1
– Мне кажется, что эта небольшая, позеленевшая от времени статуя человека в парике верхом на лошади – одна из самых знаменитых достопримечательностей во всем мире.
Я сказал Кэри:
– Видишь, как блестит у лошади правое колено? К нему, вероятно, очень часто притрагивались, как к ступне Святого Петра в Риме.
Она нежно и старательно, будто полируя, потерла это колено.
– Разве ты веришь в приметы? – спросил я.
– Да.
– А вот я – не верю.
– Я верю во все приметы. Я никогда не прохожу под лестницей. Я бросаю соль через правое плечо. Стараюсь не наступать на щели между плитами тротуара. Милый, ты связываешь судьбу с самой суеверной женщиной на свете. Многие люди несчастливы. А мы – счастливые. И я не хочу ни на гран рисковать своим счастьем.
– Ты так старательно потерла это колено, что нас обязательно ждет удача за столом рулетки.
– Не о такой удаче я просила, – ответила она.
2
В тот вечер я вспомнил, что наше счастье началось две недели назад в Лондоне. Мы должны были обвенчаться в церкви Святого Луки на Мейда-Хилл и собирались провести медовый месяц в Борнмуте. Честно говоря, мы не ожидали от свадебного путешествия особенного наслаждения, а по мне, в конце концов, все равно куда ехать, лишь бы Кэри была рядом. Конечно, мы могли позволить себе поехать в Ле-Туке, но все-таки решили остановиться на Борнмуте, потому что наши знакомые Реджи и Труффиты собирались отдыхать в Ле-Туке, а нам хотелось побыть одним.
– К тому же ты просадил бы все деньги в тамошнем казино, – сказала Кэри, – и нам пришлось бы вернуться домой очень быстро.
– Цифры – моя стихия, – запротестовал я. – Целыми днями мне приходится иметь с ними дело.
– Какая жалость, что в твоей жизни это уже не первый медовый месяц. Ты весело провел свой первый – в Париже?
– Ну, допустим, это был не месяц, а всего лишь уикэнд, – осмотрительно заметил я.
– Ты очень ее любил?
– Пойми же наконец, – устало ответил я. – С того времени прошло уже более чем пятнадцать лет. Тогда ты еще пешком под стол ходила. Не мог ведь я все это время ожидать встречи с тобой!
– Но ты же ее любил?
– В тот самый вечер, как она меня бросила, я устроил Ремеджу роскошный обед и угостил его самым лучшим шампанским, какое только мог найти. У нее была мерзкая привычка по ночам брыкаться в постели: на одной кровати с ней у меня просто не было места, чтобы как следует выспаться.
– А может быть, я тоже брыкаюсь по ночам?
– Ты – совсем другое дело. Мне даже хочется, чтобы ты брыкалась – тогда я всегда буду уверен, что ты рядом. Представь себе только, какую уйму времени мы тратим на сон. Четверть жизни!
Высказанная мною мысль заставила ее надолго задуматься. В отличие от меня, цифры никогда не были ее стихией.
– Более, – наконец заключила она, – гораздо более. Например, я люблю поспать часов десять.
– Еще хуже, – заметил я. – Добавь к этому часов восемь на работе без тебя. А еда? Эта отвратительная привычка – необходимость есть…
– Хорошо, я обязательно буду брыкаться, – заверила она.
Эта беседа происходила за ленчем как раз в тот самый день, когда начиналось наше так называемое счастье. Обычно мы встречались в баре «Волонтер», расположенном недалеко от моей конторы. Кэри пила сидр и с завидным аппетитом поедала холодные сосиски. Я был свидетелем, как однажды она за один присест съела пять сосисок, а потом еще и яйцо всмятку.
– Если бы мы стали богатыми, – отметил я, – ты бы не тратила столько времени на приготовление еды.
– Кто знает, возможно, еда отнимала бы у нас еще больше времени. Вот смотри, эти сосиски… Хоп, и их уже нет. Разве за такое короткое время мы бы управились с икрой?
– А еще голавль, запеченный в тесте.
– И совсем небольшой зажаренный весенний цыпленок с зеленым горошком.
– А суфле «Ротшильд»?
– Ох, пожалуйста, не нужно быть богатыми, – взмолилась она. – Мы бы сразу же разлюбили друг друга, если б у нас появились большие деньги. Я стала бы такой полной…
– Для меня твоя внешность не играет никакой роли.
– Ну не скажи, – запротестовала она. – Ты сам прекрасно понимаешь некрасивых и толстых не любят.
Разговор как-то сам по себе внезапно оборвался. Кэри была еще слишком юной, чтобы быть мудрой, но ее возраст уже позволял ей хорошо понимать, что не всякую мудрость можно высказать вслух.
Я возвратился в величественное здание своей конторы, где повсюду стекло, стекло, стекло и блестящий мраморный пол, и современные скульптуры в альковах, похожие на статуи святых в католических соборах. Я работал помощником бухгалтера (перезревшим помощником бухгалтера), и само величие этого здания делало мое дальнейшее продвижение по служебной лестнице почти что невероятным. Чтобы подняться выше первого этажа, мне самому нужно было бы стать чем-нибудь вроде изящной статуэтки.
В небольших и не очень комфортабельных конторах в Сити одни клерки умирают, другие занимают их места на служебной лестнице; опытные джентльмены следят за младшими коллегами, помогают им, опекают их, как в романах Диккенса. Но здесь, в огромном производственном помещении, с мерным постукиванием телетайпов, стрекотанием машинок каждый сотрудник чувствует, что человека, не закончившего специального колледжа для привилегированных особ, шансов сделать карьеру нет никаких. Не успел я сесть на место, как по селектору разнеслось:
– Мистера Бертрама приглашают в десятую комнату. Мистер Бертрам – это я.
– Кто там находится в этой десятой комнате? – спросил я.
Никто не знал. Кто-то предположил:
– Это, наверное, где-то на восьмом этаже.
В голосе слышалось глубочайшее уважение, как будто речь шла о вершине Эверест – восьмой этаж вознесся в небо настолько высоко, насколько разрешали в то время предписания лондонского муниципалитета.
– Кто занимает десятый кабинет? – спросил я у лифтера.
– Неужели не знаете? – хмуро удивился он. – Вы давно здесь работаете?
– Пять лет.
Мы поднимались вверх.
– Вы просто обязаны знать, – заметил он, – кто сидит в десятом кабинете.
– А я вот не знаю.
– Проработать пять лет и не знать такого…
– Я прошу вас – скажите.
– Прибыли. Восьмой этаж, налево.
Когда я выходил из лифта, он мрачно кивнул вдогонку:
– Надо же, не знает хозяина десятого кабинета!
Потом он чуть смягчил свой тон, когда уже закрывал дверцы лифта:
– Ну кто ж еще там может быть? Конечно же Гом!
Это заставило меня замедлить шаг.
Я особенно не верю в счастье. И я отнюдь не суеверный человек. Но просто неизбежно: если тебе перевалило за сорок и служебная карьера не складывается, то ты начинаешь потихоньку верить, что рожден не под счастливой звездой. Я не имел чести быть лично знакомым с Гомом, мне только издали приходилось изредка видеть его, и для нашего личного знакомства насколько я знаю – никаких оснований не было. Он значительно старше меня и, вероятно, умрет первым. Без особенных эмоций я, конечно же, выражу сожаление по поводу его кончины. Но то, что меня внезапно вызвали с первого этажа на восьмой, потрясло меня. Какую же ужасную ошибку я допустил? Вот тогда-то я подумал, что мы с Кэри никогда не повенчаемся в церкви Святого Луки, так же как не поедем в свадебное путешествие на две недели в Борнмут. И оказался прав.
3
Гома зовут Гомом те, кто его не любит, и все остальные – кто относится к нему безразлично. Его поступки, как погоду, предсказать невозможно. Если у нас в конторе устанавливали новую машину или заменяли старые, но еще надежные в работе компьютеры на новые, то сотрудники, которым приходилось обучаться обращению с этими игрушками самых последних моделей, сокрушенно вздыхали: «С этим Гомом не соскучишься!»
На Рождество раздавали отпечатанные бумажки, адресованные лично каждому сотруднику фирмы (вероятно, все машинописное бюро усердно трудилось над ними целый день, но подпись под этими поздравлениями по случаю праздника Герберт Друтер – была проштампована резиновой печатью лично им самим).
И меня всегда немного удивляло, что такая бумага не подписана его прозвищем – Гом. В этот знаменательный день денежных премий и подарочных сигар – премиальные суммы и количество сигар также невозможно было предугадать – его все называли с почтением полным почетным титулом – Великий Старик (Гом – по-английски Gom – аббревиатура от Gгеаt Оig Man – Великий Старик).
И действительно, в Гоме ощущалось нечто величавое – пышной гривой седых волос он напоминал знаменитого музыканта. Если другие собирали картины, чтобы избежать уплаты налогов на наследство, он коллекционировал их ради наслаждения. У Гома была привычка внезапно исчезать на месяц во время отпуска на своей яхте в компании писателей, актрис и других чудаковатых людей со странностями, вроде гипнотизера или садовода, вырастившего новый удивительный сорт роз, или, скажем, ученого, открывшего необычное лекарство, излечивающее, например, болезни желез внутренней секреции. Мы, обитатели нижнего этажа, никогда, конечно, особенно не Скучали о нем: просто ничего бы не знали, если бы газеты регулярно не печатали отчеты о его путешествий дешевые еженедельники внимательно следили за яхтой Гома от порта до порта, как обычно, выискивая какой-нибудь сенсационный материал на борту судна Друтера. Но там никаких сенсационных событий не происходило. Он избегал всяческих неприятностей.
Мне было известно немногим больше, чем моим коллегам: дизельное топливо проходило вместе с вином под общей статьей на представительские расходы.
Однажды это вызвало бурное возмущение сэра Уолтера Бликсона. Об этом мне рассказал мой шеф – главный бухгалтер. Бликсон являлся второй по значимости персоной в нашей фирме – его кабинет находился в 45-й комнате. Он владел таким же количеством акций, как и Друтер, но с ним не посоветовались насчет расходов на дизельное топливо. Он был невысокого роста, прыщеватый и невзрачный, к тому же его всегда грызла зависть. Он мог бы позволить себе купить яхту, но кто захотел бы путешествовать с таким занудой. Когда он высказался против расходов на дизельное топливо, Друтер великодушно сделал ему уступку, но предложил при этом выбросить со счета фирмы расходы на бензин для личных машин сотрудников. Сам же он пользовался автомобилем фирмы, потому что жил в Лондоне, а дом Бликсона находился в Хэмпшире. Таким образом было достигнуто то, что Друтер осторожно назвал компромиссом, и все осталось по-прежнему, как и было. Когда Бликсону удалось заполучить рыцарский титул, некоторое время преимущество было за ним, пока не разнеслась молва, что Друтер отказался находиться в одном наградном списке с Бликсоном. Чистой правдой было только одно – как-то на званом приеме, куда были приглашены Бликсон и мой шеф, Друтер вслух охаивал рыцарский титул, который собирались присвоить какому-то художнику: «Такого просто не может быть. Он не примет этого титула. Он откажется. Орден „За заслуги“ или разве что „Кавалер ордена Почета“ – единственные награды, действительно достойные уважения». Обида усугублялась еще и тем, что Бликсон даже и не слышал о такой награде, как орден Почета.
