Новая стратегия. — Генеральный конструктор. — Сердце, отданное людям. — «Воздушная сельская подвода». — Лайнер Ильюшина. — Встреча с Маресьевым. — От 100 до 4500! — Шестидесятилетие. — Наконец-то, реактивный! — Последние дни.

1

Высоко-высоко, в прошитом солнечными нитями прозрачно-голубом небе парит птица. Отдавшись разлету, она жадно набирает скорость и вдруг, распластав крылья, вершит один виток, затем другой, и все вниз, по спирали, и когда уже кажется, что ее притягивает сама земля, что она не выйдет из последней петли и вот-вот встретит свой смертный миг, — в этот самый момент происходит чудо. Ожившие крылья выводят птицу из гибельной спирали, возносят ее вверх и она опять устремляется ввысь, в небо, невидимыми с земли усилиями обретает скорость, и вот уже опять продолжает парение.

Что позвало ее в небо, что вообще зовет птицу в небо? Она не отбилась от стаи, не потеряла из виду вожака. Там, в вышине, ее не ждет добыча, с которой бы она вернулась на землю на зависть другим птицам. Одна-одинешенька, она парит над землей, гордая своим уменьем летать.

Привольно птице под куполом, до краев наполненным голубым светом. Такая неприметная на земле, в воздухе она прекрасна. Солнечные нити, свисающие вниз, словно заключили ее в золотую клетку, но сверкающие, искрящиеся прутики этой клетки не пугают, а радуют птицу. Она задевает их легким крылом, и дрожат чуть приметно золотые прутики, дрожат, как потревоженные струны, и замирают. Ничто не пугает птицу, все ей подвластно — она отдалась полету. Опьяненная ярким праздником лета, летит птица. До нее не доносится голос земли, и она слышит только биение своего сердца.

Если прищурить глаза, вдруг начинает казаться, что все это когда-то уже видено: и прозрачно-голубое небо, и золотая клетка, и эта самая птица. А может быть, так и есть? Разве не могут в долгой человеческой жизни повториться минуты далекого, давно забытого дня? Ведь над головою все то же солнце, все то же небо, разве что птица другая…

Тогда, семнадцатилетним, он вот так же уединился и долго смотрел в небо. Только что была прослушана лекция Жуковского, и потрясенный студент не находил себе места среди людей, он жаждал одиночества. Никогда еще ему не приходилось так остро ощущать себя в огромном мире, чувствовать, как ничтожен нажитый им жизненный опыт, и было тревожно и радостно — тревожно за свое будущее, радостно, что он избрал его добровольно.

Тогда тоже в небе парила птица, и, расстегнув черную студенческую тужурку, запрокинув голову, он долго следил за ее полетом и новыми глазами открывал для себя смысл высоты.

В разгоряченном мозгу складывались новые выводы, они не были вычитаны из учебников и потому казались особенно значительными. Думалось о том, что в деятельности человека техники, быть может, самое главное — уметь повторить природу. Не растрачивать себя по пустякам, а отыскивать инженерные образы в самом мироздании. Так, как это делает Жуковский. Для людей птица — всего только птица, для него это еще и оригинал, который он воспроизводит в аэроплане. А сердце птицы — это мотор…

Перед глазами стояли огромный лоб и седая патриаршая борода учителя. Было торжественно и радостно от того, что есть на свете такие люди, которые умеют могуче мыслить, задеть в тебе такие глубины, о которых ты и не предполагал. И все это вместе — продолжавший звучать голос Жуковского, и солнце, и птица в голубом небе — делало студента самым счастливым на земле человеком.

Ах, что за чудесная пора — юность! Мечтаешь о будущем, а видишь себя все молодым и сильным, как будто ты не подвластен времени. Это потому, что выпало тебе счастье встретить великого учителя, и кажется, что он будет с тобою всегда, в трудный час придет на помощь, развеет сомнения, выведет из лабиринта.

Хорошо и легко быть учеником, хорошо и трудно быть учителем.

Надо уметь жить и работать так, чтобы созданное тобою и твоими учениками, товарищами, не затерялось во времени, не обернулось инженерным пустяком через многие годы. Оно должно служить людям сегодня и стать основой чего-то более значительного в будущем.

Перед будущим в ответе каждый. Но если тебе выпало быть во главе большого дела, ты отвечаешь за всех. Это не легко, ведь ты не пророк, чтобы быть источником только одних безошибочных начинаний, ты обыкновенный человек, не чуждый ни заблуждениям, ни слабостям. Тебе бывает плохо, временами отчаянно щемит сердце, потому что ты никогда не умел себя жалеть.

Случаются дни, когда ты с радостью сбросил бы с себя всю свою славу, потому что замешана она на горячем поту, и удержать ее ничуть не легче, чем заслужить. Но ты не даешь волю чувствам, не тратишь себя в никчемных переживаниях, — надо беречь силы для другого, для самого главного в жизни.

Ты уже давно не юноша, который остановился перед выбором пути. Все в твоей жизни намечено, ты знаешь, что для тебя главное. Но не потому ли тебе тревожно, что в жизни бывают крутые повороты, и такой поворот наступил?

Была война, ты отдал ей всего себя. На протяжении долгих четырех лет, наверное, не было минуты, когда бы в небе над огромным фронтом не грохотали твои моторы. Потом они умолкли, потому что окончилась война. В мирные дни истребители и бомбардировщики больше дремлют на аэродромах.

Нет, то, что ты создал, не умерло с последним залпом. И в мирном небе осталось место для твоих звезд. Пассажирские, грузовые, спортивные самолеты с однорядными и двухрядными звездами еще долго не покинут высоту.

Ты не одинок со своим умением, не то, что эта парящая птица. Ее умение необходимо ей одной, твое — всем живущим.

Нет, не утешай себя случайным сравнением. Лучше прислушайся к своему сердцу. Почему оно так громко стучит? Это состояние тебе должно быть знакомо. Так бывало всегда перед тем, как ты принимал важные решения. Что же ты решил сейчас?

Ответь самому себе, а люди тебе поверят.

2

Стратегия, которую Швецов избрал после войны для своего КБ, могла показаться не наступательной и даже излишне осмотрительной. В то время, как в других конструкторских центрах свертывали работу по поршневым двигателям и настраивались на реактивную технику, он решил вести дело параллельно.

Это было продиктовано отнюдь не боязнью новизны, главным конструктором руководили совсем другие мотивы. Намечая перспективу, он мыслил широко, смотрел далеко вперед. И вот почему.

Попробуйте представить себе такую житейскую картину. Каждое утро люди приходят в булочную, чтобы купить свежий хлеб. Они уверены, что и завтра, и послезавтра не уйдут отсюда с пустыми руками. Но однажды их взору предстали… пустые полки. В чем дело? Оказывается, в более или менее отдаленном будущем начнется выпуск нового сорта хлеба, он будет лучше прежнего, а до тех пор выпечка старого сорта прекращена.

Нелепость? Еще бы!

Что-то отдаленно похожее намечалось в ту пору в моторостроении. В ожидании двигателей «нового сорта» авиация могла остаться на земле. Вот и взял Аркадий Дмитриевич на себя роль некоего буфера между нынешним и будущим.

Он решил продолжать проектирование поршневых моторов большой мощности и одновременно начать работу в области реактивной техники. Не «или-или», а «и то, и другое».

Главного поддержали. Его идея была проста, без «двойного дна», и ее приняли безоговорочно. Правда, конструкторы понимали, что столичные собратья обгонят их на новом поприще. Но, как говорится, каждому свое.

Из новой стратегии Швецова вытекала новая тактика. Конструкторы почувствовали, что курс на широкий профиль, взятый главным еще накануне войны, не только не ослабел, а, наоборот, стал более твердым. С неизменной деликатностью он давал понять, что время узких специалистов уходит в прошлое. Конструктор должен досконально знать дело и в то же время быть на уровне своего времени. Нельзя быть талантливым и узколобым одновременно, нельзя хотя бы потому, что для этого нужно существовать за двоих.

Любуясь ясной до прозрачности математической картиной, представленной молодым сотрудником, Аркадий Дмитриевич однажды, как бы между прочим, заметил:

— Не правда ли, знак интеграла удивительно напоминает лебединую шею? — И тут же намекнул: — Кстати, сегодня в театре дают «Лебединое озеро».

А вечером, в антракте балета, он уважительно раскланивался со своим молодым сотрудником.

Аркадий Дмитриевич считал, что настоящий конструктор и сам наделен темпераментом художника. Поэтому общение с подлинным искусством не может пройти для него бесследно, оно непременно разбудит в нем скрытые грани таланта.

Но сам по себе талант тоже не простая штука, нужно уметь им управлять. Как много значит умение выбрать благую цель, и как важно быть при этом зорким.

Как-то Аркадий Дмитриевич сам предложил для нового двигателя газораспределитель с поводком. Все было хорошо, но газораспределитель не оправдал себя: во время испытаний он всякий раз выходил из строя после пяти-шести часов работы. Чтобы исправить положение, конструктор Созонов сделал другой распределитель, очень простой по идее. Начальник расчетной бригады Тихонов познакомился с конструкцией и решил, что работа Созонова вполне приемлема.

Швецов находился в командировке, и оба инженера пришли к его заместителю, чтобы договориться о проведении испытаний. Тот долго не соглашался, намекая на возможное недовольство главного, но под конец уступил.

