Джесс

Суббота, 30 июля 2016 года

Я точно знаю, в какой именно момент был зачат «Г», и поэтому я ничуть не тороплюсь делать тест на беременность. Прошло уже три дня, как у меня должны были бы начаться месячные. Они не начались. Однако я вовсе не сгораю от нетерпения по поводу этого теста – я воспринимаю его скорее как формальное подтверждение того, что я и так уже знаю. Тем не менее, сидя в туалете дома и мочась на тестовую палочку, я с надеждой думаю, как будет замечательно, если появится синяя полоска.

Я говорю «дома», но, если честно, все еще не чувствую, что мой дом – здесь. У меня такое ощущение, что я просто присматриваю за квартирой, в которую в любой момент могут вернуться из отпуска хозяева и вытурить меня отсюда. И мне придется упаковать свои вещи в сумки и вернуться к своей прежней жизни. Привыкну ли я когда-либо к этому своему новому жилью – не знаю. Может, я почувствую себя дома только после того, как мы переедем в какое-нибудь другое место?.. А переехать нам, конечно, придется. В такой квартире, как эта, не очень-то удобно жить с маленьким ребенком. Я хочу, чтобы рядом был сад, в котором «Г» мог бы бегать. Пусть даже не очень большой и не очень красивый, но все же сад. Хватит и небольшой лужайки с травой, на которой можно было бы погонять мяч.

Я поднимаю тестовую палочку и надеваю на нее колпачок, потом спускаю воду в унитазе и мою руки. Я слышала, как некоторые женщины говорили, что они чувствуют себя совсем по-другому после того, как узнают, что беременны. Пусть даже они и не могут физически ощутить появившееся внутри них скопление новых клеток. Я же почувствовала себя по-другому еще с того момента, как мой ребенок был зачат. Я даже вставала каждое утро пораньше и плавала перед завтраком для того, чтобы иметь возможность поговорить с ним, пока Ли этого не слышал. Мне казалось, что мой сын уже находится рядом со мной. Я даже как бы слышала, как он гукает, когда ложилась в воде на спину. Ему это нравилось. Да, я знаю, нравилось. И я люблю его. Я от него без ума. Мне очень нравится, что у меня есть возможность думать о ком-то, кто для меня важнее, чем я сама. О ком-то, ради кого я пожертвовала бы своей жизнью. А может, уже пожертвовала.

Я отгоняю от себя эту мысль, едва она приходит мне в голову. Я не позволяла таким мыслям появляться у меня в голове с начала медового месяца. А еще я не заглядывала в «Фейсбук» после возвращения с Сейшельских островов. Потому что когда я заглянула туда в последний раз, я едва не сорвала свою собственную свадьбу. Больше я уже так глупо себя вести не буду – мне ведь теперь есть что терять. И очень многое. Поэтому я не хочу доводить себя до сумасбродства от чтения всего этого.

Я снимаю с тестовой палочки колпачок и обнаруживаю на ней синюю полоску. Она даже синее полоски на сравнительной диаграмме – показателя положительного результата теста. Синяя, отчетливая, наглядная. «Г» – здесь. Он уже внутри меня. Я-то это уже знала, но теперь у меня есть этому подтверждение и для других людей. Никто не сможет усомниться в моих словах. Никто не сможет сказать, что я всего лишь фантазирую. Вот она – синяя полоска на белом фоне. «Г» уже существует.

Я не планировала говорить об этом Ли сразу же. Думала, что мне, может быть, захочется подержать это в себе – как своего рода секрет – какое-то время. Но я держу это в себе уже так долго, что сейчас, похоже, расколюсь.

Из ванной я иду на кухню. Ли готовит нам кофе. Я вновь надела на тестовую палочку колпачок, но все еще держу ее в руке. Ли оборачивается и смотрит на меня. Его взгляд опускается на тестовую палочку и возвращается на мое лицо. Его брови вопросительно поднимаются. Я киваю, и мое лицо помимо моей воли расплывается в улыбке.

Ли, широко улыбнувшись, подходит ко мне и берет меня на руки.

– О господи, ты не теряешь времени даром, да?

– Так ты ведь сам говорил, что хочешь побыстрее обзавестись детьми.

– Я знаю, и я действительно этого хотел. И хочу. Я просто не ожидал, что это произойдет так быстро.

– А вот произошло. Ты ведь не передумал?

На глазах Ли выступают слезы. Человек, который в моем присутствии никогда не ронял ни одной слезинки и который с большой гордостью заявил мне, что он не плакал даже тогда, когда умер отец львенка Симбы в мультфильме «Король Лев», теперь льет слезы, узнав о том, что скоро станет отцом.

– Я люблю вас, миссис Гриффитс.

– Я тоже вас люблю.

– И его, – говорит Ли, кладя левую руку на мой живот.

Я удивленно поднимаю брови:

– Почему ты говоришь «его»? А может, «ее»?

– У меня просто такое предчувствие, что это будет мальчик. Я ведь говорил тебе, что мне нужна футбольная команда.

– Так футбольная команда может быть и женской.

– Да, может, но я в этом сомневаюсь. Во всяком случае, пусть мой первенец будет мальчиком.

Все, что я в данный момент могу сделать, – так это сдержаться и не сказать ему, что он прав. Соблазн все ему рассказать – очень велик. Ну, может быть, не все, а только часть. Мне хочется принести свой телефон и показать ему фотографии. Но он не сможет их увидеть. И поэтому подумает, что у меня что-то не в порядке с головой. И тогда ему захочется меня бросить.

Поэтому я просто улыбаюсь и говорю:

– Давай подождем и посмотрим.

Ли с сияющим видом смотрит на меня и качает головой. Он сейчас очень похож на маленького мальчика, который только что получил самый лучший в его жизни рождественский подарок. И меня очень даже радует тот факт, что подарок этот ему преподнесла я.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – спрашивает он. – Я имею в виду, тебя не тошнит или что-то в этом роде?

– Нет. Я себя чувствую хорошо. Вообще-то даже великолепно.

– Вот и замечательно. О боже, я стану папой! Я все еще не могу свыкнуться с этой мыслью.

– Мне это вполне понятно. Лично я не ощущаю себя достаточно взрослой для того, чтобы быть мамой. Это ведь такая большая ответственность!..

Он смотрит на меня. Он по-прежнему похож на маленького мальчика, но теперь на испуганного ребенка.

– Но мы же справимся? – говорит Ли. – Мы не подведем своих собственных детишек?

– Нет конечно. У нас все будет хорошо. Думаю, мы справимся не хуже, чем справляются все остальные люди.

Ли снова качает головой:

– Придется сказать Карлу, что ему вскоре опять придется искать нового секретаря.

– Я не хочу пока никому ничего говорить. Люди в подобных случаях обычно ждут три месяца. На всякий случай – мало ли что может произойти…

– Да, конечно. Он, кстати, сказал, что одна из девушек, приходивших к нему на собеседование, произвела хорошее впечатление. Может, он возьмет на работу ее. Если ей захочется устраиваться на постоянную работу.

– Постоянную?

– Ну да. Ты ведь не станешь возвращаться на работу после того, как у нас появится малыш, не так ли?

Я смотрю на него и не могу скрыть своего раздражения, вызванного этими его словами.

– А может, я захочу вернуться, – говорю я.

– Да нет, не захочешь. Ты будешь растить нашего ребенка – это ведь намного важнее, да?

Я поворачиваюсь и отхожу в сторону.

– Что? – спрашивает он, и выражение его лица становится каким-то суровым.

– Ты так говоришь, как будто мы живем в пятидесятые годы прошлого века.

Он, став еще более мрачным, засовывает руки в карманы своего халата.

– Понимаешь, я не хочу, чтобы за нашим малышом присматривал кто-то еще, – только и всего.

– А твоя мама хочет.

– Что? – хмурится он.

– Я имею в виду, что она будет мне помогать, когда родится ребенок. Она уже сказала, что ей хотелось бы помогать.

– Когда она это сказала?

– Она говорила об этом до свадьбы. Сказала, что была бы очень рада приходить хоть каждый день, чтобы давать мне возможность отдохнуть.

– Ну, даже в этом случае тебе нет необходимости ходить на работу.

Я качаю головой, пытаясь понять, каким это образом мы перешли от восторга по поводу моей беременности к нашей первой ссоре.

– Я могу чокнуться, если буду находиться каждый день с утра до вечера и с вечера до утра с младенцем. Кроме того, нам могут понадобиться деньги.

Ли тихонько смеется.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Ну, если ты будешь приходить на работу в общей сложности пару дней в неделю, это вряд ли сильно увеличит наши доходы.

Его слова меня больно жалят. Ощущение такое, будто он меня ударил.

– Нам понадобится больше денег, потому что мы ведь не сможем и дальше жить здесь. У нас тут даже нет детской комнаты.

Ли поворачивается ко мне спиной и идет к окну.

– У них тут есть квартиры с двумя спальнями. Такие квартиры есть этажом ниже. И стоить это будет ненамного больше. Я наверняка смогу покрыть разницу в оплате и без того, чтобы ты ходила на работу.

Ну вот, он меня разозлил. И я не собираюсь ему уступать, как бы ему этого ни хотелось.

– А разве нам не следовало бы снять не квартиру, а дом? Дом с садом.

– Нам не нужен сад. Вокруг есть парки, скверы и прочее. Кроме того, если у нас будет сад, то это закончится только тем, что мы купим и поставим в нем один из тех дурацких красно-желтых пластмассовых игрушечных домиков – вот и все. Именно это произошло с Карлом и его женой, и я пока что не готов пойти по тому же пути.

Ли выходит из кухни. Я собиралась сказать, что меня совсем не прельщает перспектива подниматься пешком по лестнице, если вдруг сломается лифт, но я не вижу смысла продолжать этот спор. Ли явно не настроен на то, чтобы слушать. Кроме того, я не могу сказать ему, что я на самом деле думаю – а именно то, что «Г» не захочет торчать в квартире целый день. Ему захочется играть в саду. Ему будет нужен свежий воздух. Я хочу, чтобы у него была возможность играть на улице с другими детьми. А здесь никаких детей нет. Я кладу ладонь туда, где через несколько месяцев будет выпирающий вперед живот. Мой «воздушный шарик» лопнет вовремя, в строго назначенный срок.

Я стою на работе за стойкой дежурного администратора, спрашивая себя, заметно ли уже, что я беременна. Чувствую-то я себя уже по-другому, поэтому и не могу избавиться от мысли, что и выгляжу не так, как раньше. Мне вспомнилась беременная женщина-секретарь, которая была здесь, когда я приходила на собеседование. Какой неуклюжей она выглядела на своих высоких каблуках. Я все еще не знаю, кто на нее «косо посмотрел» из-за того, что она пришла в обуви без каблуков. Тогда я подумала, что это, наверное, был Карл, но после ссоры с Ли в субботу я в этом засомневалась.

Вряд ли мои коллеги по работе очень сильно впечатлятся, когда узнают о моей беременности. Двое из них и так уже стали смотреть на меня насмешливо, когда все узнали, что мы женимся. Могу себе представить, что они говорят у нас за спиной. Оно и понятно: один из руководителей устраивает свою подружку на работу в компанию, женится на ней, обрюхачивает ее, в результате чего она уходит с работы. И все это – меньше чем за год. Они, наверное, будут отпускать шуточки в мой адрес, сидя в баре после работы. Я их, правда, никогда не услышу. Меня к тому времени уже давно как не станет.

Дверь открывается, и заходит молодой человек с довольно длинными светлыми волосами. Подходя к стойке дежурного администратора, он улыбается мне ослепительной улыбкой – как на рекламе зубной пасты.

– Здравствуйте, чем я могу вам помочь? – спрашиваю я.

– Здравствуйте. Я пришел к Ли Гриффитсу. Меня зовут Дэн Темплтон.

– Понятно, – говорю я. – Присаживайтесь. Я сообщу Ли, что вы здесь.

Он садится, забрасывает ногу на ногу и слегка ослабляет свой галстук.

Я звоню Ли, но его линия занята. Я кладу телефонную трубку и спрашиваю у посетителя:

– Сделать вам кофе?

– Это было бы замечательно, спасибо. Черный, без сахара.

Я снова пытаюсь дозвониться Ли, но линия все еще занята. Я делаю кофе и несу его Дэну.

– Вот, пожалуйста, – говорю я, протягивая ему чашку.

– Спасибо, – говорит Дэн, чуть сдвинув брови. – Я с вами раньше где-то встречался?

Хотя тон его голоса вроде бы дружески-нейтральный, что-то мне в нем не нравится.

– Хм, я так не думаю. Я здесь вообще-то новенькая.

– А где вы работали раньше?

– Не в рекламной фирме. Я вообще-то работала в одном кинотеатре.

– А-а, вот там-то я вас и видел, – говорит он, тыкая пальцем в воздух. – Я все время туда хожу. Я видел вас за стойкой дежурного администратора, и, думаю, вы пару раз приносили мне по моему заказу еду.

– Ого, я поражена тем, что вы меня помните. Я там выглядела немного иначе.

– Я никогда не забываю симпатичное лицо, – говорит он.

Я улыбаюсь и слегка краснею. И тут вдруг я слышу позади себя шаги. Я оборачиваюсь и вижу, что Ли стоит у лестницы и вопросительно смотрит на меня.

– Э-э… К тебе пришел Дэн Темплтон.

– Я это вижу.

– Я пыталась тебе позвонить, но ты с кем-то разговаривал по телефону.

Он кивает мне с каменным лицом и поворачивается к клиенту:

– Привет, Дэн. Извини, что заставил тебя ждать. Пойдем ко мне в кабинет.

Дэн берет свой кофе и, проходя мимо меня, снова улыбается мне ослепительной улыбкой. Я юркаю обратно за стойку дежурного администратора – как зверушка, бегущая в спасительное убежище. Почему я так себя веду – не знаю: я ведь не делала ничего предосудительного. Меня просто смутило выражение лица Ли.

Следующие полчаса я стараюсь себя чем-то занять, хотя у меня, по правде говоря, вообще нет никакой работы. Услышав шаги двух человек, спускающихся по лестнице, я начинаю старательно печатать что-то на компьютере.

– Еще раз спасибо за то, что пришел, Дэн, – слышу я голос Ли. – Я скоро с тобой свяжусь.

– Замечательно, – отвечает Дэн. – Спасибо за то, что уделил мне время.

Когда он проходит мимо меня, я поднимаю взгляд: мне сказали всегда улыбаться клиентам, когда они покидают это здание.

– Был рад снова вас увидеть, – говорит Дэн с улыбкой.

– А я – вас, – отвечаю я.

Он закрывает за собой дверь. Ли подходит ко мне. Его лицо – мрачнее тучи. Я чувствую на своих щеках его горячее дыхание.

– Откуда ты его знаешь? – спрашивает он.

– Он приходил в кинотеатр – только и всего. Он меня вспомнил.

– Это как-то странно, правда?

– Не знаю. Он сказал, что регулярно ходит в тот кинотеатр.

Ли поднимает бровь:

– В следующий раз я назначу ему встречу в каком-нибудь другом месте.

– В этом нет необходимости.

– Тебе хочется, чтобы он сюда пришел, да? – резко говорит Ли.

Все мое тело напрягается.

– Я этого не говорила.

– Но ты вела себя так, как будто тебе этого хочется.

– Я всего лишь имела в виду, что он меня совсем не беспокоит, – вот и все.

– Да, но он беспокоит меня.

Ли разворачивается и уходит вверх по лестнице.

Я стою несколько секунд неподвижно, все еще толком не понимая, в чем меня обвиняют. Я никогда раньше не видела Ли таким: он никогда не казался мне ревнивым. Да я, собственно говоря, вообще очень мало общалась с другими мужчинами с тех пор, как мы стали встречаться. Единственными мужчинами из числа моих знакомых, приглашенных на свадьбу, были Адриан и его приятель. А с этим Дэном я сейчас даже ни капельки не флиртовала. Реакция Ли была явно неадекватной.

Я вздыхаю и снова обращаю свой взор на монитор компьютера, надеясь, что позже Ли объяснит мне, почему он так себя повел.

Ли не вспоминает об этом инциденте весь вечер, до тех самых пор, когда мы собираемся лечь в постель.

– Послушай, я извиняюсь за то, что сегодня произошло, – говорит он. – Я осознаю, что, пожалуй, повел себя уж слишком жестко.

Я пожимаю плечами. Я не хочу, чтобы он знал, как сильно его поведение меня расстроило. Я весь остаток рабочего дня не могла сконцентрироваться на работе.

– Знаешь, тот парень ведь вообще не создавал никаких проблем, – говорю я.

– Во мне иногда уж слишком сильно срабатывает защитный инстинкт, – отвечает Ли. – Думаю, тот факт, что ты беременная, существенно усугубляет положение. Я как бы чувствую, что мой долг – постоянно оберегать тебя. Точнее, вас обоих.

– Вообще-то я и сама в состоянии за себя постоять. Я думала, что ты об этом помнишь.

– Ну да. Но это было до того.

– До чего?

– До того, как ты вышла за меня замуж. До того, как ты стала носить в себе моего ребенка.

– Я все еще способна назвать козла козлом, если я вижу, что это козел.

– Тебе этого делать не нужно. Больше уже не нужно. Тебя буду оберегать я, понятно?

Я слегка киваю – просто потому, что это легче, чем продолжать спор. Я устала. Сегодня был долгий и нелегкий день. Честно говоря, я очень хочу спать.

Ли притягивает меня к себе и целует. Целует крепким поцелуем, а не таким, каким целуют, желая спокойной ночи. У меня на секунду возникает желание сказать ему, что я слишком устала, но я ловлю себя на мысли, что переживаю о том, какой будет его реакция. Кроме того, мама всегда говорила, что мужчине и женщине никогда не следует ложиться в постель, если возникший между ними спор не был улажен. А нам это нужно. Нам необходимо снова воссоединиться. И тогда все будет хорошо.

Джесс

Сентябрь 2008 года

– Как часто ты думаешь о смерти, Джесс? – спрашивает Эдвард.

Он сказал мне называть его Эдвардом, хотя формально его следует называть «профессор Дженкинс».

Паула, психолог управления образования, направила меня к нему, потому что решила, что я нуждаюсь в дополнительной помощи высококвалифицированных специалистов. Это просто такая вежливая форма заявления о том, что у меня не все в порядке с головой.

– Вы хотите, чтобы я дала вам откровенный ответ или же такой ответ, который мне следует дать вам в том случае, если я не хочу, чтобы вы думали, что я чокнутая?

– Лучше всего – это откровенный ответ, – улыбается он.

– Ну, тогда я скажу, что думаю о ней очень часто. Но ведь это естественно и разумно, не так ли?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, если человек думает о смерти, то тогда у него больше шансов ее избежать, ведь правда? Я имею в виду, что, например, детям говорят переходить дорогу так, как положено, чтобы их не задавил автомобиль. А это ведь тоже означает думать о смерти, не так ли? Просто люди называют это «быть разумным».

– То есть ты считаешь свои мысли о смерти чем-то вроде предохранителя?

– Да. Раз человеку необходимо быть осторожным, когда он переходит дорогу, то почему бы ему не быть осторожным, когда он садится на поезд или когда выходит из дому? Я не вижу никакой разницы.

– Именно поэтому ты не хочешь поехать в Манчестер?

– Людей в Манчестере убивают из огнестрельного оружия.

– Поэтому ты думаешь, что поехать туда – это небезопасно, да?

– Именно так.

– А если я скажу тебе, что молодые люди, которых застрелили в Манчестере в прошлом году – а все они были молодыми людьми, – были осознанно выбраны в качестве цели нападения? Они не были случайными жертвами.

Я пожимаю плечами:

– При такой стрельбе пуля может попасть в кого-то и случайно, верно? Излишняя осторожность не повредит.

Эдвард кивает и что-то записывает. Про меня уже, наверное, очень много чего поназаписывали. Сначала все время что-то записывала Паула, а теперь вот и Эдвард… Но это вовсе не означает, что теперь они знают и понимают меня уже лучше. Это означает, что они всего лишь думают, что знают и понимают меня уже лучше.

– Но ты не думала так до того, как умерла твоя мама, правда?

– Нет, не думала. Но это все равно как люди не бросают курить до тех пор, пока им не скажут, что у них рак легких. Это как сигнал тревоги, верно?

– То есть ты считаешь смерть мамы своего рода сигналом тревоги, да? Но ведь она умерла не в результате несчастного случая, не так ли? Она умерла от рака кишечника. Она этого предотвратить не могла.

– Еще как могла. Она могла стараться не есть мяса. Я больше не ем красного мяса, потому что если есть его слишком много, то это закончится раком кишечника.

– Ну, это точно еще не известно. Пока что есть только исследования, результаты которых связывают красное мясо с повышенным риском.

– Именно так. Об этом-то и идет речь – о риске. Я просто снижаю свой риск. Врачи только об этом все время и долдонят, не так ли? Не кури. Не употребляй алкоголя. Не ешь жирную пищу. Больше занимайся физическими упражнениями. Сгоняй вес. Все это снизит вероятность того, что ты умрешь. Вот только когда они говорят это, они считаются здравомыслящими, а когда я говорю то же самое о других вещах, меня считают ненормальной.

Произнеся эти слова, я скрещиваю руки на груди. Эдвард ничего не говорит. Я думаю, что, возможно, убедила его в том, что права.

Анджела

Воскресенье, 28 августа 2016 года

Только когда она почти не прикасается к обеду, я обо всем догадываюсь. Она кое-как справляется с йоркширским пудингом, но когда я ставлю перед ней говядину, выражение ее лица становится таким, как будто ее вот-вот вырвет. А еще она бледная, со слегка осунувшимся лицом. Ее лицо раньше никогда не казалось мне осунувшимся. Еще на прошлой неделе я подумала, что она выглядит неважно и не ест столько, сколько обычно, но сейчас она уже вообще почти ничего не ест. Она режет мясо на кусочки и гоняет их туда-сюда по тарелке, но не съедает ни одного. Я вижу, как Ли встречается с ней взглядом и поднимает бровь. Она еле заметно качает головой.

Я решаю, что с моей стороны будет очень даже гуманно помочь ей выкарабкаться из данной неловкой ситуации.

– Ой, Джесс, почему ты мне ничего не сказала?

Я кладу свои нож и вилку на стол и, быстро обойдя вокруг стола, убираю стоящую перед ней тарелку и уношу ее. Вернувшись, я смотрю на Джесс и на Ли, и у меня начинают литься слезы.

– Я очень-очень рада за вас обоих, – говорю я, а затем, наклонившись, обнимаю Джесс и тут же звонко целую Ли в щеку. – Вы, должно быть, на седьмом небе.

Они снова переглядываются. Джесс пожимает плечами, а Ли поворачивается ко мне.

– Спасибо, – говорит он. – Именно так. Джесс хотела три месяца никому ничего не говорить, но ты, я вижу, и сама обо всем догадалась.

– Я чувствовала себя абсолютно так же, когда забеременела, – говорю я, обращаясь к Джесс. – От одного взгляда на приготовленную пищу у меня возникало ощущение, что меня сейчас вырвет. Это было ужасно. И такое у меня было не только по утрам, а, можно сказать, круглые сутки.

– Я знаю. Со мной то же самое. А с прошлой недели стало совсем тяжко. Я почти не могу есть.

– Может, подать тебе что-нибудь другое? Суп и булочку? Или просто сухие крекеры? Мне помнится, я ела много крекеров, когда была беременной.

– Да, я, пожалуй, попытаюсь съесть парочку крекеров, спасибо.

Я кладу два крекера «Джейкобс» на тарелку и приношу их. Джесс сначала чуть-чуть обкусывает их с краю, а затем несколько раз кусает уже побольше.

– Ну, ты, по крайней мере, хоть что-то можешь есть. Возьми с собой всю пачку, милая. Понемножку, но часто – как говаривала моя мама. А когда срок?

– Где-то на второй неделе апреля, но я еще не ходила на УЗИ и не знаю точную дату.

– О-о, это замечательно, когда ребенок рождается весной. Впереди ведь тогда целое лето. Я помню, как в январе, когда я просыпалась рано утром вместе с Ли, все время было темно.

– Думаю, это замечательно, что у меня будет возможность ходить на прогулки с коляской.

– Кстати, я настаиваю, чтобы коляску тебе купила именно я. Хочу подыскать что-то очень практичное. На тот случай, конечно, если мне будет позволено иногда гулять с коляской.

Джесс смотрит на Ли.

– Спасибо, – говорит он, дожевав и проглотив то, что находилось у него во рту. – Это было бы замечательно. Но ты не спеши что-то покупать. У нас еще полно времени.

– Джесс совсем не нужно шататься туда-сюда в поисках коляски на восьмом месяце беременности. Купить коляску необходимо сейчас.

– Может, после того, как меня перестанет все время тошнить, – говорит Джесс.

– Да, конечно. У меня, правда, это продолжалось аж до шестнадцатой недели, но будем надеяться, что тебе повезет больше, чем мне. В любом случае мы можем начать искать по интернету, правда? Так будет намного легче.

Джесс откусывает еще один кусочек от крекера. Ли опять принимается за свое мясо. Я подозреваю, что все эти нюансы заставляют его нервничать. Отцовство – это большая ответственность. Я, впрочем, придерживаюсь той точки зрения, которую уже высказывала. Он преобразится, когда станет отцом. Ему пойдет на пользу, если у него будет жена и ребенок, ждущие его дома. Это не позволит ему уж слишком зацикливаться на своей карьере.

– О-о, – говорю я, озвучивая очередную мысль, пришедшую мне в голову. – Вы ведь теперь, конечно же, переедете.

Джесс снова смотрит на Ли.

– Мы, возможно, снимем более просторную квартиру в том же доме, – говорит он.

Чуть нахмурившись, я смотрю на него, не будучи уверенной в том, что не ослышалась.

– Вам будет нужен настоящий семейный дом, а не квартира, – говорю я.

– Нас устроит и квартира, пока ребенок еще совсем маленький. Мы сможем снять что-нибудь побольше позднее.

– Но это ведь совсем не подходящее место для того, чтобы жить там с малышом, разве не так? А вдруг сломается лифт? Джесс ведь не сможет тащить коляску вверх по лестнице.

Ли слегка закатывает глаза. Он все время делал так, когда был подростком. Когда он начинает говорить, его взгляд становится каким-то стальным. Такое выражение глаз я помню очень хорошо.

– За все то время, пока я там живу, лифт еще ни разу не ломался. Нам нет необходимости переезжать в одно-или двухэтажный дом в пригороде только потому, что Джесс беременна.

Думаю, эта его реплика имеет целью уколоть меня. Ли обожал наш сад, когда был маленьким мальчиком. Он проводил там много времени, играя в мяч или роясь в клумбах. Но когда он стал подростком, он вдруг решил, что ненавидит Горсфорт. Он говорил, что в Горсфорте очень скучно и не происходит никаких событий. Он стал заявлять, что переедет в центр города, как только у него появится такая возможность. Что он в конце концов и сделал. Когда он окончил университет, он стал снимать жилье, а когда начал зарабатывать хорошие деньги, то купил себе квартиру. Однако центр города – это не то место, в котором следует растить маленького ребенка. Совсем не то.

