– Ну что, очередная ночная вакханалия, братец? – спросил Ник, входя на следующее утро в спальню Итана в особняке Левертонов на Беркли-сквер. Слово «братец» призвано было взбесить Итана, которому было неприятно состоять в родстве с человеком, появившимся на свет» лондонских трущобах. Да и кровными братьями они не были: Итан приходился ему двоюродным братом, от чего старался откреститься при каждом удобном случае.

Сэр Итан Левертон выглядел так, словно страдал неизлечимой болезнью: одутловатое бледное узкое лицо, покрасневшие глаза. Устал от жизни и преждевременно постарел, пронеслось в голове у Ника. Итан был моложе его на три года, ему исполнилось двадцать пять, но на вид ему можно было дать больше – разгульная жизнь, притоны и игорные дома наложили на его черты свой отпечаток. Если Итан и дальше будет вести подобный образ жизни, то не дотянет и до тридцати.

– Не кричи на меня, – проворчал Итан, слабо отмахнувшись от Ника, и прижал пальцы к вискам. – У меня голова раскалывается.

– Я говорю совершенно спокойно, но после выпитых бутылок портвейна – сколько их было… пять, шесть? – тебе и шепот покажется криком.

Ник прошел по великолепному персидскому ковру к кровати, на которой сидел Итан, одетый в панталоны до колен и сорочку, испачканную блевотиной. Комната была пропитана зловонием, и Ник невольно зажал нос рукой.

– Ты испачкал резную кровать твоего отца, Итан, а он так гордился ею – ведь она сделана из вишневого дерева. Говорил даже, что однажды на ней довелось спать Карлу Первому во время одного из его путешествий.

– Фи! Отец верил всяким глупым россказням, – пренебрежительно фыркнул Итан и, опершись ладонями о колени, громко зевнул.

– Лучше уж так, чем самому стать притчей во языцех. Твои дебоши войдут в историю. Мне стыдно за тебя, Итан.

Ник отдернул тяжелые портьеры и распахнул окна. Выглянув на улицу, он увидел в сквере слугу, прогуливавшего толстого пса, и торговку молоком.

Он отошел от окна и чуть не споткнулся об одежду, разбросанную по полу. Подняв дорогой, расшитый золотом камзол, он заметил, что на нем не хватает нескольких серебряных пуговиц – должно быть, их украли, – а шитье кое-где порвано. Он швырнул камзол брату.

– Если ты будешь тратить состояние Левертонов на азартные игры и каждый день заказывать новые наряды, то не пройдет и года, как ты пойдешь по миру.

– Не твое дело, – огрызнулся Итан, с трудом повернув голову и бросив на Ника злобный взгляд.

Ника разозлила и одновременно опечалила его враждебность. Итан не имеет права порочить доброе имя семьи Левертон.

– Мне наплевать, как ты распоряжаешься своей жизнью, Итан, но если ты осмелишься посягнуть на ту часть наследства, что принадлежит Делиции, тебе придется иметь дело со мной. Мне известно, что по закону ты являешься наследником всею состояния сэра Джеймса и опекуном сестры. Так что постарайся вести более достойную жизнь. От твоих выходок страдает ни в чем не повинная Делиция.

– Черт возьми, Ник, ты поучаешь меня прямо как отец! Можно подумать, твоя репутация девственно чиста. За тобой тоже много чего числится.

– Пусть так, но я хотя бы не веду себя как свинья. И не сорю деньгами. – Ник скрестил руки на груди и оглядел комнату. Вокруг царил беспорядок: грязные хрустальные бокалы, пустой графин, засаленные мятые шейные платки, булавки, кружевные оборки, туфли на высоких каблуках с болтающимися серебряными пряжками, сапоги, чулки, часы с треснувшим стеклышком, парики, щетки для волос, пудра – все это валялось на ковре.

Элегантная спальня, в которой некогда родился сам Итан, теперь походила скорее на будуар куртизанки, чем на комнату молодого баронета. На обитых зеленым шелком стенах там и сям виднелись пятна, пейзажи в золоченых рамах висели криво. На портьере над кроватью красовалась огромная прореха, бахрома была местами оборвана.