Но Бликсон ждал своего часа. Еще один пакет акций обеспечил бы ему контроль над всей фирмой, и мы привыкли к мысли, что главная его молитва по вечерам (он был церковным старостой в Хэмпшире) посвящена тому, чтобы эти акции выкинули на рынок, пока Друтер путешествует в открытом море на яхте.
4
С тяжелым сердцем я постучал в дверь десятой комнаты и вошел туда. Но даже тяжесть на сердце не помешала мне запомнить детали, узнать о которых, конечно же, было бы очень интересно моим коллегам на нижнем этаже.
Комната совершенно не напоминала привычного официального кабинета – там стоял книжный шкаф, заполненный произведениями английских классиков.
Утонченный вкус Друтера проявлялся в том, что на полках, скажем, был Троллоп, а не Диккенс, Стивенсон, а не Вальтер Скотт, – этим самым подчеркивались его личные пристрастия. На дальней стене висели малоизвестная картина Ренуара и чудесный небольшой пейзаж Будена. Сразу же бросалось в глаза, что в кабинете вместо письменного стола стоял диван. Небольшая стопка деловых бумаг лежала на столике в стиле Регентства, а Бликсон, мой шеф и какой-то незнакомец неловко устроились на краю легких кресел. Самого же Друтера почти не было видно – он утонул в самом большом и глубоком кресле, держа над головой какие-то бумаги и мрачно поглядывая на них через толстейшие очки – таких толстых стекол мне еще встречать не приходилось.
– Это фантастика! Такого просто быть не может! – произнес он глубоким гортанным голосом.
– Не понимаю, зачем придавать такое значение… – заметил Бликсон.
Друтер снял очки и внимательно глянул через всю комнату на меня.
– Кто вы? – спросил он.
– Это мистер Бертрам, мой помощник, – объяснил Главный бухгалтер.
– А что же он тут делает?
– Вы просили послать за ним.
– Ага, вспомнил, – сказал Друтер. – Но это ведь было полчаса назад.
– Я отлучался на ленч, сэр.
– Ленч? – переспросил Друтер, словно впервые слышал это слово.
– Это было во время перерыва на ленч, мистер Друтер, – пояснил главный бухгалтер.
– И они ходят на ленч?
– Да, мистер Друтер.
– Все?
– Думаю, большинство.
– Очень интересно, я даже и не знал. А вы ходите на ленч, сэр Уолтер?
– Конечно, хожу, Друтер. Ну, в конце-то концов, ради всего святого, давайте поручим это дело мистеру Арнольду и мистеру Бертраму! Не сходится всего лишь на семь фунтов пятнадцать шиллингов и четыре пенса.
– Дело не в сумме, сэр Уолтер. Мы с вами несем ответственность за большой бизнес. Мы не имеем права перекладывать свою ответственность на плечи других. Обладатели акций…
– Вы несете сейчас несусветную чушь, Друтер. Обладатели акций – только я и вы…
– И еще один человек, сэр Уолтер. Вы никогда не должны забывать о нем. Мистер Бертрам, пожалуйста, садитесь и просмотрите этот счет. Он случайно не проходил через вас?
Я с облегчением убедился, что счет принадлежит неизвестной мне компании.
– Я никогда не имел дел с «Дженерал энтерпрайсиз», сэр.
– Ничего. Зато вы хорошо разбираетесь в цифрах – никто здесь лучше, чем вы, их не знает. Пожалуйста, просмотрите счет. Возможно, заметите в нем какую-нибудь ошибку.
Самое плохое, вероятно, было позади. Друтер уже нашел ошибку и, в действительности, не был особенно заинтересован в ее исправлении.
– Угощайтесь сигарой, сэр Уолтер. Как видите, без меня вы еще обойтись не сможете.
Он закурил сигару.
– Вы нашли ошибку, мистер Бертрам?
– Да, нашел. В графе общих расходов.
– Попали в самую точку. Задержитесь, мистер Бертрам.
– Если вы ничего не имеете против, Друтер… У меня заказан столик в ресторане «Беркли»…
– Конечно же, сэр Уолтер, если вам так хочется есть… Я должен закончить это дело.
– Пойдемте, Найсмит.
Незнакомец поднялся, едва заметно поклонился Друтеру и бочком выскользнул вслед за Бликсоном.
– А вы, Арнольд, еще не ходили на ленч?
– Это на самом деле так важно, мистер Друтер?
– Вы должны простить меня. Мне никогда даже не приходило в голову насчет этого… как его?… перерыва на ленч – кажется, вы так его называете?
– Право же, это не имеет…
– Мистер Бертрам уже ходил на ленч. Мы с ним решим эту проблему сами.
Пожалуйста, скажите мисс Булен, что я не откажусь от стаканчика молока. А как вы, мистер Бертрам, насчет стакана молока?
– Нет, спасибо, сэр. Я не хочу.
Я очутился наедине с Гомом. Я чувствовал себя беззащитным, когда он наблюдал, как я перебираю бумаги – здесь, на восьмом этаже, на горной вершине, – подобно тем библейским пророкам, которым Властелин приказывает: «Предсказывайте! Пророчествуйте! Толкуйте Святое Писание!»
– Где вы завтракаете, мистер Бертрам?
– В «Волонтере».
– Неплохой ресторан?
– Это бар.
– А еда у них там есть?
– Только легкие закуски.
– Интересно.
Он умолк. И я снова принялся все складывать, переносить, отнимать.
Некоторое время я находился в затруднительном положении. Человеческие существа могут сделать самую простую ошибку, скажем, забыть перенести какую-нибудь цифру, но все эти новейшие машины, разве они не способны…
– Я чувствую себя, как в открытом океане, мистер Бертрам, – заметил Друтер.
– Должен признаться, сэр, и я немного обескуражен.
– О, я имею в виду совсем не то, что вы думаете. Совсем не то. Не нужно торопиться. Вы справитесь с этим успешно. Времени еще хватает. Я имел в виду, что, когда сэр Уолтер вышел, я сразу же почувствовал себя легко и непринужденно. А сейчас я думаю о своей яхте.
Дым сигары повис между нами.
– «Красота, покой и наслаждение», – процитировал он знакомую поэтическую строчку.
– Я не нахожу никакого порядка или красоты в этих цифрах, сэр.
– Вы читали Бодлера, мистер Бертрам?
– Читал.
– Это мой любимый поэт.
– А мне больше нравится Расин, сэр. Вероятно, потому, что я по специальности математик.
– Не преувеличивайте его классицизм. В произведениях Расина встречаются места, мистер Бертрам, где… разверзается пропасть…
У меня было такое ощущение, как будто он изучает меня, пока я снова и снова перепроверял свои расчеты.
– Как все это интересно, – вынес он свой вердикт.
Но теперь я уже действительно целиком погрузился в дело. Никогда не мог понять равнодушного отношения людей к цифрам. Самый набитый дурак смутно понимает поэзию солнечной системы – «этой армии неизменного закона», однако ему не дано увидеть очарование в державном шаге цифровых колонн; некоторые из них движутся вверх, перекрещиваются, одна и та же цифра несколько раз появляется в разных местах, – и все это вместе похоже на тщательно подготовленное, замысловатое упражнение, выполняемое военными на марше. Теперь я выслеживал одну маленькую цифру, которая старалась улизнуть от меня.
– Какие компьютеры используются в «Дженерал энтерпрайсиз»?
– Это точно известно мисс Булен.
– Я убежден, что все дело в компьютерах марки «Револг». Мы не пользуемся ими уже лет пять. Когда они у нас были, в них проявлялась тенденция делать незначительные ошибки, и только в том случае, когда взаимодействовали цифры 2 и 7, и то не всегда, а только при вычитании и сложении. И вот посмотрите, сэр, эти комбинации встречаются тут четыре раза, но только в одном месте сделана ошибка.
– Бог с ним, не нужно мне ничего объяснять, мистер Бертрам. Для меня все это – темный лес.
– Никто не допустил никакой ошибки, виновата только машина. Пропустите эти цифры через одну из ваших новых машин, а все компьютеры марки «Револг» выбросите, потому что они давно уже отработали свой срок.
Я откинулся на диван, задыхаясь от переполнявшего меня чувства триумфа. Я блестяще решил сложную задачу и был горд, что расследование проведено мастерски. Все, на первый взгляд, выглядит просто, если вы – человек опытный. До меня все слепо верили в совершенство машины, но нет машин совершенных во всех отношениях: в каждом соединении, каждой заклепке, в каждом винтике – первородный грех. Я старался все это объяснить Друтеру, но от возбуждения мне просто не хватало дыхания.
– Очень интересно, мистер Бертрам. Мне приятно, что мы разрешили эту проблему, не прибегая к услугам сэра Уолтера Бликсона. Вам действительно не хочется выпить стаканчик молока?
– Нет, спасибо, сэр. Мне пора возвращаться на первый этаж.
– Не спешите. Вы выглядите утомленным, мистер Бертрам. Когда последний раз вы были в отпуске?
– Мой очередной отпуск как раз вот-вот начинается, сэр. Кстати, я собираюсь использовать его для свадебного путешествия.
– Вот как! Интересно. Вам уже вручили, надеюсь, часы?
– Часы?
– По-моему, в нашей фирме всегда дарят часы по такому случаю. Вы впервые женитесь, мистер Бертрам?
– Нет… второй раз.
– Ага, ну вот и хорошо. Во второй раз появляется гораздо больше шансов.
Безусловно, Гом вызывал к себе симпатию. Он вынуждал вас разговаривать с ним искренне и делал вид, что действительно заинтересован, – а по-моему, он был захвачен разговором несколько минут, не больше. Гом был узником в своем кабинете, и незначительные подробности внешнего света доходили до его сознания и поражали своей новизной, он радовался им, как арестант радуется случайному появлению живой мышки в камере или какого-нибудь листочка, неожиданно залетевшего через оконные решетки.
