Эмма видела странный сон. Будто бы она выходит из мрачного темного туннеля, где долгое время была заключена и боялась, что уже никогда не увидит солнце. Однако во сне все случилось само собой. По тропинке она вышла из туннеля в другой, прекрасный мир, где осины дрожат на ветру, поблескивая листьями красного и желтого цвета, где солнце теплое, но совсем не обжигающее.

Она чувствовала себя сильной, счастливой и любимой…

Эмма открыла глаза. На придвинутом к кровати стуле сидел Гаррет с кружкой в руках и не сводил с нее глаз.

— Привет, спящая красавица, — пробормотал он. — Я уже начал беспокоиться.

— Беспокоиться? — сонно переспросила она.

— Я дважды разговаривал с Лондоном, один раз с Парижем, три раза со Швейцарией. Позавтракал…

— О боже, который час?

— Расслабься, еще только восемь.

— Как же может быть только восемь, если…

— Проще простого. Дорогая, все эти города расположены в другом часовом поясе, и в них сейчас разгар дня. Вот если бы мне нужно было поговорить с Токио, тогда другое дело.

Эмма улыбнулась. Она надеялась, что он поболтает еще. О чем угодно. Пусть даже о часовых поясах. Проснуться рядом с ним было даже лучше, чем во сне. Сентиментально? Ну и пусть.

— Заметь, что я не залез обратно к тебе в постель, — сказал Гаррет, — за что, я думаю, ты должна меня поблагодарить.

— А почему?

— Потому что я видел, как ты утомлена. По сути дела, ты спала так крепко, что я даже несколько раз подходил, дабы убедиться, что твое сердце все еще бьется.

— Какой хитрый предлог, чтобы пощупать девушку.

Гаррет серьезно кивнул.

— Лучшее, что я мог придумать за такой короткий срок. Но будь моя воля, я бы стоял на страже возле тебя весь день. Нельзя так переутомляться, детка. Ты везешь на себе слишком тяжелый груз. Но я не был уверен, что могу позволить тебе спать дольше, поскольку не знаю твоих планов на сегодняшний день.

Эмма закрыла глаза.

— Сегодня днем у меня занятие с трудными детьми, подростками тринадцати-четырнадцати лет. Они пока еще не нарушали закон, но недалеки от этого.

— Только не говори, что и с ними будешь рисовать пальцем, — поддразнил Гаррет.

— Нет, мы будем расписывать стену. Я пытаюсь привить маленьким дебоширам любовь к прекрасному. Речь идет об их комнате для занятий, поэтому им разрешено разрисовывать ею всю, от пола до потолка.

— Значит, ты должна заниматься с кучкой своенравных, неуправляемых, задиристых подростков…

Чашка со свежей малиной, слегка посыпанной сахаром, появилась у нее на коленях.

— Пару часов в неделю. Но им так это нравится, Гаррет. Как я могла отказаться?

— Это очень просто. Вытягиваешь губы вот так. — Он продемонстрировал. — Коротенькое словечко, всего один слог. Раньше у тебя здорово получалось говорить его. Особенно мне.

Эмма рассмеялась.

— Это же совсем другое. Мы с детьми прекрасно ладим. Они не доставляют мне никаких хлопот.

— Я тоже не хотел доставлять тебе хлопот тогда, в юности. Я просто хотел залезть тебе под юбку.

— Что ж, последние пару дней я позволяла тебе делать со мной все, что пожелаешь. Просто тебе пришлось подождать несколько лет, пока я изменила свое решение. Как, впрочем, и мне, — задумчиво добавила Эмма.

— Ну и как? Ожидание того стоило?

— Стоило, еще как стоило, мистер Китинг. И если ты хотя бы на пару минут залезешь ко мне под одеяло, я докажу тебе, что такую женщину, как я, стоило ждать.

— Бог мой. — Гаррет поставил чашку с чаем на тумбочку и нырнул в кровать. Малина рассыпалась. Чашка свалилась на ковер. Он целовал Эмму, сначала притянув на себя, потом перекатившись на нее сверху. Словно все это поддразнивание было замечательным, но не могло затмить радость прикосновения к ней.

Раньше Эмма и не подозревала, что когда мужчина вот так прикасается к женщине, весь остальной мир перестает существовать.

Они ласкали друг друга до тех пор, пока поцелуи и нежные поглаживания не вызвали неизбежное воспламенение. Ночью он соблазнял ее терпеливо и очень медленно, но утром секс был горячим и неистовым. Никто из них не хотел тратить время на прелюдии.

Когда все закончилось, Эмма повалилась на подушку с блаженной улыбкой на губах, а он рухнул на спину, одной рукой все еще обнимая ее и пытаясь восстановить дыхание. У Гаррета не осталось сомнений в том, что физически они идеально подходят друг другу.