Я хочу что-то сказать, но при этом знаю, что мне нужно быть осторожной. Я не хочу, чтобы он вышел из себя в присутствии Джесс. Он ведь в подобных случаях выглядит отнюдь не привлекательно, и я не хочу, чтобы она видела его таким.

– Ну, может быть, пока еще не время, но вам в конце концов придется переехать ради школы, не так ли? Что-то я сомневаюсь, что в центре города есть хорошие школы.

– Мы, возможно, отдадим его в частную школу, – отвечает Ли.

– А зачем транжирить деньги всего лишь на вычурную школьную форму, если в округе есть очень даже хорошие государственные школы? Начальная школа, которая находится на этой улице, пользуется очень хорошей репутацией. Я видела ее рекламный баннер, когда проезжала мимо.

Ли со звоном кладет нож на край своей тарелки:

– Я сказал, что у нас с жильем пока что все в порядке. Так что спасибо за советы.

Его тон говорит мне, что мне теперь лучше помолчать. Видя, что Джесс хмурится на Ли, я решаю сменить тему. Я не хочу еще больше накалять обстановку. А менять темы я умею. Мне пришлось этому научиться.

– А вы смотрели передачу «Пекарский турнир» на этой неделе? Там участвует девушка из Лидса. Она проявляет себя очень хорошо. Ее заварное тесто выглядело весьма аппетитно.

Дождавшись, когда закончится обед и Ли начнет загружать посудомоечную машину, я иду вместе с Джесс в гостиную.

– Пойдем ненадолго наверх, милая, – говорю я. – Мы можем начать подыскивать коляску через интернет.

Джесс идет вслед за мной на второй этаж в комнату для гостей. Я включаю компьютер и жду. На загрузку компьютера всегда уходит пара минут. Ли говорит мне, что это потому, что компьютер устарел и что нужно его модернизировать, но я не вижу в этом большой необходимости.

– Ага, ну вот, – говорю я, заходя на веб-сайт «Мамочки и папочки». – В Лидсе есть один из таких магазинов, и мы могли бы туда вместе сходить. Давай посмотрим, что у них там есть.

На веб-странице фигурирует просто ошеломляюще большое количество вариантов: это и модульные коляски, и обычные, и детские складные стулья на колесиках, и многое другое.

– Вам, видимо, понадобится универсальная модульная коляска, да?

– Понятия не имею, – отвечает Джесс.

– Я думаю, это очень удобно, когда модуль-люльку можно доставать вместе со спящим в ней ребенком из автомобиля и устанавливать на колесное шасси, и при этом ребенок даже не проснется.

Произнося эти слова, я кошусь на Джесс и замечаю на ее глазах слезы.

– О-о, милая, – говорю я, протягивая к ней руку и сжимая ее ладонь. – Тебе сейчас нежелательно расстраиваться.

– У меня нет обо всем этом ни малейшего представления, – говорит она. – Я не знаю, что мне нужно. Я ничего не знаю о младенцах. Как я смогу о нем надлежащим образом заботиться?

Слезы льются по ее щекам. Я обнимаю ее одной рукой и глажу ее плечо.

– Не переживай, – говорю я. – Все поначалу чувствуют себя подобным образом. Я уж точно себя так чувствовала. Нам всем ведь когда-то приходилось учиться. Никто от тебя не ожидает, что ты большой специалист в данной области.

– Вы и в самом деле не имели обо всем этом никакого представления?

– Не имела.

– Тогда откуда вы знали, что вам нужно делать?

– Думаю, инстинкт подсказывал. И моя мама мне очень много помогала.

Уже произнеся эти слова, я осознаю, что зря это сказала. Джесс всхлипывает.

– Извини, я не хотела сделать тебе больно. Я знаю, что тебе придется нелегко без твоей мамы, но я хочу, чтобы ты помнила: я буду помогать тебе буквально во всем. Ты можешь звонить мне в любое время дня и ночи, и ни один из твоих вопросов не будет считаться глупым. Договорились?

Она кивает и вытирает себе нос рукой. Я встаю, беру салфетку из коробки и протягиваю ее Джесс.

– Я буду приходить помогать тебе каждый день, особенно в самом начале. Я позабочусь о том, чтобы ты не оставалась одна, когда Ли будет находиться на работе.

– Спасибо, – бормочет она. – Это очень любезно с вашей стороны.

– Не говори глупостей. Это мой первый внук, и мне хочется проводить рядом с ним как можно больше времени. Помогать тебе – это будет для меня удовольствием. Считай меня своим бесплатным работником.

Она слегка улыбается, а затем высмаркивается.

– Послушай, – говорю я, выключая компьютер, – давай займется поиском коляски лучше как-нибудь потом, когда у тебя будет соответствующее настроение. Но я хочу тебе еще кое-что показать, прежде чем ты уйдешь из этой комнаты.

Я наклоняюсь, выдвигаю нижний ящик кровати и достаю из него крестильную рубашку, завернутую в оберточную бумагу.

– Это крестильная рубашка Ли. Я хочу, чтобы ты использовала ее и для крещения твоего ребенка.

Она снова начинает плакать – если она вообще переставала это делать. Толком не взглянув на рубашку, она заворачивает ее обратно в оберточную бумагу.

– Спасибо, – шепчет она. – Она красивая. Вы можете похранить ее пока у себя? По крайней мере до тех пор, пока мы не переедем.

– Конечно, – говорю я, забирая у Джесс крестильную рубашку и пряча ее обратно в ящик.

Вставая, я замечаю выражение лица Джесс: она хмурится.

– А вот эти другие вещи – что это? – спрашивает она.

– О-о, это различные предметы одежды для младенца, которые я уже приготовила.

– Но вам ведь стало известно об этом только что.

– Да, только что. Но это ведь было всего лишь вопросом времени, не так ли?

Она идет в сторону двери. Я думаю, что она все еще переживает по поводу того, что недавно сказал Ли.

– Послушай, – говорю я, догоняя ее, – не переживай относительно нашего Ли. Я с ним поговорю. Думаю, он просто немножко нервничает из-за того, что скоро станет отцом и что ему придется заботиться о ребенке. Как только малыш родится, я подыщу что-нибудь в этом районе. Чудесный дом с садом. Я уверена, что Ли образумится, как только родится ребенок.

Она смотрит на меня и, ничего больше не говоря, уходит вниз по ступенькам.

Анджела Гриффитс → Джесс Маунт

15 апреля 2018 г.

Вот он. Маленький Гаррисон, которому сегодня исполняется один год. Он улыбается особой улыбкой своей мамочке, но при этом он хочет, чтобы ты знала, что бабушка о нем очень хорошо заботится. Он любит играть в моем саду (мы всегда говорили, что ему понравилось бы жить в доме с садом, не так ли?). Он уже делает первые шаги и скоро будет гонять по саду мяч – так, как это когда-то делал его папочка. Папочка скоро приедет домой, а пока что Гаррисон здесь, со мной, и нам обоим очень нравится проводить время вместе. Он – самый замечательный внук из всех, которые у меня когда-либо могли быть. Спасибо.

Джесс

Суббота, 15 октября 2016 года

Я зашла в «Фейсбук» только потому, что это был его день рождения. Мне удалось прожить без «Фейсбука» три месяца, но мне так сильно захотелось увидеть его фотографию, что я нарушила свое обещание больше в «Фейсбук» не заходить. Нельзя сказать, что я не знала, чего мне ожидать, но уже при одном виде «Г» я сразу же залилась слезами. Он так сильно изменился! Он теперь настоящий маленький мальчик, и у него уже так много зубов, что сразу и не сосчитаешь. Волос у него теперь тоже намного больше. Они темные и довольно густые. И хотя он все еще однозначно похож на своего папу, мне кажется, что я могу различить в нем и кое-какие свои черты. И мамины. У него такая же нижняя часть лица – вокруг рта, – как у нас с ней.

– Эй, привет!.. – шепчу я и прижимаю телефон к своей груди так, как будто я прижимаю не телефон, а своего сына. Я как бы даю ему знать, что я здесь, рядом. Меня охватывает ужас от осознания того, что я никогда не увижу такого вот «Г» в реальной жизни, что меня не станет уже к тому времени, когда ему исполнится три месяца. Я не хочу верить в то, что это правда, однако все остальное пока что оказывалось правдой, даже когда я пыталась как-то сопротивляться, а потому с какой стати эта часть моей жизни в будущем окажется какой-то другой? Но я не понимаю, почему «Г» все еще живет с Анджелой. После того, как Ли арестовали, «Г» ведь уже должен был бы находиться у папы, не так ли? Наверное, Ли пока еще не признали виновным… Но как только его осудят и посадят в тюрьму, папа должен будет забрать моего сына к себе. Мое письмо ведь сыграет свою роль, верно? Я понимаю, что это не завещание, но в нем все же как бы содержится моя последняя воля. И я однозначно заявила в этом письме Сейди, кого я хочу видеть в роли воспитателя «Г» и почему будет небезопасно оставлять моего сына у Ли.

Я буду бороться за то, чтобы оставаться рядом с «Г», потому что меньше всего на свете мне хочется покидать его. Я не позволю растить его никому другому – и уж конечно не позволю этого делать Анджеле.

Я иду в ванную и умываюсь. Ли дома нет. Он прямо с работы поехал на матч футбольных команд «Лидс» и «Скотт». Я договорилась встретиться сегодня во второй половине дня с папой и Сейди. Я еще не говорила им о том, что беременна, но уже пора сказать. Я на четвертом месяце, и скоро скрывать это станет трудно: мой живот потихонечку начинает выпирать вперед. Мне это кажется чем-то таким невероятно большим и взрослым – сказать своему отцу, что ты беременна. Но я не чувствую себя в данный момент ни большой, ни взрослой. Я чувствую себя маленькой и уставшей девочкой, и меня все еще немного тошнит. Однако я знаю, что это необходимо сделать.

Когда я захожу в наш дом, папа готовит для меня обед. Это как-то странно – приходить в свой родной дом, который для тебя уже больше не дом. Все вроде бы такое же, как и раньше, но при этом уже кажется каким-то маленьким и чужим.

– Привет, – говорит папа, обнимая меня и целуя в обе щеки. – Очень рад тебя видеть.

Я знаю, что говорит он это очень искренне. Я вижу это по блеску, появившемуся в его глазах. И стараюсь не думать о том, как одиноко ему теперь здесь без меня.

– Привет. Как дела?

– Замечательно. Все время чем-то занят.

Я киваю, хотя и подозреваю, что не так уж у него все замечательно. От запаха того, что он готовит, меня уже слегка начинает тошнить. Я не могу придумать, каким образом отказаться от приготовленной папой еды так, чтобы он ни о чем не догадался, а потому решаю сказать ему сразу.

– У меня есть новости, – говорю я, чтобы больше не оттягивать. – Ты скоро станешь дедушкой.

Он смотрит на меня с таким видом, как будто ждет, что я сейчас начну смеяться и скажу, что это была шутка. Увидев, что я не смеюсь, он как-то так вздрагивает, а потом начинает плакать.

– Эй, – говорю я, подходя к нему и обнимая его. – Я вообще-то думала, что ты обрадуешься.

Проходит несколько секунд, пока к нему возвращается дар речи. Когда это наконец происходит, он просто говорит:

– Я радуюсь. И очень даже сильно. А если честно, то я попросту ошеломлен. И давно?

– Уже четвертый месяц. Срок – девятого апреля.

Он смотрит на меня.

– Да, – говорю я. – Я знаю. Это как будто она направила его нам, чтобы у нас появилось что-то такое, что ослабило бы нашу боль.

Папа вытирает глаза.

– Она очень бы обрадовалась, Джесс. Она пришла бы в восторг.

– И, наверное, начала бы что-то вязать, да?

– О да!.. Она начала бы вязать, готовясь к появлению малыша. И к тому моменту, когда он родится, ты уже была бы завалена всяческой вязаной одеждой.

– И она уже наговорила бы мне всякого-разного о том, что делать и чего не делать, что есть и чего не есть. Она каждый день давала бы мне какие-нибудь новые советы.

Папа улыбается, а потом его лицо слегка мрачнеет.

– Я приготовил рыбу. Это тебе подходит?

– Да, вполне, спасибо. Хотя сейчас мне не очень-то хочется есть. По правде говоря, с утра меня довольно сильно тошнило.

– Ой, солнышко мое… Я помню, как это было у твоей мамы. Жаль, что я ничего не знал.

– Я не хотела никому ничего говорить раньше трех месяцев. Ты ведь понимаешь, что может случиться всякое.

– Конечно. Ты скажешь завтра Анджеле?

Пару секунд я размышляю, стоит ли мне соврать, и решаю не делать этого.

– Она вообще-то уже догадалась. Потому что я не смогла съесть ее воскресный обед. Так что все раскрылось раньше, чем мне хотелось бы.

– А-а, ну да, – говорит он, явно стараясь изо всех сил не обидеться. – Готов поспорить, что она обрадовалась.

– Да. Обрадовалась. Честно говоря, даже слишком сильно.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, она захотела начать подыскивать коляску уже сейчас. А еще у нее целый выдвижной ящик набит одеждой для младенца. Вот и скажи после этого, что на меня не оказывается давление!

– Ого! Да уж, в этом мне с ней не посостязаться. У нас, наверное, на чердаке лежит какая-то твоя детская одежда, но, думаю, ничего подходящего.

– А это не старые вещи Ли. Они абсолютно новые. Она купила их для своего внука еще до того, как он был зачат.

– Это как-то странно.

– А еще она показывала мне крестильную рубашку. В которой когда-то крестили Ли. Она хочет, чтобы в ней крестили и моего малыша.

– Мне бы и в голову не пришло, что ты захочешь своего ребенка крестить.

– Я не хочу. Но мне пришлось отложить спор по данному поводу на потом. Я сказала ей, чтобы она пока похранила крестильную рубашку у себя.

Папа на пару секунд задумывается, а потом качает головой.

– Что? – спрашиваю я.

– Я все еще пытаюсь осмыслить эту новость. Всего лишь год назад ты еще даже не была знакома с Ли, и вот теперь вы собираетесь стать родителями. Я полагаю, он этому рад, да?

– Да. Он сам это и инициировал.

– О-о, ты имеешь в виду, что это запланированная беременность?

– Ну ты и сказанул! – говорю я, смеясь. – Ты что, думаешь, что у меня всегда все происходит случайно и абы как?

– Нет, я не имел в виду… Мне и в голову не приходило, что ты захочешь так быстро обзавестись ребенком – только и всего.

Я бросаю взгляд на свою левую руку и начинаю крутить обручальное кольцо.

– Ну, человек ведь никогда не знает, что ждет его за ближайшим углом, правда?

– Да ладно тебе. Ты знаешь, что мама сказала бы по этому поводу.

– Да, и еще она сказала бы мне, что не нужно никогда жалеть о том, что сделала, а нужно жалеть о том, чего не сделала.

Папа некоторое время молчит.

– Ты будешь замечательной мамой.

– Неужели? Не могу себе этого даже представить. Я вполне могу от себя ожидать, что рано или поздно забуду ребенка в поезде, надену ему подгузник наоборот и вообще наделаю всяких разных глупостей.

– Ты будешь своего ребенка обожать, – говорит папа. – А это – единственное, что имеет значение.

Я договорилась с Сейди встретиться возле канала. Мне подумалось, что свежий воздух подействует на меня благотворно, и, кроме того, мне не хотелось сообщать ей о том, что я беременна, в кафе: я опасалась, что она опять устроит мне сцену при посторонних. Я подозреваю, что ее реакция на эту новость будет не такой позитивной, как у папы. Я имею в виду, что в результате рождения у меня ребенка у нее же не появляется внук, верно? У нее вообще ничего не появляется. Она просто продолжает терять свою лучшую подругу. Лучшую подругу, которую за последние два месяца она почти и не видела.

– Привет, – говорит она, подходя и обнимая меня. – Как дела, незнакомка?

– Все хорошо, спасибо.

Она смотрит на меня:

– Почему всего лишь хорошо?

Я решаю сказать ей сразу:

– Ну, последние шесть недель я то и дело занималась тем, что выблевывала из себя свои внутренности.

Когда до нее доходит смысл моих слов, она от удивления аж разевает рот:

– О господи!.. Ты беременна?

Я киваю, слегка улыбаясь в надежде на то, что это даст ей понять, что новость эта – хорошая. По крайней мере, с моей точки зрения.

– Черт побери!..

Я качаю головой:

– Классно сказано. Наверное, следовало бы начать продавать в магазинах открытки с такими словами: «Черт побери, ты беременна!»

– Извини. Я просто шокирована – только и всего.

– Да, женщина рано или поздно выходит замуж, и у нее рано или поздно рождается ребенок. Или такого еще никогда не бывало?

– Но ведь это же не какая-нибудь женщина, а ты, Джесс. Моя лучшая подруга, которая до совсем недавних пор не вставала по утрам раньше одиннадцати. Я все еще никак не могу свыкнуться с мыслью о том, что ты уже вышла замуж. А теперь вот мне уже пора начинать ходить с тобой по магазинам в поисках одежды для будущей мамы и ее ребенка.

– Ну да, именно так и обстоит дело. Если ты мной недовольна, то извини.

Я начинаю идти по дороге, тянущейся вдоль канала. Несколько секунд спустя я слышу, как Сейди, застонав, бросается вслед за мной и догоняет меня.

– Эй, я такого не говорила. Я очень даже довольна. Если ты сама рада тому, что произошло. Ты рада?

– Да, – говорю я.

– А Ли?

– Очень рад. Это вообще-то была его идея.

– То есть это запланированная беременность?

– Ты выражаешься как мой папа. Я вообще-то ходила на занятия по отношениям между полами.

– Но ты не говорила мне, что будешь пытаться забеременеть.

– Да, но ты дала мне однозначно понять, что это совсем не то, чего тебе хотелось бы услышать.

Мы отходим чуть-чуть в сторону, пропуская едущего на велосипеде мальчика, а затем молча идем по дороге. Я знаю, что первой молчание нарушит Сейди.

– Послушай, извини меня, хорошо? – говорит она некоторое время спустя. – Если ты и в самом деле этого хотела и тебя никто не принуждал, то тогда я, конечно, за тебя рада.

– Правда?

– Да. Я ведь теперь становлюсь вроде бы как тетушкой, да? Я буду нянчиться с твоим ребенком, но тут же буду звать тебя, если он начнет капризничать или вдруг обделается.

– Мне приятно осознавать, что я могу на тебя рассчитывать.

– Да, можешь. И это не шутка. Я буду тебе помогать. Я могу даже, если хочешь, присутствовать на родах.

– Не говори глупостей. Ты что, не помнишь, что произошло, когда ты держала меня за руку в тот момент, когда мне делали татуировку «Дары смерти»?

– Ты сейчас про то, что ты визжала, как резаная, и впивалась ногтями мне в ладонь аж до крови? Нет, я про это напрочь забыла.

– Мне, возможно, придется делать кесарево сечение.

– А ты напичкай себя какими-нибудь успокоительными средствами. Возьми их столько, сколько поместится у тебя в ладонях.

– Тебе, кстати, про это совсем не нужно волноваться. Со мной там будет Ли.

– А ты уверена, что хочешь, чтобы он присутствовал? Помнишь, что сказал по этому поводу Робби Уильямс? Он сказал, что это все равно что смотреть на то, как сгорает твой любимый паб.

– О-о, спасибо за то, что меня подбадриваешь.

– Что-что? Ты всегда говорила, что тебе нравится во мне то, что я говорю все напрямик.

– Да, может быть, но не настолько же напрямик! Поэтому, когда я располнею и стану похожей на гиппопотамиху, не начинай звать меня Глория.

– Хорошо, я вместо этого пришлю тебе какие-нибудь безделушки на тему мультика «Мадагаскар».

– Я уже сгораю от нетерпения.

– Кстати, тебе совсем не о чем переживать. Готова поспорить, что у тебя будет такой небольшой и аккуратненький животик, что люди даже не будут замечать, что ты беременна.

– Чего мне по-настоящему хотелось бы – так это чтобы эта была такая беременность, при которой женщина сама не замечает, что она пузатая, пока не наступит тот момент, когда из нее уже начнет лезть ребенок.

– Я никогда не верила в такие россказни, – говорит Сейди.

К ней подбегает большая собака. Она обнюхивает ее ботинки и затем бежит дальше.

– Я тоже уже не верю. Я еще никогда не чувствовала себя такой уставшей и больной.

– Тебе следовало бы мне об этом сказать.

Я пожимаю плечами:

– Я держала язык за зубами, пока не пошел четвертый месяц.

Лицо Сейди выражает сомнение. Я знаю, о чем она сейчас думает. И вижу, как выражение ее лица становится обеспокоенным.

– Но ничего плохого не произошло, да? – тихо говорит она.

– Нет, – говорю я. – Пока нет.

Мы отходим в сторону от дороги, пропуская трех мужчин на велосипедах.

– Все будет хорошо, – говорит Сейди.

– Да, – отвечаю я. – Давай на это надеяться.

Когда я возвращаюсь домой, Ли уже там. Телевизор включен на спортивном телеканале «Скай спортс».

– Привет. Они выиграли? – спрашиваю я, подходя к сидящему на диване Ли и целуя его.

– Да. Два – ноль.

– Прекрасно.

– Ну, и что сказал твой папа?

– Очень обрадовался. Сказал, что поздравляет.

– Я говорил тебе, что он отреагирует нормально.

– Я знаю. Но он, бедняга, поначалу подумал, что я забеременела случайно. Сейди подумала то же самое.

Ли хмурится:

– А когда это ты с ней встречалась?

– После встречи с папой. Мы прогулялись вдоль канала.

– Я не знаю, зачем ты все еще с ней общаешься.

Я делаю шаг назад, удивляясь этому его резкому выпаду.

– Что ты имеешь в виду? Она – моя лучшая подруга.

– Была раньше. Теперь ты с ней уже почти не видишься. Ты переехала жить в другое место.

– Мы с ней подруги еще с того времени, когда нам было по четыре года от роду, Ли.

– Это не имеет значения. Люди встречаются, люди расстаются. У вас скоро не будет ничего общего. Ты будешь растить ребенка, а она будет встречаться с какими-то своими парнями – то с одним, то с другим. Ты вполне можешь с ней расстаться навсегда. Она вовсе не станет для тебя большой утратой.

Я чувствую, как внутри меня закипает возмущение. Мне не верится, что он только что произнес такие слова.

– А я вот не поучаю тебя, с кем тебе следует дружить.

Ли выпрямляется на диване и тычет в мою сторону пальцем.

– Мне не нравится твой тон, – говорит он.

– А мне не нравится, что ты требуешь от меня перестать встречаться с моей лучшей подругой.

Уже через мгновение я понимаю, что мне не следовало этого говорить. Ли хватает пульт дистанционного управления телевизором и швыряет его в меня. Я быстро пригибаюсь, и пульт, пролетев надо мной, ударяется в стену позади меня. Я начинаю плакать.

– Извини, – тут же говорит он, пристально глядя на меня широко раскрытыми глазами.

– Ты вообще думаешь, что ты делаешь?

Я всхлипываю. Он вскакивает с дивана и подходит ко мне, но я его отталкиваю.

– Послушай, я отреагировал неадекватно, я это признаю. Извини.

– Ты мог сделать больно мне. Или навредить ребенку.

Он опускается на колени и обхватывает свою голову руками.

– Мне совсем не хотелось бы это сделать, – говорит он.

– Тогда почему, черт побери, ты так поступил?

Он поднимает голову, смотрит на меня и вздыхает. Его большие глаза молят о прощении.

– Мои мама и папа частенько ссорились, – говорит он. – И когда мы начинаем ссориться, меня это очень сильно пугает. Я переживаю, как бы и у нас все не закончилось так, как у них.

Я кладу ладонь на его плечо. Это происходит машинально: он расстроен, и я пытаюсь его утешить. При этом я осознаю, что вообще-то это он должен утешать меня.

– Мне жаль, что так получилось, – говорю я. – Но это все еще не оправдание тому, что ты сделал.

– Я знаю. Ты ведь беременна. На меня сейчас нахлынули неприятные воспоминания. Я даже начал переживать, какой же это из меня получится отец.

Я не знаю, что на это ответить. Мне хочется сказать ему, что из него получится замечательный отец, но я не знаю, правда ли это. Я сейчас вообще уже не знаю, что правда, а что нет.

Ли встает и протягивает ко мне руки. Я закрываю глаза и позволяю себя обнять с единственным желанием, чтобы этот инцидент побыстрее ушел в прошлое. Мне хочется делать вид, что ничего не произошло.

– Такое больше не повторится, – говорит он.

– Хорошо.

– Я вовсе не хотел тебя расстраивать. Я всего лишь высказывал мнение, что было бы правильно уже поменьше общаться с Сейди. Мне кажется, что она становится каким-то зеленоглазым монстром.

– Любой девушке будет не очень-то легко, когда ее лучшая подруга выходит замуж.

– Как я уже сказал, возможно, тебе пришло время как-то обходиться без нее.

Он садится на диван и хлопает по нему возле себя, тем самым приглашая меня сесть рядом с ним, но мне кажется, что я как бы предам Сейди, если сделаю это. Кроме того, я не хочу, чтобы он заметил, что я вся дрожу.

– Я пойду приготовлю нам чай, – говорю я.

ЛИЧНОЕ СООБЩЕНИЕ

Сейди Уорд

28/05/2018 9: 05

У них есть еще один свидетель. Твоя уборщица Фарах. Женщина, о которой ты мне рассказывала. Женщина-детектив сказала, что эта уборщица раньше им ничего не сообщала, потому что боялась, что потеряет работу и ее депортируют. Срок ее дискреционного разрешения на пребывание в стране вроде бы уже истекает, и ей не хотелось делать ничего, что могло бы помешать ей его продлить. Но ей сказали, что она теперь уже может остаться здесь жить навсегда, а потому она пришла и сделала заявление. Она все знала, Джесс. Знала о том, как он поступает по отношению к тебе. Ты, возможно, этого и не замечала, но они не упускают ничего, эти уборщицы. Они ведь бывают в твоей спальне, в твоей ванной. Они видят мусор, который ты выбросила, они смывают у тебя в туалете. Они убирают за тобой.

Детектив сказала, что Фарах видела на тебе синяки. Всегда в тех местах, которые можно прикрыть, когда выходишь из дому. Она видела и кое-что еще. Детектив не захотела сообщить мне, что именно, но говорит, что это важно. И что это дает нам очень убедительные доводы. Он получит по заслугам, Джесс. Мы скоро навсегда избавимся от этого ублюдка. А еще твой папа нанял адвоката, чтобы попытаться забрать «Г». Он сейчас находится у матери Ли, но ей придется его отдать, если Ли признают виновным. Мы вернем его ради тебя, Джесс. Даже если это будет самым последним, что мы в своей жизни сделаем.

Джесс

Понедельник, 28 ноября 2016 года

Я читаю это, сидя в ванной, и вся дрожу. Наша уборщица, которую я вообще-то никогда даже не видела, собирается дать показания против Ли. Почему? Какая у нее для этого может быть причина? Ну, кроме того, чтобы сказать правду.