– Мы собираемся провести медовый месяц в Борнмуте, – сказал я.
– Ну это, по-моему, не самое лучшее решение. Слишком уж тривиально. Вам нужно поехать с молодой женой на юг… скажем, на побережье Рио-де-Жанейро.
– Боюсь, я не смогу позволить себе такой роскоши, сэр.
– Вам полезно побывать на солнце, мистер Бертрам. Вы выглядите очень бледным. Можно было бы поехать в Южную Африку, но это было бы не лучше, чем Борнмут.
– Боюсь, в любом случае…
– Расходы я беру на себя, мистер Бертрам. Вы со своей красивой молодой женой поедете на моей яхте. Все мои гости высаживаются в Ницце и Монте-Карло. Я подберу вас там тридцатого. Мы поплывем вдоль побережья Италии, в Неаполитанский залив, на остров Капри.
– Боюсь, сэр, осуществить это будет тяжело. Я вам очень благодарен, но, поймите, мы венчаемся как раз тридцатого.
– Где?
– В церкви Святого Луки, на Мейда-Хилл.
– Святого Луки?! Снова вы очень тривиальны, мой друг. Имея молодую, красивую невесту, нельзя быть таким тривиальным. Она, конечно же, молодая, мистер Бертрам?
– Да.
– И красивая?
– Для меня да, сэр.
– В таком случае вы просто обязаны зарегистрировать свой брак в Монте-Карло, в мэрии. А я буду у вас свидетелем. Тридцатого. Вечером мы отплываем в Портофино. Это лучше, чем церковь Святого Луки или Борнмут.
– Конечно же, возникнут некоторые сложности с оформлением соответствующих документов…
Но он уже вызывал мисс Булен. По-моему, из него получился бы неплохой актер: он уже представлял себя в роли Гаруна аль-Рашида, который способен поднять человека из неизвестности и назначить его властелином провинции. У меня также возникла мысль, что он хотел возбудить тем самым зависть у Бликсона. Это было продолжением той истории с рыцарским титулом. Бликсон, по всей вероятности, задумал пригласить на обед премьер-министра. А Гом, приглашая меня в путешествие на яхте, хотел, доказать, что ему в высшей степени наплевать на чины, и тем самым обесценил любой общественный успех в высших кругах, какого только мог достичь Бликсон.
Мисс Булен появилась со вторым стаканом молока.
– Мисс Булен, пожалуйста, согласуйте с нашим отделением в Ницце все, что необходимо, чтобы мистер Бертрам зарегистрировал свой брак в Монте-Карло тридцатого в четыре часа пополудни.
– Тридцатого, сэр?
– Могут возникнуть определенные трудности с оформлением его проживания в Монте-Карло – они должны их уладить. Пусть зачислят его в свой штат, как будто он работал там последние пять месяцев. Об этом они должны сообщить британскому консулу. Вам лучше оговорить все по телефону с мсье Тисоном, но я не должен больше напоминать вам об этом. И еще, передайте сэру Уолтеру Бликсону, что мы обнаружили существенные дефекты в машинах марки «Револг». Все они должны быть немедленно заменены. Пусть он проконсультируется насчет этого с мистером Бертрамом, который посоветует, как лучше поступить. И я не должен вам больше об этом напоминать. Из-за путаницы с цифрами у нас сегодня было очень тяжелое утро. Итак, мистер Бертрам, прощаюсь с вами до тридцатого. Не забудьте захватить с собой собрание сочинений Расина. Все бумаги оставьте у мисс Булен.
Все было улажено как следует. Так считал он. Но последнее слово было за Кэри.
5
Назавтра была суббота. Я встретился с Кэри в «Волонтере» и проводил ее до самого дома. Стоял один из тех весенних дней, когда деревенские запахи можно почувствовать и на лондонских улицах – запахи деревьев и цветов доходили до Оксфорд-стрит из Гайд-парка, собора Святого Джеймса, Кенсингтон-гардена.
– Ах, – вздохнула она. – Как бы мне хотелось уехать далеко-далеко, туда, где очень тепло, и очень весело, и очень…
Я вынужден был удержать ее, потому что она могла попасть под автобус или такси – иногда удивляюсь, как она вообще остается в живых, когда меня нет рядом.
– Что же, – ответил я, – это мы можем осуществить.
И пока мы ожидали смены огней светофора, я рассказал ей все.
Не знаю, почему, но я ожидал, что она решительно будет возражать против предложения Гома: вероятно, ей очень уж нравилась церковная свадьба с хором, пирогом и всей этой ерундой.
– Как было бы чудесно, – сказал я, – только представь себе: жениться в Монте-Карло, а не на Мейда-Хилл. А потом нас ожидает путешествие на яхте…
Мне не приходилось бывать в тех местах никогда, поэтому подробности были довольно неопределенные. Она возразила:
– И возле Борнмута также есть море. По крайней мере, мне так говорили.
– А итальянское побережье…
– В компании с твоим мистером Друтером.
– Мы же будем жить с ним в разных каютах, – уточнил я. – К тому же я не совсем уверен, что в Борнмуте будут свободные номера в отеле.
– Милый, я очень хочу обвенчаться в церкви Святого Луки.
– Только представь себе мэрию в Монте-Карло, почтенного мэра, облаченного в праздничное одеяние…
– А разве это означает вступить в брак?
– А разве нет?
– Было бы хорошо, если бы в мэрии нельзя было заключать брак. Тогда мы смогли бы обвенчаться в церкви Святого Луки после возвращения домой.
– В таком случае мы с тобой жили там в грехе.
– Мне так хочется пожить в грехе.
– Пожалуйста, – ответил я, – на это я всегда готов. Хоть сегодня в полдень.
– Ах, я имею в виду не Лондон, – возразила она. – Это просто значило бы заниматься любовью. Жить в грехе… – это яркий цветной зонтик против солнца, восемьдесят градусов в тени и виноград… и ужасно смелый купальник. Кстати, мне нужно купить новый купальник.
Я посчитал, что все уладилось, но внезапно ее взгляд остановился на одном из тех остроконечных шпилей, которые вздымались из-за платанов на площади впереди.
– Мы уже разослали приглашения. Что скажет тетя Марион? (Она жила с тетей Марион с того времени, как ее родители погибли на войне.) – А ты скажи ей правду. Уверен, ей больше понравится получать открытки из Италии, чем из Борнмута.
– Нужно принять во внимание и оскорбленные чувства викария.
– Полагаю, он от этого не умрет.
– Никто не поверит, что мы с тобой действительно поженились, – добавила она после небольшого раздумья (в добродетели ей не откажешь). – Нам будет неловко.
Потом ее настроение снова изменилось, и она задумчиво продолжила:
– Ты берешь себе свадебный костюм напрокат. А я себе сшила специальное платье.
– Еще есть время перешить его в вечернее. В конце концов, все равно тебе пришлось бы переделывать его.
Перед нашими глазами предстали невыразительные очертания какой-то церкви: это было уродливое здание, но не более безобразное, чем церковь Святого Луки. Оно было серое и суровое, все обляпанное копотью, со ступеньками цвета глины. Текст на фасаде гласил: «Приходите ко мне все, кто обременен заботами».
Едва ли не то же самое, что «Оставь надежду всяк сюда входящий».
Только что закончилась церемония венчания, и около входа собралась сумрачная толпа убого одетых девушек с детскими колясками – и дети, и собаки пронзительно визжали и скулили. Здесь же находились и пожилые матроны. Вид у них был такой, словно они собрались тут, чтобы проклясть молодых.
– Давай понаблюдаем, – сказал я, – такое может случиться и с нами.
Из церкви вышла и выстроилась вдоль обеих сторон ступенек вереница девушек в длинных розовато-лиловых платьях и кружевных голландских чепчиках.
Они со страхом бросали взгляды на молодых нянечек с детьми и пожилых матрон, одна из девушек не выдержала и захихикала – трудно было бы упрекать ее за это.
Двое фотографов установили камеры, чтобы снять церемонию выхода молодых на фоне арки, украшенной каменными листочками клевера. И вот наконец появились жертвы, а за ними потянулась толпа родственников.
– Какой ужас! – заметила Кэри. – Просто ужасно. Подумать только, на их месте могли бы оказаться ты и я.
– Ну, пока еще у тебя нет зоба, да и я, слава Богу, не краснею как рак и знаю, куда девать свои руки.
Подружки невесты вытащили пакетики с бумажными лепестками роз и начали забрасывать ими молодых, которые направлялись к автомобилю, украшенному цветными лентами.
– Им еще улыбнулось Счастье, – сказал я. – С рисом сейчас тяжело. Но, надеюсь, тетя Марион, конечно же, сможет договориться с бакалейщиком.
– Не будет она этим заниматься!
– Никому нельзя доверять на свадьбе. Она вызывает в людях непонятную атавистическую жестокость. Посмотри, вот теперь они не позволяют невесте сесть в машину, стараются оскорбить жениха. Видишь?! – спросил я, схватив Кэри за руку.
Маленький мальчик с молчаливого согласия одной из хмурых матрон незаметно подкрался к дверцам автомобиля и, как только жених наклонился, чтобы влезть в машину, коротким взмахом швырнул полную горсть риса в лицо молодому.
– Если у тебя имеется только стакан риса, – заметил я, – то ты вынужден бросать весь рис прямо в глаза врагу.
– Но это ведь ужасно! – воскликнула Кэри.
– Это и есть то, что называется церковным браком.
– У нас все будет иначе! Очень скромно, только самые близкие родственники.
– Но ты забыла о дорогах и оградах. Это христианская традиция. Мальчик этот никакой не родственник ни жениху, ни невесте. Поверь мне, я знаю. Мне приходилось уже венчаться в церкви.
– Ты венчался в церкви?! Но ты никогда не говорил мне об этом, – отметила она. – В таком случае мне больше по душе оформить наш брак в мэрии.
– А вот это у меня в жизни будет впервые. Один раз и навсегда.
– О боже! – сказала Кэри. – Скорей постучи о что-нибудь деревянное.
Вот так и случилось, что Кэри гладила колено бронзовой лошади здесь, в Монте-Карло, умоляя о счастье, и мы сидели одни в огромной гостиной отеля. И я сказал Кэри:
– Не волнуйся. Все будет хорошо. Наконец-то мы остались с тобой одни.
Это было действительно так – если не считать портье, кассира, швейцара, двух лакеев с нашим багажом и пожилой пары, которая сидела на диване, потому что мистер Друтер, как мне сказали, еще не приехал, и нас ожидала чудесная ночь, которую мы проведем с Кэри вдвоем в одном из номеров отеля.
6
Мы обедали на террасе отеля и наблюдали, как люди входили в казино.