А потом зазвонил телефон.

Они оба не обратили на него внимания. В конце концов, мобильник затих. Гаррет не отрываясь смотрел на Эмму, словно ничего не видел и не слышал вокруг себя.

Но саму Эмму трель телефона вернула к реальности. На несколько часов она напрочь позабыла о потрясении, которое пережила вчера. Но сейчас неприятные эмоции снова нахлынули на нее.

— Гаррет, мне нужно рассказать тебе кое-что.

— Хорошо.

— Я пыталась сделать это вчера.

— Знаю, я не хотел прерывать тебя, Эм, но потом подумал, что тебе необходимо отдохнуть. Ты живешь в состоянии постоянного стресса.

Гаррет провел ладонью по ее виску, убирая за ухо влажные пряди.

— Нетрудно представить, через что тебе вчера пришлось пройти. Я же знаю Иствик. Новость о расторгнутой помолвке наверняка уже облетела город, и всем было интересно узнать подробности.

— Именно по этой причине я и не смогла выкроить время, чтобы поговорить с тобой вчера. Мне пришлось объясняться со слишком многими людьми. Но сейчас речь о другом.

Она сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями, а Гаррет продолжил, уверенный, что ей требуется поддержка и утешение:

— Рид еще некоторое время будет занимать твои мысли. Он же небезразличен тебе. Да и друзья и родственники не позволили бы тебе так сразу забыть его имя, даже если бы ты и захотела. Обещаю, что не буду придавать этому обстоятельству большого значения.

— Я и не думала, что ты…

Он снова прервал ее:

— Если сейчас мы покажемся на людях вместе, как пара, все подумают, что ты оставила Рида из-за меня. Я знаю местных жителей, уж поверь. — Он явно беспокоится о ее душевном комфорте. К Эмме никто никогда не относился с таким трепетом. — Поэтому я понимаю, что некоторое время нам придется избегать публичности. В любом случае не могу представить, чтобы мы с тобой захотели привлекать к себе повышенное внимание.

— Да, верно. — Она еще даже не заглядывала так далеко вперед, а Гаррет, очевидно, уже все предусмотрел. Когда она опустила голову, его пальцы мягко приподняли ее подбородок, чтобы их глаза снова встретились.

— Эмма. Я люблю тебя. Это чувство ново для меня. И я очень хочу, чтобы на сей раз у нас все получилось.

Эмма вспыхнула.

— Я тоже никак не ожидала испытать что-либо подобное. В юности нам было хорошо вместе, Гар, но ничего похожего на то, что я испытываю к тебе сейчас.

Он кивнул.

— К сожалению, я совсем не умею ухаживать, поэтому мне придется учиться всем тонкостям этого искусства. Поэтому если ты просто будешь терпеливой и не станешь обижаться, если я время от времени буду делать что-то не так…

Она села.

— Гаррет.

— Что?

— Пожалуйста, не перебивай.

— Ладно.

— Вчера кое-что случилось. Мои родители… Я знала, что они хотят меня видеть. Им не терпелось получить объяснение, почему я разорвала помолвку с Ридом, поэтому я поехала к ним. — Эмма вздохнула, потом выпалила: — Я обнаружила, что вот-вот потеряю все.

— Что ты имеешь в виду?

Боже, как хорошо поговорить с кем-то, кто не будет критиковать и осуждать ее. Кому наплевать на общественное мнение и нет дела ни до чего, кроме… нее самой.

— Все это время, Гаррет, я думала, что в тридцать лет унаследую трастовый фонд, который когда-то основала моя бабушка.

— Хорошо.

— Сумма изрядная. Несколько миллионов долларов.

— Это здорово.

— Дело в том, что существование трастового фонда оказывало сильное влияние на мой стиль жизни. Я люблю свою галерею, но всегда выбирала экспонаты, основываясь не на прибыли, которую может принести их продажа, а на том, насколько они впишутся в общую концепцию экспозиции. Я старалась выбирать то, что считала красивым. То, что, как я считала, обогатит всех нас, а не просто принесет мне хороший доход.

Гаррет не прерывал ее все это время, внимательно слушал. На его губах играла снисходительная улыбка. Когда он коснулся ее щеки, у него на лице явственно отразилась мысль о том, что она безнадежная идеалистка. И что это качество в ней ему нравится.

— И речь не только о галерее, но и обо всей добровольной общественной работе, которую я выполняю. Проекты, в которых я принимаю участие в загородном клубе, никогда не оплачиваются. И то, что я делаю для детей — я всегда уделяла этому много времени, потому что мне никогда не приходилось беспокоиться о доходах, понимаешь? Я всегда знала, что после тридцати лет унаследую приличное состояние.

— Очевидно, — тихо проговорил Гаррет, — все каким-то образом изменилось.

