Прошло еще три или четыре года, и моя любовь к Виржини распалась на ветхие лохмотья: причиной тому были ее постоянные слезы и мой гнев на себя за собственную беспомощность, неспособность помочь ей или хотя бы понять причину ее горя. У нас была Элен — теперь уже восьмилетняя дочь, почти полная копия матери — и подрастал наследник. Мы полностью восстановили замок, и наши владения еще никогда не были так прекрасны. Посреди террасы журчал итальянский фонтан, по лужайке, раскрывая хвосты и гордо раздувая грудь, гуляли величественные павлины. Сам король со свитой приезжал в гости: за неделю они опустошили наши закрома и леса, а однажды прогнали кабана прямо по пшеничному полю, безнадежно испортив урожай. Чтобы задобрить крестьян, они щедро сыпали серебром.

Меня то и дело спрашивали, насколько серьезно больна Виржини.

Мой ответ — «Не знаю, но очень волнуюсь» — считали образцом такта и порядочности, не свойственным современным бракам. Ко времени отъезда Людовика я получил три предложения о дружбе от его придворных и несколько упоминаний о красивых дочерях. Его величество покинул мои владения с улыбкой на устах и полным животом — впрочем, куда полнее оказался живот юной крестьянки, которая девять месяцев спустя родила от него внебрачное дитя. Меня король сделал кавалером Большого креста ордена Святого Людовика, пообещав дать мне место в Тайном совете, когда таковое освободится, — если я того захочу.

Виржини выслушала новости с усталой улыбкой и ушла к себе — играть на арфе грустные мелодии. Впрочем, перед тем она успела предложить нам с Лораном съездить в Париж, дабы закрепить приятное впечатление, которое я произвел на короля.

— Можете взять с собой Манон, — сказала она.

— Разумеется, если я возьму Лорана, то возьму и ее.

В ответ она еще печальней улыбнулась и тихо закрыла дверь.

Неделю спустя мы уехали в Париж и по дороге остановились в замке герцога де Со. Шарлот тактично справился о здоровье сестры, понянчил Лорана и окинул Манон безразличным, почти невидящим взглядом. Если бы я спросил его мнение о кормилице, он бы ответил, что она женского пола и, вероятно, из крестьянской семьи — судя по широкому лицу. Едва ли Шарлот смог бы что-то добавить.

Вечером мы с ним пили коньяк на террасе, выходящей на озеро: Шарлот углубил его и расширил, чтобы сын, плавая на лодке, не сел случайно на мель.

— Расскажи, как она на самом деле?

Коньяк был выдержанный и почти коричневый, с ароматом айвы, инжира и, быть может, легким привкусом жасмина и лакрицы.

— Сам делаешь?

Шарлот кивнул — лицо у него было серьезное, а значит, он все-таки ждал от меня ответа. Я помолчал еще немного, вращая в бокале жидкость соломенного цвета, чтобы она в полной мере раскрыла свой аромат, затем сделал глоток и подержал на языке душистый напиток. Быть может, Шарлот понял, как мне тяжело; разумеется, он знал, что я любил его сестру больше жизни — и отчасти люблю до сих пор. Потому он позволил мне молча распробовать напиток. В конце концов я сказал ему правду. Все-таки мы были друзья.

— Она сидит у себя в комнате и почти не выходит. Немного читает, немного пишет, играет на арфе — Рамо и Куперена — и изредка гуляет в саду.

— Что-нибудь еще, маркиз?

— Она плачет.

Шарлот встал рядом со мной и положил мне на плечо тяжелую руку. Он всегда был самым крупным из нас — и в академии, и после. От возраста и хорошей жизни он раздобрел еще больше, так что бархатный фрак плотно обтянул мощную спину, а вырезанные спереди полы подчеркивали форму бедер. Охотничий конь, на котором он ездил в юности, теперь бы попросту его не вынес. Вероятно, мой теперешний конь тоже. Мы оба молча смотрели на озеро с безобразными грязными берегами и серебристой водой.

— А вы… — Шарлот помедлил, — …все еще муж и жена?