Может, Ли пожаловался на нее, в результате чего она теряет свою работу, а потому хочет ему отомстить? Но он ведь всегда говорил, что она очень хорошая уборщица. Она в самом деле хорошая. Когда мы приходим по понедельникам с работы, у нас дома идеальная чистота. У меня даже такое ощущение, как будто мы живем в отеле. А еще она надежная: никогда не бывает, чтобы она вдруг не пришла.

Я кладу мобильный телефон в карман домашнего халата и, подняв крышку мусорной корзины, смотрю на ее содержимое. Что уборщица может увидеть в ней? Что она может в ней найти? Что-то такое, что не сразу заметно?

Стук в дверь ванной заставляет меня вздрогнуть. Крышка мусорного ведра со стуком шлепается на место. Дверь открывается, и из-за нее появляется лицо Ли.

– Ну что, ты скоро будешь готова? Нам нужно выходить в десять с минутами.

– Да, я буду готова через несколько минут.

Он бросает взгляд на мой лифчик и трусики, висящие на тыльной стороне двери. Они – для беременных женщин.

– Ну давай, побыстрее надевай это свое несексуальное белье, – говорит он. – Я не хочу опоздать.

Я выдыхаю, когда он закрывает за собой дверь. Я пыталась убедить его, что вполне смогу сходить на УЗИ сама. Я не была уверена, что ему стоит находиться рядом, когда я увижу изображение «Г» на экране. Боюсь, что я отреагирую на это не так, как другие мамы, которые видят своего ребенка в первый раз. Потому что это будет не первый раз, когда я его вижу.

Но Ли настоял на том, что нужно пойти и ему. Он сказал, что не упустит возможности впервые взглянуть на своего ребенка. И вот теперь я все никак не могу решить, радоваться мне этому или огорчаться. Потому что уже проявились первые признаки – вспышки гнева, неадекватное поведение. Все это заставляет меня думать, что Ли, в общем-то, способен на ужасные поступки, о которых я уже так много читала.

Мы садимся в комнате ожидания больницы. Впервые в жизни я оказываюсь в окружении других беременных женщин. И хотя мне очень не хочется сравнивать себя с ними, от этого трудно удержаться. У большинства из них живот побольше, чем у меня, и лишь у одной – меньше. Почти все они старше меня. Большинство – намного старше. Интересно, не думают ли они, взглянув на меня, что я еще слишком молода для того, чтобы быть мамой. В моей голове начинает звучать песня «История подростка». Я рада, что Ли здесь, со мной, потому что в противном случае они, наверное, решили бы, что я – мать-одиночка. У меня возникает желание повесить себе на живот табличку «Запланированная беременность». Все, с кем мы говорили о моей беременности до сего момента, поначалу думали, что я забеременела случайно – уж слишком увлеклась сексом в медовый месяц. Люди и понятия не имеют, что этот ребенок даже больше, чем запланированный. Он уже существует – существует в том будущем. И все, что мы сейчас делаем, – так это лишь обеспечиваем его появление в надлежащее время.

– Кто из вас миссис Гриффитс? – громко спрашивает женщина в голубой униформе.

Ли приходится слегка толкнуть меня локтем: я все еще не привыкла к своей новой фамилии.

– Это я, – говорю я, вставая.

– Заходите, пожалуйста.

– А можно и моему мужу зайти вместе со мной? – спрашиваю я.

– Да, конечно, – улыбается она.

Мы заходим вслед за ней в комнату с тусклым освещением, посреди которой стоит топчан, окруженный различными медицинскими приборами и экранами.

– Ага, – говорит она, глядя в мою медицинскую книжку. – Прилягте, пожалуйста, на топчан и слегка приспустите свои лосины и приподнимите кофточку, чтобы я могла хорошо осмотреть ваш животик.

Я делаю то, о чем она меня просит. Она закладывает бумажные полотенца вдоль верхнего края моих лосин и нижнего края кофточки.

– Это просто для того, чтобы гель не попал вам на одежду, – говорит она. – Он может показаться вам немного холодным, когда я стану его наносить, но он необходим нам для того, чтобы получить четкое изображение.

Ли берет меня за руку. Его ладонь липкая. А может, это моя ладонь липкая – я точно не знаю. Я смотрю на его лицо: он напряженно всматривается в экран, отчаянно надеясь что-нибудь различить. Я пытаюсь представить себе, каково бы было мне, если бы я не знала, что все хорошо. И если бы переживала обо всем том, о чем в подобных случаях обычно переживают люди, а не о том, что мой муж, возможно, сделает со мной, когда этому ребенку исполнится три месяца.

Женщина елозит по моему животу своим устройством где-то минуту.

– Кое-кто сегодня утром очень активен.

Она снова улыбается.

– Кто он? – спрашиваю я.

Ли смотрит на меня вопросительным взглядом. Врач – тоже.

– Мой муж думает, что это мальчик, – поспешно говорю я.

– Ну, если малыш перестанет дергаться хотя бы на пару секунд, я, возможно, смогу рассмотреть, кто там у вас. Думаю, вам бы этого хотелось, да?

Мы оба киваем. Изображение на экране становится более четким. Ребенок лежит, повернув голову налево, и отчетливо виден его маленький носик. Со стороны кажется, что малыш пускает пузыри. Врач настраивает экран так, чтобы мы могли видеть все более отчетливо. Ли сжимает мою ладонь, и на его лице появляется улыбка.

– Ну что, все вроде бы в порядке, – говорит врач некоторое время спустя. – Ваш муж прав. У вас мальчик.

Ли начинает плакать. Настоящие мужские слезы. Он кладет голову мне на плечо, и я прижимаю его к себе.

– Все хорошо, – шепчу я. – И дальше все будет хорошо.

Я говорю это ему, я говорю это «Г», и – самое главное – я говорю это самой себе.

Позже мы сидим в автомобиле Ли, таращась на черно-белую распечатку. Анджела предлагала нам попросить сделать трехмерное изображение. Она показывала мне на своем планшете, как выглядят подобные изображения, но я подумала, что все они похожи на Добби из фильма про Гарри Поттера. Поэтому я сказала, что двухмерного изображения будет вполне достаточно.

Его и вправду достаточно. На распечатке отчетливо видно, что это «Г». Хотя это и странно, но я узнаю его по той фотографии, которая будет сделана в будущем. Это все равно как переместиться назад во времени. Жаль, что я не могу стереть будущее со своей головы и быть сейчас просто счастливой.

– Он идеален, – говорит Ли. – Да, именно идеален.

– Я знаю. Мне очень нравится его маленький носик.

– Видимо, его носик похож на твой.

– Нет. Наш малыш во всем похож на тебя.

– Теперь мы знаем, что это мальчик, – говорит Ли. – Мне можно уже начинать предлагать имена?

Я чувствую, что мои пальцы сдавили листок бумаги сильнее.

– Да, можно, – говорю я. – Соглашусь ли я с каким-нибудь из них – это уже второй вопрос.

– У меня есть только один вариант, – говорит он. – Ты, возможно, помнишь. Это – Гаррисон.

Я, тяжело сглатывая, киваю. У меня, похоже, появляется еще один шанс. Возможно, я все еще могу изменить ход событий. Но я боюсь, что, если предложу другое имя и Ли согласится на него, Гаррисон на белый свет не появится. Может быть, с этим ребенком что-то случится и я потеряю его. Сейчас я, по крайней мере, знаю, что мальчик с именем Гаррисон точно будет жить в будущем – пусть даже меня в этом будущем и не будет.

– Гаррисон – это замечательно. А может, давай пока будем называть его по первой букве – «Г»? Я не хочу, чтобы люди знали его имя, пока он не родится.

– Не возражаю, – пожимает плечами Ли. – По-моему, это даже прикольно – держать что-то в секрете аж до самого рождения.

Я улыбаюсь ему. У меня такое ощущение, будто я выиграла для себя еще немного времени. И теперь мне нужно использовать это время с умом.

Ли высаживает меня возле подъезда нашего дома. Он договорился, чтобы мне сегодня дали отпуск на полдня – на тот случай, если наше пребывание в клинике затянется. Кроме того, я ему сказала, что хотела бы заглянуть после клиники домой, привести себя в порядок и переодеться.

Уезжая, он машет мне рукой. Он сейчас едет на встречу с клиентом в город Харрогейт. Я захожу в дом через парадную дверь и нажимаю кнопку, чтобы вызвать лифт. Тот приходит почти сразу же. Я захожу, и двери лифта закрываются. Я кладу ладонь на свой выпирающий живот и глажу его.

– Я вижу тебя, «Г», – говорю я. – Я теперь точно знаю, что ты там. И я жду не дождусь встречи с тобой. Я буду очень хорошо о тебе заботиться. Обещаю.

Двери открываются. Я выхожу и, вынув из кармана ключ, вставляю его в замок и отпираю дверь. Я кладу свой рюкзак на пол в прихожей, все еще держа распечатку с изображением «Г» в руке. Иду на кухню, намереваясь прикрепить листок с помощью магнитика к холодильнику. Я буду такой же, как и все другие беременные женщины в нашей стране. Я буду самой что ни на есть нормальной, и это будет самая обычная беременность. Я буду делать всю ту сентиментальную чепуху, которую делают другие женщины, потому что все, чего я сейчас хочу, – так это чтобы все было нормальным.

Дверь ванной открывается. Я чувствую, как внутри меня все похолодело. Из ванной появляется темная фигура, несущая что-то в руках, и я вскрикиваю. Я вскрикиваю так громко, что этот звук, вырвавшись у меня изо рта, еще долго вибрирует где-то внутри. Я слышу, как кто-то ахает и что-то роняет, а потом вижу пристально смотрящую на меня молодую худощавую женщину в хиджабе. В ее темных глазах – испуг.

– Извините, – говорит она на чуть ломаном английском. – Это я, ваша уборщица. Я вовсе не хотела вас пугать.

Я киваю ей, тяжело дыша, и жду, когда ко мне вернется дар речи.

– Все в порядке, – говорю я, наклоняясь, чтобы поднять щетку, которую она уронила, и передаю ее ей. – Я забыла, что вы будете находиться здесь.

– Спасибо, – говорит она, беря у меня щетку. – Вы – миссис Гриффитс. Я видела вас на фотографии. – Она показывает в сторону гостиной. – Простите меня за то, что я смотрела, но это очень красивое платье.

– Спасибо, – отвечаю я, и мое дыхание снова становится нормальным. – Пожалуйста, называйте меня Джесс.

Она вытирает руку о фартук и протягивает ее мне:

– Рада с вами познакомиться. Меня зовут Фарах.

Джесс

Ноябрь 2008 года

Когда поезд трогается с вокзала в Лидсе, вагон, в котором я нахожусь, полностью забит пассажирами. Я поехала в Лидс сразу после окончания занятий в школе, чтобы купить подарок Сейди на ее день рождения, но теперь я жалею, что не подождала до уик-энда. Я обычно не езжу на транспорте в час пик. Мне не нравится ощущение, что чье-то тело прижато ко мне. Я не хочу делать вдох в тот момент, когда стоящие рядом люди делают выдох. Мне нужен собственный воздух, свое собственное пространство.

Можно было бы протиснуться дальше, в глубину вагона, где чуть-чуть посвободнее, но я не хочу находиться слишком далеко от рукоятки аварийного выхода. Если случится какая-то авария, то именно возле этого выхода мне и необходимо быть. В идеале – между нею и той штукой, которой можно разбить стекло. Я пытаюсь найти место, с которого я видела бы и то, и другое. И мысленно прокладываю свой маршрут к ним: пройти мимо женщины с большой розовой сумкой и остановиться как раз перед мужчиной средних лет с бородой и в очках. Они, скорее всего, в случае аварии не предпримут никаких решительных действий. Когда происходит авария, люди цепенеют. Ну, во всяком случае, некоторые люди – я об этом читала. Их парализует страх. Вот почему нужно всегда быть начеку и надеяться лишь на самого себя. Нельзя рассчитывать на то, что другие люди хорошо проявят себя в критической ситуации. Поэтому при каждой своей поездке я в первую очередь продумываю, как выберусь наружу в случае аварии. Иногда мне приходится отходить подальше от толстых людей, поскольку я опасаюсь, что они при аварии могут упасть и придавить меня своим весом. Не было бы ничего хорошего, если бы единственный человек в вагоне, который знает, как себя вести в случае аварии, вдруг оказался бы прижатым к полу чьей-то толстенной задницей.

Сегодня насчет этого все в порядке: люди вокруг меня принадлежат к легкой весовой категории. Крупногабаритного багажа тоже нет, и это хорошо. Чего мне совсем не хочется – так это чтобы меня придавил какой-нибудь гигантский чемодан.

Поезд, выезжая из Лидса, начинает набирать скорость. Я сильнее сжимаю пальцами поручень, за который держусь, и вижу, как суставы на руке белеют. Мне не удалось толком рассмотреть машиниста, потому что я подбежала к поезду как раз в ту минуту, когда он уже должен был отправиться в путь. Обычно, если я стою и жду на платформе, я внимательно рассматриваю машиниста, когда поезд подъезжает к платформе. Машинисты средних лет – самые лучшие. Если машинисты слишком молоды, у них, возможно, маловато опыта. Если машинисты слишком старые, то с ними может случиться сердечный приступ. А еще больше вероятности, что они, управляя поездом, заснут.

Поезд поворачивает на большой скорости, и мужчина, стоящий рядом со мной, невольно делает шаг назад и наталкивается на меня. Он бормочет извинение. Я сдвигаю руку чуть в сторону по поручню, чувствуя, что моя ладонь потеет. Я пытаюсь смотреть в окно, но то, что я за ним вижу, начинает проноситься мимо уж слишком быстро. Я перемещаю свое внимание обратно внутрь вагона: смотрю вниз, на пол, и пытаюсь определить на глаз, какой размер обуви у стоящих рядом со мной людей. Я замечаю, что у одной женщины очень маленькие ступни – может, третьего размера. Или даже меньше. У мужчин это определить труднее, особенно если размер – от девятого до одиннадцатого. У парня, стоящего напротив меня, туфли с длинным носком. Возможно, двенадцатый размер, хотя из-за длинного носка такие туфли всегда кажутся большего размера, чем они есть на самом деле.

Я поднимаю взгляд, когда поезд дергается. Что-то не так – я это чувствую. Я делаю шаг в сторону стоп-крана. Машинист ведет поезд на слишком большой скорости. Обычно поезд так сильно не дергается. Возможно, машинист еще молод и делает это ради собственной забавы. Некоторые парни из моей школы совершают подобные глупые поступки, когда ездят на мопедах. А может, машинист уже очень пожилой и сейчас засыпает, не чувствуя при этом, что поезд чрезмерно набирает скорость.

Я чувствую, что так вспотела, что одежда на спине у меня уже мокрая. Я слышу свое дыхание – быстрое и неглубокое. Если мимо будет проходить проводник, я спрошу у него, в чем проблема. Может, он пойдет и выяснит. Я смотрю сначала в одну сторону, потом в другую, но проводника нигде не видно. Он, возможно, в другом конце поезда. Проверяет там билеты. И не обращает внимания на то, что происходит. Пройдет целая вечность, прежде чем он окажется здесь, возле меня. И будет уже слишком поздно. Я перестаю держаться за поручень и делаю еще один шаг в сторону стоп-крана. Никто вокруг меня, похоже, ничуть не обеспокоен. Все они слишком заняты тем, что разглядывают что-то в своих телефонах, а потому ничего вокруг не замечают. Поезд снова дергается и, похоже, еще больше ускоряется. Никто другой не собирается это сделать. Значит, придется мне. Я вытираю рукой пот со лба, а затем вытираю ладонь о свою юбку. Я слышу, как колеса стучат о рельсы, они уже неуправляемые. Поезд вот-вот сойдет с рельсов, если я это не сделаю.

Я резко двигаюсь всем телом вперед, хватаюсь рукой за стоп-кран и поворачиваю его. Тормоза визжат, вагон сильно дергается, и поезд останавливается. Люди переводят взгляд со своих мобильных телефонов на меня. Какой-то мужчина кричит: «Эй, что ты, черт тебя побери, делаешь?» Я улыбаюсь ему, зная, что я спасла его, спасла себя, спасла всех. Другие люди начинают кричать, ругаться и показывать на меня пальцем. Я опускаюсь на корточки, дрожа при мысли о том, как близко мы находились от катастрофы. Я все еще сижу на корточках, когда приходит проводник. Я сижу на корточках и зову маму.

Анджела

Воскресенье, 25 декабря 2016 года

Я всегда любила Рождество. Столько воспоминаний о том, как Ли просыпался в три часа ночи и нырял руками в глубину мешка с подарками от Санта-Клауса. Он всегда почему-то начинал именно с глубины мешка, а не сверху. Саймон не утруждал себя тем, чтобы понаблюдать при этом за Ли, а вот я не упустила бы этот момент ни за что на свете. Дети ведь растут очень быстро. Не успеешь оглянуться, как они уже становятся раздражительными подростками, которые в рождественское утро не спешат даже подняться с постели.

По правде говоря, празднование Рождества уже много лет совсем не такое, каким оно было раньше. Тем не менее я старательно готовлю ужин для Ли, слегка пританцовывая на кухне под различные рождественские песенки. И не поймите меня неправильно – для меня всегда было удовольствием готовить для него ужин. Просто Рождество – это прежде всего детский праздник. На следующий год в этом доме снова появится ребенок. Понятно, что он будет еще слишком маленьким для того, чтобы понимать, что такое Рождество, но это не помешает нам устроить для него очень даже веселый праздник. Рождество снова станет таким, каким оно должно быть. Настоящее семейное Рождество. Я уже и в этом году приглашу к нам на Рождество Джесс и ее отца. То есть нас будет на два человека больше, чем в прошлом году. Пригласить ее отца – это правильно. Иначе ведь Ли и Джесс пришлось бы рано вставать, чтобы поехать к отцу Джесс домой, а проводить такой важный день в глухомани им было бы совсем не интересно.

Я рада, что у них родится мальчик, а не девочка. Думаю, Ли очень доволен, что у него будет сын, с которым он сможет играть в футбол и ходить на футбольные матчи, когда малыш подрастет. Обзавестись дочерью они еще успеют – времени у них впереди много. Именно поэтому очень хорошо, что они не стали тянуть с первым ребенком. И именно поэтому я рада, что Ли не связал свою судьбу с одной из тех карьеристок, которые ждут лет до тридцати пяти и лишь потом начинают подумывать о семье и детях. Так сказать, в последнюю минуту. Нет, обзаводиться детьми нужно пораньше – пока сам еще молодой. И радоваться тому, что они у тебя есть. Кроме того, при подобном подходе бабушки и дедушки будут еще нестарыми и достаточно сильными для того, чтобы помогать.

Они упорно не говорят мне, какое имя выбрали для ребенка. Они утверждают, что его имя начинается на «Г», и хотя в разговорах с ними я как бы вскользь упомянула поочередно буквально все мужские имена, начинающиеся на «Г», они так и не раскололись. Может, Генри? Имя это ведь достаточно модное для того, чтобы понравиться им обоим. Или же Гамильтон – в честь отеля «Гамильтон», в котором они провели свой медовый месяц. Знаменитости так ведь поступают, правда? Они дают своему ребенку имя в честь того места, где этот ребенок был зачат. По крайней мере, Дэвид Бекхэм и его жена назвали своего сына Бруклин по наименованию района в Нью-Йорке. Жаль, что наш малыш был зачат не в Горсфорте. Впрочем, если бы он и был зачат именно там, я сомневаюсь, что они выбрали бы для него такое имя.

Так или иначе, знать хотя бы первые буквы его имени и фамилии – это уже хорошо. Я уже вышила их на детских одеяльцах. А зная, что это мальчик, я начала покупать детские вещи голубого цвета. Еще мне нравятся лимонный и бежевый цвета, но вещей такого цвета у мальчика не должно быть много.

Я проверяю сначала индюшку, а затем овощи и картошку. Все под контролем. Я всегда готовлю очень вкусный рождественский ужин. Даже Саймон признавал это, пусть и как-то так нехотя. Отец Джесс предложил свои услуги в качестве повара. Я сказала Джесс поблагодарить его и предложила, чтобы он принес нам рождественский пудинг – ну, чтобы он чувствовал, что внес свою лепту. По правде говоря, мне не хотелось бы, чтобы на моей кухне ходил туда-сюда и что-то готовил профессиональный повар. Судя по тому, что я видела о них по телевидению, они далеко не самые опрятные люди. А так он принесет всего лишь одну миску с пудингом, я этот пудинг подогрею – и моя кухня останется чистой.

Я поднимаюсь на второй этаж, чтобы немного отдохнуть перед их приходом. Весь дом красиво оформлен. Ли всегда шутит, что у меня тут как в пещере Санта-Клауса. А мне приятно немножко потрудиться по части праздничного интерьера. Подобная обстановка поднимает людям настроение. Во всяком случае, лично мне уж точно поднимает.

Отец Джесс приходит первым. Для меня это весьма непривычно: мужчина целует меня в обе щеки на пороге моего дома и поздравляет с Рождеством. Он передает мне бутылку какого-то вина. Я мало что соображаю в вине, но мне кажется, что это хорошее вино, потому что я никогда не слышала его названия.

А еще от отца Джесс всегда приятно пахнет. Я заметила это еще на свадьбе. Это, наверное, потому, что в его жилах течет итальянская кровь. Я всегда думала, что люди средиземноморского типа уделяют личной гигиене больше внимания, чем все другие люди. Впрочем, от Ли тоже всегда хорошо пахнет.

– Здравствуйте, Джо. Я тоже поздравляю вас с Рождеством. Наши Ли и Джесс еще не пришли. Заходите и чувствуйте себя как дома.

– Спасибо. У меня здесь пудинг, – говорит он, показывая на сумку, которую держит в руках. – Вам просто нужно его разогреть.

Я беру его куртку и вешаю ее на вешалку, затем веду Джо на кухню. Стол уже накрыт. Крекеры я купила в магазине, где все стоит по одному фунту, потому что все равно никто не сможет почувствовать разницу во вкусе между этими крекерами и крекерами, купленными в дорогом магазине. А еще я украсила стол веточками падуба, чтобы сделать обстановку более праздничной.

– О-о, тут у всего праздничный вид, – говорит Джо, ставя сумку на рабочий кухонный стол и потирая ладони.

– Знаете, а к нам уже давненько не приходили на Рождество гости. Не знаю, как вы, а я жду не дождусь следующего года. Будет ведь так замечательно, когда здесь появится малыш. Я уже буквально считаю дни.

– Джесс, я думаю, тоже их считает. Беременность у нее проходит довольно тяжело.

– Я знаю, но все это будет забыто, как только малыш родится. Весь ее мир тогда изменится. Мой мир, я помню, изменился.

– Да. Мой тоже.

– Она ждет этого с нетерпением, правда? Вот только в последнее время она стала какой-то тихой.

– Думаю, она просто переживает по поводу того, как будет справляться. Ей будет нелегко без помощи ее матери.

– Да, конечно, но я уже сказала ей, что буду делать все, что в моих силах, чтобы ей помочь. Я буду приходить каждый день.

– Спасибо. Я знаю, что она это высоко ценит.

– И наш Ли, я уверена, будет очень заботливым и расторопным папой. Они с Джесс оба преобразятся, когда станут родителями. На свете нет ничего более прекрасного, чем появление в семье маленького ребенка, правда?

– Да. Ничего более прекрасного на свете нет.

Вскоре приходят Ли и Джесс. Она одета в просторный бежевый балахон. Под ее глазами – темные круги. Волосы у нее не такие блестящие, как обычно.

– Поздравляю вас обоих с Рождеством, – говорю я, обнимая их по очереди. – И малыша тоже поздравляю.

Я кладу ладонь на живот Джесс. Она вздрагивает и быстро отступает на шаг назад. Я не знаю, почему она это делает: я ведь и раньше клала ладонь ей на живот, и она никогда этому не противилась.

Ли смотрит на нее, потом на меня.

– Я думаю, она пытается не допустить, чтобы он лягнул тебя ногой, – говорит он.

– Он шевелится? Ты сейчас чувствуешь, как он толкается?

Джесс кивает.

– О-о, как это замечательно! Это уже совсем другие ощущения, правда? Ну, когда ты уже чувствуешь, как твой ребенок двигается внутри тебя.

– Да.

В коридор заходит Джо. Джесс обнимает его, и я вижу, что ее нижняя губа дрожит.

– Ты отнес их? – тихо спрашивает она.

– Да. Поставил их в вазу рядом с моими. Там все чисто и аккуратно.

Он поднимает глаза и встречается со мной взглядом. О чем бы они сейчас ни говорили, они явно не хотят, чтобы кто-то другой понял смысл их разговора.

– Заходи на кухню и садись, милая, – говорю я. – Разгрузи свои ноги.

Джесс расстегивает сапоги, идет вслед за мной на кухню и садится за стол рядом с отцом.

– Ты не мог бы помочь мне с вином, Ли? – спрашиваю я.

Он подходит ко мне.

– С ней все в порядке? – шепчу я, передавая ему открывалку для бутылок.

– Да. Она всего лишь расстроена по поводу своей мамы. В этом году она впервые не была на ее могиле на Рождество, но я сказал, что ей следует относиться к этому проще. И думать в первую очередь о ребенке.

– Абсолютно верно. Ты поступил правильно, милый. Я думаю, в ней просто разыгрались гормоны.

Ли открывает бутылку вина и несет ее к столу, а я тем временем достаю из духовки подогревшиеся тарелки.

– Ну что ж, пора, я думаю, подавать индюшку.

– Можно я вам помогу? – спрашивает Джо.

– Нет необходимости, спасибо. Этим займется наш Ли. Он в этом доме главный резатель мяса.

Я передаю Ли разделочный нож. Однажды я предложила ему купить на распродаже какой-нибудь электрический нож, но он не проявил к этому интереса, сказав, что вполне может обойтись и без такого ножа. Интересно, помнит ли он, как нам приходилось отворачиваться, когда индюшку разрезал Саймон? Тому ведь очень не нравилось, когда мы видели, что у него что-то не получается.

Пока я ставлю на стол большое блюдо с картошкой, морковью и пастернаком, Ли накладывает в тарелки мясо. Затем я ставлю на стол кувшинчик с подливкой и тарелочку с клюквенным соусом, который я в этом году приготовила особенным образом. Ли приносит первые две тарелки, а я иду за оставшимися.

– Ну вот мы и готовы праздновать, – говорю я, садясь за стол и беря свой бокал с вином. – Думаю, пора сказать тост.

Я смотрю на Ли.

– За следующее Рождество, – говорит он, поднимая свой бокал. – На которое, я уверен, будет намного шумнее, чем сейчас.

– И за тех, кого мы любим, но которых с нами нет, – добавляет Джо, поднимая свой бокал.

Я смотрю на Джесс и только тут замечаю, что бокал у нее пустой.

– Ой, извини, милая. Что тебе налить?

Я вижу, как Джо бросает взгляд на Ли, а потом на Джесс.

