Факты о моих пациентах накапливаются, как вороны, сидящие на проводах над больничной парковкой. Чем больше фактов я соберу, тем скорее они взлетят шумной стаей и сложатся в историю.
* * *
Я стою у постели пациента. Белые больничные простыни сбились, обмотав его тонкие щиколотки. Старик лежит на боку. Руки и ноги изуродованы контрактурой. Язва на бедре говорит о том, что его оставили без внимания на очень долгое время.
Старик крохотный. Десятилетний мальчик, которого я только что лечил от ангины, и тот больше. Тело старика костлявое, острое, но все же ему удалось свернуться калачиком. Он свернулся так крепко, что мне кажется, он разорвется пополам, если мы попытаемся его развернуть.
Согнутые колени прижаты к груди, локти — к телу. Правая рука касается рта, запуская древний рефлекс, дремлющий в его мозгу. Я вижу, как сухие губы сжимают и сосут эту руку, словно утренний сон закончился и настало время кормления. Старик обнажен. На нем только большой подгузник для взрослых с надписью «Скорая помощь округа Стэнтон». Мне на миг кажется, что сейчас войдут молодые родители и заявят, что это их новорожденный сын.
Старик поворачивается в постели. Я стою над ним. По прозрачным пластиковым трубкам в его нос поступает кислород. Трубки торчат из носа, лежат на лице. С каждым вдохом они приподнимаются и опускаются, слегка затуманиваясь изнутри. Это странный метроном, задающий ритм дыхания.
* * *
Я стою и смотрю на него. Я чувствую, как в моем мозгу начинают собираться вороны. Я трясу головой, и они разлетаются, возвращаясь на деревья.
* * *
Я беру скрючившегося старика за запястье, прямо у подбородка. Кончики моих пальцев ищут и нащупывают пульс. Монитор над кроватью показывает сердцебиение, давление и даже уровень кислорода в крови. Но это всего лишь цифры на экране. Мои пальцы находят ответы на вопросы, в которых монитор бессилен. В каком состоянии кожа? Она теплая или холодная? Влажная или сухая? Шелушится или гладкая и здоровая?
Тридцать секунд я считаю удары сердца под пальцами, потом умножаю на два. Как и показывает монитор, у меня получается пятьдесят четыре удара в минуту. Но, в отличие от монитора, я понимаю, что пульс очень слабый и усталый. Подушечки указательного и среднего пальцев еле его ощущают. Я не чувствую решительных, громких ударов пульса спортсмена. Пульс старика похож на тихие шаги, отмеряющие последний отрезок жизни.
— Мистер Хелфанд, — говорю я. — Сэр, вы меня слышите?
Губы кривятся, кислородные трубки качаются, но старик не отвечает.
Я легонько трясу его за плечо.
— Мистер Хелфанд!
Тишина.
Я беру карту пациента, чтобы узнать его имя. Там написано «Отис».
— Отис… Эй, Отис, — произношу я.
Тишина.
— У вас все в порядке? — в дверях стоит дежурный медбрат и смотрит на меня.
Он хмурится, но он всегда такой. Ведь сегодня его дежурство, а день выдался тяжелым. Он — распорядитель шоу. Он распределяет пациентов по смотровым, отвечает на звонки, командует медсестрами, общается со скорой помощью и разыскивает родных, которые ушли в кафетерий именно тогда, когда срочно потребовались врачу. Он знает истории всех пациентов, знает, откуда они приехали и куда уедут — или на какие кровати наверху отправятся. Он виртуозно жонглирует множеством шариков. Неудивительно, что он хмурится.
— Что с этим пациентом? — спрашиваю я. — Похоже, он не хочет мне ничего рассказывать.
Дежурный смотрит на старика и хмурится еще сильнее.
— Думаю, это старик с инсультом, которого привезли из дома престарелых. У него что-то с дыханием, но точно я не знаю. Они сказали, что он был в хосписе, но кто-то отправил его к нам, — он пожимает плечами. — Док, скорая делала массаж сердца в пути.
Как только он заканчивает фразу, оба его телефона начинают звонить одновременно. Мне кажется, он сейчас швырнет их об стену. Но он сдерживается, яростно нажимает зеленую кнопку на первом телефоне и подносит его к уху.
— Дежурный, — говорит он.
И с этими словами удаляется.
Нужно поспешить, если понадобится реанимация. Раз этот старик действительно из хосписа, то от меня много не потребуется. В хоспис без смертельного диагноза не попадают.
Я смотрю на лежащего старика.
Что за жизнь была у этого крохотного тела? Дразнили ли его? Подшучивал ли он сам над своим ростом? Или приходил в ярость и ввязывался в драки, из которых не мог выйти победителем? Был ли он женат? Была ли его жена такой же маленькой? Есть ли у него дети? Такие же они или нет? Какие тайны навеки сокрыты в этом тельце?