– Может быть, – сказала Кэри, – заглянем туда: просто так, ради интереса. В конце концов, мы же с тобой не азартные игроки, правда?
– Куда уж нам, – ответил я, – с нашими пятьюдесятью фунтами.
Мы решили не трогать ее денег, чтобы зимой иметь возможность поехать отдохнуть на недельку в Ле-Туке.
– Ты же бухгалтер, – сказала Кэри. – Ты должен в совершенстве знать все системы игры в рулетку.
– Все системы требуют много денег, – ответил я и внезапно подумал о нашем номере, который мисс Булен уже забронировала для нас: я даже не знаю, сколько он стоит. Наши паспорта были все еще на разные фамилии, и я полагал, что имеет смысл снять два отдельных номера, но гостиная – это уже слишком. Возможно, она нам понадобится после свадьбы.
– Чтобы играть по системе, – сказал я, – нужно иметь миллион франков. К тому же ставки ограничены. Да и банкомет никогда не проигрывает.
– А я слышала, что кому-то удалось сорвать банк.
– Такое случается только в комических куплетах, – ответил я.
– Было бы ужасно, если бы мы действительно были заядлыми игроками, заметила она. – Ты бы все время думал только о деньгах. Ты этого, надеюсь, делать не будешь?
– Нет, – заверил я, и это была правда. В тот вечер меня волновал только один вопрос: проведем ли мы эту ночь вместе. До этого мы еще никогда не спали с ней вместе. Такие уж отношения сложились между нами… Я согласен был ждать еще долгие месяцы, чтобы только провести в счастье остаток своей жизни с нею. Но сегодня вечером я уже не мог терпеть дальше. Я был взволнован, как юноша, – внезапно я понял, что совершенно не представляю, что у нее на уме. Кэри на двадцать лет моложе меня и еще не была замужем все в ее руках. Я даже не знал, как понимать то, что она говорила. Например, когда мы пришли в казино, она отметила: «Мы побудем здесь минут десять, не больше. Я очень устала». Был ли это намек в мою пользу? Или против меня?
Или, возможно, это была обычная констатация факта? Волновал ли ее тот же вопрос, что и меня? А возможно, она уже все решила заранее и для нее этого вопроса уже не существовало? Или, возможно, она считает, что я должен взять инициативу в свои руки?
Я думал, что когда нас приведут в номер, все станет понятным, но она лишь воскликнула с радостью:
– Милый! Как тут роскошно! И какая пустая трата денег!
Мисс Булен уверяла меня: «Это только на одну ночь: Потом вы будете на борту яхты». В номере были большая спальня на двоих и маленькая на одного, а между ними среднего размера гостиная. Все три комнаты имели общий балкон.
Сначала Кэри огорчила меня, потому что сказала:
– Нам нужно было снять два одиночных номера.
Но тут же отметила, противореча себе:
– Но чтобы кровати были двуспальные.
А потом я снова упал духом, когда она сказала, глядя на диван в гостиной:
– А я могу спать и тут.
Словом, я так толком ничего не понял, и мы продолжали обсуждать разные системы игры в рулетку, хоть мне было совсем не до этих проклятых систем.
В казино мы показали свои паспорта, получили билеты и вошли в зал, где делаются небольшие ставки.
– Вот это мне подходит, – сказала Кэри, и она была права.
За столами сидели постоянные посетители со своими таблицами, графиками и карандашами, которыми они помечали каждый номер, на который выпадал выигрыш.
Некоторые из них походили на курильщиков опиума. Я обратил внимание на маленькую смуглую старую леди в соломенной шляпке, украшенной лет сто назад маргаритками. Ее левая рука лежала на краю стола, будто ручка зонтика, а в правой она держала фишку стоимостью в сто франков. Когда игральный шарик перекрутился четыре раза, она поставила свою фишку и проиграла. Затем снова стала ждать своей очереди. Молодой человек наклонился над ее плечом и поставил сотню на последние двенадцать номеров, выиграл и отошел от стола.
– Вот это благоразумный человек, – отметил я.
Когда мы проходили через бар, то увидели его у стойки с бокалом пива и сандвичем в руках.
– Вероятно, празднует свой выигрыш в три сотни франков, – сказал я.
– Не придирайся к нему, взгляни на него внимательнее. По-моему, он ест сегодня впервые.
Мне до смерти хотелось ее, и я внезапно вскипел по-глупому, потому что при других обстоятельствах она никогда бы не взглянула на него дважды. Вероятно, это было предвестием нашей будущей совместной жизни. Я сказал:
– Ты бы не обозвала меня придирой, если бы он не был таким молодым и красивым.
– Милый, – удивленно заметила она, – я только… – И тут она твердо сжала губы. – Ты действительно ведешь себя теперь как мелкий придира, – отметила она. – Пусть меня черти возьмут в ад, если я первая попрошу у тебя прощения.
Она специально остановилась и уставилась на молодого человека, пока тот не поднял свое романтическое голодное лицо и не взглянул на нее.
– Да, – отметила она, – он молод и привлекателен.
И твердой походкой вышла из казино. Я поплелся следом за ней, кляня себя на чем свет стоит за свою несдержанность.
– Потянул же меня черт за язык… – шептал я про себя.
Теперь-то я знал, как мы проведем эту ночь.
В глухом молчании мы поднялись в лифте, прошли по коридору и очутились у себя в номере, в гостиной.
– Ты можешь занять большую комнату, – предложила она.
– Нет, она для тебя.
– Мне вполне достаточно маленькой. Мне не нравятся большие комнаты.
– В таком случае я должен перенести твои вещи, потому что их уже внесли в большую комнату.
– Ну, ладно, пусть остается так, как есть, – отрезала она, вошла в большую комнату и закрыла дверь, даже не пожелав мне спокойной ночи.
Во мне начала закипать злость и на нее, и на себя.
– Неплохая первая брачная ночка, – сказал я вслух, пнув ногой чемодан. Но тут же вспомнил, что мы еще не поженились, и все, что произошло, показалось мне нелепым.
Я надел пижаму и вышел на балкон. Фасад казино был залит светом: здание походило на дворец какого-нибудь балканского вельможи. На краю его зеленой крыши высилась какая-то нелепая, безобразная скульптурная группа. В сверкающем свете все это бросалось в глаза… В небо над возвышенностью Монако взлетела ракета. Все вокруг выглядело так романтично!
– Фейерверк, милый, – раздался голос Кэри, которая тоже вышла на балкон полюбоваться разноцветием огней.
Нас разделял балкон гостиной.
– Фейерверк, – повторила она. – В честь нашего счастья. Ну, разве нам не повезло?
Таким образом я узнал, что между нами снова воцарились мир и согласие.
– Кэри, – сказал я (нам приходилось почти кричать, чтобы услышать друг друга), – прости меня, пожалуйста…
– Как ты думаешь, будет ли «огненное колесо»?
– Возможно, будет.
– Ты видишь огни в гавани?
– Да.
– Ты думаешь, яхта мистера Друтера уже прибыла?
– По-моему, он появится завтра утром в самый последний момент.
– А мы сможем обручиться без него? Он ведь наш свидетель. Может, у него на яхте сломался двигатель или корабль попал в шторм, – да мало ли что могло случиться в открытом море.
– Думаю, мы прекрасно обойдемся и без него.
– Ты уверен, что все образуется, правда?
– Конечно. Мисс Булен все предусмотрела. Завтра в четыре часа.
– Я уже охрипла от крика, а ты, милый? Перейди на другой балкон.
Через гостиную я перешел на другой балкон. Она продолжила:
– Вероятно, завтра мы будем завтракать все вместе: ты, я и твой Гом.
– Если он успеет на завтрак…
– Вот была бы потеха, если бы он не успел, если бы он немного опоздал… Мне очень нравится этот отель.
– Думаю, что у нас хватит денег дня на два, не больше.
– Забудь про все эти ужасные счета. Не обращай на них внимания, – сказала она, потом добавила: – Но все-таки это не так весело, как жить в грехе. Интересно, у того молодого человека, видимо, много долгов?
– Мне хочется, чтобы ты забыла о нем.
– О, мне он абсолютно безразличен, милый. Мне не нравятся молодые ребята, – она задумалась. – По-моему, я склонна относиться к тебе, как к отцу.
– Черт побери, Кэри, – обиделся я. – Не такой уж я и старик!
– Нет, ты старый, – настаивала она. – Половая зрелость начинается в четырнадцатилетнем возрасте.
– В таком случае через пятнадцать лет после этой ночи ты можешь стать бабушкой.
– После сегодняшней ночи? – нервно переспросила она и сразу же смолкла.
Еще один фейерверк взорвался в небе.
– Вот оно, твое «огненное колесо», – сказал я.
Она подняла голову и безразлично посмотрела на огни фейерверка.
– О чем ты теперь думаешь, Кэри?
– Странно, – заметила она. – С этого времени мы собираемся жить вместе многие годы. Милый, как ты думаешь, у нас хватит с тобой тем для разговоров?
– Мы ведь с тобой будем не только беседовать.
– Милый, я говорю серьезно. Есть ли между нами нечто общее? Я совершенно ничего не понимаю в математике. Я не понимаю поэзии, которой ты восхищаешься.
– Тебе этого совсем и не нужно… Ты сама – поэзия.
– Нет, право же, я говорю серьезно.
– Мы еще не исчерпали всех тем для разговоров, а мы ведь с тобой еще совсем ничего не делали, только все говорим и говорим.
– Будет ужасно, – сказала она, – если мы с тобой сделаемся обычной семейной парой. Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты все время будешь копаться в своих бумагах, а я буду вязать.
– Ты ведь даже не умеешь вязать.
– Ну, тогда буду раскладывать пасьянс. Или слушать радио. Или смотреть телевизор. У нас никогда не будет телевизора, правда, милый?
– Никогда, – пообещал я.
Ракеты в небе постепенно гасли, наступило долгое молчание. Я отвел взгляд от огней в гавани. Она сидела на корточках на полу, опершись головой о разделявшую нас стенку, и крепко спала. Наклонившись, я дотронулся до ее волос. Она мгновенно вскочила.
– О, какая же я глупышка – задремала.
– Пора уже ложиться спать.
– Нет, правда, я совсем не хочу спать.
– Ты ведь сама сказала, что задремала.
– Это свежий воздух. Так приятно на свежем воздухе.
– Тогда переходи ко мне.
– Хорошо. А разве можно? – нерешительно спросила она.
– Зачем нам эти два балкона?
– Не знаю.
– Переходи сюда.
– Я перелезу.
– Нет. Не надо… Ты можешь…
– Не спорь со мной, – отрезала она. – Я уже тут.