Испытания прошли успешно, а через два дня приехал Швецов. Совершая обход опытных цехов, он обнаружил новый распределитель.

— Что это?

— Это Созонов и Тихонов…

Обоих конструкторов Аркадий Дмитриевич пригласил в кабинет.

— Конечно, очень отрадно, что мы получили новый газораспределитель, — начал Швецов. — От души поздравляю! Но как вы могли отмахнуться от газораспределителя, который хромал? Он ведь работал почти шесть часов. А почему не смог работать дольше? Что ему мешало? Вы узнали? Сегодня мы отмахнемся от одного, завтра от другого, а что будет послезавтра? Вы вот возьмите Толстого, он переписывал «Анну Каренину», если не ошибаюсь, десяток раз. Нам, конструкторам, совсем не грешно у него поучиться.

Такие требования в пору было предъявлять не конструкторам, а исследователям. Но все дело во взглядах, которые присущи руководителю. Аркадий Дмитриевич считал, что широкий профиль — это не фраза. Образованный конструктор должен быть и исследователем. Тогда и неудачи обернутся прибылью: изучить природу заблуждения необходимо хотя бы для того, чтобы впредь его не допустить. Даром, что ли, говорится: на ошибках учатся.

В представлении Швецова конструктор нового склада должен был отвечать четырем требованиям: быть знатоком конструкторского дела, в совершенстве владеть технологией производства, быть дотошным исследователем и просто широко образованным человеком.

Такому ли конструктору бояться нового?

Соображения о работе КБ в послевоенный период Швецов изложил в письме, которое направил в высшие инстанции.

Ему ответили, что освоение реактивной техники поручено трем конструкторским бюро. Его же, Швецова, КБ пусть продолжает заниматься поршневыми двигателями.

Это был приказ, и он подчинился.

Из газет:

«Постановлением Совета Народных Комиссаров Союза ССР от 26 января 1946 года присуждена Сталинская премия второй степени Швецову А. Д., Герою Социалистического Труда, главному конструктору — за создание нового образца авиационного мотора».

Это был М-21, высотный двигатель средней мощности.

Пора реактивной техники только начиналась, и авиация все еще не могла обойтись без поршневых моторов Швецова.

В разгар работы над новым сверхмощным двигателем в КБ пришло постановление правительства о назначении Швецова Генеральным конструктором. К этому времени практически только один он занимался проектированием поршневых двигателей, и высшее конструкторское звание как бы подтверждало правильность намеченной им линии.

Его самолет не знал отдыха. Неотложные дела звали Генерального конструктора в разные города страны, где работали подчиненные ему конструкторские коллективы. Летчики, на чьем попечении был самолет, шутили: «Дед становится пассажиром-миллионером».

Но где бы ни был Аркадий Дмитриевич, сердцем он всегда тянулся к своим старым товарищам, с которыми так много было связано. Едва самолет опускался на знакомом аэродроме, он пересаживался в быструю «победу» и говорил шоферу: «Домой». Это значило — на работу, в КБ, и, научившись понимать человеческое нетерпение, шофер гнал машину на страх милиционерам.

«Дед приехал», — говорили друг другу рабочие, и в опытных цехах дружнее закипала работа.

«Главный прибыл», — еще по старой привычке называя Швецова, сообщали новость конструкторы. И, казалось, светлее становилось в просторных, с огромными окнами конструкторских залах.

И сразу же к нему шли люди.

Первым обычно приходил Павел Александрович Соловьев, тот самый, который перед войной поступил в КБ. Не ошибся в нем Швецов, распознал талантливого конструктора и незаурядного организатора. Теперь Соловьев был уже заместителем Генерального и в его обязанности входили доклады о положении дел в конструкторском центре.

Выслушав доклад, сделав необходимые распоряжения, Аркадий Дмитриевич отправлялся в конструкторские залы или в цеха. Когда приходило время обеда, он не уезжал домой, а подкреплялся в маленькой комнатушке, которая примыкала к кабинету. Во второй половине дня ему приносили на подпись документы. Отдав папку секретарю, он принимался за только что полученные иностранные технические журналы. Знакомство с журнальными новинками длилось недолго. Покончив с почтой, Швецов начинал работу над материалами новых проектов.

Так складывался рабочий день, и этот распорядок стал непреложным.

Высокое положение Генерального конструктора не изменило Швецова. Многим, правда, казалось, что он стал замкнутым, но такое впечатление создавала его привычка немногословно, скупыми словами выражать свои мысли и говорить вслух только тогда, когда мысль окончательно сложилась.

И суровость его тоже была кажущейся. Массивная фигура, облаченная в генеральский мундир, медленная поступь, тяжелые надбровья, нависшие над внимательными глазами, — все это составляло обличье в сущности очень доброго, нежного к людям человека.

Простота и добрый нрав Швецова воспринимались конструкторами не в ущерб делу. Его авторитет был непоколебим. Однажды в выдавшуюся свободную минуту товарищи спросили, как он умудряется удерживать в памяти свои многочисленные незафиксированные распоряжения. Улыбаясь, он ответил: «Выполняя их, вы сами мне помогаете в этом».

Но конструкторы хорошо знали и о блестящей памяти Аркадия Дмитриевича.

Многим в КБ запомнилась история с одним приказом. Как только он поступил из министерства, Швецов написал резолюцию и указал исполнителя — конструктора, всегда отличавшегося аккуратностью. Через полгода из министерства запросили справку о принятых мерах. Аркадий Дмитриевич пригласил конструктора, и к удивлению своему услышал, что тот с приказом не знаком.

По просьбе главного книгу «входящих» принесли в кабинет и положили ему на стол. Он напомнил свою резолюцию и скосил глаз: есть ли на полях подпись конструктора? Увидел, что есть, и спросил:

— Значит, не подписывали?

— Нет.

— А это не ваша подпись?

— Это? М-моя… Но, очевидно, мне приказ где-нибудь на ходу сунули, и я подмахнул. И забыл. Хотя нет, требование приказа нами было выполнено еще до его получения.

Аркадий Дмитриевич смягчился.

— Память так или иначе надо укреплять. Дарвин советовал с этой целью слушать музыку и читать поэзию. Я строжайше следую его совету и рекомендую всем.

Нет, не переменился Швецов к людям. Во все времена он был с ними одинаков. Лучший тому пример — 1948 год.

Осталась позади работа над новым двигателем. Это был АШ-73ТК, мощный высотный мотор с турбокомпрессором. Его мощность — 2400 лошадиных сил, высотность — 10 000 метров. Виднейшие специалисты дали высокую оценку новому двигателю. Туполев взял его для своего знаменитого Ту-4. Быть может, никогда еще авторитет КБ не был так велик в авиационных кругах.

В четвертый раз Аркадий Дмитриевич был удостоен Сталинской премии. Ему присвоили звание генерал-лейтенанта инженерно-авиационной службы. Он был в зените славы.

В эту самую пору Швецов получил письмо, которое в ином месте без раздумий бросили бы в корзину. Автор, житель Кунгура, сообщал: «С 1925 года занимаюсь вечным двигателем…» Но Аркадий Дмитриевич разглядел между строк, что «изобретатель» отнюдь не страдает сумасбродством, а просто незнаком с основами физики. Вызвал стенографистку, продиктовал ответ, в котором сжато изложил незыблемость закона сохранения энергии, но потом подумал: «А что, если это письмо не убедит человека? Так и будет он впустую расходовать энергию беспокойного своего ума».

Случилось, что конструктор Манюров собрался побывать по личным делам в Кунгуре, и Швецов попросил его взять с собой адрес «изобретателя», зайти к нему и лично все растолковать.

Возвратившись из поездки, Манюров шутливо доложил: «Все в порядке, вечного двигателя не будет».

Вспоминает Павел Александрович Соловьев:

— В то лето Аркадий Дмитриевич жил на даче близ Перми. И я с семьей жил по соседству. Как-то в воскресный день вижу: Аркадий Дмитриевич расположился на веранде в плетеном кресле, читает книгу и ест землянику, которую принесли соседские ребятишки.

Было время обеда, в погребке у нас стыла окрошка. Пригласить бы, думаю, Аркадия Дмитриевича, он большой любитель этого блюда. Но неудобно мне как-то: только недавно стал его заместителем, да и возраст мой не чета его возрасту — всего тридцать один год. Однако задумано — сделано: пошел и пригласил.

«Окрошка? — оживился Аркадий Дмитриевич. — С большим удовольствием».

Ну, думаю, семь бед — один ответ, и ставлю на стол графинчик водки. Аркадий Дмитриевич улыбнулся: «Что может быть лучше к окрошке!»

За столом он говорил о литературе, очень хвалил «Волоколамское шоссе» Александра Бека, пересказал повесть «В далекой гавани», которую читал перед обедом. Потом предложил сыграть в шахматы.

Первую партию он выиграл мгновенно. Во второй ему не везло, и он минут по сорок обдумывал каждый ход. Но выиграл и вторую.

Простились мы поздним вечером, и я подумал: большой человек — это прежде всего простой человек.

Эту мысль довершает воспоминание жены Швецова:

«Аркадию Дмитриевичу нравилось творчество скульптора Виленского. Во время эвакуации он работал много и продуктивно и создал целую галерею выразительных портретов рабочих завода.

Никакими словами нельзя передать интеллект Аркадия Дмитриевича так удачно, как это выразил в последнем портрете скульптор Виленский.