Мне было бы непросто вести такую беседу с любым шурином, а уж с Шарлотом, моим давним и близким другом, тем более. Я кивнул, затем усилием воли заставил себя пояснить:

— Иногда я прихожу в ее спальню. Сама она ко мне не ходит, и я за ней не посылаю. Но даже в постели мы холодны и вежливы, как незнакомцы. — В глазах у меня стояли слезы, и я точно знаю, что Шарлот это заметил: он неловко заерзал на месте. Мой друг не любил чрезмерного проявления чувств; вся семья де Со не любила. До сего дня — до того, как я заметил неловкость Шарлота, — я мог сказать то же самое про себя.

— Ты ведь знаешь, как я ее любил…

— Любил?

— И полюбил бы снова, если б нашел. Моей Виржини нигде нет. Мне осталась пустая оболочка — красивая, изящная и покорная, когда надо, но… ей интересны лишь книги, ноты, прогулки и слезы. Она играет Куперена мышам, которых приманивает хлебными крошками.

— У тебя кто-нибудь есть?

Я покачал головой.

— Что, ни одной любовницы? Какой-нибудь молодой и пылкой женушки мелкого дворянина? Любимой служанки? А что с этой девицей, которую ты взял с собой?..

Значит, он все-таки обратил внимание на Манон.

— Она воспитывает Лорана — и только.

— Заведи себе любовницу, Жан-Мари. Такая жизнь губительна для мужчины, ты заболеешь. Ну, так что ты забыл в Версале?

Он выслушал мою историю о визите короля и предложении Виржини отправиться вслед за ним.

— Ты хочешь получить придворный чин?

Этого я хотел меньше всего на свете. Отец Шарлота, прежний герцог, был из того поколения людей, которых Людовик XIV поселил у себя во дворце — еще в ту пору, когда дворяне были достаточно богаты, влиятельны и могущественны, чтобы плести козни и строить интриги. Король-Солнце растратил собственное состояние на вознаграждения, слуг и свиту. Я знал цифры. Около двух с половиной тысяч комнат, столько же окон, сотня лестниц, множество зеркал — столько доселе не видел ни один дворец. Придворные слетались на этот колоссальный горшок с медом, как мухи.

— Тогда зачем ты едешь? — вопросил Шарлот.

— Виржини…

— Она моя сестра. Но это не значит, что я не вижу ее недостатков. Муж похуже на твоем месте уже давно бы ее поколотил. А иной бы и вовсе отправил в лечебницу для душевнобольных или в монастырь. — Он вгляделся в мое лицо и понял, что о втором и третьем, если не о первом, я уже думал. — Я напишу письмо де Коссару, хотя оно вряд ли тебе понадобится. Но все же мы с тобой… — Шарлот умолк. — А ты хоть знаешь, что Жером теперь отвечает за распределение придворных чинов?

— Жером?!

— Да, он стал маркизом, как ты. Де Коссар де Салли. Благодаря жене у него появилось множество связей.

Как и у меня, подумал я. Шарлоту хватило учтивости не произнести это вслух.

— Он бы все равно выполнил любую твою просьбу. Но мне он кое-чем обязан, так что вреда не будет, если я напомню ему про должок. — Взгляд Шарлота ожесточился. — Он часто проигрывается в карты. Помногу. Если он предложит тебе партию, не соглашайся ни под каким предлогом.

Я кивнул и наутро покинул замок де Со. Сам я ехал верхом, а позади катилась карета с Лораном и Манон. Через трое суток прибыли в Версаль, проведя одну ночь на постоялом дворе, вторую в доме мэра небольшого городка, а третью — у дальней родственницы Виржини. Должен сказать, спокойней и удобней всего нам спалось на постоялом дворе.

Версаль был призван удивлять и восхищать; и восхищение, и удивление я испытал уже на подъезде ко дворцу, когда мы поднялись на пологий холм. За моей спиной остановилась карета.

— Подведи сюда Лорана.

Манон выбралась из экипажа, спустила мальчика и за руку подвела его к тому месту, где я спешился.

