Когда он в следующую субботу приехал в Редхэм, ему, как и в первый раз, дверь отворила Нэнс.

— Он намного лучше. Сейчас спит, — сказала она, принимая у него шляпу. — Вот, смотри, кто у нас!

Чарли посмотрел вниз и увидал кошку с раздутым, как пузырь, животом. Держа, как всегда, хвост трубой, она стояла у его ног и смотрела на него страшными глазами.

— Встречайте, моя несравненная киса, умница и настоящее золотце, которая не бегает за гадкими котами и даже не пытается сбежать в Лондон. Правильно, дорогая?

В прихожую вошла миссис Грант.

— Ах, Чарли, какой ты молодец, что приехал! — и повернулась к кошке. — Ты знаешь, я всегда относилась к ним совершенно спокойно, — умилялась она, — но эта красавица — что-то необыкновенное.

— У вас уже котята? — поинтересовался Чарли.

Обе женщины рассмеялись.

— Ну что ты! — воскликнула мисс Витмор. — Вы посмотрите на него, мама, ох уж эти мужчины! Разве не видно? Конечно, все видно, кулема ты моя, сокровище ты мое необъятное! Мы решили, у нас будут две пары близнецов, да, дорогая? — обратилась она к миссис Грант, хотя ничего подобного не было. — Два сереньких и два рыженьких. Замечательно!

И поняла, что натворила. Она виновато взглянула на Чарли, на старушку мать, но те и не собирались делать из мухи слона.

— Пойдем, Чарли, проходи, — сказала миссис Грант, — устраивайся поудобней.

— Я не хотел мешать…

— Ну что ты! Он отдыхает. И знаешь, у него теперь есть колокольчик, с хорошей стороны, он позвонит, если что. Он стал таким молодцом, правда, Нэнси?

— В половине случаев гоняет нас по чем зря по лестнице! — сказала мисс Витмор.

— Но он очень хороший, и такой терпеливый, — улыбнулась миссис Грант.

— Еще бы, да он у нас просто чудо! — сказала мисс Витмор.

Тихо тренькнул колокольчик. Мисс Витмор кинулась наверх.

— Она замечательная, Чарли. Век буду ей благодарна, — сказала миссис Грант. — Я и представить не могла, но, знаешь, она стала мне, как дочь, которой нет.

— Кто бы мог подумать, — сказал Саммерс.

— Да, я и не мечтала. Как будто это Роза.

— Допустим, есть что-то общее, — неуверенно пробормотал Чарли.

— Ни в коей мере! Ты помнишь совсем другое. А у матери — память сердца. Это дитя — настоящее сокровище, добрая душа. А ведь она успела и на своем веку повидать горе.

— Оно верно, — согласился Чарли. Он чувствовал себя счастливым и свободным.

— Она просила поговорить с тобой. Слушай, пока она не пришла.

— Слушаю, — воодушевился Чарли.

— Дело касается мистера Мидлвича.

У Чарли вытянулось лицо.

— Не скажу, что сама в восторге от этого человека, но все мы призваны помогать ближнему. И потом, я кажется, достаточно знаю Нэнси и с уверенностью могу сказать, что она разбирается в людях. Она настолько чуткая, что всякий раз предупреждает желания нашего старичка. Я свидетель.

Он сидел очень тихо, замерев в ожидании. Сердце его ликовало от этих слов.

— Но этот Мидлвич остался без работы. Вот, собственно, и все. С его слов, случилось какое-то недопонимание с коллегами, но ничего серьезного, я уверена. Ты не мог бы замолвить за него словечко на работе? Ты бы так его выручил. Понимаешь, его собираются отправить на север. А он говорит, что здесь у него девушка. Если его вышлют из Лондона, они окажутся разлучены, и это разобьет его сердце.

— Какая еще девушка? — Чарли забеспокоился.

— Дорогой мой, доверие, как говорил отец, свято! Ах, но, кажется, я что-то начинаю понимать и заявляю с полной ответственностью: он для нее — пустое место. Забудь об этом раз и навсегда. Он даже назвал имя. Она из южного Лондона. Ну, а теперь признавайся, Чарли-Барли, что ты надулся, как гусак?

— Я? Я ничего.

Чарли охватил ужас от того, что он выдал себя.

— Эх, молодо-зелено, — сказала она. — Так, по рукам, Чарли? Вот и славно.

Он не понимал, к чему она клонит, но не смел спросить. Она улыбнулась.

— Прости. Я же к тебе, как мать. Почему бы не обронить за него словечко? Я больше ни о чем не прошу. Я же читаю газеты и вижу — везде не хватает рук, и наверняка у вас тоже. Отец впервые помог ему, когда он еще мальчишкой приехал в Лондон. Полагаю, сын кого-нибудь из партнеров по бизнесу. Джеральд был бы очень тебе благодарен. И Нэнс просила поговорить с тобой ради отца, понимаешь?