В комнату вошел слуга Итана, и Ник напустился на него:

– Сейчас же убери это безобразие, Шепли! Почему ты допускаешь, чтобы вещи сэра Итана находились в таком беспорядке?

Итан метнул на Ника сердитый взгляд.

– Не ори на моего слугу, Ник. Я сам его отчитаю, если будет нужно. И нечего распоряжаться в моем доме.

– Твой дом с недавних пор напоминает свинарник. Сэр Джеймс перевернулся бы в могиле, если бы об этом узнал.

– Отец умер. Он больше никогда не будет читать мне нотаций. И слава Богу, – добавил Итан, воздев руки к небу.

Ник едва удержался, чтобы не залепить пощечину двоюродному брату и не оттаскать его за соломенные космы. Но насилие ни к чему не приведет – это Ник понял много лет назад, но до сих пор Итан не распускался до такой степени.

– Ты так и не узнал, как сильно любил тебя отец. Больше жизни любил, – сказал Ник, прислонившись к резной стойке полога. На зеленых шелковых занавесках виднелись подозрительные пятна – старые и новые.

Ник взял Итана за грязный шейный платок и затянул его на горле брата.

– Если бы он не избаловал тебя, ты мог бы стать приличным человеком. Я лично прослежу, чтобы ты больше не смел порочить доброе имя отца. И если услышу что-нибудь о твоих похождениях в игорных притонах, я…

– Что… о Господи, Ник… что… ты… сделаешь? – задыхаясь, прохрипел Итан.

– Не знаю, – произнес Ник так тихо, что расслышать его мог только Итан. – Но обещаю, что ты урок не забудешь. – Он внезапно отпустил брата, и тот повалился на кровать.

Итан хрипел, ловя ртом воздух. Его лицо покраснело, потом побагровело от злости. Ник брезгливо поморщился.

– От тебя воняет, как от сточной канавы, Итан. Неудивительно, что тобой – или, вернее, твоим кошельком – интересуются только шлюхи.

Итан потер тонкую шею и вперил в Ника ненавидящий взгляд светло-серых глаз.

– Кошелек мой заметно отощал, если хочешь знать. Отец оставил тебе Холлоуз. Это поместье должно было стать моим.

– Чтобы ты и его проиграл в карты? – усмехнулся Ник. – Твоя глупость не знает границ. И как только благородный сэр Джеймс мог вырастить такого мерзавца?

Итан бешено сверкнул глазами.

– Хватит читать мне нотации! И зачем только отец тебя усыновил!

Ник подождал, пока слуга выйдет из комнаты, и произнес:

– Тебе известно, Итан, что в моих жилах тоже течет кровь Левертонов. Вся разница между нами только в том, что я незаконнорожденный. – Он склонился над двоюродным братом. – Как бы то ни было, я всегда был благодарен сэру Джеймсу за все, что он для меня сделал, и любил его как родного отца. И уважал. Чего не скажешь о тебе.

– Святой Ник, – съязвил Итан. – Твой нимб слегка потускнел от бахвальства.

Ник резко выпрямился и сменил тему:

– Зачем я тебе понадобился? Отчаянный тон твоей записки говорит о том, что речь идет о жизни и смерти.

Итан обхватил руками голову и с трудом поднялся со скомканных простыней. Стройный, худощавый, ростом шесть футов, он был ниже Ника на два дюйма. Подойдя к окну, он оперся о подоконник и высунулся наружу. Ник слышал его тяжелое дыхание.

Наконец он обернулся к брату, и его одутловатые черты исказило отчаяние.

– Я по уши в долгах, Ник. Если мне удастся их оплатить, это будет просто чудо.

Ник оторопел. Его охватила холодная ярость. «На этот раз я ею точно прикончу», – пронеслось у него в голове. Он не мог вымолвить ни слова – язык ему не повиновался.

– Вчера я был уверен, что отыграюсь. Мне везло последнюю неделю, но я все проиграл… лорду Эрскину.

– Ты проиграл этому мошеннику? – простонал Ник.

