Молли была полностью готова к тому, что визит к педиатру окажется хождением по мукам. Иначе она бы не предложила Флинну пойти вместе с ним. Малыш был обворожителен, однако постоянно доставлял всем множество хлопот. Но, как оказалось, на самом деле опасаться следовало его папочки.

Доктор Милбрук взглянул на нее через комнату и подмигнул — уже не в первый раз с начала этого визита. Он был невысок, худощав, держался с достоинством и в деловой манере.

Лица Флинна она не видела: он стоял к ней спиной, наклонившись над столом для осмотра пациентов. Зато она видела Дилана, который извивался во всех направлениях, пытаясь вырваться из рук отца и доктора. Не исключено, что звучный голос Флинна был слышен в комнате ожидания.

— Что именно вы сейчас делаете?

— Просто проверяю рефлексы малыша…

— Надеюсь, вы не собираетесь ударить его этим молотком?

— Собираюсь.

Упомянутый молоточек стукнул по коленному суставу и, как и следовало ожидать, вызвал возмущенный рев Дилана. Флинн побледнел еще больше.

— Прошу вас говорить мне заранее, если вы собираетесь делать что-то такое, что может причинить ребенку боль.

— В данный момент я просто хочу послушать его сердечко, но мне будет весьма непросто это сделать, если я буду одновременно разговаривать с вами. Как я понимаю, это ваш первый ребенок, мистер Макгэннон?

— Не в этом дело. Дилан… он просто не такой, как другие дети.

— Я это сразу понял, — серьезно сказал доктор Милбрук. — Я даже думаю, что вряд ли найдется еще один такой же одаренный, особенный ребенок. Но, если это вас хоть немного успокоит, я работаю с детьми девятнадцать лет. Клянусь, что я еще ни разу не искалечил ребенка во время осмотра, да и родители, как правило, тоже остаются в живых. Уверяю вас, вы можете спокойно сесть и расслабиться.

— Вы его не знаете. Понимаете, мальчик немного раздражителен…

— Доверьтесь мне. Капризы и вспышки раздражительности у детей для меня не новость.

— И он может двигаться быстрее молнии…

— За все эти годы я ни разу не уронил ни одного ребенка. Даже если он из тех, что могут двигаться быстрее молнии.

Флинн ненадолго успокоился, секунд на тридцать. Положив ногу на ногу, Молли наблюдала за ним, забавляясь и поражаясь одновременно.

Она, конечно, знала, как несносен бывает Флинн на работе. Своими поистине безграничными энтузиазмом и энергией он крушит все на своем пути. Он любит своих сотрудников; ему просто немного не хватает чуткости. Он, похоже, не понимает, что не все мчатся по жизни, как он, с головокружительной скоростью.

Макгэннон, возможно, и был безнадежным чудаком, но ей еще не доводилось видеть его таким чудаковатым, как сейчас, в обращении с ребенком… который ему вроде бы не нужен и отцом которого, по его настойчивым утверждениям, он не является.

Молли досадливо потеребила сережку. Несколько дней назад она поклялась себе держаться подальше от Флинна и его забот, связанных с ребенком. Но при виде того, как он возится с Диланом в офисе, ей становилось его жалко. Усталость накапливалась в нем день ото дня все больше, и достаточно было взглянуть на его провалившиеся глаза, чтобы убедиться в этом.

Ее поражало, что никто из его родных не откликнулся на столь неожиданное происшествие. Вот в ее клане появление ребенка вызвало бы настоящее нашествие родственников, спешащих помочь. Но Флинн никогда не упоминал ни о каких родственниках, и ему явно никто не помогал, ни советом, ни делом. Сотрудники фирмы быстро привыкли к присутствию в офисе ребенка, но эти люди были настолько погружены в свою работу, что никто из них даже не догадался предложить помощь. Пришлось это сделать Молли.

Может быть, это произошло из-за сладких воспоминаниях о долгих, дурманящих поцелуях того дня. Прикосновения Флинна, вызывающие дрожь… Исходящее от него колдовское, непреодолимое ощущение того, что она нужна ему Действительно, нужна. Хотя она и знала, что на самом деле это не так. Просто Флинн был человеком, полным жизни, огня, энергии, силы и магнетизма. До сих пор ей еще не встречался мужчина с такой мощной сексуальностью. Ему удалось заставить ее выйти из раковины и установить между ними некую связь, которую Молли так легко, так наивно приняла за любовь.