— Здесь живет король, — объяснил я сыну, — с придворными и слугами. Это самый большой дворец в Европе. А может, и во всем мире.

Он широко распахнутыми глазами уставился на огромный дворец с фасадом в стиле барокко и почти идеально круглым двором, усыпанным темными точками карет. Колоссальных размеров лужайку с двух сторон обрамляли широкие дорожки, ведущие к громадному фонтану на обширной и людной террасе. За ней начиналось фигурное озеро. Мы окинули взглядом его ближайший край, и я понял, что расстояние от фонтана до озера больше, чем расстояние от моего замка до деревни. Услышав крики диких животных и вспомнив про зверинец, я наконец осознал, что открылось моему взору.

Зоопарк, построенный королем для людей.

Это даже не тюрьма, нет. Заключенные по крайней мере знают, где находятся. Звери же, рожденные в зоопарке, не знают другой жизни, свобода им неведома и не нужна. Взглянув на великолепное здание всего раз, я понял, что ни за какие богатства и почести не соглашусь здесь жить. А вот взглянуть на кое-что я хотел.

Час спустя мы въехали во двор. Для этого нам пришлось в сопровождении драгунов преодолеть несколько заграждений, которые поднимались только после процедуры установления личности. Впереди нас ожидало еще одно. Безупречная тюрьма — множество сложных механизмов, призванных не держать пленников внутри, а не пускать никого снаружи! Наконец, в сопровождении двух драгунов по бокам и одного сержанта сзади, мы въехали во двор, раскинувшийся перед обширным фасадом. В глазах любого, кто смотрел на нас с холма, мы были лишь крошечными песчинками.

Дверь под тяжелой аркой открылась, и из нее вышел Жером с огромным брюхом и широченной улыбкой — сержант уставился на нее с разинутым от удивления ртом. Я еще не успел спешиться, а Жером уже схватил меня за шкирку, заключил в крепкие объятья и долго хлопал по спине, покуда я не вырвался из его медвежьей хватки.

— Это твой сын? — вопросил Жером.

Я кивнул.

В следующий миг Лорана подкинули в воздух, поймали и снова подкинули. Когда Жером наконец опустил мальчишку на землю, тот дрожал от восторга и не знал, плакать ему или смеяться.

— Вылитый ты!

— Да нет, больше похож на мать.

Жером покачал головой.

— Нет, выражение лица твое! И вообще он похож на тебя!

Сержант переводил взгляд с Жерома на меня и наверняка гадал, как встретили нас его драгуны — с должным почтением или нет. Я поблагодарил его за помощь, и он, отдав честь, с готовностью удалился.

— Какой ты теперь важный, — сказал я.

Мой школьный друг ухмыльнулся и пожал плечами.

— Мне доверены ключи от кладовки с медом, и только я имею право открывать горшки. Исключительно в интересах его величества, разумеется. Франции нужны деньги, и мои назначения помогают королю набивать кошелек. — Увидев мое удивленное лицо, Жером едва не расхохотался, но вовремя взял себя в руки. — Ты разве не знал, что за место при дворе надо платить? Что оно стоит больших денег?

Я покачал головой.

— Я думал, король раздает их в качестве поощрения.

— Сперва за поощрение надо заплатить.

— Королю?

— Его величеству, разумеется. Секретарю. Верховному распорядителю королевского двора. Мне… Наверное, есть и другие, все зависит от должности. Ты с какой целью приехал?

— Да просто так… Виржини предложила.

Его лицо напряглось, и я понял, что слухи о горе, болезни или безумии моей жены дошли и до Жерома.

— Давайте я покажу вам дворец. Что бы вы хотели увидеть?

— Львов, — громко заявил Лоран. — Я хочу львов!

Манон села рядом с ним на корточки и что-то тихо произнесла. Когда она встала, Лоран с серьезным видом кусал нижнюю губу. Повернувшись к Жерому, он низко поклонился и вежливо сказал:

— Если вас не затруднит, покажите, пожалуйста, львов.

По тому, как старательно сын произнес эти слова, я понял, что он повторяет за Манон.

