Я была совершенно права: в выборе имени нельзя доверять никому. Я рассказала уже практически всем, и все они кивают головами, улыбаются и говорят мне любезности, которые на самом деле являются не чем иным, как скрытыми оскорблениями. Вот, например:

Джули: Паркер? Очаровательно. Перевод: Но уж точно не так очаровательно, как Лили.

Моя мама: Паркер? Как-то не по-еврейски. Перевод: Я знала, что, как только ты переедешь в Лос-Анджелес, ты превратишься в лицемерку, которая делает вид, что она не та, кем на самом деле является.

Случайно встреченные школьные учительницы за сорок: Паркер? Как... интересно. Перевод: Это дико и омерзительно. Как можно делать такое со своим ребенком?

Туповатая ученица, которая собирается заниматься модным дизайном и сидит в моем кабинете в огромных белых пластиковых лыжных очках: Паркер? Да ну, есть же нормальные имена, типа Бриттани или Кэйтлин. Перевод: Вот дура.

Стейси: Как? Паркер? Очень мило. Перевод: Говори, что хочешь, мне без разницы, я сейчас думаю совсем о другом.

С ней, кстати, явно происходит что-то не то. За сегодняшнее утро она уже второй раз никак не реагирует на ситуацию, которая в любое другое время вывела бы ее из себя.

Первой была толстая хиппуха, которая споткнулась о камень и чуть не разбила себе голову, потому что пялилась на меня, вместо того чтобы смотреть, куда идет.

– Извините, – сказала она. – Засмотрелась на вас, у вас такой восхитительный большой живот!

Я как всегда пришла в ярость, но Стейси, похоже, вообще не обратила на нее внимания, хотя она от таких вещей тоже приходит в ярость. На прошлой неделе она чуть не подралась с иранским старичком. Ну, начал, правда, он – «Бегать нехорошо для бэби. Камни упал, бэби выкинул», – но ему же лет восемьдесят семь, не меньше, и он бы не стукнул ее по ноге своей тросточкой, если бы она не спрашивала у него, какого хера он лезет не в свое дело. Но наезд хипповатой дамочки прошел незамеченным.

Мне кажется, это опять из-за работы. У нее появилась какая-то новая партнерша, которая на нее зуб точит, потому что Стейси моложе, умнее и красивее, так что эта зараза постоянно устраивает ей всякие подлянки.

– У тебя на работе неприятности? – спрашиваю я. – Опять Лиз что-то учинила?

Мой вопрос, похоже, ее удивляет.

– Что? А, нет. На работе все в порядке. А что такое?

– Что такое? Да ты за сегодняшнее утро раз пятнадцать пропустила законную возможность устроить бучу или наговорить гадостей. По-моему, тут есть над чем задуматься.

– У меня все в порядке, – говорит она. – Я просто немного устала. Вчера поздно легла.

Именно этот предлог я когда-то использовала в разговоре с ней, когда уже знала, что беременна, а ей говорить не хотела.

– Ладно, как хочешь. Ври дальше, если тебе так нравится.

Она пропускает это мимо ушей, и мы молча идем по дорожке, пока не доходим до бревна, у которого мы обычно останавливаемся отдохнуть. Стейси садится и делает большой глоток из своей бутылки с минералкой.

– Я с мужиком познакомилась, – небрежно произносит Стейси, как будто эти слова не являются самой грандиозной новостью, которую она мне сообщила за последние пять лет.

Ну, вы видите? Я знала, что что-то случилось.

– Кто? – спрашиваю я. – Где? Когда? И когда ты нашла время, чтобы знакомиться с мужиками?

Я ее знаю: именно этого момента она больше всего и боялась, и сейчас я не вытяну из нее ничего, кроме фактов.

– На съемках в Мексике. Юрист, работает на студии, мы с ним несколько раз обедали во время съемок. Раньше работал в центре, у О’Мелвени. Тодд Зальцман. Учился, кажется, в Йеле на юридическом и в Корнелле.

– Звучит красиво, – говорю я. – И какой у него непростительный недостаток?

Стейси обязательно находит непростительный недостаток. Сколько я ее знаю, она всегда была мастером по нахождению причин для разрыва. Этот дышит, как Дарт Вейдер, у этого уши, как у слоненка Дамбо, от этого чесноком пахнет, а этот говорит «звонит» вместо «звонит» – в общем, придумайте любую причину, и я вам гарантирую, что она уже была использована Стейси для разрыва с каким-нибудь мужиком.

Прежде чем ответить, она долго думает. Либо этот парень так крут, что она ничего не может придумать, либо недостаток настолько непростителен, что о нем просто страшно говорить. У него, наверное, третий сосок, или одиннадцать пальцев на ногах, или еще какой-нибудь довесочек, о котором и говорить страшно.

– У него двухлетний ребенок, – наконец произносит она.

Да-а, совсем не тот довесочек, о котором я думала. Ну, жена, любовница, любовник, наконец, но ребенок? Стейси и ребенок? Это уже грубое нарушение законов природы. Так не пойдет.