Как-то Зиновий Моисеевич пригласил нас в Третьяковскую галерею, где были выставлены его работы. Когда Аркадий Дмитриевич остановился у своего бюста, он заметил, что проходившие мимо обратили внимание на сходство и стали задерживаться, смотря то на скульптуру, то на оригинал.

Аркадий Дмитриевич смутился и поторопился покинуть зал».

Три различных примера, и все об одном.

3

Пермская «Звезда» напечатала стихи поэта-фронтовика Бориса Ширшова:

Через две недели, выступая перед избирателями Кунгурского избирательного округа, Аркадий Дмитриевич говорил:

— Наша страна переживает сейчас исторический период колоссальной важности. Не так давно окончилась Великая Отечественная война, в которой наше Советское государство показало свою мощь, свою силу. В гигантской битве с фашизмом ярко проявилась преданность советских граждан: рабочих, колхозников, интеллигенции, оснастивших Красную Армию всем необходимым для того, чтобы с успехом выдержать ожесточенную схватку с кровавым агрессором…

Слушая речь своего кандидата, осмысливая подвиг всей его жизни, люди испытывали гордость за страну, взрастившую таких сыновей. В день выборов они с радостью отдали свои голоса за Аркадия Дмитриевича Швецова.

Он стал депутатом Верховного Совета СССР первого послевоенного созыва.

Письма, письма, письма… Написанные карандашом, чернилами, на пишущих машинках. На оберточной и мелованной бумаге, на служебных бланках и в школьных тетрадях. Каллиграфическим почерком и рукой малограмотного человека, крупными ребячьими буквами и торопливой вязью поднаторевшего писаки. Они вложены в грубые самодельные конверты и сложены треугольником, свернуты трубкой и спрятаны в атласные конверты довоенного образца. На них штемпели крупных городов и районных отделений связи, они доставлены поездами, самолетами и просто с оказией. Такие непохожие, разные — они и есть то, что называется голосом народа. Все вместе они рисуют достоверную картину жизни.

Группа инвалидов Отечественной войны просит депутата помочь приобрести мотоколяски. Правление колхоза, в который с войны не вернулось много мужчин, обращается за советом: как быть с кадрами? Директор машиностроительного завода пишет, что в рабочем поселке обветшали бараки военных лет, нужно бы тесу и железа. Старый коммунист с возмущением требует призвать к ответу жуликов, которые свили гнездо в коммерческом магазине. Рабочий поселок леспромхоза остался без света; нельзя ли отгрузить хоть несколько бочек керосина? Мать двоих детей, вдова фронтовика, потеряла хлебные карточки, что делать?

Кровью обливается сердце, когда читаешь такие письма. Ах, война! Сколько испытаний выпало на долю людей, эти письма — как открытые раны. Все, что только в человеческих силах, должен сделать депутат, чтобы помочь, унять боль, ободрить уставших.

Аркадий Дмитриевич снимает телефонную трубку:

— Петр Ильич? Добрый день, прошу зайти ко мне.

Небольшого роста широкоплечий человек с добрым лицом входит в кабинет Швецова. В руках у него объемистая папка. Это бывалый фронтовик с большим житейским опытом и отзывчивым сердцем. В свое время депутат безошибочно увидел в нем своего помощника. И сейчас Петр Ильич Горшков присаживается у стола и, раскрыв папку, знакомит Аркадия Дмитриевича с мерами, принятыми по письмам избирателей.

С мотоколясками просто зарез, производство их еще нигде не налажено. Но удалось договориться с родственным предприятием, обещали сделать партию. Письмо о нехватке работников в колхозе передано в партийные органы, в артель решено направить группу комсомольцев. Сложнее с просьбой о строительных материалах: железа нет, но можно будет помочь шифером. Деляги из коммерческого магазина уже находятся под следствием, так что возмездие не заставит себя долго ждать. Керосин, правда некачественный, в леспромхоз уже занаряжен, скоро его получат. Насчет хлебных карточек дело обстоит так: решением райисполкома семья фронтовика зачислена на довольствие до конца месяца, а с нового месяца — в общем порядке.

— Отлично, просто отлично! — признательно смотрит на помощника Швецов. — Люди всем сердцем отзываются на заботу, веселее становится жить. И потом, времена меняются в лучшую сторону. Помяните мое слово: уже через год не такие письма мы будем получать.

Горшков по-молодому легко поднимается с места, но Швецов не отпускает его. Он выходит из-за стола и, вновь усаживая помощника, сам садится рядом. Затем достает из кармана кителя конверт, вынимает письмо.

— Вот здесь судьба целой семьи. Отец пишет, что его малолетний сынишка стащил в магазине кулек конфет. — Швецов прикрыл ладонью глаза, помолчал. — Вы представляете, мальчонка всю войну не видел конфет, быть может, половину детства… Его отправили в колонию для малолетних преступников. М-да, вот так… А этот мальчишка — единственный сын в семье, он ее надежда, понимаете? Наши сыновья тоже когда-то были маленькими, все люди были детьми… Одним словом, отец просит помочь в пересмотре дела сына. И я написал письмо в Верховный Совет.

Помощник взглянул на подпись: рядом с фамилией депутата были выписаны все его высокие звания. Обычно Аркадий Дмитриевич визировал депутатскую переписку одной лишь фамилией, а тут… Но что в самом письме? Изложение сути дела… Ходатайство отца… И последняя строка уже от имени Швецова: «Присоединяю свое ходатайство».

Вторично они вернулись к этому разговору через два с лишним месяца. Аркадий Дмитриевич позвонил помощнику по телефону и возбужденно заговорил:

— Помните того мальчишку с конфетами? Так вот: у меня в руках ответ из Президиума Верховного Совета. Дело пересмотрено, парнишка освобожден из заключения. Каково? Представляете, какая весть ожидает отца?

Швецов оказался прав. Уже через год содержание депутатской почты во многом изменилось. Были, правда, и письма, наполненные горечью, взывающие о немедленной помощи страдающему человеку, но общая картина стала совсем иной.

«Большое Вам спасибо за проявленную заботу о Кунгурской ледяной пещере…»

«Нашему колхозу очень необходимо приобрести две автомашины, одну зерносушилку и какую-нибудь технику для очистки водоема…»

«Людям нужно веселье, и мы решили начать выпуск гармоний. Помогите получить оборудование…»

«Нельзя ли увеличить периодичность выпуска районной газеты хотя бы до двух раз в неделю?..»

«Постановили начать строительство мельницы…»

«Решили прочно обосноваться, хотим получить ссуды на индивидуальное строительство…»

«Нам выделена 1 тонна поковочного железа, две жатки и автомашина. Спасибо за заботу. Хотелось бы еще получить…»

Страна все дальше уходила от последнего рубежа войны, люди жили мирными заботами, и депутату Верховного Совета приходилось быть им первым помощником и советчиком.

Глубоко заблуждается тот, кто думает, что депутат имеет дело с одними просьбами да жалобами. Никакой перечень не перескажет сложных обязанностей человека, облеченного высоким доверием. Да и не всегда надо говорить об обязанностях, скорее о личных качествах депутата.

Рассказали Швецову, что в больнице лежит молодой человек, потерявший веру в выздоровление. Нет у него никого близких, никто его не навестит, не поддержит дружеским словом. Узнав имя больного, Аркадий Дмитриевич отправил ему посылочку с яблоками и приложил ободряющее письмо. Сколько радости, горячей человеческой благодарности было в ответе, полученном из больницы! Парня глубоко тронуло, что по существу незнакомый человек среди зимы раздобыл для него яблок и по-отцовски пожелал скорейшего выздоровления. Врачи сообщали потом, что дело быстро пошло на поправку.

Или письмо, адресованное одновременно депутату и конструктору. Инженер одного из московских заводов к короткой записке приложил чертежи и схемы предлагаемого им авиационного двигателя. Расчет точный: если конструктор Швецов не захочет вникать в пространный проект, то конструктора «заставит» депутат Швецов. Но Аркадий Дмитриевич предпочитал не спорить с самим собой. Он внимательно познакомился с проектом «реактивно-винтового роторно-золотникового мотора», выявил толковые идеи и лично написал автору ответ. Правда, ответ мог утешить лишь умного и хладнокровного человека: схема двигателя признавалась нецелесообразной «по причине исключительной усложненности и невероятной дороговизны».

Под новый, 1950-й год Швецов возвратился с курорта, и помощник показал ему шесть тяжелых томов:

— Знаете, сколько тут писем? Полторы тысячи. Жаль, что мы не учитывали те просьбы и обращения, которые поступали не в письмах, а, скажем, по телефону. Полагаю, что потянуло бы тысячи, этак, на две с половиной.

Аркадий Дмитриевич оценивающе посмотрел на переписку:

— Это лишь по одному избирательному округу. А сколько их по всей стране! Может быть, с моей стороны нескромно, но хочу все же сказать вам, что согласился бы до конца жизни заниматься таким делом.

Помощник улыбнулся:

— Депутатом можно избирать не однажды.

— Можно или нельзя — это говорят сами избиратели. И я полагаю, что они помнят о моем возрасте: пятьдесят восемь есть пятьдесят восемь. А ведь у нас столько молодых и сильных!

Через полтора месяца в стране началось выдвижение кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР. В Кунгурском избирательном округе первое предвыборное собрание проходило на машиностроительном заводе. Просторный рабочий клуб был переполнен. Технолог Мария Скворцова, войдя в зал, увидела, что нет ни одного свободного места. Она протиснулась вперед и стала рядом с пожилой работницей из литейного.