Жером ответил поклоном.

Две проходившие мимо женщины обернулись посмотреть, с чего это управляющий королевского двора кланяется мальчишке. Одна с трудом сдержала смешок, а вторая улыбнулась, поймала мой взгляд и вновь одарила меня улыбкой, но уже совсем иной. Она проплыла мимо — как корабль от сильного ветра проплывает мимо пристани, — и стала ждать, когда Жером нас представит.

Я поклонился, она присела в реверансе.

— Львы, — твердо проговорил Жером, — мы идем смотреть львов.

Если дворец был людским зоопарком, то Версальский зверинец был городом для животных; в него вели огромные ворота, а дорожки лучами расходились от центрального двухэтажного павильона. Дома для зверей представляли собой кирпичные вольеры: с трех сторон сплошные стены, а с одной, выходящей на павильон, — железные прутья. Для волков здесь разбили лесные угодья, страусов разместили в вольере с голой землей. Во многих клетках содержались экзотические птицы с подрезанными крыльями.

— Только не говори…

— Что?

Я взглянул на Жерома, который едва ли не с грустью разглядывал полянку с усталыми фламинго. Ответить он не успел: к нам подошел сторож в парадной форме. Завидев Жерома, он низко поклонился.

— Милорд, я понятия не имел, что вы к нам зайдете.

— Мы пришли взглянуть на львов. Верней, не мы, а он. — Жером взъерошил волосы Лорана — вообще-то мой сын терпеть этого не мог, но сейчас заулыбался.

— Да-да, конечно.

Нас провели сквозь толпу придворных, наблюдающих за купанием слона. Все они низко поклонились Жерому — и мне. Видимо, дружба с Жеромом здесь много значила. Последнее время я все чаще видел этот танец вежливости и обмана: поклоны, реверансы и слова, единственная цель которых — уйти от прямого ответа и скрыть ложь. Не подумав, я сказал об этом Жерому, поскольку в академии привык делиться с ним любыми соображениями. Он остановился.

— Послушай меня, деревенская мышка, — сказал он, — тебе следует бояться городских котов.

Я покраснел, потому что в его словах была доля истины. Жизнь в замке д’Ому разнежила меня, я перестал выносить толпу, шум, толкотню, вонь… Жером всего этого уже не замечал.

— Ха, думаешь, тут воняет? Подожди, мы еще не были во дворце. По сравнению с духом, который стоит в коридорах, здесь у нас просто весенний сад. Чтобы не выходить на улицу под дождь, мужчины мочатся прямо на стены, женщины — в шкафах. А собачки, эти бесконечные крошечные собачки гадят всюду. — Он заметил на моем лице брезгливое выражение и улыбнулся. — Позже сам все увидишь.

Лорану очень понравились львы. Как я и думал.

У его величества было пять львов — крупнейшая коллекция в Европе. Величественный самец праздно возлежал посреди вольера, а вокруг медленно ходили его жены, время от времени рыча и скаля зубы друг на друга. Львят пока не было, но смотритель не терял надежды. После львов Лорану показали носорога и муравьеда. Последнего из львов Людовику подарил алжирский бей, носорога — какой-то африканский царь. Волки приехали из России, но были уже праправнуками первых.

— А здесь у нас тигры, — сказал смотритель.

По его тону я понял, что с тиграми не все ладно. Жером, разумеется, ничего не заметил. Он всегда обладал даром не обращать внимания на неприятное, пока оно не оказывалось прямо у него под носом. Завидный талант для человека, живущего в Версале. Заглянув в вольер, Лоран наморщил носик и робко посмотрел на нас.

— Что случилось?

Огромная тигрица лежала в углу и облизывала переднюю лапу, изъязвленную почти до кости. Рядом в соломе возился уже довольно крупный тигренок: в конце концов он врезался в миску с водой и опрокинул ее.

— Она умирает, — сказал смотритель.

У Лорана задрожала нижняя губа.

— Напрасно ты ему это показал! — рявкнул Жером. — Разве у нас нет зрелищ повеселее?

