Глава 7
РИМ И ЗЕМЛЯ
Аграрное общество. — Система культивирования земли. От сельского дома к загородной вилле. — Парки и поместья
Римская цивилизация сегодня, по прошествии столетий, требовавшихся, чтобы правильнее оценить ее, нам представляется по преимуществу городской. Однако когда сами римляне судили о ней, это мнение обычно было иным. На всем протяжении собственной истории римлянам нравилось думать о себе как о «крестьянах», несмотря на то что факты опровергали это мнение.
Когда зарождалась империя, а Рим становился величайшим городом мира, большим, чем Пергам, Антиохия или Александрия, Вергилий не мог измыслить счастье на земле более совершенное, чем крестьянская жизнь. Сколь восторженными бы ни были упоминания о досугах в изобильных поместьях, об источниках животворящих вод, о зеленых долинах с тучными стадами, о сладких снах у подножия дерев, следует помнить, что рабы в пьесах Плавта и Теренция как высшего наказания боялись того, что их сошлют именно в сельскую местность. Это несомненное противоречие было бы напрасно отрицать: сельская жизнь в глазах поэтов является не тем, чем она является в глазах работников. Но было бы ошибочно полагать, однако, что единственной причиной обманчивой идеализации являлось только воображение Вергилия и что автор «Буколик» пожелал украсить уродливую и грязную реальность воображаемой привлекательностью в целях политической пропаганды. Римляне даже во времена своего величия испытывали нежность к земле-кормилице, и, конечно же, италийская сельская местность поставляла легионам наилучших солдат, а городу — наиболее энергичных и умных чиновников. Даже во время Первой Пунической войны командующие армией еще были выходцами из крестьян, которые заботились о своих владениях, и историки с удовольствием упоминают величавую фигуру диктатора Цинцинната, который, если следует верить преданию, обрабатывал поле у подножия Яникульского холма, там его и нашли, чтобы вверить ему государство.
Первоначально считалось, что Рим был основан пастухом Ромулом, поэтому в римском сознании грубость и простота крестьянской жизни всегда оставались идеалом. Показательно, что эта сельская основа оставила свой отпечаток даже в самом языке: происхождение многих латинских выражений связано с образами крестьянского мировосприятия, а сама их древность доказывает, что «латинская раса» владела важнейшими сельскохозяйственными техниками с очень давних пор. Таким же образом, впрочем, дела шли у всех индоевропейских пришельцев, которые в доисторические времена сменяли друг друга в Западной Европе. Средиземноморские племена, с которыми арийцы встретились на итальянской земле, также занимались сельским хозяйством. Очень быстро почва Лациума, возделываемая его жителями, истощилась. Прибрежные равнины были самым драгоценным на полуострове, занятом в основном горами (а в те древние времена и лесами), которые ограничивали возможность агрикультуры. В течение первых веков существования Рима вся территория, которая окружает Лациум, была еще покрыта непроходимыми чащами, где обитали хищники (особенно волки, воспоминание о которых как о священных животных запечатлелось в легендах), а в долинах между ними пастухи разводили стада баранов и свиней. Эти леса оставались дикими, были прибежищем архаических культов, таких как культ гирпинов на горе Соракте, поклонявшихся богу-волку, с которым они идентифицировались в самобытных магических церемониях. Риму тоже были известны подобные религиозные обряды, так как вплоть до конца империи римляне праздновали вокруг Палатинского холма праздник луперкалиев (возможно, при своем зарождении он представлял собой заклинания с целью изгнания волка); эта церемония проводилась ежегодно и состояла в том, что обнаженные молодые люди после принесения в жертву козла хлестали убегающих от них женщин ремешками, которые нарезали из кожи жертвенного животного. Предполагалось, что это прикосновение усилит детородную функцию женщин. Недалеко от поселения Альбы, в священном лесу Дианы, господствующем над озером Неми, существовал культ богини, жрец которого, звавшийся царем леса, оставался в этой должности до тех пор, пока некто, желающий занять его место, не убивал его. Повсюду в сельской местности сохранялись свидетельства прошлого, когда люди стремились подчинить себе силы плодоносной природы. Ни один народ не был столь чувствителен к могуществу, исходящему от земли, к магии и жизненному ритму времен года, как римляне.
Было бы соблазнительно видеть в различных элементах, которые составили римский город, вклад каждого: вообразить, к примеру, что сабинянам больше нравилось оседлое земледелие, а латинянам — пастушество. Но факты противоречат подобным теориям. В разные эпохи сабиняне вели то пастушескую жизнь, то объединялись в земледельческие поселения, а латиняне, с очень давних пор жившие на прибрежной равнине, одновременно занимались и стадами, пасущимися на плато, и полями, где выращивали зерновые. Насколько мы можем об этом судить, перед нами с самого начала предстает экономика смешанного типа, где сосуществуют обе формы сельского хозяйства.
Во времена, когда были составлены Законы двенадцати таблиц, в языке отразился любопытный характер собственности. Согласно Плинию, для обозначения сельского владения (villae) составители этого свода законов использовали слово hortus, которое впоследствии обозначало сад, а сад назывался heredium (наследство). Таким образом, мы узнаем, что римляне в древнейшие времена не обладали полной собственностью на землю, которой они пользовались, чаще всего земли периодически подвергались разделам. Только два участка (juger), составлявших приблизительно половину гектара, были предоставлены каждому из членов семьи, которая имела право их огораживать (именно это означает слово hortus, первоначально обозначавшее «огороженное место»). Следует, таким образом, полагать, что земля в такой очень древней организации принадлежала всему сообществу; граждане обладали в то время только правом завладения, которое могло изменяться. Это, вероятно, был пережиток времен, когда экономика была главным образом связана со скотоводством, потому что этот обычай не совсем понятен земледельцам, привязанным к земле, плодородность которой они стараются ежегодно повышать. Возможно, Рим зародился именно в то время, когда кочевничество уступало место оседлому образу жизни в результате слияния этнических элементов, пришедших извне, с «крестьянами» древнейшего Лациума.
Как бы то ни было, мы видим, что во времена царей в трибы Сервия Туллия включались только жители города. После революции 509 года до н. э. были созданы сельские трибы, которые стали вскоре преобладать. И только в этом олигархическом государстве, которое сменило этрусских «тиранов», сельские элементы играют главенствующую роль. Политическая и юридическая деятельность вновь стала подчиняться девятидневному ритму проведения рынков (nundinae), которые, как и прежде, собирали в городе отцов семейства. Сельская местность со своими имениями начиналась у ворот Рима: Яникульский холм, равнина Ватикана, Эсквилин, берега Аниена были заняты семейными хозяйствами, мужская часть которых обрабатывала землю под руководством главы семейства. Еще имелось только небольшое количество рабов: владение, имевшее скромные размеры, не нуждалось в посторонней помощи. Не покупалось почти ничего; мясо ели крайне редко, в праздничные дни, когда совершали жертвоприношение богам, но обычно воздерживались от принесения в жертву быка или коровы — животных слишком дорогих, которых берегли для официальных церемоний, когда жертвоприношение совершалось официальными лицами от имени государства. Чаще всего в жертву приносили свиней или ягнят. Свинину солили в бочках (соль издавна добывалась в Остии, караваны торговцев солью проходили через Рим вверх, по долине Тибра и Соляной дороге — via Solaria, — к сабинским землям) и использовали в основном как приправу к овощам, которые составляли основу питания, главным образом это была капуста, разнообразные сорта которой уже были известны. Овощи выращивались крестьянками в примыкавшем к дому огороде. В этой «второй кладовой» (именно так назывались сады), в изобилии произрастали капуста, лук-порей, листовая свекла, рута, цикорий, огурцы и др. Рацион состоял из полбяной или пшеничной каши, овощей, варенных с вяленой свининой, еще полудиких яблок и груш. Виноград был уже известен: арийские пришельцы обнаружили виноград, когда прибыли на берега Средиземного моря. Это доказывается словами, обозначающими вино, близкими в греческом и латинском языке, они не имеют отношения к индоевропейской этимологии и были заимствованы независимо друг от друга из языка, бытовавшего в средиземноморском регионе. Однако, хотя виноград культивировался в стране римлян с очень древних времен, на самом деле употребление вина было крайне ограниченно; женщинам оно было запрещено под страхом смерти. Некоторые историки по этому поводу замечают, что римляне уподобляли вино крови и любую женщину, испившую его, могли обвинить в супружеской измене, так как винопитием она вливала в себя чужую кровь. Другие замечают, что в античной медицине вино считалось средством, вызывающим выкидыш, чем и объяснялся его строгий запрет для женщин. Что бы там ни было, несомненно, употребление вина было окружено религиозными предосторожностями; оно являлось одной из четырех «жертвенных жидкостей», как молоко, кровь и вода, и так же наделялось магическим действием. Разве исступление опьянения не является чем-то вроде божественной одержимости — той же природы, что и пророческий энтузиазм? Вполне естественно, что отцы семейства стремились защитить своих жен от наркотической опасности и влияния буйных божеств, каковыми для мужчин являлся Liber Pater, для женщин — Венера. Таким образом, очень долго в Риме пили вино только мужчины, согласно тщательно соблюдаемым обрядам. Этот суровый сельский образ жизни сохранялся долго. С развитием хозяйства сельские жители становились богаче, втягивались в политическую жизнь Рима и вынуждены были все чаще отправляться в город. Во II веке н. э. образ жизни крестьян Лациума становится шире, они постепенно отказываются от дедовских обычаев и становятся горожанами. Но было бы ошибочно думать, что латинское крестьянство исчезло; напротив, оно существовало не только в Сабинских горах, но и у ворот самого города. Холмы современных Кастелли Романи: Фраскати, Тиволи, Кастельгандольфо — были заняты маленькими и средними владениями, в которых хозяйством занимались сами землевладельцы с минимумом рабов. Например, отец Цицерона жил в своем имении в Арпине на берегах Лириса, и многие горожане, когда-то прибывшие в Рим, чтобы удовлетворить свое честолюбие и участвовать в политической жизни, сохраняли очень тесные связи со своим муниципием, из которого они происходили, со своим небольшим городком, где их родственники продолжали вести жизнь предков.
По мере развития римского могущества происходила социальная трансформация, которая привела к распределению земель и возникновению земельной аристократии, в руках которой сконцентрировалась большая часть итальянской земли. Этот процесс начался, когда патрицианские gentes получили власть в государстве. Он был неизбежен, учитывая саму организацию gens, где объединялось значительное количество людей под властью отца, в руках которого концентрировалась большая рабочая сила. Кроме того, юридически запрещалось передавать земли в собственность другого рода, что обеспечивало преемственность собственности. Земли, принадлежащие плебеям, напротив, не охранялись этим положением, поэтому постепенно все больше становится землевладений, принадлежащих патрициям. Наконец-то мы сказали, что частной собственности подлежала лишь небольшая часть народных земель; остальная — малая — часть находилась в общественной собственности и прямо не передавалась государством для обработки (по крайней мере, в обычной практике); земля просто занималась, это назвалось «пользование», в интересах того, кто ее обрабатывал. Эта система была особенно благоприятна для многочисленных крупных, владеющих большими стадами gentes, но почти не приносила выгоды плебеям земледельцам, не имевшим помощников, кроме своих прямых потомков и наемных работников. За этим последовало нарушение равновесия, что увеличило могущество патрициата за счет мелких собственников. Бедняки, кое-как перебивавшиеся, зависели от неурожая и, так как располагали малым количеством денег во времена, когда обмен еще являлся основой торговли, часто были вынуждены прибегать к займам, процентная ставка которых была тем тяжелее, чем реже деньги были в городе. Очень быстро проценты достигали суммы капитала и превосходили ее. И горе должнику, который не мог освободиться! Если его не выкупали родственники, то его продавали, как раба, «за Тибр», то есть в страну этрусков, и у него больше не было шанса увидеть родину. Чтобы избежать подобного несчастья, у мелкого, обремененного долгами собственника оставалась только одна возможность: продать землю кредитору, владения которого таким образом увеличивались; крестьянин, лишившийся собственности, уходил в город и пытался устроиться там, занимаясь каким-нибудь мелким ремеслом, пополняя ряды городского плебса. Таким, без сомнения, являлось, по большей части, происхождение этой группы. В принципе волнения, которыми были отмечены первые века республики, вызываются настоящим аграрным кризисом. Мы уже сказали, какими были последствия: образование плебса, сознающего собственную силу, уступки, медленно вырывавшиеся у патрициев под угрозой сецессии, и в конечном счете распад архаичной структуры города, доступ к власти новых людей и секуляризация общественной жизни.
Один факт хорошо иллюстрирует смысл этого крестьянского происхождения плебса. Существенно, что первая политическая организация плебса образуется вокруг храма богини Цереры, древнего латинского божества, которое отвечало за урожай зерновых. Этот храм, возведенный по соседству с Авентином, у выхода из долины Большого цирка (вероятно, там, где стоит современная церковь Санта-Мария ин Космедиа), заменил святилище, установленное в этом месте латинскими пришельцами, крестьянами, переселенными туда после войны с Латинским союзом, которые остались верными своей первой покровительнице. Также не следует удивляться, если констатировать, что на протяжении всей истории Рима этот городской плебс вспоминал (более или менее сознательно) то время, когда он жил свободно в сельской местности, требовал от своих защитников, чтобы те добились для него земель, ставя на голосование аграрные законы.
Процесс, который изменил облик Лациума, достиг оставшейся части Италии, где точно так же осуществилась определенная концентрация собственности. Местная буржуазия завоеванных Римом народов очень часто взывала к защите от партии популяров и, вместо того чтобы страдать от нового режима, пользовалась им, чтобы закрепить свое положение. Именно это можно заметить, например, в Кампании. Рядом с наследственными владениями римляне селили в завоеванных странах своих колонистов, часто бывших солдат, между которыми разделяли самые лучшие участки.
Впрочем, создавалось два вида собственности: одна считалась ager publicus, то есть коллективная, неотъемлемая собственность Римского государства, другая переуступалась коренному населению либо путем продажи, либо путем аренды. Площади, которые до тех пор не обрабатывались, оставлялись тому, кто пожелал их обрабатывать, как это произошло раньше в Лациуме. Эти меры позволяли сохранить местное крестьянство, наряду с тем, которое образовывали римские колонисты и их потомки. Что касается ager publicus, они обычно были заняты, в силу обычного права, римскими представителями знати, а также крупными местными собственниками, которые создавали латифундии — обширные поместья, где рабы разводили скот.
К концу римского завоевания Италия оказалась в руках двух пользователей — крестьянства скромного положения, которое продолжало сохранять дедовские обычаи, и мощных владельцев, римских сенаторов или богатых местных горожан, которые считали землю своим главным источником доходов. Общение с эллинистическими странами действительно показало римлянам, что на Востоке, в Африке (в землях, занятых Карфагеном), существовали хозяйства с высокой доходностью. С другой стороны, рост городского населения требовал все более и более значительного снабжения, а это открывало для итальянского сельского хозяйства каналы сбыта, доселе неизвестные. Без сомнения, зерно импортировалось в большом количестве и по ценам, с которыми не могли конкурировать итальянские производители, из Сицилии и Африки, но курс вина и масла оставался очень прибыльным. Эти причины говорят о зарождении капиталистического сельского хозяйства, которое закрепилось в Италии, не вытесняя полностью более скромных форм хозяйствования мелких и средних собственников.
Нам очень повезло: сохранилось сочинение, которое является любопытным свидетельством этой экономической трансформации. Написанное Катоном, крестьянином скромного происхождения, который впоследствии сыграл важную политическую роль после победы над Ганнибалом, оно информирует нас о концепции, которую римские собственники разработали относительно сельской жизни: там смешиваются традиционные предрассудки и новое честолюбие; без сомнения, жизнь в деревне считается благородным идеалом, который может быть предложен человеку, поскольку эта жизнь формирует наиболее энергичных и наиболее добродетельных по своей природе людей, но, несмотря на бесспорный идеализм Катона, привлекательность прибыли имеет у него особое значение. Он очень реалистичен, он и в самом деле знает, что римский собственник, занятый своей политической деятельностью, не мог бы жить в своем сельском доме; хозяин может появляться только в особых случаях, когда речь идет об определении работ на будущий сезон, но именно там он проведет минуты своего досуга, и, как говорит Катон, он станет бывать там с удовольствием, если сумеет устроить себе приятный и удобный дом. Так он сможет проследить за своим управляющим (vilicus) (рабом или вольноотпущенником), который представляет хозяина во время его отсутствия и руководит всем персоналом.
Хотя Катон и говорит, будто поместье площадью в сотню югеров (приблизительно 25 гектаров) вполне достаточно по размерам, в дальнейшем в своем трактате он думает о более просторных хозяйствах, где только виноградникам и оливковым рощам потребуется подобная площадь. По традиции Катон следует идее о том, что территория владения должна быть достаточной сама по себе. Согласно известной формулировке, владелец должен «всегда продавать и никогда не покупать». Все должно изготовляться в доме: инструменты, конская сбруя, корзины, телеги, одежда для работников. Так же, как и прежде, женщины должны прясть шерсть из руна от овец собственного стада, ее будут ткать всю зиму; естественно, именно в поместье отжимают масло, в поместье должны молотить зерно. Таким образом, собственность должна включать, кроме земли для выращивания зерновых, оливковые деревья и виноградники, приносящие доход; хорошо орошаемый сад, чтобы продать на рынке излишек овощей; луга, чтобы прокормить быков; пахотную землю для пропитания персонала (излишек зерна будет продан); ивовые заросли для плетения корзин и решеток; лес для строений и изготовления плугов (дрова будут предназначены для хозяина, из ветвей будут жечь древесный уголь на продажу); фруктовый сад, дубовые рощи для сбора желудей и выпаса свиней.
Книга Катона дает самые точные сведения относительно разных сторон деревенской жизни. Например, прессы для масла изготавливаются в Кампании, а именно в Помпеях. Там-то и следует приобрести помпейский пресс, который доставляется до Лациума, а когда его доставят на место, он обойдется в 724 сестерция — расход довольно-таки тяжелый для мелкого собственника, но выгодное вложение денежных средств для пользователя «капиталистического» типа. Персонал поместья меняется. Он состоит, помимо vilicus и его жены, из нескольких рабов, в том числе и связанные рабы, которые днем работают связанными, а ночью в оковах размещаются в эргастуле. Эти несчастные люди — рабы, которых считают «порочными», не подчиняющимися дисциплине, которые доказали это своими дурными поступками или пытались бежать. Но не следует думать, что хозяин с радостью прибегает к подобным методам: он знает, что доход от труда людей, закованных в цепи, оставляет желать лучшего, и предпочитает рабов, которые могут приходить свободно.
Для выполнения тяжелых работ приглашаются специализированные поставщики, которые располагают дополнительной рабочей силой и берут на себя ту или иную задачу в поместье. И так же, как это происходит в сельской местности и в наши дни, может поступить помощь из соседних владений.
Расходы по содержанию всего этого сообщества скрупулезно регламентированы. Интересно узнать размер рационов: каждый работник зимой получает в месяц четыре мерки пшеницы, то есть приблизительно 35 литров; летом их рацион будет равен 40 литрам (четыре с половиной мерки). Люди, которые исполняют тяжелые физические работы (управитель, прораб на стройке, пастухи), в любое время получают только три меры. Зерно размалывается самими работниками, которые сами готовят себе похлебку и пекут хлеб. Закованным рабам хлеб выдается: четыре фунта (приблизительно 1,3 кг) зимой, пять фунтов — когда начинаются работы на винограднике (с началом весны), и снова четыре фунта, «когда созревают фиги» (к середине августа). К хлебу прибавляются оливки второго сорта или овощи, маринованные в уксусе. В качестве напитка работники получат либо пикет (этот напиток до сих пор изготавливают из виноградного сусла с добавлением воды), либо вино. Пикет, который пили в течение трех месяцев после сбора винограда, не нормировался. Начиная с декабря работники получали вино: четверть литра в день, затем половину литра — с весны и летом выдавалось три четверти литра. К этому рациону добавлялись дополнительные вознаграждения во время празднеств (сатурналии и compitalia, которые по преимуществу представляли собой крестьянские праздники). Таким образом, всего количество вина доходило приблизительно до двух гектолитров в год. Скованные рабы вина не лишались, но получали рационы, пропорциональные эффективности их работы.
Жизнь в этих поместьях была сурова, для тружеников развлечения были редкостью. Даже в праздничные дни надо было заниматься текущей работой, и Катон взял на себя заботу о том, чтобы запретить жене арендатора слишком частые визиты к соседкам. Он также указывал, что арендатор и его жена не должны предаваться другим религиозным обрядам, кроме ежемесячного жертвоприношения ларам: отношения с богами принадлежат в принципе хозяину, и только ему. За этими предписаниями можно угадать то, чем была сельская жизнь в действительности, фактически она была более свободной, чем ее допускает дисциплина, навязываемая Катоном. Чужеземные суеверия интенсивно проникают всюду, искушая простые крестьянские умы, жадные до надежды и чудес. Давайте не забывать, что Катон писал в то время, когда дионисийская религия распространялась во всей Италии и порождала приверженцев, которые втайне предавались оргиастическим религиозным обрядам, иногда жестоким, иногда просто безнравственным, но всегда противостоящим доброму порядку. В особенности соблазнительной эта религия оказывалась для рабов, которых она хоть на миг освобождала от их тягостного положения, эта дионисийская религия могла спровоцировать волнения в сельской местности Известно, с какой суровостью сенат подавлял ее распространение, наказывая смертью последователей Диониса, которые нарушили бы запрет. Религиозный консерватизм Катона является, таким образом, только элементарной предосторожностью против слишком реальной опасности.
Трактат Катона содержит также рецепты сельской кухни. Вот, например, рецепт праздничного пирожка (libum — этот пирожок приносили в жертву богам, а потом съедали сами): «Тщательно ратолочь в ступке два фунта (750 граммов) сыра; когда это сделано, смешать с фунтом пшеничной муки, или если хотим добиться более изысканного вкуса, то пополам с крупчаткой; добавить яйцо и все это долго месить. Сформировать хлебцы, которые разместить на листах и печь на медленном огне в хлебопекарне». Рецепт placenta, который также приводит Катон, напоминает слоеные пирожки с сыром, сладости на меду из восточной кухни. Имелись также «крокеты» (globi) из сыра и полбы, жаренные в топленом свином сале, подслащенные медом и усыпанные семенами мака. Тот же рецепт позволял, меняя форму, изготовлять «жгуты», глазированные медом. Эти сласти подавались на стол хозяев, но изредка и на стол работников. Простая кухня использовала в качестве ингредиентов исключительно то, что производилось в поместье, ее Катон противопоставляет кулинарной роскоши, которая начинает распространяться под влиянием греков.
* * *
Состояние сельского хозяйства в II веке до н. э., каким оно предстает в книге Катона, свидетельствует об усилиях ради увеличения продукции, главным образом ценой строгой дисциплины работников. Невозможно представить, что методы эксплуатации могли быть улучшены. Человеческий труд остается основным; никаких приспособлений, никаких усовершенствований плуга, который оставался старой сохой, которую тащили быки, и почва бороздилась под давлением рук земледельца. Главная забота Катона связана с развитием виноградарства, с улучшением видов растений, с пересадкой плодовых деревьев, с любыми рентабельными культурами, урожаем от которых снабжались городские рынки. Но остальными культурами, и главным образом зерновыми, пренебрегали, потому что их доходность была минимальной. Это в дальнейшем сказалось на специализации итальянского сельского хозяйства и поставило снабжение городов (главным образом, Рима) в зависимость от импортных товаров, привозимых издалека. Традиционное равновесное ведение сельской экономики нарушалось; и так как рынок вина, масла и плодов не безграничен, то все большая часть земель оказалась занята животноводством. Разведение скота действительно не требует стольких хлопот, скольких требуют зерновые культуры; оно может быть поручено менее опытным работникам, главным образом рабам, сгруппированным по военному образцу под руководством бригадира. Поместье в том виде, каким видел его Катон, представляет собой компромисс между традиционным и продвинутым хозяйством: собственники стремятся к легким доходам, личные связи свободного человека с землей будут ослабляться все больше, итальянская земля будет истощаться. И это будет продолжаться долго, так как недавно завоеванные западные провинции будут предлагать каналы сбыта продукции типично итальянских культур; Галлия, например, Импортирует большое количество вина, крупные поместья бесспорно процветают, а с завершением романизации Галлия сама станет производить вино: можно видеть, как расширяются площади под виноградниками в районе Бордо, в Бургундии. В течение какого-то времени сенаторы будут стараться остановить процессы, которые их разоряют, и еще император Домициан в какой-то момент распорядится выкорчевать виноградники, существующие в провинции, и запретит сажать новые. Но это будет напрасно, и Италия не сможет сохранить свою монополию. Во время правления Антонинов африканские земли, например, были засажены виноградниками, оливковыми и фиговыми деревьями, которые прямо конкурируют с итальянскими производителями. Италия не сохранила свое некогда привилегированное положение гораздо в большей степени в сельскохозяйственном секторе, чем в экономике и политике. Но она стремилась сохранить свое главенствующее положение в этом секторе. Если правда, как утверждалось, что Катон и итальянские землевладельцы, обеспокоенные тем, как процветает пуническое сельское хозяйство благодаря дальновидным агрономам, хотели окончательного разрушения Карфагена, если верно, что римские сенаторы после его падения вырубили оливковые деревья и виноградники в провинции Африке, чтобы расширить поля для зерновых, предназначенных кормить войска, то этот расчет в конечном итоге потерпел неудачу, и во II веке н. э. на равнинах современного Туниса снова произрастают традиционные культуры.
Итальянские собственники нелегко смирились с сокращением доходов от своих земель; и начиная с I века до н. э. они прилагали усилия, приспосабливая использование земли к потребностям рынка. Трактат «О сельском хозяйстве», написанный Марком Теренцием Варроном в возрасте почти 90 лет (около 37 н. э.), нас подробно информирует о плодородности итальянской земли в начале империи и о проблемах, которые ставились перед пользователями. Официально все шло как нельзя лучше, и Вергилий примерно в то же время согласен с Варроном: есть ли где-либо земля более плодородная, лучше обработанная, чем в Италии, где еще виноградники дают более 210 гектолитров вина с гектара, возможно ли более высокое качество зерна? Фрукты продаются хорошо: на Sacra via покупатели готовы платить за них по «цене золота». Но эти примеры скорее исключение, предназначенные главным образом демонстрировать то, чем может стать сельское хозяйство в умелых руках в тех владениях, которыми в отсутствие владельцев руководят управляющие и располагают неограниченной рабочей силой. Речь идет не о деревушках, затерявшихся в Апеннинах, но о богатых равнинах Адриатического побережья или Кампании, все эти земли были сенаторскими. Италия, такая, как ее представлял себе Варрон (официальный представитель крупных римских собственников), относится к этим благословенным округам; земли, не приносящие высокого дохода, отдаются под пастбища в распоряжение пастухов с их стадами. Интенсивное сельское хозяйство, рассчитанное на получение наибольшей выгоды, влечет пренебрежение оставленными землями. Варрон отмечает с удовлетворением, что «предки на такой же земельной площади производили меньше вина и зерна, и худшего качества». Без сомнения, общая территория оцененных земель была значительной, и Италия могла тогда прокормить всех своих жителей, не прибегая к сопряженному с расходами импорту.
Озабоченный проблемой коммерческих доходов, Варрон рекомендует разводить животных, связанных с роскошью: не только гусей и кур, но и павлинов, журавлей, фазанов, сурков, кабанов и все виды дичи, которые потреблялись в огромных количествах в самом Риме и аристократией муниципиев. Ферма в Сабинской области, которая приводилась в качестве примера, приносила только от продажи дроздов, выращенных в вольере, до 60 000 сестерциев (т. е. 15 000 франков золотом) ежегодно. Официальные банкеты, частные пиры, которые устраивались все чаще, роскошь стола, которая все больше входила в моду, становились неисчерпаемыми каналами сбыта для этой отрасли, не известной во времена Катона. Виллы, построенные на берегу моря, имели доходы от садков, где разводили рыбу, которая также потреблялись в большом количестве, ее предпочитали мясу, которое не особенно любили. Но вполне очевидно, что эти ресурсы подчинялись роскоши столицы и общему процветанию империи; они рассчитаны только на верхушку, привилегированный слой, увеличение которого могло бы серьезно угрожать балансу сельского хозяйства в Италии.
Многие из разумных крупных собственников искали дополнительные доходы в развитии ремесел, сырье для которых находилось в самом поместье: так возникали песчаные или каменные карьеры, печи для обжига извести, столь необходимые для этого народа строителей, мастерские по производству кирпича и глиняной посуды. Спрос на кирпич, вначале небольшой при возведении общественных зданий, стал значительным в начале империи: строящиеся памятники облицовывались кирпичом поверх бетонной основы. Количество кирпичных мастерских вокруг Рима возрастает, и, например, Домиции (семья, из которой выйдет император Нерон) владели на Ватикане большими фабриками, используя глину этого холма. Конечно же, здесь нельзя говорить ни о развитой промышленности, ни о крупном производстве, это был бы анахронизм — древний мир не знал ничего, что можно сравнить с современной промышленностью; только крупные собственники, способные содержать на своих землях большое количество рабов, могли организовать производство, которые стало бы прибыльным при соответствующем объеме производства. В производстве использовалось местное сырье, и по этой причине все то, что можно было бы назвать «тяжелой промышленностью», не размещалось в городах, где можно встретить только мелкое ремесло. Это касается не только кирпичных и керамических мастерских (их становится много с начала империи) в некоторых регионах, в особенности в области Арретия (современного Ареццо) в Этрурии, но и кожевенных фабрик, что устраивались поблизости от мест масштабного разведения скота, и мельниц — неотъемлемой части самого хозяйства.
Официально сенаторы не имели право заниматься торговлей, все их состояние должно было выражаться в недвижимом имуществе, а с III века до н. э. существовал закон (плебисцит Клодия), по которому им запрещалось иметь более двух-трех судов небольшого тоннажа, то есть больше, чем было необходимо для доставки продуктов из поместий. Это обязательство способствовало развитию крупной земельной собственности: бывшие наместники, обогатившиеся в своих провинциях, вынуждены были инвестировать свое состояние в земли, и вскоре плодородные регионы Италии оказались в их руках. Постепенно движение распространилось и на провинции, и можно видеть, как в Сицилии, Африке, Галлии, Испании и даже в Греции и Азии образовывались обширные владения, которые никогда не видали своих владельцев, и сами владельцы никогда не бывали там. Прокураторы отвечали за извлечение дохода от них. Иногда хозяин выказывал доверие простому вольноотпущеннику; иногда (в особенных случаях — для владений, которые принадлежали лично императорам) прокураторы являлись всадниками, которые находили в этом выгодное занятие и посвящали свою жизнь данной форме администрации. Часто эти прокураторы сами непосредственно не занимались хозяйством во владении; они пользовались contractores, которые брали во владении тот или иной сбор, например в определенной области получали годовой урожай оливок. Представляется, что земледельцы, зависящие от поместья, буквально были раздавлены достаточно многочисленной иерархией, имели несчастье угождать всем, а им за их труды почти ничего не платили. Эти земледельцы, настоящее крестьянство провинций, были как на положении рабов, так и свободными людьми, которые занимались своим полем, их терпели, пока они оплачивали требуемую арендную плату.
На Востоке картина была почти аналогичной. Там также можно обнаружить крупные поместья, которыми владели римляне и лица, которые принадлежали к старинному населению городов. В известном древнегреческом романе «Дафнис и Хлоя» показана жизнь крестьян в сельской местности на Лесбосе во II веке н. э., одни из них являются мелкими собственниками, другие — рабами богатого горожанина из соседнего городка. У всех почти одинаковая суровая, простая и бедная жизнь, состоящая в непрерывной работе. В руки трудяг, которые питаются и одеваются исключительно благодаря тому, что родит земля, попадает крайне малое количество денег. А вот горожане богаты; молодые горожане, которые приезжают в сельскую местность для того, чтобы поохотиться, имеют при себе больше золотых монет, чем владеют все жители на многие мили вокруг. Крестьяне, владеющие своим полем, живут в жалких хижинах, в единственной комнате, но это не мешает им получать в любое время года удовольствия, которые им дарит земля. Что касается рабов, то они обитают в подсобных помещениях дома, за которым присматривают, обрабатывают огород, ухаживают в садах за цветами, плодовыми деревьями и фонтанами ради удовольствия хозяина, когда он приезжает на несколько дней в свою усадьбу. Положение рабов мало отличается от положения соседей, свободных земледельцев, и неблагоприятно только в немногих ситуациях: например, они должны испрашивать у хозяина разрешение на сочетание брака для своего отпрыска, пользуясь частью стада, обязаны давать полный отчет о приплоде и падеже скота. Но в целом они рассматриваются почти как арендаторы фермы, и в повседневной жизни их свобода является полной.
