Я тихонько подхожу к мужчине: он по-прежнему меня не видит. Вокруг него прыгает целая дюжина собак самых разнообразных пород и размеров, все они играют с ним и тычутся носами ему в ноги. Я все еще не вижу его лица, потому что он как раз наклонился к щенкам, чтобы насыпать в их мисочки сухого собачьего корма.

Мужчина все время говорит со своими подопечными, будто с людьми.

— А теперь, мальчики, ведите себя хорошо, — слышу я его низкий, негромкий голос. — Если снова устроите мне здесь беспорядок, как вчера, задам вам хорошую трепку, понятно?

Собачки заливаются лаем, словно понимая каждое его слово.

— Ну конечно, вы вечно только обещаете, — отвечает им он, — но судят не по словам, а по делам.

Я делаю глубокий вздох, чтобы хоть как-нибудь успокоиться. Возможно, я вот-вот познакомлюсь с Дюком и наша встреча станет последним фрагментом этой запутанной головоломки. У меня колени дрожат от предвкушения.

Он оборачивается, и наши глаза встречаются. У меня сердце обрывается: этот человек не может быть Дюком, он слишком молод. Дюку должно быть за пятьдесят, а этому парню — явно чуть больше тридцати, он моего возраста. Высокий, не меньше шести футов и двух дюймов, широкоплечий, мускулистый брюнет с загорелым, слегка обветренным лицом. Ему явно не раз ломали нос — даже мой на его фоне выглядит гораздо симпатичнее. Парень одет в потрепанную красно-синюю ковбойку, голубые джинсы и массивные рабочие сапоги, измазанные навозом. На нем нет куртки, но на вид он явно из тех, кто от холода не страдает: у меня такие парни сразу ассоциируются с огромными медведями гризли. Но самое потрясающее в нем — это глаза. Таких удивительных черных глаз я в жизни не видела.

Но, каким бы симпатичным он мне ни казался, я ожидала увидеть перед собой совсем другого человека.

— Привет, — здоровается он. — Извини, не слышал, как ты подъехала.

Он дружелюбно улыбается, почесывая за ухом собачку, уже закончившую обедать и жаждущую внимания. Вытерев руку о свои видавшие виды штаны, парень с обезоруживающей улыбкой протягивает ее мне.

— Без проблем. У тебя тут столько дел, — отвечаю я. Моя собственная ладонь, всегда казавшаяся мне слишком крупной и полностью лишенной изящества, кажется на фоне его огромной лапищи рукой ребенка.

— С этими ребятками действительно ни минуты покоя, — радостно хохочет он, теребя подбородок, и посматривает на собак, которые с увлечением поглощают угощение и помахивают хвостами.

Черный лабрадор с сияющей на солнце шерстью подбегает ко мне и лижет мою руку.

— Привет, мальчик, — смеюсь я, наклоняюсь и глажу его по голове. Он смотрит на меня своими огромными карими глазами и — клянусь вам! — улыбается.

— Это Горацио, — поясняет парень. — Любит заводить новые знакомства.

— Какой милый!

— Он и сам это знает, — добродушно смеется он и отчего-то заглядывает мне за спину: — А где ваш щенок?

— Щенок? — О чем это он? Я и сама оглядываюсь, на случай если вдруг позади меня из ниоткуда действительно появилась какая-то собачка.

— А ты разве не та леди, что звонила мне насчет щенка, найденного на автостраде? — недоуменно спрашивает он, склонив голову набок.

— О нет, прости, должно быть, произошло недоразумение, — отвечаю я.

— Понятно. Простое совпадение, — пожимает плечами он, похлопывая по спине длинноухого спаниеля. — Та дама позвонила рано утром, рассказала, что какой-то идиот на ее глазах выбросил щенка из машины на полном ходу.

— Какой кошмар! — ужасаюсь я, поверить не могу, что люди могут быть такими жестокими. — Как так можно?

Он тяжело вздыхает:

— Я каждый день задаю себе тот же вопрос. Для некоторых животные — всего лишь игрушки.

— Надеюсь, за это предусмотрено хоть какое-то наказание! — Я прихожу в ярость от одной только мысли о том, что кто-то может так жестоко обращаться с беззащитными, невинными щенятами.

— Проблема в том, чтобы этих извергов поймать на горячем. И даже тогда будет очень сложно формально обвинить их в жестоком обращении с животными. — Он наклоняется и треплет по шее скулящего йоркширского терьера, который тоже уже справился со своей порцией.

— Какая ты у меня прожорливая, Конфетка, — восхищается он, почесывая любимицу за ухом. — Будь ее воля, съела бы все, что в доме нашла, в том числе и меня. И я ни в коем случае ее за это не виню — бедняжку чуть не уморили голодом в детстве.