Наверное, когда утром пришли убирать наши комнаты, то подумали, что мы сошли с ума: три постели на двоих – и ни на одной из них никто не ложился спать.
7
Позавтракав, мы поехали на такси в мэрию – я хотел убедиться, что мисс Булен ничего не напутала. Но все оказалось в порядке: брачная церемония должна состояться ровно в четыре часа. Нас попросили не опаздывать, потому что регистрация следующего брака назначена на четыре тридцать.
– А не зайти ли нам в казино? – спросил я у Кэри. – Теперь, когда все улажено, мы можем позволить себе истратить, скажем, тысячу франков.
– Давай сперва заглянем в порт и убедимся, что Гом еще не приехал.
Мы спустились по лестнице, которая напоминала мне Монмартр, если не принимать во внимание то, что все вокруг было такое блестящее, чистое, новое, а не серое, древнее и историческое.
И всюду напоминали о казино: в книжных магазинах продавали системы игры в конвертах, на которых было написано: «2500 франков – гарантированный выигрыш каждую неделю»; в магазинах детских игрушек торговали маленькими столиками для игры в рулетку; в табачных лавках были выставлены пепельницы в виде рулеточного колеса; даже в магазинах женских товаров были шали, украшенные цифрами и надписями: промах, чет, нечет, красное, черное.
В гавани стояла дюжина яхт, над тремя из них реяли британские флаги, но ни одна из них не была «Чайкой» Друтера.
– Какой ужас, вдруг он забыл о нас, – произнесла Кэри.
– Мисс Булен никогда не позволит ему забыть о нас. Я думаю, что он теперь высаживает своих гостей где-нибудь в Ницце. Однако ты ведь вчера вечером сама хотела, чтобы он опоздал.
– Да, но сегодня утром мне показалось это ужасным. Может быть, нам все-таки не нужно идти в казино?
– Давай сойдемся на компромиссном решении, – уточнил я. – Триста франков. Нельзя ведь уехать из Монако, так ни разу и не сыграв на рулетке.
Мы некоторое время побродили по казино. Была рабочая половина дня туристы отсутствовали, и зал для больших ставок был еще закрыт, а за постоянно действующими столиками сидели ветераны. Все они с таким напряжением отдавались игре, как будто их ленч зависел от того, выиграют они или нет. Для них это была долгая, тяжелая и нудная работа. Чашечка кофе, а потом снова такая же работа до обеда, и только в том случае, если их система приносила успех, они позволяли себе ленч. Кэри усмехнулась – я уже забыл, по какому поводу, – и какие-то старик с партнершей подняли головы на другой стороне стола и бросили на нее ледяные взгляды. Они были до глубины души оскорблены ее фривольностью: для них рулетка – не просто игра. Даже когда система приносила успех, какой огромный труд стоял за этим выигрышем в 2500 франков еженедельно! Вооруженные своими диаграммами и графиками, они не надеялись на слепой случай. Другое дело – случай вновь и вновь впутывался в их тщательно разрабатываемые системы и выгребал лопаткой их фишки со стола.
– Милый, давай сделаем ставку.
Она поставила все свои триста франков на цифру, которая соответствовала ее возрасту, и скрестила на счастье пальцы. Я действовал осторожнее: поставил одну фишку на ту же цифру, что и она, а две другие – на черное и нейтральное поле. Мы оба проиграли на ее возрасте, но две другие мои ставки выиграли.
– Ты выиграл огромное богатство! Какой же все-таки ты у меня умный.
– Я выиграл двести и проиграл сто.
– А теперь выпей чашечку кофе. Говорят же, если выиграешь, нужно вовремя остановиться.
– Но мы-то совсем ничего не выиграли. Мы даже проиграли четыре доллара.
– Ты ведь выиграл!
За кофе я сказал:
– Знаешь, а не купить ли мне систему игры? Просто ради любопытства. Мне бы хотелось понять, как ею пользоваться.
– Если кто и способен придумать какую-нибудь систему, то это только ты!
– Я могу разработать вероятные пути выигрыша, но только в том случае, если ставки – неограниченные. И если они действительно неограниченные, то можно сделаться миллионером.
– Милый, неужели ты серьезно думаешь открыть какую-то новую систему? Смешно даже предположить, что можно стать миллионером за два дня, но еще смешнее было бы, если бы это случилось. Ты только взгляни на гостей нашего отеля – они же богатые? – на этих женщин с натянутой на лицах кожей, с редкими волосами и с их ужасными собачками. – По-моему, ты начнешь бояться старости, если станешь богатым.
– У бедных другие, еще более серьезные страхи.
– К таким страхам мы уже привыкли. Милый, давай сходим и снова посмотрим на гавань. Уже время ленча. Возможно, увидим яхту Друтера. Это место… Оно мне очень не нравится.
Мы склонились над бельведером и посмотрели на гавань – никаких изменений там не было. Море было голубое и спокойное. Голос рулевого с восьмерки разносился далеко по водной глади. Из-за далекого мыса выплыл белый кораблик, он казался меньше, чем детская игрушка в ванне.
– Ты думаешь, что это яхта мистера Друтера? – спросила Кэри.
– Возможно. Вероятно, это она и есть.
Однако это была не она. Когда мы вернулись сюда после ленча, то не увидели в гавани ни «Чайки», ни стоявшей здесь ранее яхты: видимо, она поплыла куда-то в Италию. Конечно, у нас еще не было особых причин для волнения: мы все равно поженимся, даже если Друтер не появится до вечера. Я предположил:
– Если он где-то задержался, то он дал бы телеграмму.
– Наверное, он просто забыл о нас, – ответила Кэри.
– Такого быть не может, – сказал я, но разум подсказывал мне, что от Гома можно ожидать чего угодно.
– Думаю, – сказал я, – нужно предупредить в отеле, чтобы нам оставили только одну комнату – на всякий случай.
– Маленькую комнатку, – уточнила Кэри.
Портье обескураженно переспросил:
– Одну комнату, сэр?
– Да, одну комнату. Маленькую.
– Маленькую? Для вас и для мадам, сэр?
– Да, – я вынужден был объяснить ему:
– Мы собираемся сегодня пожениться.
– Поздравляю вас, сэр.
– Мы ждем мистера Друтера, который обещал скоро приехать сюда.
– Но он обычно сообщает нам… Мы его не ждем.
Кэри я не сказал ничего. Какая разница, в конце концов, – с Гомом или без Гома.
Сегодня у нас свадьба. Я предложил вернуться в казино и проиграть там еще сотню-другую франков, но она сказала, что хочет погулять по террасе и посмотреть на море. Она по-прежнему надеялась встретить «Чайку». Однако, судя по всему, это были напрасные надежды. Тот разговор с Гомом ничего не стоил.
Доброта Друтера ничего не стоила, его каприз исчез, как дикая птица, в снежном пространстве его разума, не оставив никаких следов. Гом просто-напросто забыл о нас.
– Пора уже идти в мэрию, – сказал я.
– У нас даже нет свидетелей, – заметила Кэри.
– В мэрии обязательно найдется какая-нибудь пара, – заверил я ее, хотя на самом деле такой уверенности у меня не было.
Я подумал, что было бы шикарно подкатить туда на экипаже, запряженном лошадью, и мы уселись под грязновато-белым тентом романтического старомодного драндулета, который попался нам возле казино. Но мы сделали неудачный выбор. Лошадь была кожа да кости, а я совсем упустил из виду, что дорога шла в гору. Старый джентльмен со слуховым аппаратом в ушах двигался навстречу в сопровождении пожилой женщины, и они шли бы значительно быстрее, чем мы ехали. Когда они поравнялись с нами, я услышал, что они говорят по-английски. Женщина заканчивала рассказывать какую-то историю.
– …и вот так они несчастными доживали свой век, – сказала она.
Старик хихикнул и попросил:
– Расскажешь мне эту историю когда-нибудь еще.
Я бросил взгляд на Кэри, надеясь, что она ничего не услышала, но напрасно.
– Милая, – сказал я, – не будь суеверной хотя бы сегодня.
– В приметах есть большой смысл. Кто знает, может быть, судьба посылает нам свое предупреждение, чтобы мы могли его учесть. Будто какой-то тайный код. Я всегда выдумываю новые приметы.
– Вот, например, – задумалась она на минутку, – если на нашем пути сначала встретится кондитерская, а не цветочный киоск, то нам повезет. Наблюдай за своей стороной улицы.
Цветочный киоск встретился раньше. Она печально проговорила:
– Судьбу не обманешь.
Экипаж тащился все тише и тише: мы бы быстрее добрались пешком. Я посмотрел на часы: у нас оставалось всего десять минут.
– Тебе сегодня, – сказал я, – нужно было бы принести в жертву цыпленка и посмотреть, какие беды спрятаны в его внутренностях.
– Хорошо тебе смеяться, – заметила она. – Возможно, наши гороскопы не совпадают.
– Ты же не собираешься отменить наш брак? Кто знает, может быть, сейчас мы встретим какого-нибудь косоглазого человека?
– А разве это плохая примета?
– Просто ужасная, – ответил я и попросил извозчика:
– Пожалуйста, если можно, побыстрей.
– Ох, – произнесла она.
– Что случилось?
– Разве ты его не видел, когда он обернулся? Он же косоглазый.
– Но, Кэри, я ведь пошутил!
– Это неважно. Это как раз то, о чем я говорила: ты придумываешь код, а судьба его использует для предупреждения.
Я зло бросил:
– Какая разница! Мы все равно опаздываем.
– Опаздываем?! – она схватила меня за запястье и посмотрела на мои ручные часы. – Милый, нам нельзя опаздывать. Остановитесь. Давай рассчитаемся с ним.
– Мы ведь не можем взбежать на гору, – сказал я, но она уже выскочила из экипажа и начала сигналить каждому проезжавшему мимо автомобилю.
Родители семейств самодовольно усмехались ей. Дети прижимали носы к окнам автомобилей и строили ей рожицы.
– Это напрасная трата времени, – сказала она, – нам нужно бежать.
– Зачем вся эта суета? Наш брак, судя по всему, будет несчастливым – ты же разгадала все зловещие приметы, правда?
– Мне все равно, – ответила она. – Я считаю, что лучше быть несчастной с тобой, чем счастливой с кем-нибудь другим.
Вот так внезапно она всегда улаживала ссору, снимала плохое настроение одним точным утверждением. Я схватил ее за руку, и мы побежали.
Но мы никогда не успели бы вовремя, если бы возле нас не остановился мебельный фургон. Разве кому-либо когда-нибудь приходилось приезжать на собственную свадьбу, сидя на старомодной бронзовой кровати?
