В два часа ночи весь личный состав собрался в кабинете Голоса. В окно стучал дождь, словно просил, чтобы и его впустили под надежную защиту этих стен.

Кико, обложенный ледяными компрессами, устроился в кресле слева от Доун. Справа на диванчике примостилась Брейзи, нервно покачивая одной длинной ногой, закинутой на другую.

Доун поправила свои пакеты со льдом. В теле вдруг обнаружились мускулы, о существовании которых она даже не подозревала, и все они решили дружно заныть. Вдобавок ко всему в животе шевелилась тупая боль, напоминая о желании, которое так и не удалось удовлетворить в «Кошачьей лапе».

Она отогнала неприятные мысли и прислушалась к разговору между Голосом и Кико.

— В свете сегодняшнего происшествия могу посоветовать только одно: не зевайте и будьте готовы к тому, что вампиры могут поджидать за каждым углом — в надежде переловить вас поодиночке.

— Кстати, по-вашему, кто они, эти хвостатые? Ну и гоблины! И силы у них…

По затянутому бархатом окну прошуршала ветка — словно кто-то протяжно вздохнул — и Доун нервно вздрогнула. Занавеска скрывала происходящее снаружи, и девушке было не по себе. Она не могла избавиться от ощущения, что за ней наблюдает чей-то недобрый глаз, разглядывает ее с холодным любопытством, будто насекомое под микроскопом.

Она невольно покосилась на экран телевизора. Глаз босса.

Бесплотный Голос стелился по кабинету словно зыбкий туман.

— Нет, Кико, я не знаю, с какой породой вампиров мы столкнулись. Твое описание — стальные клыки, усеянные шипами хвосты — ни о чем мне не говорит. А пока я не определил, что это за новый вид, придется усилить охрану вокруг дома Пеннибейкеров и осторожно подводить Марлу к осознанию того, что вампиры существуют. Попрошу Друзей, пусть тоже за ними приглядывают.

— Друзей? — переспросила Доун.

— Друзей. — Голос явно не собирался что-либо объяснять.

И вновь ее кольнула мысль о том, что все это действительно существует — вампиры у дома Робби, лицо мальчика в окне…

Она решительно прервала размышления, которые грозили завести ее в слишком опасные края.

— А как мы выясним, кто они такие?

— Найдем их логово, — ответила Брейзи и насмешливо воздела руки: неужели не ясно?

— Но внутрь вы не пойдете, — строго заявил Голос. — Повторяю еще раз: ни при каких обстоятельствах не следует пытаться проникнуть в тайное убежище вампиров. Это слишком опасно. Такого рода делами занимаюсь я сам. Кико, ты хорошо меня понял? Впредь никаких блужданий среди деревьев.

— На моем месте Фрэнк поступил бы точно так же, — возразил ясновидящий.

Упоминание об отце разбередило рану в душе Доун. В ней снова проснулось чувство вины.

— Кико прав. Если эти вампиры замешаны в исчезновении Фрэнка, я не намерена спокойно смотреть на то, как они прячутся в своей норе.

Ишь, как она вдруг расхрабрилась!

— Послушайте, — босс повысил голос. — Есть силы, справиться с которыми могу только я.

— Ничего себе! Сначала втягиваете меня в это дело, а потом…

— Мы все хотим, чтобы Фрэнк нашелся. — В голосе Брейзи звенел металл. — Можешь не сомневаться.

Доун уставилась на актрису во все глаза. В наступившей тишине Брейзи сверлила взглядом ковер, а потом снова начала покачивать ногой.

— А это, — прошелестел Голос, вернувшийся к своему обычному полушепоту, — подводит нас к следующей теме нашего разговора.

Он замолчал, и стало слышно, как гудят колонки.

— Доун, мне по-прежнему не нравится мысль о твоем участии в расследовании — вот так, без всякой подготовки. И особенно после сегодняшних событий.

— Она справится, босс, — вмешалась Брейзи, разглядывая свой ботинок. — Тем более что мы всегда будем рядом. Как я уже говорила, основные правила она усвоила. Остается только отработать кое-какие навыки.

— Конечно, справлюсь, — сказала Доун, — если мне скажут, чего ожидать.

— Босс, — подал голос Кико, — первая встреча с вампирами — всегда испытание. И я сильно подозреваю, что вы заранее знали о том, что Доун окажется на удивление устойчивой к чужому влиянию. Видели бы вы ее, когда один из них попытался проникнуть в ее мозги. Она сделала его одной левой.

