Далеко на севере колдун по имени Лизениус сидел в пещере в скале, которую сама природа сотворила подобной стигийскому замку. Лизениус сидел и проклинал все на свете. Он был вне себя от ярости.

Никто в Черных Королевствах не слышал его проклятий. А если бы и слышали, то не поняли бы. Впрочем, эти проклятия слышала только его дочь Скира. Она имела возможность наслаждаться ими слишком часто, чтобы обращать на них внимание.

Лизениус бранился часто и часто посылал проклятия. Иногда эти проклятия доносились до кое-кого из пиктов, которые слышали их в завываниях ночного ветра. Пикты делали знаки, отвращающие беду, и шептали друг другу, что на этот раз гнев «белого шамана» столь велик, что наверняка восстановит против него богов. И против них, пиктов!

Пикты предпочитали держаться подальше от места сражения, если шаману придется воевать с богами.

Конан недолго ломал себе голову над вопросом, кого увидели в нем бамула: друга или врага, простого смертного или чародея. Обычно подобные вопросы он оставлял ученым и писакам, которым все равно нечем занять свои дни.

Впрочем, здесь, в Черных Королевствах, Конан был вне досягаемости писак и школяров. День сменялся днем, дни текли, неотличимые один от другого. Для Конана это было чередование еды, сна, охоты, купания в чистых, холодных протоках, возни с оружием. Рыбоеды больше не приносили подношений. Но дичи и спелых фруктов вокруг было навалом. Только глупец мог умереть от голода в Черных Королевствах.

Конан глупцом не слыл и потому питался хорошо. Когда же покидал убежище, глаза у него вырастали на затылке, а уши — на коленях и локтях. В один прекрасный день Рыбоеды могли зайти дальше, нежели отказать ему в подношениях, отправившись сюда, в поисках девиц, чьи фантазии вынудили их уйти с Идоссо. В здешних землях не стоило пренебрегать подобной опасностью.

Леопарды, крокодилы, дикие пчелы, отравленные лианы и враждебные племена — все это подстерегало Конана, и киммерийцу приходилось всегда быть настороже.

Среди бамульских воинов не переставали толковать о белом человеке, которого Рыбоеды приняли за божество. Говоря о нем, они не употребляли имени Амра, потому что в отряде Идоссо на это имя было наложено табу. Воины дали страшную клятву, что не произнесут его вовеки. Идоссо и Кубванде потребовали от женщин, чтобы они также принесли подобную клятву под страхом тяжелых наказаний. Кубванде же подкрепил эту клятву обещанием дать им золото и прислугу.

По мнению Идоссо, обещать женщинам награду вместо того, чтобы просто угрожать им, свидетельствовало о трусости и отсутствии мудрости.

Кубванде снедало любопытство: отчего Идоссо так настаивает на том, чтобы сведения о близости того самого прославленного Амры хранились в секрете? Кубванде столь терзался любопытствам, что спросил об этом самого Идоссо, причем задал вопрос так, чтобы тот не смог уйти от ответа.

— Такой же простой, как Рыбоед, — сказал Кубванде, а затем попросил прощения за оскорбление: ведь он назвал Идоссо позорным именем.

— В один прекрасный день ты попросишь у меня прощение за собственное косноязычие, а я отвечу тебе, пригвоздив копьем язык к небу, — сказал Идоссо. — Я тебе не ручная обезьяна, чтобы устраивать представления, пока ты не сможешь продать меня стигийцам. Ты продашь меня любому, Кубванде. Попробуй сделать это, и я заберу тебя с собой.

Кубванде уверил своего вождя, что покупка или продажа кого-либо (если не считать нескольких женщин) столь же далеки от его намерений, как далеки Лунные Горы от той хижины, где они сидят и пьют пиво, поданное женщинами-Рыбоедками. В ответ Идоссо лишь невнятно заворчал.

Младший вождь зашел с другой стороны.

— Откуда мы знаем, что «Тигрица» и ее владычица погибли? Разве кто-нибудь видел их кости?

— Если Амра говорит правду, то ему было бы трудно скрыть последствия.

— ЕСЛИ… А может быть, он шпионит за нами для НЕЕ, в то время как ОНА ищет новых людей и готовит корабли, чтобы двинуться вверх по реке?