Каждый раз, когда она смотрела на малыша, все ее надежды рушились. Похоже, мужчины всегда отделяют секс от любви. Она не могла до конца понять Финна, но бесспорно одно: он явно не любил Вирджинию. Он едва вспомнил, как ее зовут. И это испугало Молли: ведь она сама могла оказаться на этом месте, на месте женщины, с которой Флинн переспал и которую тут же забыл. Она думала, что небезразлична ему, что у него к ней настоящее чувство. И теперь она то и дело ощущала эту ошибку как укол в сердце. Она не знала Флинна. По существу, она его совсем не знала.

В то же время ее не оставляла невероятно странная мысль: Флинн тоже себя не знает. Чем больше она смотрела на него с малышем, тем яснее видела такие стороны Флинна Макгэннона, которые ставили его самого в тупик еще больше, чем ее.

Внезапно Дилан испустил истошный вопль, и Молли инстинктивно вскочила на ноги.

— Молли… — Флинн резко обернулся, ища ее взглядом, словно она была светом маяка в бурю.

— Я здесь. И чувствую, вам двоим нужно немножко помочь. Иди ко мне, маленький.

Осмотр был закончен, и доктор, видимо, намеревался поговорить с Флинном. У малыша же созрел несколько иной план игры. Он хотел на пол. Немедленно. Он достаточно терпел эту суету вокруг себя. А если его желание не будет тотчас исполнено, всем придется расплачиваться барабанными перепонками.

Хоть оставаться голышом Дилану нравилось больше, но спустя двадцать минут малыш был одет, счет оплачен, и вся эпопея визита к доктору на этом закончилась.

На обратном пути в офис Молли сидела на заваленном вещами заднем сиденье. Ей еще надо было забрать свою машину. Пять часов — время интенсивного движения. Сигналили машины, чуть ли не упиравшиеся бампером в бампер. Небо темнело, в воздухе носился запах снега.

Флинн поблагодарил ее, причем несколько раз, за то, что она пошла с ним, но потом замолчал, будто набрав в рот воды. Молли понимала, что у него были на то причины. Он измучен. К тому же Дилан «помогал» ему быть постоянно начеку. Лишь только они отъехали от клиники, как малыш сразу же вовлек его в игру: бросал игрушку, потом начинал верещать, показывая, что не может достать ее. Когда Флинн поднимал игрушку, малыш с радостным смехом снова «случайно» ронял ее. Он даже порозовел от удовольствия.

Молли была просто очарована.

Флинн вел машину и занимался Диланом, так что отвлекаться ему было некогда, но постепенно его молчание стало угнетать Молли. Дело в том, что Макгэннон и молчание — вещи несовместные. Он всегда либо громогласно говорил, либо смеялся.

Наконец она не выдержала и заговорила первой:

— Кончилось тем, что доктор Милбрук понравился тебе больше, чем ты ожидал, верно?

— Он показался мне нормальным.

Этот короткий ответ ничего ей не сказал. Она подалась вперед, но в машине было слишком темно, и уловить выражение его лица было невозможно.

— И теперь у тебя немного отлегло от сердца, да? Ведь Дилан получил такую отличную справку о состоянии здоровья.

— Да. Но ты слышала, что он сказал о пеленочной опрелости.

Молли озадаченно похлопала глазами. Вот, значит, в чем причина его молчания?

— Флинн, доктор сказал, что почти невозможно найти ребенка, у которого не было бы пленочной опрелости. И что в этом нет ничего страшного, надо только смазывать кремом…

— Когда он появился у меня, никакой опрелости у него не было.

— Ну и что?

— А то. Выходит, это я виноват, что она у него появилась.

Вот, значит, как теперь всегда будет? Всякий раз, когда она решит не принимать ею слишком близко к сердцу, он будет выдавать какую-нибудь дурацкую глупость, которая опять все ей испортит…

— Макгэннон, а ты, оказывается, тупой, — сказала она шутливым тоном. — Малыш в отличной форме. Ты сам слышал, что говорил доктор Милбрук, и…

— У него опрелость, потому что я не знал, что надо было делать. Сколько еще может быть всякого такого, в чем я могу навредить малышу из-за того, что ничего не знаю? Вчера он упал со стула. Мог разбиться насмерть. Черт возьми, я был там, совсем рядом, но он вскарабкался на стул и свалился через край так быстро, что я не смог подхватить его.