— Кого будем выдвигать? — шепотом спросила Скворцова.

— А кого бы ты хотела? — вопросом откликнулась литейщица.

— Я за Швецова. Ведь это он спас меня прошлой весной. Врачи только руками разводили: нужно новое лекарство, а взять негде.

И поверишь? Муж позвонил Швецову, все рассказал, а тот позвонил в Москву, министру здравоохранения, и лекарство прислали с первым же самолетом.

— Вот и выйди на трибуну, расскажи про это.

— Стесняюсь я как-то при народе выступать.

Председательствующий потряс колокольчиком, вызывая внимание на себя, и приступил к своим обязанностям распорядителя. Уже первый оратор, перечислив достижения страны за истекшие четыре года, назвал имя Швецова. О его депутатской деятельности он говорил, не заглядывая в листки, которые спрятал в карман пиджака. Мария Скворцова слушала длинный перечень добрых дел депутата, ожидала, что упомянут и ее имя, но, видно, оратор не знал о том случае, который она рассказала литейщице. А в другом конце зала инженер Авинов, нелюдимый, замкнутый человек, думал, что хорошо бы вновь избрали Швецова депутатом, тогда бы он непременно помог ему, Авинову, в его беде.

— Аркадий Дмитриевич Швецов с честью оправдал высокое звание депутата Верховного Совета СССР, — заключил оратор, — и я предлагаю вновь выдвинуть его депутатом по нашему Кунгурскому избирательному округу.

По залу расплескались аплодисменты, и долго звонил председательский колокольчик, пытаясь восстановить тишину и дать возможность высказаться другим людям.

Четырнадцатого февраля окружная избирательная комиссия официально уведомила Аркадия Дмитриевича о том, что избиратели округа вторично выдвинули его кандидатом в депутаты, и просила дать согласие баллотироваться по Кунгурскому избирательному округу.

Держа в руках этот маленький драгоценный листок, Швецов глубоко задумался. Трудно сдержать радость, сознавая, что люди верят тебе. Но это признание того, что уже сделано. А сможет ли он и дальше быть им полезным? Он не рисовался, когда говорил Горшкову что согласен нести такое бремя до конца жизни. Это было великим счастьем — сознавать, что ты помог человеку в трудную минуту, влил в него хоть капельку свежих сил, оторвал от уныния. Но ведь годы берут свое, скоро закрывать счет шестому десятку. Да и нельзя забывать, как велико напряжение в работе конструктора. Но, с другой стороны, успевают же другие нести нелегкую ношу множества разных обязанностей. По-ленински, не жалея себя. Ведь, в конце концов, жизнь у человека одна, в том и заключается соль, чтобы всюду поспеть. Невозможно быть только инженером, только ученым и только конструктором. Человек — это значительно более широкое понятие. Жуковскому пошел уже восьмой десяток, когда он начал создавать ЦАГИ…

Словно испытывая свои силы, Швецов подошел к маленькому круглому столику, на котором стояла модель двигателя и одной рукой поднял ее над головой. Нет, что там ни говорят, а уральская порода — это очень крепкая порода. И что такое пятьдесят восемь лет? Для академика Павлова, прожившего без малого девяносто, это было порой молодости…

На следующий день Аркадий Дмитриевич написал письмо в окружную избирательскую комиссию, в котором благодарил за доверие и сообщал о своем согласии баллотироваться по Кунгурскому округу.

Вскоре пришел ответ: «Ждем к себе, на встречу».

Морозным мартовским утром легковая автомашина подъезжала к Кунгуру. Орудуя переключателем скоростей, шофер обгонял попутные автобусы и грузовики и, едва выводил машину на свободный от движения участок, прибавлял газ.

Аркадий Дмитриевич, поудобнее устроившись у правого окошка, смотрел за обочину тракта. Торжественный в снежном уборе лес убегал назад и все равно казался бесконечным, потому что надвигались навстречу новые массивы, а за ними опять новые, такие же молчаливые, в нахлобученных белых шапках. Давненько не приходилось ему любоваться прелестью уральской зимы! Где-то в сознании бродили далекие отголоски детства, которое прошло в этих родных, милых сердцу местах.

В полдень машина остановилась у Кунгурского исполкома. Швецова встретили радушно, отвели в гостинице лучший номер. Стараясь уважить дорогого гостя, натопили так, что дышать было нечем. Аркадий Дмитриевич распахнул форточку, и в комнату ворвался морозный воздух.

Вошел помощник, прихвативший из дому чемоданчик снеди. Вместе они отправились к умывальнику, а когда освежились, обнаружили, что нет полотенец.

— Скажу дежурной, забыли они, наверно, — сказал Горшков.

Швецов остановил его:

— Прошу вас, не надо. Зачем людей беспокоить? Полотенца мы можем купить, а заодно посмотрим, как обстоят дела в здешних магазинах.

Они оделись и вышли из гостиницы, В первом же магазине удивили своей просьбой продавщицу. Она аккуратно завернула два полотенца и подала сверток добродушному генералу. Но сработал «женский телеграф». Когда они вернулись в номер, на видном месте висели два гостиничных полотенца.

Во второй половине дня в клубе машиностроительного завода состоялась встреча избирателей с кандидатом. Аркадий Дмитриевич пришел раньше времени и долго беседовал с теми, кто уже был в клубе. Он обратил внимание, что поодаль стоявшая женщина пристально смотрит на него, и направился к ней, но она, одолев смущение, сама пошла навстречу.

— Моя фамилия Скворцова. Здравствуйте, Аркадий Дмитриевич, — заговорила женщина. — Я пришла, чтобы выступать, но раз уж увидела вас, то вам и скажу. — Она справилась с волнением: — Спасибо вам большое.

Скворцова? При всем желании и самой богатой памяти невозможно запомнить имен всех людей, с которыми приходилось соприкасаться. Швецов почувствовал неловкость от того, что не мог поддержать разговор, но женщина сама пришла на помощь.

— Мой муж, как только переговорил с вами по телефону, пришел в больницу и сказал: «Ну, Мария, считай, что лекарство уже есть, Швецов обещал». Мне было очень плохо, и я заплакала. Не верила, что помощь придет. А на следующий день привезли шесть ампул…

Аркадий Дмитриевич мгновенно все вспомнил. Ну, конечно, эта женщина — технолог механического цеха, и муж ее тоже технолог, и зовут ее…

— А сейчас как со здоровьем, Мария Максимовна? — спросил он.

— Спасибо, — поблагодарила Скворцова, радуясь, что он помнит ее имя.

Встреча с избирателями взволновала Швецова до глубины души. Он старался воспринимать выступления кунгуряков так, как будто речь шла о каком-то другом человеке. Но ораторы не довольствовались тем, что их одобрительно слушал зал, они поворачивались к Швецову и прямо ему адресовали сердечные слова.

Аркадий Дмитриевич раскрыл блокнот, быстро написал записку и протянул ее поблизости сидевшему помощнику. Тот прочитал: «Петр Ильич, зачем они так говорят обо мне? Я ужасно взволнован. Опасаюсь, смогу ли как следует выступить».

В это самое время председатель окружной комиссии обратился к залу:

— Слово предоставляется кандидату в депутаты Верховного Совета СССР, Герою Социалистического Труда, Генеральному конструктору авиационных моторов, доктору технических наук, генерал-лейтенанту Швецову Аркадию Дмитриевичу.

Когда смолкли овации, Горшков увидел, что Швецов взял стакан воды, стоявший на краю трибуны, и переставил его на схваченные скрепкой листы с заранее приготовленной речью. Свыше получаса в зале не спадало напряженное внимание сотен людей. Аркадий Дмитриевич говорил о бурных событиях середины века, о высоком назначении советских людей, о счастье, которое испытал, служа своему народу. И закончил речь самыми простыми словами:

— Заверяю вас, что приложу все силы и знания, чтобы оправдать ваше доверие.

Назавтра Аркадия Дмитриевича сердечно принимали у себя рабочие кожевенно-обувного комбината. На память об этой встрече они подарили ему пару простых сапог, о которых сказали: «Наши сапоги дошли до Берлина».

В окружной комиссии то и дело раздавались телефонные звонки. Из ближних и дальних сел справлялись, когда можно ждать кандидата. Председатель комиссии так и сказал Швецову: «Чтобы всюду побывать, нужно минимум полтора месяца без выходных». И предложил поехать в большое село Кыласово, куда прибудут представители других колхозов.

Что ж, в путь!

Снова бежит навстречу зимняя дорога. В легких санях, запряженных парой рысаков, куда приятней, чем в автомашине. А тут еще возница словоохотливый, не то что шофер, привыкший к городским правилам. Мчатся санки на Кыласово, а возница наперед рассказывает, что такие перемены кругом, — даже ему, коренному здешнему, удивительно.

Аркадий Дмитриевич в радостном возбуждении смотрит по сторонам тракта. Теперь и не припомнить, когда он в последний раз вот так мчался по морозу в жарком тулупе и большущих рукавицах, видя впереди заиндевевший круп лошади.

Отогнув воротник, он наклонился к помощнику:

— Многое теряем, Петр Ильич, что так редко видим этакую красоту. Это ведь та же музыка, только в снежном выражении. Помните, «На тройке» Чайковского? О, может ли Петр Ильич не помнить Петра Ильича!..