— Мы нашпигуем нашими копьями ЕЕ новых людей, точно так же, как поступили со старыми, если ОНА это сделает, — проговорил Идоссо с набитым ртом. — И с НЕЙ будет то же самое.

— Сделаем ли мы это прежде, чем выясним, что ЕЙ нужно в этих краях? — спросил Кубванде. — Вспомни, десять племен отдали своих воинов в ЕЕ команду. Не найдется ни одного племени, которое отказалось бы. И со стигийцами мы не в лучших отношениях, чем ОНА. С тех пор как мы с тобой стали воинами, не проходило и года, чтобы нам не приходилось наконечниками наших копий прогонять стигийских работорговцев туда, откуда они явились.

Идоссо при этих словах засмеялся. Он сам не раз возглавлял походы против работорговцев. Эти подвиги и составляли его основную славу.

— Ты думаешь, Амра шпионит в пользу кого-нибудь из своих дружков?

— Ничего другого мне на ум не приходит. Этот человек подобен кинжалу, который прячут в набедренную повязку. В какой-то момент кинжал может нанести смертельный удар.

Кубванде видел, как Идоссо изо всех сил пытается ухватить смысл сказанного. Он терпеливо ждал. Лучше, если Идоссо поймет сам, без подсказки.

— Ха! — воскликнул наконец Идоссо и подкинул кувшин из-под пива так высоко, что тот пробил крышу хижины. — Мы храним секрет Амры. А он из всех бамула может говорить только с нами. Если его хозяйка захочет предложить кому-нибудь свою дружбу, то она может предложить ее только нам. Кто бы ни способствовал установлению дружбы Королевы Черного Побережья с бамула…

Он не закончил. И не нужно было заканчивать. Если хорошо хранить секрет, то Амра станет тем самым потайным кинжалом в борьбе с противниками за трон из слоновой кости, на котором восседает военный вождь. Подумав об этом, Идоссо порадовался тому, чтб в свое время сумел сдержать свои амбиции Кубванде, который хорошо понимал, какие мысли бродят сейчас в голове у Идоссо, тоже был доволен.

По крайней мере, эту ситуацию можно держать ровно столько, сколько будет необходимо. Ясно, что невозможно вечно хранить мир с этим опасным человеком, с Идоссо, даже если постоянно демонстрировать ему свое дружелюбие. Идоссо слишком быстро гневается и слишком медленно думает.

Конан ничего не знал об интригах, которые плелись между вождями бамула. А если бы и знал, то придал бы этому куда меньшее значение, чем надеялся Кубванде. По крайней мере, так продолжалось бы до тех пор, пока кто-нибудь не оскорбил бы память Бэлит.

А затем, вне всякого сомнения, гнев удесятерил бы его силы, и для народа бамула настал бы черный день, прежде чем Конан испустил бы дух под жалами десятков копий. Кстати, это весьма сомнительно! Продырявить шкуру великана-киммерийца — не такая уж простая задача. Намного легче провести ночь в пасти голодного дракона, при этом ворочаясь и похрапывая.

Конан надеялся разойтись с бамула мирно. Он рассчитывал, что черномазые поступят так же и не дадут ему повода переменить решение дурным обращением с женщинами. Тут уж как им, бамула, захочется. Если они будут терпимыми с пленницами, то Конан и пальцем не пошевелит, чтобы помешать бамула делать, что они захотят. Хотят — пусть дерутся между собой, пусть дерутся со своими соседями, с демонами, хоть с самими богами. Это ничуть не нарушило бы спокойного сна киммерийца.

Куда больше беспокоили Конана Рыбоеды. Несомненно, рано или поздно они узнают о пропаже своих женщин. И решат отомстить, вообразив, что способны одолеть противника. К тому же киммериец — не бамула. Поэтому на всякий случай Конан расставил на тропах к своему убежищу дополнительные ловушки. Спал он теперь вполглаза и не расставался с оружием.

Кроме того, на некоторых протоках он поставил ловушки для рыбы. «Тигрица» унесла с собой больше, чем золото и драгоценности. Пропали оружие, навигационные приборы, пища — все, что необходимо для жизни. Команде часто недоставало еды между одним набегом и другим. Да и в минуты затишья сети часто оставались пустыми. Морские волки Бэлит набивали себе животы рыбой, когда выдавался удачный день.