Эта картина крестьянского общества отвечает реальному положению дел во всех провинциях: бедность и грубость жизни, фактическая невозможность покинуть свою хижину, экономическая зависимость — в хорошие годы урожай лишь покрывает налоги и арендную плату, плохой урожай катастрофически влечет за собой нищету и невозможность заплатить долги. Неудивительно, что крестьяне иногда восстают, даже в самые благоприятные времена империи. Нам известно о крестьянских мятежах в Египте, где земельный режим, унаследованный от Лагидов, был наиболее жестким к трудящимся; мятежи происходили и в Сирии, и в Малой Азии, где сельские жители ненавидели горожан, которых считали эксплуататорами, в Галлии — начиная с первого века империи, в Дакии и Далмации — в правление Марка Аврелия. Практически Римская империя держала крестьян провинций в состоянии наполовину рабском, и реальное благополучие городов лишь косвенно способствовало благосостоянию сельской местности.
* * *
В крупных владениях центром поместья являлась вилла. Первоначально вилла была домом, в котором обитал владелец, и дом был приспособлен к его культурным потребностям. Остатки подобных древних вилл, обнаруженные при раскопках, свидетельства, разбросанные по текстам и собранные историками, позволяют нам достаточно точно представить историю деревенского жилища от его возникновения до обширных дворцов императорской эпохи.
Хижины пастухов на Палатине, которые мы уже упоминали, с их деревянным фундаментом, соломенной крышей и глинобитными стенами очень рано были заменены каменными домами. В этих домах было только еще одно помещение (впоследствии это tablinum в классическом римском доме), в котором жили хозяева и их дети. Именно там горел очаг и находился алтарь пенатов, покровителей семьи. Это единственное помещение выходило во дворик с утрамбованной землей, окруженный стенами. Доступ к нему давал широкий портал. В центре дворика находился бассейн или, скорее, лужа, где собиралась дождевая вода, которую использовали для водопоя. Иногда на стены двора опирались небольшие лачуги, в которых жили слуги или помещались стойла для животных. Именно этот план послужил той основой, из которой развивались одновременно и городской дом, и сельская вилла. В сельской местности он завершался огородом, огражденным участком, который простирался за tablinum и сообщался с внутренним двором проходом, ведущим вдоль tablinum, затем постепенно, по мере потребностей добавлялись новые помещения. За разрастанием поместий, увеличением количества работников, усложнением технологий для изготовления вина и масла последовало и изменение усадебного дома, появился тип villa rustica.
Образцы были обнаружены при раскопках вокруг Помпей.
Одна из самых известных вилл была раскопана в конце предыдущего века в Боскореале. Она расположена приблизительно в двух километрах к северу от Помпей. Ее описание дает точное представление о том, каково было значительное поместье во времена Нерона в области, богатой виноградниками и оливковыми рощами, типичное по своим последствиям для итальянского сельского хозяйства капиталистического типа.
Прежде всего эта вилла поражает своими довольно значительными размерами; она вписывается в прямоугольник длиной более 40 м и шириной 20 м; на этом пространстве большая часть была отведена винодельне, приблизительно четверть — маслодельне и домашней мельнице, далее шли помещения, предназначенные для слуг, и служебные помещения. Апартаменты хозяина находились на верхнем этаже, который не сохранился.
В дом проникали через широкие ворота, открывавшиеся во внутренний двор, через них могла въехать телега. С трех сторон двор был окаймлен колоннадой, которую увенчивал фасад верхнего этажа. Этот портик служил местом для прогулок и укрывал от дождя. Традиционный бассейн в центре исчез. На его месте устанавливали цистерны для воды. Высоко помещенный резервуар из свинца наполнялся вручную и позволял распределять воду с помощью трубопровода. Служебные помещения были сконцентрированы в левой части дома: кухня, столовая, бани, мельница и печь. В центре кухни располагался очаг. Дым и водяной пар уходили через печную трубу, находившуюся над очагом. В маленькой нише в виде храма божества пенаты руководили приготовлением еды — деталь, достаточно странная для нас, но вполне привычная для средиземноморского сельского дома в те времена. Стойло выходило прямо на кухню, так что животные должны были пересечь ее для того, чтобы войти или выйти. С другой стороны кухни был вход в помещение, в котором подогревалась вода для купания. Очаг служил для многих целей: от него шел теплый воздух в парильню (caldarium), подогревалась вода, которая по трубе шла к купальне из caldarium. Теплый зал (tepidarium) и помещение для одевания (apodyterium) завершали устройство бани, достаточно скромное, если его сравнивать с роскошью, обычной в загородных домах.
Большая часть цокольного этажа была занята (как мы уже сказали) сельскохозяйственными постройками. Прямо перед входом, занимающим всю ширину двора, находилось помещение, где устанавливался пресс. Здесь находилось два пресса, все деревянные детали исчезли, но их оказалось легко восстановить при помощи других аналогичных приспособлений, которые были найдены в других местах в лучшем состоянии и, кроме того, воспроизведенных на картинах в Помпее. Прессы в вилле Боскореале относились к типу «с рукоятью»: выше чана находился длинный деревянный брус, на одном из концов имеющий шарнир, движение передавалось по лебедке через блок. Существовали и другие системы: пресс с грузом, который двигался с небольшой скоростью, прессы с клиньями, в которых давление вызывалось нажатием клиньев между основой и движущейся частью. Виноградный со к из-под пресса стекал в каменные чаны, затем в огромных амфорах, наполовину погруженных в почву, которые могли использоваться и для хранения зерна, подвергался брожению — как это делалось в Кампании.
В помещении для изготовления масла был обнаружен пресс, довольно похожий на виноградный пресс, и некое подобие мельницы, предназначенной для измельчения оливок, прежде чем извлекать из них масло. Эта ступка (trapetum) состояла из двух каменных жерновов в виде двух подвижных полушарий внутри каменной же ступы. Оливки, оказавшиеся между жерновами и стенкой ступы, дробились, мякоть легко отделялась от косточек. Косточки выкидывались, потому что, как считалось, они придавали маслу неприятный привкус.
Наконец, последнее дополнение в хозяйстве — гумно, где молотили зерно.
Такие виллы, каких было много в Кампании и других богатых областях Италии, относились к поместьям средних размеров. Их можно видеть на помпейских фресках: глухая стена фасада со стороны двора, широкий вход, деревянные ставни на окнах, сквозь которые освещались помещения второго этажа, одна или две башни часто завершали ансамбль и использовались как голубятни. Так выглядела сельская местность в конце республики. Она не слишком отличается от того, как выглядят в наши дни владения собственников средней руки в Италии и на юге Франции.
Эти villae rusticae, предназначенные для ведения поместного хозяйства, вскоре показались слишком скромными для богатых римлян, которые создали новый архитектурный стиль, suburbana villa, или роскошные виллы, куда приезжали только для того, чтобы проводить досуг, когда позволяли городские занятия.
На фоне пейзажей на помпейских фресках часто изображен силуэт сельских вилл. Для этих загородных домов характерны фасады, украшенные просторными портиками. Они будто иллюстрируют школьные знания о традиционной анфиладе классического римского дома: atrium, tablinum и перистиль. Чаще всего эти виллы состоят из длинного главного корпуса в несколько этажей, обрамленных террасами. Два крыла по бокам составляют прямоугольник с центральным корпусом; оба крыла пристроены со стороны заднего фасада и окаймляют парк так, чтобы листва виднелась над крышей. Общая черта этих жилищ состоит в том, чтобы максимально открывать помещения на внешней стороне, в отличие от классического закрытого городского дома с его atrium и перистилем. Помещения расположены узкой полосой, выходящей прямо на портики.
Раскопки показали, что картины в Помпеях изображали только виллы, существовавшие в действительности: например, виллу Фарнезина, обнаруженную в самом Риме на берегах Тибра, где все комнаты выходили либо на ложный портик, либо прямо на сады; виллу в Тиволи — знаменитую виллу Адриана , не тронутую реставрацией и перестройками, ее фасад, возведенный, без сомнения, в эпоху Цезаря, имел три портала, как на изображениях в Помпеях. В Геркулануме приморский «бульвар» был окаймлен такими же виллами с такими же колоннадами.
Вероятно, этот архитектурный стиль подражал эллинистическому стилю царских дворцов. Его происхождение можно обнаружить в таких ансамблях, как царский пританей в Палатице, в Македонии, где благородные помещения заключены между прямоугольным двором, окруженным портиками, и другой открытой площадью, также окаймленной колоннадами. Между македонским дворцом и римскими виллами не хватает промежуточного звена, но можно, не слишком опасаясь ошибиться, утверждать, что греческое влияние было решающим при формировании этой архитектуры, характерной для Римской империи.
Римляне, которые завоевали царства наследников Александра, на Востоке перенимали новые привычки. Завладев по праву войны огромными богатствами, они захотели соперничать с восточными государями, место которых они заняли, и выстроить себе по их примеру царские резиденции. До I века до н. э. они жили в самом Риме в относительно простых домах, а их виллы среди сельскохозяйственных построек выглядели немногим более комфортными. Такой еще была вилла Сципиона Африканского Старшего в Литерне, куда он удалился в добровольное изгнание. Сенека, посетивший ее двумя с половиной веками позже, писал, что это было печальное жилище, более похожее на крепость, чем на загородный дом: в случае налета пиратов или разбойников ее могли защитить окружавшие ее высокие стены. Во внутреннем убранстве не было никакого великолепия, ничего такого, что было бы достойно человека, который уничтожил Ганнибала. Сенека описал с некоторыми деталями купальню Сципиона: темное тесное помещение, с узкими, наподобие бойниц, окнами, отличавшееся от терм, которые строили для личного употребления в правление Нерона даже самые небогатые горожане. Это описание создает впечатление, что вилла римского богача около 180 года до н. э. достаточно походила на деревенскую виллу в Боскореале, которую мы описали. Но по прошествии двух поколений все изменилось. Сципион Эмилиан, внук Сципиона Африканского, вблизи римских ворот владел пригородной виллой, которая была уже не сельским домом, а настоящим удобным жилищем в окружении садов. Уроки восточных царей к тому времени принесли свои плоды.
Явно не было случайностью и то, что первый большой парк, существование которого приписывается Риму, был творением Лукулла, победителя Митридата. Его военные кампании против этого царя позволили ему пройти по территориям, которые уже давно находились под влиянием Персии. Персидские цари традиционно обладали обширными дворцами, предназначенными для удовольствия, с парками, которые назывались «раем», достаточно большими, чтобы там на свободе разгуливали хищники, а некоторые сооружения располагались в рощах, фруктовых садах, среди цветников. Почти всюду были разбросаны павильоны для охоты, беседки, места для приема на свежем воздухе. Этот традиционный «рай» не был совсем утрачен в правление преемников Александры. Традиция переживет Античность и будет продолжаться от династии к династии вплоть до современного Ирана. Именно в Азии (в Анатолии, в Сирии, где мода на «рай» известна издревле) римские полководцы впервые увидели сады; именно там они нашли и образцы загородных домов, которых вскоре станет много и в Италии.
Эта мода на сады и виллы, предназначенные для удовольствия, не приобрела бы широкой известности, если бы римляне не приняли ее только ради позерства и тщеславия. Они не развили бы этого искусства, которое оставалось на Востоке достаточно редким и однообразным, они не стали бы украшать им повседневную жизнь, если бы смутно не чувствовали, что оно отвечает их более глубоким переживаниям. Старинный зов земли, дошедший до Катона, несмотря на его «современные» искушения, связанные с доходностью и научным ведением хозяйства, не переставал раздаваться в душе римлян в течение следующих поколений, и примеры Востока предлагали им своеобразное средство примирить старую национальную идеологию и вкус к великолепию, которому отныне они не могли сопротивляться. Древние villae rusticae перестраивались: фасады удлинялись, украшались портиками, которые позволяли прогуливаться по террасе летом в тенистой прохладе, зимой она восхитительно нагревалась солнцем. Из хозяйских помещений открывалась либо зеленеющая перспектива, либо внутренние дворики, преображенные в огражденные сады. Сельскохозяйственные постройки стали возводить напротив помещений, предназначенных для досуга, и случалось, что стада, возвращающиеся вечером с пастбища, брели вдоль красиво обрезанных изгородей, которые ограничивали парк, и этой сельской реальности, скорее угадываемой, чем ощущаемой в действительности, было достаточно, чтобы совесть владельца, слишком гордого, чтобы отрекаться от древних достоинств, была чиста.
Этот вкус к садам, весьма развитой завоеванием Востока, не случайно был завезен полководцами-победителями. Сады уже встречались в Кампании. Порты Кампании находились в непосредственных отношениях со средиземноморским Востоком, и очень вероятно, что создание Делоса как зоны свободной торговли после 167 года до н. э. и активное плавание в Эгейском море большого количества итальянских negotiators способствовало началу трансформации итальянского дома под влиянием заморских образцов. Именно в то время появились первые перистили в Помпеях. Иногда они оформлялись как расширение старого atrium, бывшего когда-то двором, на который выходили сельские дома со своей единственной комнатой; иногда они, видимо, представляли собой оригинальную интерпретацию священных periboles, которые архитекторы эллинистических городов возводили вокруг алтарей. В том и в другом случае из комнаты должен был открываться вид на зелень и цветы. Даже если комнаты были невелики и не было возможности развести настоящий сад, следовало создать иллюзию, рисуя деревья, рощи и перспективу на основной стене: парк, о котором мечтали, словно бы виднелся между колоннами. Римляне настолько любили окружать себя садами, что глухие комнаты городских домов украшались так же. Так был украшен дом Ливии на Палатине в Риме, где стена была превращена в павильон «рая». Другой декоративный стиль в Помпеях объясняется по большей части этим желанием уничтожать всякий пространственный предел и создавать вокруг дома воображаемую среду.
Знаменитое письмо Плиния Младшего помогает нам понимать, что именно богатый римский собственник ожидал от своего загородного дома, и мы увидим, что текст приходит на помощь археологии.
(2) Вилла отстоит от Рима в 17 милях, так что, покончив со всеми нужными делами, полностью сохранив распорядок дня, ты можешь там пожить. Дорог не одна: туда ведут Лаврентийская и Остийская; с Лаврентийской свернуть у четырнадцатого столба, с Остийской у двенадцатого; и там и тут начинаются пески; в повозке ехать тяжелее и дольше; верхом приедешь скорее, и дорога для лошади мягкая.
(3) Вид все время меняется, дорогу то обступают леса, и она тянется узкой полосой, то расстилается среди широких лугов. Много овечьих отар и лошадиных табунов, много стад крупного рогатого скота: зима их согнала с гор, и животные отъедаются травой на весеннем солнце.
(4) На вилле есть все, что нужно; содержание ее обходится недорого. Ты входишь в атрий, скромный, но со вкусом устроенный; за ним в форме буквы «D» идут портики, окружающие маленькую милую площадку: в плохую погоду нет убежища лучше — от нее защищают рамы со слюдой, а еще больше нависающая крыша.
(5) Напротив веселый перистиль, а за ним красивый триклиний, выдвинутый вперед к побережью. Когда при юго-западном ветре на море поднимается волнение, то последние волны, разбиваясь, слегка обдают триклиний. У него со всех сторон есть двери и окна такой же величины, как двери: он смотрит как бы на три моря. Оглянувшись, ты через перистиль, портик, площадку, еще через портик и атрий увидишь леса и дальние горы.
Эта вилла, расположенная в Лавренте, находилась в районе Остии, эта область еще и теперь остается достаточно лесистой. Мы видим, что Плиний ценил близость города и любил возвращаться верхом на лошади в свое поместье: это была прогулка длиной в двадцать километров по сельской местности, после которой его ждали тщательно продуманные удобства и готовые угодить слуги. А вдоль дороги, сквозь лесные опушки, виднелись утешительные картины деревенского изобилия.
Описание основных помещений и центрального павильона виллы столь же поучительно: Плиний в расположении комнат ценит прежде всего природу, которая присутствует там всегда: с одной стороны море, с другой — сельские пейзажи до самого горизонта у холмов Кастельгандольфо; над головой вершины сосен. Искусство архитектора состояло в том, чтобы хозяин всегда мог созерцать окрестные пейзажи, даже от плохой погоды и порывов морского ветра было предусмотрено эффективное укрытие, которое не препятствовало любованию природой. Мы видим также, что уже известно употребление оконных стекол, что умение рассчитывать высоту фасадов и выступов крыш достаточно искусно, чтобы предусмотреть соотношение солнечного света и тени. Гостиная под открытым небом, о которой говорит Плиний, является чем-то вроде колодца света, как те, которые образуют центральный зал испанских домов в мавританском стиле.
Вилла Плиния включала, кроме того, гимнасий для домашних, спальни, библиотеку, округлый фасад которой пропускал солнечный свет и тепло в любой час дня. Естественно, имелись также термы и открытый бассейн с нагретой на солнце водой, плавая в котором можно было видеть море. Но одно из главных очарований заключалось в садах, которые находились повсюду. Вот как Плиний описывает их: «Аллея обсажена буксом, а там, где букса нет, розмарином (букс очень хорошо растет под защитой зданий; на ветру, под открытым небом, обрызганный хотя бы издали морской водой, он усыхает); к аллее с внутренней стороны примыкает тенистая дорога, мягкая даже для босых ног, оставляющих в ней свои отпечатки. В саду много шелковицы и смоковниц…»
В другой его вилле, находящейся в Тоскане, в соответствии с климатом и удалением от моря произрастали более разнообразные культуры. Аллея для прогулок там была окружена беседками и крытыми аллеями, увитыми розами. В центре стоял павильон, спасающий от сильного солнца или холода. Над листвой деревьев возвышались башни для обозрения окрестностей.
В любой цивилизации по-своему любили природу; в разные времена людям нравились те или иные образы, которые их очаровывали, в то время как другие виды оставляли равнодушными или отвращали. Римляне больше всего любили тенистые рощи, фонтаны, причудливые гроты, садовники вырабатывали целое искусство устройства пейзажа, соединяющее мастерство с рассчитанной естественностью. Эти пейзажи располагались вдоль широких аллей, где любили беседовать с друзьями или заниматься не слишком обременительными упражнениями. Вдохновленные эллинистической живописью, они с удовольствием украшали их монументальными композициями и декоративными кустарниками по мотивам любимых сюжетов.
Чаще всего использовались сюжеты из мифов о Дионисе, божестве виноградников и фруктовых садов: триумфальное шествие бога, окруженного вакханками и почитателями его культа, с Силеном на его осле и толпой сатиров и нимф. Сатиры в особенности выразительно украшали фонтаны: из их сосудов изливалось не вино, но свежая вода. Бесчисленные изображения на вакхические темы встречались во всех садах и в Риме, и в Помпеях. Скульпторы разнообразили сюжеты с участием этих сельских божеств, которые были не только игрой воображения, но и силой, к которой относились с искренней набожностью. Ведь природа одушевлялась с помощью бесконечного количества демонов, которые символизировали тайну. Римская традиция в этом вопросе присоединялась к греческим верованиям, нашедшим отражение в произведениях искусства. Божества, которые встречались в садах, не были ни великими богами, ни богинями Олимпа, которым призывала поклоняться официальная религия. Это были привычные духи: фавны, сильваны, нимфы деревьев, источников и озер, а также Вакх, Венера и их свита, грации и горы. Им возводили святилища, которые напоминали разбросанные по сельской местности деревенские алтари, что еще больше будоражило воображение. Назначенным защитником фруктовых садов был бог Приап, как утверждали, он был выходец из Азии, из Лампсака на Геллеспонте. Его считали сыном Диониса и Афродиты. Его грубое изображение, вырезанное из дерева, представляло стоящего человека, его выдающийся половой орган свидетельствовал о мужском могуществе. Этот крайне натуралистический бог (мы сказали бы, фетиш) занял место более древних фаллических символов, которые в свое время были предназначены для отведения порчи, дурного сглаза от урожая, первоначально в садах Кампании, а затем и во всей Италии. Приап, объект насмешек, которого поэты воспевали в иронических стихах, не меньше был окружен пылким почитанием в народном благочестии. Его статую возводили рядом с могилами в надежде на воскресение. И не был ли он изображением самой тайны плодородия, которую содержат и зерно, и плоды, и человеческое семя? Защищенная богом, могила оказывалась бороздой, где созревало будущее рождение. Таким образом, сад преображался; святилище домашней религии, он должен был символизировать всю природу в ее всемогуществе. Мы обнаруживаем в нем те верования, которые Катон намеревался запретить крестьянам своего поместья. По мере того как прогресс городской жизни уводил римлян из сельской местности, старый мистический натурализм расы изобретал средства восстановить любой ценой этот контакт, оказавшийся под угрозой: искусство садов, мода на виллы, предназначенные для удовольствия, отвечают на существенную потребность.
Мы можем, по-видимому, объяснить, таким образом, наиболее странные формы искусства, которым было суждено возродиться спустя столетия в Италии и Франции, влияние которых способствовало великолепному расцвету классических барочных европейских садов, а также огромных английских парков. Римский сад содержит в себе ростки всех стилей будущего. Именно римские садовники изобрели художественную обрезку самшита, кипариса и других вечнозеленых кустарников. В своем желании украсить природу и заставить ее выражать при помощи пластических форм эстетические или религиозные идеи они стали формировать эту листву, придавая ей облик статуй. Таким образом, можно было увидеть на самшитовых зарослях сцены охоты: дичь, олени и кабаны, охотники на лошадях, загонщики, свора собак; или же флот, входящий в порт, с развернутыми парусами. Для формовки растений использовали деревянные рамы. В римских парках уже были фонтаны, искусственные каналы, бьющие источники, которые будут в парках эпохи барокко. Часто посреди сада был вырыт длинный канал, через который перебрасывались мосты, увенчанные легкими павильонами или перголами. Один такой канал назывался эврип, в память о проливе, который отделяет Аттику от Эвбеи, настолько живым было у римлян желание облагораживать все, чего касалась их жизнь. Наконец, это искусство устраивает бесчисленные «руины», желание приукрасить пейзажи так, чтобы они образовывали «картины», что будет характерным для английского сада. Вряд ли это оказалось простой случайностью; римские сады, упомянутые авторами (в особенности в письмах Плиния Младшего), изображенные на фресках, сохранившиеся иногда на Западе благодаря итальянской или провансальской традиции и на Востоке благодаря персидским или «арабским» садам, — оказали прямое влияние на сады современного мира; это благодатное искусство, частично заимствованное римлянами на Востоке и воспринятое для удовлетворения своей чувствительности, является одной из наиболее любопытных черт из тех, что сохранились от Рима.
* * *
Со времени Августа Рим обладал большими парками, которые так любили богатые аристократы. Затем, по мере того как город развивался, по мере того как свободных земельных участков становились все меньше, а также из-за того, что в результате конфискаций большая часть городских владений была присоединена к императорской собственности, «зеленый пояс» уменьшился и исчез. Одновременно росло число вилл в Италии и провинциях. Некоторые принадлежали сенаторам, они владели несколькими виллами в различных областях: виллы в горах для укрытия от летнего зноя, виллы вблизи, на берегу моря, чтобы легко добираться на «маленькие каникулы». Но гораздо больше вилл было построено для богатых граждан муниципиев, и с II века н. э. в отдаленных провинциях в поместьях появляются настоящие замки, где крупные собственники проводили почти всю свою жизнь.
Подобная жизнь была присуща романизированным вельможам Южной Галлии. Раскопки в долинах Гаронны и Дордони обнаружили следы множества вилл, которые почти везде характеризовались изысканной роскошью: колонны с украшенными капителями, портики, облицованные плитками, термы, в которые подавался горячий воздух, плиточные полы, дорогие мозаики, статуи, картины. Каждый из этих доманиальных домов представлял собой блистательный центр римской цивилизации. Вокруг них работники группировали свои хижины, они находились на службе хозяина (dominus), их дети жили рядом, так что стали образовываться деревни, единственной причиной их существования оказалось наличие сеньориального fundus. Топонимика сохранила воспоминание о владениях, которые обозначались именем владельца, оно дополнялось суффиксом, менявшимся в соответствии с регионом. Наиболее распространенным был суффиксасит, галльский суффикс, с помощью которого образовалось большое количество современных топонимов. По законам фонетики в каждом регионе название звучало по-своему. Так, от Albiniacum (поместье Альбинин) были образованы Альбиньи, Обиньи, Обинье или Альвиньяк. Оценим значение роли, сыгранной сеньориальными поместьями в римской Галлии, если вспомнить, что имена, производные отасит, представляют двадцатую часть французских топонимов; к этому количеству следует прибавить имена наапит, особенно частые в Провансе и средиземноморском Лангедоке, которые были романизированы раньше, и несколько других менее важных образований. В сочинении Авзония, поэта из Бордо, рассказывается о жизни в этих поместьях. Он и сам был владельцем в регионе Бурган-Жиронд и любил там бывать во время праздников, когда улицы Бордо заполняла толпа. Ему нравилась полнота сельской жизни, которая располагала к размышлениям в приятном одиночестве или в компании друзей и коллег по университету. Крупные поместья времен империи были не только убежищем для немногих избранных. Часто они были очагами интеллектуальной культуры, где сохранялась римская мысль. Со времен Цицерона сады были преимущественно местом otium досуга, который посвящался духовной жизни. Возводя здания по образцу греческой архитектуры, римляне знали, что вокруг афинских школ произрастали рощи, в которых философы прогуливались со своими учениками. Академия Платона была мемориальным парком, посаженным вокруг могилы легендарного героя Академа, куда ученики Эпикура, бывая в Афинах, совершали паломничество в сад учителя, свято сохраняемый. Поэтому у Цицерона, на его Тускуланской вилле было два места для прогулок, устроенных на двух террасах. Одно называлась Академией, другое — Лицеем в знак благодарной памяти о Платоне и Аристотеле. Статуя Афины, богини-покровительницы мыслителей и художников, осеняла диалоги оратора и его друзей.
Этот обычай становится постоянным. Увлеченность интеллектуальной жизнью, во всех ее формах, была присуща римской и романизированной аристократии до конца, и, когда осаждаемые врагами горрда запирались в своих тесных стенах, сельские поместья еще долго хранили драгоценные сокровища римского мира.
Давайте посмотрим на эти «замки», изображенные на фаюмских мозаиках, внешне очень похожие на виллы в Кампании: такие же фасады с торжественными портиками, такие же парки, на которые выходят жилые помещения, такие же пристройки (давильни и гумно), где работники занимаются сельскохозяйственными работами. Часто помещbr изображен за своим излюбленным занятием, особенно охотой. В эпоху императоров охота была очень популярна. В первые столетия республики охота считалась занятием для рабов, но во II веке до н. э. молодые римляне открыли для себя этот спорт, похожий на сражение, который на эллинистическом Востоке считался школой мужества и превосходным физическим упражнением. Кажется, ее ввел в моду Сципион Эмилиан, когда возвратился из Македонии, где одержал победу его отец Павел Эмилий. С развитием крупной собственности и досуга охота становится обычным времяпрепровождением римлянина.
Естественно, провинциалы не дожидались уроков Рима, чтобы открыть для себя охоту. Галлы всегда занимались ею; Испания была известна своими охотничьими собаками и быстрыми лошадьми, в Азии были живы знаменитые охотничьи традиции персидских царей. Императоры, выходцы из провинций, в особенности Антонины, были искусными охотниками, и известно, что Антонин, сельский житель, при всяком удобном случае покидал город, чтобы отправиться в поля, на рыбную ловлю или на охоту. В письме юный Марк Аврелий рассказывает своему наставнику Фронтону, как в дни каникул он по утрам гоняется за кабанами и оленями.
Снаряжение охотника состояло из рогатин, копий, мечей, ножей, а также сетей для ловли животных, которых затем навьючивали на мулов или ослов. Для того чтобы вспугнуть дичь и выгнать ее к охотникам, использовали пугала: это были длинные жилы с привязанными на них перьями птиц, подкрашенных иногда красным цветом. Ветер шевелил перья, которые, кроме того, пропитывались сильным запахом падали, от которого разбегались хищники. Охотничьи своры состояли из собак различных пород, одни бросались в бой с крупными животными, другие, быстроногие, могли поймать на бегу зайца.
Такой была жизнь «в полях»: справедливо, что римская цивилизация развила города и может нам представляться главным образом городской цивилизацией, тем не менее сельские истоки латинян никогда не отрицались потомками Ромула. По крайней мере, римская аристократия гармонично сочетала в себе способность заниматься общественной жизнью, которая требовала присутствия в городе, и глубокое, присущее народу влечение к жизни в полях.
Глава 8
РИМ — ЦАРЬ ГОРОДОВ
Рост территории Рима. — Римский Форум. — Императорские форумы. — Метаморфозы города. — Цирки и амфитеатры. — Римские театры. — Термы и акведуки. Римское жилище: дома и наемные квартиры
В основе античной цивилизации в целом, как греческой, так и римской, лежало городское общество. В Афинах V века до н. э. положение граждан, объединенных вокруг Акрополя, было гораздо более весомым, чем крестьян, рассеянных по демам и если в Риме сельские собственники и добились на некоторое время господства, то после революции 509 года до н. э. земельная аристократия очень быстро была поглощена городом. Во время Пунических войн все римляне, которые играли какую-то роль в политической жизни и управлении государством, находились в Риме. Это была необходимость, вызванная самой организацией полиса, где гражданство осуществлялось непосредственно и не содержало права делегирования. Город Рим (urbs) по преимуществу идентифицируется с государством: можно было прибавлять или отрезать территории в империи (imperium Romanum), не нарушая этого установления; но сама городская земля считалась неприкосновенной и священной. По традиции, много раз подтверждавшейся, считалось, что захватчику никогда не удавалось полностью завладеть всей территорией города.
Мы уже говорили, что, по всей вероятности, старинная концепция, согласно которой Рим зародился вокруг Палатина и что город постепенно разрастался из одного центра, достигнув в результате максимальной территории, не соответствует действительности. Скорее всего, на Палатине не было города в узком смысле, там стояли только лачуги одной или двух деревень, существовавших с середины VIII века до н. э. Эти поселения были, без сомнения, довольно процветающими, и вскоре по соседству стали тесниться другие деревни на склонах Целия, Эсквилина, Квиринала и даже рядом с будущим Форумом. Именно здесь были найдены остатки этих населенных пунктов в результате раскопок, которые проводились с начала XX века и все еще продолжаются. Но город в узком смысле появляется значительно позже, в течение VII века до н. э., и первые его следы были обнаружены на Форуме. Для римлянина город существует только там, где мужчины собираются для обсуждения своих дел, поиска правосудия и принесения молитв богам. Память римлян не сохранила воспоминаний о чем-либо подобном, происходящем на Палатине. Но именно Форум всегда был местом, где велась и политическая деятельность, и религиозная жизнь, и вершился суд, и он оставался этим центром до конца империи.
Возможно, само возникновение города оказалось связанным с вмешательством извне: например, на Капитолии дислоцировался этрусский гарнизон. Город и возникает, когда долина Форума оказалась возведена в ранг центра общественной жизни. Это место показалось подходящим для расположения рынка, для остановки по дороге, которая проходила по долине Тибра и позволяла караванам, перевозившим соль из Остии, завоевать Центральную Италию и равнины Этрурии. Представим себе этот первоначальный Рим, с его крепостью (Капитолий) и городской площадью (Форум), вокруг которых уже расположилось несколько культовых мест. Здесь же теснились хижины аборигенов, которых становилось все больше, по мере того как разрасталась торговля, источник богатства для всех жителей. Эта схема основания не означает, что городок при Форуме был самым древним поселением на месте будущего Рима. Деревни существовали на холмах, и, разумеется, они являлись предшественницами будущего города. Город в узком смысле слова, вероятно, заменил конфедерацию этих деревень, объединяющих различные по своему происхождению племена. Но почти невозможно говорить о Риме как о городе до этрусского вторжения, в результате которого на Капитолии утвердился свой религиозный центр.
В этом «капитолийском» Риме властвовал царь, и предание сохранило память о Ромуле на Капитолии, куда поместило и его соправителя сабинянина Тация. Через два или три поколения римский рынок привлек столько иммигрантов, что возникла потребность установить сплошную стену. Именно эта первая, так называемая Сервиева, стена зафиксировала на многие века контур республиканского Рима. Холмы, которые она охватывала, еще не были полностью заселены. Вероятно, там находились разрозненные деревни, следы догородских «объединений», население которых обязано было защищать определенный сектор стены. Два понятия, которые впоследствии смешались, тогда еще были отчетливо разделены: все, что эффективно защищается стеной, составляет oppidum; сам город (urbs) находится внутри естественных природных границ, которые не совпадают с оборонительными границами и обозначаются только полуколоннами, — это pomeriutn. Мы знаем, например, что pomerium не включал Авентин, хотя с момента возведения Сервиевой стены этот холм находился внутри крепостной стены.