Я смотрю, как собачка жмется к его ногам, и не верю своим ушам:

— Ее намеренно морили голодом?

Как вообще можно так издеваться над таким маленьким чудом?

— Да. Выбросили на улицу, даже коробку для нее не поставили. Она едва смогла подняться на лапы, когда мы ее нашли. Но потом пошла на поправку, потихонечку-полегонечку. Да, милая моя?

— Какая она симпатичная, — умиляюсь я, наблюдая, как маленький терьер носится вокруг нас, радостно повизгивая. — Так у вас здесь собачий приют?

Та парочка из магазина почему-то и словом об этом не обмолвилась, должно быть, думали, я и так все знаю.

— В точку, — довольно ухмыляется он. — Открыл вот, грехи замаливаю.

— Должно быть, здесь очень много работы. — Я люблю животных, но и представить себе не могу, как, должно быть, тяжело ухаживать за всеми этими собаками.

— Да, немало, — отвечает он. — Но оно того стоит. Многих из них уже не было бы в живых, не попади они ко мне. В том числе и красавца Горацио.

Горацио в этот момент сосредоточенно вылизывает мисочку, как будто от этого зависит вся его жизнь.

— Итак, если ты — не та женщина со щенком, то кто же тогда? — спрашивает он, окидывая меня любопытным взглядом.

Я растерялась: меня так увлекли собачьи истории, что я чуть не забыла, зачем вообще сюда приехала.

— Прости, меня зовут Коко Суон. У меня был этот адрес, а милая пара из здешнего магазинчика подсказала мне, как сюда добраться, — я жестом указываю в сторону дома. Как знать, быть может, Дюк там, внутри. У меня желудок сводит от одной только мысли об этом.

— О, так ты уже познакомилась с Тедом и Пег? — ухмыляется он. — Легендарная парочка.

— И меня это ничуть не удивляет! — смеюсь я в ответ.

— Так чем я могу помочь?

— Я ищу мистера Флинна. Он здесь? — спрашиваю я.

— Джеймса Флинна?

Значит, приемные родители назвали его Джеймсом, а не Дюком. Бедная Тэтти, монахини не уважили даже это ее желание.

— Да, — отвечаю я.

— Боюсь, здесь ты его не найдешь, извини. Он тут больше не живет.

— Как это? — расстраиваюсь я.

— Я купил у него этот дом больше трех лет назад. Меня зовут Мак Гилмартин. Я могу чем-нибудь тебе помочь? — снова улыбается мне он, и в уголках его глаз собираются веселые морщинки. Он и вправду очень привлекателен, напоминает чем-то Джеймса Адамса по прозвищу Гризли[19], хотя сейчас для меня это совсем не главное.

Я разочарована до глубины души. Как глупо было с моей стороны не догадаться о том, что Дюк или Джеймс, как его назвали родители, мог давным-давно отсюда съехать? И почему я такая наивная? Конечно, зря я надеялась, что найду сына Тэтти так легко. Зря питала иллюзии по этому поводу.

— Молчишь — значит, ничем? — спрашивает Мак Гилмартин.

— Прости, да, пожалуй, ты мне уже ничем не поможешь.

— У тебя было к нему какое-то важное дело?

— Можно и так сказать, — отвечаю я.

— Хм… А ты скрытная, — он снова склоняет голову набок.

— В смысле?

— Ты всегда так делаешь?

— Как делаю?

— Отвечаешь вопросом на вопрос?

— А я так делаю?

Он смеется:

— Да, ты снова это сделала, между прочим. Классический прием уклонения от ответа. А я по-прежнему о тебе ничего не знаю. Должен сказать, у тебя отлично получается.

— И ты, наверное, не знаешь, куда он переехал, да? — спрашиваю я, лихорадочно соображая. Да, Дюка-Джеймса здесь нет, но, возможно, он живет где-то поблизости. Может, мне все же удастся его найти. Надежда еще есть — может статься, история Тэтти на этом не заканчивается. Он может жить буквально через дорогу отсюда или, скажем, в соседнем приходе.

Вокруг нас носится целая свора собак: они все доели предложенное им угощение и теперь с любопытством нюхают воздух, пытаясь понять, есть ли у нас еще что-нибудь вкусненькое.

— Может, пройдемся, поболтаем? — предлагает Мак, махнув рукой в сторону поля, простирающегося сразу за двориком. — Эти ребята любят побегать.

— О, конечно, — соглашаюсь я. Если я хочу узнать еще что-нибудь, у меня вроде как не остается другого выбора. К счастью, на мне — мои видавшие виды сапожки, которые ни разу меня не подводили, так что прогулка по удобренным навозом угодьям меня совсем не затруднит.