— Милорд… — Смотритель виновато поклонился, затем помедлил и все же рискнул задать вопрос: — Милорд, что мне с ней делать? — Он указал на больного зверя.

— Пусть умирает.

— Это может занять несколько месяцев, милорд. А сын дофина…

— При чем тут его высочество?

— Ему больно смотреть на страдания тигрицы, милорд. Он даже перестал к нам приходить…

Сын дофина был робкий мальчик семи или восьми лет, чувствительный и плаксивый. С ним стали носиться только потому, что его старший брат в прошлом году упал с лошади-качалки, заболел и умер. Хотя дофину было едва за тридцать, он уже страдал от чахотки. Внезапно юный Людовик оказался следующим по очереди наследником королевского престола, а до тех пор никто не обращал на него внимания.

Жером забеспокоился.

— А тигренок? — спросил я. — Что не так с тигренком?

— Это тигрица, и она слепа, милорд. Практически слепа. Она приехала к нам еще в утробе матери, и тяжелая поездка не прошла даром для обеих.

Тигрицу королю подарил индийский принц, которому мы то угрожали, то сулили золотые горы. Сам принц уже умер — с помощью англичан его сверг племянник, — а его дар остался, столь же несчастный, засиженный мухами и никчемный, как и память о нем.

— Поступайте, как сочтете нужным, — распорядился Жером.

Все кроме Лорана поняли, что животным только что вынесли смертный приговор. Я представил себе несчастного зверя под мушкетным огнем солдат, которые побоялись подойти ближе и застрелить тигрицу единственным выстрелом в голову. Буду честен: я вступился за нее не только из-за сына. Мне хотелось отведать тигриного мяса — здесь трупы все равно закопали бы в землю.

— Нет, — сказал я. — Перешлите зверя мне… Впрочем, нет, я сам заберу. Обоих. — Я говорил и одновременно соображал, как лучше поступить. — Жером, скажи его юному высочеству, что тигрица и тигренок уехали жить в деревню, где чистый воздух поможет им поправиться. Когда она состарится, я напишу ему про их счастливую жизнь.

— Жан-Мари…

— А что? Места у меня полно, сады обнесены стенами. Им будет спокойно и привольно в моем имении. Слепота не позволит тигренку расхаживать где вздумается.

— Ты серьезно?

Я кивнул. Лоран улыбался — видимо, его обрадовала мысль о том, что у нас дома поселятся настоящие тигры. Манон смотрела на меня странно. Я вопросительно поднял брови, приглашая ее высказаться. Она помедлила, взглянула на Жерома и молвила:

— То есть тигры поедут в одной карете с нами?

Жером расхохотался, но я-то понял, что на уме у нее совсем другое. Позже надо будет выяснить, что. Лоран подергал меня за руку:

— В карете, пусть они едут в карете!

— Вы все не поместитесь, — нашелся Жером. — Тигрице понадобится отдельная карета. Мы вам ее дадим. — Он повернулся к смотрителю и сказал: — У нас ведь должно быть что-то вроде клетки на колесах?

Тот убежал искать подходящее транспортное средство.

— Покажи наследнику львов еще разок. — Сообразив, что Жером имеет в виду Лорана, Манон получила мое разрешение, и они ушли, оставив меня наедине с другом. — Ты прямо не перестаешь меня удивлять.

Я не понял, чем именно удивил Жерома, но на его лице по-прежнему играла улыбка. В следующий миг он с такой силой хлопнул меня по плечу, что я качнулся вперед и вынужден был схватиться за прутья вольера. Тигрица зарычала, а ее детеныш лишь слепо огляделся по сторонам.

«Felis tigris» — гласила надпись на табличке, кошка-тигр.

— Которая из них Фелис? — засмеялся Жером, давая понять, что пошутил и, конечно, знает латинское название зверя. Но мне понравилось, как это звучит, и я решил назвать зверей соответственно: Фелис — мать и Тигрис — детеныша.