– И ты поможешь мне заплатить долг. Эрскин дал мне месяц отсрочки. Если я не расплачусь, то лишусь лондонского дома, поместья в Беркшире – одним словом, всего, чем владею. Я выписал ему чек, который покрывает половину долга. Если я не уплачу остальное, он вызовет меня на дуэль.

– Весьма великодушно с его стороны. – Ник схватил брата за костлявые плечи. – Почему ты сразу не пустил себе пулю в лоб? – рявкнул он. – Хочешь, чтобы твоя семья страдала от последствий твоего распутства? А Делиция – о ней ты подумал? Она же умрет со стыда, когда обо всем узнает.

Тонкие губы Итана сложились в нагловатую усмешку.

– Я уверен, ты что-нибудь придумаешь, чтобы ее успокоить.

Ник грубо встряхнул Итана.

– Дьявол тебя раздери! Почему я всегда должен исправлять то, что ты натворил?

– Ты найдешь способ все уладить, Ник. Ведь честь семьи так много для тебя значит, верно? – приободрился Итан. – Ты же сам говоришь, что нельзя втаптывать в грязь доброе имя семьи. Так что постарайся найти деньги для уплаты долга.

Ник оттолкнул брата от себя, и Итан ударился об оконную раму. Лицо его исказила злоба.

– На этот раз я не стану за тебя платить. Мне надоело покрывать твои грехи, Итан. Ты зашел слишком далеко. К черту честь семьи! По крайней мере все узнают, что это не я проиграл дом и поместье за карточным столом.

– Пустые угрозы. Я тебя знаю – пошумишь и уплатишь. Ради моего отца, которого ты так уважал и любил.

Ник вдруг ощутил прилив жгучей ненависти.

– Да, я уважал и любил сэра Джеймса, хотя он не был мне родным отцом. Но спасать тебя я больше не стану. На этот раз выпутывайся как знаешь.

И Ник двинулся к двери.

– Ты пожалеешь об этом, Ник! – крикнул ему вдогонку Итан.

– Нет, это ты пожалеешь о том, что вообще появился на свет.

Безмятежное спокойствие ночи нарушили яростные крики. Спорили два голоса – женский и мужской. Она сразу узнала гнусавый голос отца, выкрикивающий злобные проклятия. Мамин голос утратил обычную мелодичность – она обвиняла отца в изменах и жестокости. «Будь ты проклята, ведьма! Будь ты проклята!»

Снова вернулся старый кошмарный сон. Мрачные тени окружили ее. «Мама, мама», – шептала она во сне. Глаза матери горят как раскаленные угли. Подозрения, боль, ненависть – призраки, потревожившие ее покой. Они продолжают мстить и после смерти.

Серина резко села в кровати, ловя ртом воздух. Где она? Холодный пот струйкой стекал по спине и вискам. Она вытерла лоб дрожащей рукой и глубоко вздохнула, зажмурив глаза.

Немного успокоившись, она снова открыла глаза и окинула боязливым взглядом холодную комнату: белые крашеные стены, убогая мебель, дощатый пол, облезлый коврик – вот и вся обстановка, если не считать кровати с продавленным матрасом и простынями, пахнущими плесенью.

И тут она вспомнила все и содрогнулась. Она пленница – у нее теперь нет ни имени, ни денег.

– Я богатая наследница, – проговорила она вслух и потерла руки, чтобы согреться. – У меня полный гардероб платьев, изящных туфелек, шляпок и драгоценностей, несколько экипажей – все, о чем только может мечтать настоящая леди. – Эти слова помогли ей отбросить прочь воспоминания о кошмарном сне, но тени прошлого не так легко оказалось прогнать.

Они часто ссорились. Эндрю и Хелен Хиллиард набрасывались друг на друга с таким остервенением и ненавистью, что в конце концов эти стычки свели мать в могилу. Нет, конечно же, она умерла от чахотки, но семейные ссоры здоровья ей не прибавили. Хелен Хиллиард таяла на глазах и умерла, проклиная ненавистного мужа.

