятельство позволяло обеспечивать более тонкие и многосторонние уровни регуляции пространственных аспектов жизнедеятельности организма в целом.

Характерно, что, как и в отношении восприятия времени, эволюция не снабдила нас специальным рецептором для различения пространства. Отмечая эту функциональную особенность человека, отечественный физиолог Н. А. Бернштейн говорил о «геометричном» — абстрагированном моторном образе пространства, целиком основанном на реальных механизмах деятельности центральной нервной системы. «Есть немалые основания полагать, — писал он, — что в верховном моторном центре мозга (очень возможно, что это есть кора больших полушарий) локализационно отображено не что иное, как какая-то проекция самого внешнего пространства в том виде, в каком оно моторно дано субъекту. Эта проекция… должна быть конгруэнтной с внешним пространством, но конгруэнтной только топологически, а не метрически… Надо только оговориться, что топологические свойства проекции пространства в центральной нервной системе могут на поверку оказаться очень неожиданными и странными: не следует надеяться увидеть в головном мозгу что-либо вроде фотографического снимка пространства, хотя бы и очень деформированного».

Именно центральный нервный механизм моделирования пространственных отношений, о котором говорил Н. А. Бернштейн, является средством адекватного отражения внешнего пространства и основой построения так называемого внутреннего психологического пространства личности — субъективного вместилища индивидуального «Я», топологические характеристики которого, как показывает повседневная жизнь, имеют не только чисто теоретический интерес.

Таким образом, с тех пор как человек научился воспринимать и осознавать объемность окружающего мира, сложилось несколько систем функциональной включенности пространственных факторов в жизнедеятельность человека. Среди них первостепенными следует признать следующие две взаимосвязанные, но до некоторой степени самостоятельные реальности:

— информационно-энергетические и топологические взаимоотношения индивидуума с окружающим жизненным пространством;

— субъективное моделирование внутреннего психологического пространства личности, на основе которого строятся его взаимодействия с реальным миром.

Что касается взглядов на информационно-энергетические свойства пространства, то этот его аспект в сознании людей всегда тем или иным образом связывался с их физическим и психическим самочувствием. Глубинные истоки представлений о тесной взаимосвязи космоса, окружающего пространства с каждым индивидуумом мы находим уже в ранних пластах народной мудрости, которая чисто интуитивно связывала существование человека со всеми природными объектами, со всем мирозданием в целом, придавая индивидуальной жизни вселенскую значимость.

Развитие цивилизации, совершенствуя социально-экономические условия жизни, привело человечество от ранних форм верований к крупным системам мировых религий. Одним из преимуществ этого факта явилось существенное расширение объемного восприятия мира человеком. На смену мифологическим воззрениям, связанным, как правило, с представлением о трехчастной структуре пространства (небесное царство — земля — подземное царство) пришло осознание масштабности, бесконечности перспективы. Последующее же рациональное осмысление пространства как физического вместилища Мира в большинстве случаев приводило к заключению, что оно — суть первопричина всего сущего и что «за пространством, по-видимому, нет уже больше ничего, к чему его можно было бы еще возводить».

В последующий период становления и развития науки все более настойчиво привлекает внимание тот факт, что почти во всех случаях, когда исследователи принимались за фундаментальное исследование сущностных свойств пространства, они раньше или позже приходили к выводу о наличии у него разумных начал, способности к осмысленной рефлексии.

Одним из первых, кто отождествил пространство Вселенной с Богом, был Спиноза (1632–1677). Он же при этом очень четко сформулировал понимание божественной природы Человека, указав, что его тело есть «частный случай бесконечной протяженности», а его ум — «одна из форм бесконечной мысли».

Еще более определенно о божественной сути пространства говорил И. Ньютон (1643–1727). Несмотря на то, что разработанные им основы небесной механики до настоящего времени представляют собой образец научной теории как таковой, физическая несостоятельность некоторых выдвинутых им рабочих гипотез, в конце концов, заставила его обратиться к идее творения Мироздания. Он признал, что пространство, реальное и абсолютное — есть Бог. «Он находится недалеко от каждого из нас, — писал Ньютон, — ибо в нем мы (и все созданные вещи) живем, движемся и существуем».

Идея разумного пространства оказалась не чуждой и «русскому космизму» в лице таких мыслителей, как Я. А. Бердяев, П. А. Флоренский, К. Э. Циолковский и др.

Известный российский философ В. В. Налимов, исследуя процессы самоорганизации в природе, приходит к выводу, что последней свойственен творческий процесс и что «он может быть описан единой моделью на всех уровнях существования Вселенной, начиная от космогонического уровня и кончая уровнем человеческой деятельности. При таком подходе, — замечает автор, — естественно, приходится признавать вездесущность того или иного Сознания в различных формах бытия».

Проблема «сознание — материя» в настоящее время становится в ряд остроактуальных проблем и начинает прорабатываться, в том числе и на физическом уровне. В 80-е годы получили большую известность работы физика Фритьофа Капра и биохимика Руперта Шелдрейка. Первый сформулировал принцип «единого мира», второй открыл «память природы» в «морфогенетических полях». Оба они настаивают на духовной основе происхождения мира. Попытку непосредственного включения сознания в картину физического мира мы находим в книге П. Дейвиса и Дж. Брауна «Дух в атоме» (1989). Идеи разумной материи исследуют в своих работах Д. Бом, Дж. Уиллер, Дж. Барроу, Ф. Типлер и мн. др.

Следует отметить еще один аспект проблемы взаимоотношений человека и пространства, когда нарушения восприятия внешнего пространства оказываются причиной развития трудных психических состояний. Наиболее распространенным из них является так называемый «ночной страх» (pavornoctumus), проявления которого характерны для детского возраста (5–8 лет), но нередко наблюдаются и у взрослых. Как говорилось выше, функция восприятия пространства и его градаций сформировалась у человека по историческим меркам совсем недавно и потому различение его топологических и метрических свойств у ребенка проявляется лишь к 8-10 годам. Именно по этой причине у пятилетнего ребенка понятие пространственного «близко-далеко» еще не развито, и потому любые звуки он воспринимает как непосредственную угрозу собственной «самости». Отмеченные особенности восприятия накладываются на специфику «ночной психики» человека, в которой также проявляются филогенетически более глубокие связи и механизмы нашей природы, берущие начало с тех времен, когда ночь была действительно связана с большим числом опасностей, чем день.

«Ночные страхи» у ребенка, как правило, проходят к 8–9 годам самостоятельно, без лечения. Однако у взрослых, невротизированных различными обстоятельствами, по ночам может происходить атавистическое «сокращение пространства», в котором, по Хайдеггеру, «всегда таится угрожающее событие».

Как уже говорилось выше, субъективное отражение объемных параметров внешней среды привело к образованию фундаментальной функции мозга — топологической проекции пространства в центральной нервной системе (Я. А. Бернштейн) — так называемого «внутреннего психологического пространства личности». Важность этого психологического механизма состоит в том, что в нем запечатляются и моделируются пространственные аспекты внешней жизнедеятельности организма. Специфика такого моделирования может проявляться «нестандартным» поведением субъекта, а в некоторых случаях и быть причиной невротических нарушений.

Первостепенное влияние на субъективный комфорт человека оказывают такие характеристики внутреннего психологического пространства, как его величина и четкость осознаваемых границ. При определенных условиях это свое «внутреннее пространство» субъект может воспринимать слишком большим, непомерно просторным и тогда совершенно безотчетно он будет испытывать чувство потерянности в этом мире, а любая самая комфортная обстановка будет казаться ему неуютной и неприемлемой. В гипнозе очень легко корректируются такого рода невротические сдвиги.