* * *
Каждый новый вопрос — это очередная ворона, спускающаяся с неба на провода, где другие. Собирается стая. История, которую нужно рассказать, постепенно обретает форму. Я пытаюсь не обращать внимания на ворон, занимаясь своим делом.
* * *
На левом запястье два ярких резиновых браслета. Красный и желтый. На красном буквы, означающие отказ от реанимации. Не реанимировать. Не делать массаж сердца. Не пользоваться дефибриллятором. Не интубировать. На желтом браслете другие буквы. Только уход. То есть мы должны стараться обеспечить ему комфорт и не причинять никакого дискомфорта. Нужно минимизировать страдания в преддверии неизбежного конца. Эти два браслета заметно облегчают мою задачу. Мне не нужно напрягаться. Достаточно осмотра для исключения острых травм и инфекций. Возможно, потом потребуются какие-то препараты, облегчающие состояние. А потом скорая помощь отвезет старика обратно в дом престарелых до следующего раза.
Я начинаю осмотр.
Сразу же замечаю асимметрию плеч пациента. Левая ключица явно смещена, из-за чего одна рука располагается ниже другой. Хотя пациент свернулся в клубок, это очень заметно. Кажется, что его повело на сторону, и он может упасть. Может быть, он и падал с кровати в доме престарелых, но никто об этом не упоминал. Скорее всего, даже не раз. Может быть, поэтому он и дышит так быстро — наверное, ему больно. А может, это просто старая травма и ничего больше. Единственный способ узнать — прощупать.
Пальцами я ощупываю костную структуру, осторожно нажимая на левую ключицу и внимательно ища на лице пациента признаки боли. Мозг начинает лихорадочно обдумывать, что могло случиться с костями старика.
И, как всегда, вороны расправляют крылья и взмывают с проводов раньше, чем я успеваю их остановить. История, стая, сборище ворон несется по синему небу над моей головой.
* * *
Она замерла.
Почувствовала зов прежде, чем услышала.
А потом он прозвучал:
— Мам!
Она стояла у кухонной стойки, прислушиваясь к интонации второго зова:
— Мамочка!
Она бросила тесто и побежала.
Мальчик закричал снова. Голос его становился все громче. Две маленькие ручки двигались в едином ритме с ножками, когда он бежал к фермерскому дому.
— Мамочка! — закричал он, перепрыгнув через потрепанный велосипед, брошенный посреди дорожки. — С Отисом беда!
Красная дверь дома распахнулась. Показалась женщина. Руки ее были перемазаны тестом. На синем фартуке выделялись белые пятна муки — как белые облака на летнем небе. Какое-то мгновение она стояла, дожидаясь бегущего к ней мальчика. Тыльной стороной ладони вытерла со лба августовский пот.
— С Отисом беда! — рыдал мальчик. — Он забрался на крышу старого амбара и свалился, — ребенок был близок к истерике. — Я говорил, чтобы он не лез туда… Я говорил…
Женщина присела, неловко надавила на ручку двери локтем и захлопнула дверь за собой.
— Дэнни, я же велела тебе следить за ним!
Она поднесла руку к глазам, чтобы не слепило солнце. С руки осыпалась мука. Крыша старого амбара едва виднелась на дальнем поле. Выбеленный солнцем амбар окружала высокая пшеница, ожидающая осенней жатвы.
Взглянув на эту картину, женщина вдруг ахнула и зажала рот рукой. Посередине полуобрушившейся крыши она увидела дыру, в которую легко мог провалиться маленький мальчик. Страх сдавил ее сердце, дыхание перехватило.
Отис.
Перепачканными в тесте и муке руками она подхватила платье, подняв подол над щиколотками, и побежала к амбару, где чуть не погиб ее младший сын.
Она бежала через высокую пшеницу. Ветер несся по полю рядом с ней, клоня тяжелые колосья, словно морские волны. Зерна осыпались в складки ее платья, и их сбивали новые колосья. Дэнни бежал следом по тропе, которую она прокладывала посреди поля.
Они подбежали к амбару.
— Отис! — закричала женщина.
Она знала, что это случится. Сколько раз она просила своего мужа, Дэвида, сломать старый амбар! Сколько раз она твердила, что сыновья там играют и, в конце концов, кто-то пострадает! Они только что построили новый амбар. Нет нужды сохранять старый, особенно когда на ферме подрастают двое непослушных мальчишек. После долгих споров Дэвид, наконец, сдался. Он разберет амбар.
Но два месяца назад безлунной ночью на соседней ферме угнали новенький трактор «Джон Дир» — прямо с поля. Дэвид был вне себя. Они и без того по уши в долгах. Если украдут трактор, они обанкротятся и потеряют свою ферму. Как и все фермеры долины, он купил замок и стал хранить все ценное — и трактор тоже — в старом амбаре.