Эмма энергично кивнула, сдерживая подступившие к горлу рыдания.

— Чего родители никогда не говорили мне — до вчерашнего дня, — это что к тридцати годам я должна быть замужем, чтобы унаследовать деньги.

— Что? — Глубокая морщина на лбу свидетельствовала о его замешательстве. Их разговор перестал быть милой постельной беседой, как только до него дошло, что у нее серьезная проблема.

Эмма села и потянулась за его рубашкой с длинными рукавами. Она не имела ничего против того, чтобы находиться рядом с ним обнаженной. По сути дела, впервые в жизни она чувствовала себя свободной во всем быть собой. Но тема была такой болезненной, что ее начало знобить.

В конце концов, они оба оказались в его крошечной кухне. Она сидела на стуле с кружкой чая. Гаррет прислонился к стойке и выглядел непривычно отчужденным, возможно, потому, что солнце светило ему в спину и выражение лица казалось более строгим.

— Я не понимаю. Зачем твоей бабушке понадобилось выдвигать подобное условие?

— Видимо, она, как и родители, изрядно испугалась, когда еще подростком я начала твердить, что никогда не выйду замуж. Честно говоря, совместная жизнь моих родителей кого угодно отпугнула бы от института брака. В Иствике сплошь и рядом браки заключаются ради денег. Слияние бизнеса и династий. — Эмма дрожащей рукой откинула с лица волосы. — Я такого не хотела.

— Черт, я тоже.

— В любом случае… — Эмма сделала глоток, надеясь, что чай придаст ей немного смелости. Так приятно открыто поделиться своими проблемами с человеком, который поддерживает тебя. — Я думаю, основная идея заключалась в том, чтобы таким образом заставить меня выйти замуж и родить детей.

— Все это прекрасно, вот только как ты могла выполнить поставленное условие, если не знала о нем?

Холодок в его голосе заставил Эмму вздрогнуть. Когда она подняла голову, чтобы посмотреть на него, по выражению его лица ничего нельзя было понять. Эмма решила, что ей показалось.

— Как утверждают родители, когда я стала встречаться с Ридом пару лет назад, они надеялись, что мы поженимся. Они подумали, что в таком случае мне не нужно говорить. — Она покачала головой с грустной улыбкой. — Какая ирония, потому что вчера они не могли дождаться, когда скажут мне. Они хотели, чтобы я немедленно позвонила Риду и помирилась с ним. Мама и отец были уверены, что несколько миллионов долларов будут для меня более чем достаточным стимулом сделать все, чтобы вернуть его.

Гаррет молчал.

Она не знала, что хотела бы услышать от него. По правде говоря, ничего. Только его молчание, казалось, тянулось бесконечно долго. Наконец он спросил:

— А когда тебе исполняется тридцать?

— Тридцать первого августа.

— Давай посмотрим, правильно ли я понял. Если ты не выйдешь замуж до тридцать первого августа, то потеряешь миллионы долларов?

— Я точно не знаю, сколько там. Было три миллиона, когда бабушка учреждала фонд. Но ты же знаешь, насколько может увеличиваться вложенная сумма. — Она на минуту крепко зажмурилась. — Мне очень тяжело просто… осознать это. Не потерю денег, а крушение всех надежд, потому что я принимала наследство как само собой разумеющееся. Я никогда не экономила, не подвергала сомнению свои финансовые альтернативы. Тратила слишком много на машину и одежду, часто путешествовала. И вдруг такой шок. Мне придется отказаться не только от галереи, но и от работы с детьми…

Гаррет повернулся и с громким стуком поставил свою кружку на стойку.

— Полагаю, решение данной проблемы достаточно простое.

— Прошу прощения?

— Все что тебе нужно — это выйти замуж до тридцати, верно? Рид тебе не подходит, но ведь он не единственный мужчина на свете. К тому же ты подцепила меня, прежде чем дать ему отставку.

— Извини? — снова повторила она, на этот раз тише.

— Я сам женюсь на тебе, Эмма. Если ты хочешь эти деньги, они твои. Проще простого.

Его голос был холодным как лед. Когда она сразу не ответила — в тот момент она просто не могла заставить себя вымолвить ни слова, — он продолжил:

— В отношении денег я не идеалист. Нет ничего приятного или романтичного в том, чтобы быть бедным. Нет причин стыдиться того, что хочется жить хорошо. Никто не выбрасывает на ветер состояние, Эмма, это глупо. Надо быть сумасшедшей, чтобы отказаться от независимости, от уверенности в будущем.

На мгновение Эмме показалось, что она состарилась на полвека, потому что, когда встала, ноги едва держали ее.

— Я не просила тебя жениться на мне, — тихо напомнила она.