Еще больше эмоциональных проблем возникает у личности в тех случаях, когда ее внутреннее психологическое пространство оказывается недостаточно обширным, «тесным». Главным проявлением такого самоощущения бывает постоянное переживание несвободы, зависимости, необъяснимого гнета, когда кажется, что само небо постоянно давит на голову. Лица с таким «тесным», плохо сформированным психологическим пространством, как правило, становятся «несгибаемыми борцами за свободу», потому что ее отсутствие они ощущают буквально на каждом шагу. Часто они развивают немыслимую энергию не только в преодолении каких-либо внешних бытовых или социальных «проявлений несвободы», но даже и внутренних, в том числе биологических, меняя свой пол на противоположный (дабы торжествовал принцип «свободного выбора»). Вместе с тем, стоит такому субъекту в нескольких гипнотических сеансах «расширить» его личное психологическое пространство до оптимального объема и он начинает себя проявлять вполне законченным конформистом.

Есть немало и иных проблем, связанных с неудачной структурой внутреннего психологического пространства и недостатками его функционального использования. К таким явлениям следует отнести, например, дефект развития так называемой «жизненной перспективной линии» или пространственно-временного континуума бытия.

В повседневной жизни нередко можно услышать выражение: «он живет только сегодняшним днем» или «она вся в будущем (в прошлом)». Таким образом, на бытовом уровне проявляется наша способность распознавать доминантность психологической пространственно-временной ориентации человека, накладывающей определенный отпечаток на стиль его поведения.

Способы, какими люди моделируют пространства «прошлого», «настоящего» и «будущего», предоставляют им определенные преимущества, нередко формируя их уникальные способности, или же, наоборот, накладывают существенные ограничения на их программы поведения. Поэтому некоторые психологические проблемы человека просто невозможно решить, не изменив параметров его субъективных пространственно-временных моделей.

Основой построения «психологического пространства личности» является фундаментальное представление о пространственно-временном движении жизни, имеющем лишь одно направление. Полноценная «конструкция» субъективной модели жизненного пространства человека предполагает, что все три ее «отсека» (прошлое, настоящее и будущее) имеются в наличии, доступны для мысленного обозрения и не «закрывают» друг друга. Индивидуальные варианты «конструкций» психологического пространства бывают крайне разнообразны, а некоторые из них создают проблемы в поведении и потому требуют психотерапевтического вмешательства.

В терминологии нейролингвистического программирования направление пространственно-временного континуума бытия называется «линией времени». В своей книге «Основы личности» Тед Джеймс описывает два основных типа линий времени (читай — пространственных протяженностей — Л. Г.). Модели, в которых линия времени идет слева направо, он назвал «рядом со временем» или «англо-европейским типом времени». В этих случаях прошлое находится слева, будущее — справа и оба эти пространства как бы находятся в поле зрения субъекта прямо перед ним. Второй тип линии времени Джеймс назвал «сквозь время» или «арабским типом времени», когда линия времени вытягивается, пронзая субъекта спереди, так что одна ее часть (обычно прошлое) оказывается позади за спиной и потому невидима. Человеку приходится мысленно поворачиваться назад, чтобы разглядеть «пространство прошлого».

Люди типа «рядом со временем» имеют последовательное представление о пространстве прошлого и настоящего. Они точно ориентируются во времени, пунктуальны в своих действиях и того же ожидают от других. Свой жизненный опыт эти люди обычно сохраняют в «пространстве прошлого» в виде систематизированного собрания картинок и потому сравнительно легко мысленно «находят» необходимую из них.

Люди типа «сквозь время» постоянно пребывают в настоящем времени, очень плохо представляют свое будущее и не способны продуктивно использовать опыт прошлого, с трудом ориентируясь в пережитых ранее событиях. Временные параметры явлений действительности представляют для них весьма абстрактные понятия. Такая модель жизненного пространства свойственна для людей восточных, в особенности арабских стран. В этих случаях «будущее» выглядит очень похожим на длинный ряд «сейчас», так что пропадает необходимость действовать безотлагательно.

Как правило, проблемы психологического комфорта и самопрограммирования деятельности возникают лишь в тех случаях, когда у субъекта бывает недостаточно сформировано «пространство прошлого» или «пространство будущего», или же слабо выражены их функции.

Важная роль «пространства будущего» состоит в том, что формирующиеся в нем образы часто оказывают мотивирующий эффект: побуждают к совершению определенных поступков или, наоборот, тормозят действия, готовые к выполнению в «пространстве настоящего». С помощью образов, помещаемых в «пространство будущего» осуществляется синхронизация с предстоящим, образуются необходимые причинно-следственные представления, которые более или менее детально программируют соответствующее поведение.

Способность строить свое индивидуальное «пространство будущего» — уникальное преимущество человека. Понятно, что его предметно-сюжетная наполненность по своей четкости и «законченности» ни в коей мере не может быть сравнима с «пространством прошлого», но то, как уверенно в нем обозначены границы предстоящей деятельности, ее предмет, действующие лица и образ себя в этой пока еще виртуальной действительности, в значительной степени определит реализацию намеченных планов.

Дефекты функционирования личностного «пространства прошлого» также бывают предметом гипнотерапевтического воздействия. Чаще всего они проявляются недостаточностью развития этого фрагмента пространственной модели в связи с общим инфантилизмом личности. Следствием этого обстоятельства является неумение извлекать опыт из жизненной практики, учиться на собственных ошибках.

Другим проблемным состоянием, связанным с перенесенными психотравмами (смерть близких, физические потрясения) является невольное «застревание в прошлом», из психологического пространства которого человек не знает, как выбраться, и может оставаться в нем долгие годы. Между тем простейшая психокоррекционная работа с нежелательным прошлым может быть с успехом проведена даже самостоятельно. Заключается она в том, чтобы визуально «вывести себя» из «среды прошлого», покинуть это уже неактуальное пространство и так же визуально поместить свой образ в обстановку настоящего. Такого рода психологическая операция позволяет четко представить и осознать беспокоящую проблему как полностью изжитую и оставленную в прошлом. Повторяется этот прием несколько раз в порядке своеобразной аутогенной тренировки. Более сложными методическими подходами для выведения из «нежелательного прошлого» располагает гипнотерапия.

Меньше всего психотерапевтических проблем бывает связано с дисфункцией «пространства настоящего», хотя и здесь в исключительных случаях находятся субъекты, которые затрудняются точно определить последовательность двух ближайших событий.

Как мы видим, специфика моделирования собственного субъективного пространства, общение с ним, его продуктивное использование в реализации жизненных программ, а также поддержание информационно-энергетических связей с окружающей действительностью (внешним пространством) образуют большую самостоятельную проблему не только в гипнотерапии, но и в психологии. В определенной степени она начинает решаться в рамках нейролингвистического программирования и практической психологии. Несомненно, что отмеченные направления исследования проблемы «психологического пространства жизни» станут первоочередными и для гипнологии XXI в.

Автомобильный гипноз: двойственная суть, разные последствия

Участие в дорожном движении — одна из форм существования людей.

Р. В. Ротенберг

Счастье автомобилиста строится на противоречиях и оттого бывает таким хрупким. Основная беда водителя состоит в том, что он рождается «пешеходом», и этому его положению соответствуют функции органов чувств и система двигательных реакций. Со временем, садясь за руль, он приобретает способность передвигаться во много раз быстрее, а его природные возможности реагирования не только не увеличиваются, но по разным причинам могут даже снижаться.

Убедительным подтверждением этого противоречия могут служить весьма высокие цифры аварийности на автомобильном транспорте. Статистика показывает, что ежегодно в мире регистрируется около 60 млн дорожно-транспортных происшествий, в результате которых 300 тыс. человек погибают и свыше 10 млн — получают телесные повреждения. Не удивительно, что при этом «автосмерть» вышла на третье место в мире после смерти от сердечно-сосудистых и раковых заболеваний.

В России каждые сутки на дорогах погибают более 80 и получают ранения около 470 человек, при этом из общего числа смертельно травмированных 70 % составляют лица трудоспособного возраста. Как видно, не без оснований доктор юридических наук, профессор В. И. Жулев (1989) аварийность на дорогах во многих странах мира расценивает в качестве национального бедствия, трагедии века, рукотворной эпидемии.