Природа pomerium вытекает из самого обряда основания города: плуг основателя, поднимая пласт земли, взрывал борозду, которая освобождала из глубин почвы хтонические силы, прочертив вокруг города магический круг, который отделяет его от остального мира. Предзнаменования, ниспосланные богами, — птицы, которые пролетают над этим городским templum, — имеют значение только для тех действий, которые должны совершаться в городе. Это различие повлекло важные последствия для государственного права и прежде всего позволило установить четкое разграничение между гражданской и военной властью.
Нам довольно мало известно о первоначальных очертаниях pomerium. Он, разумеется, включал Форум и Капитолий, без сомнения, и Палатин (но нам не известна точная дата) и, по крайней мере, часть других холмов (кроме Авентина, включенного туда только с 49 года н. э.). Марсово поле находилось за пределами pomerium вплоть до эпохи империи. Поскольку эта обширная равнина была предназначена для того, чтобы там собиралось войско, она не могла быть включена в пространство «городских ауспиций».
Рост Рима нельзя, таким образом, понимать как прямолинейное явление: три сословия, по сути различные, располагаются рядом. Военный город сразу достиг своего максимального развития со строительством стены Сервия Туллия в VI веке до н. э. Эта крепостная стена неоднократно восстанавливалась, в том числе во время гражданских войн, при диктатуре Суллы, но в начале империи перестала иметь значение: жилые кварталы выходили за ее пределы и образовывали пригороды, распространившиеся на мили вдоль дорог. И только при Аврелиане вторая стена эффективно защитила город, существовавший в действительности.
Поселение развивалось постепенно: население, первоначально чувствовавшее себя комфортно внутри Сервиевой стены, стало ощущать стесненность в начале I века до н. э. И именно в этот момент частные строения захватывают Марсово поле и занимают излучину Тибра, где до тех пор находились только алтари и сооружения, предназначенные для проведения больших народных собраний или сбора войска.
Собственно город, urbs, развивался гораздо более медленно. В принципе право расширить pomerium появлялось только тогда, когда римское государство в целом увеличивалось в результате новых завоеваний, как если бы существовало нечто вроде религиозного соответствия между «телом» urbs и «телом» империи. Именно внутри urbs властвовали городские магистраты (в отличие от тех, кто назначался в провинцию, то есть исполнял обязанности за границами города). Именно там находились основные органы полиса: собрания и курии, где обычно созывался сенат, и главные алтари государственной религии. Схематично город определялся Капитолием, Форумом и комициями (место собрания комиций). Все остальное являлось второстепенным. При основании новых колоний обязательно учреждались эти три основные органа; другие учреждения, даже связанные с обороной, добавлялись по мере необходимости. Если верно, что все римские города строились по образцу Рима, не следует делать вывод, что они были копиями метрополии. То, чему они подражали, не было планом города, но отражало его общую схему. Поэтому провинциальные поселения копировали архитектурные сооружения и монументы, представляющие образ «царя» городов, существовавший в реальности.
Политический центр Рима располагался у подножия Капитолия. Одним из наиболее почетных мест являлась курия, где обычно собирался сенат. По легенде, она была построена царем Туллом Гостилием, поэтому здание называлось curia Hostilia (Гостилиева курия). Оно существовало долго, именно на его ступенях разворачивались все исторические события эпохи республики. Курия была расширена Суллой, сожжена в 52 году до н. э., после мартовских ид она окончательно была перестроена, строительство нового зала начал Цезарь, но завершили его только триумвиры, Октавиан освятил его в 29 году до н. э. Новая curia Julia, Юлиева курия, пережила имперскую эпоху, но была сожжена во время правления Кара; ее восстановил Диоклетиан. В наши дни она возвышается на северной стороне Форума, сохранив часть своего фасада. Со своим строгим фасадом и бронзовыми вратами (эти оригинальные двери были отправлены в Латеранский дворец в середине XVII века) она представляла собой внушительный ансамбль, который в эпоху Античности был оживлен мраморным покрытием и цветным стукко. Длиной 26 м и шириной около 18 м, новая курия была более просторной, чем Юлиева и тем более Гостилиева, но все же невозможно воздержаться от сравнения огромности империи и тесноты места, где горстка людей решала судьбу провинций.
Перед курией находился comitium, который представлял собой «освященное» templum. До середины II века до н. э. это было место собраний cornices curiates и cornices tributes, пока в 145 году до н. э. последние комиции не были перенесены на Форум энергичным народным трибуном Гаем Лицинием Столоном. Поступок Лициния Столона может показаться незначительным, однако это была подлинная революция. Если на самом деле народ оставлял комиций, чтобы собираться в той части Форума, которая не считалась «священной», то этим шагом он отказывался от зависимости от тех должностных лиц, которые обладали правом ауспиций, и становился религиозно и политически свободным собранием — последняя стадия эмансипации по отношению к патрициям. Так как в Риме все события часто имели два аспекта, то нововведение Лициния Столона имело существенное практическое следствие: Комиций представлял собой прямоугольник площадью приблизительно 40 м длиной и 30 м шириной. Территория его была настолько мала, что там едва могли разместиться даже 5–6 тыс. человек — во II веке до н. э. это лишь небольшая часть римского плебса. Форум же, напротив, занимал около двух гектаров, то есть отныне на трибутных комициях мог присутствовать весь плебс. О куриатных комициях, которые находились в полном упадке, проблема не поднималась вообще, и, как и прежде, на комиции приглашались лишь несколько представителей.
С давних пор комиции были уложены плитами, в отличие от Форума, у которого в течение долгого времени имелось только земляное покрытие. При новой укладке пола с особым вниманием отнеслись к некоторым почитаемым реликвиям, например смоковнице, которая считалась священной. В легенде говорилось, что именно она была той смоковницей-кормилицей, под тень которой Тибр, вышедший из берегов, выбросил корзину, в которой находились близнецы Ромул и Рем. А так как в другом предании рассказывалось, что дети были обнаружены на Палатине, то для разрешения противоречия и возникла новая легенда. Рассказывалось, что авгур Аттус Навий в эпоху царей переместил дерево с Палатина на комиций, чтобы доказать при необходимости, что он знал, откуда все началось.
Именно на комиции был найден удивительный памятник — древняя гробница, по бокам которой находились два льва, со столь же древней надписью, смысла которой уже никто не понимал. До нашего времени сохранились плиты основания, на которых располагались эти животные и более половины надписей. Но мы продвинулись не дальше, чем древние римляне. Они утверждали, что это была могила Ромула, хотя каждому было известно, что основатель города был унесен чудесным образом на небо. Был ли это простой кенотаф? Утверждалось также, что это могла быть могила Гостуса Бастилия, отца царя Тулла Гостилия, или, еще проще, — могила пастуха Фаустула. Мы можем только утверждать, что эта могила в восточном стиле, вероятно, относится к VI веку до н. э. Что касается надписи, то ее толковали ученые Нового времени, но ей придавался столь различный смысл, что напрасно пытаться говорить о ней что-то определенное. Из уважения к ее древности римляне воспринимали ее такой, какой она была. Они ограничились тем, что во время ремонта комиция гробницу покрыли черным мрамором.
Наконец, comitium был окаймлен знаменитой трибуной для торжественных речей, которую называли ростральной, потому что она была украшена носами тех кораблей, которые были захвачены в 338 году до н. э. во время Латинской войны, в честь победы над моряками Анция. Эти ростры (место, где они находились, недавно было обнаружено археологами) возвышались с восточной стороны comitium. В зависимости от того, с какой стороны трибуны стоял оратор, его могли слышать собравшиеся на комиции либо многочисленная толпа на Форуме.
Впоследствии будут созданы и другие ростры; при Августе комиций будет окончательно покинут, зато появится огромная ораторская трибуна, которая занимала всю западную оконечность Форума. Ее остатки и сейчас все еще различимы у подножия Капитолия. Она представляла собой возвышенную платформу (приблизительно на три метра выше Форума), длиной 24 м, шириной 12 м. Оратор, который выступал перед народом, находился на ней не один: вокруг него стояли (как второстепенные актеры) близкие к нему известные лица из числа его друзей, которые своим присутствием выражали за него ручательство. Развалины этой трибуны напоминают и о том, что говорят (быть может, менее ясно) документы. В общественной жизни Рима человек, действующий в одиночку, вызывал подозрения: на него смотрели как на лицо, стремящееся к тирании, или, по крайней мере, как на опасного анархиста. Человек, желавший, чтобы его выслушали, был обязан быть окруженным друзьями. Право говорить имел тот, кто говорил не столько от собственного имени, сколько от имени группы, следовательно, оратор должен был произносить речь в присутствии друзей. Это вызывало расположение и доверие слушателей.
* * *
В республиканском Риме Форум был предназначен не только для официальной деятельности. Он был местом торговли, и двойной ряд лавочек окаймлял его с северной и южной стороны. Самые старые находились на южной стороне (tabernae Veteres) и были установлены в тени, защищенные от сильного летнего солнца. Уверяли, что они существовали еще во времена царя Тарквиния Древнего, и вполне возможно, что торговые и ремесленные лавочки стояли там еще при этрусках. Тогда они скорее всего были простыми деревянными хибарками, собственностью государства, которое сдавало их торговцам, в том числе мясникам. Впоследствии (когда именно неизвестно) лавочки мясников были перенесены на северную сторону Форума, к tabernae Novae. Старые лавочки тогда стали использоваться менялами, которые совершали и банковские операции. Можно предположить, что уже наступила эпоха достаточно развитой денежной торговли и возникла потребность в быстром обмене монет из разных итальянских областей. Вероятно, это произошло только после завоевания Тарента, возможно и гораздо позже. Во всяком случае, лавочки существовали в конце III века до н. э., так как Плавт упоминает их в одной из своих комедий. Понемногу все лавочки, и новые и старые, оказались заняты исключительно менялами. Тех, кто занимал их прежде, отодвинули на северную и южную сторону площади. Во II веке до н. э. покупки совершали уже не на Форуме: мясники и торговцы рыбой содержали лавки к северу от новых лавочек, по соседству с Аргилетом. На этом месте образовался большой рынок (Macellum), который сгорел в 210 до н. э. во время Второй Пунической войны, но вскоре после нее был восстановлен. Возможно, что с этих времен у зеленщиков появилось собственное торговое место — Овощной рынок (forum Holitorium), установленный за пределами Сервиевой стены, между Карментальными воротами и склонами Капитолия. Он был продолжением другого рынка, или скорее базарной площади, forum Boarium, который располагался на несколько сотен метров ниже по течению Тибра и также находился за пределами Сервиевой стены. Именно там собирались торговцы скота, там крестьяне покупали рабочий скот. Овощной рынок и ярмарка крупного рогатого скота не имели точного месторасположения; каждый размещал под открытым небом то, что хотел продать: огородники выкладывали перед собой свои овощи, продавцы быков стояли рядом со своими животными, — как это происходит до сих пор по всему Средиземноморью. Став столицей империи, Рим во II веке до н. э. все равно оставался крупным крестьянским поселением: продукция из сельской местности хлынула к воротам города, в то время как старая политическая и торговая система стояла в стороне от увеличивающихся банковских операций.
Поскольку никакая деятельность в Риме не была отделена от религии, неудивительно, что с незапамятных времен Форум использовался для совершения некоторых обрядов. Через него пролегала Священная дорога, по которой шли процессии от Большого цирка в Капитолий; этот старинный священный путь (до реорганизаций Августа) начинался на площади между двумя почетными полисными святилищами — Весты и Regia. Дорога уходила к западу, к Капитолийскому холму (clivus Capitolinus), к храму Юпитера Всеблагого и Величайшего, который с высоты взирал на место обитания своего народа. Именно на Форуме в течение длительного времени устраивались похоронные игры и гладиаторские бои. В этих случаях зрители поднимались на холм по крышам лавочек и террасам соседних домов. Позже, как мы увидим, более удобные театры и амфитеатры были построены в других кварталах.
Храм Весты, сегодня частично восстановленный таким, каким он был во времена Августа, вначале был круглым шалашом, где горел символический очаг полиса. Крыша его была соломенной, в память о древних лачугах Лациума; в центре огонь поддерживался весталками; в храме не было изображений богини: это было время, когда религия была еще свободна от материальных образов. Однако там хранились различные предметы, среди которых была древняя статуя, вероятно xoanon, когда-то привезенная с Востока. Легенда утверждала, что это был Палладиум, статуя Афины Паллады, упавшая с небес над Троей, ставшая причиной множества столкновений; ее доставил Эней, который прибыл в Италию из Фригии. Вместе с Палладиумом в храме Весты жили пенаты римского народа, которых никто не мог видеть, кроме девственниц весталок и великого понтифика. Считалось, что спасение Рима зависело от сохранности этих сокровищ.
Храм Весты во времена республики был дополнением к обширному ансамблю. Рядом находился дом весталок, известный как atrium Vestae, история которого связана с изменениями самого Форума во времена империи. Действительно, вначале храм был окружен лесом, который тянулся до подножия Палатина, там и находилось жилище весталок, а также место обитания великого понтифика, который одновременно возглавлял коллегию жриц, был их защитником и наставником. Atrium Vestaim представлял собой большой двор с жилыми и служебными помещениями, какими были и римские дома на заре истории города. Впоследствии архитектура усложнилась, но первоначальные черты сохраняются еще и сегодня. Дом весталок в том виде, в котором мы видим его теперь, отличается своим центральным двором.
В самом начале республики два других храма были возведены на окраине Форума: храм Сатурна и храм Кастора и Поллукса. Первый явно был современником этрусского храма Юпитера Капитолийского. Возведенный на нижних склонах Капитолия, он был посвящен божеству, подлинный характер которого для нас остается достаточно загадочным: Сатурн, который, как считалось, некогда был божеством Лациума, по-видимому, отвечал за плодородность земли. Его праздники, сатурналии, отмечались во время зимнего солнцестояния, и, как позднее средневековые и современные карнавалы, они сопровождались всеобщей вакханалией: рабы менялись местами с хозяевами, повсюду царили веселье и столпотворение, как будто для того, чтобы расковывать этим неистовством природу, пробудить ее производительную силу. Возможно, первоначально Сатурну даже приносили человеческие жертвоприношения, впоследствии они гуманно были заменены чучелами из тростника, аргеями, которые ежегодно 16 мая носили в процессиях, а потом топили их в Тибре. В эпоху республики в храме Сатурна держали государственную казну, что подтверждает могущество этого бога, спутница которого носила многозначительное имя Изобилия (Ops). Вероятно, на месте этого здания некогда стояло более древнее культовое сооружение. На некотором расстоянии от него находится другое священное место, где располагался культ Вулкана, бога огня; на этом месте был только алтарь и никогда не было храма (по причинам, которые нам неизвестны); вероятно, тот же архаический характер первоначально был присущ и культу Сатурна.
Храм Кастора и Поллукса был заложен в тот же год, когда произошло сражение при Регильском озере, — в 499-м до н. э. Возведение его было завершено и освящено только 27 января 484 года до н. э. Божества, которым в нем поклонялись, были двойниками греческих Диоскуров, хотя, возможно, первоначально речь шла о верховом божестве, покровителе всадников, самых богатых воинов, которые совершили революцию 509 года до н. э. Поклонение двойному божеству, как сыновья Зевса и Леды, было, вероятно, подсказано соседством источника, посвященного божеству вод Ютурне, имя которой указывает на ее этрусское происхождение. Присутствие одновременно бога-наездника и богини напоминало пропитанному этрусским и эллинизированным мышлением Риму о триаде, почитавшейся в греческом мире, — Елене и двух ее братьях. Впоследствии храм Касторов (тогда его обычно называли так) становится святилищем всадников, где обсуждались дела сословия и хранились его архивы. Именно там, например, хранилась бронзовая плитка, на которой был выгравирован закон (340 до н. э.) о предоставлении права римского гражданства всадникам Кампании.
Святилища, которые окружали Форум и постепенно определяли его меняющиеся контуры, дают представление об истории первых веков. С точки зрения римлян, Форум, сердце города, также отражал эволюцию полиса: на каждом здании сохранялась отметка об истории его строительства (надпись, вырезанная на камне, напоминала о его посвящении), что должно было стать залогом вечности возведенного здания или обряда. Форум приобретает свой окончательный облик в процессе развития римской цивилизации.
Начало II века до н. э. в истории римского градостроительства было отмечено событием, имевшим важное значение: началось строительство и широкое распространение портиков. Известно, что в греческой архитектуре распространение колоннад и портиков решало многие проблемы. В Риме первые портики были возведены в портовом квартале, когда в 193 году до н. э. два курульных эдила Марк Эмилий Лепид и Луций Эмилий Павел, представители семейства, которое ценило все греческое, затеяли на Тибре строительство торгового порта по образцу портов восточных городов. В 192 году до н. э. в Риме появляется устроенный внутри закрытого портика склад строевого леса (так называемый Porticus inter Lignarios — портик торговцев деревом). Тогда же строится портик вдоль одной из главных улиц Марсова поля. Вероятно, именно там была сделана первая попытка построить большую рыночную дорогу, имевшую твердое покрытие на всем своем продолжении, с лавочками и мастерскими ремесленников по обеим сторонам. Спустя несколько лет цензор Катон построил на Форуме первую базилику.
Базилика — слово, столь значимое в христианской архитектуре, — греческое прилагательное, обозначающее царский портик (Птоа fiaoiAiKri). Это было просторное сооружение, крытый зал, крыша поддерживалась центральной линией колонн и боковыми колоннадами. Туда мог войти любой, у кого были дела на Форуме, если солнце слишком припекало или шел сильный дождь. В течение долгого времени базилики не предназначались для заседания судов, которые по-прежнему происходили под открытым небом, они предназначались только для удобства знатных людей. Их название говорит об их происхождении. Базилики являлись подражанием просторным крытым портикам, возводившимся щедрыми восточными царями, в городах Сирии, Малой Азии и Македонии — именно в них рассматривались тяжбы. Римляне не хотели выглядеть хуже подданных эллинистических правителей.
Первая римская базилика, названная по имени ее основателя Марка Порция Катона (Катон Цензор), basilica Porcia (Порциева базилика), до наших времен не сохранилась. Но другая, построенная почти, в то же время, basilica Aemilia (Эмилиева базилика), и в наши дни еще окаймляет северную сторону Форума. Несколько тщательных раскопок позволили установить, что этот памятник, который заменял tabernae Novae, был сооружен вместо частных домов, которые были куплены цензорами 179 года до н. э. Марком Фульвием Нобилиором и Марком Эмилием Лепидом, ответственными за ее постройку.
Десятью годами позже на месте tabernae Veteres цензором Семпронием Гракхом была построена basilica Sempronia (Семпрониева базилика). Она также наступала на частные дома, среди которых оказался дом Сципиона Африканского, и продолжала линию за vicus Tuscus (Этрусская улица), у храма Кастора. Отныне основные линии Форума были определены: древняя, сельского вида площадь становится настоящей эллинистической агорой: Табуларий, шедевр эллинистической архитектуры в Лациуме, был построен во времена Суллы, только и оставалось замкнуть на склонах Капитолия четырехугольник, намеченный цензорами в 179 и 169 гг. до н. э.
От старого Форума сохранилось несколько деталей: не только базилики окружены лавочками, которые продолжают традицию tabernae, но и центральная площадь украшена множеством архаических памятников. Священные руины Форума вызывают в воображении скорее афинский Акрополь, чем холодноватую, слишком рациональную агору Приены или Милета. Он напоминает о религиозном прошлом города. Некоторые любопытные обряды связаны с тем или иным памятником, например со статуей Силена (в Риме его называли Марсием), которая возвышалась за участком, на котором высаживали смоковницу, оливу и виноградную лозу. Марсий был изображен обнаженным, обутым в сандалии, с фригийским колпаком на голове. А поскольку этот колпак был символом свободы, то освобожденные рабы приходили, чтобы прикоснуться к этой статуе или возложить венки. По той же самой причине и города, которые получили италийское право (то есть довольно либеральную форму права гражданства), возводили на своем форуме «Марсия».
Среди архаичных божеств, которым был посвящен алтарь на Форуме и в отношении которых в классическую эпоху римляне больше уже не понимали почти ничего — ни их происхождения, ни их назначения, — необходимо особо отметить бога Януса. Этому богу посвящался храм, его именем называлась арка, которая возвышалась у его северного входа и была переброшена через улицу Аргилет (Argiletum). Статуя самого бога стояла возле арки под открытым небом. Бог был изображен с двумя лицами — единственный случай в римском пантеоне. По обычаю, двери храма были открыты, если город находился в состоянии войны, их закрывали, когда наступал мир. В конце империи, когда варвары угрожали Риму, народ все еще требовал, чтобы открывались вещие двери для того, чтобы божество пришло на помощь тем, кто ему поклонялся. Рассказывалось, что во время войны, которая последовала за похищением сабинянок, Янус открыл источник горячей воды, который перекрыл неприятелю путь. Тысячи традиций были укоренены подобным образом на Форуме, в самой его священной земле, которая связана с памятью о героях и присутствием богов.
Последним божеством, статуе которого поклонялся римский народ на Форуме, был диктатор Цезарь. После убийства в мартовские иды его тело было сожжено в присутствии толпы на краю площади, совсем рядом с Regia. Место было выбрано не случайно: Цезарь, который считался потомком Марса, таким образом возвратился к своему праотцу. На месте погребального костра была установлена мраморная колонна и алтарь. Считалось, что покойник, только благодаря могуществу смерти, приравнивался к божеству. Таким образом, более чем естественно было приписывать божественность непобедимому герою и триумфатору на протяжении многих лет, которого римский народ обожал уже при жизни. Когда Октавиан решил принять на себя политическое наследство своего приемного отца, одним из первых его актов было официальное провозглашение божественности «мученика». Затем Октавиан распорядился построить вблизи погребального костра храм новому богу, Divus Julius. Храм, согласно римскому обычаю, возвышался на постаменте, в изогнутой передней части которого был устроен поминальный алтарь. Так была замкнута четвертая сторона площади, которая приняла свою окончательную форму удлиненной трапеции у подножия Капитолийского холма. На южной стороне старая Basilica Sempronia была заменена новой базиликой. Так как этот проект принадлежал Цезарю, она получила название basilica Julia, хотя базилика была завершена уже при Августе. Она оказалась самой просторной из римских базилик, возведенных до грандиозного строительства императорских форумов. Позже, во времена Домициана, она использовалась как зал заседаний для суда центумвиров, который рассматривал гражданские дела.
На протяжении империи облик Форума почти не изменился. Август построил триумфальную арку; у входа на площадь, между храмом Цезаря и храмом Весты, в конце древнего Священного пути Тиберий построил другую арку на западном конце того же пути, перед basilica Julia. Спустя почти два столетия Септимий Север построил третью арку к северу от ростр Августа. Обе первые арки исчезли, и только арка Септимия Севера господствовала над комицием, ее силуэт стал привычен для любых посетителей площади. Другие императоры добавили несколько памятников, не имеющих особого значения: колонны и plutei, — напоминающие о каких-либо событиях, отметивших их правление, но общий вид остается таким, каким Форум задумывался последними архитекторами республики.
* * *
Семи югеров римского Форума было достаточно, чтобы собрать плебс во время Пунических войн, но они становятся маловаты во времена империи, когда народы прибывали в Рим искать правосудия у принцепса. Уже во времена Цезаря наблюдается расширение рамок общественной жизни, относительно которой у диктатора имелись большие проекты. Один из них перед началом завоевательной войны в Галлии был связан со строительством нового Форума к северу от Курии.
Сам облик нового форума должен был значительно отличаться от старинного Форума и радикально изменить городскую застройку. По проекту он представлял собой просторную прямоугольную площадь, окруженную портиками с трех сторон, с четвертой стороны — высокий храм, посвященный Венере. Вероятно, образцом для этого плана послужили площади итальянских городов, на которых перед святилищами образовывался некий вестибюль. Но вероятно также, что Цезаря впечатлили эллинистические агоры, увиденные им на Востоке во времена его молодости. Возникает вопрос: не было ли у Цезаря намерения построить настоящую агору, на которой Курия (восстановленная по его распоряжению) была бы лишь пристройкой. На поле битвы при Фарсале он принес обет Венере о возведении ей храма, если она даст ему победу, после чего появилась окончательная концепция нового форума. Как бы там ни было, новый проект представляет собой оригинальный синтез: отныне все императорские форумы будут установлены перед храмом того божества, которого более всего почитает царствующий император.
Форум Цезаря выражает определенную политическую мысль: общественная жизнь отныне больше не будет проходить под взором Юпитера Капитолийского, но на глазах «настоящей» защитницы Венеры, матери всех потомков Энея, покровительницы рода Юлиев, так как мифологический основатель его — Эней — происходил от богини! План Юлиева форума знаменует вступление в силу династических амбиций, утверждение божественного характера, признанного за властелинами Рима в новом городе.
В подражание своему приемному отцу Август хотел построить форум. Меньших размеров, конечно, потому что общественная жизнь уже требовала для себя большего пространства, а он желал украсить город монументальным ансамблем, созданным лично с целью прославления себя самого. Венеру как покровительницу в прошлом почитал не только Цезарь, но Помпей и Сулла, которые считали себя любимцами богини. В начале своей карьеры Октавиан принял решение позиционироваться в качестве мстителя за отца. На поле битвы при Филиппах он дал обет возвести храм Марсу Мстителю (Mars Ultor), и именно вокруг этого храма он устанавливает свой форум. Форум должен был располагаться к северу от форума Цезаря, и, для того чтобы отхватить кусок земли в густонаселенных кварталах Аргилета и Субуры, Октавиан скупил земельные участки, какие только мог, но все же ему не удалось приобрести площадь, достаточную для реализации проекта во всем его размахе. Форум, каким мы его видим сегодня, освобожденный от средневековых и современных строений, которыми он был застроен, достаточно внушителен. В нишах вокруг площади Август распорядился поставить статуи великих людей прошлого от Энея и считающихся потомками Энея царей Альбы до триумфаторов времен республики. Сравнение форума Августа с форумом Цезаря поучительно для понимания смысла политической революции Августа: над первым господствовало божество, покровительствующее диктатору, на втором господствовал Марс — отец Близнецов, властелин и пример для воинственных «сыновей Волчицы», возглавляющий череду imperatores (императоров), которые создавали величие Рима. Предки известнейших семей, тех, кто некогда боролся с Цезарем в рядах войск Помпея, также присутствовали среди этого мемориала; в виду бога это становилось актом национального примирения, возвращением concordia.
Форум Цезаря и форум Августа простирались к западу от Аргилета по линии этого древнего пути. Строительство эпохи Флавиев еще больше изменило весь этот квартал. Веспасиан после своей победы над Иудеей решил построить храм Мира и увековечить династию, родоначальником которой он стал, форумом, подобным форумам династии Юлиев — Клавдиев. На месте старинного, еще со времен республики, рынка (Macellum), он соорудил просторную площадь, окруженную портиками. Сам храм выходил на колоннаду, подобно экседре: вся площадь образовывала templum, священное пространство, — центральная часть которого, по-видимому, была окружена парком. Дополнительные помещения включали библиотеку. Ансамбль внутри гигантского перистиля выражал торжественную тишину и покой, подлинное убежище для уединенных размышлений, хотя толпа обычно усердно посещала Эмилиеву базилику и прилегающие к Форуму улочки, пользующиеся дурной славой.
Домициан продолжил строительство архитектурного ансамбля, начатое его отцом, создавая новый форум, соединяющий форумы Юлиев — Клавдиев с храмом Мира. Когда этот форум был торжественно открыт лишь при Нерве, его часто называли Проходным форумом (Forum Transitorium). Это было только расширение Аргилета между выходом на римский Форум и началом Субуры. Однако Домициан, верный традиции, начатой Цезарем, увенчал площадь храмом своей божественной покровительницы богини Минервы. Чтобы построить этот форум, архитекторы Домициана должны были решить довольно сложную задачу. Речь шла о том, чтобы вписать его между Эмилиевой базиликой на Римском форуме и императорскими форумами, расположенными параллельно Курии. Для этого они решили изогнуть меньшую сторону площади, предложив удачное сочетание прямых и вогнутых линий.
В начале правления Траяна могло показаться, что обустройство центральной части Рима было завершено. Проходным форумом было добавлено последнее звено в цепочке перистилей, которым не было равных в мире. За ними начинались склоны холмов, и, казалось, дальнейшее строительство форумов невозможно. Несмотря на это, первый из Антонинов сумеет возвести новый ансамбль, превосходящий великолепием и размерами все предшествующие.
Форум Траяна, большая ось которого лежит параллельно форуму Цезаря, был творением эллинского сирийца архитектора Аполлодора из Дамаска. По его концепции разрозненные городские сооружения должны объединиться в общую систему. В II веке до н. э. рынок был практически отделен от форума, но Аполлодор стремился создать торговый, судебный и интеллектуальный центр из сооружений, находящихся рядом. Трофеи, захваченные у даков, предоставили Траяну средства для того, чтобы осуществить подобный замысел. Победа, одержанная над даками, вдохновила Траяна. Чтобы получить достаточное пространство, скупили земельные участки между Форумом и подножием Квиринала, к западу от форума Августа. Затем был сделан чрезвычайно смелый шаг: был изменен облик Квиринальского холма; вместо мягкого пологого холма в итоге был создан крутой обрыв для того, чтобы разровнять поверхность площади. Надпись на колонне, которая в конечном итоге поднялась между базиликой и священным местом — императорской гробницей, гласит, что высота земли здесь достигала 38 м. Если знать, что площадь ансамбля вписывается в прямоугольник 210 на 160 м, то мы получим представление о размахе, с которым Аполлодор задумывал свое произведение. Форум Траяна достоин того, чтобы его упоминали наряду с Колизеем (он был построен спустя четверть века после последнего) как одно из величайших достижений римского гения.
Форум Траяна, такой, как его задумывал Траян, не был священным пространством вокруг храма, в отличие от предшествующих. Таким он окажется позже, после смерти Траяна, когда Адриан посвятит алтарь своему обожествленному предшественнику к западу от библиотеки. Но именно эта мысль, кажется, была чуждой самому Траяну. До храма божественного Траяна на форуме присутствовало единственное божество — богиня Свободы, которой был посвящен храм в северо-восточной стене базилики. Этот факт характерен для официальных лозунгов правления, которое представлялось как возвращение к старому либерализму эпохи Августа и привлекало сенаторов (по крайней мере, теоретически) к управлению империей.
Композиция форума Траяна состояла из нескольких частей. Вначале это была большая прямоугольная площадь с конной статуей императора в центре. На нее можно было попасть через монументальную арку форума Августа. Плиточное покрытие было образовано большими блоками белого мрамора, по сторонам прямоугольника располагался портик из цветного мрамора, увенчанный аттиком, украшенным статуями пленных даков и щитами. За портиками открывалось два полукруглых здания. Там имели обыкновение собираться философы, в сопровождении своих учеников, риторы, писатели, желающие представить на суд публики свои произведения. На протяжении всей империи scholae форума Траяна остались очень активным центром интеллектуальной жизни.
На северо-западе площадь была окаймлена базиликой, которая называлась (по родовому имени Траяна) basilica Ulpia. Это была самая обширная базилика Рима (даже после того, как была построена базилика Максенция). Разделенная на пять нефов четырьмя рядами колонн, она достигала в длину приблизительно 130 м, в то время как базилика Юлия была короче примерно на 30 м. Ее центральная часть, полностью крытая деревянной конструкцией, была продолжена боковыми выступами, которые придавали зданию большую мощь. Внутреннее убранство отличалось особенным великолепием. Архитекторы использовали мрамор различных цветов: стены, облицованные белым мрамором из Луны, увеличивали ясность пропорций, фризы над колоннами были изготовлены из мрамора из Пентелики, а колонны — из серого гранита и желтого африканского мрамора, а также различных видов мрамора с прожилками.
С другой стороны базилики две библиотеки, устроенные в стороне от шума и толпы, смотрели на площадь, где возвышалась гигантская 38-метровая колонна, витки ее мраморной облицовки были покрыты рельефами, рассказывающими об истории войны с даками. Колонна увенчивалась статуей Траяна; сегодня там стоит статуя святого Петра, которую поставил папа Сикст V в 1588 году.