Серина до сих пор не могла понять, кого из них она любила больше, если вообще любила. Порой ей казалось, что она ненавидит их за бесконечные перепалки и драки, но в глубине души продолжала любить – ведь они были ее родителями. И ее сердце разрывалось от горя, когда она металась от одного к другому или когда они старались вырвать ее друг у друга, как разъяренные собаки кость.

«Господи, как я устала от всего этого», – подумала она, проводя рукой по глазам. Все кончено. Больше не будет ни криков, ни ссор – они оба в могиле. Отец умер три дня назад (или больше?), а мать – уже пять лет. Может, теперь они ссорятся там, в царстве теней, – кто знает? Серина невольно вздрогнула и беззвучно заплакала. Слезы потекли по ее щекам, и она зажала рот рукой, сдерживая рыдания. Надо раз и навсегда стереть из памяти то время.

В камине осталась только зола и горстка углей. Она разожжет огонь, но сначала оденется.

Сырые простыни – плохая защита от холода, но все же лучше, чем ничего. Она принялась рассматривать грязные мятые тряпки, бывшие совсем недавно элегантным бархатным платьем. Что ж, другого платья у нее нет.

Она поморщилась, наливая ледяную воду из кувшина в миску. Мыла нет, но холод освежит ее и прояснит разум. Нога все еще болит, но синяк посветлел и рана затянулась. Она смыла грязь с ног и рук, а волосы скрепила гребнем на затылке.

Утреннее омовение отнюдь не улучшило ее настроения, теперь ее мучил голод. Страшная тайна гнетет ее. Уж лучше умереть, чем жить с таким бременем на душе. Да еще и быть пленницей какого-то бродяги.

Кажется, стоит ей вздохнуть поглубже, и боль захлестнет ее с такой силой, что сердце разорвется. Ей страшно даже подумать о будущем. Придется мириться с настоящим.

Серина оделась, стараясь по возможности отчистить пятна и разгладить складки. Не то чтобы ей это удалось, но, поглаживая мягкий бархат, она немного успокоилась.

Закончив одеваться, она занялась камином, вспоминая действия своего тюремщика: сначала наломать лучинок, потом щепочек и только после этого положить дрова. Дома огонь разжигали слуги, и она не обращала внимания на их действия.

Замерзшие пальцы не повиновались ей, пока она возилась с трутницей. «Какая же я неумеха, – думала она. – Кроме иголки и кисточки, ничего в руках не держала». У нее были способности к рисованию, но Ник наверняка презрительно фыркнет, если об этом узнает. Он скажет, что живопись – бесполезное занятие и годится только на то, чтобы убить время. Ну так она ему покажет, на что способна, – совершит побег.

Она обязательно выберется отсюда, только сейчас у нее нет сил об этом думать.

Внизу так сильно хлопнула дверь, что задрожали стены. Сердце ее испуганно заколотилось. Она напряженно прислушивалась, но больше ничего не услышала. Очевидно, это вернулся Ник. Она вздохнула с облегчением и прижала руки к животу, который ныл от голода и страха.

Пламя в камине постепенно разгоралось. Серина грела руки над огнем, гордая своими успехами.

– Я смогу и сама о себе позаботиться, – шептала она. – Придется, поскольку больше некому. Никто не станет меня искать, никому до меня нет дела.

Глаза ее наполнились слезами: это была чистая правда. За ней охотится только Лютер, но он предпочел бы, чтобы она была мертва. Тогда он сможет унаследовать ее состояние, которое перешло к ней от матери. Алчность – вот что всегда двигало Лютером.

Послышался стук отодвигаемого засова, и Серина резко обернулась к двери, облизав пересохшие от волнения губы.

На пороге появился ее тюремщик, одетый, как настоящий аристократ, в темно-зеленый сюртук для верховой езды, расшитый черной шерстью, бледно-зеленый жилет с длинным рядом пуговиц, застегнутых доверху, черные панталоны и белоснежный галстук с кружевными оборками. Он решительно шагнул в комнату, и Серина тут же поняла, что сейчас с ним лучше не шутить.

На его загорелом лице застыла печать гнева, брови нахмурены, глаза мрачнее ночи. Казалось, он способен прожечь ее взглядом насквозь. Она медленно поднялась с колен, стараясь не показывать, как его боится.