Разговор о зловещей роли автомобильного гипноза и был предпринят потому, что, по свидетельству статистики, даже на крайне загруженных перекрестках и поворотах в 14,3 % случаев водители спали или находились в сонном состоянии.

Именно возникновение дремотных состояний и засыпания водителя во время движения, по мнению некоторых авторов (A. Zander, 1966; J. Seco, S. Kataoco, T. Senoo, 1985), приводят к 10–30 % всех дорожно-транспортных происшествий (ДТП) и до 50 % нарушений правил дорожного движения. К этому последствию, на наш взгляд, приводит другое важнейшее противоречие, которое содержит в себе сам процесс движения: казалось бы, движение по своей природе чуждо расслабляющему однообразию покоя и потому должно быть высокодейственным «противодремотным» средством, тем не менее практика показывает, что при определенных условиях работы водителя перемещение в пространстве становится существенным усыпляющим фактором.

Поскольку причина указанных обстоятельств не лежит на поверхности явлений, подойти к их анализу следует более сложным путем, предварительно обсудив типичные состояния водителя, формирующиеся в различных условиях его профессиональной деятельности.

Особая психофизиологическая реактивность, как известно, свойственна неопытному водителю, для которого управление автомобилем даже в обычных условиях представляет собой весьма напряженный труд. В результате процесса взаимодействия с другими машинами, пешеходами и пр. он постоянно испытывает «всплески» эмоционального напряжения, которые все время держат его в тонусе. В подобных случаях, как пишет известный американский нейропсихолог К. Прибрам, субъект реагирует на складывающуюся значимо-тревожную ситуацию эмоциями, благодаря которым включаются механизмы саморегуляции, способствующие преодолению трудностей возникающей задачи. Значимо-тревожная ситуация, в свою очередь, порождает мобилизацию внутренних ресурсов организма, которых начинающий специалист всегда тратит значительно больше, чем это требуется обстоятельствами.

Вместе с тем известно, что эмоциональное напряжение оказывает положительное влияние на результаты труда (мобилизует организм и способствует преодолению возникших в труде препятствий) лишь до тех пор, пока оно не достигает определенного критического уровня. При превышении же этой степени активности в организме развивается так называемый процесс гипермобилизации, который влечет за собой нарушение механизма саморегуляции и ухудшение результатов деятельности за счет преждевременных реакций. Гипногенные факторы, связанные с движением автомобиля, очень быстро интенсифицируют тормозные процессы центральной нервной системы, вызванные усталостью, в результате чего даже малоопытный автомобилист, для которого дремота за рулем представляет «немыслимый нонсенс», в определенных рабочих эпизодах может оказаться в «сонном отключении». Таким образом, автогипноз — как категорически неприемлемое явление у неопытного водителя — может развиваться в результате операторского утомления.

Вышеописанные обстоятельства стрессового характера, а также недостаточная прочность профессиональных навыков, свойственная малоопытным автомобилистам, приводят к тому, что наибольшее количество аварий приходится именно на первый год водительской работы.

Для того чтобы закончить обсуждение вопроса о роли рабочего утомления в возникновении тормозного вида автомобильного гипноза, следует указать, что данная проблема сохраняет свою актуальность и в отношении опытных водителей. Как указывает Л. И. Вайсман (1976), в деятельности автомобилиста производственный фактор в виде высокого нервно-эмоционального напряжения является ведущим, определяющим стрессовый характер данного вида труда.

Управление автомобилем характеризуется крайней неравномерностью психофизиологических нагрузок на организм водителя в зависимости от выполняемых задач, условий и скорости передвижения.

Значительным психическим напряжением, к примеру, сопровождается передвижение по переполненным транспортом улицам крупных городов. Специальными исследованиями было установлено, что в среднем водитель современного автомобиля в условиях городского движения воспринимает 3–4 производственно важных раздражителя в минуту (около 200 в час). По другим данным при поездке в городских условиях в течение каждого километра покрытого пути шоферу приходится принимать не менее 30 решений по управлению транспортным средством, отчего в среднем суммарно за 1 час работы на торможение уходит 15 мин., на стоянку перед перекрестком — 10 мин., на трогание с места — 16 мин. и непосредственно на езду — 19 мин.

Переключение с одного действия на другое в течение продолжительного времени физиологи не без причины назвали «истязанием нервных клеток коры головного мозга». Именно частые остановки, изменения скорости и другие подобные действия водителя в условиях интенсивного дорожного движения являются одной из главных причин появления утомления на фоне развития гипноидных фаз психической деятельности.

При этом, как бы водитель не старался быть предельно внимательным, интенсивность его внимания периодически ослабевает, особенно если он утомлен или не совсем здоров. И если внезапно возникшая критическая ситуация совпадает с такой фазой снижения внимания, то водитель может допустить ошибку, приводящую к аварии. Нередко такого рода снижение внимания может переходить в дремотную фазу, то есть в тормозную форму автомобильного гипноза.

Очень важно, кроме того, отметить, что для определенных этапов профессиональной деятельности автомобилиста снижение уровня бодрствования за рулем может носить первичный характер вследствие продолжительного влияния однообразных слабых информационных воздействий, вызывающих монотонию. Чаще всего такого рода фазовые состояния возникают во время междугородных поездок как в транспортном потоке, движущемся с равномерной скоростью, так и при управлении автомобилем на скучной трассе с низкой интенсивностью движения. О большой гипнотизирующей силе подобного рода условий в свое время говорил К. И. Платонов: «…монотонное ритмическое и длительное раздражение слабым источником света или же длительные покачивания, раздражающие вестибулярный аппарат внутреннего уха, поглаживания какой-либо части тела — все это при ослабленной коре мозга неизменно способствует развитию сонного торможения в раздражаемых корковых клетках».

Закончив в данной части работы разговор о тормозных формах автомобильного гипноза, следует особо подчеркнуть, что, как это ни странно, существует и продуктивный, оперативно-действенный гипноз, который получил название динамической медитации. Для неподготовленного читателя такой поворот существа разговора может оказаться несколько неожиданным, однако возможную озадаченность, несомненно, снимут представленные ниже материалы.

Очень важно знать, что специфические гипноидные фазы психики, кроме всего прочего, представляют собой естественный функциональный фон, на котором протекает высокопродуктивная творческая деятельность во всех сферах человеческого труда, в том числе и в автомобилевождении. Принципиальное значение этого вопроса требует отдельного обсуждения.

Впервые эта исключительно важная психофизиологическая закономерность в виде общего правила созидающего труда была выявлена в недрах культурно-психологических традиций народов Востока, в частности, в методологической Практике школ боевого мастерства и художественного творчества дзэн-буддизма. Этот основополагающий принцип, заложенный в психотехнику исполнения творческих актов с точки зрения учения дзэн-буддизма состоит в том, чтобы как можно больше освободить рабочие действия творящего от «банальных» вмешательств сознательного разума и отдать созидательный процесс под контроль подсознания, которое именуется «духом творчества».

С точки зрения современной психофизиологии это означает, что творческим процессам всегда мешает факт вербализации предстоящих действий, который осуществляется в левом полушарии, и что по-настоящему новые и точные схемы движений рождаются только в правом полушарии с его симультанной целостностью восприятия и анализа мира.

Для более полной характеристики действий этого принципа весьма уместно привести по своему классический пример, характеризующий психотехнику полумистического искусства стрельбы из лука («кюдо»).