— Будет тебе. Ты думаешь, что должен знать то, чего не знает ни один новоиспеченный родитель. Откуда им это знать? А малыши знай себе выживают.

— Выживать и жить — это не одно и то же. Не из каждого мужчины получается нормальный отец. Можно от неумения столько дров наломать. — Флинн вдруг глянул в зеркальце заднего вида, подъехал к обочине, остановился, поднял с пола игрушку Дилана, затем поехал дальше. — И потом, честно говоря, я не думаю, что у меня вообще есть какие-либо отцовские инстинкты.

Молли не сдержалась и хихикнула.

— Ты что, смеешься надо мной? — вскинулся Флинн.

— Еще бы не смеяться! В роли отца ты просто прелесть. Клянусь, ты единственный, кто этого не видит.

— Уэстон, если еще хоть раз сегодня назовешь меня прелестью, клянусь, я за себя не отвечаю. Никто и никогда не называл меня так.

— Ты только что остановил машину, чтобы подать малышу игрушку, — мягко заметила она.

— Ну и что? Мне пришлось это сделать. Иначе он бы расплакался.

— Вот-вот. И это, конечно же, классический образец мерзкого, бессердечного типа, лишенного всякого отцовского инстинкта.

— Может, хватит твоих шуточек? Я пытаюсь поговорить с тобой серьезно. С появлением этого малыша ты яснее ясного дала мне понять, что я в твоих глазах упал до самого низкого уровня…

— Брось, я же сказала, что не хочу становиться в позу судьи…

— Дело в том, что… я с тобой согласен. Но если у тебя есть какие-то чудодейственные ответы на вопрос о том, как я должен поступить в данной ситуации, то у меня их определенно нет. Этот ребенок заслуживает будущего — наилучшего из возможных для него. И я некоторым образом получил право голоса в определении того, каким оно может быть. Отец я ему или нет, надежда на лучшее для него будущее, может быть, во многом связана со мной.

После небольшого колебания Молли быстро сказала:

— Поезжай прямо.

Впереди уже показалась подъездная дорожка к их офису. Молли не любила быстрых, импульсивных решений: те немногие, которые ей случилось принять, оказались неудачными. Но на этот раз у нее, похоже, не было выбора.

Флинн слегка растерялся от такой неожиданной перемены темы разговора.

— Прости, не понял?

— Не сворачивай к офису. Поезжай прямо ко мне. Это всего в нескольких кварталах отсюда, через три перекрестка поворот налево.

— Не понимаю…

— Знаю. Но я слышала, как ты пришел к этим заключениям о собственной годности на роль отца — на основании одного крошечного пятнышка опрелости. Полагаю, не очень-то здорово говорить боссу, что он годится сейчас разве что в мусорную корзину. Я хочу накормить вас обоих обедом. А поскольку такое предложение от меня поступает крайне редко, то я на твоем месте крепко бы подумала, прежде чем не принять его.

Снова сочувствие. Флинн прекрасно понимал, что это приглашение на обед объясняете тем, что она почувствовала к нему жалость. Ему уже давно хотелось узнать, где и как он живет, поэтому он сразу же согласился на визит. Одного взгляда на ее гостиную оказалось достаточно — им с Диланом тут не место.

— Вот это да! Мы не можем войти. Ничего не выйдет, Мол. Дилан и белая мебель… Нет, ни в коем случае. Это будет полная катастрофа. Я не преувеличиваю.

Она засмеялась и закрыла дверь.

— Да, мне такое тоже приходило в голову. Но твой ангелочек окажет мне добрую услугу, если сломает вон тот кремовый диван. Глупейшая вещь, какую мне довелось купить. В магазине она смотрелась просто потрясающе, но здесь достает меня своей непрактичностью. Так что не бери в голову.

Она опустила на пол пакет с подгузниками, сняла пальто и поманила к себе Дилана. Малыш мгновенно, по-каскадерски, взлетел к ней на руки.