Аркадий Дмитриевич был в том чудесном настроении, когда исподволь проступает сознание твоей необходимости людям, когда испытываешь удивительный прилив сил и желание видеть на чужом лице улыбку.

Так и въехали они на широкую улицу села.

В сельсовете в сборе был весь актив. Пожилая колхозница с материнскими медалями на груди тихо сообщила председателю, что все давно уже готово, и он, показывая глазами на Швецова, сказал ей: «Коли так, давай приглашай». Женщина поправила платок и приблизилась к гостю:

— Прошу пожаловать на колхозное угощение.

Шумной гурьбой вышли на улицу и направились к большому дому, стоявшему у края дороги. Рассаживая гостей, хозяйка приберегла для себя место рядом со Швецовым. Вспомнив о чем-то, отозвала в сторону Горшкова и без околичностей спросила: «Водку-то ему можно?» Сама же и ответила: «Чай, он русский человек».

Подали щи с бараниной, фаршированных поросят, дымящиеся с пылу пельмени, молоко во всех видах. Хозяйка подняла тост за Швецова, а он — за хозяйку и ее гостеприимный дом. Стало шумно, как обычно бывает в праздничном застолье.

Аркадий Дмитриевич оживленно разговаривал с колхозниками. Выслушав их жалобу на нехватку воды в селе, посоветовал вырыть артезианский колодец, тут же набросал чертеж. Они проявили интерес к вертолетам, и он рассказал им об этой машине-стрекозе, для которой недавно сконструировал двигатель. За беседой не заметили, как пролетело время, пора было собираться на митинг.

Дальше путь лежал в Суксун, в тот поселок, где Швецов жил в детстве, где учительствовал его отец. Предстоящее посещение родных мест взволновало Аркадия Дмитриевича. Да и земляки его с волнением готовились к встрече. Вся улица, по которой он въехал в районный центр, была запружена народом, без передышки гремел оркестр.

В полдень в Доме культуры началась официальная встреча. Она прошла очень сердечно. Особенно трогательным было приветствие пионеров, вручивших гостю свои подарки.

Выходя из Дома культуры, Аркадий Дмитриевич сказал помощнику:

— Сейчас мы проведем несложное мероприятие личного свойства.

Они взяли лошадей, и Швецов уверенно направил их к небольшому домику на дальней улице. Не сразу вышел он из саней.

Вспоминая что-то, долго смотрел на деревянную оградку, а потом сказал:

— Вот здесь мы и жили с отцом… Пойдемте, я хочу снова постоять на этом пороге.

Дверь открыла высокая худая женщина с сединой. Увидев рослого человека в генеральской форме, она ахнула: «Аркаша!» Они обнялись, прошли в комнату. На столе появилось скромное угощение, но к нему никто не притронулся: бурной рекой хлынули воспоминания, и невозможно было их остановить.

— Ведь заехал, навестил, — прослезилась женщина. — А я-то и отцу твоему, Дмитрию Степановичу, не по близкому родству приходилась, а тебе и подавно. В прошлом годе, как получила от тебя деньги, так и подремонтировала домик. Теперь бы еще вот крышу…

— Непременно, — подхватил Швецов. — Вернусь домой, сразу же вышлю.

И спросил прощаясь:

— А рощица моя цела?

Женщина оживилась:

— Цела твоя рощица, как тогда, нетронутая стоит.

Сани покатили за черту поселка и скоро показалась заснеженная роща. Ветер причудливо выгнул снежное поле, и оно лежало небрежно брошенным белым покрывалом, преграждая дорогу прохожим к старым деревьям. Аркадий Дмитриевич издали смотрел на давно знакомую рощу, словно желая навсегда запомнить эти места.

Отсюда отправились на оптико-механический завод. В каждом цехе Швецов интересовался делами, знакомился с оборудованием. А вечером была новая встреча с избирателями.

Из Суксуна поехали в Кишерть. Остановились в доме приезжих. Готовясь к назначенному на полдень собранию, Аркадий Дмитриевич сел бриться. Зеркала под рукой не оказалось, и он приспособил никелированную крышечку бритвенного прибора. Когда из другой комнаты ему принесли зеркало, он вспылил:

— Спасибо, не нужно. Зачем было беспокоиться? Ведь я мог бы и сам взять.

Дежурная убрала зеркало. А Швецов черкнул в блокноте: «Не забыть о зеркалах для Кишертского дома приезжих». И уже прощаясь со своими новыми знакомыми, он высказал эту нужду работникам местного исполкома.

Двенадцатого марта 1950 года в стране прошли выборы, и Аркадий Дмитриевич вновь стал депутатом Верховного Совета СССР.

Всего четыре года минуло со времени прошлых выборов, а как далеко вперед шагнула жизнь! Об этих радостных переменах, о новых стремлениях людей обстоятельно рассказывала депутатская почта.

Из Александровска: «Мы вместе окончили техникум и очень хотим поехать на любую новостройку Сибири или Дальнего Востока. Помогите получить направление…»

Из Коми-Пермяцкого округа: «В нашем леспромхозе плохо налажено соревнование. В прошлый выходной мы ездили за двадцать шесть километров в соседний леспромхоз, чтобы посмотреть, как поставлено дело у них…»

Из Петропавловска-на-Камчатке: «Уважаемый товарищ Швецов! Прошу, чтобы кто-нибудь из Ваших помощников ответил мне на следующий вопрос. В судовом двигателе мне пришлось встретиться с непонятной вещью. Максимальная величина зазора не соответствует…»

Из Чермоза: «Нашу районную библиотеку необходимо пополнить новой литературой…»

Из Риги: «Мы изучали самолет с Вашим мотором АШ-82ФН. Очень хотели бы стать самолетостроителями…»

Из Перми: «Будете в Верховном Совете СССР, поставьте вопрос об открытии в нашем городе троллейбусной линии…»

Как и прежде, письма приходили далеко из-за пределов избирательного округа, и Аркадий Дмитриевич кропотливо изучал каждую просьбу, каждое предложение своих избирателей. И принимал нужные меры.

Еще в бытность свою в Кишерти он узнал в случайном разговоре, что жителям села приходится ежедневно переходить через станционные пути. Это было сопряжено не только с неудобствами, но и с риском для жизни. Тогда он сам побывал на месте и лично убедился, что нужен мостовой переход. О своих соображениях сообщил в областной исполком, и вскоре получил уведомление, что принято решение о постройке моста.

Однажды Аркадий Дмитриевич получил пакет из редакции пермской «Звезды». В короткой сопроводительной записке сотрудник редакции сообщал, что направляет по назначению письмо от жителя села Уинска Михаила Дмитриевича Шолохова. Швецов стать читать письмо:

«Я работаю слесарем-жестянщиком, а все свое свободное время отдаю разработке усовершенствований. Думаю о других жестянщиках, таких, как я сам.

Зимой 1950–1951 гг. я изготовил и испытал приспособление по изготовлению регулировочных прокладок для тракторных моторов. Оно дает возможность снизить стоимость прокладок в десять раз. Испытывая это приспособление, я дал двадцать норм за смену.

У меня есть давно желание стать конструктором, но пока имею только 7 классов образования. Хочу подготовиться самостоятельно, а необходимых книг достать в нашем селе не могу. Прошу Вас, вышлите мне наложенным платежом несколько книг по черчению, технологии металлов и по конструированию машин. Выберите по своему усмотрению. Вы лучше знаете, какие книги нужны в этом деле для начала».

Аркадий Дмитриевич ответил:

«Товарищ Шолохов! По Вашей просьбе высылаю Вам учебники:

1) Справочник по элементарной математике, механике и физике, 2) Черчение плоских и пространственных фигур, 3) Основы конструирования приспособлений, 4) Техническая механика и детали машин. Примите их как мой личный подарок.

Для повышения технических знаний рекомендую Вам поступить в Ленинградский заочный индустриальный или Московский заочный машиностроительный техникум.

Желаю Вам успехов в повышении знаний. А. Д. Швецов».

Вскоре из Уинска пришел такой ответ:

«Уважаемый Аркадий Дмитриевич! Разрешите поблагодарить Вас за внимание, за помощь и добрый совет. Я постараюсь им воспользоваться. Спасибо за подарок — высланные Вами книги».

Как-то в кабинете Горшкова раздался телефонный звонок. Инженер Авинов, тот самый, который во время встречи с кандидатом в депутаты находился в зале клуба кунгурских машиностроителей, просил помочь ему встретиться со Швецовым. Через полчаса приезжий инженер уже беседовал с депутатом. Впрочем, беседовал — не то слово. Он понуро глядел куда-то мимо Аркадия Дмитриевича и, преодолевая мучительные приступы заикания, высказывал свою просьбу. Дело сводилось к следующему. Прочитав в газете, что киевский ученый-медик Деражне излечивает от заикания, Авинов просил содействия для определения в его клинику. Сам он давно написал в Киев, но ответа почему-то не получил.

Швецов тут же связался с союзным министерством здравоохранения и поговорил с заместителем министра. Выслушав просьбу депутата, тот обещал всяческую помощь. Через несколько дней из клиники Деражне прибыло уведомление, что там готовы принять Авинова на излечение. Аркадий Дмитриевич заказал железнодорожный билет в Киев, а своему шоферу поручил доставить кунгуряка на вокзал.

Месяца через полтора Авинов вновь позвонил по телефону и опять с той же просьбой: нужно увидеть Швецова. Поначалу Горшков усомнился: действительно ли это говорит Авинов? Речь его была совершенно непохожа на прежнюю, скованную жестоким заиканием. Но они встретились, и сомнения рассеялись. Инженер взволнованно говорил о своей благодарности депутату, который так чутко к нему отнесся.