– Ты вполне можешь выпить немножко вина, милая, – говорит он. – В небольшом количестве оно не повредит.

Она качает головой:

– Нет, спасибо, лучше воды.

– У меня вообще-то есть апельсиновый сок. Хочешь? А еще есть кока-кола, если тебе можно пить газированные напитки.

– По правде говоря, лучше всего подойдет вода.

Я беру ее бокал и иду налить ей воды. Компакт-диск с рождественскими песнями заканчивается, а потому я вновь нажимаю «Воспроизведение» и, передав Джесс ее бокал с водой, сажусь за стол.

Начинает звучать песня «На прошлое Рождество» в исполнении «Уэм!». Мне всегда нравился в ней перезвон бубенцов – в этом чувствуется настоящая рождественская классика. Я обычно подпеваю, но не тогда, когда у нас гости.

– Итак, на чем мы остановились? – спрашиваю я. – Джесс, ты хотела сказать тост?

Ее рот открывается, но она ничего не говорит. Из ее глаз льются слезы.

– Извините, – говорит она, вставая. – Начинайте без меня.

Она отодвигает стул и поспешно выходит из кухни. Я смотрю на Ли и Джо, не зная, что мне в такой ситуации следует делать.

– Ты лучше пойди за ней, Ли, – говорю я. – Посмотри, что там такое.

Ли встает, но Джо, накрыв его руку своей, останавливает его.

– Дай ей несколько минут, – говорит он. – В этот день ей всегда тяжело. Ей потребуется немного времени на то, чтобы взять себя в руки.

– Да, конечно, – говорю я. – Она была очень юной, когда не стало ее мамы. Когда не стало моей мамы, мне было уже пятьдесят, и то для меня это было очень тяжело.

– Давайте начнем без нее, – говорит Джо. – Как она и сказала.

– Вы правы. Будет жаль, если вся эта еда остынет. Может, поставить ее тарелку в духовку, чтобы ничего не остыло? Вы как считаете?

– Я это сделаю, – говорит Ли, вставая и беря тарелку Джесс. – Хотя, по правде говоря, аппетит у нее сейчас не ахти какой.

– Она восприняла это настолько болезненно? – спрашиваю я Джо. – Я имею в виду, когда умерла ее мама…

– Да, ей пришлось очень тяжело, – отвечает Джо.

Ли возвращается за стол, и мы втроем начинаем есть.

– А она получала психологическую помощь? – спрашиваю я, жуя. – За такой помощью вообще-то обращаться никогда не поздно. Я на прошлой неделе слушала по «Радио-2», как кто-то рассуждал об утрате близких людей и о том, как это может отражаться на человеке в последующие годы.

Джо смотрит на меня. Он, похоже, не может подобрать подходящих слов.

– Мы все старались ее поддерживать, – говорит он.

– О-о, я вовсе не говорю, что вы ее не поддерживали. Я уверена, что поддерживали. Просто я имею в виду профессиональную помощь со стороны специалистов. Консультации и прочие услуги можно получить и сейчас.

Джо смотрит на Ли. Никто из них ничего не говорит.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Послушайте. Ли, по-видимому, не говорил вам, и я благодарен ему за эту его тактичность, но, наверное, вам лучше знать, что Джесс лечилась в течение некоторого времени в психиатрической больнице после смерти мамы.

– А-а, понятно. Вы имеете в виду, что у нее было что-то вроде психического расстройства?

Джо кивает и опускает взгляд.

– Я думаю, очень важно, чтобы об этом знали все, кто будет помогать ей после рождения ребенка. Просто чтобы мы все могли за ней присматривать.

– Да, конечно. Но означает ли это, что она будет одной из тех женщин, которые впадают в послеродовую депрессию? Я слышала по радио разговоры и про это, и таким женщинам в наше время тоже может оказываться различная психиатрическая помощь.

– Нет-нет, я такого вовсе не говорю. Я всего лишь хочу, чтобы мы все за ней присматривали и заботились о ней. Я хочу, чтобы мы не просмотрели те или иные тревожные признаки. Я уверен, что Ли со мной согласится.

Я смотрю на Ли. Его глаза потемнели, а лицо перекошено. Мне знакомо такое выражение лица. Мне оно очень даже знакомо. Он, похоже, ничего об этом не знал. Джесс, должно быть, от него это утаила. И сейчас Ли устроит ужасную сцену.

– Ой, подождите-ка! – говорю я. – Мы же не надели праздничные головные уборы! Вот, Джо, возьмите вот этот!

Только мы с Джо надели бумажные колпаки, как на кухню заходит Джесс.

– У тебя все нормально, милая? – спрашиваю я.

– Да, все хорошо, спасибо.

– Я сейчас достану твою еду из духовки. Наш Ли поставил ее туда, чтобы она не остыла.

Я ставлю тарелку Джесс на стол перед ней.

– Не переживай, если у тебя не получится съесть все. Съешь столько, сколько сможешь.

Она поднимает взгляд на Ли. Он смотрит на нее, сжав челюсти и нахмурив брови. Она, тоже нахмурившись, опускает глаза и начинает теребить салфетку, лежащую у нее на коленях.

Мне нужно что-то предпринять. Мне нужно как-то разрядить атмосферу, снять напряжение. Я не хочу все снова испортить. Слишком много раз Рождество бывало испорчено в прошлом.

– Итак, с Рождеством, – говорю я, поднимая свой бокал. – За новые начинания.

Бокалы тихонько стукаются друг о друга. Все бормочут поздравления с Рождеством. И некоторое время никто ничего не говорит. Мы едим молча, звучит только музыка с компакт-диска. Лишь когда Джонни Мэтис начинает исполнять песню «Когда рождается дитя», я поднимаю взгляд и вижу, что и у Джесс, и у ее отца на глазах слезы.

– В духовке есть добавка, если кто-то хочет еще, – говорю я.

Никто мне ничего не отвечает. Тогда я встаю и приношу добавку. При этом я нажимаю на проигрывателе кнопку «Пропустить», и начинает звучать «Прекрасное время Рождества» в исполнении Пола Маккартни. Мне нравится подпевать этой песне, но сейчас мне кажется, что это было бы неуместно.

ЛИЧНОЕ СООБЩЕНИЕ

Джо Маунт

25/06/2018 16: 05

Я должен был заметить эти признаки. Вот из-за чего я терзаюсь снова и снова. Когда я оглядываюсь назад, я осознаю, что они были, но я попросту не хотел их замечать. Например, когда ты в то Рождество не приехала на могилу мамы, я списал это на то, что ты сильно устала. Или когда Ли не налил тебе вина, даже не спросив твоего мнения по данному поводу. Я думал, что это было твое решение. Я думал, что ты вообще все решала сама. Я не верил, что какой-либо мужчина может заставить мою дочь делать то, чего ей делать не хочется. Я имею в виду, что ты не из числа очень послушных и застенчивых девочек, не так ли? Ты всегда вела себя по отношению к другим людям так, как они вели себя по отношению к тебе, и ни в чем им не уступала. Я должен был догадаться, ведь я сталкивался с этим достаточно долгое время.

Полагаю, заметив, что ты изменилась, я просто решил, что ты всего лишь взрослеешь. И что брак и материнство сделали тебя более уравновешенной и менее вспыльчивой. Моя маленькая девочка стала мамой – а значит, она, конечно же, будет вести себя уже совсем по-другому. Вот что я сказал самому себе.

Но теперь мне известно, что тогда происходило. Точнее говоря, мне известна только часть из того, что происходило, и я с ужасом думаю о том, как услышу все остальное на суде. Да, я осознаю, что знаю еще не все. И мне жаль – мне очень-очень жаль, что я ничего не понял раньше и не вмешался, чтобы тебе помочь. Если бы я знал о том, что происходит, я немедленно приехал бы и забрал бы тебя домой. Я забаррикадировал бы двери и окна, чтобы не позволить ему даже подойти к тебе. Но я ничего не знал. А ты мне не рассказывала. И поэтому я через несколько недель поеду на твою могилу в годовщину твоей смерти. А еще я буду сидеть в сентябре в зале суда и слушать о том, как этот ублюдок уничтожил тебя и отнял у тебя жизнь. Я доверял ему, Джесс. Я был так глуп, что доверял ему, потому что он всегда был с тобой вежливым и обходительным. И даже когда Сейди пришла ко мне поговорить, первое, о чем я подумал, что ты опять на грани психического расстройства, а не о том, что он толкает тебя к краю пропасти.

Я со страхом ожидаю судебного разбирательства, Джесс. Я порой даже не знаю, как смогу через это пройти. Но я буду присутствовать там каждый день и буду вслушиваться в каждое слово, потому что никто уже больше никогда не затуманит мне глаза.

Джесс

Воскресенье, 25 декабря 2016 года

Мы едем домой в автомобиле в полной тишине. Мне становится еще хуже: выходит, что бы он ни намеревался сказать мне, не может быть сказано в машине. Пока меня не было на кухне, что-то произошло: я поняла это по тому, как изменился тон Анджелы, когда я вернулась на кухню, и по тому, как папа сжал мне руку, когда мы уже уходили от Анджелы. Он сделал это так, словно пытался за что-то извиниться, но я и представить себе не могла, за что. Однако прежде всего я поняла это по тому, как Ли посмотрел на меня за столом. И позже не обмолвился со мной ни словом.

Наверное, папа рассказал что-то о маме и о том, что произошло со мной после ее смерти. Я не знаю, что именно он рассказал, но этого, похоже, было более чем достаточно. Я в свое время предпочла не рассказывать Ли об этом, потому что, если честно, боялась, что это отпугнет его от меня. Я знаю, что если папа и в самом деле что-то рассказал, то только потому, что он переживает за меня, но я все равно очень сильно на него злюсь. Те события ведь происходили с Джесс Маунт, а я уже больше не Джесс Маунт. Я – Джесс Гриффитс, и я больше не имею к Джесс Маунт никакого отношения. Вообще никакого.

Мы останавливаемся возле дома, в котором находится наша квартира. Ли выходит из машины и громко захлопывает за собой дверцу. Обойдя автомобиль, он открывает мою дверцу. Обычно он подает мне руку, поскольку самой мне выйти из машины более-менее грациозно уже тяжело, но на этот раз он этого не делает. Он стоит рядом и смотрит, как я пытаюсь выбраться наружу. Когда мне это удается, он запирает дверцы и быстро идет к входной двери дома. У меня мелькает мысль, что он уедет на лифте без меня и что мне придется либо дожидаться лифта, либо подниматься вверх по лестнице, но он держит кнопку лифта до тех пор, пока в него не захожу я.

По правде говоря, мне не хотелось, чтобы он это делал. Я еще никогда не видела его таким и не знаю, безопасно ли находиться вместе с ним в лифте. Это ведь все равно что оказаться возле вулкана как раз перед началом извержения. Мое тело инстинктивно готовится либо дать отпор, либо броситься наутек, но мой мозг все время напоминает мне, что я на шестом месяце беременности и не смогу сделать ни того, ни другого. Я смотрю прямо перед собой, стараясь не встретиться с ним взглядом в зеркале из опасения, что это заставит его сорваться. Я вздыхаю, когда двери лифта открываются, выхожу из него и жду, когда Ли откроет входную дверь квартиры. Я уже едва ли не слышу, как внутри него шипит пар. До меня доходит, что это может быть как раз тот момент, когда он вспылит и ударит меня в первый раз. Возможно, вот именно сейчас все и начнется… Я захожу в квартиру вслед за Ли. Когда он запрет за нами дверь, я стану полностью беспомощной. Если я закричу, меня никто не услышит. И никто мне не поможет.

Дверь позади нас захлопывается. Я пытаюсь морально подготовиться ко всему, что сейчас может произойти. Ли оборачивается и смотрит на меня так, как будто ждет, что я ему что-то скажу.

– Скажи мне, что случилось, – говорю я. – Пожалуйста, скажи мне.

– Я думаю, это ты должна мне кое-что рассказать. Начни с правды.

– Это про то, что произошло после смерти моей мамы?

– Я не знаю, Джесс. Ты мне сама все расскажи. Я, похоже, ничего про тебя не знаю.

– Мне пришлось некоторое время пробыть в больнице.

– По-видимому, в психиатрической больнице.

– Да. У меня было небольшое нервное расстройство – вот и все. У меня тогда голова шла кругом.

– Но почему, черт возьми, ты мне об этом не рассказала? – кричит он мне.

Я отступаю к стене.

– Я думала, что это не имеет значения. Мне в то время было всего лишь пятнадцать лет. Я ведь тоже не знаю, что происходило с тобой в твои пятнадцать лет.

– Ты знаешь, что я не был в психиатрической больнице.

– Это не имело бы значения, даже если бы ты там и был. Это ничего бы не изменило.

– Ты поставила меня в дурацкое положение, выставила меня дураком.

Он практически выплевывает в меня эти слова. Его лицо – лишь в нескольких дюймах от моего. Я чувствую на своем лице его дыхание. Если он собирается ударить меня, то пусть ударит прямо сейчас, чтобы все это побыстрее закончилось. Я инстинктивно закрываю свой живот руками.

– Послушай, я сожалею, что так получилось. Я не знала, что мой папа про это расскажет. Он не имел права тебе этого рассказывать.

Ли хватает меня за левое запястье и сжимает его так сильно, что мне становится больно.

– А есть ли еще что-нибудь такое, что тебе следовало бы рассказать мне, раз уж у нас начался этот разговор? Если ли еще маленькие секреты? Может, какие-нибудь бывшие дружки, оказавшиеся в Бродмуре?

– Ли, перестань.

– А почему я должен перестать? Что, боишься, что мне может не понравиться то, что я услышу?

Я начинаю плакать.

– А-а, ну да, давай, залейся слезами.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что женщины всегда начинают плакать, когда хотят, чтобы их не трогали, не так ли?

– Я уже пять месяцев как беременна, Ли. Сегодня еще одно Рождество, которое я провожу без своей мамы, а тут еще мой муж на меня орет. Как тут не расплакаться, а?

Он придвигает свое лицо почти вплотную к моему.

– Ты мне солгала, Джесс. Ты выставила меня дураком. И я тебе сейчас говорю, чтобы ты никогда больше такого не делала. Ты меня слышишь?

Я сглатываю слюну и киваю. Он выпускает мое запястье и уходит в спальню, хлопнув при этом позади себя дверью.

Я опускаюсь в коридоре на пол, всхлипывая и дрожа. Ну вот, это уже происходит. Он превращается в чудовище, хотя я мысленно твердила себе, что он в него никогда не превратится. Вот сейчас все начинается, вот сейчас все изменяется. И вполне возможно, что дальнейшее развитие событий приведет через шесть месяцев к убийству. Если это правда, то почему, черт возьми, я нахожусь сейчас здесь? «Г» слегка лягает меня изнутри, напоминая мне почему.

Если я сейчас сбегу, Ли меня разыщет – в этом я уверена. И если он меня разыщет, то я могу лишь догадываться, что он сделает со мной и моим ребенком. Поэтому мне необходимо оставаться здесь. Это для «Г» сейчас самое безопасное место. Я не думаю, что Ли причинит ему какой-либо вред, пока я нахожусь здесь.

А может, ситуация улучшится после того, как «Г» родится? Может, Ли изменится? Говорят, что отцовство меняет мужчину. Я, возможно, еще могу это все остановить. Все, что мне надо делать сейчас, – так это защищать «Г». Он – единственное, что имеет значение. Пока с ним все в порядке, все остальное тоже в порядке.

Я поднимаюсь с пола, снимаю сапоги и, достав из кармана куртки телефон, вешаю ее на крючок. Затем я иду в ванную. Меня одолевает усталость, но я ни в коем случае не лягу спать, пока не буду уверенной, что Ли уже уснул. А иначе может получиться так, что он снова на меня набросится.

Я сажусь на унитаз и писаю. Мне все еще как-то непривычно видеть при этом перед собой свой живот. Сейди говорила, что он будет небольшим и аккуратненьким, но он совсем не такой. С таким животом я со стороны кажусь очень толстой. Глядя вниз, я уже не вижу, что находится под ним. Я уже не та девушка, на которую запал Ли. Возможно, именно поэтому он ведет себя так по отношению ко мне. Я ношу специальные трусики и лифчик, предназначенные для беременных. Придя домой, я тут же надеваю лосины и просторный джемпер. Я чересчур быстро устаю, чтобы ходить куда-то развлекаться, и слишком измучена, чтобы заниматься сексом, но иногда мне кажется, что это ничуть не раздражает Ли. Мы если и занимаемся сексом, то чаще всего ночью, с выключенным светом, как будто ему уже стало невыносимо смотреть на меня такую.

Я мою и вытираю руки, опускаю крышку унитаза и тяжело сажусь на нее. Затем я беру свой телефон. Я читаю последнюю публикацию папы, и по моим щекам текут слезы. Мне очень бы хотелось позвонить ему прямо сейчас, рассказать ему все и попросить его приехать и забрать меня отсюда. Попросить его прогнать чудовищ – как он делал это в детстве, когда мне снились кошмары. Но я знаю, что не могу вернуться в родительский дом. Это ведь первое место, куда направится Ли, если станет меня искать. Кроме того, я больше не хочу травмировать папу. Он и так уже немало пережил за последние несколько лет.

Я продолжаю просматривать свою страничку в «Фейсбуке» – ее «нормальную» часть. Люди размещают публикации с соболезнованиями по поводу кончины Джорджа Майкла. Я поначалу не могу понять, относится ли это к будущему или к настоящему. Зайдя на сайт новостей Би-би-си, я вижу, что это уже произошло. Он умер. Ему было всего лишь пятьдесят три. Маме он нравился. Она частенько ставила в автомобиле компакт-диск с его песнями и подпевала им. Я вроде бы тоже неплохо исполняла его песню «Разбуди меня, когда будешь уходить», сидя на заднем сиденье машины.

Я снова начинаю перемещаться по своей страничке в «Фейсбуке». Кто-то опубликовал шутку о том, что это было для Джорджа Майкла последнее Рождество. Но шутка эта совсем не смешная. Да и вообще тут нет ничего смешного. Люди мрут один за другим, и это уже начинает действовать мне на нервы. Я сижу в туалете довольно долго, щелкая по ссылкам на песни Джорджа Майкла, чтобы не уснуть. Когда я уже уверена в том, что Ли уснул, я чищу зубы, смываю макияж и иду в спальню. Я открываю дверь так тихо, как только могу, но дверь все равно при этом слегка щелкает. Ли лежит спиной ко мне. Если даже он до сих пор не спит, он явно не хочет, чтобы я это заметила.

Я раздеваюсь и аккуратно забираюсь под пуховое одеяло. Я ложусь на бок спиной к нему: это в любом случае единственное удобное для меня положение тела на кровати. Я кладу правую ладонь себе на живот и шепчу: «Спокойной ночи, “Г”, я люблю тебя». А другой рукой отчаянно цепляюсь за простыню.

Первое, что я вижу на следующее утро, – это улыбающееся мне лицо Ли. Он уже отдернул шторы, и в спальню проникает такой яркий солнечный свет, что я, чтобы разглядеть Ли, щурюсь.

– Доброе утро, – говорит он. – Я подумал, что завтрак в постели будет очень даже кстати.

Опустив взгляд, я вижу, что он держит поднос с кофейником, кружками и горкой рогаликов. Я тру себе глаза и сажусь в постели, начиная сомневаться, что я и в самом деле проснулась. Он все еще с выжидающим видом улыбается мне – так, как будто вчера вечером ничего не происходило.

– Вот, – говорит он, ставя поднос на мой прикроватный столик, потом берет подушку и пристраивает ее у меня за спиной.

После этого он берет с подноса тарелку.

– С шоколадом или обычный? – спрашивает он.

– Э-э… Обычный, пожалуйста.

Он кладет рогалик на тарелку и передает ее мне, а затем относит поднос на свой прикроватный столик и, вернувшись к моей стороне кровати, садится рядом со мной и улыбается мне.

Я не знаю, что мне говорить и что делать. Я опасаюсь, что, если упомяну о том, что произошло, он снова вспылит. Он поднимает на меня взгляд и видит, что я все еще пристально смотрю на него.

– Послушай, давай просто забудем о вчерашнем вечере, – говорит он. – Я думаю, мы оба были уставшими, и я знаю, что у тебя был нелегкий день. А может, начнем отмечать Рождество заново? Отметим его только вдвоем… Точнее говоря, втроем, – поправляет он себя.

– Но…

Он прислоняет к моим губам палец, как бы замыкая их:

– Ни единого слова. Я не хочу, чтобы ты о чем-то переживала. Ты просто расслабься. Я буду ухаживать за тобой весь день. Можешь даже не вставать с постели, если не хочешь этого делать.

Он берет свой рогалик и откусывает от него кусочек. Я слишком удивлена для того, чтобы что-то сказать, поэтому я просто отвожу взгляд в сторону и смотрю в окно.

Мы собрались отмечать наступление Нового года не у себя дома. Пойдем в какой-то местный бар, где соберутся коллеги Ли и их партнеры. По правде говоря, я не могу себе даже представить, что может быть хуже. Я никогда не любила канун Нового года. Помнится, еще ребенком я долго упрашивала маму разрешить мне не ложиться спать, чтобы я могла дождаться момента наступления Нового года. Она в конце концов согласилась. И я сидела, смотрела и слушала по телевизору бой часов Биг-Бен, ожидая, что затем произойдет нечто необыкновенное. Когда этого не произошло, когда на экране телевизора несколько человек – один из них в шотландской мужской юбке – всего лишь стали обниматься, я повернулась к маме и спросила:

– Что, вот это и все?

Она кивнула.

– Боюсь, что все, – сказала она. – Ты разочарована, да?

После этого наступление Нового года меня уже никогда не интересовало. В последние несколько лет мы с Сейди в новогоднюю ночь просто смотрели фильмы. И если честно, именно этим мне хотелось бы заняться и в эту новогоднюю ночь. Но сказать об этом Ли я, конечно же, не смогла.

Он заходит в спальню – выглядит, как всегда, великолепно даже в мелких деталях.

– Нам уже пора идти, – говорит он, видя, что я все еще сижу на кровати в лосинах и джемпере, в которых я ходила с самого утра.

– Мне, если честно, туда идти не хочется, – говорю я.

– Почему? Что случилось?

– Ничего. Я просто очень устала, и если я туда пойду, то к десяти часам буду уже засыпать на ходу, а мне не хочется заставлять тебя уходить оттуда так рано.

– Хорошо, – говорит он таким неприятным тоном, по которому однозначно понятно, что ничего хорошего он в этом не видит. – Мы не пойдем.

– Нет, ты сходи сам. Я не хочу портить тебе праздник.

– Ты уверена?

– Да. Со мной все будет в порядке. Я лягу спать пораньше.

– Я постараюсь не задерживаться там надолго после полуночи.

– Находись там столько, сколько захочешь.

– Хорошо. Тогда я, пожалуй, пойду – раз уж я готов.

– Да-да, иди. Желаю хорошо повеселиться. Передай там всем от меня привет.

Последнюю фразу я сказала совсем не искренне. Никто из его друзей для меня не друг. Они – люди не моего сорта. Сейди была права: они все самодовольные и заносчивые рекламщики. Никто из них никогда не говорит мне ничего, кроме как «Привет» и «Пока». Они относятся ко мне так, как будто я хуже их, причем только потому, что работаю за стойкой дежурного администратора.

– Договорились. Ну что же, с Новым годом!

Он наклоняется и целует меня в макушку. Свою первую встречу Нового года вместе с ним я представляла себе другой. Совсем другой.

Едва он ушел, я хватаю свой мобильный телефон и звоню Сейди. Есть ведь вероятность того, что она сейчас ничем не занята, а значит, могла бы приехать ко мне. Она здесь еще ни разу не была. Я не представляла себе, как ее приглашать, после всего того, что сказал мне о ней Ли. Даже если бы я выбрала время, когда его нет дома, я невольно переживала бы, что он может неожиданно прийти домой и увидеть ее здесь – и тогда это спровоцировало бы у него очередную вспышку гнева. В телефоне звучит пара гудков, прежде чем Сейди отвечает на звонок. Я слышу какой-то громкий фоновый шум.

– Привет, – говорит она. – Как дела?

– Все в порядке. Немного устала – только и всего. Ты где?

– На работе. Я вызвалась поработать сегодня в вечернюю смену, потому что не нашлось более интересных вариантов. А ты где?

– Дома. Дома у Ли, я имею в виду. Мы собирались пойти кое-куда поразвлечься, но мне этого делать не захотелось.

– То есть у тебя сейчас тихий вечер наедине с мужем?

– Нет. Он ушел. У него там что-то вроде корпоратива. Я сказала, что не против.

– Правильно.

– Во сколько ты заканчиваешь? Мне вдруг пришло в голову, что ты, возможно, захочешь ко мне заглянуть.

– Боюсь, что не раньше одиннадцати. Кроме того, Адриан купил билеты на какой-то концерт здесь, в Лидсе, и я сказала, что пойду с ним.

– Да, конечно. Ну ладно.

– Вообще-то я запросто могу отказаться и вместо этого прийти к тебе. Хочешь?

– Нет, не надо. Я не хочу нарушать твои планы. Тем более что к такому позднему времени я уже, наверное, усну.

– Ну ладно, если ты так считаешь…

– Да. Но я все равно с тобой скоро увижусь. Желаю хорошо провести время.

– И тебе того же самого. Ну, и чтобы сны тебе снились хорошие.

Я нажимаю на кнопку отбоя, прикусив нижнюю губу. Несколько секунд спустя мой телефон издает звуковой сигнал. Это пришло сообщение от Сейди: она прислала мне целую кучу идеограмм, рассматривать которые мне совсем не хочется. Я щелкаю на иконке «Фейсбука». Люди все еще обсуждают кончину Кэрри Фишер и публикуют ссылки на «Звездные войны». Ли отнесся к данному событию абсолютно равнодушно, и это меня удивило. Когда я спросила его, в чем причина его равнодушия, он сказал, что его интересовали в «Звездных войнах» только персонажи мужского пола.

Все заявляют в своих публикациях, как им не терпится дождаться конца этого ужасного 2016 года. И выражают свою скорбь по поводу того, как много умерло в этом году знаменитостей. А меня сейчас одолевают мысли о том, что на следующий год все эти люди будут говорить, каким ужасным был год 2017-й. И будут поминать меня.

Я захожу в свою «Хронику» и нахожу в ней последнюю фотографию «Г».

– Не могу дождаться встречи с тобой, – говорю я, целуя экран.

Затем я ложусь спать, зная, что, когда проснусь, уже наступит год, в который я встречусь с ним и в который я с ним попрощаюсь.

Сейди Уорд → Джесс Маунт

11 июля 2018 г.

Ровно год назад я потеряла свою лучшую подругу. Я все еще не могу поверить в то, что тебя не стало, Джесс. Я все еще высматриваю тебя на железнодорожной платформе, я все еще ожидаю услышать на работе твой смех, и я все еще скучаю по тебе так, что это невозможно выразить словами.