Библиотеки форума Траяна не первые, что были известны в Риме: мы сказали, что одна уже существовала на форуме Мира, но и она только прибавилась к нескольким другим. Первой по времени была библиотека Азиния Поллиона, которая стала приложением к Atrium Libertatis, восстановленная в эпоху Августа. Тогда же Август организовал еще две библиотеки в подсобных помещениях храма Аполлона на Палатине: в одной хранились сочинения на латинском языке, в другой — произведения на греческом. Библиотеки Азиния Поллиона, Августа и Веспасиана исчезли, как многие другие (например, библиотека в портике Октавии), библиотека же Траяна частично сохранилась. Как и библиотеки эллинистического мира, это был прямоугольный зал, в нишах стен были устроены полки, на которых в футлярах лежали volumina — рулоны из папируса или ткани. Перед входом в более просторной нише стояла статуя какого-либо божества (возможно, Минервы, так как умственный труд, как и вся остальная деятельность людей, должен был проходить под неусыпным взором богов). Вдоль всего помещения лежал широкий плинтус, к которому вели три ступени. Оттуда было легко доставать свитки с самых высоких полок.
Архитектура форума Траяна завершала на северо-западе величественную анфиладу императорских форумов, которая, таким образом, завершалась триумфальной колонной. Впоследствии триумфальная колонна Траяна была образцом не только для Марка Аврелия, но и для французских архитекторов в XIX веке. Воздвигнув самый грандиозный из римских форумов Рима, Траян на этом не остановился. Воспользовавшись большими территориями, освободившимися после работ на Квиринале, на северо-восточной стороне главной площади он поставил два полукруглых здания огромного рынка, которые долго были скрыты современными зданиями, но сегодня свободны для обозрения.
Этот рынок был установлен на склоне холма. Он включает две террасы. Терраса первого этажа была построена по тому же плану, что и форум. Полукруглый ряд аркад образовывал фасад; каждая арок открывалась на лавочку (taberna). Над первым коротким рядом лавочек располагалась галерея, освещенная рядом окон и ведущая к другим лавочкам, похожим на лавочки цокольного этажа. Оба этажа соединяются системой лестниц.
Верхняя терраса, немного в стороне от других строений, была сложной системой, которая вела через широкую улицу via Biberatica, существовавшую и в Средние века; вероятно, ее название было искаженным древним via Piperatica, или улица Перца. Там же было множество других лавочек, составлявших различные ансамбли, представляющие коридоры и внутренние дворики, создававшие световые колодцы.
Этот рынок — свидетельство напряженной коммерческой деятельности, которая началась в Риме при Траяне. Ему был присущ один аспект, характерный скорее для современной экономики. Возможно, сооружение рынка было в меньшей степени продиктовано желанием императора обеспечить город огромным удобным рынком. Скорее он стремился объединить в одном и том же здании вместе с рынком и находившиеся в разных местах службы анноны, которые контролировали от имени государства общее снабжение населения продуктами. Считается, что рядом с taberna находились конторы и помещения, явно предназначенные для наблюдения. Оттуда можно было одним взглядом охватить входящих и выходящих. С другой стороны, нам известно, что на форуме Траяна имелись службы императорских казначеев (arcarii caesariani). Казначеи выполняли свои функции: взимать причитающиеся пошлины в коммерческих операциях, подготавливать государственные сделки, заключенные с крупными импортерами. Вполне вероятно, что рынок Траяна служил для распределения продуктов, которые предназначались для распродажи и для бесплатной раздачи. Можно полагать, что грандиозность этого сооружения является доказательством большой роли государственных органов, которые в действительности контролировали весь импорт. Здесь проявились первые признаки огосударствления экономики, которое станет одной из причин падения Византийской империи и уничтожения римского мира в целом.
Между тем рынок Траяна не мог служить исключительно потребностям государственного снабжения и службам анноны. Легко допустить, что реализация «колониальных товаров» — перца, пряностей — в tabernae на via Piperatica не подвергалась контролю администрации. Лавки, в которых торговали живой рыбой (были обнаружены остатки бассейнов), также, разумеется, держали независимые торговцы. Там у них имелись удобные условия для торговли.
В начале IV столетия была построена последняя базилика — базилика Максенция, которая была завершена уже Константином и ныне носит его имя. Поскольку монументальный комплекс императорских форумов, находившихся между форумом Траяна и храмом Мира, не мог больше расширяться, Максенций возвел свою базилику на Священной дороге, где еще оставалось свободное место. Мы бы не стали упоминать этого памятника, который не сыграл важной роли в истории римской архитектуры (поскольку с VI века было забыто его подлинное предназначение, а папа Гонорий спустя столетие снял с нее черепицу из бронзы, чтобы покрыть ею крышу собора Святого Петра в Ватикане), если бы он не воплотил интересную архитектурную идею, которая впоследствии вдохновила Микеланджело. Максенций подражал не традиционным базиликам, а просторным термам. Потолок более не представлял конструкцию с деревянными кессонами, а образовывал свод, опиравшийся на толстые боковые стены и столбы, на которых покоились арки свода. Известно, что Микеланджело мечтал заменить старую ватиканскую базилику самой большой в мире церковью, установить купол Пантеона на базилике Константина: так родилась первая концепция собора Святого Петра.
* * *
Мы хотели проследить шаг за шагом формирование городского монументального центра, символа и украшения общественной жизни, от его скромного возникновения до великолепия императорских форумов. Но на протяжении почти тысячелетней истории и остальной Рим также развивался. Мы мимоходом упомянули об изменениях, которые происходили после Пунических войн, когда прокладывались улицы, окаймленные портиками, через Марсово поле, в районе Авентина возводился порт и склады. К этому следует добавить множество перистильных сооружений по образцу перистилей эллинистических городов и священных мест, окружающих всевозможные храмы. Античные тексты не сохранили сведения обо всех этих ансамблях, и лишь иногда, случайно, благодаря раскопкам, под современными кварталами обнаруживаются памятники, которые ставят перед археологами не всегда разрешимые загадки. Именно так обстояло дело, например, с храмами на Largo Argentina, которые были извлечены на свет божий во время городских работ, и только недавно в результате длительных и сложных исследований удалось установить имена тех божеств, которым они были посвящены, а также время и обстоятельства строительства. Подобные открытия способствуют возвращению подлинного лица древнего Рима, с его выложенными плитами площадями, бесчисленными храмами, далеко не все они были покрыты мрамором, но многие были облицованы крупнозернистым серым с фиолетовым оттенком туфом, который использовался в архитектурном декоре республиканской эпохи. Площади соединялись улицами, нередко очень узкими, вымощенными неровными плитами. По их сторонам находились иной раз чересчур высокие дома. Общественные здания разрывали этот лабиринт. Их строительство велось бессистемно: никогда Рим не знал (за исключением возведения императорских форумов) плана, регулирующего застройку, как это было в городах Малой Азии — Милете, Ассосе и многих других. Исключение составляло разве только строительство дорог, которые расходились лучами от римского Форума к воротам Сервиевой стены: Alta Semita шла за гребнем Квиринала, Vicus Patritius — вдоль долины между Виминалом и Эсквилином и некоторые другие, которые продолжались важнейшими императорскими магистралями. Марсово поле, находившееся за Сервиевой стеной, имело в качестве главной магистрали Via Lata (мы сказали бы, Главная улица), которая была городской частью Фламиниевой дороги, важнейшей дороги, ведущей на север. Но между неплотными петлями этой сети царил совершенный беспорядок. И все усилия, предпринимаемые для того, чтобы победить хаотичность застройки, в основном заканчивались ничем. Рим разрастался слишком быстро, а религиозная традиция не разрешала перемещать или слишком изменять очертания тех мест, где находились святилища. Это стало особенно заметно, когда Цезарь замыслил увеличить территорию города в связи с ростом населения. Видя, что территория Марсова поля, первоначально предназначавшегося для сбора войск, проведения центуриатных комиций и обучения молодежи военному искусству, стало уменьшаться под натиском частных строений, он решил изменить течение Тибра, спрямить его от Мильвиева моста и направить новое русло вдоль Ватиканских холмов. Таким образом к городу присоединилась бы целая равнина (современные Prati), которая и образовала бы новое Марсово поле. Старое Марсово поле могло бы быть застроено в соответствии с рациональным планом. Рим стал бы величайшим гармоничным городом мира. Работы начались. В начале земляных работ по устройству нового русла реки стали появляться зловещие предзнаменования. Обращение к священным книгам показало, что боги настроены недоброжелательно. Именно в это время Юлий Цезарь был убит. Октавиану не оставалось другого выбора, кроме как расстаться с грандиозными планами приемного отца, и Тибр продолжает течь в том направлении, куда указали боги.
Позже, после пожара в 64 году н. э., представился новый случай для реконструкции города. Нерон, дальновидный правитель, наделенный умом, открытым для современных идей, попытался этим воспользоваться. Он заставил расчистить развалины и хотел строить широкие дороги, которые играли бы роль и противопожарной защиты во избежание в будущем распространения подобных катастроф. Но общественное мнение не поддержало этой разумной меры; пошли слухи, что на слишком широких улицах чрезмерная жара создаст опасность эпидемий. Следовало пойти на компромисс с оппозицией, и если и удалось ограничить высоту частных домов и запретить использование слишком горючих материалов, то император все же не сумел глубоко повлиять на римское градостроительство.
Между тем в эпоху империи несколько привилегированных кварталов были ограждены от продуманного быстрого роста частных строений. Императоры терпеливо встраивали свои форумы в центр города и в течение первого столетия нашей эры сумели полностью занять Палатин, превратив его в императорскую резиденцию.
Этот холм был выбран Августом в силу причин, которые одновременно были связаны и с чувствами и с политикой. Он сам родился на Палатине, на улице, которая называлась улицей Бычьих Голов (ad capita bubula), возможно по причине какого-то почетного символа или украшения здания. Случайность — то, что он родился на священном холме, — была широко использована. Он не только устроил там свою резиденцию, довольно скромное здание, которое некогда принадлежало оратору Гортензию, но и решил посвятить Палатин своему богу-покровителю Аполлону. Проект обустройства холма был создан в 36 году до н. э. во время кампании, которая велась против Секста Помпея — хозяина моря, морившего Рим голодом и провозгласившего себя любимцем Нептуна, в то время как на востоке Антоний, изображая Диониса, представал в его облике перед Клеопатрой. Нептун (Посейдон в «Илиаде») был пламенным сторонником ахейцев. Аполлон, напротив, боролся за троянцев. Но разве сами римляне не являлись троянцами? Октавиану покровительствовал бог Аполлон, а он в свою очередь распространял это покровительство на весь Рим в критический момент его истории.
Храм Аполлона на Палатине, первый, что был воздвигнут в честь греческого бога внутри pomerium, отличался большим великолепием. Он поднимался посреди большой площади, окруженной мраморным порталом, под которым были расположены статуи пятидесяти дочерей Даная и их женихов, пятидесяти сыновей Египта. Перед храмом была воздвигнута колоссальная статуя бога, представленного в облике Кифареда. О воинских подвигах Аполлона говорили рельефы, украшавшие двери: гибель Ниобид и победа бога над кельтами, когда они попытались разграбить алтарь в Дельфах. На вершине крыши сверкала квадрига бога Солнца.
Религиозные идеи этого ансамбля нам полностью не ясны; однако понятно, что почитание Августом Аполлона — религия, одновременно пифагорейская и солярная, возможно, лежала в основе императорской теологии, которая, как мы видим, развивается во II и III веках. Как бы там ни было, Аполлон стал богом императоров, и его святилище, сверкающее облицовкой мрамора из Луны, царило над императорским Римом, подобно тому как над Афинами Перикла сверкали шлем и копье Промахос Фидия.
Август, который во всем ценил простоту, не хотел дворца. Его дом был домом гражданина. Начиная с Тиберия оказалось, что принцепсу необходимы другие условия. Службы императорского дома становились многочисленнее и сложнее; видимость того, что император просто первый гражданин Рима, не могла больше сохраняться. Тиберий построил на Палатине дворец, неподалеку от старого дома Августа (возможно, это обнаруженные в ходе раскопок в прошлом веке развалины, называемые теперь «дом Ливии»), отвечающий реальным потребностям. Об этом дворце, еще погребенном под садами виллы Фарнезе, мы не знаем практически ничего. Нам только известно, что он занимал северо-западную вершину Палатина и нависал над римским Форумом. Калигула, преемник Тиберия, расширил дворец к северо-западу и перенес вход к храму Кастора, образующий как бы вестибул императорского жилища. Калигула подумывал о том, чтобы перекинуть мост поверх Велабра, для того чтобы соединить свой дворец с храмом Юпитера Капитолийского. Ото всех этих экстравагантностей сохранилось мало следов. Большие работы, предпринятые впоследствии Домицианом, слишком глубоко преобразили квартал, чтобы можно обнаружить хоть с долей вероятности следы предшествующей застройки. Однако можно угадать, что с этого времени склон Палатина, обращенный к Форуму, был подготовлен под мощные фундаменты, предназначенные для расширения площади холма. Улица, которая поднималась с Палатина, старый Glivus Victoriae (холм Победы), оказалась зажатой между высокими стенами, через нее были переброшены арочки, почти такие же, какими мы их видим сегодня.
Нерон продолжил расширение императорской резиденции, но на этот раз к югу. Дворец был назван Domus Transitoria (Дом прохода), потому что он должен был, по мысли своего создателя, соединить императорский ансамбль Палатина с огромной загородной виллой со старинными садами Мецената, расположенными на Эсквилине. Этот грандиозный замысел стал причиной противостояния горожан и аристократии императору. Поражение Нерона, реакция, которая последовала, спровоцировали расчленение этого безграничного владения, которое вызывающе напоминало о царских кварталах восточных деспотов. Золотой дом стоял на месте Domus Transitoria после пожара 64 года и занимал долину, на которой теперь находится Колизей и склоны Целия до границ садов Мецената, был разделен Титом; строения, которые образовывали центр, были покрыты толстым слоем земли и использовались как фундамент для терм Тита. Сегодня, через столетия, обнаруженный археологами Золотой дом можно представить в его былом великолепии, в то время как термы Тита ныне почти нельзя узнать.
Домициан, вдохновляемый примером Нерона, если и не восстановил совсем (что было невозможно) огромный разделенный дворец, хотел украсить Рим новой императорской резиденцией, достойной монархии по божественному праву, которую он пытался создать. Для этого ему было достаточно занять земельные участки, присоединенные уже частично Нероном на Палатине. Старые резиденции Тиберия и Калигулы не были разрушены; они продолжали использоваться, но резиденция Домициана, построенная рядом с ними, превзошла их по размаху и великолепию.
План этого дворца довольно сложен. Он состоял из ансамблей в форме перистиля, расположенного рядами на террасах различного уровня. В некоторых отношениях дом Домициана был похож на пригородные виллы, которые сенаторы строили повсеместно в Италии, занимал гораздо большую площадь, имел закрытые дворы и довольно скромные фасады. Эта предосторожность объясняется, несомненно, причинами безопасности и этикетом. Но если не принимать в расчет парадные апартаменты, тронный зал, где император устраивал аудиенции, где он вершил правосудие в окружении советников, то окажется, что это вилла, предназначенная для отдыха. Ее-то Домициан и хотел выстроить в сердце Рима. Апартаменты, обращенные к долине Большого цирка, те, что были расположены ниже упомянутых, открывались на великолепные сады, более обширные, чем современные им сады Помпеев, но и они были украшены фонтанами, многофигурными бассейнами сложной конфигурации, каменными жардиньерками и портиками. Как на виллах Плиния, был свой ипподром — двойной удлиненный портик, напоминающий греческие стадионы. Это было место, предназначенное для прогулок, с уединенными уголками, рощицами и прохладными фонтанами.
С эпохи Домициана на Палатине был единственный дворец. Там почти уже не оставалось места для частных домов. Преемники Домициана продолжали обитать на холме, кто-то добавлял один памятник, кто-то — другой, ничего не меняя в общей композиции ансамбля. И весьма знаменательно, что Домициан порывает с традицией Юлиев — Клавдиев, которая требовала выстраивать императорский дом в той части Палатина, которая была ориентирована на Форум, царя над центром города. Отныне императоры смотрят на юг и на запад: громада их дворцов первой бросается в глаза тому, кто прибывал с Востока по Аппиевой дороге.
* * *
Рим остался в воображении людей городом, преимущественно связанным с играми. Можно забыть о его храмах и дворцах, огромных городских площадях и портиках, если мы вспомним о его амфитеатрах и цирках. Прошло не одно столетие, прежде чем было решено строить здания, предназначенные только для зрелищ. Природа отвела в долине Мурсии место, которое как нельзя лучше подходило для шествий, процессий и конных состязаний, но именно они представляли собой составную часть старинных игр. Эта долина с пологими склонами простиралась между Палатином и Авентином, которые разделял поток (впоследствии это станет spina). Долина Мурсия, имевшая 150 м в ширину и 600 м в длину, стала местом, где собирался в праздничные дни народ. Для этого сначала вполне хватало примитивных сооружений, чтобы проложить кое-как дорогу и устраивать для зрителей деревянные сиденья, которые можно было быстро демонтировать. Постепенно место было благоустроено: построены carceres — места, отделенные от зрителей невысокой стеной, откуда стартовали от барьера соревнующиеся колесницы; spina быт украшена статуями, в ее конце были установлены каменные столбы — семь овальных фигур, поворачиваясь, указывали количество кругов, пройденных упряжками. Иногда случалось, как во времена Цезаря, что в цирке давались и другие зрелища, кроме бегов, например охота (venatio) с участием хищных зверей, или состязания, в которых принимали участие тысячи людей и боевые слоны. Тогда принимались необходимые меры предосторожности. Так, Цезарь распорядился окружить арену широким рвом, заполненным водой, этого барьера вполне хватало, чтобы ни слоны, ни хищникам не могли его преодолеть и оказаться среди публики. Этот ров сохранялся до Нерона. Нерон очень украсил цирк (состязания на колесницах были одним из его пристрастий), при нем были добавлены новые ряды сидений. До конца империи принцепсы вносили совершенствования. Уже Август после победы при Акции водрузил на spina обелиск, привезенный из Гелиополиса в Египте. Константин спустя три с половиной века воздвигнул второй обелиск, который распорядился привезти из Фив. Первый стоит сегодня в Риме на Пьяцца дель Пополо, второй — перед базиликой святого Иоанна Латеранского. В конце III века до н. э., а точнее, в 221 году цензор Гай Фламиний Непот начал строительство второго цирка на Марсовом поле: Circus Flaminius, который дал имя соседнему кварталу.
Эти два цирка были, насколько нам известно, единственными памятниками этого типа, выстроенными в Риме. Цирк Ватикана, где в эпоху Нерона претерпели мученичество христиане, был ипподромом, построенным Калигулой в своих садах. Впрочем, он был частично разрушен в IV веке для строительства первой базилики в честь святого Петра. Никогда он не фигурировал среди памятников города в узком смысле слова. Очертания современной площади Навона на Марсовом поле воспроизводят очертания цирка на Марсовом поле, построенного Домицианом и предназначенного для атлетических соревнований, а не для соревнований колесниц.
Во времена республики на Форуме начинаются гладиаторские сражения и проводятся вплоть до эпохи Цезаря. Скорее всего, римляне в течение длительного времени отвергали идею строительства зданий, наиболее приспособленных к этому виду зрелищ, который не относился к национальной традиции: только в 264 году до н. э. на похоронах Юния Брута впервые были даны гладиаторские бои по кампанскому обычаю (и в особенности самнитскому), который по сути представлял собой смягчение человеческих жертвоприношений, прежде совершавшихся на похоронах важных особ. Спустя полтора столетия гладиаторские бои были разрешены и фигурируют (однако в исключительных случаях) в программе общественных игр, и римская аристократия, не желая поощрять вкусы народа, удовлетворяла их неохотно и не заботилась о комфортности. Но в конце республики необходимо было делать уступки, и в эту эпоху магистраты многое делают для развлечения народа, в том числе и для гладиаторских боев, где идут сражения не на жизнь, а на смерть. Первый каменный амфитеатр был построен в Риме Статилием Тавром (29 до н. э).
Амфитеатр, который традиционно считается одним из характерных памятников римского зодчества, позднее его приобретение. Скорее всего, впервые он был построен в Кампании (как и гладиаторские бои впервые были проведены именно там), и наиболее древним известным амфитеатром считается амфитеатр в Помпеях. Он датируется временами Суллы (до 80 до н. э.), был построен вдали от центра города, внутри выступа, образованного крепостной стеной. Амфитеатр в Помпеях интересен тем, что позволяет понять, что подобного рода сооружение принципиально роднит его с цирком. Заметно, что архитекторы были вынуждены, как и в долине Мурсии, использовать естественный уклон. Они установили арену в естественно образованной котловине, устроив на склоне ступени. Из трех ярусов ступеней только средняя находилась на одном уровне с городской почвой; верхняя ступень удерживалась подпорными стенами и внешними лестницами; их еще можно видеть на знаменитой помпейской росписи, которая сохранила эпизод ссоры между жителями Помпей и обитателями Нолы, вспыхнувшей во время представления. Первоначальный характер памятника, такой, каким он виден на этом изображении, позволяет предположить, что амфитеатры вначале были скорее уменьшенными цирками, чем двумя греческими театрами, соединенными по ортоскопической линии: арена всегда имела форму эллипса (по контрасту с круглой орхестрой греческого театра), что позволяло максимально увеличить количество зрителей.
Амфитеатр Статилия Тавра был разрушен большим пожаром в 64 году н. э. Нерон тотчас же заменил его другим деревянным на том же самом месте. Это была временная мера. В эту эпоху игры стали политической необходимостью, средством для императора занимать досуг городской черни, удовлетворяя с грехом пополам ее агрессивные инстинкты. По случаю наступившего мира Веспасиан решил построить амфитеатр, в котором могло разместиться большое количество публики. Амфитеатр Флавиев вскоре стал известен как Coliseum, Колизей.
Этот амфитеатр, самый большой в римской цивилизации, был построен на месте садов Золотого дома Нерона. Он занимал площадь, предназначенную Нероном для большого бассейна. Это было знаковое место: обществу возвращался земельный участок, конфискованный предыдущим властителем, его конфигурация позволяла избежать больших работ по расчистке территории; арена помещалась в естественной впадине, и склоны, соседние с Целием и Велием, были удобны для строительства ступеней.
Колизей торжественно открылся уже при правлении Тита в 80 году. Событие сопровождалось стодневными играми и разными видами зрелищ: охота, поединки людей и животных, морские сражения, бега, сражения гладиаторов. В довершение императорского великодушия Тит распорядился о распределении лотерейных билетов, на которых был указан выигрыш. Получатель должен был предъявить билет в императорских конторах, чтобы получить раба, или дорогую одежду, или столовое серебро и множество других предметов.
Однако к моменту открытия строительство амфитеатра не было завершено; в течение более чем десяти лет усиленных работ возвели лишь только четыре яруса ступеней. Домициан достроил здание; добавил для увеличения его вместимости деревянный ярус и украсил верх фасада.
Общие размеры (внешние) Колизея — 188 х 156 м; размеры арены составляют 80 х 54 м. Внешняя стена (за исключением деревянной надстройки) достигала высоты 48,5 м. Сооружение имело форму эллипса, и в древности его фасад представлял собой три яруса ажурных аркад, четвертый, глухой, ярус был украшен коринфскими пилястрами. Аркады первых трех ярусов были разделены столпами, капители которых на первом ярусе были дорического ордера; на втором ярусе — ионического; на третьем — коринфского. Ступени покоятся на покрытых сводами, концентрических галереях, количество которых сокращается от этажа к этажу. По этим галереям двигались зрители; наконец, система лестниц предназначалась для свободного прохода большой толпы через широкие vomitoria.
Арена была окружена оградой; между оградой и первыми ступенями, которые были подняты на четыре метра над ареной, шел служебный коридор, рассчитанный также на то, чтобы защищать публику от возможных нападений хищников.
В дни, когда было сильное солнце, поверх огромного амфитеатра натягивались льняные паруса, поддерживаемые флагштоками. Специальное подразделение матросов маневрировало этими парусами при особенно ветреной погоде.
Сама арена состояла из особого покрытия, располагавшегося на высоких пяти- и шестиметровых сводах. Под сводами, в подвалах, находились кулисы, откуда можно было управлять зрелищем, там были люки, грузовой лифт, водостоки, клетки и ямы для хищников. Основание арены было достаточно прочным, чтобы можно было устроить бассейн и запустить в него военные корабли при имитировании боев.
Колизей оставался до конца империи преимущественно не только амфитеатром, но в глазах народа символом Вечного города. Еще Бэда Достопочтенный в начале VIII столетия писал: «Пока стоит Колизей, будет стоять Рим; когда падет Колизей, падет Рим; и когда Рим падет, падет весь мир».
Если Колизей не исчез, если он еще стоит, сохранившийся на три четверти, то это не заслуга потомков древних римлян: средневековые бароны превратили его в крепость, в XV веке городские строители разбирали его на камни, ему грозило уничтожение из-за того, что в нем казнили христианских мучеников; в течение столетий с него осыпался мрамор, исчезали металлические скобы и свинец, скреплявшие камни. Гармоничный фасад, несмотря на огромную массу, сегодня охватывается единым взором, достойно завершая великолепную перспективу. Старожилы Рима вспоминают об улочках, которые окружали Колизей, за стенами которого в игре светотени прятались городские бездомные. Колизей, возможно, и утратил свой романтический флер, но его вид, несомненно, оказывает такое же впечатление, какое он производил на современников Домициана и Траяна.
В Риме существовал и другой амфитеатр, который еще можно видеть и теперь, развалины его находятся у стены Аврелиана, где он образовывал своеобразный бастион неподалеку от Главных ворот. Его обычно называют Amphitheatrum Castrense, что, возможно, означает просто императорский амфитеатр. По мнению археологов, его строительство можно отнести к правлению Траяна. Возможно, что это было, подобно цирку Нерона в Ватикане, частное владение внутри императорского поместья.
* * *
Еще до того, как Рим построил свои амфитеатры (которые были, как мы уже сказали, цирками, приспособленными для зрелищ с охотой и боями), в городе были театры, устроенные по греческим образцам. Подобно тому как первые римские амфитеатры строились по примеру амфитеатров Южной Италии, первые театры копировали виденное римлянами в эллинистических городах Великой Греции и Сицилии. Но как и пьесы, которые игрались на римской сцене, хотя и сочинялись на греческие сюжеты, наполнялись специфическим римским содержанием, так и сооружения для театра отличались от греческих.
Греческий театр состоял главным образом из круглого пространства, орхестры, где вокруг алтаря двигался хор. Актеры сначала смешивались с хором, затем поднимались на возвышение — проскенион, находившийся за орхестрой. В качестве задника использовалась скена (skene), помещение, которое служило кулисами, его длина была почти равна диаметру орхестры. Римские архитекторы изменили этот план. Поскольку «римские пьесы» не включали хора, орхестра была уменьшена и стала полукруглой, в первом ряду сидели именитые зрители. Проскений (по-латыни pulpitum) стал ниже и размещался ближе к орхестре; украшался рядом чередующихся полукружных и прямоугольных ниш, из которых били фонтаны. Кроме того, появился занавес: подвижная перегородка на желобках изолировала сцену от зрителей, он падал в начале представления, его поднимали в конце. Древняя skene сохраняется, она выше, чем в греческом театре, ее функция та же, но фасад гораздо сложнее. Ему придается облик дворца, иногда высотой в три этажа, pulpitum обычно представляет интерьер дворца или городскую площадь, в соответствии с пьесой — комедией или трагедией. Двери (три или пять в соответствии с размером сцены) соединяют pulpitum и skene. Именно через них входят и выходят актеры по ходу действия.
Представление первых римских пьес начиная с 145 года до н. э. проходило в деревянных театрах, которые возводили и демонтировали для каждого праздника. Зрители оставались стоять, так как считалось, что излишние удобства могли только расслабить народ и привить, как это произошло в греческих городах, излишний вкус к сценическим представлениям. Лишь только в середине I века до н. э. появилась каменная постройка со ступенями, на которых можно было сидеть. Нововведение (55 до н. э.), которому были обязаны щедрости Помпея, маскировалось довольно странной военной хитростью: Помпей поместил наверху cavea, ступени, храм Venus Victrix (Победоносной Венеры), так что сам театр мог действительно выглядеть как монументальная лестница, ведущая к алтарю.
Театр Помпея был построен на Марсовом поле, недалеко от цирка Фламиния и по соседству с амфитеатром Статилия Тавра. Цезарь, для того чтобы не оказаться при народе рядом со своим уничтоженным соперником, также пожелал построить театр. Он выбирает место по соседству с Капитолием, а по первоначальному проекту — на склоне холме. Несомненно, в качестве образца он выбрал театр Диониса в Афинах, возведенный на склонах Акрополя. Но ему не хватило времени для того, чтобы довести работы до завершения, при нем только приступили к скупке земельных участков, которых, впрочем, оказалось, недостаточно, когда Август энергично взялся за продолжение строительства. Вероятно, что окончательное место, которое выбрал Август, было иным. Театр, который мы видим сегодня, отделен от Капитолия многочисленными зданиями и улицей, которая завершалась у Сервиевой стены Карментальскими воротами. Он совершенно не соприкасается с Капитолием. Возможно, изменение проекта вызывалось своими причинами, например желанием Августа приблизить театр к храму Аполлона, который был построен на Овощном рынке и который после реконструкции, предпринятой сторонником Антония Сосием, приобрел новый блеск. Что бы там ни было, этот театр был посвящен именно Аполлону и был торжественно открыт во время Секулярных игр в 17 году до н. э. Август посвятил его памяти своего племянника, молодого Марцелла, умершего в 23 году до н. э., которого, несомненно, император хотел усыновить.
Фасад театра Марцелла очень напоминает фасад Колизея, и ему, видимо, Колизей и подражает. Можно отметить там ту же игру накладывающихся друг на друга аркад, то же чередование архитектурных ордеров. Но общий его вид сегодня претерпел глубокие изменения в результате перестройки начала XVI столетия Бальдассаре Перуцци, который на третьем ярусе построил дворец для семейства Савелли. Аркады с коринфскими колоннами в итоге исчезли, их заменили плоским фасадом, так что театр Марцелла оказался как бы придавленным этим уродством, что особенно ощутимо после недавних расчисток. Можно предположить, что он мог вмещать приблизительно 14 000 зрителей, а это, разумеется, мало по сравнению с огромной толпой — примерно 50 000 человек, — которая легко размещалась в Колизее.
Другой театр, театр Balbus, был построен в то же время, что и театр Марцелла (закончен в 13 году до н. э.), и в том же квартале, мог вместить только 7000 человек. В совокупности театры Рима способны были бы вместить только половину людей, которых вмещал один амфитеатр Флавиев, и то с трудом. Этих цифр достаточно для того, чтобы показать, насколько театр меньше ценился, чем игры в амфитеатре. Не станем обвинять римский народ в какой-то особенной глупости: зрелища, которые требуют понимания, всегда находят меньше ценителей, чем те, которые удовлетворяют более примитивным, и более глубоким, инстинктам, часто в ущерб простому приличию.
* * *
Наконец, имелась еще группа общественных сооружений, существовавших в Риме с начала империи и пользовавшихся вплоть до Средних веков исключительной популярностью, по крайней мере нам теперь кажется, что они неотделимы от римской цивилизации, — это общественные бани. Однако, подобно амфитеатрам, они распространились в Риме в конце республики. Как и амфитеатры, они появились вначале в Кампании, и мы их обнаружили в Помпеях со времени Суллы, но, несомненно, они имелись еще раньше. Они происходили от греческой палестры. Первоначально они представляли узкие темные комнаты, в которых подростки и мужчины мылись после упражнений на песчаном полу палестры. Древние термы в Помпеях (так называемые Стабиевы термы) сохраняют многие черты своего происхождения: просторный двор, окруженный колоннами, для занятий гимнастикой молодежи (он примыкает к первой части сооружения); устройства для омовения — только вода, которую черпали по соседству. Но постепенно были внесены изменения и усовершенствования. Термы все меньше использовались для отдыха атлетов; среди клиентов стало больше городских бездельников, которые приходили в бани, чтобы занять послеобеденное время от вечера. Мы расскажем дальше о живой атмосфере этих терм и их роли в повседневной жизни. Здесь нам вполне было достаточно рассказать об их эволюции в архитектурной истории Рима.
Так же, как и в Помпеях, но с опозданием приблизительно на столетие, первые общественные бани Рима предназначались для молодых атлетов и обучения юношей военному делу. Именно Агриппа в 33 году до н. э. возвел их на учебном плацу, который был только что построен им на Марсовом поле (недалеко от Пантеона). Эти первые учреждения (предшественники будущих грандиозных императорских терм) носили греческое название laconicum, или лаконские бани, потому что использование парилен после физических упражнений, как считалось, происходило из Лакедемона. Агриппа открыл их для молодежи, приняв на свой счет расходы по их содержанию, как это делали в эллинистических городах августейшие меценаты, которые постоянно или на время щедро брали на себя обеспечение маслом, необходимое для юношей в гимнасии. До тех пор существовавшие бани являлись частными учреждениями, бравшими входную плату. В 33 году до н. э. во всем Риме имелось, как говорят, сто семьдесят бань. Частные бани существовали, несмотря на конкуренцию императорских учреждений, пользование которыми было бесплатным.