Трогательна была встреча со Швецовым. Аркадий Дмитриевич сразу узнал кунгуряка и в ответ на его горячие, признательные слова повторял: «Очень рад, очень рад».

Личное обаяние, простота и отзывчивость Швецова снискали ему исключительную популярность у огромного числа людей. Установленные дни депутатских приемов оказались формальностью, на деле таких дней было семь в неделю. Он близко к сердцу принимал нужды и заботы каждого.

В деятельности Аркадия Дмитриевича как депутата был свой стиль. Чрезмерная загрузка в КБ не оставляла ему времени для постановки общих вопросов. Поэтому он всеми силами и средствами помогал отдельным людям. Сотням, тысячам людей.

Десять томов депутатской переписки говорят сами за себя.

4

Вспомните самый первый в своей жизни рейс на самолете. Впрочем, первый рейс — это всегда волнение, которое гасится вторым рейсом. Только начиная с третьего рейса вы чувствуете себя заправским воздушным пассажиром и с пониманием относитесь к призыву: «Пользуйтесь услугами Аэрофлота!»

Еще бы не пользоваться! Вместо того, чтобы семеро суток трястись в душном вагоне поезда, с помощью самолета вы тратите всего каких-нибудь семь-восемь часов. В двадцать с лишним раз быстрее! А что может быть дороже времени?

Не будем, однако, работать на рекламу. Послушаем, что говорят сами пассажиры.

Отпускник, прилетевший с Дальнего Востока к морю:

— Лучшая машина — Ту-114. Летит — не шелохнется. Чувствуешь себя, как дома.

Командированный, частенько наведывающийся в соседнюю область:

— Не будь Ил-18, не знал бы, что и делать. В полете и подремлешь, и почитаешь, и перекусишь, и с мыслями соберешься. Все, как на земле.

Пассажир «внутриобластного» масштаба:

— Что «газик», что Ан-2 — одинаково. Только Ан-2 лучше.

Да, у каждого из нас есть свой любимый самолет, и мы знаем о нем не так уж мало. Знаем его скорость, его потолок, знаем, что Ил — это Ильюшин, Ту — Туполев, Ан — Антонов.

Но знаем ли мы, кому обязаны и большой скоростью, и высоким потолком?

Александр Сергеевич Яковлев, творец знаменитых «яков», пишет:

«В нашей стране весьма популярны имена создателей отечественных самолетов… В то же время у нас мало знают о создателях авиамоторов, между тем именно они дают самолету жизнь. Двигатель — сердце самолета…»

Прочитав в одной из книг Яковлева эти строки, многоопытный воздушный пассажир заметил:

— Ничего удивительного, на мой взгляд. Когда знакомишься с человеком, тоже не обязательно знать, какое у него сердце.

Что ж, возможно, тут есть своя логика. Только почему, говоря о хорошем человеке, мы не забываем сказать: «У него хорошее сердце»?

В то время, о котором идет речь, не было ни знаменитых пассажирских Ту, ни всем известных сейчас Илов. Но уже появился Ан-2.

Шел сорок седьмой год. Гражданская авиация испытывала большие трудности, и конструктор Олег Константинович Антонов, угадав требование времени, создал легкую машину, которую метко окрестили воздушным извозчиком. Маломестная, без особых удобств, неприхотливая при взлете и посадке, она и верно стала «межрайонным извозчиком».

Много лет спустя поэт Николай Грибачев посвятил самолету Антонова стихи.

«Воздушная сельская подвода» Антонова действительно многое переменила в укладке районных будней. В «Известиях» была рассказана история: старуха купила в соседнем селе козу, а домой повезла ее на Ан-2. Вот ведь как!

Только не всем похож самолет Антонова на сельскую подводу — у него есть сердце. Это двигатель АШ-62, созданный еще до войны Аркадием Дмитриевичем Швецовым.

Пока Ан-2 летал по малым трассам, нельзя было не подумать и о «парадном выезде». Аэрофлот ждал такую машину, которая бы покрывала дальние расстояния и обеспечивала пассажирам полный комфорт.

В начале пятидесятых годов правительство поставило эту задачу перед Ильюшиным и Швецовым.

Аркадию Дмитриевичу приходилось работать со многими конструкторами самолетов. Иногда это было эпизодическое содружество, иногда длительное. Целая полоса жизни — все довоенные годы — у него связана с Поликарповым, военное время — с Лавочкиным. Теперь ему пришлось работать с Сергеем Владимировичем Ильюшиным.

Внешне они были полной противоположностью: невысокий, чуть сутулый Ильюшин и высоченный, юношески стройный Швецов. Но что внешность? Эти разные с виду люди во многом походили друг на друга: оба исключительно скромные, даже застенчивые. И оба удивительно прозорливые.

Задание правительства Ильюшин и Швецов восприняли со всей ответственностью. В их конструкторских бюро все было подчинено скорейшей разработке новых проектов.

Они начинали не на пустом месте. На трассах Аэрофлота уже несколько лет курсировал пассажирский Ил-12 с двигателем АШ-82. Свою машину Ильюшин спроектировал в конце войны и выбрал для нее двухрядную звезду Швецова. Опыт содружества у них был, но теперь от конструкторов ждали такой самолет, который бы не уступал пассажирским машинам именитых зарубежных авиакомпаний.

Время не ждало, конструкторы были ограничены жесткими сроками. Но огромный опыт подсказал им кратчайший путь к цели.

Ильюшин решил модифицировать свой Ил-12. Его выпускали серийно уже несколько лет, и конструктору предстояло ответить делом на «рецензии» летчиков, заводских специалистов и пассажиров. Это далеко не просто, но все же проще, нежели создавать совсем новую конструкцию. Модифицированный самолет куда быстрее попадает с завода на аэродром.

И Швецов пошел по пути модификации. На основе своей двухрядной звезды он спроектировал тысяча девятисотсильный мотор АШ-82Т. Форсированный режим двигателя с турбокомпрессором прибавил ему мощность.

Настал день, когда новый пассажирский лайнер Ил-14 поднялся в воздух. Это был двухмоторный моноплан с низкорасположенным крылом. На его борту размещалось тридцать два пассажира и свыше полутонны багажа. Множество похвал вызвала надежность машины: она могла продолжать полет при остановке одного из двигателей, имея при этом запас мощности для набора высоты до трех тысяч метров.

Ил-14 был начинен самоновейшей техникой: радиоаппаратурой, приборами для самолетовождения в сложных метеорологических условиях, автопилотом, осветительными средствами, противообледенителями. Но главное — скорость полета и дальность. Самолет развивал более четырехсот километров в час и мог покрыть расстояние около трех тысяч трехсот километров.

Миллионам воздушных пассажиров полюбились эти отличные машины. Они пересекали на них всю страну — от Бреста до Владивостока и от Петрозаводска до Баку. И одним только словом оценивали Илы с швецовскими двигателями: великолепно!

«Самые надежные пассажирские машины своего времени, способные летать и над дышащими жаром пустынями и над льдинами Ледовитого океана», — так писали в те дни газеты.

На Илах наша страна вышла на международные авиалинии.

Задание правительства было выполнено.

5

В Пермь на новом Иле прилетел Маресьев. Тот самый, о котором «Повесть о настоящем человеке». Дни у него были расписаны буквально по минутам: утром — на завод такой-то, днем — к офицерам местного гарнизона, вечером — к студентам университета… Знаменитый летчик, совершивший один из самых ярких подвигов в годы войны, повсюду был желанным гостем.

С нетерпением ждали Маресьева и в КБ. Здесь его считали, что называется, своим: ведь он заслужил звание Героя, летая на истребителе с двигателем Швецова.

Однажды утром Аркадию Дмитриевичу доложили: сегодня Маресьев приедет в гости, он выкроил два-три часа.

— Сегодня? — забеспокоился Швецов. — А мы успеем подготовиться?

Конструкторы взяли все заботы на себя. Им тоже хотелось хорошо принять дорогого гостя. И все получилось как нельзя лучше.

Много лет спустя Алексей Петрович Маресьев вспоминал:

«Мне довелось летать на многих самолетах-истребителях с поршневыми двигателями. Так сложилось, что в большинстве своем это были самолеты с двигателями Аркадия Дмитриевича Швецова.

Первая встреча моя с Аркадием Дмитриевичем была заочной. Я летал на истребителе И-16, который был оснащен превосходным двигателем АШ-62.

И вторая встреча со Швецовым оказалась заочной. Это было уже во время войны, после того, как я перенес тяжелое ранение и стал летать на истребителе Лавочкина с двигателем АШ-82ФН. Мощная двухрядная звезда Швецова сделала эту машину исключительно маневренной, скоростной, надежной.

А вот третья встреча была уже очной.

В один из дней моего пребывания в Перми я встретился с коллективом конструкторского бюро, где работал Швецов. Вполне понятным было мое желание повидать Аркадия Дмитриевича.

Мы встретились. Я увидел высокого, седеющего человека, который в первое мгновение показался мне хмурым. Но едва мы обменялись несколькими фразами, как я попал в плен его обаяния. Это очень простой, скромный, доброжелательный человек. Он много говорил о будущем авиации, но ни словом ни обмолвился ни о своих двигателях, ни о себе.