Весьма характерно, что в кюдо стрелку, как таковому, концепция дзэн-буддизма отводит лишь второстепенную роль, роль посредника и исполнителя «идей», при которой выстрел осуществляется в некоторой степени без его участия. Действия стрелка здесь носят двуединый характер: он стреляет и попадает в цель, с одной стороны, как бы сам, но с другой стороны, это обусловлено не его волей и желанием, а влиянием сверхъестественных сил. Стреляет «оно», т. е. «дух» или «сам Будда». Самурай, находящийся в состоянии динамической медитации, не должен был думать в процессе стрельбы ни о цели, ни о попадании в нее — только «оно» хочет стрелять, «оно» стреляет, и «оно» попадает, — говорили идеологи кюдо.

Следует отметить, что учителям дзэн-буддизма удалось создать и канонизировать психотехнику управления трудовым (боевым) состоянием человека, продуктивно использовав открытые ими специфические фазы рабочей деятельности человека. Они протекают по принципу непроизвольной динамической медитации представляющей собой особое переживание как психическую составляющую любого дела, захватывающего человека, когда он оказывается полностью сосредоточенным на собственных действиях, субъективно изолировавшись от окружающей обстановки. В такой момент человек пребывает в лучшем из возможных состояний — «рабочем самозабвении», не имеющем никакого отношения к аффектам.

Психологически точно и художественно достоверно подобное состояние выразил Л. Н. Толстой применительно к простому физическому труду: «Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще он чувствовал минуты забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой. Это были самые блаженные минуты».

Творческий период в любой деятельности начинается с того уровня освоения труда, когда у субъекта в результате систематического накопления опыта появляются избыточные возможности для развития личного мастерства. На данном этапе профессионализма возрастает его чувствительность к внешним показателям своего труда и к внутренним переживаниям, сопровождающим процесс труда. Благодаря этому, субъект становится способным выражать в деятельности не только свою профессиональную «информированность», но и чувства, эмоции, порождаемые этой деятельностью.

Водитель на данном этапе мастерства как бы сливается с машиной и, ощущая ее как продолжение своего тела, начинает испытывать потребность выразить себя в процессе управления — передать в нем свое отношение и настроение. Такая деятельность, в которой на передний план выходит стремление субъекта выразить себя в ее процессе, в психологии труда, относится к категории творческой. В этом случае шофер начинает вести машину не просто мастерски, но уже красиво, с искусством.

В творческой деятельности с кибернетической точки зрения субъект передает, наряду с информацией, и свои эмоции, то есть не только рациональные, но и свои иррациональные проявления (осознанные и неосознанные). Другими словами, в этом случае для самовыражения и передачи своих эмоций водитель использует уже целые комплексы «качественных оттенков» своей работы, которые в инженерной психологии получили название «несущественных переменных». И действительно, когда речь идет о «красивом вождении машины», нельзя точно сказать, в чем оно выражается, — здесь проявляется и индивидуальный «почерк» водителя, и его чувство дороги, и многое другое, что трудно предать словами. И такое самовыражение может развиваться безгранично, а сопутствующие эмоции будут всегда делать радостным весь трудовой процесс, тонизируя состояние водителя. Именно поэтому в состоянии динамической медитации субъект, захваченный творческим трудом, никогда не испытывает скуки, неподвластен монотонии.

Как известно, из-под рук мастера, захваченного своим трудом, выходят шедевры. Своеобразным «плодом совершенства» бывает и стиль управления автомобилиста, который приобретает характер творческого и осуществляется по принципу динамической медитации.

Весьма подробно и плодотворно разработал проблему творческой деятельности человека американский психолог и педагог Гарольд Рагг (1963). Обобщив работы европейских, американских и восточных (индийских, китайских, японских) авторов, Рагг пришел к выводу, что творческие процессы протекают в особых гипноидных состояниях, в которых наиболее плодотворно осуществляется функциональное взаимодействие сознания с подсознанием.

Перечислим ниже наиболее важные положения Рагга о существе творческих процессов, которые в полной мере приложимы и к операторской деятельности водителя:

— творческий процесс предполагает наивысшую активность индивида в стремлении к идентификации с постигаемым явлением; соответствующая идентификация;

— полнее всего осуществляется в состоянии психики, близкому к гипнотическому;

— настоящее творчество предполагает, что физические действия мастера намного опережают саму его способность выразить их в словах (это приходит позже);

— в деятельности оператора двигательно-образный материал субъективного плана находится в непрерывном пульсационном движении и определяет текущую активность организма;

— основным условием «единения» субъекта с предметом деятельности («озарения») является нахождение психики в бесконтрольном («свободном») состоянии при ослабленной концентрированности внимания.

Как видно, последнее условие содержит существенное противоречие, относящееся к существу психофизиологического реагирования оператора: он должен быть хорошо сконцентрирован на собственных рабочих действиях и, в то же время, четко отслеживать стимулы, возникающие на периферии его круга внимания. Но, именно подобное противоречие преодолевается «ослабленной концентрированностью внимания». Само же это условие творческой деятельности характеризует ту психофизиологическую фазу активности, в которой психика бывает глубоко настроена на цель деятельности и до такой степени положительно продуктивна, что может быть названа суперпродуктивной стадией.

В тех случаях, когда творческий накал деятельности снижается, динамическая медитация лишается своего психологического стержня — творческого начала, и тем самым создаются предпосылки для беспрепятственного проявления скучного однообразия, вызывающего дремоту, сон.

В психологии труда хорошо известно, что следствием однообразия деятельности, выполняемой в условиях сниженной информационной обеспеченности, ограниченного поля работы и стереотипности выполняемых действий, является формирование одного из «состояний-близнецов»: монотонии или психического пресыщения. Направленность изменения внешней характеристики этих состояний одинакова и выражается в падении эффективности труда и возможности перехода в тормозной вид автомобильного гипноза. Однако субъективная представленность этих состояний и их поведенческие характеристики имеют существенные различия.

Монотония сопровождает деятельность, которая характеризуется общим снижением потока внешней афферентации при длительном воздействии на организм однообразного и ограниченного круга раздражителей в условиях минимального вмешательства в ход процесса управления. В этих условиях в качестве фактора напряженности выступает необходимость волевого поддержания высокого уровня активности без тонизирующего влияния афферентных стимулов. Основная тенденция состояния монотонии состоит в общем снижении активности, и если этому процессу не противопоставляется соответствующее волевое напряжение, происходит выключение из процесса деятельности, — человек погружается в дремотное состояние.

Состояния психического пресыщения связаны с развитием аффективного эмоционального комплекса — скуки, обусловленного однообразием получаемых во время работы впечатлений. По К. К. Платонову, скука — это психическое состояние, вызванное отсутствием интересных стимулов и проявляющееся в снижении уровня ясности сознания. Характерной особенностью данного переживания является непреоборимое стремление внести оживляющее разнообразие в привычный стереотип выполняемых действий.

В психологии труда автомобилиста такого рода полунепроизвольные изменения стиля управления машиной получили название игрового пути реализации деятельности. Высокопрофессиональный водитель хорошо знает «коварство» вышеуказанных «плавающих состояний» и, как правило, противопоставляет им так называемый «игровой» способ вождения. Последний состоит в том, что в данном случае субъект использует свои избыточные профессиональные возможности уже не для самовыражения (как бывает в случае творчества), а для профессионального самоутверждения, ставя перед собой более сложные задачи ситуативного плана, которые решает в процессе движения.

Уверовав в свое мастерство и осознав избыток своих возможностей, позволяющих решать более трудные, по сравнению с обычными, операторские задачи, водитель становится на путь преднамеренного усложнения деятельности, разнообразя рабочие ситуации, чтобы, разрешая их, самому убедиться в своем профессионализме, сделать деятельность более интересной и эмоционально насыщенной и тем самым повысить уровень бодрствования.

Следуя по этому пути, субъект за счет варьирования «несущественными переменными» будет создавать для себя задачи высокой степени неопределенности, а потом, благодаря тренировке и мобилизации своих возможностей, успешно их разрешать, испытывая при этом чувство удовлетворения.