– Что ты имеешь в виду – двухлетний ребенок? – ору я. – Да тебе в одном помещении с ребенком находиться нельзя. Ты же его сразу придушишь.

– Кто бы говорил! Тоже мне, Супермама.

– Извини, между нами есть большая разница. Я, по крайней мере, хочу детей. Могу напомнить тебе твои собственные слова, если ты забыла: мир был бы более приятным местом, если бы всем, у кого нет и не будет детей, выделили отдельный континент.

– Не забыла, не беспокойся, и продолжаю считать, что это гениальная идея. Послушай, я же не собираюсь его усыновлять или что-нибудь в этом роде. Я просто сплю с его отцом.

Ее окружает такое облако тупости, что я начинаю сомневаться, смогу ли я сквозь него пробиться.

– Прекрасно! – ору я. – А если это серьезно? Что если вы захотите съехаться и жить вместе?

И тут я понимаю, что главного вопроса я так и не задала. Уперши руки в боки, впериваюсь в нее вопрошающим взглядом:

– Кстати, а что это одинокий мужик делает с двухлетним ребенком?

– Он только что развелся, – отвечает Стейси таким же небрежным тоном.

Она совсем обалдела. Мне на это даже нечего сказать. Я закрываю глаза и быстро мотаю головой из стороны в сторону, как после дурного сна, а она тем временем пытается объяснять:

– Они познакомились, когда учились на юридическом, прожили вместе восемь лет, думали, ребенок поможет им восстановить отношения, но стало еще хуже, и год назад они разошлись. У них совместная опека, так что ребенок у него живет одну неделю и два уик-энда в месяц.

Да, ничем хорошим это не кончится. И что это за мужик, который бросает жену, когда у него двухлетний сын?

– Послушай, – говорю я. – Все, что я хочу сказать, – ты должна хорошенько об этом подумать. Если у вас все пойдет серьезно, тебе, хочешь не хочешь, придется принимать участие в жизни этого ребенка. Сначала он попросит тебя посидеть с ним, пока не пришла няня, потом поменять подгузник, пока он говорит по телефону, а в воскресенье утром вместо кофе с газеткой вы будете смотреть мультики. И не важно, что ты будешь о нем думать и какой заразой себя покажешь – ребенок все равно к тебе привяжется. Обязательно. Так что, прежде чем влезать в это дело с головой, подумай хорошенько и постарайся не забыть, что оно касается не только тебя.

Я знаю, что она знает, что я права. Просто ее упрямство никогда не позволит ей это признать. Она делает еще глоток из бутылки, встает и возвращается на дорожку:

– Все будет нормально, не волнуйся. У меня все под контролем. У нас с ним по поводу ребенка полное взаимопонимание. Я с этим ребенком даже встречаться не буду. Что ж теперь, и поразвлечься нельзя?

– Можно поразвлечься, только такие игры хороши, пока глаз кому-нибудь не выбьют.

Она разворачивается и удивленно смотрит на меня:

– Ты о чем?

– Сама знаешь о чем. Подумай.

Когда мы спускаемся, группа коллег-бегунов, только начинающих пробежку, останавливается и начинает мне аплодировать. За последнее время это случается все чаще и чаще, похоже, я у них теперь герой, вдохновляющий на подвиги. Меня это ужасно достает. А одна тетка из группы вообще поднимает вверх руку в героическом жесте и кричит мне: «Давай, девонька, давай!» – или что-то в этом духе, а слышать это от взрослого белого человека, одевающегося в «Эдди Бауер», по меньшей мере странно. Тем не менее я улыбаюсь в ответ на приветствия и бегу догонять Стейси, которая уже добралась до своей машины.

– Ну что, вечером увидимся? – спрашиваю я. Мы с Эндрю сегодня приглашены на официальную корпоративную вечеринку. Мы туда ходим каждый год, изображая потенциальных клиентов. У меня, правда, нет никаких интересов в сфере развлечений, и вряд ли они когда-нибудь появятся. Но Стейси всегда просит меня прийти, чтобы было с кем поболтать и выпить, хотя в этом году я ей в этом не помощник. Разве что смогу уломать Эндрю на пару глотков яблочного мартини, и то если они сделают его с двойным сахаром.

Стейси нажимает кнопочку на брелоке, машина пищит и мигает фарами.

– Да, – холодно отвечает она, залезая внутрь. – Пока. Увидимся.

На наведение лоска перед вечеринкой сегодня, похоже, уйдет уйма времени. Платье я нашла очаровательное – все в том же безумном магазинчике на Мелроуз – длинное вечернее платье из черного атласа, сзади перекрещивающиеся лямочки, а спереди маленький вырез в форме замочной скважины ровно посередине груди. Но о нем и думать нечего, пока я не приведу в порядок себя. С мелированием я затянула уже две недели, ни маникюр, ни педикюр не сделан, лифчик без лямок нужен побольше размером, а ситуация с волосами кое-где требует безотлагательных действий. Да, именно это я имею в виду – волосы кое-где. Обычно, когда у меня нет шестимесячного пуза, я тщательно и регулярно удаляю воском волосы по линии бикини, а раз в полтора-два месяца хожу на полную депиляцию к русской женщине, которая старается сделать мне идеальную пипку (ее слова, не мои).