Мне захотелось поблагодарить Аркадия Дмитриевича за его прекрасные двигатели, и я сказал несколько слов. Аркадий Дмитриевич смутился и поспешил переадресовать мои слова товарищам по конструкторскому бюро…»

Неукротимый дух Маресьева произвел на Аркадия Дмитриевича неизгладимое впечатление. Это была встреча с мужеством, и для впечатлительной натуры Швецова она не прошла бесследно. Ему уже было под шестьдесят, но он словно помолодел, стал еще бодрее, энергичнее.

Этот внезапный прилив сил оказался на редкость благотворным. В КБ завершалась работа над проектом сверхмощного двигателя, одновременно создавался проект двигателя с редуктором для вертолета и сверх того пришло время для работы над реактивным двигателем. Душою всех этих дел, естественно, был Швецов, и ему была необходима двойная, тройная человеческая энергия.

Гениальный Лебедев, открывший и измеривший давление света на твердые тела и газы, записал как-то в своем дневнике: «Обилие мыслей и проектов не дает мне спокойного времени для работы: кажется, что то, что делаешь, уже сделано, а народившееся важно, важнее предыдущего и требует наискорейшего выполнения — руки невольно опускаются, и происходит толчея, и результаты, вместо того, чтобы сыпаться дождем, не двигаются с места».

Аркадию Дмитриевичу был чужд «простой» энергии. Не имея возможности заниматься тем, чем хотелось бы, он занимался тем, что было нужно, «отодвигал» нахлынувший замысел, чтобы довершить начатое. И это не было заблуждением, иначе не смог бы он столько успеть.

Но теперь были уже не тридцатые годы, когда главный работал «один во многих лицах». Прежние его ученики стали опытными конструкторами, он всецело мог на них положиться и доверял им как самому себе. Каждый из них стал как бы частицей его самого. Только с ними все ему было под силу.

Золотой народ! Молодой и непременно с большим будущим Соловьев, замечательно одаренные Эвич, Нитченко, Трубников, Цыцурин, Глушенков, Ступников, Ожиганов, Беляев, Ганжа… С ними любое препятствие не препятствие, а так, бугорок.

Нет, не одними моторами может гордиться он, Швецов. Не меньшая его гордость — коллектив КБ. Школа!

Успешно прошел испытания двигатель АШ-2. Четырехрядная звезда, воздушное охлаждение, мощность 4500 лошадиных сил. 4500!

А первый двигатель семейства АШ имел мощность 100 лошадиных сил.

6

В самом конце пятьдесят первого года в КБ выдались дни, которые можно было бы назвать неуклюжим словом «межпроектье». Конструкторы завершили работу над очередным проектом, предстояло новое задание, но они все еще жили тем, законченным, то и дело возвращались к нему в разговорах, не избегая, впрочем, и разговоров на вольные темы. Тут-то и воскликнул кто-то: «Братцы, ведь скоро шестидесятилетие главного!»

С этого все и началось.

Давая волю своей фантазии, конструкторы строили планы юбилейных торжеств, обсуждали программу банкета, замышляли всевозможные выставки, фотоальбомы, состязались в написании приветственных адресов. Предложения сыпались как из рога изобилия. Старшие безжалостно отсеивали «заумь» молодых, привносили степенность в их пылкие замыслы. Молодые спорили до хрипоты, но уступали. Они знали, что главный не терпит тарабарщины.

Никак не верилось, что вечно загруженный и неутомимый главный вплотную приблизился к рубежу, за которым для многих начинается старость. Если можно человека сравнить с мотором, то Аркадий Дмитриевич чем-то напоминал свой старый и всегда молодой М-11. Добрая четверть века минула с той поры, когда этот двигатель впервые принял нагрузку. За эти годы, подобно августовским зарницам, вспыхивали и гасли названия многих моторов, а М-11 оказался истинным долгожителем. Не случайно авиаконструктор Яковлев уже после войны выбрал его для своего спортивного самолета. И отличная получилась машина: летчик-спортсмен Николай Кузнецов установил на ней новый мировой рекорд средней скорости полета…

Выходит, дело не в возрасте двигателя, а в его конструкции. Не так ли и с человеком?

И так, и не так. — Конструктор модифицирует, обновляет двигатель, а кто обновит его самого? Никто. Говорят: бог создал человека, но не придумал для него запасных частей. А ведь все имеет предел…. Впрочем, об этом никому не хотелось думать, казалось, что пока будет существовать КБ, будет здравствовать и Швецов. В суетную юбилейную пору люди мысленно не забегают дальше предстоящего торжества.

Из газет:

«За выдающиеся заслуги в развитии авиационного моторостроения и в связи с шестидесятилетием со дня рождения Генеральный конструктор Швецов Аркадий Дмитриевич награжден орденом Трудового Красного Знамени».

И сразу хлынул поток приветствий. Юбиляра поздравляли Президиум Верховного Совета СССР, министерства и ведомства, конструкторские коллективы, авиационные заводы, воинские части, научно-исследовательские институты, колхозы, вузы, театры…

Телеграммы. Письма. Адреса…

От конструкторского коллектива Туполева… Это он в содружестве с Швецовым создал первоклассные бомбардировщики.

От конструкторского коллектива Лавочкина… Это он вместе с Швецовым дал один из лучших истребителей времен второй мировой войны.

От конструкторского коллектива Антонова… Это он совместно с Швецовым выпустил на малые трассы «воздушную сельскую подводу».

От конструкторского коллектива Ильюшина… Это он с помощью Швецова построил первоклассные для своего времени пассажирские лайнеры.

От конструкторского коллектива Яковлева… Это двигатель Швецова дал жизнь первому серийному самолету конструктора.

Приветствия читались как страницы необыкновенной, удивительной жизни, вместившей в себе всю историю советской авиации. И как бы подытоживая то, о чем уже сказали другие, к юбиляру обращался его коллега Микулин, который наблюдал первые шаги Швецова в новорожденном КБ.

«Глубокоуважаемый Аркадий Дмитриевич!

Сердечно поздравляем Вас в связи с 60-летием со дня рождения, как одного из крупнейших конструкторов в области авиационного моторостроения.

Развитие авиационного дела в нашей стране теснейшим образом связано с Вашим именем. Моторы семейства АШ, начиная с построенного Вами 25 лет назад АШ-11, сыграли большую роль в оснащении авиации нашей Родины и в разгроме врага на всех фронтах Великой Отечественной войны. Ваши работы по созданию авиационных моторов по заслугам отмечены правительственными наградами и удостоены премий.

Горячо поздравляем Вас, глубокоуважаемый Аркадий Дмитриевич, в день Вашего юбилея, желаем Вам доброго здоровья и многих лет дальнейшей плодотворной деятельности на благо нашей любимой Родины».

Этот огромный наплыв людского уважения и добрых чувств глубоко тронул Швецова. Он читал телеграммы, и сердце полнилось счастьем оттого, что жизнь подарила ему столько тепла. Сейчас он не думал о том, что строки приветствий были данью восхищения его многолетней плодотворной работой.

Аркадий Дмитриевич вообще жил устремленным вперед. Подобно каждому человеку, он переживал неудачи и радовался успехам, но неизменно рассматривал текущий день, как начало дня завтрашнего. Великий дар смотреть на свой труд из будущего помогал ему опережать время, вливал творческое вдохновение. Наверное, потому такими долговечными оказались его моторы.

Что поддерживало устремления Швецова? Нет, не жажда славы и всеобщего признания. Пожелай он славы, ее достало бы и от одного М-11, созданного еще на заре его конструкторской деятельности. Как истинный талант, Аркадий Дмитриевич был одержим страстью созидателя, которая не оставляет места унынию и неверию, а ведет только вперед. Наверное, поэтому творческая зрелость счастливо сопутствовала ему всю жизнь.

И вот шестидесятилетний человек идет к людям, которые хотят разделить с ним его праздник. Он знает наперед, о чем они будут говорить. Они непременно вспомнят, что у него есть золотые часы, на крышке которых выгравировано: «Первому конструктору первого советского авиамотора тов. Швецову». Затем они скажут, что эти часы были первой наградой, а сейчас он — Герой Социалистического Труда, награжден пятью орденами Ленина, орденом Трудового Красного Знамени, орденами Кутузова первой степени и Суворова второй степени и четырьмя медалями. Скажут еще, что он депутат Верховного Совета СССР, Генеральный конструктор авиационных моторов, генерал-лейтенант и доктор технических наук. Обязательно напомнят, что четырежды отмечен высшими государственными премиями…

Люди сами придумали ритуал юбилейных торжеств. С трибуны считается непринятым говорить о юбиляре, не коснувшись его регалий. Но почему же он, виновник торжества, думает о другом?

Перед сияющим огнями заводским Дворцом культуры Аркадий Дмитриевич замедлил шаг. Ему отчетливо вспомнился зимний день 1937 года: встреча с товарищами после получения первого ордена, жизнерадостный Чкалов, собиравшийся облететь «шарик», громкоголосая толчея, направляющаяся на торжество в деревянный клуб… Тогда они не могли вместиться в клубе и митинговали прямо перед заводом. И кто-то с беспрекословной уверенностью сказал: «Дайте срок: будет свой дворец, все будет!»

Пришел этот срок! Нет и в помине того старого деревянного клуба. Вместо него широко развернул каменные плечи высокий дворцовый фасад, сверкающий электрическими огнями. Кругом великолепные дома. Кажется громче дышит могучий организм завода. Все изменилось, стало значительней, лучше, богаче. Как солнце в капле воды в этих переменах отражается жизнь всей страны. А то ли еще будет впереди!