— Знаю, но это наиболее разумное решение твоей проблемы. Видит бог, нам хорошо в постели. Мы всегда нравились друг другу… — Его телефон зазвонил. Он шагнул по направлению к нему, но прежде сказал ей: — Не вижу причины, почему мы не можем пожениться до твоего очередного дня рождения.

Гаррет снял трубку, и целых шестьдесят секунд Эмма пыталась успокоиться. У нее было такое чувство, словно ее сбили с ног, и она никак не могла прийти в себя.

Хотелось даже рассмеяться. Впервые в жизни она по-настоящему жаждала получить предложение руки и сердца. От Гаррета.

Но не в такой форме.

Не потому, что она вот-вот может лишиться огромного состояния. Гаррет наверняка решил, что она выйдет за него ради денег.

Самым печальным было то, что Эмма надеялась, будто Гаррет дорожит ею, даже любит ее. Что он узнал настоящую Эмму. И что именно с этой женщиной он занимался любовью. И, может, даже полюбил. По крайней мере, он говорил, что полюбил.

Но из его слов получалось, что им хорошо вместе только в постели. По сути, Гаррет предложил ей брак по расчету. Очередную сделку, обычную для Иствика и его жителей.

Разочарование захлестнуло Эмму с головой.

Он все еще разговаривал по телефону. Поднявшись со стула, словно сомнамбула, она босиком направилась к двери, прямо в его рубашке, непричесанная.

Эмма не помнила, когда делала нечто настолько неподобающее на людях, но сейчас ей было все равно, что подумают другие. Она вышла на тротуар и в таком виде направилась к своей галерее. Ей нужно было поскорее уйти от Гаррета, скрыться от выражения отчужденности на его таком любимом лице. Эмма не хотела, чтобы он или кто-то другой видел ее отчаяние.

* * *

Эмме хотелось заползти в какую-нибудь нору и зализать раны в полном одиночестве, но это было невозможно. Она не могла подвести детей, да и галерея требовала ее постоянного присутствия. Поэтому, взяв себя в руки, Эмма приступила к своим обычным делам, изо всех сил пытаясь не думать о Гаррете.

Во второй половине дня к ней заглянула Мэри Дюваль, ее бывшая одноклассница, талантливая художница, которая недавно вернулась в Иствик. Она принесла несколько своих работ для намечающейся в июле выставки. Они поболтали немного. Эмма была рада приходу подруги, потому что та помогла ей отвлечься от грустных мыслей. Она не знала, известно ли Мэри о ее неприятностях, но, очевидно, что-то в выражении лица выдало ее, потому что голос подруги неожиданно смягчился.

— Я понимаю, что сегодня не слишком удачный день для визита, но поэтому я и пришла, Эм. Все в городе обсуждают вашу внезапно расторгнутую помолвку, и, похоже, основная часть этих сплетен ложится на тебя одну. Не знаю, то ли Рид прячется у себя на ранчо, то ли исчез куда-то на время, но поговаривают, что его нигде не видно. К несчастью, это обстоятельство подстегивает сплетников еще больше.

Когда Эмма не ответила, Мэри продолжила:

— Не хочу показаться назойливой, просто я подумала, что тебе может понадобиться рядом кто-то, кто не будет задавать лишних вопросов. Конечно, прошло много лет с тех пор, как я жила в Иствике, но я не забыла, что такое здешние сплетники… О, не надо, Эм, только не плачь.

Эмма никогда не плакала на людях. В обществе она всегда вела себя идеально. Никто никогда не догадывался о тех трудностях, которые ей приходилось порой переживать. Еще в юном возрасте она научилась не показывать свою уязвимость.

Сейчас все это казалось неважным. Ей было наплевать на сплетни и Иствик. Работа в галерее, отмена свадьбы, трения с родителями — все казалось ненужным, бесполезным. Ее даже не интересовало, что будет с ней после потери трастового фонда, на который она так рассчитывала.

— Ох, Эмма, — Мэри бросилась к ней и попыталась обнять. — Я понимаю. Тебе сейчас больно. Не важно, кто виноват в разрыве. Разрыв — это всегда ужасно. То, что произошло между тобой и Ридом…

— Рид ни в чем не виноват, — выдавила Эмма.

— Ну да, как же. Ты хочешь сказать, что твое сердце не разбито?

О боже, ну и неразбериха. Ее сердце разбито, это точно. Но только не из-за Рида.

Из-за Гаррета.

Ее ждут колоссальные перемены в работе и образе жизни. Как бы тяжело ни пришлось, не было ничего, с чем она бы не смогла справиться. Но как пережить разочарование в любимом человеке? Она никогда раньше не влюблялась. Никогда не испытывала такой всепоглощающей любви, которую чувствовала к Гаррету.

И после всего, что между ними было, он предложил ей выйти за него замуж ради наследства.

Как он мог так плохо думать о ней?