— Главный смотритель зверинца… Как я сам не додумался! Ты даже не представляешь, как тяжело придумывать новые должности. — Он умолк. — Или сделать тебя главным смотрителем садов? Смотрителем королевского лабиринта? Надо еще подумать, наверняка есть интересные и незанятые должности. Война с англичанами нас погубит! Сколько ты готов заплатить?

Я удивленно посмотрел на него.

— За придворный чин главного смотрителя зверинца? Не волнуйся, никаких обязанностей у тебя не будет, ты можешь даже тут не жить, пока король не потребует…

— Жером, я ничего не могу заплатить.

Он нахмурился. Точно так же он хмурился в академии: словно черная туча внезапно омрачила его лицо — теперь она должна была либо разразиться грозой, либо так же быстро улететь. На сей раз туча улетела. Он обдумал мое положение: замок я получил лишь благодаря щедрости и заботе прежнего герцога де Со, отца Виржини. Оброк покрывает расходы на лошадей, книги и небольшие произведения искусства. Сегодня я мог наконец купить себе фарфоровый сервис, о котором мечтал уже пять лет. Такая сумма едва ли заинтересовала бы управляющего королевского двора, а если бы и заинтересовала, сервис мне хотелось куда больше. Но и тигров мне тоже хотелось. Видимо, Жером прочел это в моих глазах: он вздохнул и принялся кусать ноготь.

— Допустим, должность будет приносить тебе доход в семь с половиной тысяч ливр… Нет, буду щедр: десять тысяч. Скажем, в течение десяти лет ты будешь отказываться от этого дохода…

— Ты станешь мне платить, но я не возьму денег?..

Жером радостно кивнул.

— А что, отлично придумано! И это задаст планку для остальных подобных должностей, что всегда полезно. — Он крепко пожал мою руку в знак заключения этой престранной сделки. Как и раньше, его хватка была подобна медвежьей.

Я провел в Версале только одну ночь — в гостевой комнате, которую мне выделили по приказу Жерома. Покои были великолепные, но пыльные и пропахшие мочой — внизу располагалась цветочная клумба, которой все пользовались вместо туалета. Тем вечером я увидел немало ягодиц, как мужских, так и женских: их быстро оголяли, подтирали и снова прятали. Понятия не имею, где спали Манон с Лораном, но не в моем коридоре. За все свое пребывание в Версале я отведал бриошь со сливками, заливное из куриной грудки и свиную корейку на ужин — запеченную в слоеном тесте и поданную вместе с яблочным пюре, приправленным гвоздикой. Бриошь таяла на языке, курица была свежая и безупречно порезанная, а свинину в тесте столь чудовищно передержали в печи, что я даже не поверил своим первым ощущениям и попробовал блюдо еще раз. У всей еды была какая-то неуловимая кислинка. А может, эту кислинку придавало блюдам мое собственное отношение ко дворцу и его обитателям? Я хотел было спросить мнение Жерома о свинине, которую он запихивал в рот и глотал, почти не жуя, но вовремя понял, что ничего нового не узнаю. Через час он уже забудет, что ел на ужин, — свинину или баранину.

Наутро меня представили сыну дофина — как человека, который подарит больной тигрице новый дом и счастливую жизнь. Мальчик беспокойно глянул на меня, затем на свою бабушку, снова на меня и наконец отважился улыбнуться. Королева — круглолицая полячка — от удивления тоже заулыбалась. Придворные и слуги провожали меня поклонами.

Чтобы отметить должность главного смотрителя королевского зверинца, я заказал в Английской Ост —

Индской компании фарфоровый сервиз из двухсот предметов и в качестве аванса внес агенту половину суммы. Ободок тарелок должен был украшать герб д’Ому, а основную часть — изображение льва, тигра, слона, носорога или жирафа. Расписать посуду взялись местные художники — по гравюрам, которые я приложил к заказу.

Сервиз везли больше года. Фелис и ее тигренок прибыли куда раньше — уже через неделю. Виржини пришла в ужас, Элен тоже оробела, зато Лоран был в восторге от моих зверей. Он называл Фелис «старой кошкой», а Тигрис — «маленькой», помогал перевязывать раны первой и все время гладил вторую. Я им очень гордился.