После laconicum Агриппы появляются термы Нерона, присоединенные к гимнасию Марсова поля, затем термы Тита, которые заменили в этом месте Золотой дом, там же Траян в начале II века н. э. построит другие, носящие его имя. Самыми грандиозными и наиболее известными остаются, разумеется, термы Каракаллы, развалины которых поднимаются на юге Авентина, и термы Диоклетиана, где теперь помещается Национальный Римский музей, рядом с церковью Санта-Мария дельи Анджели.
В этих памятниках императорского великолепия всегда можно обнаружить почти одинаковый план: раздевалка Сapodyterium), помещение с прохладной водой (frigidarium) для первых омовений, теплая баня (tepidarium), где тело согревалось перед парильней, наконец, жаркая парильня, или caldarium, в которой вызывалось обильное потение. В каждом помещении были бассейны или ванны, наполненные водой, которой обливали тело или в которую погружались полностью. Такой была простейшая схема. Большие императорские термы, очевидно, были устроены более сложно: например, в термах Каракаллы был не только огромный frigidarium, но и увеличено количество apodyteria; caldarium был дополнен отдельными кабинами.
Но банные помещения в узком смысле составляли лишь часть ансамбля, места для прогулок, сады, террасы, иногда библиотеки и часто лавочки превращали общественные бани в «виллы для черни». Проблема нагрева воды и отопления парилен технически решалась довольно изобретательно. При обычном способе под полом помещались различные теплые помещения, а в толще стен проводились трубопроводы (выложенные кирпичом или керамические), по которым циркулировал теплый воздух. Тепло получали от больших печей, устроенных в земле; печи топились дровами. Наконец, чаще всего использовался особый акведук для доставки необходимого количества воды.
Устройство бань, особенно на виллах, предназначенных для развлечения, известно было уже давно, по крайней мере со II века до н. э. Для сооружения гигантских императорских терм архитекторы использовали уже известные инженерные решения; единственная трудность состояла в том, чтобы соразмерять энергетическую мощность печи с размерами помещения и дозировку тепла приемлемым образом, рассчитывая циркуляцию горячего воздуха. Можно вообразить себе теоретическую трудность подобных проблем, разрешавшихся эмпирическим путем рабочими, сведущими в этой технике: горе им, если они оказывались не на высоте при решении своей задачи, так как римляне немедленно подавали жалобу, если баня оказывалась им не по нраву.
Более серьезную проблему представляло собой (поскольку оно было связано не только с функционированием общественных бань, но и самой безопасностью Рима) снабжение города водой, оно часто привлекало внимание власти. Мы хорошо информированы об этой важной общественной службе благодаря трактату одного из «смотрителей вод» Секста Юлия Фронтина. Этот высокопоставленный сенатор, друг Плиния Младшего, получил от Траяна поручение полностью реорганизовывать подведение и распределение воды. Он рассказывает, что во времена республики об этом заботились цензоры; со времен Августа эта обязанность была почти абсолютно принята на себя familia principis, то есть людьми, близкими к императору. При династии Юлиев — Клавдиев попечитель в ранге сенатора уступил место прокуратору из сословия всадников, простому администратору, назначаемому принцепсом и зависящему только от него. Передавая куратору хорошо отлаженное хозяйство, Траян возвращал сенату одну из своих прерогатив и в то же самое время подчеркивал значимость, которую приобретала в его глазах такая функция.
Первый акведук был построен в 312 году до н. э. цензором Аппием Клавдием, который проложил также дорогу, которая вела из Рима в Капую, знаменитую Аппиеву дорогу. Аппий Клавдий принадлежал к замечательным, открытым умам своего времени, и, несомненно, он использовал инженерные достижения, известные по греческим поселениям Южной Италии. Методы эти, впрочем, были просты и в принципе не превосходили ирригационные сооружения крестьянских полей: акведук представлял собой вымощенный камнем канал на уровне земли или ниже, затем, уже укрытый, он продолжался в соответствии с естественным уклоном местности. Важной задачей было соответствие высоты уклона канала расположению главного резервуара. Удивительно, что эта Aqua appia, древний акведук, имея свой исток в 11 км от Рима, был длиной 16,5 км. Он проходил на высоте 88 м над землей, вблизи от города, на подпорных стенах или арках. У этой примитивной техники был большой недостаток: акведук от своего источника быстро достигал высоты, и вода свободно достигала накопительного резервуара. Это, естественно, препятствовало распределению воды под давлением. Протекающую воду мог черпать любой прямо из резервуара. Излишек уходил в водостоки или распродавался красильщикам, прачкам и владельцам частных бань, воду разносили на своих плечах принадлежавшие им водоносы-рабы.
В период республики, кроме Аппиева акведука, прибавились еще три: Anio Vetus (272 до н. э.), Marcia (144 до н. э.) и Tepula (125). Первый был притоком Тибра Аниен (Тиволи), который впадает в Тибр выше Рима. Вода была плохого качества, жесткая, нередко мутная. Водопровод Marcia свидетельствовал о достижениях одновременно и в технологии очистки воды, и в устройстве всего сооружения. Источником для него издавна служила область Сабин; кроме того, был открыт способ перевернутого сифона, то есть в части трубопровода вода находилась под давлением, чтобы преодолевать долину, избегая нескончаемых извилин. Это нововведение предоставило возможность провести воду на городские холмы Рима. Палатин и Капитолий получили свои первые фонтаны. Все это шло не без сопротивления. Консерваторы утверждали, что приводить издалека воду на священный холм Капитолий — нечестивый поступок. Но предложивший этот проект Марций Рекс не посчитался с этим, и боги приняли нововведение.
В Tepula, построенном для дополнительной подачи воды, необходимой при быстром росте населения, протекала теплая вода (отсюда-то и его название), и римляне, большие любители свежей воды, мало придавали значения этому акведуку.
В 33 году до н. э. Агриппа, ставший эдилом, после того как был консулом (это противоречило обычаю, но показывало значимость, которую придавал Октавиан этому поручению), предпринял общую реорганизацию водопроводной сети. Агриппа модернизовал сеть акведуков, одобрил всеобщее использование аркад, но при нем акведуки еще не выглядели столь грандиозными сооружениями, какими они стали менее чем через век при Клавдии и Нероне. Он увеличил количество воды в уже существующих акведуках, используя для них новые источники, и построил два новых водопровода: Julia (Юлиев акведук) — в год, когда являлся эдилом, и Virgo (акведук Девы), который был торжественно открыт в 19 году до н. э., обслуживая в основном его собственные термы на Марсовом поле. Именно по его инициативе был возведен акведук, пересекающий сельскую местность, истоки которого располагались невысоко и были удобны в эксплуатации, этот акведук поддерживал водосбор трех водопроводов: Marcia, Tepula и Julia. Распоряжаясь новым водным хозяйством, Агриппа увеличил количество фонтанов во всем городе, так что однажды Август, у которого народ стал требовать бесплатного вина, ответил: «Мой зять Агриппа дал вам достаточно воды для питья!» Вся вода, предоставленная в распоряжение общества, была подарком принцепса. Взамен не полагалось никакого возмещения. При этом подключение к водопроводу частным лицам не разрешалось. Отступление от этого правила последовало во времена республики в пользу нескольких выдающихся лиц, победоносных полководцев, которым сенат засвидетельствовал общенародное признание: им предоставили привилегию сделать отвод для домашнего пользования от трубы общественного акведука. Эти разрешения на подключение были чрезвычайно редки, но со временем их количество становилось больше: в эпоху империи они стали одной из форм императорской щедрости, а коррумпированность мелких должностных лиц делала возможным тайные ответвления в пользу частных лиц. Фронтин, будучи назначенным для наведения порядка в этой службе, даже заметил, что aquarii (водопроводчики) организовали самую настоящую службу, ответственный в ней носил многозначительный титул «ответственного за проколы» (a putictis), то есть за подключение частных домовладений к ним.
К шести упомянутым акведукам, которые обслуживали почти исключительно кварталы левого берега, Август уже после смерти Агриппы добавил седьмой, Alsietina, бравший начало из озера Этрурии. Эта вода не была питьевой, она должна была, по мысли Августа, использоваться только для обеспечения водой Naumachia (амфитеатр, предназначенный для морских представлений), который он сам построил за Тибром. Этот амфитеатр для морских сражений просуществовал недолго; он был известен еще при Нероне, который использовал его для устройства больших ночных праздников, но исчез после него. Вода Alsietina стала использоваться для орошения многочисленных садов правого берега на склонах Яникульского холма.
Самые большие и известные римские акведуки, арки которых стоят еще и сегодня по всей Кампании от Альбанских гор до Порта Маджоре, были построены между 47 и 52 годами н. э. Клавдием и закончены в 54 году Нероном. Несмотря на усилия Агриппы, в высоко расположенных кварталах города воды недоставало. Чтобы их обслуживать, следовало установить трубопровод на большой высоте. По этой причине появились у Порта Маджоре Claudia и Anio Novus (первый был выстроен Клавдием, второй — Нероном), оба были выше уровня земли на 32 м. С такой высоты воду легко было довести до императорских дворцов через систему сифонов.
Можно считать, что за 24 часа объем воды, распределявшийся в Риме официальной сетью к концу I века н. э., достигал приблизительно 992 200 куб. м. Эта цифра значительна, даже если допустить, что население города составляло около миллиона душ. Не следует также забывать, что в Риме не было производства, использующего большое количество воды; все шло на общественное пользование, частным лицам, использующим отводы, для обслуживания бань, мастерских красильщиков, сукновалов, кожевников и, главным образом, фонтанов. Везде, почти на каждом перекрестке, бил фонтан. Можно судить по изобилию фонтанов в Помпеях об этом поистине итальянском пристрастии к проточной воде, этой роскоши, от которой средиземноморский город не может отказаться. В императорском Риме эта потребность удовлетворялась с невероятной щедростью. Некоторые из фонтанов представляли собой настоящие, богато украшенные памятники, традиция которых продолжилась в барочном Риме в таких известных ансамблях, как фонтан Треви или фонтан на площади Испании.
Вода использовалась не только для удовольствия горожан. У нее была своя роль в очистке города. Традиционно римлянам приписывается честь изобретения и организации эффективной канализационной сети. Конечно, высоко оценивать римские водостоки было бы преувеличением. Несомненно, что география города с самого начала заставляла создавать дренажные каналы для осушения болот в низинах и большого скопления вод, сбегающих с холмов. Эти каналы были неглубоки и регулировали природную гидрографическую сеть. Можно выделить три главных канала. Один, служивший водосливом для Козьего болота (именно этот направленный ручей был использован Агриппой для создания канала на своем стадионе, campus Agrippae), обслуживал Марсово поле; второй — наиважнейший — район Аргилета и пересекал римский Форум. Он известен как Cloaca Maxima. Историки долго приписывали строительство этого водостока, направленного в Тибр, Тарквиниям и считали его больших размеров каменный свод доказательством искусства римских архитекторов VI века до н. э. Сегодня доказано, что вызывающий восхищение свод был создан только во времена Августа: Агриппа, не довольствуясь реорганизацией сети подводов воды, модернизовал также и эту сточную трубу. С другой стороны, обнаружилось доказательство того, что Cloaca Maxima долго оставалась каналом под открытым небом, по крайней мере до конца III века до н. э. Очень вероятно, что строительство базилики Aemilia вызвало необходимость закрыть сточную трубу, из-за необходимых земляных работ. Эта сточная труба, наиважнейшая для Рима, служила для осушения Форума, предотвращала затопление его водами, стекающими между Квириналом и Виминалом. Кроме того, через нее попадали в Тибр мусор и нечистоты. Третий канал под spina Большого цирка протекал через долину Мурсии между Палатином и Авентином. Он собирал воду с этих двух холмов и части холма Целия, чтобы в этом районе, который назывался малым Велабром (Velabrum Minus), у места, где возносится Колизей, не могло образоваться болото.
Между тремя большими сточными канавами, впрочем иногда разветвлявшимися и разделенными на многочисленные канавы, образовывались второстепенные ответвления.
Многие кварталы были вообще лишены водостоков: дождевые воды и нечистоты лились по центральному водосточному желобу, проложенному вдоль улиц, через городские площади, возле терм и общественных отхожих мест. Частные же дома (главным образом, бедные дома, где скученность населения достигала максимума) водосточного желоба очень часто были лишены совсем. Античные авторы писали, что горожане, снимавшие помещения, не стеснялись выливать помои на улицу.
Рим не был, конечно, чистым городом. Поэтому изобилие воды в фонтанах становилось драгоценным при обеспечении примитивной гигиены.
Наконец, вода общественных фонтанов использовалась во время пожаров. Так как не существовало отводов под давлением, вставали цепью и черпали воду в бассейнах, передавая ведро за ведром в эпицентр пожара. Этот очень примитивный процесс имел слабую результативность, поэтому ночная охрана, ответственная за борьбу с огнем, использовала более энергичные средства, когда несчастный случай оказывался серьезным.
* * *
Как же жили простые люди в этом многоликом Риме — среди его монументальных архитектурных ансамблей и толп народа, — в городе, в который вели все дороги?
Еще менее века тому назад археологи полагали, что все дома в Риме имели atrium, так как письменные свидетельства подтверждались раскопками в Кампании, то есть тогда главным образом в Помпеях. Сегодня археологические открытия в Геркулануме, Остии и самом Риме изменили наше представление. Несомненно, классический дом с атриумом на протяжении длительного времени оставался типичным римским жилищем, но с давних пор (возможно, с II века до н. э.) начали строить самые разные жилые дома, их становилось все больше, их называли insula («остров»). Во времена империи в Риме строились дома того и другого типа и, естественно, существовало множество разнообразных промежуточных форм, но можно утверждать, что количество domus, то есть домов с атриумом, довольно просторных, рассчитанных на одну семью, постоянно уменьшалось по сравнению с инсулами, значительно более экономичными и выгодными для владельцев.
Классический тип domus, который известен нам по старинным жилищам в Помпеях, имел некоторые формы греческого жилища и предвосхищал мавританский дом более близких нам времен. Его основная черта состояла в закрытости: вся жизнь сосредоточивалась в atrium, помещении под открытым небом, с бассейном посредине, в котором собиралась дождевая вода. Atrium был более или менее просторным; крыша наклонялась внутрь, поддерживаемая простой конструкцией, или к внешней стороне, чтобы вода стекала не в бассейн (impluvium), а по водосточным желобам, выведенным на улицу; крыша атриума могла поддерживаться еще и колоннами, которые превращали его в настоящий перистиль. Но каким бы ни было устройство, планировка атриума была неизменной, как и функция atrium: через него в дом проникал свет, и не было необходимости открывать окна на внешнюю сторону.
В этот закрытый дом проникали через входную дверь по коридору (fauces), который вел прямо в atrium. Дверь между вестибулом и атриумом не позволяла чужому взгляду проникать внутрь дома, даже если была открыта входная дверь. По другую сторону от входа, симметрично fauces, располагался таблиний — главное помещение дома и центр семейной жизни. Название, возможно, указывает на то, что первоначально это была лачуга из досок (tablinum, очевидно, происходит от слова tabula — доска), но в классическую эпоху таблиний еще являлся спальней хозяина и хозяйки дома. Там чаще всего размещался алтарь для домашних божков пенатов и хранились маски предков (в благородных семьях). Там же хранились семейные архивы, книги счетов и драгоценности. Таблиний открывался на атриум, иногда выходил на задний двор или в сад, находившийся за домом. С садом он сообщался либо тоже через дверь, либо — реже — через широкое окно. Боялись сквозняков из сада в атриум, устраивали подвижные ставни, занавеси или ширмы, пользуясь ими по мере надобности.
По обе стороны таблиния двумя крыльями (alae) располагались просторные помещения, но меньше, чем таблиний, и использовались как столовая или гостиная; наконец, вокруг атриума пристраивались другие комнаты самого разного предназначения. Кухня в домах Помпей, кажется, не имеет определенного места; чаще она соседствует с таблинием и столь же часто оказывается рядом с уборной.
Иногда обе комнаты были отделены от всего дома, имели прямой выход на улицу. Это были лавочки (tabernae), сдававшиеся торговцам или ремесленникам.
Domus довольно часто имел несколько этажей для расширения жилого пространства. Не следует забывать, что в состав римской фамилии помимо свободных входили и рабы, а потому даже в относительно скромных жилищах, кроме собственно семьи, проживали и рабы. Чтобы расселить всех слуг, отделив мужчин от женщин, надо было располагать многими отдельными помещениями, а это было практически невозможно, если дом имел только один этаж. Комнаты, расположенные на верхних этажах (conclavia, cenacula), выходили и на атриум, и на улицу, иногда были украшены выступающими балконами, как в инсулах.
Таким был классический дом. Сегодня уже доказано, что он происходил от сельского жилища и постепенно приспосабливался к городским условиям. Можно допустить, что атриум с бассейном, находящимся посередине, напоминает двор сельской усадьбы, villae rusticae. Это предположение подтвердилось открытиями на римском Форуме, где были найдены на месте древнего некрополя, по соседству с храмом Антонина и Фаустины, остатки каменных домов: примитивные прямоугольные лачуги, вход через двор. Но в то же время, вероятно, превращение это было не столь простым, как это может показаться. Другие влияния смогли воздействовать на то, чтобы Дом с атриумом испытал и другие влияния, прежде чем приобрел характерные для классической эпохи черты.
Во времена Цицерона дом знатного человека должен был быть удобен для утреннего приема клиентов. С рассвета, иногда до наступления дня входные двери были открыты, и любой мог войти, чтобы приветствовать хозяина. Церемония проводилась в атриуме, который тогда еще не был таким очаровательным перистилем, как в Помпеях, но представлял собой нечто вроде просторного зала. Тогда еще не всегда устраивали impluvium, a compluvium был невелик или даже вовсе отсутствовал. Само понятие atrium изменилось и стало обозначать в разговорном языке любой вид большого зала, предназначенного для официальных приемов. Возможно, что открытый атриум (то, что Витрувий называет атриумом «со сводом» — atrium testudinatum) или атриум с отверстием в крыше для узкого стока (atrium displuviatum, вода стекала наружу) строился по образцу этрусского дома, который можно видеть на погребальных урнах, как, например, урна из Кьюзи: там мы действительно видим прямоугольную хижину с четырехскатной крышей, в которой проделано широкое прямоугольное отверстие вроде жерла огромного камина, создающего источник света. Этот тип дома характерен для Центральной Италии и особенно распространен на гористых склонах Апеннин. Именно от него ведут свое происхождение все atria displuviata или testudinata римской классической архитектуры. В таком доме остроумно была решена проблема освещения и выхода дыма, когда еще не знали оконного стекла и окна не могли быть большими. Но если понятно место атриума в сложной планировке дома, то трудно понять, откуда появились характерные черты классического римского дома: осевое построение и выход всех внутренних помещений во внутренний дворик. Эволюция domus соответствует нашему представлению о римской цивилизации: она является результатом сложного синтеза, включающего элементы, заимствованные в различных регионах Италии. Развитие общественной жизни требовало увеличения атриума, а большое количество домочадцев как следствие и богатства и стабильности патрицианских семей вызывали необходимость увеличения размеров всего дома. Эти факторы обусловили возникновение оригинального дома, одновременно и замкнутого на себя (каким и был родовой дом в сельских хозяйствах), и способного принимать толпу клиентов. Дом в Помпеях дает представление, каков был домашний республиканский Рим; но невозможно дать точного описания этого дома.
Архитектура больших домов императорского Рима также претерпевала изменения: дворец Домициана на Палатине, развалины дворца Тиберия, Золотой дом Нерона демонстрируют увеличенное количество портиков, иногда открытых на сады, иногда замкнутых на дворах-перистилях. То же можно видеть и в Помпеях: в старинном доме с атриумом выстроен перистиль. Перистиль занял место старого огорода и был превращен в сад для отдыха. Атриум стал менее строгим; его размеры увеличились, для поддержания его крыши стали ставить колонны, иногда четыре, по одной в каждом углу (atrium tetrastylum), иногда больше. Таким образом устроенный атриум римские архитекторы называли коринфским. Большой дом, называемый Домом фавна, представлен анфиладой, разделенной гостиными. Переступив порог, входили в атриум, устроенный на старинный манер, туда выходил таблиний, по одну его сторону был первый перистиль, или скорее коринфский атриум, в центре которого находился традиционный бассейн, по другую — располагалась гостиная (которую называли греческим словом oecus), которая была украшена дорогой мозаикой, изображавшей сражение при Арбелах. Гостиная выходила одновременно и на первый. деристиль, и на второй, значительно больший. Кроме того, рядом с первым атриумом существовал тетрастиль, вокруг которого объединялись различные помещения, личные апартаменты семейства.
Столь же великолепные жилища, которые требовали огромных земельных участков, были, очевидно, очень редки в Риме. Но крупные аристократы скупали вокруг своего дома земли вместе с постройками, разрушали их, чтобы расширить свои, строили перистили, в которых высаживали деревья. Такими были дом Тампилия на Квиринале, собственность Аттика; дом богача Красса с его шестью почтенными каменными деревьями, неподалеку от дома Гортензия и дома Цицерона. Эти великолепные частные особняки оставались исключением, и со временем многие были разделены. С эпохи империи все более распространенным жилым домом становится инсула.
Нам повезло в том, что раскопки в Остии дали возможность исследовать insulae. Этот порт Рима, основанный очень давно, развивался главным образом при Сулле и Августе; его процветание датируется началом империи, причиной заброшеннности в III–IV веках н. э. стал построенный Траяном новый порт Центумцелла (Чивитавеккиа). Медленно засыпаемая песками, Остия оказалась словно окаменевшей, но современные археологические раскопки возвратили нам этот город эпохи империи, очень похожий, разумеется, на Рим той же эпохи.
Жилой дом, такой, как мы его видим в Остии, по сравнению с классическим domus демонстрирует два существенных различия: он уже не сосредоточен вокруг внутреннего двора, он развернут к внешней стороне, широко открываясь на улицу; с другой стороны, атриум исчезает; существуют только очень узкие источники света. Кроме того, insulae обычно строились очень высокими (это отличие менее значимо, поскольку, как мы видели, domus также состоял из нескольких этажей). Однако, если domus допускал только два или максимально три этажа, insula могла насчитывать до семи или восьми. Этот факт (значительная высота жилых домов в Риме), разумеется, очень давний. Сам Цицерон писал, что в его время существовали высоко расположенные квартиры, которые снимали бедные люди. Вероятно, что с времен Пунических войн архитекторы пытались выиграть в высоту пространство, в котором им было отказано внизу. Но заметно на примере Остии, где старинные дома еще представляют собой классические domus, довольно близкие к типу домов Помпей, что insulae в узком смысле могли бы появиться только в I веке до н. э. и распространиться в Риме в эпоху Августа и главным образом после пожара при Нероне.
Insula по своему внешнему виду сильно напоминает жилые дома бедных кварталов Неаполя, Генуи или старой Ниццы во Франции. Каждый этаж разделен на отдельные квартиры, до которых добирались по лестнице, выходящей прямо на улицу. Свет проникал в квартиры через окна, пробитые на фасаде, или его получали от иных источников света. Первый этаж обычно был занят лавочками, каждая из них представляла собой отдельное помещение, которое открывалось на улицу, вечером закрывалось съемными ставнями. Ни одно из помещений, составляющих квартиру, не имело специального назначения: ни кухни, ни ванной, ни даже отхожего места. Вода, как мы уже сказали, не доходила до этажей, и надо было брать в фонтане на ближайшем перекрестке. Это было малейшим из неудобств, как нам кажется, потому что ежедневно конец дня посвящался продолжительному пребыванию в термах, где предпринималась тщательная и эффективная забота о гигиене, которой могли бы позавидовать жители многих современных городов. В инсулах отопление квартир не предусматривалось (впрочем, как и в domus). Когда было очень холодно, разжигали жаровни, на переносных печках на древесном угле готовили пищу, если не покупали за несколько мелких монет готовую еду в соседней thermopolium, по крайней мере, так было в те времена, когда законы против роскоши и чрезмерных расходов, а также полицейские установления это разрешали или относились к этому снисходительно. Арендаторы insulae имели мало слуг, но даже бедняки должны были предусмотреть место для двух или трех рабов, без которых римлянин не мог себя уважать. Вечером для них раскладывали тюфяк прямо на земле, или они спали на полу, завернувшись в покрывало. Хозяйская постель была не более удобной: сетка из матерчатых ремней натягивалась на раму, о подушках и простынях для этого времени ничего не известно.
Некоторые из insulae Остии были очень красивыми зданиями. Фасады украшались балконами, которые нависали эркерами, монументальными кирпичными портиками, облицованными стукко. Иногда портик отделял дом от проезжей части для удобства покупателей, которые приходили делать свои покупки в tabernae первого этажа. Более высоко открывались ряды окон, ритмичность которых придавала зданию определенное величие.
К сожалению, все римские insulae не походили на insulae из Остии, и то впечатление, которое складывается из описаний античных авторов, оказался далеко не лестным. Главной задачей архитекторов была максимальная высота, чтобы поселить как можно большее количество квартирантов. Пришлось вмешаться императорам. Август запретил возводить insulae, высота которых превышала 70 футов, то есть приблизительно 20 м. Очевидно, эта предосторожность оказалась недостаточной, так как Траян должен был довести этот предел до 60 футов (немногим меньше 18 м). Но в действительности эти разумные предосторожности так никогда и не соблюдались. Даже если им следовали, другие распоряжения не позволяли каменщикам сооружать достаточно прочные фундаменты. Существовал закон, ограничивающий толщину стен частных домов; согласно Витрувию, их максимальная толщина могла составлять лишь полтора фута, то есть около полуметра. Это правило преследовало цель экономить на земельных участках. Пока застройщики соглашались использовать в возведении фундамента камень в соединении со щебнем, это было еще полбеды, но когда принялись строить, используя только кирпич, надежность insulae сократилась и возведенные дома все чаще обрушивались. Свидетельств о неустойчивости зданий достаточно в античных источниках. Витрувий, Ювенал, Марциал, Сенека подтверждают тексты юридических документов.
Чтобы облегчать конструкцию здания, верхние этажи устанавливались на небольших перекрещенных балках, стены возводились из материалов со слабым сопротивлением, нередко из простого самана: целый дом представлял собой простой каркас, с ненадежными перегородками. Все кое-как сходило с рук, пока внутренняя деревянная конструкция выдерживала: при малейшем уплотнении здание грозило рухнуть, возникали трещины, их с грехом пополам чинили, потом рушилось все. К тому же — и это была еще одна, более серьезная опасность — такие здания легко возгорались, и пожары были частыми и опустошительными. Деревянные балки, высыхающие при жарком климате римского лета, сгорали мгновенно; огонь за несколько минут перекидывался на весь квартал, и, если ветер был сильным, уничтожались целые гектары. Именно так случилось в 64 году н. э. при Нероне, когда треть города была уничтожена. Как только объявлялось о пожаре, следовало ограничить зону огня. Вигилии, которые спешно призывались, уничтожали здания, которым угрожал огонь, чтобы прекратить его распространение. Когда пожар прекращался, сотни людей оставались без жилища и средств к существованию. Но уже рабочие какого-нибудь сметливого человека начинали разбор развалин, а он, недолго думая, строил новые insulae, столь же непрочные и уязвимые, как и те, что только что сгорели.
Трудно вообразить настоящую одержимость строительством, о которой свидетельствуют римляне. Арендные выплаты insulae обеспечивали владельцев значительными суммами: 4000 франков золотом (эта цифра приводится в тексте «Дигест»), кажется, были ежегодной средней прибылью от insula.
Дом сдавался основному арендатору, который в свою очередь сдавал в наем квартиры и от этого получал существенную прибыль. Один владелец обычно имел несколько insulae. На собственном земельном участке он строил несколько домов силами своих рабов, и деньги, вложенные в строительство, обеспечивали ему значительный доход. Не следует удивляться, что крупные римские финансисты были вовлечены в спекуляцию недвижимостью, потому что строительство домов не могло покрыть потребности населения, которое постоянно возрастало. В конце империи в Риме существовало 46 602 инсулы и только 1790 особняков.
Происхождение insulae для нас остается темным. Не исключено, этот тип жилища был заимствован на Востоке, возможно в Сирии, но нужно ли строить гипотезы? Тип жилища, который представлял собой римский дом, открытый к внешней стороне и лишенный атриума, прекрасно отвечал традиционному строению: разве insula, со своими лавочками, автономными этажами, без вспомогательных помещений, не была похожа на внешний фасад domus? Архитектурное решение диктовалось малыми размерами фундамента в соответствии с площадью земельного участка под строительство, оно вполне могло быть принято римскими архитекторами для разрешения проблем, которые ставил развивающийся город. Небольшой участок под строительство диктовал свои условия: инсула приспосабливалась к тому участку, которым владел застройщик, так появились три типа инсул. Иногда это было здание, вытянутое вдоль улицы, с плоским фасадом, задней стеной соприкасающееся с другими зданиями. Иногда инсула выстраивалась двумя рядами квартир, выходящими двумя фасадами на параллельные улицы: дело в том, что земельный участок был очень длинным и узким и требовал такого линейного решения. В том случае, когда в распоряжении архитектора был квадратный участок, возводилось сооружение с четырьмя глухими фасадами, каждый выходил на одну из улиц, и корпуса здания внутри соединялись тесными переходами. Весьма вероятно, что эти варианты являлись чисто римским изобретением.
Хотя insula и domus были очень непохожи, иногда можно уловить переход от одной формы к другой. Так, в Геркулануме domus с атриумом незадолго до разрушения города был перестроен в insula — достаточно было отказаться от сада, увеличить количество этажей, а на первом этаже, на линии лавочек, поставить лестницы. Так можно наблюдать живой архитектурный процесс: на наших глазах образуется новый тип городского жилища, обусловленный общественными и экономическими потребностями, не чуждый красоте. Гармония старых атриумов, вытекающая из их пропорций и объема, сменяется эстетикой фасадов, использующей ритмы объемов и пустот в соответствии с разнообразными новыми принципами: так, храмы и театры, украшенные колоннадами и аркадами, передавали ощущение одухотворенности и полетности. Insula не могла быть украшена традиционными элементами, так как представляла собой сооружение утилитарного назначения; его красота могла подчеркиваться лишь строгой координацией частей, выделением элементов, его составляющих: опор, разгрузочных арок, плоскостей. Показательно, что внешний вид рынка Траяна, построенного в то время, когда insula преобладала в частной застройке, представлял собой некую эклектику, в частности, фасад, возведенный из кирпича, не был скрыт мраморной облицовкой. Так сложилась подлинно римская архитектурная традиция, возможно более простая, чем традиция греческого храма. Так начиналось жилое строительство, и спустя столетия традиция этой архитектуры сказалась на средневековой итальянской архитектуре, на возведении городов Южной Франции, где постоянное использование кирпича при возведении гигантских суровых фасадов, очевидно, ведет свое происхождение от римских образцов.
Глава 9
СОБЛАЗНЫ ГОРОДА
Общественная жизнь. — Развлечение на стадионе. — Римские игры. — Народный театр: представления и мимы. — Конные состязания. — Гладиаторские бои. — Удовольствие от бань, удовольствие от пищи. — Соблазны городской жизни
Горация, достигшего сорокалетия, стала тяготить городская жизнь. Он проводил большую часть времени либо в родных пенатах в Тибуре, либо на берегу моря и в «мягком Таренте». Но раб, который по его распоряжению трудился в его поместье, не разделял энтузиазма своего хозяина. Когда-то ему, конечно, хотелось пожить свободнее, чем в городе, длинными зимними вечерами мечтать, спать вдоволь, не заботясь о пропитании — с запасами в подвале, — но, став vilicus, он разочаровался и с сожалением вспоминал об удовольствиях, которые оставил в городе. Гораций напоминает ему об этом иронично:
Пристрастия управителя Горация могут нам показаться вульгарными. Тем не менее они являются пристрастиями римского плебса, жадного до непритязательных удовольствий, которых нельзя найти в сельской местности: выпивать и отплясывать в окружении девушек, веселиться, посещать зрелища и бани — вот что предоставляет только городская жизнь, а также трудноопределимое удовольствие, которое мы испытываем, соприкасаясь каждый день с другими человеческими существами: римский плебс — и только плебс — очень общителен. Разве Катон не запрещал своим арендаторам, а главным образом их женам, снисходительно принимать в поместье болтливых соседей? Одно из главных удовольствий римлянина состоит в том, чтобы встречаться с друзьями на Форуме, на Марсовом поле, под портиками городских площадей, в термах, в собственном доме — если человек богат и может предаваться по вечерам нескончаемым обедам, за которыми следовали попойки, продолжавшиеся до поздней ночи; если же, напротив, его положение не позволяет ему такую роскошь, то, по крайней мере, угостить друзей в кабачке.