— Не буду обещать. Посмотрю, чем могу помочь, — слукавил Чарли.

— Ну вот, отныне сердце мое спокойно, — заявила миссис Грант. — Спасибо, Чарли, надеюсь, я не очень замучила тебя.

— А как вы сами, мама?

— Почти, как в старые времена. И ты зовешь меня мамой. Боже, боже, все стало, как прежде. Как сейчас вижу вас в этой комнате, совсем еще дети, сидите рядышком, такие неприступные, словно бросаете нам с отцом вызов. Как же мы порой хохотали, Господи, прости меня грешную. Но Роза, все-таки она была очень своевольная, помнишь? Понятное дело, единственный ребенок в семье. И никто не смел ей перечить, правда?

Он больше не хотел слышать о Розе.

— Вы хорошо выглядите, — сменив тему, сказал он.

— Тебе тяжело говорить о ней, верно? Ты знаешь, я раньше тоже отгораживалась от всего, совсем потеряла рассудок. Доктора дали отцу один очень вредный совет. Он заставлял меня вспоминать, ни на минуту не оставлял в покое. Это было очень нелегко, поверь.

— Я приезжал, вы помните?

— Не уверена. И да и нет.

— А когда у кошки будут котята? — спросил он, гордый оттого, что так удачно сменил тему.

Она посмотрела куда-то мимо, скосила взгляд и вдруг закрыла лицо руками.

— Ты слишком много задаешь вопросов.

В комнату вошла Нэнс. Она мгновенно поняла, что происходит.

— Он всего лишь попросил поправить постель, — весело сказала она. — И захотел вздремнуть, пусть немного поспит. Мама, может быть вам тоже прилечь, ведь потом всю ночь с ним дежурить. Отдохните чуть-чуть.

— Да, дорогая, — и, опираясь на ее руку, покинула комнату.

— Сиди здесь, — бросила ему Нэнс. Ему послышалась в ее голосе угроза. — Нам надо поговорить.

Он сидел и чувствовал себя перед всеми виноватым.

— Признавайся, что ты ей такого наговорил? — вернувшись, ласково спросила она.

Она была спокойна и, казалось, нисколько не сердилась. И он понял, что она не просто создавала настрой в этом доме — она вдыхала в него жизнь.

— Я? Ничего, — сказал он.

— Наверняка, ты, как всегда, говорил о своей Розе. Так к ней, того и гляди, вернутся припадки. И еще — Роза по-прежнему способна подействовать на тебя. И ты это знаешь.

— Ничего подобного.

— Расскажи это своей бабушке.

— Так всегда говорит Артур Мидлвич.

— И что тут плохого?

— Ничего, а ты всего-навсего подыскиваешь ему работу, миссис Грант все мне про тебя рассказала.

— Давай, не будем ссориться. Дался тебе этот Арт! Ему попросту надо помочь. Я же не тебя виню в том, что вы вспоминали ее дочь. А виню то сердце, которое порой само причиняет себе боль. Мне это знакомо.

— Ты о своем муже? — сказал он, словно совершая какое-то страшное открытие.

Повисло молчание. Он старался не смотреть на нее.

— Ладно, — начала она. — Чем была для тебя Роза? Твоей частичкой? Вы вместе просыпались по утрам? Ты знал каждую ее мысль, даже в тысяче миль друг от друга? О, Фил! — она не могла продолжать дальше.

Он чувствовал себя настоящим преступником.

— Ну что с тобой? — тихо сказал он.

— Прости. Ты не виноват. Я сама начала. Слушай, давай выйдем подышать. Все в этом доме на грани.

— А тебе можно?

— А у меня по субботам выходной. Разве я не говорила?

— Ничего, что она одна? Она справится?

— Да. И хватит суетиться. Она бежит к нему, едва заслышав колокольчик, днем и ночью. Мне не так много остается, в самом деле. Все на ней.

— Ты уверена?

— Хорошо, не хочешь — не иди, можешь оставаться. Мне нужен глоток воздуха. Думала, еще минута, и я не выдержу.

— Ладно, раз ты говоришь, — сказал он.

Ему казалось бессердечным оставлять миссис Грант. Но пришлось признать, что он пока очень мало понимал.

— Не смотри на меня так, — сказала она. — Это нелегко понять, но поверь, все будет хорошо. И сейчас же прекрати думать. Ты выйдешь и через пять минут забудешь все на свете. Это так на тебя похоже, — и пошла обуваться.

— Куда пойдем? — спросила она, когда они вышли.

— Куда хочешь.

— Не знаю. Туда, где все гуляют. Какая-нибудь аллея любви, например. Есть тут такая?

— Не знаю, — засмеялся он.

— Нет, знаешь. Пойдем туда, где вы всегда ходили.

— Тогда уж ты должна покрасить волосы.

Это ей не понравилось.

— Нет, за кого ты меня принимаешь? Это мерзко, вот.