— Отлично, пойдем скорей, парни, пора вам размять лапы, — зовет он собак, подбирая с земли пустые миски и закидывая их на забор так, чтобы его любимцы не смогли до них дотянуться.

Собачки несутся впереди нас, прямо по газону, так быстро, что их даже заносит на повороте. Кажется, будто они прекрасно знают, куда мы направляемся, и ждут не дождутся, когда окажутся в чистом поле.

— Прости, конечно, но они так привыкли, — объясняет он. — С ума сойдут, если их не выгуливать хотя бы пару раз в день. Поверь мне, это ни к чему хорошему не приведет.

Мы смеемся при виде того, как Горацио перемахивает через калитку на дальнем конце сада, а один крошечный белоснежный комочек шерсти пытается повторить его подвиг, но затея не удается — лапки коротковаты.

— Эй, Блонди, когда же ты уже хоть чему-то научишься? — улыбается Мак, открывая калитку, чтобы она тоже могла последовать за своим другом.

— Какая милашка, — восхищаюсь я.

— Ей кажется, будто она — доберман, запертый в теле ши-тцу.

— Я заметила, — хихикаю я.

— И все же она хоть немного пришла в себя — раньше боялась всего, что видела.

— А с ней что случилось? — спрашиваю я, любуясь маленькой собачкой, которая как раз ныряет в лужу грязи и катается в ней с восторженным визгом, позабыв от радости обо всем на свете.

— Ее мы взяли из питомника — нам сказали, что она портила все, что видела, в свои-то три года. Бедняжка была просто без сил, когда переехала жить сюда. Плюс мучилась от чесотки, и зубы у нее были в ужасном состоянии. Но теперь все в порядке.

— Ужасно… — Я внутренне содрогаюсь каждый раз, когда он рассказывает истории жизни своих подопечных.

— Ну да ладно, хватит уже о них. Ты же хочешь разыскать Джеймса? — спрашивает он. — Родственница? Или знакомая?

Он пристально смотрит на меня, очевидно, пытаясь понять, не городская ли я сумасшедшая.

— Нет, — осторожно отвечаю я. — Просто я нашла кое-что… вещь, которая, насколько мне известно, принадлежит ему.

— Загадочная ты девушка! Опять скрытничаешь, — удивленно поднимает брови он.

— Знаешь, это очень длинная история, — говорю я, не зная, с чего начать.

Он молчит, давая понять, что я могу с ним ею поделиться.

— А ты давно знаешь Дюка? То есть, я хотела сказать, Джеймса, — поправляюсь я.

— Совсем его не знаю. Мы с ним даже сделку заключали через посредника.

Я все думаю, что именно стоит рассказать этому совершенно незнакомому мне парню. Если они с Джеймсом не знакомы, то я вполне могу поделиться с ним всеми подробностями. Да, он — чужой мне человек, но у него такое честное лицо, что я всей душой жажду довериться ему. В любом случае, терять мне нечего.

— Вот в чем дело… Я держу антикварную лавку в Дронморе, — начинаю я свою повесть. — На аукционе я купила сумочку, в которой обнаружила одно письмо…

— Письмо?

— Да, очень личного характера. Думаю, его написали Джеймсу.

— Думаешь? То есть ты даже не уверена? — несколько ехидно улыбается он мне.

— Да, в этом вся проблема — я ничего не знаю наверняка.

— Понятно. И что же сказано в этом письме? Или этого ты тоже не можешь мне рассказать? — спрашивает он.

Собаки носятся по всему полю, радостно обнюхивая и осматривая каждый его уголок.

— Письмо написала одна женщина. Оно предназначалось ее сыну, которого отдали на усыновление. И я думаю, что этот ребенок — Джеймс.

— Да, это действительно очень личное, — тихонько присвистывает он от изумления.

— Знаю. Женщина, написавшая это письмо, не так давно умерла, так что вернуть его ей мне не удалось.

— И ты сочла своим долгом попытаться доставить письмо адресату?

— В общих чертах, да.

— Но ведь оно могло предназначаться кому угодно. С чего ты взяла, что его написала мать Джеймса? — спрашивает он.

— Потому что я провела небольшое расследование, которое и привело меня сюда, — поясняю я.

— Расследование?

— Угу. Я нашла сиделку, которая присматривала за той женщиной, та отправила меня в Лондон, затем я побывала в монастыре, и последняя подсказка привела меня именно сюда…

Парень изумленно смотрит на меня: должно быть, думает, что у меня не все дома. Зря я ему рассказала.

— А можно спросить, какой тебе лично от этого толк? Ты ведь к этой истории никакого отношения не имеешь, ведь так? — спрашивает он.