Доун посмотрела на лилипута с благодарностью, хотя прекрасно знала, что Кико преувеличивает. Он понимал, как важно для нее найти отца. Правда, при этом ясновидец еще почему-то верил, что она — «ключ» к расследованию дела Робби.

Босс засмеялся, но не доброжелательно, а скорее мрачно, зловеще: звук напоминал шорох чьих-то шагов, неспешно приближающихся из темноты.

— Держать на расстоянии кого и что угодно — в этом Доун достигла совершенства.

Неужели похвала? Вряд ли…

— Доун, — продолжал Голос, — с завтрашнего дня ты начнешь тренироваться в блокировании сознания. Брейзи, когда мы закончим, пожалуйста, выдай ей револьвер и телефон с защитой от прослушивания.

— Могу отдать ей свой сорок пятый. У меня полно запасных.

Кико встрепенулся и уронил один из своих компрессов.

— Мы еще не решили, где Доун будет жить. Сегодняшние вампиры чуть не застали нас врасплох, так что, наверное, лучше держаться поближе друг к другу.

И только сейчас до нее дошло, что в суматохе она совсем забыла позаботиться о ночлеге. Своей квартиры в Лос-Анджелесе у нее не было — как и отец, она предпочитала идти по жизни налегке. В обычных обстоятельствах перекантовалась бы у кого-нибудь из друзей — мужского пола, естественно. Но, видимо, придется довольствоваться мотелем…

— Ты собиралась остановиться у Фрэнка? — тихо спросила Брейзи.

Доун поморщилась.

— Нет.

Родительский дом. Лишнее напоминание о том, что ее детство было сплошной чередой взлетов и падений. Фрэнк то был образцовым папашей — покупал ей сахарную вату в парке развлечений или шел на родительское собрание, в пиджаке и галстуке. А потом вдруг превращался в жалкое подобие человека, рыдающее на диване в обнимку с бутылкой дешевого виски. В такие дни он доставал кассеты с фильмами Эвы и запирался у себя. Даже дочери дверь не открывал.

Доун сбежала из дома при первой же возможности. Ей исполнилось восемнадцать, и она получила свою первую работу — через одного из отцовских приятелей-каскадеров, с которым Фрэнк пару раз работал на съемках. Конечно, после этого были и натянутые разговоры по телефону, и открытки на дни рождения, о которых отец умудрялся вовремя вспомнить, но в целом они мало походили на счастливую семью из рекламы кукурузных хлопьев.

Возвращаться домой ей совсем не хотелось.

— Пусть поживет у меня, — предложил Кико.

У Доун словно гора с плеч упала. Девушка улыбнулась ему, и ясновидец коротко кивнул. Похоже, он уже забыл о том, что случилось в «Кошачьей лапе». Или же этот святоша все еще надеется ее перевоспитать и хочет проследить за ее поведением?

— Ну что, мы все решили? — Брейзи нетерпеливо привстала.

— У меня есть новость, — сказала Доун.

Брейзи опустилась на кушетку.

— В «Кошачьей лапе» я познакомилась с частным детективом. Некий Мэтт Лониган. Он тоже разыскивает Фрэнка.

И Доун рассказала обо всем: о том, что Лониган не захотел поделиться своими сведениями о Фрэнке, о том, что предложил ей встретиться завтра. Кое-что, однако, она оставила при себе — например, то неловкое обстоятельство, что она вешалась ему на шею, а он практически ее отшил.

Дослушав историю до конца, Кико и Брейзи уставились на пустой экран телевизора, словно ждали реакции босса. Доун нервно сглотнула и покосилась на занавешенное бархатом окно, в которое по-прежнему стучали капли дождя. Девушке опять показалось, что за ней кто-то следит.

Внезапно экран загорелся, и на нем появилась фотография Мэгга Лонигана. Доун почувствовала, что краснеет.

— Этот? — спросил Голос.

— Ага.

Ну и скорость. Наверное, в его тайном убежище есть какая-то база данных.

— Доун, не звони ему пока. Я кое-что проверю. Дай Брейзи его номер, и, если он попробует с тобой связаться, пусть позвонит мне. Возможно, он принесет нам пользу.

— Или кучу неприятностей, — добавила Брейзи.

Прошло секунд пятнадцать, а Голос все молчал. Наконец Брейзи пожала плечами.

— Ненавижу, когда он пропадает вот так, даже не попрощавшись — как будто мы ему надоели.

— У босса много дел. — Кико направился к выходу.

Брейзи пошла за ним.

— Кико, пока ты не ушел, может, заглянешь ко мне?