Женщина подбежала к двери с тяжелым замком и инстинктивно дернула на себя большую металлическую ручку. Дверь задрожала и заскрипела, но не открылась. Из амбара доносился приглушенный плач. Страх пронзил женщину. Ее охватила паника. Что с ее сыном?!
— Отис! — крикнула она.
Тишина.
Женщина снова и снова наваливалась на дверь всем телом, пытаясь сломать ее. Но крепкая преграда не поддавалась. Дэнни пинал дверь вместе с ней. Он плакал, чувствуя страх матери.
Женщина обежала амбар с другой стороны. На земле валялись деревянные ящики. Несколько ящиков были поставлены один на другой у двери амбара — именно там мальчики и забрались на старую лестницу, свисавшую с крыши. Женщина сразу же поняла, что пути в амбар нет. Она побежала дальше, потом остановилась. В нескольких футах над землей она увидела маленькое окошко. Под ногами валялась старая ржавая труба, которую когда-то отрезали, бросили и позабыли о ней.
— Мамочка, мне больно! — раздался крик из амбара.
Женщина схватила трубу и стала колотить ею по окошку. Дерево ломалось с громким треском, в воздух летели щепки. Она снова и снова наносила удары по доскам, которые не пускали ее к сыну. Она слышала, как в амбаре плачет Отис.
— Я иду, Отис! Я иду! Подожди чуть-чуть!
Когда от досок, которыми было заколочено окошко, почти ничего не осталось, она бросила трубу на землю. Схватилась за щепки, торчавшие в окне, и вырвала их с яростью дикого зверя. Руки ее были в крови. Красные следы остались на стенах и подоконнике. Но она не останавливалась. Если Отис упал на что-то острое… Она вздрогнула и с новой силой принялась ломать доски. Расчистив путь, она взобралась на подоконник и спрыгнула прямо на земляной пол амбара. Она упала на бок, но быстро поднялась. Сквозь дыру в потолке пробивался луч света, в котором поблескивала пыль. Луч высветил маленького мальчика. Ему было шесть лет. Он упал на кучу сена и теперь сидел на ней. Ножки у него были слишком короткими, чтобы достать до земли.
Женщина подбежала к нему и упала на колени. — Отис! — закричала она, хватая его в объятия. — Отис!
Через мгновение она отстранилась, чтобы посмотреть на сына.
Лицо у него было в грязи. Грязь, пот и слезы покрывали его грязными разводами. По носу стекала кровь, чудом не попадая в глаз.
Мальчик сидел, придерживая локоть левой руки ладонью правой. Левое плечо обвисло. Казалось, что он вот-вот упадет на левый бок, хотя сидел он совершенно прямо. Его порванная рубашка свисала с крыши, покачиваясь на ветру, как маленький флаг.
— Прости, мама! — тихо заплакал мальчик.
— Ты ударился головой? — спросила мать.
Отис кивнул.
Мать принялась ощупывать его голову в поисках шишек или порезов. Мука, кровь и грязь покрывали густые волосы Отиса. Он был в грязи, но она чувствовала, что череп цел. С его маленькой головой все в порядке.
Потом она перешла к его плечу. Начав с грудины, она ощупала левую ключицу. Отис закричал от боли. Ключица была сломана.
Женщина поднялась и крикнула Дэнни. Второй ее сын оставался на улице, со страхом заглядывая внутрь через окно. Глаза женщины привыкли к полумраку амбара. И тут она увидела. На какое-то мгновение она даже позабыла о страдающем сыне.
В полумраке старого запертого амбара стоял украденный соседский трактор «Джон Дир», уже полуразобранный на части.
* * *
— Док…
— Док!
Я трясу головой, и Отис, трактора, амбары и вороны разлетаются в стороны. Я перестаю давить на ключицу.
В дверях стоит вернувшийся дежурный. На нем ярко-желтый халат приемного отделения. Второй он протягивает мне.
— Вы нужны нам во второй смотровой, док. Реанимация. Вы не слышали оповещения?
— Извините, — бормочу я, и лицо мое краснеет. Он смотрит на меня и смеется — мы давно работаем вместе, и он хорошо меня знает.
— Ничего — все уже собрались.
Он кидает мне халат, и я подхватываю его.
Осмотр я закончу позже.
Вслед за дежурным я выхожу из палаты. Перед второй смотровой столпились трое полицейских, два врача скорой помощи и мужчина в велосипедном шлеме. Они о чем-то спорят. В смотровой уже стоит каталка, и я замечаю пару потрепанных велосипедных кроссовок. И вороны тут же начинают собираться на проводах…