— Я просто решила, что нужно во что бы то ни стало вернуть письмо человеку, для которого оно предназначалось. А еще мне стало… любопытно, — признаюсь я, не желая рассказывать ему о своей маме. Тогда он точно примет меня за сумасшедшую, хотя я вроде бы совершенно нормальна.

Он смотрит на меня, пытаясь найти правильные слова.

— Это я как раз могу понять, — говорит он в конце концов. — История и вправду захватывающая. Живи я в приемной семье, мне бы тоже очень хотелось получить письмо, которое мне написала родная мать.

— Именно так я и подумала, — отвечаю я. Его поддержка странным образом меня успокаивает.

— Должно быть, ты чувствуешь себя в ответе за него? За письмо, что нашла в этой сумочке?

— И это тоже. Найти того человека — мой долг. Хоть это и звучит довольно глупо…

— Совсем не глупо. Скорее здорово.

Он снова улыбается мне, и я испытываю очередной прилив радости. Он понимает, зачем я здесь, и не считает меня безумной фанатичкой. Кажется, этот парень верит, что я знаю, что делаю.

— Так Джеймс уехал отсюда три года назад? — спрашиваю я, заставляя себя оторваться от глаз стоящего передо мной молодого человека. Чем больше я с ним общаюсь, тем привлекательнее он мне кажется.

— Да, где-то так, может, даже чуть больше.

— И ты сразу въехал в этот дом?

— Ага. Мне нужно было просторное жилье, и цена меня устроила, — он обводит рукой свои обширные, прилегающие к дому и саду угодья, размером не меньше нескольких акров.

— Здесь очень красиво, — говорю я. Этому полю ни конца ни края не видно.

— Да, нам здесь нравится, правда, ребятки? — спрашивает он собак.

Что-то в его словах меня настораживает: неужели он живет здесь один? Едва ли, ведь дом просто огромен. Наверняка у него есть красавица жена и целая куча замечательных детишек. Мое живое воображение тут же рисует картинку, словно взятую из каталога одежды «Боден»: вся семья обута в идеально сочетающиеся друг с другом веллингтоны[20] в горошек, а вокруг носятся их преданные домашние любимцы. С трудом я заставляю себя вернуться к нашему разговору.

— Так ты не знаешь, куда Джеймс отправился после продажи дома? — спрашиваю я.

— Я…

Тут он замолкает, потому что до нас доносится чей-то голос:

— Здравствуйте! Это вы — Мак?

К нам спешит взволнованная женщина со щенком в руках. Должно быть, это та самая леди, которую он ждал с самого утра. Которая нашла щенка, брошенного на дороге.

— Извини, подождешь минутку? — вопросительно смотрит он на меня. — Заберу щенка и тут же вернусь, хорошо?

Он подходит к женщине, и они быстро шагают в сторону дома, оживленно о чем-то беседуя. Я вдруг чувствую себя дурой: что этот парень мог обо мне подумать? Только то, что у меня крыша поехала. Конечно, он сделал вид, что все в порядке — даже сказал, что это очень мило с моей стороны. Но теперь мне кажется, что он просто очень хорошо воспитан. Должно быть, смеется сейчас надо мной, зайдя в дом. Если бы кто-то появился с подобной запутанной историей на пороге лавки Суона, я совсем не уверена, что стала бы его слушать. Скорее всего, я бы попыталась выпроводить из магазина такого человека, да побыстрее. Мак Гилмартин и так пытался мне помочь, как мог, но я, кажется, опоздала. Если Дюк-Джеймс уехал отсюда три года назад, сейчас он может быть где угодно.

Лучшее, что я могу сделать — это убраться отсюда прежде, чем вернется Мак Гилмартин. Нам уже не о чем говорить, и я буду чувствовать себя еще более неловко, если он снова заведет беседу со мной. Теперь, понапрасну проделав весь этот путь, я чувствую себя полной дурой. Мой поступок больше не кажется мне смелым — только глупым.

— Очень рада была с тобой познакомиться, — говорю я Горацио, который вертится у меня под ногами, провожая до машины. Открыв дверцу авто, я нахожу в бардачке печенье и угощаю своего нового знакомого. Тот глотает его в один присест и лижет мне руку, рассчитывая на добавку.

— Прости, дружище, но больше ничего нет.

По выражению его морды я вижу, что он прекрасно меня понимает. Самый умный пес из всех, что я видела в жизни, — что-то в его глазах подсказывает мне, что на его долю выпали испытания, с которыми справился бы не каждый человек.

— И как можно было так ужасно обращаться с тобой? — спрашиваю я, треплю его по холке, и пес усаживается на землю, распушив хвост. Когда я сдаю назад и оказываюсь на проезжей части, то вижу, как он уходит прочь, довольно помахивая хвостом, и скрывается из виду. Как же жаль, что я больше никогда не увижу его — и Мака Гилмартина.