Не у всех есть такая лучшая подруга, какая была у меня. Мои самые ранние воспоминания – о том, как мы играли с тобой на школьном дворе. Я не помню свою жизнь до тебя. Для меня жизнь как бы началась заново, мне пришлось учиться жить без тебя. И большую часть времени мне это удается, хотя я не живу, а просто существую: делаю свою работу, пытаюсь вести себя вежливо при общении с людьми… Но иногда, проснувшись утром, я не могу думать ни о чем, кроме того, что произошло с тобой. Иногда я лежу в постели ночью и не могу заснуть, потому что чувствую себя из-за всего этого очень плохо. После твоей смерти в моей жизни образовался огромный и ужасный вакуум, который когда-то заполняла ты. Я скучаю по тебе, Джесс. Я люблю тебя, и хотя мне нельзя сообщать здесь что-либо о том, что произошло, я хочу, чтобы ты и все остальные люди знали, что, когда начнется разбирательство в суде, я буду говорить правду, только правду, ничего, кроме правды. И я сделаю это ради тебя.

Джесс

Вторник, 14 февраля 2017 года

В прошлом году были розы. Две дюжины роз. Я помню, как их доставили к нам на работу и Нина пробормотала, что у некоторых людей намного больше денег, чем здравого смысла. Я помню, что чувствовала себя особенной, избалованной, обожаемой.

В этом году – лишь открытка на кухонном столе.

– С Днем святого Валентина! – говорит Ли, подходя ко мне и целуя меня.

Я не чувствую себя достойной и этого. Я стою в своем замызганном домашнем халате, пояс которого неплотно завязан вокруг моего выпирающего живота. Мои волосы растрепаны, а под глазами – темные круги. Я не знаю, черт возьми, кто они такие – те женщины, про которых говорят, что они во время беременности расцветают. Я вот явно не расцветаю. Я увядаю и сохну прямо у него на глазах.

– Спасибо, – говорю я, доставая свою открытку из кармана халата и передавая ее Ли.

Мы открываем открытки одновременно. Ли написал внутри «Маме моего сына». И я снова спрашиваю себя: что же произошло с Джесс – девушкой, в которую он влюбился? Я не уверена, что она все еще существует. Мы оба издаем соответствующие возгласы. Я не знаю, что мне после этого следует сказать. Я включаю радио, чтобы как-то смягчить атмосферу неловкости, которая возникает, когда мы начинаем завтракать. Потом Ли загружает посудомоечную машину, а я тем временем собираюсь на работу. Я в конце концов сдалась в борьбе за свой внешний вид и купила себе одежду для беременных. Я старалась не употреблять этот термин: от слов «одежда для беременных» меня аж начинает тошнить, – но я уже дошла до того момента, когда попросту не могу носить обычную одежду на пару размеров больше. Я надеваю лосины для беременных и натягиваю новый черно-серый балахон. Повернувшись к зеркалу, я смотрю на свое отражение. Единственное, что мне приходит при этом в голову, – так это что Сейди описалась бы от смеха, если бы увидела меня сейчас. Я расчесываю волосы щеткой и завожу их за уши в тщетной надежде, что это хоть как-то спасет во мне остатки презентабельности. Нет, не спасает. Я выхожу в коридор, где меня уже ждет Ли. Окинув меня взглядом, он хмурится.

– Ты собираешься пойти на работу вот в этом?

– Я знаю, что это не очень презентабельная одежда, но ничего другого на меня уже больше не налазит.

– Да, но ты не можешь пойти в таком виде. Ты ведь секретарь на ресепшене, Джесс, и ты должна выглядеть соответствующим образом.

– Каким еще соответствующим образом? Я беременна. Женщина вот так и выглядит, когда она беременна. Если, конечно, она не Бейонсе, а я уж точно не она.

– А тебе и не нужно быть никакой Бейонсе.

Тон его голоса становится резким. Он смотрит на меня с явным презрением.

Я невольно отступаю назад и упираюсь спиной в стену:

– И что же ты предлагаешь мне сделать?

– Пройдись по магазинам и купи себе какую-нибудь более подходящую одежду. Я скажу Карлу, что ты пошла на прием к врачу. И сделай так, чтобы, явившись на работу, ты выглядела так, как будто пришла работать в офис, а не попить кофе с другими мамочками.

Он поворачивается и уходит, хлопнув за собой дверью.

Я закрываю глаза. Мне грустно от осознания того, что моя первая реакция на такое его поведение заключается не в гневе, а в облегчении от того, что он меня не ударил. «С Днем святого Валентина, черт побери!» – бормочу я, медленно опускаясь на пол возле стены.

По правде говоря, я не уверена, что новая одежда, которую я купила, сильно отличается от предыдущей, но я все же прихожу на работу часом позднее в черном платье для беременных из магазина «Хеннес энд Мауриц», колготках и полусапожках. Я даже добавила на лицо больше косметики в надежде на то, что это, по крайней мере, будет означать «Я старалась». Я снимаю с себя куртку и протискиваюсь за стойку дежурного администратора. Там я чувствую себя психологически уже полегче: видна ведь только верхняя половина моего туловища.

Мне вспоминается Бет – женщина-секретарь, которую я сменила и которая была вынуждена ходить в туфлях на шпильках на девятом месяце беременности. Что-то я сомневаюсь, что в свои восемь месяцев беременности смогу пролезть за стойку дежурного администратора.

Вскоре вниз по лестнице сходит Карл. Он останавливается слева от стойки. Я вижу, как его взгляд опускается на мои полусапожки и затем снова поднимается до уровня лица.

– Джесс, – говорит он, – я понимаю, что тебе сейчас уже тяжеловато ходить на работу, а потому я предлагаю, чтобы твой отпуск по беременности начался раньше и чтобы ты закончила свою работу здесь в конце месяца. Полагаю, что так будет лучше для всех.

Я смотрю на него с изумлением. Есть только один человек, от которого это могло исходить. Поступить так ему предложил Ли. Его так смущает мой нынешний внешний вид, что он уже больше не хочет, чтобы я работала рядом с ним. Я пытаюсь подавить закипевшее во мне негодование, вернув себе способность говорить.

– Нет, спасибо, – говорю я. – В этом нет необходимости.

Брови Карла поднимаются. Он, похоже, не привык к тому, что женщины ему перечат.

– Понимаешь, я твой начальник, и я полагаю, что такая необходимость есть. Это совсем не та внешность, с которой мы хотели бы видеть секретаря, встречающего наших клиентов. Старайся по возможности не выходить из-за стойки дежурного администратора, пока не уйдешь в отпуск по беременности через две недели.

Я так ошеломлена, что даже не знаю, что сказать. «Да пошел ты к черту!» – вот какой напрашивается ответ. Именно так ответила бы Джесс Маунт. Но Джесс Маунт больше не существует.

– Хорошо, – говорю я. – И прошу иметь в виду, что я сюда больше уже не вернусь.

Карл улыбается с таким видом, как будто он рад это слышать.

– Да, а еще если бы ты соблюдала дресс-код по части высоких каблуков, то это было бы замечательно.

Он уходит еще до того, как я успеваю что-либо сказать. Что, наверное, хорошо.

Примерно часом позже мне приносят цветы. Две дюжины красных роз, связанных широкой красной лентой. Когда их приносят, возле стойки дежурного администратора находится Эми – одна из менеджеров по работе с клиентами.

– Ого! – восклицает она. – Везет же тебе… А ну-ка, сфотографируйся с ними и размести потом фотографию в «Фейсбуке». Покажи всему миру, как сильно он тебя любит.

Я улыбаюсь, пока она не уходит наверх. Подозреваю, что она знает не хуже меня, что это было сделано всего лишь ради поддержания имиджа.

Это была идея Сейди – встретиться и пообедать вместе в День святого Валентина. Она сказала, что только таким способом ее можно вытащить на обед, даже если он будет состоять всего лишь из бутерброда в «Каффе неро». Я же, по правде говоря, была рада, что хотя бы ненадолго уйду из офиса.

Когда я подхожу к ней, она ухмыляется.

– Ты что скалишься? – спрашиваю я.

– А то, что ты теперь и в самом деле выглядишь как беременная женщина.

– Тебе следовало бы посмотреть, как я выглядела сегодня утром до того, как переоделась.

– Ты, наверное, скоро заменишь свое фото профиля на то, где ты с большим голым животом.

– Не ахай, когда это увидишь.

– Странно все-таки, как все изменилось. Я вот тут вспоминала о том, как несколько лет назад мы с тобой заказали столик на двоих в ресторане вечером на День святого Валентина и потом напились за этим столиком и вели себя очень шумно лишь ради того, чтобы позлить окружающие нас парочки.

– Я уверена, что у них остались о тебе самые приятные воспоминания.

– Ну, кому-то же надо было раздолбать этот их романтический бред, не так ли? Кстати, о романтическом бреде – что он тебе подарил?

– Красные розы, – отвечаю я. – Как и в прошлом году.

– Видишь, он теперь на крючке, так ведь? Раз уж он установил планку так высоко, ему придется держать ее на таком уровне каждый год, а иначе ты подумаешь, что он стал меньше тебя любить. Лично я начала бы с одной розы. И если бы я продолжала их дарить, это все еще выглядело бы романтичным, но не стоило бы так дорого.

Я смеюсь, пусть даже в глубине души мне совсем не до смеха. Просто находиться рядом с Сейди – для меня сейчас самое лучшее лекарство из всех, какие только могут быть.

– Ну ладно, – говорю я, крутя свое обручальное кольцо. – Пойдем и слопаем по бутерброду, посвященному Дню святого Валентина.

Пока мы стоим в очереди, Сейди рассказывает мне все новости с моей прежней работы. Она сообщает, как обычно, о том, что там наговорила Нина. А еще – о том, что один повар увольняется, и о том, что какому-то парню, сидевшему на двойном диване в дальней части зала, пришлось два раза сказать во время сеанса, чтобы он заткнулся. Я скучаю по этому. По всему этому. Я скучаю по Сейди, я скучаю по веселью и смеху, я скучаю по Джесс Маунт.

– А у тебя как дела? – спрашивает она, когда мы садимся со своей едой за столик.

– Нормально. Но, как обычно, чувствую себя уставшей.

– А сколько тебе еще осталось работать? Около месяца?

– Нет, всего лишь пару недель. Я ухожу с работы в конце месяца.

– Ага, понятно. А ты не чокнешься потом от того, что будешь аж шесть недель сидеть и ничего не делать?

– Может, и чокнусь. Но у меня вообще-то не было особого выбора. Карл решил, что я больше не соответствую требованиям к внешнему виду секретаря на ресепшене, раз уж я теперь похожа на Глорию из «Мадагаскара».

– Ты серьезно? Это, черт возьми, незаконно.

– Я знаю. Но, видишь ли, было бы нелепо подавать в суд на компанию, в которой работает мой муж.

– А что об этом думает Ли?

Я медленно дожевываю и проглатываю то, что находится у меня во рту, чтобы достаточно хорошо взять себя в руки перед тем, как начну отвечать.

– Не знаю. У нас пока еще не было возможности об этом поговорить.

Сейди смотрит на меня. У меня вообще-то не получается ничего от нее скрывать.

– У тебя точно все в порядке? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами:

– Сейчас, я думаю, вообще тяжелое время. Все станет лучше, когда родится ребенок.

Сейди, похоже, мои слова не убедили, но я не думаю, что она начнет развивать данную тему в таком общественном месте, как это.

– Ну, пока ты еще ходишь на работу, ты можешь приходить со мной пообедать в любой день, когда захочешь, – говорит она, вытирая крошки с губ.

– Хорошо. Если я, конечно, еще буду способна ковылять по городу.

– Будет прикольно смотреть на то, как ты пытаешься это делать.

– Нас уже скоро ждет переезд на другую квартиру.

– Я об этом забыла. Я еще никогда не слышала, чтобы кто-то переезжал в том же самом доме на один этаж ниже.

– Это, по правде говоря, будет больше похоже на перемещение из одного номера отеля в другой. Все мои вещи вполне поместятся в одном чемодане.

– А где же тогда все твои остальные вещи?

– Дома. Я имею в виду у папы. Ли не любит, когда в квартире все загромождено. А большинство моих вещей – это хлам: старые книги, фотографии, сувениры и все такое прочее.

– Это не хлам, это очень важные вещи.

Я отхлебываю из своего стаканчика с какао.

– А что представляет собой новое жилье? – спрашивает Сейди.

– Все точно так же, как и в нынешнем, но есть еще одна спальня… – Я запинаюсь, вдруг осознав, что Сейди никогда не видела нашу с Ли квартиру. – Тебе нужно будет прийти как-нибудь ко мне до работы и посмотреть – я имею в виду, когда я уже буду в отпуске по беременности.

– Хорошо, – говорит Сейди. – Мне бы тоже этого хотелось.

– Но нам лучше подождать, пока Анджела не закончит украшать детскую комнату. Она, похоже, будет практически жить у нас, пока будет этим заниматься.

– Это тебя не раздражает?

Я пожимаю плечами:

– Мне кажется, что это замечательно, что она проявляет такую большую активность.

– А мне это кажется чрезмерным.

– У нее благие намерения.

– Ты уже не скажешь этого, когда она начнет с помощью трафарета рисовать дурацких игрушечных коней-качалок и плюшевых медвежат на твоих стенах.

Я смеюсь. Смеюсь искренне. Так, как когда-то смеялась Джесс Маунт.

Джесс

Ноябрь 2008 года

Я лежу на больничной койке. Все вывернулось наизнанку и встало с ног на голову. Все стало хуже после инцидента в поезде. Намного хуже. Я, к примеру, стала кричать на одного учителя в школе и отказываться отправляться в школьную поездку, потому что ехать в автобусе – это небезопасно. А еще я стащила одного мальчика с его велосипеда на дороге, тянущейся вдоль канала, потому что мне показалось, что он сейчас на кого-то наедет.

Когда они стали обследовать меня и обсуждать, как меня лечить, Эдвард сказал, что я утратила способность вести себя в обществе адекватно и мне необходимо находиться под круглосуточным психиатрическим наблюдением. Поэтому меня теперь считают чокнутой. Меня заперли люди, которые в действительности сами чокнутые, но их таковыми не считают. Они говорят, что всего лишь пытаются помочь мне, что они делают то, что для меня лучше всего. Но на самом деле это все потому, что они хотят продолжать быть чокнутыми и не хотят признать, что я права.

Папа сидит на стуле рядом с моей кроватью. Он сейчас много плакал. И таращился в окно. Когда я смотрю на него, я вижу в его глазах страх. Он думает, что я схожу с ума, и не знает, что ему делать. Он терзает себя, но он вообще-то не виноват в том, что мама умерла. Никто в этом не виноват. Это просто произошло – и все. Такое может произойти с любым из нас в любой момент. В этом-то и состоит проблема.

Медсестра приходит с лекарствами для меня. Я не хочу их принимать. Они пытаются превратить меня в какого-то зомби, который думает так же, как все остальные. Кроме того, у лекарств есть побочные эффекты. Я про них очень много читала. Меня сейчас пытаются убить изнутри. Я загоняю таблетки языком себе за щеку, выпиваю немного воды, открываю рот – и медсестра думает, что я проглотила эти таблетки. Она мне что-то говорит, но я не слышу ее слов. Я как будто бы нахожусь под водой, а разговаривающие со мной люди находятся над ее поверхностью, и поэтому я не слышу, что они мне говорят. Папа улыбается и кивает. Позже, когда они не будут на меня так внимательно смотреть, я пойду в туалет, выплюну таблетки в унитаз и смою их. Все будут улыбаться и говорить, что скоро мне станет лучше, а я стану отвечать им то, что им хочется от меня услышать, и им придется отпустить меня домой и оставить меня в покое. Но ничего в конечном счете не изменится, и я буду думать все то же самое, однако они будут радоваться и говорить, что они меня вылечили. Им только того и хочется, чтобы подтвердилось, что они были правы, и чтобы они могли сказать, что я была не права, и тогда они будут довольны. Ну что ж, я собираюсь позволить им быть довольными, потому что я гораздо больше их довольна от своего осознания того, что они полные идиоты. Мне просто нужно никому об этом не говорить, и тогда у меня все будет в порядке.

Анджела

Среда, 1 марта 2017 года

Такое жилье – я предупреждала Ли об этом еще несколько месяцев назад – им не подходит. Оно явно не подходит для того, чтобы растить в нем малыша. Джесс и Ли переехали туда лишь пару дней назад, но уже распаковали свои вещи, поэтому в этой квартире вроде бы должно стать хоть немножечко уютней. Но в ней неуютно. Она все еще похожа на гостиничный номер, и у них тут нет никаких безделушек и сугубо личных вещей, которые придают жилищу уютный вид. Я подарила им в день свадьбы вышивку в рамке с их именами и датой и всем таким прочим, но так не увидела, чтобы они ее где-нибудь разместили. Ее здесь нет. Что есть – так только одна фотография: черно-белый снимок их свадьбы в темной рамке. Я знаю, что Ли любит такой минималистский стиль, но, честно говоря, он заходит в этом, по-моему, уж слишком далеко. В общем, все это должно будет измениться после того, как родится ребенок. Когда в вашем доме есть маленький ребенок, вряд ли там все и всегда будет чисто и аккуратно. Да, все должно будет измениться, причем к лучшему.

– Ну так что, – говорю я, поворачиваясь к Джесс, – ты абсолютно уверена насчет цвета?

Она кивает. Я потратила много времени на то, чтобы порассматривать и обсудить с ней цвета и их оттенки. Я раньше даже не представляла себе, сколько сейчас имеется оттенков голубого. Мы в конце концов выбрали что-то вроде мягкого бирюзового цвета, который ярче, чем традиционный голубой, используемый для младенцев-мальчиков. Джесс, похоже, такой цвет понравился больше всего. Ли же, по правде говоря, не проявил к этому большого интереса. Он предоставил все, что касается детской комнаты, нам, сказав, что это может быть «нашим проектом». Хотя оплатит расходы, конечно, он.

Я окунаю валик в краску. Вообще-то я раньше никогда не красила стены. Саймон всегда сам красил и сам украшал интерьер нашего дома. Только один раз я ободрала обои в нашей спальне. А после того как он от меня ушел, я нанимала разнорабочих, когда нужно было красить стены или клеить обои. Но детская комната – это совсем другое дело. Детскую комнату следует украсить с любовью. А поскольку эта комната – маленькая, я уверена, что мы покрасим в ней стены вдвоем за один день.

Я прикасаюсь валиком к стене и двигаю его туда-сюда.

– Ну вот, – говорю я Джесс. – Все получается. И цвет шикарный.

– Да, – отвечает она, поднимая на меня взгляд от валика, который держит в руках.

Она в последнее время стала какой-то тихой. Как будто у нее поубавилось прыти. Думаю, она утомлена, и это вполне объяснимо. Но я все же переживаю за нее – особенно после того, как Джо рассказал о ее пребывании в психиатрической больнице. Она ведь, должно быть, находилась в весьма тяжелом психическом состоянии, раз ее туда положили. И она, конечно же, не сможет ухаживать за ребенком, если с ее психикой снова что-то произойдет. Это хорошо, что ребенком вполне могу заняться я. Я сказала Ли, что, как только родится ребенок, я буду приходить каждый день. Хотя бы для того, чтобы просто присматривать за Джесс. Мне не хотелось бы, чтобы он, находясь на работе, переживал. Я понимаю, что ей, должно быть, пришлось нелегко, когда она потеряла маму в таком юном возрасте, но ведь очень многие люди перенесли подобную утрату и при этом не тронулись рассудком, верно? И если с ней такое когда-то произошло, кто даст гарантию, что это не может повториться?

А еще мне не нравится, что она, похоже, не рассказала об этом Ли. Получается, она пыталась от него что-то скрыть, до того как они поженились. Она как бы подправила свое прошлое, чтобы убедить его в том, что на ней вполне можно жениться. Кто знает, что еще она скрывает? Я думаю, что ему это тоже не понравилось, хотя, когда я попыталась поговорить с ним об этом, он довольно резко сменил тему.

У меня складывается впечатление, что между ними не все гладко. Все их прежние улыбки, держание друг друга за руку, шуточки шепотом – все это куда-то улетучилось. Меня это, конечно же, беспокоит, ибо я помню о том, что произошло с Эммой. Я очень надеюсь, что Ли понимает, что эти его отношения обязательно должны сложиться. Она ведь уже носит в себе его ребенка. Если все пойдет как-то не так, одному только Богу тогда будет известно, когда я увижу своего внука. Нет, мне необходимо позаботиться о том, чтобы их отношения вновь стали такими, как раньше. Именно поэтому я и записала их на курсы для будущих родителей. Я подумала, что если они получат побольше информации относительно своего будущего материнства и отцовства и пообщаются с другими молодыми парами, находящимися точно в таком же положении, то это их подбодрит.

– Ой, Джесс, напомни мне, когда я уже соберусь уходить, что мне нужно прислать тебе по электронной почте подробную информацию о тех курсах, о которых я тебе говорила. Их проводит организация, занимающаяся оказанием помощи будущим родителям. Начало – через пару недель.

– Да, конечно, хотя вообще-то я все еще не уверена, что это хорошая идея. Ли не проявлял никакого интереса к таким курсам.

– Иногда, Джесс, он нуждается в том, чтобы его слегка подтолкнули. Он не всегда знает, что для него лучше.

– Боюсь, что это вряд ли ему понравится. Он на таких курсах будет себя чувствовать неловко.

– Ну, теперь у него уже нет выбора. Я вас туда уже записала.

Она опускает свой валик и смотрит на меня, вытаращив глаза:

– И вы его даже не спросили?

– Мне там сказали, что вам очень повезло, что нашлись свободные места. Все было занято, но кто-то отменил свое бронирование. Обычно на такие курсы записываются за несколько месяцев.

Она качает головой, и выражение ее глаз становится слегка испуганным – как у оробевшего кролика.

– Нет, это плохая идея. Вы же знаете, что он очень не любит, когда ему указывают, что ему нужно делать.

Я надуваю губы. Мне не нравится, что она упрямится. А еще что-то рассказывает мне про Ли – как будто я не знаю своего собственного сына! Моего сына, с которым она познакомилась, по сути, совсем недавно.

– Не переживай, Джесс. Я знаю, как для него будет лучше. Я сумею его в этом убедить.

– Да, но потом вас рядом с нами не будет, – говорит она, повышая голос так, как никогда еще этого не делала, общаясь со мной. – Вы не увидите, как он будет себя вести, когда мы с ним останемся вдвоем.

Она несколько раз окунает валик в краску. Когда она подносит руку с валиком к стене, я вижу, что ее рука дрожит.

– Джесс, – говорю я, опуская свой валик. – Что вообще происходит, а?

– Он разозлится. Очень сильно разозлится.

– Нет, не разозлится.

– Разозлится, и тогда он может…

Она запинается и начинает всхлипывать. Я обнимаю ее и чувствую, как ее тело дрожит.

– Он может сделать что?

– Не важно. Я думаю, он может разозлиться на меня – только и всего.

– Но на тебя ему сердиться не за что. Это ведь я записала вас на курсы. Я ему об этом так и скажу.

Она вытирает нос рукавом. Я сомневаюсь, что она видит все в правильном свете. По правде говоря, она кажется мне немного истеричной. А вдруг у нее опять начинаются проблемы с психикой?..

– Все это становится для тебя слишком тяжелым? – спрашиваю я. – Это для тебя слишком большая психическая нагрузка?

– Нет. Со мной все в порядке. Я просто немного нервничаю из-за ребенка – только и всего.

– Смотри, если это для тебя все-таки слишком большая психическая нагрузка, мы можем найди для тебя психотерапевта.

– Со мной все в порядке.

Тон ее голоса изменился. В нем чувствуется резкость, которой я раньше не замечала. Возможно, с этим сейчас приходится сталкиваться и Ли. Возможно, именно поэтому их отношения кажутся такими напряженными.

– Я знаю, но нам необходимо сделать так, чтобы мы могли за тобой присматривать. Так сказал твой папа. Нам совсем не нужно, чтобы дело дошло до того, что…

– Анджела, я сказала, что со мной все в порядке. Понятно?

– Тебе, возможно, сейчас необходимо прилечь и отдохнуть, дорогая. Я могу закончить эту работу и сама.

– Я себя чувствую прекрасно.

– Нет, ты чувствуешь себя отнюдь не прекрасно, Джесс. Но я уверена, что ты будешь чувствовать себя гораздо лучше, если немного поспишь. А я тут и сама все доделаю. Не переживай об этом.

Она снова вытирает себе нос и смотрит в потолок. Мне на мгновение кажется, что она сейчас начнет мне возражать, но она этого не делает. Она просто молча выходит из комнаты. Несколькими секундами позже я слышу, как закрывается дверь ее спальни. Я глубоко вздыхаю. Ситуация, похоже, хуже, чем я предполагала. Я уже отнюдь не уверена, что она сможет надлежащим образом заботиться о малыше при таком состоянии ее психики.

Я вижу, что буду нужна намного больше, чем могла себе представить. И до того, как родится малыш, и после. Я буду приходить к ним регулярно и, пожалуй, не стану предупреждать ее о своем приходе. В этом случае, если она и в самом деле перестанет вести себя адекватно, она не сможет это скрыть.

Мне придется контролировать, что она следит за собой и ходит на курсы для будущих родителей. У меня такое ощущение, что ей сейчас нужен кто-то вроде матери, которая заботилась бы о ней. Я вполне могу справиться с подобной ролью. Я могу быть мамой и бабушкой в одном лице. Я не позволю их семье распасться. Я в своей жизни один раз уже проявила пассивность и позволила такому произойти, но больше ничего подобного не повторится.

Я снова поднимаю валик и продолжаю красить стену. Я закончу всю эту работу к тому моменту, когда Джесс проснется. Это немного поднимет ей настроение. А затем я покажу ей трафареты, которые я принесла с собой, и спрошу, какие из них ей нравятся больше всего.

ЛИЧНОЕ СООБЩЕНИЕ

Джо Маунт

12/09/2018 18: 53

Я не хочу в это верить, Джесс. Я не хочу верить, что твоя жизнь была такой. Когда его бывшая девушка стала давать показания, я, по крайней мере, мог сказать себе, что описываемые ею события не имеют отношения к тебе. Она рассказала о том, как Ли ударил ее, когда застал глазеющей на дисплей мобильного телефона во время их совместного отдыха. Я видел лица присяжных, когда они смотрели на рентгеновский снимок ее челюсти, сделанный в больнице в Италии. Но я мог сказать себе, что к тебе это не имеет отношения. Ужасно то, что он сделал с ней, и гнусно то, что он затем – примерно через год – поселился с тобой в том же самом гостиничном номере, но речь о насилии непосредственно по отношению к тебе еще не шла. Даже когда Сейди начала давать показания и рассказала о том, что в последние месяцы видела на тебе синяки и ссадины и что ты всегда давала им какое-то объяснение, я подумал, что это, возможно, всего лишь ее слишком богатое воображение. Я подумал, что, возможно, как заявляла защита, Сейди всего лишь испытывает чувство ревности из-за того, что он как бы отнял тебя у нее. Но затем прочли вслух письмо, которое ты написала Сейди и в котором ты попросила ее позаботиться о том, чтобы я стал опекуном ребенка, который у тебя родится, потому что будет небезопасно оставлять этого ребенка у Ли. Только тогда я понял, что у тебя в твоей семейной жизни и в самом деле что-то пошло не так. Защита, конечно, заявила, что, когда ты это писала, у тебя было не все в порядке с головой, но я-то знал, что это неправда.