— А ты, дружочек, весьма увесистый. Не пойти ли нам с тобой похлопотать насчет обеда и Дать папе отдохнуть? Флинн, это приглашение получилось экспромтом, так что выбор напитков у меня невелик. Могу предложить только красное вино.

— Мне ничего не надо. Просто скажи, чем я могу помочь тебе в приготовлении обеда.

Но она выпроводила его из кухни, сунув ему в руку бокал красного вина и уже явно не заботясь о том, хочет он его пить или нет. Ему было слышно, как она гремит кастрюлями и воркует с Диланом, в то время как он пребывает в полном одиночестве, получив начальственное распоряжение расслабиться.

Флинн знал, что расслабляться-то как раз и не следует, да и в одиночестве он оставался недолго. Едва успев проглотить вино, он увидел, как к нему на полной скорости несется малыш.

Флинну уже было хорошо знакомо это выражение его мордашки. Ничто не доставляло Дилану такого удовольствия, как миссия «найти и уничтожить».

Флинн торопливо поставил бокал и заметался по комнате. В мгновение ока подхватил вазу, рамку от картины и какую-то принадлежность чайного сервиза и поставил на каминную полку… Потом кинулся через комнату, отодвинул подальше пару настольных ламп, установил повыше ужасно хрупкую на вид фарфоровую безделушку… К тому времени малыш подтянулся в стоячее положение у кофейного столика, с интересом изучая его поверхность и то, что на ней находилось.

— Знаю-знаю, тебе нравится в новых местах, верно? — заискивающе произнес Флинн. Черт, он заметил лежавшие на кофейном столике журналы, когда было уже поздно! Дилан смял обложку «Ньюсуика» и без всякого уважения запихнул в рот фотографию президента. — Нет-нет, мы ведь с тобой уже говорили, что есть бумагу нельзя.

Малыш радостно фыркнул и встал на четвереньки, когда понял, что Флинн готов пуститься в погоню.

— Эй, куда же запропастился мой помощник? — спросила Молли, остановившись в дверях.

— Гм, у нас тут небольшая проблема с твоим журналом, — позевывая, пояснил Флинн. — Похоже, малыш уже определился в плане политической ориентации: нынешнего президента он жует и выплевывает.

— Велика важность. У меня самой иной раз возникает такое желание, когда смотрю новости. — Молли усмехнулась, но он видел выражение ее глаз. Будь он проклят, если хоть что-нибудь понимает. Он почти совсем приуныл: ему так хотелось сделать что-нибудь правильное в глазах Молли, а визит к детскому врачу почему-то превратился в дурацкую комедию, где каждый его поступок оказывался шагом «не в ту степь». Сплошной черный юмор. Однако по какой-то непонятной причине ее обращенный к нему взгляд был полон нежности. — Опять зеваешь, Флинн? Когда начнешь спать по-человечески?

— Ничего я не зевал. Тебе просто показалось. И я вовсе не устал.

— Ну да. Отчего же ты готов рычать даже на безобидного мотылька? Просто так? На этот раз я забираю малыша и закрываю кухонную Дверь. А ты садись и положи повыше ноги, а не то мне придется показать, какая я вредная.

— Когда я принял тебя на работу, что-то не замечал этот начальственный тон.

Она подняла брови.

— Ты принял на работу ужасно робкую личность у которой начинал болеть живот, если ей приходилось повышать голос. Ты сам меня испортил, так что теперь не жалуйся. Меню у нас весьма изысканное: гороховый суп с гренками, протертая свекла, сыр и мороженое. Вообще-то я могла бы приготовить что-нибудь более существенное для взрослых, но для годовичков нашлось только это.

— Это подойдет и мне. Подойдет все, за исключением свеклы.

Она снова засмеялась, подхватила малыша и вернулась на кухню, предварительно приказав Флинну:

— А ты отдыхай!

Черт возьми, как она разговаривает с ним! Как с собакой! Едва она успела скрыться за дверью, как Флинн плюхнулся на ее диван… на одну минуточку. Он откинулся на спинку и, чувствуя неподдельный интерес к комнате, в которой оказался, осмотрелся по сторонам.