У нас еще оставалось две минуты, когда водитель фургона помог нам высадиться на небольшой площади, которая, казалось, находилась на вершине мира. На юге, по-моему, не было ничего выше до самых Атласных гор.
Высокие дома втыкались в глубокое темно-синее небо, как колючки кактусов, а узкая терракотовая улица внезапно обрывалась на краю высокой скалы. Из церкви напротив смотрела на нас Дева Мария в бледновато-голубом облачении, окутанная, будто шалью, летавшими вокруг нее ангелами. Было тепло и очень тихо. Казалось, на этой площади сошлись жизненные дороги.
На какой-то момент, помню, мы смутились и не решились сразу же войти в здание мэрии, потому что там не могло быть так же хорошо, как здесь, на площади. Так оно и получилось. Мы сели на деревянную скамейку, и вскоре к нам присоединилась еще одна пара – девушка в белом подвенечном платье и мужчина в черном костюме; я почувствовал себя неловко, потому что понял, что одет не так, как положено в таких торжественных случаях. Затем человек с высоким крахмальным воротничком долго ворчал насчет наших бумаг, и на мгновение нам показалось, что наш брак никогда не будет оформлен; потом поднялась суета: внезапно выяснилось, что у нас нет свидетелей.
Наконец пригласили двух хмурых клерков и ввели нас в большой зал, где ничего не было, кроме люстры и стола. Вывеска, висевшая над дверью, возвещала: «Регистрация браков». Мэр – очень старый человек, по виду вылитый Клемансо, облаченный в мантию с сине-красной лентой через плечо, – терпеливо стоял и ждал, пока мужчина с воротничком зачитает наши фамилии и даты рождения. Затем мэр быстро отбарабанил что-то наподобие целого свода законов, которые мы должны соблюдать, – вероятно, это были статьи из «Кодекса Наполеона». После этого мэр произнес небольшую речь на очень плохом английском языке о нашем долге перед обществом и ответственности перед государством, наконец пожал мне руку, поцеловал Кэри в щечку и мы снова очутились на небольшой площади, где ожидала своей очереди следующая пара.
Торжественной церемонии не получилось – не хватало органа, как в церкви Святого Луки, и не было гостей.
– Я совсем не чувствую себя замужней, – сказала Кэри и тут же добавила: Но мне даже приятно это.
8
На улицах и в барах, в автобусах и в магазинах мы встречаем так много лиц, которые напоминают нам о Первородном Грехе, и так мало тех, кто несет на себе неизменную печать Первородной Невинности… Такое лицо было у Кэри она всю жизнь, до самой глубокой старости, будет смотреть на мир глазами ребенка. Ей никогда не бывало скучно: каждый день для нее был новым, даже печаль для нее была извечной, а каждая радость тем более существовала для нее извечно и навсегда. «Ужасно» было ее излюбленным словцом, и в ее устах оно звучало не как обычное клише – на самом деле был ужас в ее наслаждениях, в ее страхах, в ее тревогах, в ее смехе – в ней всегда существовало ужасное удивление перед всем тем, что она видела как будто впервые. Большинство из нас выискивают во всем только сходство: каждая жизненная ситуация напоминает бывшую, с которой мы встретились ранее. Кэри во всем находила только особенное, как дегустатор вин, способный почувствовать самый неуловимый букет.
Мы возвратились в отель, но «Чайка» все еще не пришла, и Кэри встретила эту неприятность как нечто совершенно неожиданное, как будто узнала об этом впервые. Потом мы пошли в бар и немного выпили – пожалуй, это была наша первая совместная выпивка. Она с удовольствием пила джин с тоником «Д у бане», которые мне совсем не нравились.
– Яхта, видимо, придет только завтра, – сказал я.
– Милый, а у нас хватит денег оплатить счет за гостиницу?
– А-а! Сегодня еще как-нибудь перебьемся.
– Мы могли бы выиграть нужные нам деньги в казино.
– Вряд ли, потому что мы посещаем зал, где делаются небольшие ставки, а настоящего риска мы себе не можем позволить.
Кажется, в тот вечер мы проиграли около двух тысяч франков, а назавтра с утра до полудня напрасно вглядывались в гавань – «Чайки» там не было.
– Он забыл, – сказала Кэри. – Иначе прислал бы телеграмму.
Я знал, что она права, но не мог придумать, что же нам предпринять. А когда миновал еще один день, меня охватила полная растерянность.
– Милый, – предложила Кэри, – нам лучше пойти в казино, пока еще есть деньги.
Но втайне от нее я попросил счет (придумав причину: мы не можем позволить себе играть, не имея представления о своих возможностях) и уже знал, что живем мы в долг. Оставалось лишь ждать. Я послал телеграмму мисс Булен, и та ответила, что мистер Друтер сейчас в море и связаться с ним невозможно. Я рассказывал Кэри о телеграмме, когда старик со слуховым аппаратом занял кресло на верхней площадке лестницы, чтобы наблюдать за людьми, гулявшими под лучами солнца.
– Вы знакомы с Друтером? – спросил он внезапно у меня.
– Да, мистер Друтер – мой шеф, – ответил я.
– Это вы так думаете, что он – ваш шеф, – бросил тот резко. – Вы работаете в «Ситре», не так ли?
– Да.
– В таком случае я – ваш шеф, молодой человек. Особенно не рассчитывайте на Друтера.
– Вы – мистер Боулз?
– Конечно, я – мистер Боулз. Пойдите и приведите мою сиделку. Уже пора идти в казино.
Когда мы остались одни, Кэри спросила:
– Кто этот ужасный старик? Он действительно твой хозяин?
– В некотором роде, да. В своей фирме мы называем его А. Н. Второй. Ему принадлежит небольшая часть акций «Ситры» – очень незначительная часть, но она позволяет ему поддерживать равновесие между Друтером и Бликсоном. Пока что он поддерживает Друтера, поэтому Бликсон ничего не может предпринять, но если Бликсону посчастливится выкупить эти акции, мне будет очень жаль Гома… Но это так, между прочим, – добавил я. – Теперь уже ничто не заставит меня жалеть его.
– У него просто плохая память, милый.
– Такая забывчивость бывает только тогда, когда тебе совершенно до лампочки другие люди. Никто из нас не имеет права забывать ни о ком. Кроме себя самого. Себя Гом никогда не забудет. Да! Черт с ним! Пойдем в казино.
– Мы не можем позволить себе этого.
– Мы с тобой сейчас в таких долгах, что нам уже все равно.
В тот вечер мы не делали ставок: просто стояли и наблюдали за постоянными посетителями. Молодой человек снова был тут. Я видел, как он обменял тысячу франков на стофранковые фишки и вскоре, когда просадил их, вышел. Сегодня он не позволил себе ни кофе, ни булочек. Кэри заметила:
– Как ты думаешь, он ляжет спать голодным?
– Это ждет и нас с тобой, – ответил я, – если не придет «Чайка».
Я наблюдал, как постоянные посетители играют по своим схемам, понемногу проигрывая, понемногу выигрывая, и подумал: «Странно, как же они поддерживают в себе веру, что когда-нибудь им удастся снять банк?» Они походили на теологов, которые терпеливо стараются постичь разумом религиозное таинство. По-моему, в жизни каждого из нас настает момент, когда мы задумываемся: представь себе, в конце концов, что существует Бог, что теологи правы.
Паскаль был заядлым картежником, который поставил все свои деньги на религиозную систему. Я считал себя наилучшим математиком из всех посетителей казино, поэтому не верил в их таинство, но если все-таки это таинство существует, я способен разгадать его быстрее их всех. В мыслях я повторял, как молитву: «Это не ради денег – мне не нужно богатства – только несколько дней с Кэри, без никаких забот».
Из всех систем, какими пользовались в этом казино, успех приносила лишь одна, и она не зависела от так называемой теории вероятностей. Около наиболее занятых столов слонялась пожилая женщина с огромным птичьим гнездом накрашенных волос и с двумя золотыми зубами. Если кому-нибудь доставался крупный выигрыш, она подходила к этому человеку и – пока крупье смотрел в другую сторону – трогала его за локоть, довольно нахально выпрашивая двухсотфранковую фишку. Получив фишку, она обычно разменивала ее на две стофранковых, одну опускала в карман, а другую ставила на кон. Она не могла проиграть свои сотни, а однажды поставила и выиграла три тысячи пятьсот франков. Почти каждый вечер она добавляла по тысяче франков к тем, что находились уже в ее кармане.
– Ты заметил ее? – спросила Кэри, когда мы пошли в бар выпить кофе – мы уже не пили джин с «Дубане». – Почему бы и мне не заняться тем же?
– Ну, до этого мы еще не докатились.
– Я приняла твердое решение, – сказала Кэри. – Мы больше не будем есть в отеле.
– Будем голодать?
– Нет, мы будем пить кофе с булочками в кафе или лучше, может быть, молоко – оно калорийнее.
Я грустно заметил:
– Не о таком медовом месяце я мечтал. В Борнмуте нам было бы гораздо лучше.
– Не горюй, милый. Все будет хорошо, когда придет «Чайка».
– Я уже не верю в эту «Чайку».
– В таком случае что же мы будем делать через две недели?
– По-моему, сядем в тюрьму. Возможно, тюрьму опекает казино, и на прогулку нас будут водить вокруг рулетки.
– Разве ты не можешь занять денег у Второго?
– У Боулза? Он никогда в жизни не займет денег без заклада. Он безжалостнее, чем Друтер и Бликсон вместе взятые, – иначе бы они давно уже заполучили его акции.
– Неужели нет никакого выхода, милый?
– Мадам, выход есть.
Я поднял взгляд от холодного кофе и увидел мужчину небольшого роста в потертом, но франтоватом костюме и таких же туфлях. Его нос казался непомерно большим для его лица, жизненные невзгоды вздули его вены и затуманили глаза. Под мышкой он элегантно держал тросточку для прогулок, в ней отсутствовал металлический наконечник, но зато имелся набалдашник в виде утиной головы. Он обратился к нам с небрежной вежливостью.
– Извините мою непростительную назойливость, но, кажется, вам не посчастливилось за игральным столом, а у меня есть благая весть для вас, месье и мадам.
– Но, – начала было Кэри, – мы уже собираемся…
– Я посоветовал бы вам немного задержаться, ибо я обладаю беспроигрышной системой. И готов уступить ее вам почти задаром – за какие-нибудь десять тысяч франков.
– Для нас это очень большие деньги, – ответил я. – У нас сейчас таких нет.
– Но ведь вы остановились в «Отель де Пари». Я вас там видел.
– Мы имеем в виду наличные деньги, – быстро уточнила Кэри. – Вы ведь знаете, как это бывает с англичанами.