А когда сегодня стала давать показания та уборщица – сама еще совсем юная девушка, – когда она начала рассказывать, что видела окровавленные салфетки в мусорном ведре в ванной, причем не один раз, у меня в животе все начало сжиматься. Я слушал, как она рассказала им о том, как она, опорожняя мусорное ведро, нашла что-то твердое и белое. Оно выпало из куска туалетной бумаги. Она поднесла его к свету и увидела, что это зуб. Точнее говоря, часть переднего зуба. Часть зуба, которую он выбил, когда ударил тебя. Вот тогда-то я опустил голову и заплакал. Заплакал, потому что уже не мог больше этого отрицать. Даже для самого себя. Он бил тебя, Джесс. Он бил тебя и ладонью, и кулаком, и еще черт знает чем. Он делал это, возможно, на глазах у Гаррисона, и я рад тому, что твой сын еще так мал, что не будет помнить этого, когда вырастет. Но я всегда буду это помнить, Джесс. Я вижу, как это происходило, своим мысленным взором. И я не знаю, перестану ли я когда-нибудь это видеть. Я никогда не прощу себе, Джесс, того, что я допустил, чтобы с тобой происходило подобное.

Я все еще очень хорошо помню, как впервые взял тебя на руки, когда ты была маленьким комочком с красной морщинистой кожей, и, повернувшись к твоей маме, сказал ей, что никогда не допущу, чтобы с тобой произошло что-либо плохое. А теперь вот получается, что я ее подвел. И ее, и тебя. Мне очень жаль, Джесс. Мне очень жаль, и мое сердце разрывается от боли.

Джесс

Понедельник, 20 марта 2017 года

Я просыпаюсь и инстинктивно провожу пальцем по своим верхним зубам, чтобы убедиться, что они все еще на месте. Я делала это в течение последней недели каждое утро, после того как прочла эту публикацию. Интересно, какой же из зубов он мне выбьет? И каким, черт побери, образом я умудрюсь отреставрировать их так, что этого никто не заметит? Я зарегистрирована у государственного стоматолога в Митолройде, а Ли – у частного стоматолога в Лидсе. Наверное, у частного стоматолога вполне можно поставить коронку очень-очень быстро. Я думаю, что если мне там будут задавать вопросы, то я просто что-нибудь совру. Если я вру лучшей подруге и отцу, то почему бы мне не соврать стоматологу?

Я кладу ладонь себе на живот. «Г» тихонько шевелится. Места у него там для активных движений, конечно, немного.

– Я делаю это ради того, чтобы тебе было хорошо, – говорю я.

Но даже произнося эти слова, я понимаю, что это какая-то ерунда. Через четыре месяца он останется без мамы. Разве это может быть для него хорошо?

Правда заключается в том, что я делаю это потому, что не знаю, как еще я могу поступить. Если сбегу и спрячусь, я все равно могу умереть. Я ведь еще не знаю, где буду убита. Может быть, и не здесь вовсе. Кроме того, во мне все еще теплится надежда, что я смогу изменить Ли. Надежда на то, что, даже если он избивал Эмму, он, возможно, сделал для себя выводы и не собирается поступать так по отношению ко мне.

А если его не смогу изменить я, то, возможно, сможет «Г». Вдруг, как только он родится, Ли посмотрит на него, смягчится где-то внутри себя и осознает, что не должен никогда поднимать на меня руку.

Я встаю с кровати. Мне вообще-то очень даже нравится быть в отпуске по беременности. Нравится, конечно же, не потому, что я пузатая, у меня изжога и мне приходится подниматься по малой нужде по три раза за ночь, а потому, что я могу нежиться одна в постели по утрам столько, сколько захочу. Это дает мне пространство и время, а это как раз то, в чем я сейчас нуждаюсь.

Я иду на кухню, чтобы поставить чайник, и вдруг замечаю, что дверь в детскую приоткрыта. Я захожу в нее и включаю свет. Интерьер в ней – как на иллюстрациях в журналах про убранство детской комнаты, которые Анджела все время приносит. И это неудивительно, если учесть, что большинство своих идей она черпает из них.

В детской все в бирюзовых и кремовых тонах. Мне удалось уговорить ее не делать на стенах рисунки с помощью трафаретов, потому что я знала, что Ли они очень не понравятся, но она настояла на шторах со звездами, месяцами и космическими ракетами, абажуре и коврике. А еще на том, что над кроваткой «Г» должна висеть крутящаяся игрушка в виде луны и звезд, а на стене должна висеть вышивка в рамке со словами «Я люблю тебя больше всего на свете». Я подхожу к кроватке, опускаю ее защитную стенку и глажу матрац. Скоро здесь будет лежать «Г». Мой маленький мальчик. Мысленно я уже вижу его. Все время вижу. А совсем скоро я уже смогу к нему прикоснуться и взять его на руки, и он наконец-то будет настоящим, а не просто фотографией в моем телефоне.

Фарах приходит в десять тридцать. Последние две недели перед ее приходом я старалась уйти куда-нибудь из дому – обычно я гуляла вдоль канала, – потому что для меня было невыносимо встречаться с этой женщиной, которая вскоре будет знать про меня кое-что такое, что мне хотелось бы от всех скрыть. Но сегодня я осталась дома. Сегодня я чувствую, что мне следует пообщаться с этой молодой женщиной, которая будет выступать в суде в мою пользу.

– Здравствуйте, Фарах, – громко говорю я, когда слышу, что в замке поворачивается ключ.

Я делаю это потому, что не хочу напугать ее своим неожиданным появлением – так, как однажды своим неожиданным появлением она испугала меня. Она заглядывает на кухню.

– Здравствуйте, – улыбается она.

У нее симпатичное лицо и карие глаза миндалевидной формы с красивыми ресницами. Такой, как она, макияж совсем не нужен.

– Я приготовила кофе. Хотите выпить чашечку?

– Нет, спасибо, – отвечает она. – Мы не должны делать перерывы на кофе, когда работаем.

– Так я никому об этом не расскажу.

Она пару секунд колеблется, а потом ее улыбка становится шире.

– Если вы уверены, что мне можно это сделать, то тогда я согласна. Я просто потом добавлю себе рабочего времени.

– Не говорите глупостей. Всем должны предоставляться перерывы на то, чтобы попить кофе. В каком виде вы хотите кофе?

– Пожалуйста, без молока и без сахара.

Я киваю.

– Сколько времени вы уже работаете на это агентство?

– Около года. Почти с того самого времени, как я приехала в эту страну.

– А откуда вы приехали?

– Из Афганистана. Это моя родина.

Я киваю, но при этом чувствую себя невеждой, потому что про Афганистан почти ничего не знаю. Так, просто видела какие-то репортажи про эту страну в новостях.

– Вы приехали сюда со своими родственниками? – спрашиваю я, протягивая ей кофе.

Она отрицательно качает головой:

– Нет. Мои близкие родственники – они все мертвы.

– Простите, – говорю я, опуская взгляд. – Я не знала. Моя мама тоже уже мертва, и поэтому я знаю, как это тяжело.

– Да, но я уже привыкла разговаривать об этом. Мне приходилось рассказывать об этом местным властям, когда я приехала сюда.

– То есть вы беженка?

– Нет. На мое ходатайство о предоставлении убежища ответили отказом. Они утверждают, что мне на моей родине уже ничего не угрожает и что я вполне могу туда вернуться. Даже когда я рассказала им о том, что сделали с моей мамой, отцом и братом, они говорят, что теперь ситуация уже совсем другая, что теперь там уже безопасно. Они, видимо, не понимают, что там происходит.

– А как же тогда вам удается все еще находиться здесь?

– Мне дали дискреционное разрешение на пребывание в стране, потому что мне еще нет восемнадцати лет и у меня на родине не осталось никого, кто мог бы обо мне позаботиться.

– А сколько вам лет?

– В следующем месяце мне исполнится семнадцать.

У меня аж перехватывает дыхание. Какой ужас! Я не могу и представить себе, каково это – потерять всех своих близких родственников примерно в том возрасте, в котором я потеряла маму.

– Я не знала, что вы еще такая юная.

Она пожимает плечами:

– Я думаю, что если у человека трудная жизнь, то он выглядит старше своих лет.

– То есть, когда вы сюда приехали, вам было всего лишь шестнадцать? Вы совершили такое длинное путешествие сами?

– Да, хотя я ехала вместе со многими другими людьми. Мы все заплатили одному и тому же человеку.

– А вам не было страшно?

– Было, но не так сильно, как в Афганистане. Они ведь снова бы пришли, чтобы убить и меня. Потому что я и мои родственники жили не такой жизнью, какой они велели нам жить. Потому что мой отец с ними спорил.

– Тем не менее отправиться в такое долгое путешествие – это был с вашей стороны смелый поступок, – говорю я.

Она отхлебывает из своей чашки кофе.

– Это легко – быть смелой, если в противном случае тебя ждет смерть.

– А вам разрешат остаться здесь навсегда после того, как срок вашего разрешения истечет?

– Не знаю. Они будут принимать решение, когда мне исполнится семнадцать с половиной лет.

– Но вы не можете туда вернуться!

– Я это знаю. Но мне придется подождать и посмотреть, что они мне скажут.

Она допивает свой кофе. Мне вспоминается публикация Сейди, в которой она пишет, что Фарах поначалу ничего не сообщала полиции, потому что боялась. Теперь я понимаю – по крайней мере, в какой-то степени, – что это такое – бояться.

– Я надеюсь, они позволят тебе остаться.

– Спасибо, – говорит она. – Я тоже на это надеюсь.

Она подходит к раковине, чтобы вымыть свою чашку.

– Не надо, – говорю я, забирая у нее чашку. – Пожалуйста, дайте ее помою я. Это одно из тех немногих дел, которые я все еще могу делать сама.

– Спасибо, – говорит она, поворачиваясь, чтобы уйти, но потом снова поворачивается ко мне: – Детская комната для вашего ребенка – она такая красивая! Этому маленькому мальчику очень повезет.

Я улыбаюсь ей, зная при этом, что очень скоро она узнает о нашей семье всю правду.

Ли не очень-то рад этим курсам. Точнее говоря, совсем не рад. Я все еще хорошо помню, какую он состроил мину на прошлой неделе, когда взялся за подгузник, вымазанный в смеси дрожжевой пасты и арахисового масла. Меня, откровенно говоря, даже удивило, что он не встал и не вышел вон. Играть в мамочек и папочек – развлечение явно не для него. Я до сих пор удивляюсь тому, что он вообще согласился ходить на эти курсы. Я не знаю, что ему сказала Анджела и как она его убедила, но я абсолютно уверена, что он уже жалеет, что согласился.

Мы припарковываемся возле колледжа, в котором проходят занятия. Ли, выйдя из машины, хлопает дверцей и подходят к моей дверце. Рядом с нами останавливается еще один автомобиль. Когда Ли открывает мою дверцу, я вижу, как из того автомобиля появляется мужчина. Я узнаю его: он тоже ходит на эти курсы, – но я не могу вспомнить, как его зовут.

– Думаю, им следовало бы выделить пару специальных парковочных мест для беременных женщин, – шутит мужчина. – Странно, что у супермаркетов нет парковочных мест под названием «Мама и ее живот».

Ли ему улыбается, но, я думаю, только потому, что считает для себя необходимым быть вежливым. Вряд ли эти заявления кажутся ему смешными. Он помогает мне выйти из машины и затем захлопывает дверцу. Женщина из соседнего автомобиля, выкарабкиваясь из него, тихонько ворчит.

– Привет, Джесс, – говорит она. – Все труднее и труднее, правда?

– Да, – отвечаю я. – Все труднее и труднее.

Я не могу вспомнить ее имя. Кажется, ее зовут Рейчел. Или Шарлотта. По-моему, каждую вторую из женщин, посещающих эти курсы, зовут либо Рейчел, либо Шарлотта. Они, конечно же, все старше меня, причем большинство из них – лет на десять. И у всех у них, похоже, есть – в отличие от меня – какая-то своя карьера.

– Интересно, чем они займут нас сегодня вечером, – говорит женщина, когда мы идем все четверо к входу.

Ее спутник открывает и держит для нас дверь, и я, проходя мимо него, говорю ему «Спасибо!».

Как только мы оказываемся внутри, Ли берет меня за руку. Это как бы противоположность той ситуации, когда ты ребенок и когда ты быстренько высвобождаешь свою руку из руки мамы, завидев знакомых людей. Я не знаю, какое чувство мне при этом испытывать – радость или грусть.

– Должен признать, что вы намного лучше справились с подгузниками, чем я, – говорит спутник этой женщины Ли.

– Да, но когда нам придется иметь дело с настоящими подгузниками, они будут вымазаны не в дрожжевой пасте, правда? – говорит в ответ Ли.

Они оба смеются. Ли, похоже, нравится этим двоим. Они, наверное, вспомнят об этом эпизоде, когда услышат, что его обвинили в том, что он меня убил (пусть даже и неумышленно). Скажут что-то вроде: «У него ведь, по-моему, было очень хорошее чувство юмора» и «Он всегда помогал ей выходить из машины и держал ее за руку».

Мы заходим в комнату. Стулья в ней расставлены полукругом. Все рассаживаются так, чтобы беременные женщины и будущие папы были вперемешку. Мы садимся в самом конце. К нам подходит преподавательница, которую зовут Кэт.

– Здравствуйте, Джесс. Как ваша изжога?

– Все так же жутко.

– А вы пытались есть понемножку, но часто?

– Да, но толку от этого пока нет.

– Ну, страдать вам, по крайней мере, осталось уже недолго. Три недели, да?

– Да, примерно три недели.

Я не говорю ей, что роды у меня будут на шесть дней позже предполагаемого срока. Такого ведь заранее никто знать не может.

Кэт становится лицом ко всем собравшимся, когда все уже на месте.

– Я надеюсь, что все себя чувствуют хорошо и комфортно – настолько комфортно, насколько можно чувствовать себя при подобных обстоятельствах.

Я смотрю по сторонам. Ли – единственный, кто не улыбается. Его челюсти плотно сжаты. Он ненавидит эти курсы – я это знаю.

– Так вот, рассмотрев на прошлой неделе некоторые практические вопросы обращения с новорожденным младенцем, мы сегодня вечером уделим больше внимания эмоциональной стороне – как для вас, так и для вашего мужчины.

Мне кажется, что я слышу, как Ли издает стон, – даже если больше никто этого не слышит. Нас всех делят на две группы – будущие мамы и будущие папы – и просят перечислить – в порядке важности – наши личные эмоциональные и физические потребности, которые возникнут у нас после рождения ребенка. Я почти ничего не говорю: мне нет в этом необходимости. В этой группе есть две женщины, которые говорят намного больше всех остальных. Для меня проще всего лишь кивать в знак согласия с ними, когда они переводят свой взгляд на меня. Раза два я кошусь на Ли. Он тоже не проявляет большой активности, и лишь один раз я слышу, как он тихонько хихикает. Они, мужчины, видимо, заговорили о сексе.

После того как Кэт пообщалась с каждой группой отдельно, она снова собирает нас всех вместе.

– Ну что ж, есть много совпадений во мнениях, – говорит она, – но есть и такие области, в которых ваши мнения очень даже разнятся. Мы начнем с обсуждения секса после рождения ребенка. Сразу говорю – еще до того, как некоторые из вас, женщины, начнут вздыхать, – я понимаю, что секс – это, видимо, далеко не самое первостепенное из того, чем сейчас заняты ваши мысли, но могу вас уверить на основании статистики, что не все в этой комнате солидарны с вами.

Двое или трое из мужчин смеются. Ли смотрит прямо перед собой.

– Я попрошу вас всех выйти в коридор и положить цветной ярлычок на имеющейся на столе временной шкале в том месте, которое соответствует тому времени, через которое вы после рождения ребенка планируете снова начать заниматься сексом. Я предусмотрела диапазон от одного дня до года.

Снова кто-то смеется, но на этот раз уже не только мужчины.

– О-о, поверьте, мне заявляли и об одном дне, и об одном годе, – говорит Кэт. – Ну что, женщины, вы будете первыми. Вот ваши красные маркеры. Напишите на обратной стороне свои инициалы и положите маркер там, где считаете нужным. Когда вы вернетесь в комнату, я отправлю туда мужчин с синими ярлычками.

Я беру ярлычок, который она протягивает мне, и выхожу вслед за другими женщинами в коридор. Откровенно говоря, я над этим вопросом пока еще не думала. Мы с Ли перестали заниматься сексом где-то месяц назад. Я решила, что это произошло потому, что я сейчас выгляжу не очень-то сексуально. Кроме того, я ведь каждый вечер ложусь в постель на час или два раньше Ли, а это явно не создает благоприятную обстановку для занятий сексом.

Другие женщины смеются, кладя свои маркеры – в основном где-то между тремя неделями и тремя месяцами. Я иду к отметке «три месяца». Я знаю, что идти дальше нее, в общем-то, не могу, потому что в то время я уже буду мертва, а потому я кладу ярлычок точно на отметке в три месяца.

Мы возвращаемся в комнату, а мужчины выходят в коридор. Раздается много смешков и приглушенных восклицаний, прежде чем они заходят обратно в комнату.

– Ну а теперь мне хотелось бы, чтобы вы все пошли и встали возле своих ярлычков, – говорит Кэт.

Я закрываю глаза. Ли очень не понравится, что его выставят в данном вопросе на всеобщее обозрение. Мы всей толпой выходим в коридор, и раздается еще больше смеха и восклицаний, когда мы видим, что все синие ярлычки сгрудились в одном конце. Я становлюсь возле своего ярлычка. Рядом со мной становятся две женщины, но их мужчины располагаются сравнительно недалеко от них. Ли же от меня – далеко. Он – в другом конце. Насколько мне видно, возле отметки в три дня.

Все остальные, заметив это, начинают смеяться.

– Ага, Ли и Джесс, – говорит Кэт. – Между вами, я думаю, может состояться разговор относительно разницы в ваших ожиданиях, когда вы будете сегодня вечером возвращаться домой.

Но такого разговора, конечно же, не происходит. Просто удручающее молчание. Я не могу подобрать каких-либо подходящих слов, но мне очень хочется что-то сказать – что-то такое, что позволит предотвратить то, что, как я подозреваю, скоро может произойти.

– Послушай, если тебе не хочется туда ходить, то мы на следующей неделе можем не пойти. Я твоей маме ничего не скажу.

Я сказала это, чтобы как-то поднять ему настроение, но он, похоже, вовсе и не хочет, чтобы его настроение улучшилось. Он продолжает пребывать в крайне дурном расположении духа и в машине, и в лифте, и даже уже находясь перед нашей входной дверью. Он открывает ее, и я захожу в квартиру, чувствуя, что уже начинаю дрожать. Он тихо закрывает дверь за собой. Невероятно тихо. А затем поворачивается и дает мне сильную пощечину.

Я взвизгиваю и пытаюсь поднести руку к своей щеке, но он перехватывает мою руку за запястье до того, как я прикасаюсь ладонью к щеке.

– Больше никогда-никогда меня так не унижай, – говорит он. – Понятно?

Я киваю, стараясь удержать слезы.

– Хорошо. Мы туда больше не пойдем. Ты удалишь все номера этих женщин из своего телефона, и если они позвонят тебе или пришлют сообщение, ты не должна им отвечать. Я на следующей неделе отправлю Кэт сообщение по электронной почте, скажу ей, что тебе нездоровится и что мы на эти курсы ходить больше не будем. Понятно?

Я снова киваю.

– Хорошо. А теперь иди в ванную и умой свою физиономию.

ЛИЧНОЕ СООБЩЕНИЕ

Сейди Уорд

20/09/2018 18: 45

Он выкрутился, Джесс. Мне очень жаль, но присяжные признали его невиновным. Я думаю, благодаря тому, что им сказал судья. Он попросил их помнить, что Ли Гриффитс судят не за насилие над Эммой Маккинли и не за то, что он делал или же не делал с тобой незадолго до твоей смерти. Единственный вопрос, на который им нужно было ответить, состоял в том, действительно ли – вне всякого разумного сомнения – он ударил тебя, когда ты находилась в душе в то утро, тем самым заставив тебя упасть и удариться головой о раковину и покрытый плитками пол. Это были два удара, которые оказались достаточно сильными для того, чтобы ты потеряла сознание и чтобы у тебя поднялось внутричерепное давление, что и привело к твоей смерти.

Судья сказал, что они должны рассматривать только фактические доказательства, а не предположения. Я думала, что показаний Фарах может оказаться достаточно, тем более что стоматолог подтвердил, что ты приходила к нему на прием и что он поставил в тот день на твой передний зуб коронку. Защита, однако, заявила, что это мог быть несчастный случай – как ты сама и сказала стоматологу, а Ли это подтвердил. Не было никакого доказательства того, что Ли выбил твой передний зуб. И даже если он его выбил, это еще не доказывает, что он поднял на тебя руку в тот день, когда ты умерла. Защита, конечно, также попыталась дискредитировать Фарах на основании того факта, что она не сказала всей правды сразу после того, как ты умерла. Когда полицейские допрашивали ее после того, как она обнаружила тебя лежащей на полу в ванной, она даже не упомянула ни о зубе, ни о крови, которую она видела раньше. Она попыталась объяснить, что просто очень боялась, что ее могут отправить обратно на родину. Она сказала, что, увидев тебя лежащей среди пятен крови, она невольно вспомнила о трагедии, произошедшей с ее близкими родственниками. Но присяжные в конечном счете ей не поверили.

Они предпочли поверить Анджеле. Анджеле, которая считает, что ее драгоценный ребенок не способен никого обидеть, и которая заявила, что ничего не знает о том, что произошло с Эммой, и – самое главное – что она, Анджела, пришла в квартиру после того, как Ли ушел на работу, и увидела, что с тобой все в порядке и что ты просто сильно устала, потому что тебе прошедшей ночью приходилось часто вставать. И именно поэтому, сказала она, она забрала «Г» к себе домой, а тебе она якобы посоветовала снова лечь спать. А ты, по ее словам, ей ответила, что вряд ли сможешь заснуть, но хочешь принять душ, чтобы попытаться как-то взбодриться. Она даже сказала, что как-то говорила Ли купить резиновый коврик для ванны, но он не захотел этого делать, потому что, по его словам, это старомодно и, более того, такие коврики быстро плесневеют.

Я знаю, что Анджела соврала, Джесс. Я наблюдала за ней, когда она давала показания. Я не отводила от нее взгляда ни на секунду. Я слушала все эти ее враки по поводу того, что она переживала о твоем психическом здоровье и думала, что у тебя послеродовая депрессия. Она сказала, что она даже начала приходить к вам домой каждое утро, потому что переживала, что ты не в состоянии полноценно ухаживать за «Г» и что у тебя в любой момент может начаться психическое расстройство. Она даже набралась наглости и заявила, что ты не проявляла больших чувств к своему малышу и что ей было боязно оставлять тебя наедине с ним надолго. Все это была чушь – одна лишь чушь. Я в какой-то момент едва не выкрикнула это из зала. Мне жаль, что меня не вызвали давать показания еще раз, потому что, если бы они это сделали, я сказала бы им правду о том, что я в своей жизни еще никогда не видела никого, кто проявлял бы такие большие чувства к своему ребеночку, как ты, причем начиная уже с того момента, когда ты сказала мне, что беременна, и не говоря уже о том моменте, когда он родился. Но вместо этого мне пришлось слушать, как Анджела нагло врет. Конечно же, она врала: я видела это по ее глазам, хотя она и пыталась прятать их под своей дурацкой челкой. Впрочем, она не могла поступить по-другому, не так ли? Ли ведь ее плоть и кровь. Я готова поспорить, что она забрала Гаррисона еще до того, как Ли ушел на работу, и что они потом вместе состряпали изложенную ею версию. Потому что, если бы она его не выгородила, ее сын сел бы за решетку и, более того, она потеряла бы «Г». Теперь же, раз Ли удалось выкрутиться, она получит своего сыночка обратно и ее внук останется у нее. И она будет ухаживать за ним, пока Ли будет на работе.

Его показали в новостях: он выходит из суда свободным человеком. И делает при этом душещипательное заявление о том, что это было для него жутким кошмаром – быть обвиненным в том, что он тебя убил, – что данный инцидент вовсе не следовало доводить до суда и что единственное, чего он сейчас хочет, – так это отправиться домой, к своему сыну.

Именно это меня больше всего раздражает, Джесс. Он теперь будет растить «Г» и расскажет ему свою версию этой истории. И поэтому «Г» никогда не узнает правды. Твой милый маленький мальчик будет расти, думая, что его мамочка умерла в результате трагического несчастного случая.

Но сам Ли знает правду. И Анджела знает. И им придется жить с ней всю свою оставшуюся жизнь. X

Джесс

Вторник, 21 марта 2017 года

Ах вот как оно будет. Вот что со мной произойдет. Меня убивает в моей собственной ванной мой собственный муж. Муж, который затем выходит сухим из воды, потому что против него нет никаких фактических доказательств. Единственным очевидцем преступления являюсь я, но меня уже нет в живых. Ли будет продолжать жить своей жизнью и, возможно, сделает то же самое по отношению к своей следующей подружке. А за маленьким «Г» станет ухаживать его бабушка и мать убийцы, которая врала на суде, чтобы этого своего сыночка-убийцу спасти.

Что это за жизнь? И что это за смерть? Ни то и ни другое я для нас обоих не хочу – я это знаю точно. Я кладу свой телефон и пытаюсь потянуться, поскольку чувствую в нижней части спины тупую боль, которая сильнее, чем обычная боль, связанная с беременностью. Все мое тело ноет. Я провела всю ночь на диване. Для меня было невыносимо вчера вечером ложиться в одну постель с Ли, поэтому я легла здесь, на диване, в своем домашнем халате. Думаю, мне ночью иногда удавалось ненадолго заснуть, но большую часть времени я таращилась на потолок, сжимая руками свой халат и дожидаясь наступления утра.

И что теперь? Я буду просто пассивно ждать, когда все это произойдет? Я так не думаю. Все, хватит. Теперь я знаю, что он и в самом деле распускает руки, что он меня бьет. Я больше не могу убеждать себя в том, что это всего лишь плод моего воображения. Я все время говорила самой себе, что это, возможно, неправда, что он, возможно, не тронет меня даже пальцем. Теперь же я знаю, что еще как тронет. Мне вспоминается то, что сказала мне Фарах: легко быть смелой, если в противном случае тебя ждет смерть. И теперь я вижу, что она права. Я знаю, что если останусь рядом с Ли, то через некоторое время пополню собой статистику несчастных случаев, а я этого не хочу. И дело тут даже не в смелости. Мне просто нужно поступить благоразумно. Ради себя самой и – что еще более важно – ради «Г».