Кремовые и бледно-желтые тона ей подходили. Как и все в этом доме. Чистые, мягкие цвета. Картины, развешанные так, как нужно. Ни пыли, ни грязи, ни беспорядка. В дальнем углу стоял древний шестиногий письменный стол, казавшийся таким шатким, словно готов был развалиться, если на него слегка дунуть. Простенок между окнами украшал двухместный диванчик с грудой подушек абрикосового, кремового и лимонного цвета. С кружевной отделкой. Тут и там стояло несколько безделушек — на вид ужасающе хрупких.

Когда он осознал очевидное, его охватило чувство облегчения. Все это было ему чуждым. Впервые после того проклятого объятия Флинн ощутил, как напряжение в мышцах начинает наконец отпускать. До этого он чувствовал какую-то связь с Молли, некую потребность, которая до сих пор еще раскаленным углем жгла ему нервы.

Значит, это не более чем просто химия. Гормоны. Одного взгляда вокруг оказалось достаточно, чтобы понять: у него с Молли нет ничего общего. Она аккуратистка. А он входит в дом в мокрых ботинках. Ей удобно среди антикварных вещей, а его, непритязательного к быту, ни капельки не коробит баскетбольное кольцо над дверью в офисе.

Флинн зевнул, глубже оседая в пухлые подушки дивана, и закрыл на минуту глаза. Интересно разобраться в характере этой женщины.

Она чопорная моралистка. С пуританскими убеждениями. Черт возьми, у нее столько всего «не так», что совершенно непонятно, почему он думает о ней по сто раз на день. Почему его должно волновать ее мнение о нем? Почему его должно так задевать, что ей за него стыдно?

Вот ведь задевает, с раздражением думал Флинн. Это потому, что Молли — как и малыш — напомнила ему о том, что тяжелым грузом давит на его совесть. Он ни за что не хотел стать таким, как отец. Возможно, у него была та же самая неистребимая склонность к риску, но он считал, что организовал свою жизнь так, чтобы от этой черты его характера не пострадал никто другой.

Но вот все-таки кто-то пострадал. Болезненным доказательством был радостный смех малыша, доносящийся из-за закрытой двери на кухню. Он никак не думал рисковать жизнью ребенка. Никогда. Причинить боль Молли у него тоже и в мыслях не было, но он не мог отрицать, что толкал их отношения на такой путь, где такое могло случиться.

Молли зря тратила на него свои душевные силы. Волна стыда накатывала на него каждый раз, когда он заглядывал в зеркало. Трудновато будет заработать ее уважение, пока он не разберется сам с собой. Но сейчас это упражнение в самоизобличении не вело ни к чему. Он осознавал, что его характер нуждается в большой ревизии, но все эти жгучие вопросы просто мешались у него в голове.

Когда Флинн открыл глаза — прошло ведь не более минуты? — все в комнате сделалось другим. Сначала его поразила глубокая тишина: всего несколько секунд назад он слышал, как Молли и Дилан смеются на кухне. Потом его сознание начало фиксировать и другие странности. Лампы были выключены. Он сам был укрыт одеялом цвета слоновой кости, из-под которого торчали его голые ступни: одеяло было явно коротковато. В желудке бурчало от голода, шея затекла, но чудовищная головная боль от недосыпания прошла.

Флинн вскочил на ноги, едва не опрокинув лампу. Где же Дилан? Где Молли?

Единственной комнатой, которую он видел накануне вечером, была гостиная, но вычислить расположение остальных оказалось довольно легким делом.

За кухней шел холл; ванную можно было определить по запахам — абрикосовый шампунь, крем для рук, знакомый аромат ее духов. Дальше была только еще одна комната; дверь в нее была приоткрыта.

Поколебавшись, он заглянул внутрь. Хотя неясный сумеречный свет размывал очертания предметов, видно было довольно хорошо. Он не слышал, как Молли двигала мебель, но ей явно пришлось это делать. Ночной столик был выдвинут и стоял перед комодом. Двуспальная кровать была придвинута вплотную к стене, и Дилан был надежно устроен между стеной и телом Молли.

Флинн обвел полутемную комнату взглядом, отмечая подробности. Цифровые часы, показывающие 5.45 утра. Лифчик, свисающий со стула. Мебель «чердачного» стиля — полный разнобой. Шелковые розы в вазе, шторы в оборочках… и сбившееся пушистое белое покрывало.