В связи с этим полезно отметить, что известный немецкий авиационный психолог 3. Гератпеволь говорил о присущем человеку «опьянении скоростью», связанном с «приятным переживанием, вызываемым большой скоростью движения», допуская, что, быть может, существует нечто вроде «страсти к скорости». Настораживающими в этом плане являются и высказывания некоторых психологов, полагающих, что пребывание за рулем вызывает достаточно глубокие изменения в психической сфере: меньшую рассудительность, повышенную агрессивность, более медленное, чем в обычной жизни, накопление опыта и навыков.

Однако опасность «игрового» стиля вождения, прежде всего, состоит в том, что со временем автомобилист привыкает к такому «неровному» характеру езды, и она уже не доставляет ему того боевого возбуждения и той радости от успеха, которые он испытывал прежде. Бессознательно стремясь поддержать прежний уровень эмоциональной насыщенности труда, водитель невольно пойдет на дальнейшее усложнение дорожных ситуаций и внесение в них все больших опасностей, то есть он пойдет на все возрастающий риск во имя профессионального самоутверждения.

Если творческий путь деятельности водителя отличается максимальной продуктивностью, безопасностью и отсутствием пределов роста мастерства, то игровой стиль вождения, требующий постоянно прогрессирующего риска, — путь все большего «щекотания нервов» — рано или поздно неизбежно ведет к несчастному случаю. Таким образом, спасаясь от автомобильного гипноза, субъект нередко прибегает к игровому стилю вождения, что, в свою очередь, чревато серьезными опасностями.

Тем не менее, как утверждают психологи труда, нередко жизненные обстоятельства складываются так, что побуждают молодых автомобилистов выбирать именно игровой характер вождения машины. Прежде всего, это упоминавшаяся выше свойственная людям «страсть к скорости», сочетающаяся со склонностью к бескорыстному риску.

Творческий путь реализации деятельности более сложен, он требует высоких волевых качеств, организованности, упорного и систематического труда, которых чаще всего и недостает начинающим водителям.

В результате наиболее простой путь освоения и развития профессиональной техники вождения за счет своеобразной игры оказывается соблазнительным, а потому более распространенным. И это еще одно досадное противоречие в жизни автомобилиста, которое часто приносит огорчения.

Представленные материалы дают основание говорить о двойственной сути автомобильного гипноза: о его тормозном виде, являющимся, по сути, стадией сна в одних случаях, и в других случаях — об особой форме мастера своего дела, представляющей вид динамической медитации — высшем творческом состоянии профессионала.

Первый вид автомобильного гипноза, как мы видим, является сугубо отрицательным состоянием, недопустимость которого предусматривается разнообразными мерами профилактики, второй вид, как суперпродуктивнаярабочая форма, допустим только в отношении высокопрофессиональных водителей в случаях их заведомо хорошего самочувствия. Факторы, снижающие общий уровень бодрствования водителя, могут и динамическую медитацию перевести в банальный сон с соответствующими отрицательными последствиями.

Война: экстремальное действие массового гипноза

У нас есть веские основания считать внутривидовую агрессию наиболее серьезной из всех опасностей, угрожающих человечеству в современных условиях.

К. Лоренц

Два феномена — внушаемость и способность изменения состояния сознания — следует, несомненно, рассматривать как фундаментальные, если мы хотим понять механизмы, управляющие отношениями между людьми и группами.

Л. Шерток

Война… есть явление гипнотической власти коллектива над личностью.

Я. А. Бердяев

Как ни странно это звучит, но война, согласно видному немецкому военному теоретику Курту Клаузевицу (1780–1831), есть всего лишь акт человеческого общения, хотя и весьма своеобразного. Уже на этом основании специалист, исследующий закономерности коммуникации, явления индивидуального и коллективного гипноза, получает «право голоса» при обсуждении своеобразия поведения «человеческого фактора» в вооруженных конфликтах.

Думается, что феномены директивного внушения, с которыми повседневно имеет дело гипнолог, чаще других специалистов заставляют его размышлять над странностями коммуникативного поведения. И если хоть раз гипнологу силой внушения удалось заставить субъекта собирать на полу своего кабинета несуществующие полевые цветы, то рано или поздно он начинает размышлять и о том гипнозе, который в виде приказа командира в боевой обстановке заставляет, к примеру, солдата двигаться через минное поле, оставленное неприятелем.

Для гипнолога не подлежит сомнению то обстоятельство, что и в первом, и во втором случае субъект в соответствии с определенной закономерностью действует именно в измененном состоянии сознания, которое вот уже более 150 лет именуется гипнозом.

Задача настоящей работы на примере соответствующих научных фактов показать, что в данном случае имеют место не какие-то исключительные феномены психики, а гипнотические «механизмы, играющие центральную роль в психической жизни человека». Фундаментальность этих психофизиологических механизмов повседневного обеспечения жизнедеятельности хорошо подчеркивает эволюционный аспект внутривидового взаимодействия ранних форм Homo sapiens.

Исследуя психику древнего человека, известный американский этнограф Джон Пфейфер установил, что этому существу было свойственно так называемое «сумеречное» состояние сознания, характеризующееся нечетким восприятием объективности, временным разрывом мышления и тенденцией испытывать слабые галлюцинации, то есть то, что в настоящее время мы называем гипнозом. «Преобладание "сумеречного" состояния сознания, сама наша чувствительность к этому состоянию, — считает автор, — говорят о его эволюционной важности. В крайних случаях оно приводит к патологии, психическим расстройствам и маниям, стойким галлюцинациям и фанатизму. Но оно же является побудительной силой видеть вещи цельно, достигать всяческого многообразия видов синтеза… В доисторические времена сумеречное состояние, должно быть, было особенно и даже чрезвычайно важно. Если давление затруднительных обстоятельств верхнего палеолита требовало пылкой веры и следования за вождями ради выживания, то индивиды, наделенные подобными качествами, способностью легко впадать в транс, способствовали бы размножению более стойких индивидов».

Способность к функционированию человека в сумеречном состоянии, в котором сегодня мы усматриваем гипноз, закрепилась генетически и в настоящее время представляет два фундаментальных психических явления: массовый гипноз и индивидуальную внушаемость (гипнабельность).

Массовый гипноз, истоки которого французский социальный психолог С. Московичи также усматривает в явлениях «сумеречного мышления», с позиций социальной психологии впервые серьезно исследовал Г. Лe Бонн (1841–1931). Его книга «Психология толп» (1895) в свое время имела самый большой успех, какой когда-либо выпадал на долю научного произведения. По признанию Г. У. Олпорта «Психология толп» стала одной из наиболее значительных работ, когда-либо созданных в социальной психологии. Впервые в этом труде были поставлены проблемы психического заражения и внушения, сформирован вопрос об управлении людьми в различных культурах.

Продуктивно продолжил исследование этой проблемы Г. Де Тард (1843–1904). Было установлено, что включение индивидуума в группу (толпу) есть не что иное, как безотчетное его присоединение к определенной психологической системе, функционирующей уже по иным, своим правилам. Эта система, в первую очередь, выключает актуальные установки данного индивидуума и переводит его внимание на доминанты, которыми в данный момент охвачена толпа.

Именно этим объясняются те странные метаморфозы с личностью, которые, как указывал Фрейд, происходят с ней, когда она попадает в «лоно активной массы»: «Индивид здесь впадает в особое состояние, весьма близкое к зачарованности… сознательная личность совершенно утеряна, воля и способность различения отсутствуют», все чувства и мысли ориентированы в направлении, указанном вожаком. «В связи с этим, — продолжает автор, — индивид, принадлежащий психологической массе… под влиянием внушения в непреодолимом порыве приступает к выполнению определенных действий. И это неистовство у масс еще непреодолимее, чем у загипнотизированного, ибо равное для всех индивидов внушение возрастает в силу взаимодействия».