Я поворачиваюсь на бок, медленно опускаю ноги на пол и сажусь, подложив себе под спину подушки. И тут открывается дверь. У меня мелькает мысль, что я сейчас, наверное, увижу поднос с кофе и рогаликами. Но ничего такого я не вижу. Я вижу мужчину, у которого раскаивающееся выражение лица и который выглядит так, как будто он, как и я, этой ночью почти не спал. Он идет по направлению ко мне, как бы стыдясь смотреть мне в глаза. Подойдя ко мне, он опускается на колени, наклоняет голову и начинает плакать.

Я к такому не готова. Я не знаю, что мне следует сказать или сделать. Он протягивает ко мне руку и всхлипывает:

– Прости. Пожалуйста, прости.

Я беру его руку. Я не знаю, что еще можно было бы сделать. Он поднимает голову и смотрит на меня своими огромными глазами.

– Я вовсе не хотел делать тебе ничего плохого, – говорит он.

– Но ты сделал.

– Я знаю. Именно поэтому я и пришел извиниться.

– Думаешь, извинишься – и все уладится?

Он качает головой.

– Иногда, – говорит он дрожащим голосом, – я боюсь самого себя. Да, очень сильно боюсь. Вчера вечером был как раз такой случай.

– Ты и меня заставил бояться.

Он кивает, и его взгляд падает на мой живот.

– Подумать только – я сделал это, когда ты…

Он запинается и обхватывает свою голову руками.

– То, что я рассказал тебе о своих родителях, – говорит он, – это еще не все. Они не просто ссорились. Все было гораздо хуже. Я никогда об этом никому не рассказывал, но мой отец… – Он снова замолкает, закрывает глаза и пытается взять себя в руки. – Мой отец бил маму, – говорит он. – Я помню это только отрывками, потому что я тогда был еще очень маленьким, да и мама, я думаю, пыталась все это от меня скрывать, но один раз я отчетливо видел, как он ее ударил в спальне кулаком по лицу. Он ударил ее так сильно, что сбил с ног и она упала и ударилась об стену. Из ее носа брызнула кровь. На обоях потом были брызги крови. Родители при этом не замечали, что я их вижу. Я пришел из своей комнаты, чтобы посмотреть, что там в спальне за крики. Он не помог ей подняться на ноги. Он подошел к ней и плюнул на нее. То, что я сказал тебе вчера вечером: «А теперь иди в ванную и умой свою физиономию» – вот именно это он ей тогда и сказал.

Он снова начинает плакать. Я не знаю, что мне следует сказать или сделать. Я все еще пытаюсь совместить Анджелу, которую я знаю, с женщиной, про которую он мне только что рассказал и которая лежала на полу с окровавленным лицом. Я и понятия не имела об этом. Я даже не представляла себе, через что ей пришлось пройти.

– Мне жаль, – говорю я, положив руку на его плечо. – Мне жаль, что тебе довелось такое увидеть, но это не означает, что ты можешь поступать так по отношению ко мне.

Мой голос даже чуточку не дрогнул. У меня откуда-то появилась сила. Сила, о которой я и не подозревала, что она у меня может быть.

– Я знаю, – говорит Ли. – Именно поэтому мне сейчас так плохо. Я боюсь того, что превращаюсь в своего отца.

Я понимаю это. Я понимаю, что это такое – терять контроль над самим собой. Я решаю дать ему шанс. Дать ему шанс быть честным по отношению ко мне.

– А ты уже так поступал раньше? – спрашиваю я. – С другими своими подружками?

Он колеблется, а затем поднимает на меня взгляд.

– Нет, – говорит он. – Никогда. Это было в первый раз.

Я тяжело сглатываю, зная, что он лжет. Перед моим мысленным взором появляется лицо Эммы после того, как он сломал ей челюсть. От него, наверное, пострадали подобным образом и другие девушки. Они просто побоялись об этом заявить.

– Тебе нужно обратиться к психиатру, Ли.

– Если нужно, то обращусь. Я сделаю все ради того, чтобы как-то выправить ситуацию. Я не хочу, чтобы наш сын в своем детстве видел то, что видел в детстве я.

– Он не будет этого видеть, – говорю я абсолютно спокойным голосом.

Ли поднимает на меня взгляд. Его лицо – уже не такое перекошенное, каким оно было только что.

– Мы поговорим позднее, когда я приду домой с работы. Я поведу тебя куда-то поужинать. Или же принесу еды, если ты слишком утомлена. Сделаю так, как ты захочешь.

Я, ничего не говоря, киваю. Он встает и целует меня в макушку.

– Такого больше никогда не повторится, – говорит он. – Даю тебе свое слово.

Я жду, пока услышу, как за ним закрывается входная дверь. Я уже ничего не могу делать быстро, но я, по крайней мере, могу сейчас заставить себя двигаться чуть-чуть быстрее, чем обычно. Я иду в нашу спальню и достаю из платяного шкафа свой чемодан. Я дала ему шанс, и он его не использовал. Он солгал мне, что такого раньше никогда не было, а затем пообещал мне, что такого больше никогда не будет. Я уверена, что он говорил такие слова и Эмме. И другим девушкам, которые у него когда-то были. Я впервые радуюсь тому, что видела в «Фейсбуке» те публикации. Они показали мне такое мое будущее, которое мне совсем не нужно. Они показали мне, что его слова ничего не значат.

Я не кладу в чемодан ничего из той одежды, которую мне купил он. Я упаковываю только те удобные вещи – лосины и футболки, – которые носила Джесс Маунт. Потому что я оставляю Джесс Гриффитс позади себя. Застегнув чемодан на молнию, я выкатываю его в коридор. Я бросаю последний взгляд на детскую комнату. В ней все выглядит тихим и мирным. Эта комната как бы ждет, когда в ней появится новый маленький обитатель. Ее красота, однако, обманчива. Что имеет значение – так это то, что лежит под поверхностью.

Я иду в ванную. Я быстренько приму душ и свалю отсюда. Мне необходимо смыть с себя свою боль и обиду, чтобы затем начать жизнь заново. Я снимаю домашний халат. Мой живот теперь уже такой огромный, что мне даже трудно залезать в ванну и вылезать из нее. Я уже в сотый раз жалею о том, что у нас тут нет душевой кабинки. Думаю, чтобы втиснуть в конструкцию этой квартиры дополнительную спальню, пришлось урезать площадь ванной комнаты. Я держусь одной рукой за край раковины, чтобы устойчивее стоять на ногах. Все, о чем я сейчас могу думать, – так это что я в данный момент нахожусь как раз в том месте, где это произойдет. Я нахожусь в том месте, где меня убьют. Я мысленно представляю себе, как это произойдет – произойдет через четыре месяца. Но пока «Г» все еще внутри меня. Там он – в безопасности. Оттуда его у меня никто не отберет.

Он бьет ножкой, как бы напоминая мне о том, что он и в самом деле там. Я подставляю лицо под поток теплой воды. И спрашиваю себя, что бы я делала, если бы не знала конца этой истории. Впрочем, тут все понятно. Я осталась бы здесь. Я поверила бы его обещаниям о том, что такого раньше никогда не было и что такое больше никогда не повторится. Однако у меня есть возможность заглядывать в будущее, а потому я должна этим воспользоваться. Я не хочу стать героиней трагической истории. Хотя я все еще люблю Ли – ну, в какой-то степени, – я знаю, что, если останусь здесь, мне придется расстаться с жизнью. Я знаю, что буду лежать вот здесь в луже крови и что меня обнаружит уборщица – несчастная девушка, которая и так уже видела за свою недолгую жизнь слишком много смертей. Я знаю, что Ли сумеет выйти сухим из воды и что растить «Г» будет он.

Именно поэтому мне удается игнорировать голоса, звучащие в моей голове и уговаривающие меня поверить ему и понять, что он тоже является жертвой. Они шепчут мне, что, возможно – всего лишь возможно, – я все это просто выдумала, потому что в силу каких-то причин пытаюсь уничтожить то счастье, которое преподнесла мне судьба.

Я слышу за дверью ванной какой-то шум. Входная дверь громко хлопает. Я выключаю душ, хватаю с вешалки полотенце и заворачиваюсь в него. А что, если это вернулся Ли? Что, если он понял, что я собираюсь от него уйти, и теперь попытается меня остановить? Я слышу шаги по покрытому ламинатом полу в коридоре. Но это шаги не Ли. Это шаги какой-то женщины. Шаги затихают. Я вспоминаю о том, что в коридоре стоит мой чемодан. Упакованный и готовый к тому, чтобы его отсюда забрали.

Некоторое время не слышно вообще никаких звуков. А затем раздается голос. Женский голос, произносящий мое имя с тревожными нотками.

Я стою неподвижно в ванне, вцепившись руками в полотенце. Я вижу, как ручка двери ванной поворачивается и в ванную заходит Анджела. Выражение ее лица – суровое и горькое.

– Уходите отсюда! – кричу я.

Она отрицательно качает головой:

– Я никуда не уйду, пока ты мне не скажешь, почему твой чемодан стоит в коридоре.

Ее голос – тихий, но настойчивый. Я никогда раньше не слышала, чтобы она разговаривала таким голосом. Я уже собираюсь ей солгать, собираюсь сказать ей, что просто уже собрала вещи на тот случай, если вдруг придется срочно ехать в родильный дом, но тут до меня доходит, что сейчас не время для лжи. Сейчас – время для правды.

– Я ухожу, – говорю я.

– Что ты имеешь в виду? Ты уже на девятом месяце беременности.

– Я знаю. Именно поэтому я и ухожу. Чтобы защитить своего сына.

– Послушай, Джесс, я думаю, что тебе лучше успокоиться. У тебя опять начинаются проблемы с психикой.

– Нет, не начинаются. Со мной все в порядке. Проблема не во мне, а в вашем сыне.

Она смотрит на меня, чуть сдвинув брови:

– Какая еще проблема?

– Он бьет меня, Анджела. Вчера вечером он сильно ударил меня по лицу. Вон там, в коридоре.

Я вижу, что она содрогнулась. Ее тело как бы съежилось.

– Нет, такого не может быть. Ты врешь.

– Уж лучше бы я врала, поверьте мне. Врет как раз-таки ваш сын. Но вы, вероятно, это и сами знаете.

– Я даже понятия не имею, о чем ты говоришь.

Ее голос повышается. Она старается не встречаться со мной взглядом.

– Думаю, что еще как имеете. Он бросил Эмму после их совместного отдыха в Италии, так ведь? Он прилетел обратно один, потому что она тогда попала в больницу. После того, как он сломал ей челюсть.

– Ничего подобного.

Она отрицательно качает головой. Она не хочет признаваться в этом, причем даже самой себе.

– И были, возможно, и другие такие девушки. Думаю, что даже не один десяток. И каждый раз вы просто делали вид, что ничего подобного не происходило, и клали одежду для младенца обратно в нижний выдвижной ящик под кровать – до следующего раза. И в конце концов он нашел девушку, которая оказалась достаточно глупой для того, чтобы ему поверить и чтобы влюбиться в него так сильно, чтобы закрывать глаза на то, что он творит с ней, как полностью подчиняет ее себе, делая ее такой, какой ему хотелось бы ее видеть.

– Джесс, я думаю, что тебе лучше пойти прилечь. Мне кажется, что ты чувствуешь себя не очень хорошо. Более того, мне кажется, что ты чувствуешь себя не очень хорошо уже довольно долгое время.

– Нет, я чувствую себя нормально, – говорю я сильным голосом, чеканя слова. – Я еще никогда не видела ситуацию, в которой оказалась, более отчетливо – поверьте мне.

– Ты все это выдумываешь. Это все – плод твоего воображения. Это просто еще одна твоя проблема с психикой.

– Как и то, что ваш муж вас бил? – говорю я, повышая голос. – Я и это тоже выдумываю, да? Выдумываю, что он ударил вас и затем крикнул вам пойти в ванную и умыть свою физиономию.

Она снова как бы съеживается. Я вижу, что она кладет одну руку на раковину.

– Да, ваш муж бил вас, Анджела, и Ли сейчас поступает точно так же по отношению ко мне. Пришло время прекратить закрывать на это глаза.

Она смотрит на меня:

– Ли рассказал тебе об этом? Он об этом помнит?

Я киваю:

– Кому нужна помощь психиатра – так это ему, Анджела. А может быть, и вам.

– Ты не должна уходить, – говорит она умоляющим голосом. – Это его уничтожит.

– А если я останусь, он уничтожит меня.

– Не уничтожит. Я обещаю. Я позабочусь о том, чтобы он обратился к психиатру.

Я качаю головой:

– Нет, будет происходить совсем другое. Он будет продолжать вести себя в том же духе. Ситуация будет ухудшаться. Он даже выбьет мне зуб после того, как родится «Г». И он в конце концов меня убьет – убьет здесь, в этой ванной.

Анджела качает головой. Все ее тело дрожит.

– Нет. Ты сейчас говоришь какую-то чушь. Откуда тебе может быть известно о том, что произойдет в будущем?

– Это не имеет значения. Мне это известно – и все. Ли обвинят в том, что он меня убил. А точнее – совершил непредумышленное убийство. Однако ему удастся выпутаться, потому что вы станете врать, чтобы его выгородить. Вы скажете, что пришли сюда и забрали «Г» после того, как Ли ушел на работу, хотя в действительности этого не было. Вы выгородите его, убийцу, потому что вы не можете позволить себе потерять своего драгоценного внука.

Я поднимаю ногу, собираясь вылезти из ванны. Когда я делаю это, она бросается ко мне, истерически крича: «Нет, ты не уйдешь, ты не заберешь у меня моего внука!» Она хватает меня за руку, ее пальцы впиваются в мою плоть. Она тянет меня за руку, я вскрикиваю, теряю равновесие и начинаю падать. Я вижу, что раковина стремительно приближается к моему лицу. Это произойдет здесь и сейчас – еще до того, как родится «Г». Я сейчас умру и потеряю своего ребенка. Я пытаюсь избежать сильного удара, пытаюсь защитить своего малыша. Я чувствую, что падаю. Я смотрю вверх, на потолок, и слышу, как вскрикивает Анджела. А может, это кричу я сама – это мне определить трудно. Затем я чувствую, что с глухим звуком упала на холодную, твердую кафельную плитку пола ванной.

Джесс

Июнь 2009 года

Сейди стучит в дверь моей спальни и заходит. Мне как-то странно видеть ее в школьной форме. Я не могу вспомнить, когда в последний раз надевала такую форму. Я уже давно не ходила в школу и не могу себе даже представить, что снова туда пойду.

– Ну и как? – спрашиваю я.

– Думаю, что нормально, хотя, по-моему, с английским языком никогда заранее не знаешь, каким может быть результат, правда? Я, вполне возможно, наделала кучу ошибок.

– Не-а. Я уверена, что ты все написала очень даже хорошо.

Сейди улыбается и садится на мою кровать. Она не приходила меня навестить, когда я была в больнице. Папа сказал, что психбольница – не очень подходящее место для того, чтобы туда приходила девочка ее возраста. Он, похоже, забыл, что это также не очень подходящее место и для того, чтобы там находилась девочка моего возраста.

– Как у тебя дела? – спрашивает Сейди.

– Ты и сама знаешь.

– Тебя уже не пичкают лекарствами?

– Нет, не пичкают. Они говорят, что лекарства мне больше не нужны. Они собираются понаблюдать, что будет происходить дальше.

Сейди кивает. Она знает, что я в больнице поначалу лишь делала вид, что принимаю лекарства. Но врачам это в конце концов стало известно. Какая-то хитроумная медсестра решила, что сможет вывести меня на чистую воду. И смогла. Но потом я все равно принимала их таблетки не очень долго – ровно столько, сколько было нужно для того, чтобы они поверили, что лекарства подействовали.

– И что теперь?

– Не знаю. Снова начать ходить в школу в этом учебном году – уже слишком поздно. Папа говорит, что я смогу возобновить учебу в следующем году – после того, как мне полегчает. Но не в этой школе. Может быть, в колледже. Я хочу начать все с нуля. Я не хочу быть среди людей, которые знают о том, что со мной произошло.

Она кивает.

– Может, ты могла бы пойти в Колдердейлский колледж? Придумаешь что-нибудь про себя и расскажешь там другим учащимся. Никто про тебя ничего не узнает.

Она права. Я размышляю над тем, что любые друзья, которых я заведу себе там или где-нибудь позднее, будут уже не такими, какие были у меня раньше. Старые друзья знают меня такой, какая я есть, а новые друзья будут знать обо мне только то немногое, что я позволю им обо мне знать.

Мой взгляд останавливается на стоящей на прикроватном столике фотографии, на которой запечатлены мы вдвоем с мамой. Мы на ней обхватили друг друга руками и смеемся. Я уже даже не помню, из-за чего мы тогда смеялись. Жаль, что не помню.

– Она гордилась бы тобой, Джесс, – говорит Сейди.

– По поводу чего? Того, что я впадаю в слабоумие и треплю вам всем нервы?

– Нет. По поводу того, что ты сумела пройти через такой ужас, который мы – все остальные – не можем себе даже представить.

Я пожимаю плечами:

– Я, возможно, через него еще не прошла.

– Ты сумела пережить самый страшный год, какой только может быть. В жизни нет уже ничего такого, что могло бы тебя сломить. Ты сильнее всех нас, Джесс. Ты просто этого еще не осознаешь.

Я тянусь к ней и обнимаю ее. Мы с ней обнимались именно так до того, как это все произошло. Хотя нет, не совсем так: я сейчас обнимаю ее намного крепче.

– Спасибо, – говорю я. – Я имею в виду, за то, что ты здесь.

– Друзья для того и нужны, – говорит она.

– Спасибо за все, что ты для меня сделала.

Она улыбается мне и вытирает своими длинными пальцами слезы в уголках своих глаз.

– Хочешь, съездим в Лидс в субботу? – спрашивает она.

Я, прежде чем ответить, колеблюсь. Я ведь уже долго не бывала нигде, кроме своего дома и больницы.

– Да, – говорю я. – Да, это было бы замечательно.

Папа будет рад – я это знаю. Он подумает, что это означает, что мне уже лучше. Что я снова становлюсь нормальной. Но я уже и понятия не имею, что это значит – быть нормальной. Когда меня спросят, стало ли мне лучше, не знаю, что я им отвечу. Лучше, чем что? Лучше, чем мне было несколько месяцев назад, – да. Лучше, чем мне было до того, как умерла мама, – такого просто не может быть. Я не думаю, что мне стало лучше. Врач сказал, что не существует таких понятий, как «нормальное» и «ненормальное», и что психическое здоровье представляет собой континуум – линию, вдоль которой мы все движемся в различные моменты нашей жизни то выше, то ниже. И бóльшую часть этого времени нам удается избегать серьезных неприятностей. Только иногда мы ударяемся в буферы на одной из границ. И то, что мы, возможно, в конце концов удаляемся от этих буферов, еще не означает, что потом у нас все всегда будет в порядке. Но это также не означает и то, что мы всегда будем чокнутыми. Мы просто опять движемся вдоль этой линии, пытаясь найти себе место и толкаясь рядом со всеми теми, кто считает себя нормальным.

Анджела

Вторник, 21 марта 2017 года

Она лежит неподвижно на полу. Я несколько секунд боюсь к ней даже прикасаться, с ужасом думая, что она, наверное, уже мертвая. Потому что если она и в самом деле мертвая, то убила ее, получается, я.

Убила ее и своего внука.

Мне становится очень страшно. Как я объясню все это Ли? Меня начинает сильно трясти. Она издает какой-то звук. Звук этот очень тихий, но он дает мне понять, что она жива.

– О-о, слава Богу!.. – говорю я, опускаясь на колени на пол ванной рядом с ней.

Полотенце, в которое она куталась, разошлось, и из него торчит ее огромный живот. Она, падая, как-то умудрилась повернуться и упасть на спину. Я при этом ничего не сделала. Я стояла, словно окаменев. Меня парализовал страх – страх не из-за того, что она на моих глазах умрет, а из-за того, что я потеряю своего внука.

Я смотрю, есть ли где-нибудь кровь, и не вижу ее нигде. Я ковыряюсь в своей памяти, пытаясь вспомнить, что же в подобной ситуации надлежит делать. Мне, видимо, следует попытаться повернуть ее на бок, но я не уверена, можно ли мне сейчас ее как-то двигать. И я боюсь, что это может оказаться неправильным, что это может только все ухудшить. Она слегка двигает головой. Через пару секунд ее тело охватывает судорога и она издает пронзительный крик. Затем она открывает глаза, и я по их выражению понимаю, что она в сознании.

– «Г», – еле слышно говорит она. – Он лезет наружу.

Я вскакиваю и бегу в коридор, где оставила свою сумку, когда увидела ее чемодан. Я достаю телефон и набираю «999». Я еще никогда не набирала этот номер. Мои руки дрожат, когда мне отвечают с другого конца линии.

– Скорая помощь, – говорю я, когда меня спрашивают, какая служба мне нужна.

Пока я жду, когда меня соединят со службой скорой помощи, из ванной доносится еще один крик.

– Я звоню по поводу своей невестки, – говорю я, когда мне наконец снова отвечают с другого конца линии. – Она на девятом месяце беременности, и она очень неудачно упала. Она говорит, что ребенок уже вот-вот родится.

Я сообщаю адрес и, услышав, как она снова закричала, бегу в ванную.

– Все в порядке, – говорю я ей. – Скорая помощь уже едет.

– Папа… – говорит она. – Позвоните папе! Скажите ему, чтобы он приехал в больницу.

– А Ли?

Она отрицательно качает головой:

– Пусть приедет папа.

Я иду обратно в коридор и делаю то, о чем она меня попросила. Когда Джо отвечает на мой звонок, голос у него удивленный.

– Привет, Анджела. Все в порядке?

– Я по поводу Джесс, – говорю я. – У нее начались схватки.

– Но это же должно произойти только через три недели.

– Она упала, – говорю я. – Поскользнулась в ванной. Сюда уже едет скорая помощь. Ее отвезут в «Джимми» – ну, то есть в больницу Святого Джеймса. Она хочет, чтобы вы приехали туда.

– С ней все нормально? – спрашивает Джо.

– Не знаю, – говорю я. – Ждем, когда приедут парамедики. Вы езжайте прямо в «Джимми», в родильное отделение.

Я могу себе представить, какое у Джо сейчас лицо и как он бросился к своему автомобилю. Она ведь его дочь. Она – единственное, что у него осталось. Она и ее малыш. Я знаю, какие Джо испытывает чувства. Они мне знакомы.

Я иду обратно в ванную, снимаю с крючка на тыльной стороне двери домашний халат и укрываю им ее.

– Он уже поехал в больницу, – говорю я.

Она кивает, а затем ее лицо искривляется и она снова кричит. Я беру ее за руку, но она ее отдергивает.

– Старайся глубоко дышать, – говорю я. – Старайся все это замедлить.

Она морщится. Я задаюсь вопросом, следует ли мне попытаться ее приподнять, но решаю, что пусть уж лучше это сделают парамедики. Я все еще не знаю, ушиблась ли она при падении или нет. Я не хочу еще больше осложнить ситуацию. Я и так уже ее сильно усложнила.

Я слышу, как раздается сигнал домофона. Я бегу в коридор, снимаю трубку, говорю им подниматься на лифте и нажимаю кнопку, чтобы отпереть дверь подъезда. Я жду, когда они доедут до нашего этажа.

– Сюда! – кричу я. – Она здесь.

Они вбегают. У одного из них – кресло на колесиках. Он оставляет его в коридоре. Я открываю для них дверь ванной. Когда они заходят, Джесс снова издает крик.

– Все в порядке, милая, – говорит тот из них, который постарше, наклоняясь над Джесс и осматривая ее. – Мы моментально доставим вас в больницу. Мне просто нужно убедиться, что вы себе ничего не сломали и что нет серьезного ушиба.

Он слегка приподнимает ее и, засунув руку под нее, ощупывает ее позвоночник и надавливает на нижнюю часть спины. Затем он просит ее пошевелить пальцами ног, и она делает это.

– Она теряла сознание? – спрашивает он, повернувшись ко мне.

– Нет. Думаю, что не теряла.

Он переводит взгляд на ее глаза и просит ее следить за ее пальцем, который он начинает водить из стороны в сторону. Затем он ощупывает ее шею и ключицы, после чего достает стетоскоп.

– Он, возможно, немножко холодный, – говорит он.

Он прикладывает стетоскоп к ее животу и передвигает его туда-сюда, а затем останавливается и прислушивается.

– С ним все в порядке? – хныкающим голосом спрашивает она.

– Да, – отвечает он. – С ним все хорошо. Мы сейчас вас приподнимем, посадим в кресло на колесиках и отвезем в больницу. Согласны?

Она кивает и, схватив себя руками за живот, стонет. Парамедики становятся с обеих сторон от нее и приподнимают ее. Полотенце падает. Я бросаюсь к ней и укрываю ее домашним халатом, стараясь прикрыть ее интимные места. Парамедики берут ее под руки и осторожно перемещают в коридор. Я подкатываю кресло на колесиках и наблюдаю за тем, как они медленно усаживают ее в кресло.

– Вы с ней едете? – спрашивает тот парамедик, который постарше.

Я, еще не успев ничего ответить, вижу, как Джесс отрицательно качает головой.

– Нет, – тихо говорю я. – Туда к ней приедет ее отец. Ей понадобится ее чемодан с личными вещами. Он – вон там, – говорю я, показывая на стоящий в коридоре чемодан.

Второй парамедик берет его.

– Ой, и еще кое-что, – говорю я, направляясь бегом в детскую и возвращаясь с автолюлькой. – Хотите, чтобы я вам помогла? – спрашиваю я.

– Нет, спасибо, – говорит он, беря ее у меня. – Я справлюсь и сам.

Джесс снова вскрикивает.

– Ну все, – говорит тот, который постарше, – уже везем вас в больницу.

Я смотрю, как они выкатывают ее на кресле из квартиры и закатывают в лифт. Я закрываю дверь, поворачиваюсь и иду в детскую. Там я начинаю плакать, опустившись на пол и схватив плюшевого медвежонка, которого я купила для своего внука. Внука, которого я уже не знаю, увижу ли когда-нибудь.

ЛИЧНОЕ СООБЩЕНИЕ

Анджела Гриффитс

21 сентября 2017 г.

Я всегда знала, что Ли не делал этого, Джесс. У них не было никаких однозначных доказательств его вины, потому что он не делал этого. Вот так вот все просто. Я, впрочем, также знала, что со стороны может показаться, что он это и в самом деле сделал. Вот почему я поступила именно так, как поступила. Я не горжусь тем, что сделала, Джесс. Я попросту запаниковала, когда приехала и увидела в коридоре твой чемодан. Потому что я тоже однажды вот так вот упаковывала чемодан, Джесс. И я тоже оставила его стоять в коридоре. Единственная разница заключалась в том, что я не смогла заставить себя реализовать свой замысел из-за маленького мальчика, который заметил этот чемодан там. Заметил и начал задавать вопросы. Очень неприятные вопросы, на которые у меня не было ответов. А потому этот чемодан был распакован до того, как отец мальчика пришел домой с работы, и маленькому мальчику было велено ничего никому об этом не рассказывать. Я не ушла, я осталась – осталась на недели, которые переросли в месяцы, а те, в свою очередь, переросли в годы. Я терпела при этом все, что на меня сваливалось, потому что я не могла решиться уйти и бросить своего маленького мальчика, а уйти и взять его с собой я попросту не могла. Я не могла позволить себе растить его в одиночку. В конце концов в коридоре оказался упакованным чемодан его отца, когда тот ушел от меня к другой женщине. Женщине, которая тогда была, возможно, моложе меня, но которая сейчас уже, видимо, пожилая. Такая же пожилая, уязвленная и сломленная, как я.