– Тысяча франков.
– Нет, – сказала Кэри. – Извините.
– Знаете, что мне пришло в голову, – предложил я. – За вашу систему я лучше угощу вас хорошей выпивкой.
– Виски, – заказал он без колебаний.
Я слишком поздно спохватился, что порция виски стоит пятьсот франков. Он устроился за нашим столиком, поставив свою тросточку между коленями так, будто утка была готова разделить с ним выпивку. Я сказал:
– Согласен. Слушаю вас. Выкладывайте.
– Слишком мало виски.
– Больше не будет.
– Все очень просто, – сказал человечек, – как и все выдающиеся открытия в математике. Вы сперва делаете ставку на одну цифру, а когда она выигрывает, вы ставите весь выигрыш на определенное сочетание из шести цифр. Для единицы такое сочетание – от 31 до 36, для двойки – от 13 до 18, для тройки…
– Почему?
– Вы должны верить мне на слово. За много лет я выучил тут все досконально. Я продам вам таблицу всех цифр, которые выигрывали с июня прошлого года, за пятьсот франков.
– А если, скажем, цифра не выиграет?
– Переждите немного и начните играть по системе только тогда, когда выпадет нужная цифра.
– На это могут уйти годы.
Человечек поднялся, поклонился и ответил:
– Для этого нужен капитал. Мой капитал был недостаточным. Если бы вместо пяти миллионов у меня было десять, я бы не продавал свою систему за порцию виги.
Он отошел с чувством собственного достоинства, тип сточка без наконечника постукивала по полированному полу, а утка оглядывалась на нас, будто хотела остаться.
– Это попрошайничество. Мне не хотелось бы, чтобы моя жена была нищенкой.
– Я всего лишь твоя новая жена. И не считаю это нищенством – это же не деньги, а всего лишь жетоны.
– Знаешь, все-таки что-то есть в том, что рассказал этот человек. Все дело в том, чтобы уменьшить вероятность проигрыша и увеличить возможность выигрыша.
– Может быть, все это и так, милый, но моя система позволяет мне совсем ничего не проигрывать.
Она отсутствовала с полчаса, а потом вернулась почти бегом:
– Милый, брось рисовать свои крючки. Я хочу домой.
– Это совсем не крючки. Я разрабатываю одну идею.
– Пожалуйста, пойдем побыстрей, а то я заплачу.
Когда мы оказались на улице, она потащила меня через парк, между пальм и клумб, выглядевших в лучах прожекторов, как конфетки. Она сказала:
– Милый, меня постигла ужасная неудача.
– Что случилось?
– Я все делала так, как та женщина. Я дождалась, пока кто-то выиграл много денег, потом тронула его за локоть и попросила: «Дайте». Но он мне ничего не дал, а сказал довольно жестоко: «Иди домой, к своей матери», а крупье это заметил. Поэтому я перешла к другому столу. А там какой-то мужчина сказал мне просто: «Попозже. Попозже. На террасе». Милый, он принял меня за проститутку. А когда я сделала третью попытку… О, это было ужасно!
Один из тех служителей, которые дают прикурить сигареты посетителям, тронул меня за руку и сказал: «Достаточно вы уже тут поболтались, мадемуазель!»
Больше всего меня оскорбило то, что он назвал меня «мадемуазель». Я хотела швырнуть ему в лицо свидетельство о браке, но я оставила его в ванной в отеле.
– В ванной?
– Да, в пакетике для губки, – не знаю почему, но я никогда не теряю этого пакетика – он хранится у меня годами. Но не поэтому мне хочется плакать. Милый, давай присядем вот тут, на этой скамейке. Не могу плакать на ходу…
– Боже мой! – сказал я. – Если это не самое худшее, то что же в таком случае произошло? Ты понимаешь, что нам никогда больше не разрешат заходить в казино – как раз в тот момент, когда я начал разрабатывать систему, настоящую систему, которая принесет нам богатство.
– О, так далеко еще не зашло. Служитель подмигнул мне возле двери очень дружелюбно. Я уверена, что он ничего не имеет против того, чтобы я вернулась туда, – но я никогда больше туда не пойду, никогда в жизни.
– Почему?!
– Тот приятный молодой человек видел все.
– Какой молодой человек?
– Тот самый голодный молодой человек. И когда я вышла в вестибюль, он пошел за мной и сказал так деликатно: «Мадам, у меня осталась одна-единственная стофранковая фишка, но она ваша».
– Ты, конечно же, отказалась взять ее?
– Я хотела отказаться, но не смогла. Он был такой предупредительный: ушел, прежде чем я успела поблагодарить его. Я разменяла эту фишку и бросила монеты в игральный автомат при входе. Прости меня, что я так распустила нюни, но я просто не могу удержаться. Он был такой вежливый и деликатный и, наверное, ужасно голодный, и ему самому нужны были те деньги, но он все-таки отдал мне последнюю сотню франков. Когда я выиграла пятьсот франков, то бросилась искать его, чтобы отдать ему половину выигрыша, но его нигде уже не было.
– Ты выиграла пятьсот франков? Этого как раз хватит нам завтра на кофе и булочки.
– Милый, какой же ты корыстолюбивый! Разве ты не понимаешь, что теперь он навсегда будет считать меня такой же гарпией, как то Птичье Гнездо, что мы видели тут, в казино?
– Я думаю, он просто клеился к тебе.
– Ты просто сексуальный маньяк! Ничего подобного у него даже в мыслях не было. Он слишком голоден, чтобы заниматься такими вещами.
– Говорят же, что голод обостряет похотливость.
9
Чтобы поддержать свою репутацию, мы по-прежнему завтракали в отеле, но чувствовали себя неловко даже перед лифтером. Мне никогда особенно не нравились ливреи: они всегда напоминали мне, что в мире есть те, кто командует, и те, кем командуют, а теперь я был уверен, что каждый одетый в форменную одежду знает, что мы не в состоянии оплатить счет в отеле. Теперь мы всегда носили ключи с собой, чтобы лишний раз не обращаться к портье, а поскольку по приезде мы обменяли наши чеки на аккредитивы, нам не нужно было уже иметь дело с кассиром отеля. Кэри обнаружила на нижней площадке лестницы забегаловку, которая величалась «Такси-бар», и здесь мы обычно съедали ленч и обедали. Прошли годы, пока мне снова захотелось съесть булочку, но даже теперь я всегда предпочитаю пить чай, а не кофе. Как-то раз, когда мы съели свой обычный ленч и выходили из бара, нам повстречался помощник бухгалтера из отеля, который случайно проходил в это время по улице. Он поздоровался и пошел дальше своей дорогой, но я знал, что наш час пробил.
Потом мы сидели в парке под лучами солнца, и я потел над своей системой, остро чувствуя, что время требует решительных действий.
– Дай мне тысячу франков, – попросил я у Кэри. – Мне нужно проверить свою систему на деле.
– Милый, – ответила она, – разве ты не знаешь, что у нас осталось только пять тысяч франков? Вскоре у нас не будет денег даже на булочки.
– И слава Богу, потому что они мне уже осточертели.
– Тогда давай перейдем на мороженое. Оно стоит столько же. И, заметь, мы сможем внести даже некоторое изменение в нашу однообразную диету, милый. Мороженое с кофе на ленч, мороженое с клубникой на обед. Милый, мне так хочется пообедать!
– Если я успею закончить разработку моей системы, мы будем есть бифштексы…
Я взял тысячу франков и пошел в казино. С бумагой в руке я внимательно наблюдал за столом четверть часа, перед тем как сделать первую ставку, а потом спокойно и последовательно начал проигрывать, и когда у меня не остались уже ни одной фишки, мои цифры пошли в соответствующей последовательности.
Я вернулся к Кэри и сказал:
– Тот дьявол был прав. Все дело в капитале.
Она печально заметила:
– Ты становишься похожим на всех других игроков.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты все время думаешь о цифрах, они появляются перед тобой даже во сне: ты проснулся сегодня среди ночи и вскрикнул: «Двойной ноль!» Ты все время что-то записываешь на клочках бумаги за обедом.
– И ты называешь это обедом?
– У меня в сумочке осталось четыре тысячи франков, и нужно, чтобы их хватило до прихода «Чайки». Больше мы в казино ходить не будем. Я больше в твою систему не верю. Ты ведь сам говорил неделю назад, что побить банк невозможно.
– Но тогда я еще не разработал своей системы…
– Теперь ты начинаешь говорить словами того дьявола. Наступит время – и очень скоро, когда ты начнешь продавать свою систему за рюмку виски.
Она встала и пошла в отель, но я не сдвинулся с места. Я подумал, что жена должна верить в своего мужа до последнего, а со времени нашей женитьбы не прошло еще и недели. Однако после небольшого раздумья я начал понимать ее. В последние несколько дней я был для нее не слишком хорошим спутником.
Да и что это была за жизнь? Боишься встретиться со швейцаром. Его-то я и встретил, входя в отель.
Он остановил меня и сообщил:
– Привет вам от директора, сэр. Сможете ли вы уделить ему несколько минут? Он ждет вас в своем кабинете.
Я подумал: «Во всем виноват Гом – этот эгоистический выродок. Нет, они не посмеют посадить в тюрьму Кэри – посадят только меня. Но ведь это Гом, этот самолюбивый сукин сын с восьмого этажа, это он осудил нас на мучения, ибо считает себя слишком великим, чтобы помнить о своих обещаниях. Он создал свет, а потом отправился отдохнуть на седьмой день, и плевать он хотел на свои создания, осужденные на гибель. Попался бы он мне теперь хоть на мгновение под горячую руку!»
– Садитесь, мистер Бертрам, – предложил мне хозяин отеля. Он придвинул ко мне пачку сигарет. – Курите?
У него была вежливость человека, загубившего уже на своем веку не одного мученика.
– Спасибо, – ответил я.
– Погода не такая хорошая, как можно было ждать в эту пору года.
– Но уж лучше, чем в Англии.
– Надеюсь, вам у нас нравится?
Это, на мой взгляд, была обычная вступительная фраза – чтобы только показать: лично против меня он ничего не имеет, но, знаете, неприятная обязанность… Скорее бы уж он переходил к делу.
– Очень нравится, спасибо.
– И ваша жена всем довольна?
– О, да, да!
Он выдержал паузу, и я подумал: вот сейчас он начнет…
– Кстати, мистер Бертрам, – сказал он, – вы, по-моему, тут в первый раз?
– Да.
– Мы очень высокого мнения о нашей кухне. Считаю, что вряд ли найдете лучше во всей Европе.
– Безусловно, вы правы.