– Что это ты такой сердитый? – небрежно спросила она. – Кто-нибудь из твоих узников сбежал или завтрак пришелся не по вкусу?

Он холодно усмехнулся.

– Твой острый язычок не смягчился после сна.

– В моем положении это вряд ли возможно.

– Ну что ж, тогда, может быть, сытый желудок заставит тебя переменить свое мнение. – Он подал ей руку, словно они были на балу. – Пойдем на кухню и посмотрим, не оставил ли нам Лопни чего-нибудь поесть.

Она отдернула руку.

– Если он тут за повара, сомневаюсь, что еда поднимет мне настроение.

Ник мрачно усмехнулся.

– Вряд ли тебя вообще что-нибудь развеселит. Но готовить вы будете сами, ваше высочество, – насмешливо прибавил он. – Так что вскоре ты научишься отличать котелок от сковородки.

– Я сварю в котелке твою голову и скормлю бродячим псам.

Он недоверчиво присвистнул.

– Святители Господни, я потрясен! Так молода и так кровожадна! Это мать тебя такой воспитала?

– У моей матери была железная воля и вспыльчивый нрав. Она вообще не занималась моим воспитанием. Светским манерам меня обучала кормилица.

Она ощущала на себе его молчаливое неодобрение, пока они спускались по лестнице в кухню. По обеим сторонам холла располагались тесные комнатки, и Серина подумала, что дом, верно, принадлежал какому-нибудь небогатому торговцу или чиновнику. Когда-то здесь было довольно уютно, но теперь везде виднелись следы запустения – поблекшая облупившаяся краска, пятна плесени на потолке, паутина по углам.

В кухне, располагавшейся в полуподвале, были маленькие окна под самым потолком, пропускавшие тусклый свет. Внимание Серины невольно привлек огромный каменный очаг в дальнем углу помещения. Перед ним на полу, выложенном плитами, стояли» два трехногих стула, широкий деревянный стол и буфет. Печь была встроена в стену очага, тут же располагался вертел, а рядом на крюке висел медный котелок.

За очагом внизу была посудомоечная – металлическое корыто, ведро с водой и куча грязных керамических мисок. В помещении пахло луком и тушеным мясом.

Лонни, злобный карлик, стоял у стола, вытирая руки о засаленный передник.

– Ну что ж, я тут больше не нужен, – проговорил он. – Не желаю вам прислуживать. – Он смерил Серину подозрительным взглядом. – Но на кухне хозяин я. Если ты что-нибудь разобьешь, я с тебя шкуру живьем сдеру.

Он буквально, испепелил ее взглядом и вразвалочку удалился.

– Вот грубиян, – с отвращением произнесла она.

– Он женоненавистник. Ты вторглась на его территорию.

– Не по своей воле, – холодно возразила она.

На столе были разложены буханка черного хлеба, кочан капусты, морковка, миска с яйцами, кусок соленой свинины и связка колбас. Ник жестом пригласил ее к столу.

– Вот, пожалуйста. Из этого можно приготовить отличный завтрак.

– Свиной окорок и яйца? – потрясенно промолвила она. – Но я обычно ем на завтрак только булочку с кофе.

– К сожалению, мое гостеприимство не подразумевает кофе с булочками. Впрочем, булочки можешь испечь сама. Мешок с мукой в кладовке. Милости прошу.

Серина глубоко вздохнула – только этого недоставало. Она вытерла ладони о юбку и принялась перебирать продукты. Ей частенько доводилось бывать на кухне в Хай-Кресенте, поместье отца, но она понятия не имела, как слуги готовили еду. Поварихе на кухне прислуживали посудомойка и мальчик на побегушках, он, кроме того, чистил отцовскую обувь. Наверное, слуги сбежали из поместья после смерти отца. Лютера все ненавидели и вряд ли станут ему служить.

Что-то теперь будет с теми, кто остался? Она тоже трусливо сбежала, покинув их на произвол судьбы. Кто защитит их от Лютера?

– Надеюсь, ты в состоянии поджарить бекон и колбасу? – спросил Ник, лукаво поблескивая глазами.