Но в последнее время я и так чувствую себя достаточно гнусно, и мне совсем не хочется добавлять к имеющимся неудобствам бывшую оперативницу КГБ, выдирающую острейшими пинцетиками волоски с моих бедных интимных мест, так что я просто прекратила к ней ходить. А поскольку живот у меня такой огромный, что свою пипку я больше не вижу, я решила, что к этой ситуации подходит правило «если-я-этого-не-заказывала-значит-там-нет-никаких-калорий» – то есть, если мне не видно, что там внизу растет, значит, это не так и ужасно. Но в один прекрасный день мы собрались было заняться сексом, и Эндрю просто заблудился в этих зарослях. Тогда я поняла, что это все-таки ужасно, и надо срочно принимать меры. На депиляцию воском моего энтузиазма не хватит, но надо хотя бы постричься.

И вот я стою в ванной, голая по пояс, стелю на пол полотенце и раскладываю на столике, где обычно крашусь, все свои маникюрные принадлежности. Усевшись на полотенце, устанавливаю зеркало так, чтобы было видно, что делается под животом. Вот оно, поймала. Ой. Кошмар. Мне и в голову не приходило, что я смогу отрастить такой лес.

Я начинаю кромсать свои заросли, останавливаясь каждые несколько секунд, чтобы полюбоваться на свою работу, но когда дохожу до попы, то замечаю нечто странное. Интересно, что это такое? Я слегка меняю угол, под которым стоит зеркало, и наклоняюсь пониже, чтобы лучше рассмотреть.

Боже мой. Боже мой!

Я вскакиваю и несусь к телефону. Пожалуйста, будь в машине. Пожалуйста, будь в машине. Он снимает трубку на первом звонке:

– Привет, зайка, что случилось? Я уже реву:

– К-к-к-ажется, у м-м-м-еня ге-ге-ге-геморрой.

– У тебя геморрой?

– Д-д-да.

– Ты уверена, что это именно он?

– Аб-б-б-солютно уверена.

– Больно?

Какие они все-таки тугоумные. Он что, не понимает, что здесь происходит? У меня из задницы растет какая-то фигня.

– Нет, – говорю я. – Но он большой, просто огромный. – Я снова начинаю всхлипывать. – Ты должен заехать в аптеку и купить мне какое-нибудь лекарство. – Пауза.

– Я не поеду покупать тебе лекарство. Это твой геморрой, ты и покупай.

Вот так – я ушам своим не верю.

– Какой ты гад, Эндрю. Ну пожалуйста, заедь в аптеку.

– Да ни за что. С какой стати я буду покупать лекарство от геморроя? Ты дома сидишь, выйди и купи.

– Нет, – не отстаю я. – Давай ты купишь. Если ты покупаешь, это не значит, что для себя. Ты можешь покупать для кого-нибудь. Для своей девушки, для жены, для друга – тебя послали в аптеку, чтобы помочь другу. А если я буду покупать, то сразу будет ясно, что для себя. Не могу же я прийти в аптеку с шестимесячным пузом и вот так, запросто, взять с полки гепариновую мазь. Логично?

– Давай обсудим это попозже, хорошо? Я уже заезжаю в спортклуб.

Нет, нет, нет. Этот бой я проиграть не могу. Буду бить ниже пояса.

– Ты меня не любишь. Он вздыхает:

– Пока.

– Гад.

– Пока.

– Пока. – Я вешаю трубку. Этот бой временно проигран. Временно. Я ни за что не пойду в аптеку сама.

Беременность и без того предоставляет достаточно унизительных ощущений, чтобы еще весь мир знал о моем геморрое. Не стоит форсировать события, с этим можно разобраться попозже. Обычно такая техника срабатывает. А пока меня ждет куча дел.

Вернувшись домой, мелированная, с маникюром, педикюром и в новом лифчике, я снова чувствую себя полноценным человеком. В спальне я обнаруживаю Эндрю, развалившегося в кресле у телевизора с баскетболом.

– Привет, – говорю я, наклоняясь к нему для поцелуя.

– Привет, – говорит он и кивает головой в сторону кровати. – Там для тебя подарочек.

На куче подушек лежит тюбик гепариновой мази, перевязанный красной ленточкой.

– Эндрю, – говорю я. – Какой ты лапочка.

Я подхожу к нему и крепко обнимаю, а в глазах опять появляются слезы. Если честно, это, наверное, самый романтический момент в моей жизни. Сами подумайте: всякий мужик может купить тебе цветы, но мужик, который покупает тебе мазь от геморроя, должен очень, очень тебя любить.

– Я люблю тебя, – шепчу я. Он улыбается:

– Еще бы.