Встречи с друзьями были поневоле частыми в городе, относительно маленьком, центр которого долго оставался единственной городской площадью и где, несмотря на рост населения, одна из первых обязанностей видных людей состояла в том, чтобы знать по имени каждого горожанина, с которым он мог повстречаться днем. К концу республики и в эпоху империи богатые римляне держали при себе раба, обязанного в случае необходимости нашептывать имя встреченного человека. Nomenclator (так именовали этого секретаря с хорошей памятью), существовал только с II века до н. э., что свидетельствует о верности римлян старому обычаю, который требовал не допускать на Форум неизвестных. Большая часть римских обычаев объясняется этим: общественная жизнь изначально основывалась на личных отношениях. Каждый индивид существует в окружении своей семьи, своих союзников, своих друзей, а также в виду своих врагов; имеются традиционные союзы и такая же неприязнь. Политические принципы значили, в конце концов, меньше, чем взаимоотношения человека с человеком. Жизнь города основывалась одновременно и на законах, и на взаимоотношениях, управляемых обычаем.
В литературе сохранились эти беседы между друзьями, которые затевались по любому поводу. Иногда это происходило на празднике: несколько сенаторов в стороне от толпы обсуждали важный вопрос. Варрон таким образом выстраивает три книги своего трактата «О сельском хозяйстве». В то время как народ развлекается зрелищем, несколько крупных сельских аристократов в храме Теллус (Земля) на празднике сева или на общественной вилле на Марсовом поле в день выборов неспешно беседуют, стараясь доказать что-то друг другу с упорством и наблюдательностью сельского жителя. Для них Рим всегда является крупным поселком, Городом, куда приходят для того, чтобы вести свои дела, дела поместья, дела родины, а также ради удовольствия поговорить. Другие литературные диалоги, которые нам известны, выводят на сцену сенаторов, возвращающихся домой после окончания заседания и комментирующих происходящее. Показательно, что латинские авторы оказали предпочтение греческому жанру диалога, но изменили его; вместо чистой платоновской диалектики они хотели воссоздать (иногда ценой некоторой тяжеловесности и искусственности) атмосферу реальных бесед, которым посвящали многие часы своей жизни. Фланирование по Форуму было настолько важным, что сам Катон смирился с этим и, следуя моде, пришедшей из Греции, построил первую базилику, где болтуны могли укрыться от зноя или дождя.
Представляется, что беседующие группы на Форуме состояли не только из важных особ. Маленькие люди также были жадны до разговоров, даже если то, что они говорили, было далеко от мировых проблем. Порой то, что их волновало, не представляло собой ничего для решения великих проблем времени, но, как и сельские жители под платанами Прованса в наши дни, они обсуждали драматические коллизии какой-нибудь игры. Нам известны эти игры простонародья; они оставили ощутимый вырезанный на плитах Форума след. В эти игры играли прямо на земле, расчертив квадраты. Их обнаружили в Риме на плиточном полу базилики Julia, на ступенях, ведущих к храму Венеры и Рима, в лагере преторианцев и далеко от Рима, в Тимгаде в Африке и в Иерусалиме в резиденции римских наместников. Они использовались для игры в кости (хотя эта игра была официально запрещена, как все азартные игры, но сам Август достаточно часто играл в них даже в своих носилках) или же в «latroncules» игру, которая произошла от настольной игры с пешками и костями, где пешки изображали солдат. Эти граффити показывают удовольствия простого народа, игроков, садившихся на корточки вокруг своей шахматной доски, зрителей, комментирующих ходы, в то время как туда-сюда торжественно ходят сенаторы в тогах и одновременно неподалеку, вокруг возвышения претора, слышны крики, оскорбления, споры противников.
С середины II века бездельникам на Форуме предлагались другие развлечения. В Рим в поисках учеников постепенно прибывают греческие философы. Вначале прибыли эпикурейцы. Они убеждали, что конечной целью человеческой жизни является наслаждение, что каждое существо ищет удовлетворения своих собственных желаний. Эпикурейцы стали пользоваться популярностью. На их речи сбегались молодые люди, забросив военные упражнения на Марсовом поле. Но должностные лица забеспокоились. Философы напрасно старались уверять, что это удовольствие, о котором они говорят, не касается чувственных наслаждений, что они обучают не разврату, но воздержанию, однако сенаторы приказали претору освободить город от подобной дерзости. Однако молодежь почувствовала вкус к философии. Многие сенаторы проявили живой интерес к их свободным речам, и, когда в 154 (или 155) году до н. э. в Рим прибыли философы Карнеад, Диоген и Критолай защищать дело Афин, общество столпилось их послушать. Самым блестящим оратором из этих троих был Карнеад. Однажды он публично произнес похвальное слово справедливости; это понравилось римлянам, которые считали себя самым справедливым народом в мире. Карнеад доказал, что справедливость является самой благородной и полезной добродетелью, именно с ее помощью основывались государства и законы. Его речь имела большой успех. Но на следующий день Карнеад снова произнес речь на ту же тему и доказал обратное тому, что утверждал накануне. Он настаивал на том, что справедливость, сколь превосходной бы она ни была сама по себе, в действительности была невозможной химерой, так как, сказал он, если римляне хотели быть вполне справедливыми, они должны были бы возвратить завоеванное ими. Разве война не форма несправедливости? Но если бы римляне оказались бы столь наивными и отказались бы от своих завоеваний, то разве они не повели бы себя как дураки? И следовательно, справедливость не оказалась бы всего лишь формой глупости? Но при таких условиях как она может быть добродетелью? Карнеад, поддерживая этот парадокс, применил на Форуме школьную полемику, знакомую афинянам, привычным к догматизму стоиков. Но представим себе скандал, который вызвали в Риме эти непривычные речи, и растерянность сенаторов, которые в буквальном смысле восприняли иронию ученика Академии. Они спешно официально урегулировали дело, которое привело в Италию трех философов, и их отправили домой.
Посольство 155 года запомнилось римлянам, и эхо обеих публичных лекций Карнеада отзывалось еще долго, а философы хлынули в Рим, несмотря на официальные запреты, и не испытывали недостатка в учениках. Часто они оказывались в окружении великих людей, постепенно становясь их друзьями, иногда и духовными наставниками. Не все они были греками, среди них имелись эллинизированные выходцы с Востока, итальянцы, испытавшие влияние греческой философии, как Блоссий из Кум, стоик, который стал советником Тиберия Гракха, к которому тот более всего прислушивался. Он в значительной степени способствовал тому, чтобы идеалы человечества (philanthropia), провозглашаемые наставниками из Академии, воплощать в реальности. В то же время другой мыслитель-стоик, Панэций, уже был наперсником Сципиона Эмилиана, и влияние идей стоицизма среди друзей и союзников рода Корнелиев широко распространилось и среди других римских аристократов. Философы излагали свое учение в домах покровителей и на их загородных виллах. И как можно было запретить публичные выступления людям, поручителями которых выступали сенаторы и влиятельные должностные лица? Однако с возникновения империи и вплоть до Домициана еще не раз философы изгонялись из Рима. Эта мера применялась обычно не против настоящих философов, а против проповедников, которые причисляли себя к школе киников и побуждали свою аудиторию к полному презрению элементарных правил общественной жизни, или мистиков, практикующих колдовство и магию, что могло содержать серьезную опасность для общественного спокойствия. Эта элементарная защита от реальной опасности ударяла иногда и по настоящим философам; но они покидали Рим, чтобы удалиться на какое-то время из города и обосноваться в доме какого-то друга. Когда буря утихала, они возвращались.
Из «Жизнеописания Аполлония Тианского», сочиненного Филостратом, мы неплохо информированы о неприятных казусах с философами во времена правления Нерона и Домициана. Пройдя по всему Востоку и части греческих городов, Аполлоний, который провозглашал себя неопифагорейцем и утверждал, что благодаря аскезе можно достичь прямого общения с богами, решил отправиться в Рим. По словам Филострата, Нерон терпеть не мог философов; они казались ему высокомерной расой, скрывающей маску прорицателя, и тот человек, который носил плащ философа, представал перед судьей, будто ношение плаща означало, что его хозяин — предсказатель. Музоний, другой философ, который, возможно, был также хозяином Эпиктета Музонием Руфом, был брошен в тюрьму, и, когда Аполлоний подходил по Аппиевой дороге к Риму в сопровождении тридцати четырех учеников, пришедших с ним с Востока, неподалеку от Ариции[402]Ариция — город в Лациуме, ныне Риччиа.
он встретился с Филолаем из Циттиума. Этот Филолай, рассказывает Филострат, был способным оратором, но боялся преследований. Он сам покинул Рим, не дожидаясь приказа об изгнании, и каждый раз, когда на своем пути встречал философа, убеждал его держаться подальше от города. Диалог между мужчинами начался на обочине дороги. Филолай упрекнул Аполлония в неосторожности: «Ты тащишь за собой целый хор философов (все ученики Аполлония выглядели как философы, на них были короткие плащи, они были босоногими, с распущенными волосами), не зная того, ты легкая добыча для недоброжелателей, магистраты, поставленные Нероном у ворот, вас арестуют еще до того, как ты выразишь намерение войти!» Аполлоний понял, что ужас лишил Филолая разума. Однако он понял грозящую опасность и, обратившись к своим ученикам, отпустил на свободу тех, кто пожелал этого. Из тридцати четырех учениках остались вскоре только восемь, и в их сопровождении Аполлоний вошел в город. Сторожа у ворот ничего у них не спросили, и вся компания отправилась в гостиницу, чтобы пообедать, так как дело было вечером. Во время обеда в зале появился человек, по-видимому пьяный, который принялся петь. Ему платил Нерон за то, чтобы тот ходил по тавернам и пел сочиненные императором песни. И если кто бы то ни был слушал его невнимательно или отказывался дать ему обол, тот становился виновным в оскорблении его величества. Аполлоний понял этот провокационный маневр и заплатил певцу. Эта история напоминает рассказ Эпиктета о провокаторах из императорской полиции, которые приходили в кабачки, рассаживались среди пьющих, и если кто-то плохо отзывался об императоре, его немедленно арестовывали и бросали в тюрьму.
Аполлоний, будучи осторожным, избежал прямых преследований. Без осложнений для себя он был допрошен префектом претория Тигеллином. Кроме того, он пользовался серьезной поддержкой, в том числе одного из консулов, который почитал его как философа. Аполлоний старался присмотреться к тому, что казалось ему хорошим, в отличие от одного из собратьев, который на торжественном открытии терм Нерона разглагольствовал о вреде роскоши, в особенности бань, которые он считал изыском, противоположным природе, за что его изгнала императорская полиция, не потерпевшая подобных речей.
Впоследствии во время правления Домициана Аполлоний оказался в неладах с властью. Дело было серьезное. Он был призван в Рим, арестован и предстал перед судом императора. Среди других обвинений ему было предъявлено обвинение в магии. Инициатива, впрочем, принадлежала не Домициану, а некоему Евфрату, философу-стоику. Евфрат был его ярым противником и личным врагом Аполлония и донес на него императору, уверяя, что Аполлоний проповедовал на Востоке идеи, враждебные принцепсу. Тот призвал Аполлония и предоставил ему возможность оправдываться. Он главным образом желал знать, насколько Аполлоний настроен оппозиционно. Что же касается остального, то он судил философские споры по справедливости, а его отношение к ним скорее всего было таким же, как у брата Сенеки Галлиона, наместника Ахайи, когда ему пришлось судить святого Павла, которого привели на его суд ортодоксальные евреи: пока общественный порядок не нарушался, в такие дела лучше было не вмешиваться.
В это же время и в начале правления Траяна Евфрат усердно посещал дома известных лиц Рима и читал там свои публичные лекции. Им восхищался Плиний Младший, который заставлял своих друзей его слушать. Евфрат оставался всего лишь одним из бесчисленных софистов, вокруг которых собиралась аудитория. И все чаще портики новых форумов заполняются публикой, и философы разделяют с риторами аплодисменты.
Риторы появляются в Риме приблизительно в то же время, что и философы, их также упрекали в том, что к ним тянется молодежь в ущерб военной тренировке, их также изгоняли. Но риторы постепенно возвращались. Молодые римляне в начале I века до н. э. интересовались их уроками и даже отправлялись в Грецию, чтобы изучать искусство говорить у самых знаменитых. В этих условиях трудно было запретить пребывание в Риме преподавателей науки, которая становилась все более необходимой для любого образованного человека и, как настаивал Цицерон, каждого римлянина, достойного этого звания. В начале империи изучение риторики было обычным завершением образования. После того как молодой человек получил первоначальные знания у преподавателя грамматики (grammaticus), к пятнадцати годам он переходил к ритору. Там он обучался тому, как составлять речи на темы, предлагаемые наставником. Ученики состязались по одной и той же теме, каждый соперничал с товарищами в изощренной аргументации или употреблении особенно патетических жестов. На такие ораторские состязания приглашались родственники учеников, значительные лица, известные ораторы. Иногда в соревновании принимали участие присутствующие или наставники.
Риторы сдержали школу в экседрах форумов — по крайней мере, в эпоху Адриана. Именно туда приходили слушать декламацию учеников. Иногда после окончания занятий публика не расходилась, прогуливалась под портиками, продолжая обсуждать достоинства той или иной речи. В сохранившихся фрагментах романа «Сатирикон» есть эпизод, в котором ритор Агамемнон предается страстной импровизации, а учащиеся, собравшиеся в саду, беспощадно критикуют услышанное . Интеллектуальная жизнь Рима, в отличие от наших дней, протекала на улицах, на городских площадях, в открытых для любого домах, в беседках и образовывала важную сторону общественной жизни.
Наряду со страстными речами философов, декламацией риторов и их учеников следует упомянуть публичные чтения (recitation), мода на которые возникла во времена Августа и была введена Азинием Поллионом, который устроил в Риме первую городскую библиотеку. Именно с тех пор писатели стали представлять свои произведения на суд публике на специальных собраниях, о которых извещали специальными приглашениями. И во времена империи редко встречались образованные римляне, которые были лишены писательского честолюбия: одни сочиняли исторические или дидактические поэмы, эпопеи или трагедии, другие — исторические труды, энкомии и всевозможные трактаты. Все это представлялось, как сказали, на суд публики. Декламатор настойчиво просил, чтобы его критиковали, из вежливости он получал в ответ соображения, замешанные на большом количестве похвал. Даже сами императоры не отказывали себе в удовольствии читать собственные сочинения на публике, подобно первому встречному. Этот обычай не мог не оказывать глубокого влияния на литературную жизнь. Сочинение все более неотделимо от публичного чтения; автор принимает на себя роль лектора, стремится закончить свою мысль sententia, сентенцией, запоминающейся формулировкой, и произвести сильное впечатление на слушателей.
Иногда общественные чтения организовывались предприимчивыми книготорговцами, которые пользовались случаем, чтобы представить публике новинки и переиздания. Впрочем, Зенон, основатель стоицизма, рассказывал, как в Афинах в лавочке книготорговца он слушал чтение второй книги «Достопамятного», написанной Ксенофонтом веком раньше. В Риме книжные лавочки как зал для декламации становились местом встречи знатоков, которые обсуждали литературные проблемы: молодые люди слушали, старые разглагольствовали среди книжных полок, которые представляли собой ниши с разложенными в них, тщательно скопированными свитками. Дверь лавочки была покрыта надписями, в которых сообщалось о наличии книг в продаже; иногда под бюстом автора воспроизводился первый стих поэмы. Рядом на подставках располагалась реклама. Лавочки книготорговцев были расположены, естественно, по соседству с Форумом, на самом Форуме во времена Цицерона, впоследствии вдоль Аргилета; после строительства Форума Мира они размещались по соседству с библиотекой Веспасиана. Сосии, самые крупные книготорговцы Рима во времена Августа (они специализировались на издании Горация), располагались около статуи Вертумна, у рынка Vicus Tuscus на римском Форуме.
Такими были развлечения для римской элиты, которые ей предлагал город, по мере того как культура приобретала всеобщий характер. В этом прогрессе и в этой вульгаризации интеллектуальной жизни роль греков оказалась первостепенной. Ораторами на имперском Форуме были те же люди, которые начинали свою карьеру на агорах больших восточных городов. Идеи и моды циркулировали по всей империи благодаря непрерывному передвижению интеллектуалов, в том числе учителей. Именно в Риме они нашли особенно внимательную аудиторию и учеников, которые часто становились достойными своих наставников. Мы настаиваем на оригинальности римской культуры, на ее отличии от греческой paideia.Давайте констатируем отныне, что urbanitas в Риме была неотделима от определенного интеллектуального уровня, а наиболее просвещенные горожане не посвящали свой досуг грубым развлечениям.
* * *
В Греции молодые люди формировались в гимнасиях, их интеллектуальная культура должна была дополнять воспитание их тела. Гимнасий не ставил своей главной целью готовить воинов для полиса: спорт, упражнения были самоцелью, «искусство мира», для которого ожидали сильных, уравновешенных и благородных душ. Готовили с высокими целями атлетов, достойных быть представленными на олимпийских играх, призванных внести свой вклад во славу полиса.
В Риме, напротив, чистая гимнастика, атлетизм, рассматривавшийся как чистое искусство, долго были неизвестны. На Марсовом поле молодые люди тренировались почти исключительно в военных упражнениях: прыгали, бросали копье, бегали в полном вооружении или без него, плавали, приучались к холоду и жаре, состязались на копьях, ездили верхом. Но все это было далеко от искусства, без какой-либо заботы об эстетическом совершенстве. Поэтому, когда в 169 до н. э. Эмилий Павел провел в Амфиполисе гимнические игры, римские солдаты имели далеко не блестящий вид.
Первые состязания атлетов были проведены в Риме Фульвием Нобилиором (проэллински настроенный сенатор) в 186 году до н. э. Участниками состязания в большинстве оказались греки, приглашенные специально по такому случаю. Римская публика, вероятно, не получила там большого удовольствия. Общество предпочитало традиционные игры, главным образом гладиаторские бои. Однако в конце республики количество атлетических состязаний возрастает с увлечением «греческой жизнью». Помпей не понимал, почему он должен уклоняться от участия в больших праздниках, которыми отметили открытие его театра, а Цезарь в 46 году до н. э. специально построил временный стадион на Марсовом поле. Слишком многие римляне прошли по эллинским странам, квартировали в городах Азии, приобретя некоторые знания об этом искусстве, даже если в глубине души и считали, что это было ребяческое развлечение, недостойное свободного человека. Если энтузиазм греческой толпы по поводу триумфа атлетов и казался им слишком преувеличенным, то они не могли не увлечься соблазном славы. Многочисленные статуи, доставленные в город в результате завоеваний, в конце концов повлияли на принятие канонов мужской красоты, которая формировала идеал гимнасия. И постепенно для римлян приоткрылся новый мир.
В латинских городах на перекрестках всегда можно было видеть состязания борцов, вокруг которых собирались зеваки. Август, как рассказывает Светоний, получал большое удовольствие от таких зрелищ и часто сравнивал римских борцов с греческими. Он надеялся привить римлянам интерес к атлетизму и сам очень им увлекался. Именно он учредил знаменитые игры для увековечения своей победы при Акции, которые проводились каждые четыре года в городе Никополе, который он основал около Акция, Делая это, он намеревался выразить свое почитание Аполлону, своему покровителю, но при этом он сознательно подражал греческому обычаю проведения олимпийских игр. Игры Акция упоминались наряду с играми при четырех великих греческих святынях: Олимпии, Дельфах, Коринфе и Немее. Их церемониал повторялся в Риме; с ним была связана надпись на храме Аполлона на Палатине. Кроме гладиаторских боев, на Марсовом поле проводились состязания на колесницах и поединки атлетов. Игры Августа закончились с его правлением, но обычай проводить состязания атлетов стал традицией. Популярность олимпийских игр относится к правлению Нерона. Однако увлечение атлетизмом началось раньше организации состязаний, называемых играми Нерона (Neronia) и проходивших раз в пять лет, и раньше учреждения гимнасия на Марсовом поле, для которого император по примеру эллинистических правителей распорядился выделять средства на масло, которым мог воспользоваться любой, кто там занимался, был ли он сенатором или всадником. Из диалога Сенеки «О быстротечности жизни» (49 н. э.) мы знаем, что благородные римляне почитали выдающихся мастеров легкой атлетики, сопровождали их на стадион и в тренировочный зал, разделяли их забавы и следили за успехами новых атлетов, которым покровительствовали. Нерон, устроитель множества зрелищ подобного рода, лишь следовал устоявшейся моде. С начала его правления греческие игры стали широко распространяться. Знаменитые Капитолийские игры начинались при Домициане и притягивали огромные толпы, оставаясь популярными в II–III веках н. э. Домициан, как и Нерон, присоединил к соревнованиям атлетов литературные состязания; один приз выдавался за греческое красноречие, другой — за латинское красноречие, третий — за поэзию, что доказывает, как глубоко идеал paideia проник в жизнь римлян. Превосходство разума и совершенство тела больше уже не разделялись. Для этих конкурсов Домициан построил специальное здание — стадион на Марсовом поле: мы уже говорили, что по форме площади Навона, которая занимает место этого стадиона ныне, можно видеть, какой была его форма; остатки этого сооружения были недавно раскопаны. Вероятно, там удобно располагались тридцать тысяч зрителей, что говорит о популярности подобных зрелищ. Конечно, некоторые консервативно настроенные умы считали, что следует порицать подражание греческой paideia в подобной форме; сенаторская оппозиция также не упустила прекрасного случая выразить протест против этой измены традициям предков, но Рим не мог оставить за городами Востока монополию на эти состязания в легкой атлетике. Столица мира, он был обязан принять все формы славы и не отвергать во имя узкого консерватизма идеал человеческой красоты, который в прошлом вдохновлял греческое классическое искусство. Кроме того, очень быстро первоначальные цели легкой атлетики были забыты, и задачей стало не формирование гармоничного тела у тех, кто занимался атлетикой, а стремление воспитывать чемпионов с гипертрофированными мышцами. По этому поводу Сенека писал: «Упражняться, чтобы руки стали сильнее, плечи — шире, бока — крепче, — это, Луцилий, занятие глупое и недостойное образованного человека. Сколько бы ни удалось тебе накопить жиру и нарастить мышц, все равно ты не сравняешься ни весом, ни силой с откормленным быком. К тому же груз плоти, вырастая, угнетает дух и лишает его подвижности. Поэтому, в чем можешь, притесняй тело и освобождай место для духа». Но подобные размышления не мешали многим молодым людям брать уроки гимнастики у известных атлетов, порванные уши которых свидетельствовали о победоносных боях, а некоторые богатые римляне содержали не только личных врачей, но и специалистов по атлетике, от которых ожидали даже житейских советов.
* * *
Римскую толпу никогда не восхищали атлетические соревнования, заимствованные в Греции, в отличие от национальных игр, поскольку они не были глубоко связаны с римскими религиозными традициями. Об этом говорят и сооружения, в которых проводились игры. Напомним об этих зрелищах и попробуем определить их значение для городской толпы.
Римские игры, по сути, являлись религиозными актами. Они представляли собой обязательный ритуал для поддержания хороших отношений между городом и его богами: этот первоначальный характер не будет забыт никогда, и даже в поздние времена обычай требовал, чтобы на поединках в амфитеатре или на состязаниях в цирке люди находились без головного убора, как при жертвоприношении.
Самыми старинными играми были Римские игры (ludi Romani), которые назывались Большими играми (ludi magni). Их отмечали в сентябрьские иды, сначала они продолжались четыре дня, а после смерти Цезаря — полных шестнадцать дней. По обычаю вначале устраивался большой пир в честь Юпитера, в котором принимали участие высшие должностные лица и жрецы; затем сам Юпитер, которого изображал консул или претор, в костюме триумфатора — в сверкающей расшитой тоге из пурпура и дубовом венке — во главе торжественной процессии направлялся от Капитолия к цирку. Его сопровождал весь город, выстраивавшийся в соответствии с общественной иерархией. Впереди шли всадники, затем молодые центурии молодых людей. За ними шествовали участники состязаний, окруженные танцорами, мимами, целый шутовской карнавал с силенами и сатирами, неприличный и пестрый. Танцоры в вульгарных позах хорошо известны по росписям на этрусских могилах, и, несомненно, эта обрядность была заимствована римлянами у этрусков со времен Тарквиниев, установивших эти игры. Процессия шествовала в ритме пронзительных звуков флейт, тамбуринов, труб. Позади танцоров шли носильщики с носилками, тяжело груженными драгоценностями, извлеченными по такому случаю из священных сокровищ: золотые вазы, глиняные кувшины, наполненные благовониями, — все исключительное, великолепное, чем обладал город. Наконец прибывали боги: в древности их изображали манекены с атрибутами божества; позже (начиная с II века до н. э.) носили статуи. Около цирка шествие останавливалось, боги устраивались на pulvinar, священном ложе, находящемся на возвышении, откуда они могли более всего наслаждаться зрелищем.
Таким был церемониал Больших игр; церемониал Плебейских игр служил параллелью Большим играм. Но эти игры не были единственными в римском календаре. При каждом кризисе в эпоху республики, позже при каждой перемене власти добавлялись новые игры. После тяжелых поражений во Второй Пунической войне стали устраивать Аполлоновы игры (212 год до н. э.), в которых большое место уделялось конным состязаниям и вольтижировке (desultores) вероятно под влиянием Тарента.
Некоторые игры были связаны с аграрными культами: игры в честь богини Цереры, проводившиеся в апреле, Флоралии — игры в честь богини Флоры, которые их сменяли и продолжались до 3 мая. Правила проведения этих игр смешивались с особенными обрядами, смысл которых был уже не ясен самим римлянам. На играх Цереры, которые проводились в цирке, выпускали лисиц с привязанным к хвосту горящим факелом. Во время Флоралий обнаженные городские куртизанки должны были исполнять перед публикой эротические танцы. Этот последний обряд достаточно ясен: речь идет об обновлении года, о взывании к плодотворящим силам природы, и, каким бы неприличным действо ни казалось, зрелище не могло быть отменено из-за страха перед неурожайным годом.
В 204 году до н. э., когда римляне, руководствуясь указаниями Сивиллиных книг, перенесли в свой город богиню Кибелу, за которой отправлялись во Фригию, в город Пессинонт, они установили игры для вновь прибывшей богини. То были ludi Megalenses, которые впервые праздновались по обряду Римских игр. Начиная со 194 года до н. э. в них включают театрализованные представления, которые принимают все большую значимость. Уже после 140 года до н. э. они включаются также и в ludi magni, и, если верить Титу Ливию, первые сценические представления были устроены в 364 году до н. э. во время ужасной чумы, для того чтобы успокоить гнев богов. Тогда они прямо имитировали этрусский обряд. Это были еще только пантомимы. Римская молодежь начала танцевать в той же манере, добавляя к пантомиме сатирический текст и пение. От соединения народной поэзии и священного танца родился новый жанр, satura, который стал родоначальником театра. В действительности театр появился только в 240 году до н. э., когда уроженец Тарента Ливий Андроник придумал использовать сатуру, представив ее на сцене, придав ей интригу. Рим тогда только что в первый раз победил Карфаген и добился своего первенства не только в континентальной Италии, но и в Сицилии, и греческие полисы смотрели на него с некоторым уважением. Сенаторы, чтобы не оставаться в долгу, хотели модернизовать свои архаичные церемонии, и именно тогда по случаю визита в Рим сиракузского царя Гиерона II римляне попросили Ливия Андроника устроить игры по образцу зрелищ греческих городов.
По правде говоря, эти первые сценические представления приглашенным грекам могли показаться несуразными. Они увидели старые греческие «либретто»: сюжеты из трагедий Еврипида и многие другие традиционные мотивы; кроме того, все это было еще и странно сыграно. В то время как в Греции актер играл свою роль от начала до конца, изображая свой персонаж на протяжении всего представления, здесь, в Риме, роль распределялась между двумя актерами. Один жестикулировал, другой ритмично напевал стихи под звуки флейты, которыми на сцене сопровождалась декламация. Это был след старинной священной пантомимы, римская традиция не отказывалась от нововведений, но представляла их лишь как некоторые изменения обряда, которому оставалась верна.
С конца III века до н. э. игры без театральных представлений не проводились. Они устраивались наряду с состязаниями на колесницах, и этим объясняется увеличение дней, во время которых проводились игры. Так постепенно родился латинский театр, для которого несколько поколений поэтов оставили целое собрание значительных творений. Именно в тяжелые дни Второй Пунической войны Плавт сочинил почти весь свой театр. И он был не единственным, кто писал комедии. Невий, выходец из Кампании, его предшественник, создал большое их количество. Невий, как и Плавт, черпал сюжеты из репертуара новой греческой комедии вековой давности, которая продолжала играться в греческих городах. Эти подражания нравились римской публике, так как они выводили на сцену человеческие типы, интересные не только эллинистической Греции, но и Риму, открытому всем эллинистическим влияниям средиземноморской жизни. В нем, как и в Греции, можно было найти скоробогатых купцов, жадных куртизанок, молодых людей, надеющихся на отцовское наследство, хитрых рабов, готовых им помогать. Приключения очаровывали публику из народа. Эта комедия, свободная от политических намеков, в отличие от старинной афинской комедии (комедия Аристофана), вполне отвечала потребностям Рима, должностные лица которого не потерпели бы сатирической свободы, дозволенной во времена Перикла. Не приняли бы они и отражения картины настоящей современной общественной жизни, жизни римских семей, которая, как считалось, была надежно укрыта от нескромных взглядов. Чисто греческая атмосфера комедии, персонажи, место действия, намеки на учреждения и обычаи переносили зрителя далеко от Рима, служили оправданием для острого сюжета. Мир комедии оказывался за пределами реального мира, реального мира города, и этого было достаточно, чтобы не ставились проблемы своей морали. Все смеялись, боги развлекались вместе с публикой — обряд игр достиг своей цели.
Тексты комедий дошли до нас, поэтому комедию этого времени мы знаем гораздо лучше, чем трагедию. От трагедии сохранились только небольшие фрагменты и воспоминания о нескольких названиях. Но их вполне достаточно, чтобы представить требования к трагедии, которые предъявлялись римлянами во время Пунических войн: сюжеты, без сомнения, были греческими, но они выбирались обычно из цикла троянских мифов, в которых Рим хотел найти свои древние истоки. Сказания о Трое — гомеровская эпопея — предоставляли верительные грамоты созревающей цивилизации. Показательно, что Рим хотел иметь и свою историю, и стать частью древнейшей истории средиземноморского мира, той истории противостояния ахейцев и фригийцев, откуда Греция брала свое начало.
Некоторые предания нашли свое продолжение в Италии. Колонисты из Великой Греции перенесли на землю, на которой обосновались, свою историческую память, в легендах хотели найти подтверждение правомочности своей миграции на Запад. Реалии Южной Италии и Лациума включались ими в эллинскую мифологию, и греческая трагедия нисколько не сбивала римлян с толку, напротив, она усиливала в них чувство принадлежности к средиземноморскому культурному сообществу. Впрочем, благодаря этрусскому фольклору и искусству жители Италии легко восприняли греческий мифологический канон. Все это объясняет то удовольствие, которое публика получала в театре, который мог бы считаться типично эллинским и не привившимся на чужой земле.
Наряду с греческим, комическим и трагическим, репертуаром первые латинские поэты пытались основать чисто национальный театр, выводя на сцену римских персонажей. Так родилась трагедия «претекста», названная так по тогам, окаймленным пурпурной полосой (toga praetexta), в которые были облачены герои — римские должностные лица. Сюжеты брались из национальной истории: взятие города, знаменитый эпизод из старых хроник, которая таким образом превращалась в приключения легендарных героев. В этом отношении трагический театр способствовал, разумеется, усилению патриотизма, приданию ему пафосности — трагедия «претексты» приближала зрителей к идеалу величия и славы. И хотя в греческом театре трагические герои сами по себе были полубогами, в трагедии «претексты» герой заслуживал обожествления своими подвигами. Почитание героев трагедий было настолько сильным, что в 187 году до н. э. римский триумфатор возводит храм Геркулесу Мусагету (Hercules Musarum). Таким образом, бог-триумфатор — тот, кто доблестью получил место в небесном пантеоне среди божественных дев, богинь памяти, повелительниц бессмертия.