– Ну конечно! – отрезала она. – Но я съем кусочек хлеба и выпью воды. По утрам я не привыкла плотно завтракать.

– Я бы на таком пайке долго не протянул, – покачал головой Ник. Он уселся на стул и вытянул ноги.

– Хочешь есть, так приготовь себе сам, – сварливо возразила она и оглянулась в поисках ножа, чтобы отрезать кусок хлеба, но ничего острого поблизости не увидела, а спрашивать Ника ей не хотелось.

Она направилась к кладовке, но он схватил ее за руку. И вдруг между ними пробежала искра, не имеющая ничего общего с голодом. Серина с вызовом взглянула в его голубые глаза – она бы и рада была вырваться, но не могла даже сдвинуться с места. Их словно связала между собой невидимая нить, а может, его железная воля, спрятавшаяся под маской внешнего безразличия?

– Почему ты вечно мне мешаешь? – спросила она с раздражением, чтобы он на заметил, как она взволнованна. – Отпусти меня и дай пройти.

– Нож лежит в ящике стола, – ухмыльнулся он, намекая на ее плохое знание кухонной обстановки.

– Это мне и без тебя известно, – огрызнулась она. – Просто я хотела осмотреть дом. Вдруг я смогу улизнуть через окошко кладовой?

– Должен тебя огорчить – в кладовой нет окон.

Вид у него был очень довольный, и ей захотелось его стукнуть. Вырвавшись из его цепких пальцев, она отперла дверь в кладовую. На полках были разложены пыльные тарелки и миски, а на полу стояла корзина с яблоками и лежал мешок с мукой.

Она взяла яблоко и жадно надкусила. Сок потек по ее подбородку, и она вытерла его рукой. Желудок заныл – она ведь ничего толком не ела уже два дня.

– Что, проголодалась? – с издевкой спросил он.

Она не ответила, продолжая сосредоточенно грызть яблоко. Бросив взгляд на бекон и аппетитные колбаски, она попыталась вспомнить, как их готовила кухарка. Она прекрасно помнила аромат свежеподжаренного бекона – сейчас она бы съела его целиком, если бы осталась одна. Но ее тюремщик и не думал уходить.

– Мистер Ник, почему бы тебе не принести дров в мою комнату? Я бы тем временем приготовила завтрак.

– А ты не попытаешься подкупить стража и сбежать через кухню?

Она об этом не подумала. Бросив взгляд в окошко под потолком, она заметила здоровенного верзилу, сидящего на ступеньках крыльца.

– Еще один тюремщик?

– Он тебя охраняет, – невозмутимо ответил Ник. Охраняет… Она удивленно воззрилась на него. Он что, решил, что она от кого-то прячется? Неужели он раскрыл ее тайну и узнал, кто она такая?

– Охраняет? – переспросила она в замешательстве.

– По-моему, предоставить женщине безопасное укрытие – первейшая обязанность джентльмена.

– Безопасное укрытие? В логове Полуночного разбойника? Да ты, наверное, шутишь.

– Вовсе нет. В Лондоне одинокая женщина может стать жертвой любого проходимца. Я не хочу, чтобы тебя ограбили, побили или сделали что-нибудь еще похуже. Твоя жизнь здесь не стоит и гроша, если даже он у тебя найдется.

– Тебя послушать, так Лондон – самое опасное место на свете. Уверена, все не так страшно. И почему тебя волнует моя судьба? Я ведь всего лишь твоя пленница.

Она задумчиво потрогала свиной окорок, потом перевела взгляд на сковородку у очага.

– Я знаю Лондон как свои пять пальцев. Я родился в воровском притоне. Как ты только что справедливо заметила, я разбойник и был рожден в разбойничьем гнезде, поэтому знаю, о чем говорю. Впрочем, мне нет до тебя никакого дела.

Она медленно повернулась к нему и на мгновение забыла, что он разбойник: сейчас он вел себя как джентльмен, да и одевался не как бродяга. Вот только в глазах его застыла холодная ненависть – должно быть, память его хранила воспоминания гораздо более страшные, чем те, которые мучили ее по ночам.