Надо сказать, что масштабные социальные феномены, включая и военные действия, основываются на первичном массовом гипнозе, берущем свое начало из проявлений стадного инстинкта подражания. При этом следует помнить, что сами массовые манифестации обладают свойством заражения и могут проявляться в виде своеобразных «психических эпидемий», так как «невольное внушение и взаимовнушение есть явление более или менее всеобщее».

Наиболее масштабные «психические эпидемии» демономанического характера, насчитывающие до 300 тыс. одержимых, поражали в XVI в. Западную Европу, XVII в. так же был отмечен эпидемиями бесноватых. Мистические идеи средневековья послужили источником целого ряда эпидемий судорог, известных под названием плясок Св. Витта, а также, так называемого «квиетизма» — антипода чрезмерного возбуждения — приступов болезненной бездеятельности.

В Новой истории эпидемические явления такого рода принимают характер кликушества, различных видов неосектанства, в том числе и с коллективными самоубийствами, как это имеет место еще и в наши дни.

Развивая эту мысль мы берем на себя смелость утверждать, что многие так называемые «большие войны», и тем более войны мировые, формируются по принципу «психического заражения» и эту закономерность следовало бы иметь в виду пацифистам и поборникам мира.

Раздел высшей нервной деятельности человека, изучающий индивидуальную внушаемость и гипнабельность, называется суггестологией. Ее данные свидетельствуют, что со временем первоначальный гипноз («сумеречное мышление») привел к образованию специфического типа личности, соединившего в себе ряд противоречивых качеств (в том числе — внушаемость), посредством которых он, в общем, оказался наилучшим образом приспособленным к своей сакраментальной роли в ходе эволюции.

Внушаемая (гипнабельная) личность обладает своеобразной коммуникативной одаренностью. Словесные второсигнальные раздражители имеют для нее весьма большую побуждающую силу, и их действенность значительно преобладает над детерминирующим свойством реальной стимуляции. Внушаемая личность лучше всего себя чувствует в той социальной среде, жизнь в которой определяется разносторонними и четкими словесными установками.

Собственно говоря, человек и начался с того момента, когда повелевающий жест вожака оказал на него более сильное действие, чем очевидная реальная опасность, и помог ему в этой ситуации выжить. Российский философ В. М. Розин этот образ действий назвал «парадоксальным поведением». Последнее наложилось затем на особенности стадного подражания и составило основу генетически наследуемого качества — внушаемости.

«Парадоксальное поведение», по Розину, закреплялось в опасных ситуациях, когда вместо бегства от потенциального врага стадо повиновалось сигналу вожака «все спокойно», оставалось на месте и тем самым предотвращало возможную агрессию. Данная ситуация действительно содержит в себе противоречивые моменты: с одной стороны беззащитные особи видят реальную угрозу, а с другой стороны — вынуждены подчиняться сигналу вожака, сообщающего, что опасности нет. Другими словами, складывается странная ситуация: сигнал реальной опасности существует, но он деактивируется сигналом вожака, который превращается в условный знак, означающий, что опасности нет.

Необходимым свойством такого знака должна быть достаточно сильная его действенность, которая могла бы противостоять наличной угрозе. А такое условие, как известно, возникает только в гипнотическом состоянии, в его парадоксальной фазе. Таким образом, «парадоксальное поведение» есть ни что иное, как первичный гипноз, «сумеречное состояние» по Пфейферу, о котором говорилось выше.

В. М. Розин, описывая это состояние, отмечает: «Нужно заметить, необходимым условием формирования знака, коммуникации и нового поведения является своеобразное помешательство прачеловека: находясь в одной ситуации (опасности), он действует, как будто находится в другой ситуации (отсутствия опасности), причем, эта вторая несуществующая реально ситуация (выделено авт. — Л. Г.) начинает существовать для психики, задается знаком, удерживается волей и фигурой вожака, который этот знак произвел».

Характерно, что аналогичное парадоксальное поведение, регулируемое знаками, систематически возникало и в процессе деятельности с естественными орудиями (камнями, палками, костями животных и т. д.). Надо полагать, что знаки, сигнализирующие о начале деятельности, непроизвольно вызывали трансовые состояния, а сами, накапливаясь в долговременной памяти, формировали знаковую систему, способствующую образованию последующей культуры. В конце концов, этот процесс получил логическое завершение: парадоксальное поведение становится основным (так сказать, нормальным, словесно детерминируемым), в значительной степени вытеснив старые формы сигнального поведения, свойственного остальному животному миру.

Однако возросшая внушаемость прачеловека потребовала функционального превалирования тормозных состояний его нервной системы, что, в свою очередь, усилило природные проявления пассивно-оборонительного поведения, интенсифицировало страхи, создало предпосылки для образования системы фобий.

Еще С. Н. Давиденков, видный отечественный невропатолог, подробно изучавший эволюцию нервной системы человека, отмечал, что трансовые состояния, облегчившие формирование знаковых (словесных) взаимодействий и явлений преемственности (обучаемости), существенно осложнили его жизнь «примитивными фобиями и длительными тревожными состояниями», развившимися вследствие распространения элементов инертности и тормозных состояний. Именно поэтому, отмечал автор, «масса слабых, неуравновешенных и особенно инертных людей, наклонных к нерешительности, сомнениям и тревоге, могла наложить свой отпечаток на длинную последовавшую эпоху и потребовать постепенной компенсации этого дефекта, но уже идущей по другой, новой линии, — не по линии улучшения генотипа, а по линии преемственности». Таким образом, первичный гипноз, стимулировавший способности к научению и явившийся главной причиной изначальных фобий человека, был впоследствии использован для того, чтобы деактивировать, компенсировать эти фобии, страхи с помощью научения и воспитания.

Здесь следует особо отметить, что, вопреки распространенному мнению, гипноз не связан с известной слабостью «Я». Как отмечает французский гипнолог Л. Шерток, гипнотическая внушаемость не свойственна только патологическим личностям, по крайней мере до сих пор ни одной лаборатории не удалось установить фактов, которые бы опровергали это утверждение.

Испытуемый, проявляющий высокую гипнабельность и внушаемость, характеризуется как в высшей степени общественная личность, которую привлекает группа, но которой он способен и противостоять. Наличие последнего качества у внушаемых испытуемых на первый взгляд содержит в себе определенное логическое противоречие: внушаемость в нашем обыденном сознании ассоциируется, прежде всего, с беспрекословным послушанием и уж никак не с талантом организатора и руководителя. Л. Шерток подробно, с применением экспериментов, исследовавший динамику личностных свойств испытуемых, обнаружил, что в некоторых случаях гипноз активизирует социальную властность, «высвобождает способность к сопротивлению».

В экспериментах применялись тесты Кэтелла (16 личностных факторов) и Гилфорда-Циммермана, использующих структурный подход к анализу личностных качеств. Результаты опытов показали, что наиболее гипнабельные по тесту Кэтелла оказываются самыми открытыми и властными, а по тесту Гилфорда-Циммермана — самыми общительными и пользующимися достаточно сильным влиянием на окружающих.

Представленные данные показывают, что испытуемые, обладающие хорошей внушаемостью, легко контактируют с окружением, открыты для общения и, вместе с тем, умеют сохранить свою личность в группе и выразить себя, что, в свою очередь, обеспечивает им доминирующую роль.

Полученные результаты действительно выглядят парадоксальными на фоне бытующих предрассудков, представляющих гипнабельного человека как личность слабую и склонную к подчинению. Однако эти данные не так уж удивительны. Эволюция посредством развития качеств внушаемости сформировала тип личности, который наилучшим образом способен обеспечивать и охранять интересы собственной группы. И этот тип личности всегда особенно ценился в военной среде.

С этой точки зрения совершенно естественным следует считать то обстоятельство, что американский психолог М. Кауфман (1961) при обследовании нашел, что солдаты вообще проявляют большую восприимчивость к гипнозу. Задолго до Кауфмана об аналогичных наблюдениях сообщали А. Либо и И. Бернгейм, однако ошибочно объясняли это обстоятельство пассивным послушанием, к которому бывают приучены военные.