Его взгляд остановился на Молли, словно притянутый магнитом. Малыш был закутан в груду одеял, чего нельзя было сказать о ней. Она напоминала лесную нимфу. Нежная ткань ночной рубашки ласково струилась по телу, спускаясь во впадину поясницы и обрисовывая холмики ягодиц. Ее ноги были обнажены, волосы взлохмачены, а одна тонюсенькая бретелька рубашки соскользнула вниз по руке, обнажив жемчужно-белое плечо…

Флинна мгновенно обдало жаром желания. Беги отсюда! — приказал он себе. Ты ведь нашел тех, кого искал, и точно знаешь, что они оба целы и невредимы.

Но здесь, в этой спальне, ужасно холодно. Ему захотелось укрыть Молли одеялом. Едва он наклонился над ней, как Молли вдруг полуобернулась. Его глаза скользнули в вырез ночной рубашки, где уютно покоилась полная грудь. Флинн, завороженный, забыв о всяких приличиях, уставился на нее. Вдруг ресницы Молли дрогнули, и она широко распахнула глаза.

— Эй, привет! — хрипловатым шепотом произнесла она.

— Привет. — Его голос прозвучал не менее хрипло. Но по совсем другой причине. Молли просто еще не до конца проснулась, а у него… Господи, как бы ему хотелось, чтобы Молли всегда просыпалась рядом с ним! Теплая, обнаженная, с неуверенной после сна улыбкой и радостным приветствием. — Привет, — повторил он. — Я вовсе не планировал так отключиться вчера вечером.

— А я, откровенно говоря, планировала, что именно так и произойдет. Но надеялась, что до того успею тебя покормить. — Она протянула руку, чтобы прикоснуться к его руке, словно такое проявление нежности было У них самым обычным делом. У нее на лине играла полусонная улыбка. И она, похоже, не понимала, что от вида, открывающегося ему в вырезе ее ночной рубашки, у него пересыхает в горле. — Ты спал хорошо?

— Как убитый.

— Вот и славно.

— Прости меня: я так быстро отключился.

— Ничего страшного. Я знаю, что ты был вконец измотан. И без устали винил и казнил себя без суда и следствия. — Она сонно зевнула. — Больше так не делай.

— Я… ладно, хорошо. — Он попытался высвободить руку, однако ее теплые пальцы лишь крепче сжали его ладонь.

— Что, уже пора вставать?

— Нет, можешь спать дальше, Молли.

— У тебя волосы торчат во все стороны. Довольно глупый вид.

— Я только что встал.

— И ты выглядишь очень сексуально. Наверное, многие женщины говорили тебе, что по утрам ты выглядишь невероятно сексуальным?

— Ну, не знаю. Нет. — Он прочистил горло. Молли, похоже, еще не проснулась окончательно, иначе она не стала бы говорить с ним так… будто с любовником. — Если ты закроешь глаза прямо сейчас, то снова заснешь и сможешь спать еще целый час.

— Ладно, — пробормотала она, — только сначала поцелуй нас. Без поцелуя я не усну.

Вот черт! Он не думал, что Молли говорит это серьезно. Слишком уж похоже на какую-то Детскую фразу, которая настолько внедрилась в подсознание, что выскочила у нее сама собой в этом полудремотном состоянии. Он Решил, что если подтянет одеяло повыше и кроет от глаз соблазнительную картину, то Может без опаски поцеловать Молли. Один раз, легонечко.

Он наклонился к ней. Неуверенная улыбка исчезла с ее губ. Ее глаза встретились с его глазами, их взгляды скрестились, и ему вдруг показалось, что ее полусонное состояние могло быть притворным. Он раньше уже видел у нее это выражение — немного испуганное, немного неуверенное — в те разы, когда целовал ее до этого, и флюиды желания электризовали воздух между ними.

Она подняла руку, и треклятое одеяло опять соскользнуло. Ее рука обняла его за шею, потянула вниз, ближе к ней.

— Па! — прорезал тишину детский голос.

Флинна словно ударило током. Словарный запас малыша до сих пор не включал такого слова.

А Дилан тем временем быстренько выпутался из одеял и уже стал переползать через Молли. К нему. И снова радостно завопил:

— Па!