Ради всего этого стоило жить! Стоило прожить полуголодную студенческую юность, при свете керосиновой лампы до ломоты в висках просиживать над первыми проектами, поднимать огромный завод, испытывать нечеловеческое напряжение военных лет, вырастить и продолжать вести огромный конструкторский коллектив, «поднимать» небо. Стоило!

И Аркадий Дмитриевич шагнул через порог дворца, навстречу друзьям, навстречу своему празднику.

На следующий день все пошло своим чередом.

7

Вспоминает жена Швецова:

«По заданию „Литературной газеты“ в творческую командировку приехал писатель Александр Бек. Аркадий Дмитриевич с интересом читал „Волоколамское шоссе“, ему нравился Бек как писатель, но он не хотел, чтобы о нем писали при жизни. „Ведь из меня сделают икону, а я человек с недостатками“, — говорил он. В „Литературной газете“ появилась большая статья Александра Бека: „Ваш корреспондент потерпел неудачу“».

Каким предстал Аркадий Дмитриевич перед писателем?

«Он покраснел, неловко что-то буркнул…»

«Он настолько погружен в свое дело, что всякое переключение в иную ситуацию, особенно в такую, требует от него усилия, вызывает юношескую, природную застенчивость…»

Однако это не смутило опытного Александра Бека. Представившись, он изложил цель своего приезда.

«— Что же вы от меня хотите?

— Попрошу, если вы позволите, уделить мне время для беседы.

— Сколько же вам нужно?

Я рискнул сказать с запросом:

— Два-три вечера, часа по полтора.

— И этого вам будет достаточно?

— Конечно. Ведь я пишу небольшую вещь.

— Значит, чтобы создать небольшую вещь, можно не так глубоко понимать предмет?

Я не нашелся, что ответить».

Разговор закончился так:

«— Нет, не пишите, — сказал он, — очень вас прошу. Вы же не моментальный фотограф».

Аркадий Дмитриевич был весь в этих словах. Для него не существовало небольших дел. Настраивал ли он дома свой рояль, давал ли математическое решение нового двигателя, — в любое дело он погружался с головой, отдавался ему без остатка.

Так было и летом пятьдесят второго, когда КБ получило совершенно непредвиденное задание.

Аркадия Дмитриевича вызвали в Кремль и поручили спроектировать двигатель для вертолета. Определили жесткие сроки и сказали: мы отстаем в области вертолетостроения, крепко отстаем, и задача состоит в том, чтобы преодолеть отставание.

Предстояло работать в паре с известным конструктором вертолетов Михаилом Леонтьевичем Милем. С одной стороны, это облегчало дело, так как можно было опереться на большой опыт Миля, но, с другой стороны, надо было дать такой двигатель, который бы удовлетворил взыскательным требованиям маститого конструктора.

У Миля был готовый проект двенадцатиместного одномоторного вертолета, его он и взял за основу будущей машины. Швецов, чтобы не отстать, тоже обратился к прежним своим проектам. Выбор пал на АШ-82, но его предстояло выпустить в совершенно новом варианте.

Аркадий Дмитриевич, естественно, знал каждый винтик в своем моторе. Но тут таилась и определенная трудность: все казалось устоявшимся, не подлежащим переделке. Надо было переломить себя, взглянуть на свое творение новыми глазами. И это ему удалось в полной мере.

Из газет:

«Вертолет Ми-4 проложил в московском небе самую короткую и самую необычную трассу. Поднявшись с вертолетной станции, расположенной на Ленинградском проспекте, он через двенадцать минут мягко опустился на крышу нового почтамта, построенного у Казанского вокзала…

Здесь же на крыше состоялась пресс-конференция. Ее вели Генеральный конструктор М. Л. Миль и начальник Главного почтового управления Министерства связи О. К. Макаров. Они рассказали, что вертолеты будут доставлять сюда из подмосковных аэропортов почту, которая отправится затем по железной дороге в Среднюю Азию и на Урал».

«С дрейфующей станции „Северный полюс-14“ поступила радиограмма: льдина раскололась, размеры ее уменьшаются. После изучения ледовой обстановки было принято решение эвакуировать станцию.

Авиатор Виктор Валевич благополучно опустил свой Ми-4 на льдину. За несколько рейсов он перебросил на близлежащий островок зимовщиков и научное оборудование».

«Татьяна Руссиян и Галина Расторгуева на вертолете Ми-4 достигли высоты 7150 метров. Это мировое достижение превышает более чем на 1200 метров рекорд, установленный американкой Д. Дагерти».

На вертолетах Ми-4 стояли двигатели АШ-82В.

8

Кабинет главного закрыт. Секретарь на все вопросы односложно отвечает:

— Болен.

Его осаждают:

— Что-то серьезное? Надолго? Что говорят врачи?

В ответ спокойное:

— Ничего опасного, видно, переутомление. Завтра-послезавтра выйдет.

Назавтра Аркадий Дмитриевич опять в КБ.

9

Каждая минута у главного на счету. Работа ведется одновременно по нескольким проектам, и КБ загружено так, что подчас кажется, будто пора поршневой техники вовсе и не уходит, а, наоборот, наступил «поршневой ренессанс», которому ни конца, ни края. Аэрофлот атакует: нужны пассажирские и транспортные самолеты, нужны вертолеты…

И все же что-то незримо меняется в КБ. Настроения, что ли?

Молодые конструкторы буквально бредят новой техникой. Они не дождутся дня, когда засядут за проекты реактивных двигателей. Их нетерпение ни для кого не секрет, как не секрет и то, что по новой технике у КБ нулевой задел.

Неужто ошибся главный, думая о будущем КБ после войны? Верно, ему не довелось первым осваивать реактивную технику. Но что из того? Его люди и он сам все эти годы не сидели сложа руки. Да, они проектировали поршневые двигатели, но не благодаря ли этому другие КБ имели возможность заниматься двигателями реактивными?

Кто в проигрыше? Трудно сказать.

Кто в выигрыше? Авиация.

Когда речь идет о прогрессе, не до престижа отдельных личностей. Цандер — лучший тому пример. В тридцать втором году он создал группу изучения реактивного движения — ГИРД. Эти четыре буквы расшифровывали еще и так: группа инженеров, работающих даром. Так оно и было: превыше всего люди ставили идею. Не это ли помогло им построить первую советскую ракету на жидком топливе?

Цандер не принимал участия в этой большой работе, его уже не было в живых. Ракету построили его ученики. Но что из того? Течение прогресса не изменилось.

Незабываемый Фридрих Артурович… Как он мечтал о времени, когда его идеи нагрянут на какой-нибудь завод! Как он был благодарен Швецову за то, что получил возможность работать над своими проектами! И что бы он сказал, узнав, что почти три десятка лет спустя коллектив Швецова на пороге осуществления его, Цандера, идей?

Сколько в жизни неожиданных поворотов! Вскоре после войны Аркадий Дмитриевич получил письмо от жены Цандера. Оно было полно горечи:

«После смерти мужа ЦС Осоавиахима совместно с Наркоматом обороны организовал траурный вечер в Политехническом музее, на котором по докладу проф. В. П. Ветчинкина было вынесено постановление об увековечении памяти мужа.

Прошло 2–3 месяца, постановление было положено под сукно…»

Много московских кабинетов пришлось обойти Швецову. В одних он появлялся как депутат, в других — как Генеральный конструктор, в третьих — как доктор наук…

Решающее слово сказала сама жизнь. Один за другим взмывали в небо реактивные самолеты Микояна, Яковлева, Лавочкина. Это было лучшим памятником великому инженеру, «работавшему даром».

Теперь и он, Швецов, наконец, сможет поработать на новом поприще. В опытных цехах сразу после войны был заложен реактивный двигатель большой тяги. Мало-мальский опыт есть. Но это только начало. Надо будет обстоятельно разработать план перехода КБ на новую технику. Это время не за горами.

Скорее в Москву! Обо всем договориться, все решить — и домой, за дело!

Вот только бы здоровье не подвело…

10

Вспоминает жена:

«В начале 1953 года мы приехали в Москву. Аркадий Дмитриевич угасал на глазах, но ни на день не прекращал работы. Бодрился и обещал, что как только выполнит задание, поедет отдыхать и даже наметил приблизительный срок…»

Утром девятнадцатого марта Аркадий Дмитриевич был в министерстве, потом приехал на дачу…

Телефонограмма в Пермь:

«Сегодня скончался Аркадий Дмитриевич Швецов. Гроб с телом будет установлен в здании министерства…»

Мартовская Москва прощалась с Аркадием Дмитриевичем Швецовым скорбно и мужественно, как прощаются с погибшими солдатами. Отдать последний долг человеку, посвятившему Родине всю силу ума и жар сердца, пришли тысячи людей, знавших и не знавших его, но одинаково хорошо понимавших тяжесть утраты.

В почетном карауле стояли его собратья по труду — прославленные конструкторы, создатели замечательных моторов, выдающиеся советские асы, друзья, с которыми он делил невзгоды и радость.

Троекратный ружейный залп огласил Новодевичье кладбище, принявшее на вечный покой Человека. И в эти мгновения в голубеющем весеннем небе пронеслась краснозвездная птица, и песня ее стального сердца звучала гимном большой, яркой, неповторимой жизни.