Небезынтересно провести некоторую параллель между количеством и составом внушаемых лиц в обществе и типологией людей, выражающей различное отношение к войне. Усреднение множества данных, имеющихся у различных авторов, показывает, что внушаемые (гипнабельные) лица в исследуемых группах распределяются следующим образом: 5 % из них — высокогипнабельные, 35 % — среднегипнабельные, 50 % — низкогипнабельные и 10 % лиц — не поддающиеся вообще внушению.

В. В. Серебрянников приводит данные процентного распределения типов людей по отношению к войне в выборке всех военнообязанных. Среди выделенных им типов непосредственный интерес представляют следующие группы: 5 % — воины по призванию (жаждущие посвятить жизнь военному делу); 12 % — воины по долгу (идут на службу с пониманием долга, не считая это своим призванием); 50 % — воины по обязанности (не желающие служить, но становящиеся в строй по закону); 33 % — миротворцы, пацифисты, антивоенные люди [133] .

Понятно, что приведенное сопоставление не носит категорически утверждающего характера, оно лишь обозначает направление, в котором наметилась интересная проблема для исследования.

Одна из весьма существенных причуд эволюции человека проявилась в том, что высокая пластичность его сознания, обеспечившая феноменальную обучаемость, соединилась со склонностью к постоянным фобиям, самым разнообразным страхам.

В отличной книге английского военного психолога Нормана Коупленда «Психология и солдат», написанной более 50 лет тому назад, не делается секрета из того, что человек всю свою жизнь — от рождения до смерти — пребывает в состоянии страха: «в молодости он боится среднего возраста, в среднем возрасте — старости и все время — смерти».

Видный русский философ Я. А. Бердяев пошел дальше, указав, что в числе многих определений человека может быть дано его определение как существа, испытывающего страх. «Страх лежит в основе этого мира, — считал автор. — Страх правит миром. Власть по природе своей пользуется страхом».

Весьма важно, что по своей физиологической сути страх есть преобладание тормозных процессов коры головного мозга. «В основе… боязливости, трусости, а особенно болезненных фобий, — говорил И. П. Павлов, — лежит простое преобладание физиологического процесса торможения как выражение слабости корковых клеток».

В то же время явное преобладание тормозных процессов коры характерно и для повышенной внушаемости. Таким образом, тесная взаимосвязь страха и высокой внушаемости человека обусловлена общностью физиологических процессов центральной нервной системы, их генерирующих, а сами эти родственные состояния являются неотъемлемым психологическим атрибутом всякой войны. Боящийся человек — это высоковнушаемый, а следовательно, — идеально управляемый субъект.

И тем не менее надо отметить, что это вечно боящееся существо отличается тем, что на протяжении всей своей истории беспрерывно воюет. При этом поступательное развитие так называемой цивилизации, как показывают специальные исследования, не только не сокращает числа войн на планете, но, наоборот, даже приводит к его нарастанию.

Напрашивается естественный вопрос: не является ли природная склонность человека к чрезвычайному страху постоянно действующим фактором, предрасполагающим к развязыванию войн? Очень похоже, что в своем массовом действе войны призваны компенсировать то переживание страха, которым бывает переполнен каждый из индивидуумов в отдельности в любом возрасте. Действительно, неисчислимое количество насилий и жестокостей в человеческой жизни, как утверждает Бердяев, есть порождение страха: «Самые страшные люди — это люди, одержимые страхом… Жестокими делаются не только те, которых страшатся, но и те, которые страшатся».

Таким образом, всякая война символически, прежде всего, представляет собой активное противодействие первичному органическому страху субъекта и потому не получает того массового пацифистского отпора, которого заслуживает по своему существу. Кроме того, общепризнанно, что война была и остается мощнейшим двигателем научно-технического прогресса, и в этой плоскости страх также оказался одним из весьма продуктивных рычагов воздействия на эволюцию человека.

Как видно, создав посредством внушения вожака, общественника, исполнителя и воина, эволюция совершенствовала затем эти качества бесконечной практикой войн на протяжении тысячелетий. Это дало основание создателю эволюционной теории Ч. Дарвину одному из первых связать совершенствование вида человека с условиями существования, требующими непрерывной внутривидовой борьбы. Многие последователи Дарвина продолжали развивать мысль о том, что войны являются движущей силой человеческой эволюции. В соответствии с этими взглядами технические и экономические проблемы подготовки войны, развивали мышление и смекалку человека, а сами военные действия способствовали формированию героизма, взаимовыручки, корпоративного мышления.

К. Клаузевиц писал, что высокий дух, отвагу и смелость в человеке рождает только война, а мирные условия якобы развивают в людях изнеженность, а потому устранение войны из жизни общества привело бы к моральной деградации человечества. Аналогичных взглядов придерживался и Ф. Ницше, утверждая, что человечество станет хуже, если разучится воевать. Еще более категоричен в этом отношении Г. Трейчке — один из немецких военных теоретиков, который расценивал удаления войн из мира как «изувечивание общества». И даже немецкий философ Макс Шелер, немало внимания уделявший метафизическому положению человека в мире, считал единственной сферой формирования героического начала в людях войну, а подлинными героями — только сражающихся воинов.

Надо сказать, что история развития человечества представляет тому обилие примеров. Даже в Библии война представляется заурядным, ординарным явлением повседневной жизни племен и народов: «И война была между Ровоамом и Иеровоамом во все дни их жизни… И война была между Асою и Ваасою, царем Израильским во все дни их» (3 Цар. 15:6; 15:16); «И пошли войною на Мадиама, как повелел Господь Моисею, и убили всех мужского пола» (Чис. 31:7).

При этом мировая история не представляет каких-то дополнительных оснований считать, что внутривидовая агрессия у человека играет иную, более значительную роль, чем это имеет место у животных. В этом отношении старая биологическая истина, что область обитания или самку должен завоевать сильнейший из соперников, не стала заблуждением, но существенно дополнилась новым открытием. Не так давно выявлена и другая функция агрессии, еще более существенная: животные одного и того же вида инстинктивно отталкиваются друг от друга в интересах более равномерного экологического расселения. Именно в этом состоит важнейшая видосохраняющая функция внутривидовой агрессии.

Однако, если у животных внутривидовая агрессия продолжает исправно обеспечивать нормальный филогенез, то у человека в процессе его развития «внутривидовое отталкивание» начало осуществляться с помощью пороха, а затем и с использованием термоядерной энергии. Данное обстоятельство может служить лучшим подтверждением того тезиса, что каждое положительное явление, доведенное до своей крайности, становится его антиподом.

Противоположный взгляд на войну усматривает в ней абсолютно негативное явление по отношению к эволюции человека. Один из видных сторонников этой теории социолог Питирим Сорокин (1889–1968), к примеру, считал, что в войнах больше всего гибнут наиболее здоровые, способные и нравственно совершенные люди, что войны способствуют выживанию физически и морально дефектных людей и тем самым ведут к ухудшению генофонда человечества. После каждой, особенно большой войны, человечество становится хуже во всех отношениях, и в первую очередь в нравственном смысле.

Крайне отрицательное отношение к войне высказывал и Петр Алексеевич Кропоткин (1842–1921), известный теоретик анархизма. Блестящий ученый-географ, он считал, что науки о природе и обществе должны пользоваться «индуктивноэволюционным» естественнонаучным методом. Из биологии Кропоткин перенес на общество сформулированный им «биосоциологический закон» взаимной помощи, составляющий основу «общежития» людей, в соответствии с которым не война всех против всех, а бескорыстная взаимопомощь, нравственность укоренены в человеке всей силой инстинктов. «Природа, — считал он, — может потому быть названа первым учителем этики, нравственного начала для человека», а «взаимная помощь внутри вида является… главным фактором, главным двигателем того, что можно назвать прогрессивным развитием».