— Ладно. — Ясновидец обернулся к Доун. — Встретимся в холле?

— Давай. — Она встала и собрала компрессы.

Теперь, когда совещание закончилось, Доун чувствовала, что вот-вот вырубится. Ничего не поделаешь: обычно ей хватало четырех часов сна в сутки, но в тех случаях, когда нормально отдохнуть почему-то не удавалось, она буквально валилась с ног.

Доун зевнула. В наступившей тишине завывания ветра стали еще громче. Он злобно бился в окно, и казалось, что по стеклу скребут не ветки, а когти.

«Доун, — словно говорил он. — Впусти меня».

Она помотала головой, стряхивая наваждение. «Ну вот, нервишки шалят», — подумала Доун, отошла от окна — и тут же наткнулась взглядом на портрет из коллекции Голоса. Тоже не слишком-то успокаивающее зрелище.

Женщина на картине напоминала даму при дворе Елизаветы Первой — высокий накрахмаленный воротник наполовину расстегнут, тесемки корсета распущены. Влажные розовые губы приоткрылись в ожидании поцелуя, непокорные локоны выбились из прически, полуприкрытые глаза смотрели прямо на Доун. Так и впились.

Внезапно в кабинете раздался какой-то звук, едва различимый за шумом ветра. Похоже на томный вздох. Ненасытное тело тут же напряглось и затрепетало.

Доун встряхнулась, вышла из кабинета и направилась к лестнице. Ее не покидало странное ощущение — казалось, что за картинной страстью в глазах женщины скрывалось сочувствие. К ней, Доун.

«Пора уносить ноги из этого дома, — подумала она. — Тут кто угодно свихнется».

Провожаемая темнотой, она сделала шаг, другой…

Где-то рядом мелодично зазвенели стеклянные подвески. Доун застыла как вкопанная.

«Доун…»

Внутрь хлынуло тепло, струйками спустилось ниже, и она почувствовала, что расслабляется — впервые с тех пор, как…

Скрипнула дверь, и темноту прорезала узкая полоска света.

Как зачарованная, она пошла на свет и, уронив пакеты со льдом, толкнула дверь. Дверь со скрипом открылась, и Доун вошла внутрь.

Комната, в которой она очутилась, походила на будуар: диваны, прозрачные занавеси, ширма с азиатским орнаментом, люстра с хрустальными подвесками… И картины. Два портрета: женщина экзотической внешности в распахнутых ветром одеждах и полуобнаженная японка, на голой спине которой выведены символы кандзи. Третья картина оказалась пейзажем — пустынный пляж, прозрачное голубое море.

Доун опустилась на атласную, пахнущую жасмином кушетку. Словно опомнившись, дверь захлопнулась.

В тот же миг Доун услышала Голос:

— Мне показалось, что ты измучена. И не только физически.

Доун поискала глазами колонки, но ничего похожего не обнаружила.

— Я думала, вы исчезли до завтра, — прошептала она.

— Как видишь, я еще здесь.

Она вздрогнула и посмотрела по сторонам. Пусто. «Измучена», — мысленно повторила она, и глаза тут же начали слипаться. Он прав. Она совсем измучилась.

— Я все равно не отступлюсь, — прошептала Доун. — Мне просто нужно немножко…

— Знаю.

Где-то рядом прошелестел легкий, как дыхание, ветерок.

Что это? Снова гипноз?

От одной мысли о том, что Голос попытается проникнуть в ее мысли, Доун начала закипать. Но при этом она отлично помнила приятные ощущения, которыми сопровождался прошлый сеанс. Помнила испытанное удовольствие, так похожее на физическую разрядку, о которой она мечтала весь вечер.

Она зажмурилась.

— Покой бы мне не помешал.

И снова взметнулся ветерок — уже чуть ближе.

— Доун, почему ты не сопротивляешься? Это должно стать для тебя рефлексом.

— Привыкну. Но ведь это совсем не одно и то же — атака вампира и… — Тело ныло от предвкушения.

— Значит ли это, что я получил твое согласие? — спросил он.

Показалось, или в его вопросе и правда прозвучало волнение?

Доун помедлила — остатки гордости не позволяли ей согласиться сразу. Но искушение было слишком велико. Покой. Блаженство. И любимый ее наркотик — забвение.

— Да, — сдалась она и облегченно вздохнула. — Но вы уберетесь вон по первому моему слову, хорошо?

В следующий миг чужое сознание затопило все существо девушки. Возбуждающее, блаженное тепло разливалось по телу неторопливыми волнами, то накатывая, то отступая в мерном, убаюкивающем ритме.