Вот почему я сорвалась. Вот почему я зашла в ванную, чтобы уговорить тебя остаться. А когда я увидела, что ты лежишь неподвижно на кафельной плитке и из раны на твоей голове течет кровь, я подумала, что ты либо уже мертва, либо умираешь. В ту долю секунды мне нужно было принять решение, остаться ли здесь и помочь тебе или же забрать Гаррисона и удрать. Сделать вид, что я приехала сюда еще до этого несчастного случая и, как обычно, забрала с собой своего внука на все утро, чтобы позволить тебе спокойненько принять душ.

В общем, я выбрала Гаррисона. Все, о чем я могла думать, – так это об этом маленьком мальчике, вопящем что есть силы. И я знала, что мне необходимо увезти его оттуда. Знала, что, если я задержусь еще на пару секунд – даже для того, чтобы набрать по телефону номер «999», – будет больше вероятности того, что полицейские подумают, что это был вовсе не несчастный случай и что это сделал с тобой Ли. И тогда Гаррисон потерял бы не только свою маму, но и своего папу. А ни один ребенок не должен обрекаться на такую участь.

Поэтому именно так – я забрала его и захлопнула за собой дверь, оставив тебя там умирать. Потому что я не могла допустить, чтобы моего внука постигла такая участь. И хотя я, возможно, принесла при этом в жертву твою жизнь, я говорю себе, что ты согласилась бы с таким моим поступком. Потому что ты как никто другой знаешь: мать сделает что угодно ради того, чтобы спасти свое дитя.

И конечно же, полицейские поверили мне, когда я сказала, что приехала в вашу квартиру уже после того, как Ли ушел на работу. Никто в этом даже не усомнился. И в самом деле – какая женщина оставила бы свою невестку умирать на полу в ванной? Мне поверили и в суде. Поверили даже после того, как те женщины стали рассказывать о Ли всякие гадости.

Что сделано – то сделано, и мне придется жить с этим всю свою оставшуюся жизнь. Теперь никто уже никогда не узнает правды, потому что я не собираюсь ее никому говорить. Ли, возможно, ее тоже знает. Но только в том случае, если он и в самом деле убил тебя, а я все еще в это не верю. И я не могу спросить его, даже если бы и хотела это сделать, потому что, если я спрошу его, он узнает, что я нашла тебя и что я оставила тебя умирающей на полу. Мы никогда не говорили об этом. И, думаю, вряд ли когда-либо об этом поговорим. Между матерью и ее сыном существует особая связь. И о некоторых вещах лучше вообще никогда не говорить.

Джесс

Вторник, 21 марта 2017 года

Я настолько уверена, что рожу в машине скорой помощи, что даже удивляюсь, когда машина останавливается и меня начинают выкатывать на кресле наружу.

– Мы уже приехали? – спрашиваю я парамедика, который постарше и который сказал мне, что его зовут Терри.

– Да, мы сейчас доставим вас прямиком в здание. Там уже ждут те, кто вами займется.

– С ним все будет в порядке?

– Да, с ним все будет замечательно, – говорит Терри, улыбаясь мне. – Он заставил свою мамочку попереживать, да?

Я киваю и одновременно с этим стону, потому что схватки начинаются снова. Терри закатывает меня на кресле в приемный покой родильного отделения. Врач и акушерка уже ждут меня с тележкой для перевозки беременных. Я слышу, как Терри им что-то быстро говорит, пока меня на нее кладут. Я различаю лишь обрывки его фраз: что-то про время моих схваток и про то, что мне после родов нужно будет пройти всестороннее обследование. Второй парамедик передает местному персоналу мой чемодан и автолюльку. Затем меня завозят в лифт. Акушерка – очень полная женщина – берет меня за руку и говорит, что ее зовут Глория. Я стараюсь не думать о гиппопотамихе из мультфильма «Мадагаскар».

– Папа сюда уже едет? – спрашивает она.

Я уже собираюсь сказать «да», когда до меня доходит, что она имеет в виду отца моего ребенка.

– Нет, – отвечаю я. – Я от него только что ушла.

Ее брови слегка приподнимаются.

– Девушка, вы, похоже, подбираете для себя самые подходящие моменты.

Это заставляет меня улыбнуться. Я улыбаюсь впервые за несколько дней. А может, и недель.

– Но сюда едет мой папа, – говорю я. – Это мой единственный близкий родственник.

Когда снова начинаются схватки, она сжимает мою руку чуть сильнее.

– Роды вообще-то должны были начаться через три недели, – говорю я. – Я упала. Я переживаю, что это могло ему навредить.

– Парамедик говорит, что с ним все в порядке. Вы просто его разбудили – только и всего. И он решил, что пришло время ему появиться на белый свет.

Двери лифта открываются. Меня вывозят из лифта и затем везут куда-то налево по коридору.

– Мы сейчас проведем быстрое обследование, – говорит Глория.

– Я же вам сказала, что уже рожаю! – визжу я.

– Я знаю, – улыбается она. – Но нам необходимо уточнить, на какой это стадии.

– Хорошо, – говорит она некоторое время спустя, выныривая из пространства у меня между ногами. – Нам, очевидно, пора доставить вас в родильную палату. Не паникуйте, но он, похоже, уже очень хочет познакомиться со своей мамочкой.

– Вы больше никого в то помещение не пустите, правда? – спрашиваю я, будучи уверенной, что Анджела уже позвонила Ли. И он, возможно, уже едет сюда. – Я хочу видеть только своего папу.

– Хорошо. Туда никто не зайдет. Вы здесь в безопасности.

Говоря это, Глория сжимает мою руку. А я спрашиваю себя, догадалась ли она о том, что переживаю я не о самих родах, а о том, что будет происходить после них.

Меня привозят в родильную палату и кладут на топчан. Я смутно помню это помещение по экскурсии в родильное отделение, на которую ходила с Ли. Он, увидев здесь ванну, тогда пошутил, что он, по крайней мере, сможет принять ванну, пока я буду рожать. Но я не сочла эту его шутку смешной.

– Вам не обязательно находиться именно на топчане, – говорит Глория. – Я могу набрать для вас ванну, вон там есть мяч для родов, или, если хотите, можете сидеть на корточках на полу.

– Я буду находиться здесь, – говорю я.

Она берет больничный халат и помогает мне его надеть, а затем подсоединяет меня проводами к какому-то стоящему возле топчана прибору, чтобы контролировать сердцебиение находящегося во мне плода.

– С ним по-прежнему все в порядке? – спрашиваю я.

– Да, все хорошо.

Я закрываю глаза. Перед моим мысленным взором – лицо «Г», его маленькие ямочки, его улыбающиеся глаза. И когда снова начинаются схватки, я думаю только о том, что уже сгораю от нетерпения увидеть своего маленького мальчика.

Я толком не знаю, сколько прошло времени перед тем, как раздается стук в дверь. Все, что я знаю, – так это что я почему-то стою на четвереньках на топчане, с моего лица капает пот, моя задница слипается, и я вою, как дикий зверь.

– Кто это? – спрашиваю я акушерку. – Я не хочу, чтобы он сюда заходил. Я не хочу, чтобы он находился рядом со мной – ни здесь, ни в любом другом месте.

– Это ты про своего отца? – спрашивает Глория.

– Нет, – говорю я. – Я говорю не о нем.

– Хорошо, – говорит она. – Я пойду и посмотрю, кто это. Мимо меня никто не пройдет.

Она идет к двери. Голос, который я слышу, – это голос не Ли. И не папы. Это голос Сейди.

– Это ваша любовница, – громко говорит Глория, поворачиваясь и вновь поднимая брови. – Девушка, вы, я смотрю, точно времени зря не теряете.

Я начинаю смеяться – больше от облегчения, чем по какой-либо другой причине.

– Она – моя лучшая подруга, – говорю я.

– Вы хотите, чтобы она сюда зашла?

– Да, – говорю я.

Сейди подбегает ко мне.

– Эй, привет, – говорит она, потирая мои плечи.

– Почему ты сказала, что ты моя любовница?

– Мне ведь нужно было как-то добиться, чтобы меня сюда пропустили, правда? Твой папа ждет там. Он подумал, что ты, возможно, захочешь сейчас увидеться со мной даже больше, чем с ним. Поэтому он заехал за мной.

Я киваю и снова начинаю выть.

– Она что, всегда такая шумная? – спрашивает Глория.

– Даже хуже того, – говорит Сейди. – А где Ли?

– Я от него ушла, – говорю я.

– Что? Почему?

– Можно я расскажу тебе об этом позже? Я сейчас немного занята.

Она кивает и хватает меня за руку.

– Пойди скажи папе, что со мной и с ребенком все в порядке, – говорю я, с трудом произнося слова. – А затем возвращайся сюда и будь готова к тому, что я на тебя буду орать.

Вернувшись, Сейди больше не спрашивает про Ли. И она умудряется не расхохотаться, когда я знакомлю ее с Глорией: она всего лишь улыбается мне с заговорщическим видом и шепчет: «Гиппопотамиха из того мультфильма», когда Глория отходит зачем-то в сторону. Сейди, в общем-то, именно тот человек, который мне нужен, который должен быть рядом со мной, когда я рожаю. Я рада, что она здесь. И рада, что, когда я начинаю громко ругаться, у меня есть возможность ругаться не только на Глорию, но и на кого-то еще. Я рада, что, когда я пытаюсь вытолкать из себя плод, опасаясь при этом, что могу сейчас развалиться на две части, она заверяет меня, что я при этом пока что случайно не обкакалась. А еще я рада, что, когда она кладет свои руки мне на плечи, мне таки удается вытолкать из себя скользкий и морщинистый маленький объект в окружающий мир.

– С ним все в порядке, – говорит Глория, быстренько осматривая «Г» и потом передавая его мне.

Я, взяв его, плачу. Мой ребеночек. Ребенок, ради которого я была готова умереть, но мне в конечном счете этого делать не пришлось.

– О господи!.. – говорит Сейди, громко шмыгая носом и вытирая глаза. – Это твой ребенок. Это твой сын.

Я киваю.

– Его зовут Гарри, – говорю я. – И он теперь – моя реальность.

Некоторое время спустя – после того, как врачи осматривают Гарри и меня, – нас отвозят в отделение послеродовой реабилитации. Глория сказала мне, что это мера предосторожности: Гарри ведь появился на свет на три недели раньше срока, и поэтому они хотят за ним внимательно понаблюдать. Только поэтому, а не потому, что с ним что-то не так.

Папа ждет меня возле кровати, держа в руке огромный букет цветов. По его щекам текут слезы.

Наклонившись, он целует меня. Потом берет меня за руку. Его рука при этом дрожит.

– Я очень сильно разволновался, когда позвонила Анджела, – шепчет он.

– С нами все в порядке, – отвечаю я. – С нами обоими все в порядке.

Я вижу, как его взгляд перемещается на ребенка. Папа закусывает нижнюю губу, а потом на его лице появляется улыбка.

– Познакомься со своим внуком, – говорю я. – Его зовут Гарри Джо Маунт.

– Он очень красивый, – говорит папа. – Просто бесподобный. Спасибо.

Потом он пару секунд молчит. Я знаю, о чем он меня сейчас спросит, еще даже до того, как он открывает рот.

– Что произошло? С тобой и Ли, я имею в виду. Почему он не здесь? Почему у Гарри не его фамилия?

– Я от него ушла, папа. Я намереваюсь рассказать тебе почему и все объяснить, и я знаю, что, когда я сделаю это, ты все поймешь правильно, но мне, если ты не возражаешь, не хотелось бы делать это прямо сейчас. Я не хочу чем бы то ни было омрачать вот эту ситуацию. Все, что тебе сейчас нужно знать, – так это что со мной и с Гарри все в порядке и что мы, когда нас отсюда выпишут, собираемся вернуться к нам домой, чтобы жить рядом с тобой. Такое тебя устраивает?

– Ну конечно, – говорит он, тяжело сглатывая. – Твоя мама очень бы тобой гордилась. Я это точно знаю.

Я киваю. Папа, засунув руку в карман, достает из него и протягивает мне конверт, на котором написано мое имя. Я сразу же узнаю почерк.

– Я говорил тебе, что она написала несколько писем, – говорит он. – На случай различных важных и чрезвычайных событий.

– Спасибо, – говорю я. – Мне кажется, что такие события наступают одно за другим быстрее, чем она могла предположить.

Я читаю это мамино письмо позже. Читаю уже после того, как папа и Сейди уходят, Гарри засыпает, лежа рядом со мной, а акушерки снова заверяют меня, что никому не позволят зайти повидаться со мной без моего разрешения. У меня болит в промежности, все тело ноет, и я так сильно устала, что мне ужасно хочется спать. Но я знаю, что не смогу заснуть, пока не узнаю, что написано в этом письме.

Я открываю конверт, вытаскиваю из него листок бумаги и начинаю читать.

Дорогая Джесс!

Знаешь, никто не подготовит тебя к этому моменту. Ты можешь ходить на всевозможные курсы и прочесть все существующие на свете книги про младенцев, но ничто не подготовит тебя к тому моменту, в который ты возьмешь своего ребенка на руки в первый раз.

И я знаю, что ты будешь думать, потому что это то же самое, что чувствовала я, когда впервые взяла тебя на руки. То же самое, что думают все мамы, когда они берут своего ребеночка на руки в первый раз. Но ты справишься, Джесс. И ты будешь знать, что делать. Не потому, что ты прочла соответствующие книги или запомнила то, что тебе говорили по этому поводу другие люди, а просто потому, что это твой ребенок и инстинкт подскажет тебе, что делать. Вокруг тебя могут оказаться люди, которые будут давать тебе совершенно другие советы и пытаться убедить тебя, что нужно действовать совсем по-другому – не так, как тебе подсказывает твой инстинкт. Возможно, если бы я находилась рядом с тобой, я была бы одним из таких людей. Но тебе нет необходимости их слушать, Джесс. Тебе нужно научиться доверять себе самой. Поначалу этого ощущения не будет, потому что ты будешь очень сильно переживать, но постепенно нервное напряжение будет спадать и ты начнешь доверять своему собственному мнению.

И я скажу тебе, почему ты всегда будешь права, Джесс. Потому что ты любишь этого ребеночка больше, чем кого-либо другого на всем белом свете. Ты – его мама, и ты будешь бороться за него так, как я боролась за тебя. И все, что тебе нужно делать, – это любить его, Джесс. Вот так вот все просто. И, пожалуйста, целуй своего малыша от имени его бабушки и говори моему внуку каждый день, что, хотя я его никогда не увижу, я его очень люблю. И я буду присматривать за ним – так, как я всегда буду присматривать и за тобой.

Анджела

Вторник, 21 марта 2017 года

Когда Ли приходит домой с работы, я сижу и жду его. Сижу и жду в детской, окруженная всем тем, что я подготовила для своего внука.

– О господи!.. – говорит Ли, вздрагивая, когда видит меня. – Что ты здесь делаешь?

– Вспоминаю, – говорю я. – Вспоминаю о том времени, когда ты только что родился на белый свет.

– Где Джесс? – спрашивает он, ставя на пол свой портфель и ослабляя галстук. – Она спит?

– Нет, – говорю я. – Она не здесь.

– Что ты имеешь в виду?

– Она ушла, Ли. Ушла сегодня утром.

Он таращится на меня. Я вижу, как на его лице появляется выражение паники.

– А ну-ка давай объясни мне все вразумительно, – говорит он.

Я поднимаюсь на ноги.

– Она рассказала мне о том, что произошло вчера вечером, Ли. Ей пришлось мне это рассказать, потому что ее чемодан стоял упакованным в коридоре и потому что я стала кричать ей, чтобы она не уходила.

Ли опускает взгляд. Он ничего не говорит.

– Я пыталась ее остановить, – продолжаю я, удивляясь тому, какой спокойный у меня голос. – Я зашла в ванную, где она принимала душ, и стала уговаривать ее не уходить. Вот тогда-то она мне все и рассказала. Она все знает, понимаешь? Ей каким-то образом стало известно и про Эмму, и про остальных.

– Не смеши меня, – говорит Ли. – Она не может этого знать.

– Может или не может, но она знает. Она также рассказала мне, что, по ее мнению, произойдет, если она останется. Она считает, что ты ее убьешь и что я буду врать в суде, чтобы тебя выгородить.

– О господи!.. Она что, чокнулась, да? У нее, видимо, в конце концов опять начались проблемы с психикой.

– Нет, не начались. Я сидела вот здесь весь день, размышляя над тем, что она сказала, и теперь мне понятно, что произойдет. Я имею в виду, что мы с тобой оба знаем, каким образом могут развиваться события, не так ли? Мы знаем, что если мужчина избил как-то раз женщину и это сошло ему с рук, он, вполне возможно, станет делать это снова и снова… И если я покрывала тебя все то время, когда ты делал это, то почему бы я не поступила так опять даже в том случае, если бы ты ее убил. Я ведь тебя люблю. Ты – мой сын, а потому моя любовь к тебе безгранична. Я сделала бы для тебя что угодно. Даже дала бы лживые показания в суде, поклявшись говорить правду. Однако сегодня до меня дошло, что это не было бы настоящей любовью. Это просто что-то вроде слепой преданности. И я делала это годами, Ли, я смирялась со всем, что сваливалось мне на голову, и вот посмотри, к чему это меня привело.

– Я не такой плохой, каким был он, – говорит Ли.

– Ты станешь таким, как он, если я позволю тебе продолжать вести себя в том же духе. Ты станешь даже хуже его. И поэтому это нужно остановить.

– Что ты имеешь в виду?

– Я больше не буду тебя покрывать, Ли. Я не буду делать вид, что я не знаю, что происходит. Тебе придется столкнуться с собой таким, каким ты стал, и мне тоже придется с таким тобой столкнуться. У тебя, и у меня нет другого выбора.

Его лицо бледнеет. Мне кажется, что он как бы сжался, уменьшился в размерах.

– Я не понимаю, – говорит он.

– Джесс уже родила. Она упала, когда я попыталась не позволить ей уйти, и у нее начались схватки. Приехали парамедики и забрали ее в больницу. Ее подруга только что разместила публикацию в ее «Хронике». Там написано, что у Джесс родился сын и что мама и ребенок чувствуют себя хорошо.

Ли разворачивается и направляется к двери.

– Куда ты? – спрашиваю я.

– В больницу, – говорит он. – Увидеть своего сына.

– Нет, ты туда не поедешь, – отвечаю я. – Потому что Джесс не хочет, чтобы ты туда приезжал. И если ты туда поедешь, я напишу в «Фейсбуке» обо всем, что ты делал. Я сделаю так, чтобы все узнали, что ты делал с ней и со всеми остальными.

– Ты не посмеешь, – фыркает Ли.

– Раньше не посмела бы, – говорю я. – А теперь посмею.

Ли, подняв руку со сжатым кулаком, направляется ко мне. Я, готовясь защищаться, выставляю вперед руку. Руку, которая держала его, когда он был младенцем. Руку, которая гладила и успокаивала его, когда он плакал. Руку, которая махала ему на прощанье, когда я впервые привела его в школу.

Он останавливается очень близко от меня, поворачивается и в сердцах бьет ногой по своему портфелю так, что тот отлетает далеко в сторону и попадает в лежащего на комоде плюшевого медвежонка со встроенной в него музыкальной шкатулкой. Медвежонок падает на пол, проиграв при этом несколько ноток из колыбельной «Рок-э-бай бэби».

Ли тоже как бы падает на пол: он резко опускается на колени на коврик. И начинает неудержимо всхлипывать. Я кладу ладонь на его плечо. Моя ладонь сейчас сильнее, чем его кулак. Потому что я нашла более сильную любовь.

Я не надеваю утром свою обычную «маску». Я больше уже не прячусь за ней. Мне как-то странно смотреть на свое «гололицее» отражение в зеркале. Мои глаза, нетронутые контурным карандашом, кажутся гораздо меньше. Но хотя они, возможно, покажутся такими вот маленькими и другим людям, я знаю, что впервые за много лет они широко раскрыты.

Я отправляю Джесс сообщение через «Фейсбук», спрашивая, могу ли я приехать ее навестить. Я сообщаю ей при этом, что Ли со мной не будет, что я приеду одна. Проходит довольно много времени, прежде чем она присылает ответ. Думаю, она была занята ребенком. А может, просто раздумывала, что же мне ответить.

Как бы там ни было, она ответила «да». Меня это, честно говоря, удивило. Я поблагодарила ее и сообщила, что я пробуду у нее недолго. Я прекрасно понимаю, что она не горит желанием со мной общаться и что ей больше хочется побыть наедине со своим ребенком.

Я сажусь на автобус, идущий в центральную часть города. Найти парковочное место возле больницы всегда проблематично, и мне не хочется нервничать по этому поводу непосредственно перед своим приходом к Джесс. Когда я приезжаю в больницу, мне довольно быстро удается найти отделение послеродовой реабилитации.

Я сообщаю женщине в регистратуре свои имя и фамилию. Она спрашивает, кем я прихожусь этому ребенку.

– Я его бабушка, – гордо говорю я твердым голосом.

Одна из акушерок подводит меня к двери комнаты, в которой находится Джесс.

– Она там, – улыбается акушерка. – В данный момент кормит своего ребенка. У них обоих все в порядке.

Открыв дверь, я осторожно захожу в комнату. Джесс поднимает на меня взгляд. Она не улыбается мне, но и не хмурится. На ее лице – выражение умиротворения. Мой взгляд падает на младенца, которого она кормит грудью. Он – маленький и красный. Его малюсенькие пальчики цепляются за ее грудь.

– Поздравляю, – говорю я. – Он очень милый.

– Спасибо, – отвечает она. Затем ее лицо становится мрачным. – А Ли знает?

Я киваю.

– Я сказала ему вчера вечером, – говорю я. – После того, как увидела публикацию твоей подруги в «Фейсбуке».

Она хмурится:

– Тогда почему же он не приехал?

– Это я сказала ему не приезжать.

Она хмурится еще больше.

– Я сказала ему и много чего другого. Много того, что мне следовало бы сказать ему уже давным-давно. Он не будет тебя донимать, Джесс. Я сказала ему, что ему необходимо пройти обследование у психиатра, прежде чем он хотя бы приблизится к тебе или к твоему ребенку.

Она начинает плакать.

– Прости меня, – говорю я, садясь на краешек ее кровати. – Прости за все, что я не сказала и не сделала. Видишь ли, я считала, что у меня не хватает мужества для того, чтобы ему противиться. Все те годы, когда мой муж бил меня и я мирилась с этим, я думала, что так происходит потому, что я слабая.

Джесс качает головой.

– Вы любили его, – тихо говорит она.

– Да, – отвечаю я. – Да, любила.

– Любовь ослепляет, правда?

Я киваю, вытирая слезы с глаз.

– И когда Ли начал делать это, когда девушки, которых он приводил домой, в конце концов начинали выглядеть так, как когда-то выглядела я, мне не хотелось в это верить. Для меня была невыносимой сама мысль о том, что он будет вести себя так же, как вел себя его отец.

– Так что изменилось?

– Появилась ты, – говорю я. – Ты изменила его и изменила меня.

– Он все равно бил меня.

– Да, но он ненавидел самого себя за это. А я получила свою силу от тебя. О господи, как бы мне хотелось, чтобы у меня в твоем возрасте была хотя бы половина той силы, которая есть у тебя.

Мы некоторое время молчим, прислушиваясь к звукам, которые издает кормящийся младенец.

– Ли изменится? Он может измениться?

– Не знаю, – отвечаю я. – Что я знаю – так это то, что он попросту не может продолжать вести себя так и дальше.

Она опускает взгляд на младенца, который перестал сосать мамочкину грудь. Его глаза закрыты. Она притягивает его поближе к себе.

– Акушерка сказала, что с ним все в порядке, – говорю я.

– Да, именно так. Ему повезло. Нам обоим повезло.

– Прости меня за то, что произошло в ванной. Я не знаю, что на меня нашло.

– Не переживайте, теперь уже все хорошо, – спокойно говорит она.

Но я знаю, что не все хорошо. Знаю, что я никогда не смогу забыть то, что произошло.

– Ну ладно, – говорю я, вставая. – Ты, должно быть, устала. Я уйду, чтобы дать тебе возможность отдохнуть.

Она бросает взгляд на большую сумку для покупок, которую я держу в руке.

– О-о, – говорю я. – Чуть не забыла. Это новая одежда, которую я для него купила. Если не хочешь, можешь ее не брать.

– Спасибо, – говорит она.

Я ставлю сумку в углу комнаты – рядом с автолюлькой – и поворачиваюсь к Джесс.

– Крестильную рубашку я туда не положила, – говорю я. – Понимаешь, на ней есть кровавое пятнышко. Отец Ли ударил меня, когда мы пришли домой с крестин. Он сказал, что мне следовало суметь удержать его от слез в церкви. Я все еще держала Ли на руках в его крестильной рубашке, когда мой муж сделал это.

Джесс опускает взгляд и поправляет одеяло вокруг своего ребенка.

– Вы хотите подержать своего внука? – спрашивает она.

Я смотрю на нее. Я даже не отважилась ее об этом попросить.

– Спасибо, – говорю я.

Я подхожу и становлюсь рядом с ней. Она передает мне его – этот драгоценный комочек надежды. Я смотрю на него и, кусая себе губу, начинаю плакать. Потому что я очень сильно его люблю. И потому что я его едва не потеряла.

Джесс Маунт

11 июля 2017 г. в 20: 33

Вообще-то, я не должна была дожить до этого дня. Сейчас уже неважно, почему или как, но я не должна была быть здесь. Однако я здесь и поэтому хочу поблагодарить сегодня вас всех за то, что вы помогали мне, когда я нуждалась в вашей помощи, пусть даже вы тогда этого и не осознавали.

Эти последние несколько месяцев были нелегкими, но при этом они были и самыми лучшими четырьмя месяцами в моей жизни. Да, быть матерью-одиночкой – это тяжело. Да, я все еще изнемогаю от недосыпания, и да, я иногда буквально падаю в конце дня на кровать и плачу. И я считаю важным сообщить вам об этом и объяснить, почему я написала здесь и о своих трудных днях – да потому, что на каждую радужную и оптимистическую публикацию в «Фейсбуке» приходится и такая, которая не размещается. Такая, которая показывает другую сторону жизни – тяжелые времена, слезы, ужас с трудом пережитого дня.

Но сегодня я делаю позитивную публикацию и поэтому прилагаю к ней фотографию, на которой запечатлены я и Гарри. Я на ней улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что сегодня я счастлива уже оттого, что жива.