— Я не хотел…

— Нет, хотел, тебя никто за язык не тянул. Куда теперь? Налево или направо?

— Сюда.

Она взяла его под руку.

— Надеюсь, не на детскую площадку, где по вечерам сидят на парапете?

— Сейчас увидишь, — сказал он.

Он знал, что играет с огнем.

Но она засмеялась.

Дождь лил, как проклятый, все лето. И, может быть, поэтому наступивший октябрь был самым теплым за последние годы. Стоял закат, и небо полыхало красным. Вечерний воздух отдавал прохладой. Было безветренно и тихо. Они шли быстро и молчали. Через пять минут маленький пригород, в котором мистер Грант когда-то построил дом, остался позади. Аллея вывела их на главную улицу с большими домами и широкими палисадниками. Один или два дома лежали в руинах.

Была глубокая осень, и роз не осталось. Они давно осыпались, и лепестки превратились в гниль. Их замело, как следы прошедшего лета, кучами ржавой сухой листвы. В воздухе застыла тишь. Но листья все летели, ныряли с высоты и, доставая до земли, шелестели у них под ногами.

На дне воронок, там, где упали бомбы, листва оставалась зеленой, и деревья стояли по-зимнему голыми.

Хрипло завыла сирена.

— Пойдем, — он свернул на задворки разрушенного дома.

— Нет, сюда вы не могли заходить, — поскольку развалины были совсем недавними. — Или ты боишься? — спросила она.

— Их не боюсь.

— Почему?

Они обошли останки стен, уцелевший камин и лестницу из ниоткуда. Она была обсыпана толстым слоем штукатурки и опавших листьев. Вдруг эти камни, их лица — все вспыхнуло в гранатовых лучах заката и окрасилось в пышный пурпур.

— Почему? — повторила она.

— Не знаю, — он быстро вел ее за собой.

— Куда мы?

Он знал не больше, чем она.

Они свернули за угол. Уцелевшая пристройка с гаражом была от земли до крыши увита багрянцем. За ней шла живая изгородь. Сойдясь с вечерней тенью, она блистала в темноте густым лиловым. За приземистой кирпичной оградой был старый полупустой сад и заросли шиповника. Там были розы. Они давно зачахли и потемнели, но чудом уцелели во время налетов. Словно вовсе не было никакого взрыва. Их кущи ярко лучились по краям красным прозрачным абрисом на фоне низких, в пять футов высотой, темных кипарисов. Выпустив колючие одичавшие побеги, они перекинули свои тернистые плети с дерева на дерево, с одного на другое и оцепили их чернеющую хвою. Прошла пора, когда на этих стеблях светились розы, розы, ликующие, дикие розы, что, бывало, качнутся в летний дождь, окропят росой и ненароком коснутся лба или, быть может, наполнят влагой чьи-то карие глаза, что увидали в кипарисах покинутое, опустевшее гнездо, которое — поскольку пора летать всегда приходит до цветенья роз — давно оставили окрепшие птенцы; давно уже, как разлетелись.

Они оглянулись. За ними сияли озаренные закатным светом груды развалин, багровеющая лестница и труба. Они были совсем одни. Вокруг был большой старый сад. На черных кронах повисли, переплетаясь в бурые венки, оголенные ветки шиповника. Последний луч упал на тернии. Они вспыхнули и запылали, излучая, наподобие накаленной нити электрической лампочки, жгучий, слепящий свет, вторя прощальной агонии света, отчаянной вспышке быстро уходящего за ночной горизонт солнца.

Она невольно обняла его и поцеловала.

— Вот так, — прошептала она. — За то, что ты приехал.

Он обнял ее голову и прижал к себе ее целующие губы. Сад почернел, и сделалось прохладно. Его накрыло теплой колдовской волной, лицо запылало черно-красными отблесками гаснущего солнца, и было дыхание ее — как розовый атар, волосы ее — виссон червленый и блистающий, ведь он увидел в каждой ее пряди сиянье роз; она была, как ночь, близка, темна, когда вокруг него переплелись ее персты — аира бронзовеющие стебли.

Она беспощадно все разрушила.

— Это было так? — отняла свои сладкие губы. — Так?

Он не понимал, что она говорит о Розе.

Отойдя на полшага, но все еще в его объятьях, она скосила на него взгляд, и он увидел, как вспыхнул уголок ее глаза, когда его пронзил последний догорающий луч, и — отраженный ее зрачком — зажегся, словно глазок полыхающего горна, слепящим пучком света.

Он хотел притянуть ее поближе, но она высвободилась, и руки его упали, как плети, язык онемел и весь он, казалось, одеревенел, совсем, как мистер Грант.

— Прости меня, — с досадой сказала она.

Он молчал и не мог пошевелиться.

— Слишком холодно тут стоять. Пойдем же, пора возвращаться, — настаивала она.

Всю дорогу они шли в тишине. Стало совсем темно. Она взяла его под руку и прижалась к нему. Он молчал. И ничего не чувствовал.