* * *
Развитие театра начиная с II века до н. э. было стремительным, но непродолжительным. Множество поэтов, сочинителей трагедий и комедий, появлялось вплоть до конца республики, но представления становились все менее связаны с текстом и определялись второстепенными элементами. Иной раз преобладала только постановка. Например, если по сюжету следовало захватить Трою, это было поводом для бесконечных процессий. Закованные пленники проходили и проезжали на сцене; публике демонстрировались «трофеи»: золото и деньги, ценные вазы, статуи, восточные ткани, ковры, дорогие вышивки — публика, еще мало приученная к материальным ценностям, поражалась возможной стоимости того, что изображал реквизит. Реалистический взгляд на жизнь требовал предельно правдивого представления легендарных эпизодов во всем их ужасе. И нередко человек, приговоренный к смертной казни, занимал место актера во время гибели героя: мифический царь Пентей, например, разорванный на куски вакханками, действительно был растерзан на глазах у зрителей; горящие стены Трои горели по-настоящему; Геркулес на самом деле сгорал на своем костре. Дело доходило до того, что Пасифаю, не заключая в деревянную корову, живой отдавали быку, которого выпускали на сцену. Но не будем судить римский плебс в его диких причудах, извращенности или особенной жестокости.
В своем романе Апулей рассказывает, как в греческом Коринфе в переполненном театре устраивается зрелище, во время которого пытаются использовать осла, в которого превратился герой романа, для публичного соития с женщиной, приговоренной к смерти за отравления и другие отвратительные злодеяния. Перед тем как бросить диким зверям преступницу, ее на глазах публики подвергают поруганию с помощью «разумного» осла.
Нам трудно понять удовольствие, которое могли доставлять подобные зрелища. Однако, поразмыслив, можно это объяснять: театр, завораживающая вселенная (а именно таким он был изначально в самой Греции), не подчиняется правилам обычной морали; он честолюбиво стремился переносить зрителей в мир, где все возможно, где обычные законы природы не действуют. Точно так же и римский театр часто стремится превратиться в феерию. Чудесный мир, который он изображает, должен в изобилии предложить богатство и чудо. Римский народ, осознав свое могущество и власть над миром, желал, чтобы его мечты воплощались в его играх. Неважно, что эти мечты могли оказаться жестокими или неприличными, сладострастными или поэтическими, требовалось лишь одно — чтобы они воплотились, и публика готова была освистывать не слишком изобретательное или не слишком богатое должностное лицо, которое не исполняло этого ожидания.
Так развитие театра шло вне путей развития литературы. Кроме комедии существовал другой популярный жанр, происшедший, несомненно, от ротрае circensis и сельских развлечений, — это ателлана; зародившись в Кампании, она подверглась влиянию сицилийской комедии, но окончательно сложилась в Риме. Процесс становления этого жанра виден по эволюции четырех постоянных персонажей: старика Паппа, горбуна, любящего нравоучения Доссена, толстощекого наглого бездельника и обжоры Буккона и простака Макка. Темы были очень просты, заимствовались из повседневной жизни; каждый из персонажей оказывался в определенном положении, например, Доссен был школьным учителем, предсказателем, солдатом или крестьянином. Вмешательство статистов предоставляло повод для бурлескных шуток. Жанр главным образом карикатурный, ателлана увлекала своим фамильярным характером и непристойностью. Часто ателлана служила exodos как пародия на пьесу, которая составляла основную часть всего представления.
Мим оказался более честолюбивым. Появившись в конце III века до н. э., он существовал, как и ателлана, до конца Античности. Он отвечал глубоким потребностям римской публики. Заимствуя свои сюжеты в легендах, трагедиях и комедиях, он не отказывался и от любовных интриг, дорогих комическим поэтам. Приключения влюбленных весьма ценились. Иногда он ограничивался тем, что выводил на сцену простые фаблио: историю обманутого мужа или любовника, спрятанного в шкафу и вывезенного за пределы дома возлюбленной, — все то, что встречалось в «Милетских сказках». Мимы не щадили ни людей, ни богов. Тертуллиан возмущается тем, что видел, как изображаются на подмостках божества в позорящих их положениях. Известны мимы, в которых бог Анубис представлен прелюбодеем, Луна переодевается человеком (без сомнения, для галантного приключения), Диану наказывают кнутом, умирал Юпитер, после чего следовало чтение его шутовского завещания. Можно было также видеть (что заставляет вспомнить «Птиц» Аристофана) одновременно троих голодных Геркулесов, прожорливость которых высмеивалась. Нам трудно понять, как можно было терпеть это неуважение, если мы только не вспомним, что древняя религия не была лишена некоторого чувства юмора как в Риме, так и в Греции и что первоначально представления делались с намерением рассмешить богов.
В миме текст мало что значил; однако он наличествовал, но диалог оставался довольно примитивным, сводясь или к откровенным шуткам, или к доступным пониманию зрителей моральным максимам. Существенную часть мима составляли жестикуляция, танец, все то, что обращалось скорее к чувствам, чем к разуму. Мим оставался преимущественно областью чудесного в гораздо большей степени, чем литературный театр. У Плутарха можно прочитать, что, например, в правление Веспасиана был представлен мим, в котором участвовала усыпленная, может быть наркотиком, собака, а затем искусно демонстрировали ее пробуждение. В то время когда и в комедии, и в трагедии (и в ателлане) все женские роли игрались мужчинами, в миме они исполнялись женщинами, что пробуждало в черни низменные страсти. Она требовала, чтобы актриса танцевала обнаженной, но часто самих перипетий роли оказывалось достаточно, чтобы удовлетворить все пожелания публики.
* * *
В атмосфере феерии и реализма, поэзии и тривиальности развивались римские игры. Даже состязания на колесницах и гладиаторские бои были пропитаны этим духом: все в цирке, амфитеатре и театре происходило не просто так, хотя и казалось реальным, все было окружено ореолом странности и принимало значимость без связи с обыденностью. Победа того или иного колесничего в гонках колесниц принимала масштабы национальной победы, а его поражение считалось всеобщей катастрофой. Эти страсти недостаточно объяснять исключительно спортивным духом. Во времена империи существовали четыре партии болельщиков: «белые», «голубые», «зеленые» и «красные». Публика поддерживала ту или иную партию (как и должно быть, когда речь идет о спортивном азарте), вернее, того или иного колесничего. Партии продолжали существовать, даже если менялись предводители, ответственные за торжество цвета своей партии. И это были всегда одни и те же fautores (мы сказали бы сегодня «фанаты»). Недавно было высказано предположение, что причина была одна: цвет был выбран определенным социальным классом, который его принял как свой символ и идентифицировал себя с ним. Таким образом, можно отметить, что Калигула, Нерон, Домициан, Луций Вер, Коммод и Гелиогабал, которые являлись наиболее «демократическими» императорами, благоприятствовали «зеленым». Когда Ювенал вспоминает о бегах, он пишет: «Весь Рим сегодня собрался в цирке, страшный шум сотрясает мой слух, из этого я делаю вывод, что успех благоприятствует „зеленым”. Потому что, если бы они были побеждены, наш город был бы опечален, как если бы консулы были разбиты в прах возле Канн». Таким образом, он указывает, что народная масса была явным приверженцем «зеленой» партии. Сенат же и консервативно настроенная аристократия идентифицировалась с «голубыми», и известно, что император Вителлий карал смертью сторонников «зеленых» за то, что те «плохо говорили о „голубых”». Под прикрытием обычного спортивного состязания существовали значительные интересы, которые вуалировались аргументами: разве боги не стоят на стороне тех, кто им нравится? Не была ли победа доказательством того, что боги желали покровительствовать колесничим и тем, кто с ними отождествлялся и вверял им свою судьбу?
Конные состязания поражали воображение людей позднейших времен, которым нравились колесницы, запряженные парой или четверкой лошадей, стоящие колесничие, облаченные в облегающую тунику без рукавов, с кожаным шлемом на голове, туловище обмотано поводьями, которые закреплялись на поясе. Левая лошадь вела упряжку, остальные следовали за ней. Колесница была похожа на военные колесницы в былые времена (простой кузов на двух колесах), но более легкая, устойчивость ей придавал вес человека. Малейшая неосторожность могла оказаться роковой: на огромной скорости колесница могла перевернуться, колеса сломаться, вожжи перепутаться; у человека оставалась только возможность схватить (если он только был в состоянии) нож, который носил на поясе, и перерезать кожаные путы, которые привязывали его к собственной упряжке. Если ему это не удавалось, его тело волочили по беговой дорожке животные, тело билось о spina или внешние барьеры.
В момент старта каждый из конкурентов находился за барьером. Над ними, на балконе, располагалось должностное лицо, руководитель игр. Он давал сигнал с балкона, бросая кусок белой ткани. В этот миг барьеры падали, и упряжки одновременно бросались в путь. Они должны были обежать вокруг цирка семь раз, это составляло расстояние приблизительно в семь с половиной километров. После каждого тура снималось одно из подвешенных над spina «яиц». Когда все они были сняты, то начинался наиболее увлекательный момент состязания. Колесницы стремились занять самое лучшее место внутри дорожки и двигаться вдоль нее, почти касаясь ближнего соперника. Много надежд рушилось, когда колесо неловкого колесничего разбивалось о камни! Неловкость или неудача колесничего обычно приносила неудачу и другим участникам состязания, так как они не могли на полном скаку мгновенно остановить свои упряжки, сталкивались с потерпевшим крушение и погибали вместе с ним. В толпе многие радовались, уповая на успех своих молитв, которые втайне возносили подземным богам, будучи уверенными, что свинцовая табличка с магической формулой, которую они зарывали в какую-нибудь могилу, дойдет до подземных божеств, достигнет цели и погибшие колесничие партии противника попадут в свою могилу.
* * *
Как мы уже сказали, гладиаторские бои были введены в Риме в 264 году до н. э. из погребальных игр, посвященных Юнию Бруту. Сначала они были всего лишь частью похоронного обряда, но римляне быстро их полюбили. В то время как на играх 264 года до н. э. были выставлены только три пары гладиаторов, полвека спустя на погребальных играх в память Эмилия Лепида участвовали уже двадцать две пары гладиаторов. Дух соперничества способствовал тому, что вскоре гладиаторы выступали на арене сотнями. Знатные аристократы хотели иметь свои личные отряды, которые они содержали в своих поместьях далеко от города. Во времена Цезаря постановлением сената пришлось даже ограничивать количество гладиаторов, которым могло владеть частное лицо. Власть хотела избежать возникновения вооруженных отрядов, преданных своему хозяину и готовых к внезапным нападениям. Уже восстание Спартака продемонстрировало остроту опасности, поскольку именно гладиаторы, убежавшие из школы Капуи, образовали главное ядро восстания. Инициаторы гражданских войн Милон и Клодий (первый выступал на стороне сената, второй — на стороне партии популяров) использовали своих гладиаторов как телохранителей и bravi и не ошиблись. Но существовали профессиональные организаторы зрелищ, которые содержали отряды гладиаторов, чтобы сдавать их (иногда очень дорого) магистратам, в обязанности которых входила организация игр. Во времена империи существовали императорские гладиаторы, которые принадлежали к дому принцепса на том же основании, что и остальные его люди, и использовались в играх, устраиваемых самим императором.
Не все сражавшиеся на арене являлись профессиональными гладиаторами, для этого часто использовали приговоренных к смерти, которые должны были противостоять, почти безоружные, вооруженным противникам или хищным зверям. Длительное время это была форма казни: зверям бросали рабов и свободных людей, не имеющих римского гражданства. Некоторых из осужденных, молодых и крепких, отправляли не на смерть, а в гладиаторскую школу, обучали, и они становились профессионалами. Так они получали возможность если и не выкупать своим мужеством жизнь, то, по крайней мере, избегать казни, если после трех лет подобной жизни они выживали благодаря своей ловкости или удаче. Тогда, как и гладиаторов-«пенсионеров», их освобождали прикосновением палки без железного наконечника.
Рядом с осужденными, согласно уголовному праву, на арене часто появлялись военнопленные: правление Клавдия было отмечено массовым истреблением британских пленников в 47 году н. э. Нам также известно, по свидетельству Иосифа, что Тит освободился от пленных евреев в ряде зрелищ в Берите, Кесарии Палестинской и некоторых сирийских городах. Так расправлялись с пленными на протяжении всей империи, впоследствии Константин таким же образом обошелся с побежденными бруктерами.
Но народ не получал большого удовольствия от этих кровавых представлений. Он предпочитал более искусные бои, где противники были достойны друг друга и одинаково хорошо владели оружием. Поэтому предпочитали добровольцев, а становиться гладиатором означало иметь профессию.
Тот, кто желал стать гладиатором, вступал в «семью», принадлежащую lanista. Он, принимая заранее самое скверное к себе отношение, приносил будущему наставнику страшную клятву: позволял себя бить, жечь, ранить и убивать по желанию ланисты. После этого он направлялся в школу, настоящую казарму, где начиналось его обучение под руководством инструкторов, ветеранов в этой профессии. Ученики гладиаторской школы объединялись в классы и упражнялись в фехтовании нападении на palus, манекен, прочно воткнутый в землю и изображавший противника. Классы делились по этапам обучения: высшим считался класс, который назывался primus palus; гладиатор, который дошел до него, славился тем, что сам мог быть наставником.
В этих казармах господствовала ужасная дисциплина. Вне боев и тренировок вооружение тщательно закрывалось в надежном месте (armamentarium), а люди крайне редко получали разрешение выйти в город. Недисциплинированных заключали в оковы, били кнутом, клеймили каленым железом. Главной заботой гладиаторских школ было физическое здоровье этих мужчин, которые должны были демонстрировать совершенство своего тела и силу. Их хорошо кормили; врачами предписывалась специальная диета, чтобы поддерживать их в хорошей форме. Врачи следили за их гигиеной, делали массаж, руководили банными процедурами. Накануне своего первого боя гладиаторы имели право на libera сепа, особенно роскошный ужин, который для многих мог оказаться последним. На этот пир, дававшийся публично, приходили любопытные и наблюдали за теми, кто будет сражаться на следующий день. Последние изо всех сил, весело пили и ели, стараясь казаться беззаботными, и, безусловно, многие были счастливы наконец-то продемонстрировать свою отвагу. Сенека приводил слова знаменитого гладиатора, который во времена Тиберия, когда игры были редки, жаловался на то, что лучшие годы его жизни проходят в бездеятельности.
Конечно же, гладиаторам были присущи чувства военной чести и презрение к смерти. Вероятно, некоторые из них надеялись, что их мужество станет гарантией милости, которую окажет публика, покоренная их бесстрашием в случае их поражения. Эта милость оказывалась только храбрецам или неудачникам, которые умели проявить свою храбрость; храбрость, таким образом, могла в какой-то мере стать гарантией безопасности при поражении. Но многие не нуждались даже в этом: их судьба определялась профессией, которую они избрали. Они считались воинами: их предназначение состояло в том, чтобы убивать или умирать. Поддерживал ли их кто-нибудь, платили ли им — а платили часто неплохо, — что с того? Неудивительно, что в эпоху империи гладиаторы часто участвовали в военных действиях. Они не уступали другим солдатам: связанные своей клятвой, они умели быть героями не только на арене.
Гладиаторы во времена империи уже больше не считались приговоренными к смерти с отсрочкой приговора, но особенно отважными атлетами, так как они рисковали своей жизнью. Нередко можно было увидеть, что молодые люди хорошего происхождения принимают вызов в качестве любителей, также желая продемонстрировать свое мужество. Коммод также выходил на публику: он представал «новым Геркулесом» с намерением показать, что его императорская доблесть не голословное утверждение, а реальность.
Вооружение и облачение гладиаторов императорского периода хорошо известны по изображениям на многочисленных памятниках. Со временем сложились традиции, бойцы стали различаться по установленным категориям, их ставили друг против друга парами для рассчитанного драматического эффекта. Так, легковооруженные люди носили шлем с забралом, щит и меч. Их называли «преследователями» (secutores), их легкость при нападении и отступлении очень высоко ценилась. Другие бойцы назывались ретиариями (retiarii). Они были снабжены свинцовой сеткой и трезубцем, как рыболов для ловли тунца. Они выступали почти обнаженными, за исключением короткой туники, широкого кожаного ремня и наруча, защищавшего левую руку.
Среди тяжеловооруженных гладиаторов чаще всего встречались мирмиллоны, самниты, галлы, фракийцы. Они носили шлем, нагрудник и щит, в качестве вооружения для нападения были снабжены мечом и кинжалом. Форма щита и форма меча менялись. Самниты, например, укрывались за высоким и вогнутым щитом, меч был коротким. Фракийцы имели небольшие круглые щиты; меч напоминал кривую турецкую саблю. Некоторые гладиаторы полностью облачались в металлические латы, как позднее средневековые рыцари, но сражались пешими. Их можно было победить, лишь опрокинув, их закалывали или через прорезь в нагруднике или через прорези для глаз.
В гладиаторских боях гладиаторы представляли бойцов различных войск, с которыми когда-либо вели войны римляне; образы менялись по мере обогащения военного опыта римской армии. Нам известно, например, когда появились essedarii гладиаторы, сражавшиеся на конных упряжках. Новинку привез Цезарь после кампании в Британии, в армии которой были такие подразделения. Цезарь хотел продемонстрировать римской публике, к какому виду боевых действий его войска были вынуждены приспосабливаться. Кроме того, виртуозность essedarii, способных удерживать упряжки на крутых склонах, балансируя на перекладине колесницы, перепрыгивать на полном скаку на спину лошади, представляло собой первоклассное зрелище. Военные кампании в Британии при Клавдии, Нероне и позднее при Домициане ввели essedarii в моду, их выступление подавалось как смертельное конное состязание, иногда под звуки духовой музыки.
Гладиаторы выставлялись друг против друга не случайным образом. Ретиарий никогда не сражался с другим ретиарием, но всегда с секутором (secutor), фракийцем или мирмиллоном. Эсседарии боролись друг с другом. Эти меры предпринимались для того, чтобы обеспечивать бойцам более или менее равные шансы. У знатоков существовали свои представления о поединках. Когда какой-либо магистрат организовывал игры и это всегда официальное лицо объявляло о предстоящих играх, правила проведения были предметом заинтересованных обсуждений, как и вопрос о том, кто именно выступит против знаменитого бойца.
Сознание современных людей часто (и с полным правом) шокирует пристрастие римлян к кровавым развлечениям. Но было бы несправедливо представлять это обстоятельство как исключительный недостаток латинов. Мы уже говорили, что гладиаторские бои имели чужеземное происхождение и появились в самом Риме относительно поздно. В некотором отношении они представляют собой архаичный пережиток италийских обрядов, и их религиозный характер бесспорен. Лучшие из римлян почти не получали там удовольствия. Публика состояла главным образом;,из городского плебса, в состав которого входили люди, пришедшие в Рим из стран Средиземного моря. Увлечение гладиаторскими боями датируется эпохой, когда плебс перестает быть чисто римским; и неудивительно, что Рим не должен был ни в чем уступать городам Востока, ни в отношении количества подобных зрелищ, ни по их жестокости. Можно сожалеть о том, что, с точки зрения современного человека, недостатком всей античной цивилизации является печальная уступка всеобщему интересу народных масс к жестокости, но было бы нелогично закрывать глаза на то, что подобными были нравы и в позднейшие исторические эпохи, свидетельствующие о презрении к человеческой жизни. Давайте не забывать, наконец, о том, что гладиаторы, находящиеся на арене на значительном расстоянии от зрителей, представали лишь небольшими силуэтами, а их движения при нападении и защите воспринимались скорее как перипетии спортивной драмы, чем как агония человека.
На зрелищах, происходящих в амфитеатре, царило то же желание чудесного, небывалого, невозможного, как и на театральных представлениях. Несколько разрозненных свидетельств говорят о любопытных фактах жажды экзотических впечатлений, например упоминание о gladiatores laquearii, гладиаторах, вооруженных чем-то вроде лассо и нападавших на противников с расстояния, захватывая их за ноги или за руки. Как ретиарии, словно ловцы тунца, переместились на арену, так и laquearii, очевидно, являлись вакеро, которых превратили в охотников за людьми. Все редкое и живописное, что только существовало в мире, должно было быть представлено народу на арене. Без сомнения, именно для того, чтобы удовлетворить такое честолюбие, Цезарь придумал римлянам такое зрелище, как морское сражение.
Во время своего триумфа в 46 году до н. э. диктатор приказал выкопать искусственный водоем, где столкнулись два флота, которые получили название тирский и египетский. Суда были боевыми кораблями, двигались усилиями гребцов, воины ожесточенно участвовали в сражениях.
Инсценировка морского боя еще раз состоялась при Августе, который в 2 году до н. э. специально вырыл naumachia за Тибром и построил для него, как мы уже упоминали, специальный акведук. На сей раз флоты изображали «персидский» флот и «афинский» флот: представление изображало сражение при Саламине. Впоследствии строящиеся амфитеатры всегда имели искусственные водоемы для проведения навмахий. Античные историки описывают инсценировку морского сражения, которым при Клавдии было отмечено торжественное завершение работ по осушению Фуцинского озера. В ней приняли участие 19 тысяч человек.
Со временем грандиозные гладиаторские бои, подражая действительным событиям, стали походить на представления мимов. С III столетия до н. э. для придания экзотики представлениям стали использовать животных. Начало было положено выступлением на публике слонов, четырех боевых животных, захваченных во время войны с Пирром в бою под Беневентом (275 до н. э.). Двадцатью четырьмя годами позже, в 251 году до н. э., выступали уже около ста слонов, захваченных во время победы Палермо над жителями Карфагена. Организаторы игр хотели поразить воображение зрителей, поэтому участие слонов представляло собой часть грандиозного парада трофеев — животных подбадривали палками несколько рабов.
Открытие Африки впоследствии предоставляло большие возможности для доставки экзотических животных. В начале I века до н. э. народу показали страуса. Потом были леопарды и львы. Нумидийские цари, вассалы Рима, охотно поставляли африканских зверей знатным римским аристократам, с которыми их соединяли узы гостеприимства, или тем, кто мог быть им полезен. Каждый триумфатор доставлял из своей провинции несколько образцов местной фауны.
Эти животные иногда просто показывались любопытной толпе; так дело обстояло со змеями, разноцветными птицами, привезенными из Индии или Эфиопии, и иногда использовавшихся во время боев. Точно так же, как раньше выставляли друг против друга гладиаторов, вооруженных разными видами оружия, так и теперь львов выставляли против слонов, львов — против тигров или быков. Удовольствие, которое получали от этой неравной борьбы, было связано и с любопытством, и с удовлетворением бессознательных природных инстинктов людей. Марциал, описывая представление, данное Домицианом по случаю торжественного открытия Колизея, восхищается внезапным диким порывом, очевидно, миролюбивого носорога, который заставил пулей броситься на огромного быка. Представления с участием экзотических животных сменялись показом местных животных, и главным образом медведей, которых заставляли бороться друг с другом, или быков — возбуждали их ярость, устраивая настоящие корриды.
Традиция поединков людей и животных существовала задолго до появления Римских игр. Сцены охоты известны в живописи, относящейся к минойскому периоду, Платон рассказывает о том, как в легендарной Атлантиде в установленное время торжественно совершались мистические жертвоприношения быка. Весьма вероятно, что участие животных в Римских играх было связано с обрядами такого рода, подлинное значение которых почти утратилось. Не забудем, впрочем, что постановка venationes широко использовала мифологические сюжеты, где смутно жило воспоминание о первоначальном поклонении животным. Цикл мифов о Геркулесе, исключительно богатый охотничьими эпизодами, в большой мере способствовал поддержанию сакрального значения подобных представлений. Вспомним, что император Коммод не только сам мечтал стать гладиатором, но и выходил на арену как охотник, доказывая таким образом свой божественный virtus. Ощущение сакрального и воображение переплетались, чтобы придавать животным, участвующим в бойне, достоинство, которое мы затрудняемся приписывать им в наши дни. Интерес к подобным зрелищам соответствовал глубокой потребности римской души искать в первостепенных формах природы первоначальную чистоту и соединении с нею коллективной жертвы, кровавого крещения, в которых толпа соединяется с бестиарием.
* * *
Продолжительность игр на протяжении столетий возрастала, в то время как программы перегружались новыми изобретениями. Однако это удовольствие было довольно-таки исключительным. В эти дни вся городская жизнь останавливалась, весь народ собирался в театре, амфитеатре или цирке. Впрочем, не будем обольщаться: в обычные дни город был не слишком трудолюбивым, каким является современный город. Римская жизнь отводила повседневным удовольствиям гораздо больше времени, чем современная жизнь. Вставали рано, без сомнения, и утро было занято встречами на Форуме, политикой или другими делами; солнце еще не опустилось за горизонт, а работа уже останавливалась и начинался «вечер». К трем часам зимой, в четыре часа летом Форум опустевал, двери базилик закрывались (иногда было необходимо спускать собак, чтобы задержавшиеся уходили), суды прекращали заседания и даже болтуны, слонявшиеся в портиках, направлялись маленькими группами к термам. Все социальные классы соблюдали этот обряд; конец дня каждый человек посвящал самому себе. Гораций описывает, как даже обычные люди таким образом проводят свой досуг, например, вольноотпущенник, который утром продавал таким же бедным людям, как он сам, подержанные пожитки, усаживается в тень, приказывает цирюльнику побрить себя на ветерке, и тут же, не стесняясь, стрижет свои ногти. На рассвете он снова идет зарабатывать на жизнь. Тогда довольствовались лишь тем, чтобы просто жить.
Императорские термы, которых становится все больше в I веке н. э., становятся доступными для всех, термы представляли собой виллы для черни. Там можно было найти любые виды удовольствий и занятий, доставляющих наслаждение. Для эрудитов там были библиотеки, болтуны, встречаясь с друзьями, обретались в портиках и рощах. На террасах можно было принимать рекомендованные врачами солнечные ванны. На открытых площадках играли в мяч: даже серьезные люди часами перебрасывались маленькими кожаными мячами с двумя-тремя друзьями, подготавливаясь подобными упражнениями к купанию.
Само мытье представляло собой длинную и сложную процедуру, которой предавались в компании. Как только люди раздевались в гардеробе (apodyterium), где оставляли (полезная предосторожность против воров) маленького раба хранить тунику, плащ и сандалии, входили в теплое помещение (tepidarium), где тело привыкало к жаре. Затем проходили в парильню (sudatorium), горячий сухой воздух которой вызывал обильное потение. Там находились долго, не спеша беседуя с друзьями или незнакомыми, которыми случайно оказывались рядом. Время от времени водой из бассейна обрызгивали тело, после чего приступали к умащению тела, которое начинали с очищения тела при помощи маленькой скребницы, называвшейся strigile, затем массажист руками, смазанными душистыми маслами, разминал каждый мускул, и римлянин предавался полному расслаблению. После этого наиболее смелые окунались в холодный бассейн, другие наслаждались теплой водой.
Пребывание то в одном, то в другом зале требовал немало времени, и можно было проголодаться, аппетит удовлетворяли торговцы, которые, переходя от одной группы к другой, тут же продавали всевозможную снедь, которой можно было перекусить в ожидании обеда. Известное письмо Сенеки вызывает шумную и оживленную атмосферу, царившую в термах: «Сейчас вокруг меня со всех сторон — многоголосый крик: ведь я живу над самой баней. Вот и вообрази себе все разнообразие звуков, из-за которых можно возненавидеть собственные уши. Когда силачи упражняются, выбрасывая верх отягощенные свинцом руки, когда они трудятся или делают вид, будто трудятся, я слышу их стоны; когда они задержат дыханье, выдохи из пронзительны, как свист; попадется бездельник, довольный самым простым умащением, — я слышу удары ладоней по спине, и звук меняется смотря по тому, бьют ли плашмя или полой ладонью. А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски, — тут уж все кончено. Прибавь к этому и перебранку, и ловлю вора, и тех, кому нравится звук собственного голоса в бане. Прибавь и тех, кто с оглушительным плеском плюхается в бассейн. А кроме тех, чей голос, по крайней мере, звучит естественно, вспомни про выщипывателя волос, который, чтобы его заметили, извлекает из гортани особенно пронзительный визг и умолкает, только когда выщипывает кому-нибудь подмышки, заставляя другого кричать за себя. К тому же есть еще и пирожники, и колбасники, и торговцы сладостями и всякими кушаньями, каждый на свой лад выкликающие товар».
Когда с баней было покончено, шли обедать. Обед — один из моментов дня, который посвящался дружбе, и для человека оказаться приглашенным на обед было делом обычным, даже если сам он никогда никого не приглашал. Так поступали, как правило, простые люди. Крупные аристократы, естественно, задавали друг другу роскошные пиры. Сами римляне страстно, в выражениях часто очень резких критиковали роскошество стола. Если верить этим критикам, то может показаться, что растрачивались состояния для удовлетворения фантазий и чревоугодия. Однако на самом же деле могла поражать всеобщая умеренность, а малейшие изыски казались экстравагантными. Современные городские рынки показались бы римлянам чудовищными, они были бы шокированы продажей, например, окультуренной спаржи, вместо употребления в пищу разнообразных диких растений! Плиний Старший осуждает торговлю экзотическими продуктами и даже морской рыбой, если ее доставляют издалека. Без сомнения, в эпоху республики сенат настаивал на законах против роскоши и чрезмерных расходов, которые распространялись, естественно, и на пышность стола, но он руководствовался общей политикой, стремившейся к сохранению суровых традиций, которые рассматривались как необходимость в защите чистоты нравов. Эти законы не достигли особых результатов. Да и как можно было лишить целый народ, обогатившийся в результате завоеваний, тех приятных вещей, что издавна были известны побежденным? Показательно, что на закате республики самым знаменитым гурманом был Лукулл, проведший в Азии военную кампанию против Митридата и сумевший оценить сладость восточного образа жизни. Лукуллу римляне были обязаны, главным образом, тем, что он привез в Италию вишневое дерево, которое было акклиматизировано; а это и сегодня не представляется нововведением, достойным осуждения. В конце II века до н. э. стоик Посидоний отмечал большую умеренность в пище как характерную для римских нравов черту. К этому времени эллинистическим городам Востока и самой Греции уже давным-давно была известна непростая кухни. Она достигла Рима, и хотя и медленно, но без особого сопротивления проникала в его дома.
Во времена Империи уже существовало искусство кулинарии, о которой мы можем иметь определенное представление благодаря книге, которая до нас дошла от имени Апиция, знаменитого гурмана. Эта кухня богата пряностями и травами, иногда местными, иногда привезенными с Востока. В ней охотно использовался перец, как в горошинах, так и размельченный в ступке, а также тмин, укроп, чеснок, чабрец, лук, рута и петрушка, майоран, silphium (душистое зонтичное растение, происходящее из Киренаики, этот вид сегодня исчез) и главным образом garum. Garum, который входил в большую часть заготовок, аналогичен индокитайскому nuocmam: это вымачивание в солевом растворе внутренностей рыб, главным образом тунца и макрели. Этот продукт с очень резким вкусом изготавливался почти повсеместно в бассейне Средиземного моря; но в особенности высоко ценился тот, который изготавливался на рыбных промыслах Гадеса (Кадиса). В зависимости от качества он стоил очень дорого или был дешевым. Остаток после слива гарума — alec — тоже использовался.
Вот рецепт приготовления «утки, журавля, куропатки, горлицы, вяхиря, голубя или другой птицы»: «Ощипать и выпотрошить птицу, поместйть ее в глиняный горшок; налить воды, добавить соль, укроп и оставить вариться до полуготовности. Затем ее вынуть и поместить в гусятницу (caccabum) с маслом, пучком майорана и кориандром. Незадолго до конца готовки добавить небольшое количество подогретого вина, чтобы придать цвет. Растереть перец, любисток (или горный сельдерей), тмин, кориандр, корень silphium, руту, смешать с медом, молодым вином и бульоном, в котором варилась птица, добавить каплю уксуса. Влить этот соус, предварительно уварив, в гусятницу, подогреть, соединить с крахмалом. Сервировать блюдо, полив этим соусом».
Существовали и более сложные рецепты, такие как молочный поросенок, которого потрошили через «горло, подобно бурдюку» и которого начиняли фаршированными цыплятами, колбасами и колбасным фаршем, дроздами и славками, финиками без косточек, жареным луком, улитками и всевозможными травами. Затем его зашивали и жарили в печи. После того как блюдо было готово, разрезали спинку и пропитывали мясо соусом из руты, гарума, молодого вина, меда и масла.