Еще одна позиция, преодолевая крайности двух предыдущих, исходит из противоречивого воздействия войны на эволюцию человека: в одних случаях она стимулирует его прогресс, в других — обусловливает деградацию. Многие исследователи при этом учитывают сам характер войны: является ли она справедливой или несправедливой, законной или преступной, оборонительной или захватнической.

В. В. Серебрянников (1998), оценивая эволюционное влияние войны на человечество, склонен также усматривать в ней неодинаковое действие на общество на различных исторических этапах. Ранние стадии развития человечества, считает автор, характеризовались тем, что война здесь играла роль фактора, стимулирующего формирование наиболее здоровых, мужественных и инициативных людей, улучшая генофонд. Однако с развитием цивилизации эта роль ослабевала и на рубеже Новой истории исчезла совершенно, превратившись в фактор ухудшения генофонда, а затем и возможного уничтожения человека как вида. Что касается войны как стимулятора творческих и интеллектуальных возможностей человека, то здесь можно сказать, что позитив преобладает над негативом. В целом же автор считает, что деструктивные последствия войны на человека непрерывно нарастали, став на определенном историческом этапе преобладающими. Война перестала быть неизбежным и необходимым явлением.

В настоящее время все чаще высказывается мнение, что общий рост цивилизованности человечества, тенденции к снижению процента высоковнушаемых индивидов в обществе приводят к заметному уменьшению доли воинственных людей в мировом обществе и что в XXI в. она сократится до незначительного числа, создав благоприятные условия для упрочнения мира во всем мире. Эти авторы считают, что вовлечение людей в войну уже в наши дни требует большого морально-психологического воздействия внушающего характера, так как большинство потенциальных участников современных войн не подвержены милитаристскому энтузиазму и выполняют боевые задачи лишь в силу воинской дисциплины.

Блаженны оптимисты и пусть осуществятся их надежды, однако в мире сохраняются тенденции, которые находятся в явном противоречии с этими ожиданиями. Как утверждает современная наука глобалистика, в настоящее время экологическая ситуация на нашей планете подошла к той опасной черте, когда уже явно различаются катастрофические последствия для человечества того неразумного «планетопользования», которое сложилось в мире на сегодняшний день. Годы проходят, а разумного выхода из трудной экологической ситуации на планете Земля до сих пор не найдено. Эта опасная обстановка очень напоминает положение терпящих бедствие на море людей, когда вместе с истощением их продовольственных запасов бывают полностью исчерпаны и их ресурсы цивилизованности и потерпевшей стороной в данной ситуации, как правило, оказывается наиболее слабый.

Опасности, как известно, гипнотизируют, а значит, вызывают «регрессию» психических процессов личности к архаической фазе умственной организации, при которой война является шаблонным выходом из трудного положения, многократно опробованным в исторической практике. Это обстоятельство может стать причиной коренного пересмотра бытующих сегодня «норм цивилизации» и в очередной раз привести к развязыванию войны против более слабого государства с целью последующего использования его жизненного пространства и природных ресурсов в качестве специфического резерва.

Высокая технологизация современного мира, снявшая по существу проблему расстояний, сделала всю планету «зоной интересов» лидирующего государства, и потому все сказанное выше приобретает особую актуальность. При этом, на наш взгляд, нет оснований уповать и на существенное снижение милитаристского энтузиазма среди нынешнего населения планеты.

Во-первых, достаточно масштабные военные операции в наши дни могут вестись сравнительно небольшим контингентом войск, психологическая подготовка которых может быть обеспечена на самом высоком уровне. Более того, современная война осуществляется с использованием высокоавтоматизированной техники и для немногочисленных военных операторов, управляющих такой техникой, боевые операции носят преимущественно виртуальный характер, так как они не могут увидеть с близкого расстояния даже последствий применения своего оружия. Примером тому могут служить «странные войны» 90-х гг.: «Буря в пустыне», бомбардировки Сербии и др.

Во-вторых, до сих пор суггестология не располагает данными, которые бы свидетельствовали, что усилия современной культуры привели к заметному снижению общей внушаемости населения. Наоборот, тотальный охват нашего быта телевидением, впечатляющая компьютеризация и с каждым днем расширяющееся подключение к Интернету делают все эти группы пользователей заложниками непомерно высокой внушаемости и жертвами целенаправленных манипуляций сознанием.

Отвечая на вопрос, почему телевидение оказалось средством внушения гораздо более эффективным, нежели печать и радио, известный журналист Сергей Кара-Мурза говорил: «Потому, что была обнаружена, хотя и не вполне еще объяснена, удивительная способность телеэкрана «стирать» различие между правдой и ложью. Даже явная ложь, представленная через экран, не вызывает у телезрителя автоматического сигнала тревоги — его психологическая защита отключена».

Как видно, сформировавшаяся информационная среда становится высокопитательной для «выращивания» программируемых особей любой ориентации, в том числе и милитаристической. Достигшие невиданных масштабов мировые мас-медиа воздвигли над обществом прочнейший информационный колпак, куда, несмотря на декларируемую объективность, не может проникнуть ни одна по настоящему свободная фраза, а материалы, диссонирующие с «законопослушными», допускаются лишь в качестве живого (но, как правило, безобидного) примера «торжества демократии». Характерно, что все это величественное информационное сооружение уже в наши дни накрепко опутывается «мировой паутиной» Интернет, которая с самого начала разрабатывалась таким образом, чтобы иметь возможность контролироваться единым командным центром. Нет сомнения в том, что таким образом готовится колоссальное общемировое поле боя, на котором с применением различных видов тайного информационного оружия будут осуществляться специальные боевые операции Единого Центра против государственных образований, подающих признаки самостоятельности и непослушания.

Пока все это в недалеком будущем. А до тех пор ядерные арсеналы, несмотря на всю свою «запредельную абсурдность», продолжают выполнять функцию «чрезвычайного средства» и последнего «силового аргумента» в противостоянии мировых государственных систем. Именно эти самые последние модели боевых средств физического действия стоят на страже мира, используемого для окончательной доработки информационного оружия, разрушительное действие которого коснется лишь тончайшего продукта Вселенной — человеческой мысли. При этом, как говорится, глобальные термоядерные вспышки станут достоянием прошлого.

Таким образом, мы являемся современниками знаменательной эпохи, в течение которой вечно действующее «колесо войны» с точки зрения используемого оружия завершило свой полный оборот. Возникнув впервые как процесс противоречивого общения, война развивала у каждой противостоящей стороны все более «весомые» силовые аргументы, но, дойдя до термоядерного оружия, должна была коренным образом видоизменить свою форму, возвратившись снова к уровню «безоружной» коммуникации. Иными словами, в новых условиях межгосударственного общения «суггестивную составляющую» оружия физического поражения будут заменять внушающие факторы психического воздействия при общении. Преимуществом войн нового типа является то обстоятельство, что они формально не объявляются и ведутся преимущественно скрытыми методами.

Отечественный исследователь В. Ф. Прокофьев считает, что из обширного арсенала новых видов оружия массового поражения только информационное оружие имеет шанс на практическое применение. «Универсальность информационного оружия… возводит его в ранг абсолютного оружия, доступного для всех организованных структур (и не только властных, и не обязательно силовых ведомств) в военное и мирное время, в индивидуально-целевом и глобальном масштабах, открыто и скрытно и даже без осознания людьми самого факта нападения». И далее: «Информационное оружие превращается в важнейшую угрозу национальной безопасности страны и в особенности России, учитывая кризисную и взрывоопасную ситуацию, сложившуюся (и не без помощи этого оружия) во всех жизненно важных сферах нашего Отечества».

Таким образом, возникшая в не таком уж далеком прошлом медицинская дисциплина — суггестология, в настоящее время начинает использоваться в новом, не свойственном для нее деструктивном качестве. Она становится основой не только для разработки новых видов информационного оружия, но и самих военных операций с применением этих новейших средств массового поражения.