Открыв глаза, она обнаружила над собой небо. Солнце ласкало кожу, под спиной похрустывал мокрый песок.

Послышался нарастающий гул, и в следующую секунду в берег ударила волна, окатив Доун фонтаном брызг.

С ленивым удивлением девушка поняла, что ее окружает пейзаж, изображенный на одной из картин. Доун словно превратилась в одну из томных красоток, застигнутых врасплох неведомым художником.

А может быть, это просто бред усталого мозга.

Голос звучал ниоткуда и отовсюду сразу.

— Расскажи мне о Лонигане.

Стоп. Она впустила его вовсе не для этого. Ей хочется не расспросов. Ей хочется забыться.

Она поглубже зарылась в песок, раздвинула ноги навстречу набегающей волне.

Мэтт Лониган.

Она мысленно нарисовала картинку: вот он, рядом с ней — тело блестит в лучах солнца, и видно каждую прилипшую песчинку… каждый мускул в его поджаром теле, с которого капает вода… стекает на нее… Она заставила его наклониться, накрыть ее своим телом и скользнуть ниже… еще ниже… вот его губы уже касаются ее живота. Он целует ее, а потом ведет языком вниз, проникает внутрь… Доун выгнулась и сжала пальцы, набрав целые пригоршни песка.

Она вытянула шею — хотелось видеть его, смотреть, как его голова движется у нее между ног. Но вот он поднял голову и…

Волна обрушилась на песок и начисто смыла его образ. Раздался мстительный хохот.

— Что, ревнуешь? — Прибой с шелестом отступил.

Смех тоже угас.

— Да, ревную.

Новая волна щекотно пробежала по бедрам, вспенилась и закружилась между ног. Доун ахнула и зажмурилась.

Легкое дуновение, скользнувшее по коже, подсказало ей, что на этот раз удовольствием она обязана ему. Голосу.

— В жизни ты гораздо лучше, чем на фотографиях, — сказал он.

Она почувствовала прикосновение к волосам. Он осторожно выпутывал пряди из резинки, выпуская их на волю — плавать по волнам, как у русалки.

— Я и представить себе не мог, что ты окажешься такой…

— Не надо. — Сейчас начнутся сравнения, все как всегда.

Нет уж, этого она не вынесет.

— Нет. Ты светишься изнутри. Ты понятия не имеешь, как это действует на людей вроде меня. Доун, я могу научить тебя многому, проявить наконец твои…

Прикосновение стало ощутимее, словно теперь вдоль тела скользили руки, обводя и запоминая каждый изгиб. Шрамы — профессиональные трофеи — пропали, словно их и не было. Она ощущала ласки каждой клеточкой кожи.

Чувственное поклонение бесплотного партнера заставило Доун остро почувствовать свою женственность. Каждый раз, когда такое случалось, ее сердце наполнял восторг — когда она шла мимо толпы каскадеров или ловила на себе восхищенные взгляды. Что и говорить, приятно быть женщиной в мире, в котором господствуют мужчины.

Правда, потом она вспоминала, что ей никогда не сравниться с Эвой.

Но на этот раз все было иначе. Сейчас ей не нужно соперничать с призраком. Сейчас она желанна благодаря тому, что у нее внутри, тому, что…

Ощущение — неустойчивое, взрывоопасное — все сгущалось, росло и крепло по мере того, как призрачный оргазм постепенно закручивал в ней невидимую пружину. Мощное, такое никакими силами не сдержать…

Напряжение хлынуло, покидая тело, и Доун выгнулась, тщетно пытаясь его удержать, закусила губу, подавляя рвущийся стон. Подняла руки в поисках опоры.

Руки сжали пустоту. Она лихорадочно оглядывалась, задыхаясь.

— Кто ты?

Ощущение тяжести пропало так же внезапно, как появилось. Прибой-обольститель схлынул, и на пустом берегу осталась она одна. Понемногу вокруг нее проявилась прежняя обстановка — диваны, картины. Доун обнаружила, что лежит на кресле с откинутой спинкой.

Он исчез.

Она уткнулась носом в подушки и удовлетворенно вздохнула. Навалилась усталость, на смену лихорадочному возбуждению пришло другое чувство: ленивое любопытство.

— Почему ты не отвечаешь? — заплетающимся языком спросила она. Комната продолжала меняться: свет померк, зазвенели хрустальные подвески, убаюкивая ее, утягивая в забытье.

Пока Доун пыталась стряхнуть сонную одурь, дверь скрипнула и отворилась.

Впуская кого-то. Или что-то.