Подобные рецепты позволяют представить кухню с экзотическими вкусами, где соединялось сладкое и соленое, изменяя натуральный вкус мяса. Искусство повара состояло в том, чтобы сделать неузнаваемым вид пищи, например придать куску свинины вид домашней птицы, а соскам свиноматки (которыми обожали полакомиться) вид рыбы. Особенно изысканной обработке подвергали птиц, которых доставляли издалека: фазанов привозили с Черноморья, цесарок из Нумидии, фламинго из Египта или Внутренней Африки, имелась и местная дичь — дрозды, куропатки и т. д., и одомашненная птица с итальянских птичьих дворов — куры, гуси, утки. Старый закон (существовавший во времена строгих древних нравов) запрещал откармливать кур, птицеводы изворачивались, откармливая петухов. Привозили гусей из Галлии; их печенка очень высоко ценилась.
У Макробия сохранилось меню официального обеда, предложенного жрецам в эпоху Цезаря. Вот его детали: вначале морские ракушки, устрицы, мидии, дрозд на спарже, вареная курица, каштаны и соус из мидий и устриц. Эти кушанья подавались в качестве закуски и сопровождались молодым вином. Затем подавалась первая перемена: другие ракушки, морская рыба, славки, филе кабана, паштеты из домашней птицы и дичи. Главная перемена включала вымя свиноматки, голову кабана, рагу из рыбы, утки, зайца, жареных домашних птиц. Мы, к сожалению, не знаем, каким был десерт. Кушанья для каждой перемены предлагались на подносе одновременно каждому гостю, который выбирал по своему вкусу. Участники обеда возлежали на трех расположенных подковой ложах, окружавших стол: это и был триклиний, название обозначало также вообще столовую. Каждое ложе имело три места, так что на большинстве обедов присутствовало не более девяти гостей — по числу муз. Между ложами ходили слуш; личные рабы внимательно следили за каждым движением своих хозяев, чтобы предупреждать их желания.
После обеда принято было пить. Это было начало comissatio, более или менее шумной пирушки в зависимости от темперамента и настроения гостей. Виночерпий заранее смешивал в кратере вино и воду. Неразбавленное вино почти не пили, оно было достаточно крепким (виноделие оставалось очень несовершенным), густое, иногда с различными примесями, оно должно было обязательно разбавляться. В некоторые сорта вина добавляли морскую воду, чаще всего просто теплую воду. Глава пиршества, назначенный сотрапезниками, определял количество кубков, которое каждый должен был выпить, и крепость вина. Если глава умело руководил пиршеством, то гости спокойно беседовали, играли в кости, слушали певцов, музыкантов или рассказчиков, смотрели на жонглеров и эквилибристов. Но если «царь» не умел сдерживать своих «подданных» в границах приличия, наступало опьянение и, разгул до тех пор, пока гости не отправлялись по домам, поддерживаемые своими рабами.
Обычно женщины не допускались на обедах, кроме куртизанок, которые возлежали на ложах среди мужчин. Матери семейств и дети принимали пищу за особым столом в столовой. Такой была традиция; но несомненно, что в аристократической среде женщины, по крайней мере во времена империи, участвовали в пирах, даже если не давали их сами.
Было бы напрасно настаивать на излишествах, о которых нам рассказывают античные авторы. Не будем судить обо всех обедах по обеду сирийского вольноотпущенника Тримальхиона, который нам описал Петроний. Выделим из этого только особенно интересную черту: желание все превращать в представление, сопровождать прием пищи пантомимой, например подавать кабана с помощью дворецких, переодетых охотниками. Эта театральность, перенесенная в столовую, является тем же поиском невозможного или, по крайней мере, чудесного, который нам кажется столь характерным для римского воображения.
* * *
Если картина Рима во время царей и в начале республики нам демонстрирует несчастный плебс, раздавленный долгами, если при анализе экономических условий в сельском хозяйстве обнаруживаются крестьяне, проживающие в плохих условиях, привязанные к земле, которая им не принадлежала, то, напротив, городское население, по крайней мере после революции Августа, было в итоге Очень счастливо. Империя родилась в результате реакции на сенаторскую олигархию; Цезарь опирался вначале на плебс; и, несмотря на все свои шаги в отношении сената, Август никогда не прекращал думать о благосостоянии маленьких людей. Юлии — Клавдии, считающие, что Рим находится под их покровительством, были щедры по отношению к нему: общественные работы, снабжение, театральные представления — расходы на это они брали на себя. Некоторые из них, Нерон главным образом, в течение длительного времени были очень любимы народом, и тщетно объяснять это низкими чувствами. Позже Траян, затем Адриан и другие императоры организовывают настоящий административный орган благотворительности. То, что в провинциальных городах представляло собой никем не планируемую добровольную благотворительность богатых семей в пользу малых сих, в Риме превращается в общественную службу. Собирали сирот, снабжали приданым девушек. Все это добавлялось к традиционному бесплатному распределению продовольствия. Не следует думать, что там присутствовал только голый расчет и императоры надеялись купить подарками повиновение народа; следует помнить, что любой политический строй, озабоченный уменьшением страданий народа, стремится, обеспечить себе сторонников. Принцип распределения продовольствия между бедняками был подсказан Гракхам их советником, стоиком Блоссием из Кум, который был далеко не демагогическим политиком. Но считалось справедливым и гуманным распределять хотя бы часть завоеванных богатств между гражданами, даже между недавними вольноотпущенниками.
И неудивительно, что горожане Рима были счастливее, испытывали на себе лучшее отношение, чем другие народы империи: но то же самое в некоторой степени происходило и с жителями других городов, потому что в города стекалось богатство, которое легко передавалось от одних владельцев к другим, менее состоятельным, вплоть до ничего не имевших. Древнее общество, каковы бы ни были мнения на этот счет, поддерживалось настоящей человеческой солидарностью: то была солидарность клана, избирательная несомненно, но реальная, идеал которой восходил к тем временам, когда каждый город, заключенный в тесных границах, должен был сплоченно защищаться против постоянных нападений. С очень давних пор римляне поставили алтарь богине Конкордии, которая была символом гражданского согласия. Поэтому было бы несправедливо считать щедрость унизительной коррупцией, как и великодушие принцепсов по отношению к черни.
По этим причинам жизнь в городе была приятнее, чем в другом месте; Рим, самый богатый из городов, был местом, где совершенно естественно самой большой оказывалась и сладость жизни. Великие мира сего располагали иногда невероятным богатством (хотя оно кажется довольно мелким по сравнению с тем расточительством, которое последовало позже, в другие века), но и народ получал больше, чем просто крохи, не изнуряя себя работой. Статуи с Востока, драгоценный мрамор, произведения искусства украшали портики и термы. Римские таверны прекрасно снабжались продовольствием, в лавочках продавались любые виды товара. Многочисленные римские фонтаны били чистой водой. В этой толпе, избалованной своими властителями, находились, без сомнения, и рабы, судьба которых, конечно, не была завидной, но многие из них становились вольноотпущенниками; но даже если они оставались рабами, они тоже получали свою долю от наслаждений города по своей мерке — именно о них сожалел в сабинском поместье управляющий Горация. Рабам не воспрещалось продвижение к высоким должностям; при Клавдии, Нероне, Домициане таких становилось все больше. В конце концов в столице образовалась огромная масса вольноотпущенников; они играли важную роль. Ювенал жаловался на то, что «Оронт ныне течет в Тибр», что толпы выходцев с Востока завоевывали Рим. Они прибывали как рабы или мелкие торговцы, но вскоре у них уже имелись собственные клиенты. В этом заключается, прежде всего, доказательство того, что в гостеприимном Риме вчерашние побежденные могли найти свое место.
Глава 10
ВЕЛИКИЕ ИМПЕРСКИЕ ГОРОДА
Если и справедливо, что, вопреки всем ностальгическим и идиллическим представлениям, римская цивилизация в наших глазах предстает прежде всего как городское явление, не следует удивляться тому, что во времена империи города на Западе, как и на Востоке, процветали. В представлении римлян основной реальностью политической жизни является город, а империя (imperium) с юридической точки зрения является федерацией городов. Эта концепция объясняется завоевательной политикой и сохранялась вплоть до конца римской империи.
Когда Рим начал свои первые войны против соседей в Лациуме, он столкнулся с такими же городами-государствами. Целью этих войн было не завоевание и разрушение, а превращение потенциальных врагов в друзей и союзников или же ликвидация возможной опасности. Изредка бывали исключения, но их всегда можно объяснить. Так, завоевание Альбы сопровождалось ее разрушением; население было перевезено в Рим, дома уничтожены. Дело в том, что Рим не мог допустить, чтобы сохранилась старая метрополия, центр латинской конфедерации; желая стать ею сам, он должен был уподобиться ей. По этой причине Альба прекратила существование, или, скорее, этот город материально и духовно был встроен в Рим, который занял его место, взял на себя его религиозные функции и поклонение его культам. Намного позже, в середине II века до н. э., сенат поручил Сципиону Эмилиану разрушить Карфаген, стереть его с лица земли и засыпать солью. Римляне не могли забыть, что целью Второй Пунической войны являлось уничтожение Рима, «римского имени», и поскольку сенат был уверен в том, что Карфаген готовится взять реванш, то единственное решение состояло в уничтожении соперника, ослепленного ненавистью. Судьба, очевидно, была против существования обоих городов одновременно.
Если не принимать во внимание эти два примера, то все по обыкновению регулировалось договором в форме, которая обычно клала конец враждебности. Это был foedus, о котором мы сказали, что он был юридической основой отношений между Римом и подчиненными городами. Каким бы ни было его содержание, он имел один результат — гарантировать сохранение завоеванного города, и Рим считал одной из своих первостепенных обязанностей в случае опасности оказывать помощь присоединенным или подчиненным поселениям. Вряд ли завоеванные полисы были обращены в состояние рабства или стали управляться римскими чиновниками. Чаще всего (если упомянуть особо еще несколько абсолютно исключительных случаев, таких как префектура в Капуе) завоеванный город продолжал пользоваться большой самостоятельностью, он избирал своих должностных лиц, которые сохраняли свое традиционное название (например, meddix — у осков, в Галлии — vergobrets, в особенности в Сенте), обеспечивали правосудие, поддерживали общественный порядок, управляли местными финансами, как и раньше, Рим осуществлял лишь нечто вроде опеки, и его влияние ощущалось только в определенных случаях, когда следовало принять меры, связанные с интересами федерации, такие как реквизиция сырья для армии или флота, продовольствия для столицы, сбор вспомогательных военных контингентов, запрещение религиозной практики, признанной противостоящей общественному порядку. Таким образом, союзнические города должны были в 189 году до н. э. ликвидировать на своей территории любое объединение последователей Вакха, а позже императоры запретили человеческие жертвоприношения в Галлии и Африке, где местные традиции продолжали их сохранять. Римские власти, то есть наместник и его служащие, оставляли за собой право внутри каждой провинции регулировать отношения городов друг с другом, в судебном порядке разрешать споры, выслушивать жалобы, направленные против местных должностных лиц и главным образом гарантировать коммерческие или юридические привилегии римских граждан. Армия почти никогда не вмешивалась, даже если в провинции и дислоцировалась римская армия. Во времена империи только в императорских провинциях (за исключением Африки, хотя эта провинция и управлялась сенатором, она имела легион) стояли гарнизоны. Эти провинции либо соседствовали с границами, либо были недостаточно спокойными. В остальных местах царил полный мир, и наместники наблюдали за жизнью провинции, опираясь исключительно на престиж Рима.
Ощущали ли жители империи, что они являются римлянами? Считали ли они себя подданными, чья свобода была ограничена, и чувствовали ли они, что их насильно удерживают в рабстве? Невозможно дать на этот вопрос простой и ясный ответ относительно всех эпох и всех социальных классов. Богатый горожанин в Милете или Сенте чувствовал себя, разумеется, ближе к римскому сенатору, чем к греческому крестьянину или итальянскому земледельцу. Но несомненно и то, что Рим столкнулся с небольшим количеством национальных восстаний. Как только жители провинций достигали (этот процесс разворачивался все более и более вширь) юридических привилегий римских граждан, они действительно начинали себя чувствовать «римлянами» скорее, чем галлами или нумидийцами. Рамки нации, которые нам представляются столь фундаментальными, тогда едва существовали, чаще всего это было понятием неясным и не употреблялось на деле.
Когда римляне наконец завоевали Грецию, первое, о чем они позаботились, — освобождение полисов. Современные историки обвиняют этих «освободителей» в лицемерии и подчеркивают, что так называемая свобода была фактически рабством, потому что Рим оставался верховным и высшим арбитром. Между тем надо признать, что римское завоевание действительно восстановило если и неполноценную свободу полисов, то, по крайней мере, их автономию. Римский режим никак не походил на то, что было установлено эллинистическими правителями, преемниками Александра. В то время как македонские цари просто присоединяли старинные полисы — города и их территории — к своим царствам, римляне ограничивались тем, что объединяли их в империи. Афины, Спарта и множество других полисов восстановили свои законы.
Положение стран с менее древней культурой, где полисов не было, отличалось. Здесь договор о федерации заключался с местными властями, иногда с царями (и тогда имелись дружественные царства, положение которых было аналогично статусу союзнических полисов), иногда с олигархией, готовой получить поддержку Рима, который защищал ее от недовольного плебса. Очень скоро эти народы и союзнические царства создали у себя города, которые их приблизили к «полису». Туземные цари сами принимали меры для осовременивания своих царств. Так, например, в Мавретании, во времена царствования Юбы, появляется множество городов, среди которых наиболее прославленным становится Волюбилис. В других местах примером становились римские колонии — населенные пункты по образу Рима — и населяющие их граждане, которые обосновывались на завоеванных землях. Процесс романизации Северной Италии был активно продолжен Августом, который основал такие колонии, как Суза, Турин и Аквилея, и в то же время занимался развитием существующих городов. Италийская буржуазия, на которой основывалось главным образом благополучие этих городов, поощрялась, ее элита вскоре была выбрана в сенат. Такая же политика проводилась в Испании, Галлии, Британии. Очень важно, что в крупных городах Запада, в большинстве своем основанных как раз в период завоевания, местная аристократия рассматривалась всегда как римская. Таким образом, с времен Тиберия благородные галлы отказываются от своих туземных имен, чтобы принять tria nomina римского гражданина. Галлы и испанцы становятся риторами, поэтами и в Риме собираются реализовать таланты, которыми хотят прославить свою малую родину. Римская империя не знала колониальных проблем. Истории известны немногие восстания, окрашенные национальным чувством, но они всегда были неудачны. Можно согласиться с ритором Элием Аристидом (середина I века н. э.), который в хвалебной речи Риму подчеркнул, что вся империя является упорядоченной совокупностью свободных городов, находящихся под властью принцепса. Превышение власти, часто имевшее место во времена республики, когда наместники подвергались малоэффективному контролю, практически исчезает. С другой стороны, местный партикуляризм также быстро стирается; один идеал или сходные концепции распространяются повсеместно скорее всего не под воздействием сильной центральной власти, а благодаря увеличению количества провинциальных городов, выражающих образ Рима.
На Востоке, где полисный режим существовал с древности и во многих отношениях походил на организацию самого Рима, жизнь муниципиев развивалась в традиционных рамках. Александрия, Антиохия, Милет, Эфес продолжили процветать в Египте и в Азии, их блеск объяснялся успешной материальной и напряженной интеллектуальной деятельностью, театром, в которой она реализовывалась. Города, какой бы ни была их значимость, обладали автономным бюджетом, который пополнялся, как и во времена независимости, довольно сложной прямой и косвенной системой пошлин (аренда коммерческих заведений, налог на собственность, городская ввозная пошлина, патенты и т, д.). Император вмешивался (через посредничество наместника) только тогда, когда местные финансы оказывались в затруднительном положении. К концу республики эллинизированные города были обременены очень тяжелыми долгами, что было следствием займов, предоставленных крупными римскими капиталистами. Городские доходы снижались в ходе многочисленных войн, которые разрывали средиземноморский Восток в течение двух последних веков до нашей эры. Для пополнения финансов Август использовал, все, что только было возможно, поскольку он и его окружение к концу гражданских войн концентрировали в своих руках почти все движимое и недвижимое имущество аристократии. Большая часть огромного трофея вкладывалась в восстановление разрушенных городов. Известно, например, что некоторые города Азии, опустошенные различными катастрофами, получили значительные субсидии. Восстановив свое благополучие, местная аристократия вскоре была в состоянии вновь играть свою традиционную роль и финансировать главные потребности города: строительство или восстановление общественных зданий, организацию игр, бесплатное масло для гимнасия, обучения и воспитания эфебов, оплату учителей, в случае неурожая — покупку продовольствия во избежание голода и, следовательно, бунтов и беспорядков. Эпиграфы знакомят нас со многими примерами подобного великодушия, размах которого в литературных памятниках вполне не отражен. Пример Герода Аттика из Афин был исключителен не столько из-за его богатства, сколько благодаря роли, которую он играл на своей родине.
Происхождение этих больших состояний следует искать, главным образом, в развитии торговли. Без сомнения, как мы это уже подчеркивали, представители крупной буржуазии восточных городов являлись и земельными собственниками; и именно на них по большей части работало сельское население, свободные труженики и рабы. Однако не только доходы от земель приносили огромные деньги, даже если они и не дополнялись доходами от торговли. Богачи стояли во главе крупных коммерческих заведений, которые образовывали торговую сеть в провинции. Провинциальная аристократия повсюду на Востоке не знала ограничений, навязанных римской традицией сенаторам; торговля им не запрещена. Если римским сенаторам удавалось обойти закон, благодаря обществам, образованным вольноотпущенниками, тайными владельцами которых они являлись, то купцы имперских городов открыто занимались своей деятельностью.
Одним из самых важных, существенных для жизни империи видов торговли была торговля зерном. Она велась судовладельцами-торговцами, объединенными в мощные корпорации. Их главным клиентом являлось государство, но они делали поставки и для провинциальных городов. Существовали местные рынки, не менее прибыльные, чем рынок столицы. Кроме того, те же торговцы занимались и другими товарами, которые мало интересовали общественные службы. Ими поставлялось сырье для ремесленного производства в городские мастерские (кожи, воск, лен, конопля и шерсть, смола и строевой лес и т. д.). Готовая продукция продавалась на месте в лавочках на базарах (торговые улицы, специализирующиеся на частной торговле, были правилом в римских городах Востока и Запада) или экспортировалась за пределы провинции. Вторичные сельскохозяйственные продукты (кроме зерна, масла и вина, которые входили в поставки для анноны) также становились предметом разнообразного и прибыльного обмена. Мы уже упоминали компании, которые в Гадесе изготовляли garum, существовали и другие на Востоке, на Черноморском побережье; помимо гарума они экспортировали сушеную рыбу, различные виды икры; продавцы из Дамаска специализировались на экспорте чернослива и других сухофруктов. В Сирии и Малой Азии важными источниками богатства являлось текстильное ремесло: изготовление тканей, добыча пурпурных раковин и получение из них краски. К этому добавлялась, по крайней мере в Сирии, транзитная торговля пряностями и шелком. В эти времена продукция ремесленного производства была высокоспециализированной, что обеспечивалось определенной фактической монополией того или иного города. Например, имелись ткани из Лаодикеи, сукно и подушки из Дамаска, шелковые ткани из Бейрута и Тира. Наконец-то обеспеченная безопасность на море и умиротворение огромных территорий на Западе открывали значительные каналы сбыта для восточной торговли, несмотря на то что Запад и стремился все больше к созданию конкурирующей промышленности. Однако богатая клиентура предпочитала товары, произведенные на Востоке.
На Востоке только Египет не считался ближней территорией. Он был присоединен к империи только после Акция и являлся не провинцией, как другие, а личной собственностью принцепса, преемника Птолемеев. Единственным городом Египта была Александрия: она, созданная Александром, столица Птолемеев, относилась к крупным эллинизированным городам Средиземноморья, но в целом вся страна была заселена туземным населением, проживающим в деревнях. Благоустроенность жизни, характерная для римской цивилизации, там отсутствовала. Вся жизнедеятельность была сконцентрирована в руках нескольких важных должностных лиц: торговцами, владельцами транспортных средств были прямо или косвенно государственные чиновники. Жизнь страны, за исключением Александрии, очень отличалась от жизни в других странах Востока. Крестьяне были невежественны и нищи. Египтяне, поклонявшиеся своим странным божествам, подчиненные своим жрецам, во всем римском мире слыли варварами. Ювенал в пятнадцатой «Сатире» с ужасом рассказал о том, как жители двух египетских деревень Омбоса и Тентира сражались друг с другом, как жители Омбоса захватили и съели жителя Тентира. Без сомнения, говорит поэт, жители Калагура в Испании также ели человеческое мясо, однако они находились в осаде, их мучил голод, они не имели никаких других ресурсов — это было последним средством города защититься, и Ювенал их извиняет. Крестьяне Египта в его глазах — кровожадное варварство, не ведающее чувств, которые формируют человечность и которые могут развиться только в городах.
На Западе условия жизни вначале сильно отличались; между тем картина существования в провинциях в эпоху Антонинов не слишком удалена от той, которую представляют восточные провинции. Очень быстро города догоняют свое опоздание. В Галлии, например, в течение лишь одного или двух поколений многочисленное местное городское население сумело удовлетворить свою потребность в жилище и создало городские ансамбли, украшающие жизнь муниципия, в которых обитало многочисленное население. Чаще всего место прежнего oppidum не сохранялось: в этом проявилась предосторожность от случайных восстаний, а также сознательное желание создавать новые условия жизни, изменяя характер города. Речь шла не о том, чтобы сохранять старую традицию, но порождать новую. Галло-римский город впредь не должен быть только религиозным центром и крепостью. Он должен был стать местопребыванием нотаблей и центром экономической и общественной деятельности. Этого было легче достигнуть на равнине, чем на холмах, столь милых старым оппидумам. Эта политика не была новой: после завоевания Капуи римскими армиями она была перемещена далеко от ее первоначального местонахождения, был построен новый город для размещения остатков населения. Эта политика регулярно применялась в Галлии, где столицы галльских «народов» в большинстве случаев возводились заново, чтобы интегрироваться в римский мир.
Некоторые города были новостройками. Так, Лион, Лугдунум (то есть Ясная Гора), практически был возведен на новом месте, которое привлекло внимание Цезаря во время кампании 50 года до н. э. против Гельветов. Понимая стратегический интерес этого места, Цезарь намеревался основать там город, но у него не нашлось времени осуществить это намерение. Город был основан в 43 году до н. э. (известна точная дата — 11 октября), и власть в нем стала принадлежать Мунацию Планку, который управлял «Косматой Галлией» (той, что завоевал Цезарь). Первые колонисты были римские торговцы, изгнанные из Виенны за несколько лет до этого аллоброгами, которые поселились у слияния рек Соны и Роны; Планк переселил туда ветеранов Цезаря. Вокруг этого ядра стали селиться местные племена. Лион вырастал за счет своей соседки Виенны, бывшей столицы аллоброгов, которая также стала римским городом. На месте слияния рек Соны и Роны вокруг святилища Рима и Августа был установлен федеральный культ Галлии. Именно туда ежегодно прибывали представители других галльских поселений, чтобы подтверждать свою принадлежность к римскому миру.
Провинциальные поселения Запада основывались по образу Рима. Как и сам Рим зародился вокруг Форума, так, видимо, было достаточно форума для образования любого римского города. И действительно вдоль дорог можно встретить множество небольших местечек с многозначительным названием «Форум». В Провансе город Фрежюс при своем основании назывался «Форумом Цезаря» (Forum Julium). Эти городки, похоже, начинались с появления рынка, где собирались крестьяне, жившие по соседству, на котором они обменивались товарами и где вершилось правосудие. Там обосновывались несколько римских или итальянских торговцев, объединялись в conventus, ассоциации римских граждан, и создавали для себя учреждения, подобные учреждениям метрополии: администрация для управления «коллегией», «декурионы», образующие совет, и жрецы. Понемногу туземные почетные лица допускались к участию в этой общественной жизни. Новый римский город родился.
Когда местность позволяла, городу придавали рациональный геометрический план с форумом в центре, на пересечении двух перпендикулярных улиц, которые назывались cardo и decumanus maximus. Cardo была ориентирована с севера на юг, decumanus maximus — с запада на восток. Другие улицы прокладывались с учетом правильного прямоугольника; крепостная стена имела форму прямоугольника. Такое расположение напоминало устройство военного лагеря, но не похоже, что основатели города следовали примеру армии. Его истоки, вероятно, восходят к восточному градостроительству, которое легло в основу гипподамовой системы и распространилось в Италии одновременно при этрусках и по образцу колоний Великой Греции и Сицилии. Возможно, что геометрический план, систематизированный Гипподамом из Милета, соответствовал определенной практике в Италии, в особенности географическое расположение города, зависящее от представления людей, под каким углом божество обозревало городок и человеческое сообщество в нем, чтобы быть замкнутыми в templum. В течение долгого времени историки бездоказательно полагали, что ориентация decumanus и cardo, предпочтение квадратного плана крепостной стены происходят от цивилизации террамара. Но более точные исследования показали, что факты, на которых основывается эта теория, неубедительны. Намного более верно считать, что на местоположение поселения, скорее всего, влиял обряд гадания авгуров, главным образом этрусский, а на градостроительство — итальянские образцы, которым с VI века до н. э. примером служили греческие колонии Юга. Мы видим, как эволюционирует Форум в самом Риме с момента основания храма Кастора, который стал новым архитектурным образцом.
Как бы там ни было, строгий прямоугольный план встречается у немногих римских городов. Наиболее законченный вид представлен Тимгадом, в древности Тамугади, основанным во время правления Траяна в 100 году н. э. для усмирения Ореса. Но чаще всего рельеф местности и уже существующее туземное поселение ограничивали право использовать земельный участок и препятствовали строительству города по строгим правилам. Довольно часто первоначальное сооружение в рамках прямоугольных стен вырывалось за городские стены благодаря развитию поселения. Так образовывались кварталы extra muros, которые слабо контролировались существующими религиозными предписаниями и развивались совершенно свободно. Пример можно найти в Остии, где старинный castrum послужил ядром имперского города, а новые магистрали уже не могли пролагаться по задуманному плану шахматной доски.
Два особенно типичных африканских города позволяют нам проследить эволюцию провинциальных городов. В Лептис Магне, городе в Триполитании, раскопки обнаружили существование форума, восходящего к началу римской оккупации. К этому первоначальному форуму впоследствии во времена Септимия Севера добавился второй: форум Северов послужил центром для нового квартала, словно второй город, расположившийся рядом. Аналогичное явление наблюдается в Джемиле (Куйкул), городе, основанном Траяном в 97 году н. э. на пересечении дороги, идущей из Цирты (Константины) к Ситифису (Сетифу), и южной дороги, ведущей в Ламбезис. Место не было абсолютно новым; там находился нумидийский поселок, высоко расположенный на треугольном отроге в соединении двух долин. Римляне вначале превращают этот отрог в крепость; cardo пролагается вдоль оси этого отрога, затем через форум. Из-за узости места населенный пункт удлинился, поскольку не имел возможности развиваться ни влево, ни вправо от главной улицы. Очень скоро город стал процветать. Спустя три четверти века после основания жители за пределами крепостной стены выстроили театр; двадцатью годами позже построили огромные термы, которые по своим размерам и богатству орнамента напоминают термы самых больших городов Африки. Вокруг театра и терм поднялись новые кварталы, среди которых в правление Северов был выстроен новый форум, прилежащий к старой крепостной стене как раз посередине между театром и термами. Наконец, в городе, продолжавшем расти, на юге квартала Северов обосновался христианский квартал со своими базиликами, баптистериями и епископским дворцом.
Как видно, для провинциального градостроительства не существовало жестких рамок: Рим нисколько не навязывал готовые формы; местным архитекторам предоставлялась полная свобода для развития и украшения и города. Безусловно, здания возводились по аналогии со столичными сооружениями: термы, театры и амфитеатры, триумфальные арки, базилики, присоединенные к форуму, портики, крытые рынки, курии для собраний муниципального совета — все, что служило для функциональности важных сфер общественной, политической и коммерческой жизни, согласовывалось с римскими образцами. Также верно, что над форумом обычно господствует Капитолий, храм, в котором объединялись культы Капитолийской троицы — Юпитера, Юноны и Минервы. Он часто строился на искусственной террасе (если не было естественного возвышения); также по краю городской площади находились святилища в честь божеств царствующих императоров. Например, в Куйкуле храм в честь Венеры Прародительницы (Venus Genitrix), покровительницы рода Юлиев, в Ниме — Квадратный дом, посвященный двум молодым принцам Гаю и Люцию Цезарям; в Виенне находится храм, посвященный Августу и Ливии, все эти памятники не были навязаны провинциалам. Строительство алтарей и храмов в честь покровителя-величества вызывалось чувством признательности принцепсам; кроме того, городские сооружения Рима всем казались красивейшими, выдающимися творениями человеческого разума, поэтому и старались их воспроизводить. Не следует также забывать о том, что образец, которым пользовались провинции Запада, диктовался традицией строительства эллинистических городов, римские завоевания не разрушали древнюю цивилизацию, но способствовали ее дальнейшему развитию и распространению во всем мире. Богатые горожане провинциальных городов станут считать своим долгом украшение родины памятниками, уравнивающими ее не только с Римом, но и знаменитыми метрополиями Востока.
Романизация городов могла создать некоторое однообразие. Однако среди развалин можно обнаружить следы характерных черт, благодаря которым африканский город отличался от галльского, испанского или британского. Сохранились остатки старинных алтарей, культовые обряды которых диктовали архитектурные черты, чужие римскому искусству и обычаям. На востоке провинции Африки (современный Тунис) встречаются римско-пунические святилища, посвященные Ваалу — Сатурну и Юноне Небесной (Танит). Первые включали просторный двор, окруженный портиками, где проходили процессии, и окаймленный алтарями. Чаще всего такие храмы строились на окраине города, а храмы римского типа возводились вокруг форума. Известны многочисленные примеры подобного расположения, а именно в Дугге в Тунисе и Тимгаде.
В галльских городах известны некоторые архитектурные типы туземного происхождения: такие как храмы с круглой или многоугольной cella, окруженные перистилем или без него, например знаменитая Везонская башня в Перигё, храм Януса в Отене или храм Санксей в Виенне. Эта исключительная планировка, не известная за пределами кельтской области, адаптировала римские архитектурные формы к потребностям туземных культов.
В провинциях даже частные жилища свидетельствовали о значительных изменениях. На первый взгляд возникает искушение найти общие черты частных домов в Джемиле, Волюбилиса или тингитанской Мавритании (Марокко) и классических домов с атриумом и перистилем. Частные постройки в провинции действительно имеют центральный двор, окруженный колоннами, как в итальянском доме. Но в то время как итальянский дом характеризуется расположением по оси, африканский дом включает, главным образом, небольшой вестибюль, двор — настоящий патио, на который выходят все жилые помещения и службы. Кажется, что гораздо в большей степени, чем дом в Помпеях, образцом для него был эллинистический дом, каким он появляется на Делосе во II веке до н. э. Но даже если речь идет о типе, возникшем именно здесь и восходящем к пунической архитектуре частной застройки (о которой мы почти ничего не знаем), все равно мы видим его черты в современном арабском доме.
На другом конце империи, в Бретани, частный дом не менее интересен. Он очень отличается от средиземноморского жилища. Можно заметить, что этот дом, в отличие от построек в Африке и Италии, не занимает весь участок; он всегда окружен просторным садом, на который всегда выходит часть дома — нечто вроде веранды, окружающей зал, разделенный перегородками. В самых просторных домах два прямоугольных зала или даже три крыла, подобная планировка явно напоминает грандиозные загородные виллы периода ранней империи в Италии. Вероятно, этот тип жилища представлял собой тип сельского дома, перемещенного в город и приспособленного не без усилий к новым потребностям.
Плотность городов дает достаточно точное представление о достижениях романизации на Западе: если в давних провинциях, таких как, например, Нарбоннская Галлия, города процветали, то в Северной Галлии, на границе по Рейну, в Британии, существовали главным образом деревни, образованные вокруг крупных владений. Когда наступит эпоха варварских вторжений, города окружат себя укреплениями, и ради их возведения римляне станут жертвовать частью своих памятников и даже своей территорией. Используя все доступные материалы, жители разрушат в пригороде многочисленные могилы вдоль дорог, станут использовать в укреплениях мрамор и тесаный камень, цилиндрические основания колонн, фрагменты фризов, так, благодаря вторичному применению, сохранятся до наших дней многочисленные надписи. Но в своем желании действовать быстро они станут возводить стены буквально впритык и оставят снаружи кварталы, которые невозможно защищать. Средневековый городок сменит, таким образом, римский город, и если римский город был просторным, то средневековый город будет вынужден существовать внутри слишком тесных для него стен; в этом измененном пространстве городские площади, как и арки театров, очень быстро заполнятся жилыми домами, жилища пристроят к стенам портиков, улицы сделаются извилистыми и узкими, и сами формы общественной жизни будут трансформированы: старая civitas исчезнет, в то время как исчезнет свобода и мир.