– Не хочу надоедать вам, мистер Бертрам, ради Бога, простите меня великодушно, если что-нибудь не так, но мы заметили, что вам не совсем нравится наш ресторан, а мы очень заинтересованы в том, чтобы вы и ваша жена чувствовали себя счастливыми здесь, в Монте-Карло. Вас что-нибудь тут не удовлетворяет: сервис, кухня, вино?…
– О, нет. У меня нет жалоб. Абсолютно никаких жалоб.
– Не думаю, чтобы они у вас были, мистер Бертрам, я уверен в нашем сервисе. Я пришел к выводу – простите уж мне мою бестактность…
– Не волнуйтесь. Я слушаю.
– Мне известно, что наши клиенты из Англии часто испытывают определенные трудности с деньгами. Небольшая неудача за игральным столом в наши дни кого угодно может легко выбить из привычной колеи.
– Думаю, вы недалеки от истины.
– Поэтому я пришел к выводу, мистер Бертрам, что, возможно, как бы это выразиться… Вы, как это часто случается, немного… вы, простите меня… ограничены в средствах?
У меня пересохло в горле – наконец мгновение, которого я ожидал с отчаянием, наступило. Смелые и искренние слова, нужные для такого случая, сразу не нашлись.
– Ну? И что? – спросил я.
На стене висел портрет князя Монако, а на столе стоял огромный письменный прибор. В напряженной тишине я услышал громыхание поезда…
Хозяин отеля между тем продолжал:
– Поймите, администрация как казино, так и нашего отеля очень заинтересована – действительно, очень заинтересована, – поймите, у нас здесь очень специфическое положение, мистер Бертрам… Мы, кстати, – усмехнулся он, глядя на кончики своих пальцев, – не совсем обычные сотрудники отелей. Мы принимаем здесь клиентов, о которых заботимся и которых любим… ну, скажем, на протяжении тридцати лет, – медленно произносил он каждое слово. Нам доставляет удовольствие считать их своими друзьями. Вы, вероятно, знаете, здесь, в нашем княжестве, существует давняя традиция… ну, как бы это выразиться поточнее… предупредительности и деликатности, мистер Бертрам. Мы не выдаем фамилии наших гостей. Мы сохраняем уйму других, более деликатных секретов.
Больше я не мог выносить пустозвонства этого человека. Его поведение по отношению ко мне походило уже на китайскую пытку водой, когда на голову жертвы, закрепленную железным обручем, падают в одно и то же место капли воды, замучивая человека насмерть. Я прямо выпалил:
– Мы доведены до крайней степени нищеты – вот вам весь наш конфиденциальный секрет.
Хозяин отеля снова усмехнулся, глядя на свои ногти:
– Об этом я уже догадался, мистер Бертрам, и поэтому, надеюсь, вы примете небольшой заем. Как друг мистера Друтера. Мистер Друтер – наш постоянный клиент, и нам было бы очень неприятно, если бы его друг чувствовал себя неуютно в нашем отеле.
Он поднялся, поклонился и протянул мне конверт. Я чувствовал себя школьником, получившим за хорошее поведение вознаграждение из рук самого епископа. Затем он проводил меня до двери и тихо, доверительно посоветовал:
– Попробуйте нашего вина «Шато Груад Ляроз» 1934 года – не пожалеете.
В номере я распечатал конверт и пересчитал купюры.
– Он занял нам двести пятьдесят тысяч франков.
– Это просто грандиозно!
– Вот что значит быть другом Гома. Жаль, но мне начинает нравиться этот сукин сын.
– А как же мы сможем вернуть ему эти деньги?
– А это уже заботы Гома: мы ведь из-за него задержались здесь.
– Мы будем их расходовать очень осторожно и осмотрительно, правда, милый?
– Нет уж, хватит с меня этого кофе с булочками! Сегодня мы устроим праздник: отметим наконец по-настоящему нашу свадьбу!
Меня не прельщало вино «Груад Ляроз» 1934 года. Я нанял автомобиль, и мы поехали в небольшую горную деревеньку. Вдоль дороги тянулись серые скалы и желтый можжевельник, отливающий золотыми бликами в лучах заходящего солнца.
Оно медленно опускалось между холодными плечами холмов, среди которых задерживались тени. На улицах бродили мулы, и автомобиль был слишком большим, чтобы проехать до гостиницы. В сельской гостинице стоял один-единственный огромный стол, приблизительно на пятьдесят персон. Мы в одиночестве сидели за ним и наблюдали, как постепенно наступает вечерняя мгла. Нам подали местное красное вино – не очень высокого качества – и жирных поджаренных голубей, и фрукты, и сыр. В соседней комнате царило веселье, местные крестьяне потягивали самодельное вино. Вскоре мы уже чуть различали в ночных сумерках огромный горный хребет.
– Тебе тут приятно? – спросил я.
– Очень, – ответила Кэри.
Немного спустя она сказала:
– Мне так не хочется возвращаться в Монте-Карло. Давай отправим назад автомобиль, а сами останемся здесь. Сегодня мы обойдемся без зубных щеток, а завтра походим по здешним магазинам.
Последние слова она произнесла с особенной интонацией, как будто мы остановились в роскошном отеле, а шикарная улица Рю-де-ля-Пэ находилась сразу же за углом.
– Зубную щетку мы купим у Картье, – предложил я.
– А потом сходим в «Ланвин» и возьмем там две пижамы самого высокого качества, – подхватила она предложенную мной игру.
– Мыло мы найдем у Герлена.
– И еще дюжину батистовых платочков – на Рю-де-Ривали.
Наконец она исчерпала свою фантазию:
– Больше я ничего не могу придумать, а ты? Ты ходил по этим магазинам со своей Грязнулей?
Грязнуля – кличка, которую Кэри придумала для моей первой жены: она была темноволосая, полная и сексуальная, с глазами пекинского мопсика.
– Никогда, – уверил ее я.
– Мне нравится бывать там, где еще никто не наследил.
Я глянул на наручные часы. Они показывали десять. Еще полчаса езды на автомобиле.
– Пожалуй, нам пора возвращаться, – предложил я.
– Но ведь еще совсем не поздно.
– Понимаешь, сегодня я хочу по-настоящему испытать свою систему. Если я буду делать ставки двухсотфранковыми фишками, то смогу выиграть значительную сумму.
– Ты собираешься в казино?
– Конечно.
– Но это ведь похоже на воровство.
– С какой стати? Он занял нам деньги, чтобы мы наслаждались, получали удовольствие от жизни.
– Половина этих денег принадлежит мне. Ты не имеешь права рисковать моей долей.
– Дорогая, будь умницей. Мне нужны все деньги. Система требует капитала. Если я выиграю, ты получишь назад свою половину, и еще с процентами. Мы оплатим все счета и, если тебе захочется, снова приедем сюда и проведем в этой тихой горной деревушке остаток нашего свадебного путешествия.
– Ты никогда не выиграешь. Чем ты лучше остальных посетителей казино?
– В отличие от них я неплохой математик.
Бородатый старик провел нас темными улочками до автомобиля. Кэри шла молчаливая и задумчивая, даже не позволила мне взять ее под руку. Я обиделся:
– Все-таки это ведь наша праздничная ночь, милая. Отчего ты злишься?
– Разве я сказала тебе что-нибудь обидное или злое?
Как все-таки они умеют обезоруживать нас, мужчин, своим молчанием: молчание нельзя повторить, на него нельзя ответить, как это можно сделать со словом. В молчании мы ехали назад. Когда проезжали через Монако, весь город – и музеи, и казино, и собор, и дворец – был залит светом, а со скалы пускали в небо фейерверк. Это был последний вечер недели фейерверков. Я вспомнил наш первый день здесь и нашу ссору, и те три балкона.
– Мы с тобой еще никогда не бывали в зале для избранных, – сказал я. Давай сходим туда сегодня.
– Почему обязательно сегодня? – поинтересовалась она.
– «Муж должен защищать жену, жена должна слушаться своего мужа».
– Что это ты там бормочешь?
– Ты же сама подтвердила мэру, что согласна с этим. И еще с одним пунктом ты согласилась: «Супруга обязана жить со своим мужем и следовать за ним повсюду». Ну так вот: сегодня мы обязаны пойти в зал для избранных.
– А я никак не могла уловить, что это он там бормочет.
Самое плохое всегда позади, когда она снисходит и начинает спорить.
– Пойдем со мной, родная, и ты убедишься, как моя система выигрывает.
– Я увижу только то, что она проигрывает, – возразила она, произнося каждое слово намеренно четко и выразительно.
Точно в пол-одиннадцатого я начал игру и проиграл. Проигрывал я беспрерывно. Сменить стол было невозможно, так как это был единственный стол, за которым можно было ставить минимальные ставки в двести франков.
Когда я проиграл половину директорских денег, Кэри попросила меня оставить игру, но я продолжал верить в свою систему и твердо знал, что обязательно придет время, когда фортуна повернется ко мне лицом и мои расчеты окажутся правильными.
– Сколько у тебя осталось денег?
– Вот тут все, – показал я пять двухсотфранковых фишек. Она встала из-за стола и ушла. Мне кажется, она плакала, но я не мог пойти за ней, не потеряв места за столом.
По дороге в отель я плакал – бывают моменты в жизни, когда мужчина имеет право плакать, не стыдясь слез. Кэри еще не спала. По тому, во что она была одета на ночь, можно было судить, как холодно она встретила меня: она никогда не надевала нижней части пижамы – только в том случае, если хотела продемонстрировать свое возмущение или равнодушие. Но когда Кэри увидела, что я присел на край постели, содрогаясь от тщетного старания сдержать слезы, она сразу же подобрела:
– Родной мой, не принимай так близко к сердцу свой проигрыш. Как-нибудь обойдемся.
Она вскочила с кровати и обняла меня.
– Милый, – попросила она прощения, – я так плохо вела себя. Такое может случиться со всяким: не ты один проигрываешь. Увидишь: все уладится. Больше мы не будем есть булочки с кофе, перейдем на мороженое. Уверена, «Чайка» скоро придет, обязательно придет. Рано или поздно.
– Теперь мне уже все равно: пусть она вообще не приходит, – ответил я.
– Успокойся, милый. Такое может случиться со всяким. Подумаешь, беда какая – проиграл.
– Но я не проиграл, – сказал я. – Я выиграл.
Она убрала руки с моих плеч:
– Выиграл?!
– Я выиграл пять миллионов франков.
– В таком случае чего же ты плачешь?
– Я не плачу, я радуюсь. Мы ведь теперь богачи.
– Ох, ну и свинья же ты, – отрезала она, – а я еще тебя жалела.
И она снова нырнула в постель, накрывшись с головой одеялом.