Бэлит всегда говорила о том, что рыба — важная вещь в меню любовников. Она чуть ли не силой заставляла киммерийца лопать дары моря, дабы в постели не посрамить мужское достоинство. В целом же Конан не считал, что легкого голода достаточно для того, чтобы погубить интерес мужчины к такой женщине, как Бэлит. Однако жизнь с ней мало-помалу приучила его к рыбе.

Так что, когда Конан обнаружил протоку шириной в два копья, где вдоволь плескалось странной, но крупной рыбехи, он соорудил сеть. Он сплел ее из лиан и тростников; в дело пошли и ремни, и веревки. Со временем он сделал не одну, а целых три сети, расставил их достаточно близко друг от друга, так что мог обойти их за один раз, на рассвете и на закате. Сети киммериец пристроил так, чтобы они оказались вне досягаемости чужих жадных глаз и рук.

В одном он был прав. А именно — в том, что касалось человеческих глаз и рук.

Однажды ночью Конан проснулся от раската грома. Звериный инстинкт варвара явственно подсказал: гром этот непростой. Что-то неладное угадывалось в далеком раскате.

Гром гремел, однако дождь не лил и ветер не шумел в листве. Странно… Густые кроны высоких дерев почти полностью скрывали небо, поэтому Конан так и не смог разглядеть: есть ли грозовые тучи и как скоро можно ожидать настоящей бури.

Киммериец напряженно вслушивался, по-кошачьи щурясь в темноте. Он пытался уловить малейший звук, который мог бы сказать ему нечто большее о происходящем.

Нет, ничего подозрительного. Лишь привычные звуки даже ночью не умолкающих джунглей.

Конан выскользнул из гамака — едва ли не единственного удобства, позаимствованного с «Тигрицы» прежде, чем корабль отправился в свое последнее, скорбное плавание. Ноги варвара ступали беззвучно, как лапы леопарда. Руки двигались в темноте так, будто были усеяны видящими в ночи глазами. Уверенным движением Конан нащупал оружие.

После громового раската слишком долго тянулась тишина. При настоящей грозе так не бывает.

Было во всем этом что-то неестественное. По крайней мере, неестественное для ночи в джунглях. Конан не мог заранее сказать, придется ли ему сражаться с этим неестественным. И если все-таки придется, то сколько времени займет эта война. Конан знал одно: лучше быть охотником, чем дичью.

Киммериец настороженно крался в темноте, описывая широкое кольцо вокруг своего лежбища. Этот круг должен был привести его к широкой протоке. Конан двигался бесшумно, подобно дикому коту. Все его чувства были напряжены. Он как будто щупал ночь. Одна рука лежала на рукояти меча, в другой было копье, на поясе висел кинжал, за плечами еще два копья. Даже леопард, который мог бы красться сейчас наверху; по ветвям, вряд ли счел бы киммерийца за легкую добычу.

Конан описал уже половину круга. Пока что он не обнаружил ничего необычного. Он уже начал думать, что странный гром ему послышался. То ли это был сон, то ли джунгли что-то навеяли, увлекая его на безумную ночную прогулку.

Однако он продолжал двигаться вперед. По крайней мере, раз уж он выбрался ночью на тропу, не мешало бы проверить сети. Не нужно было бы тогда тащиться утром. Кроме того, Конану было известно, что джунгли Черных Королевств скрывают в себе много такого, о чем он не имеет даже представления. В конце концов, слишком много времени прошло с тех времен, когда Конан был в Заморе юным воришкой, скорее мальчиком, нежели мужем, ловкостью лишь немного превосходящим вола и столь невежественным, что даже не ведал о собственном невежестве.

Сперва Конан решил было, что гром над головой исходил от одной из огромных кошек, что ищет партнера или охотится. Возможно, она разъярилась оттого, что ее побеспокоили, когда она насыщалась. Гром — или рык — повторился. На этот раз он прозвучал на таких низких тонах, что у Конана не осталось сомнений: такой звук могло издать существо, которое намного больше любой гигантской кошки. Да что там кошки — любого существа, населяющего эти джунгли.

Гиппопотамы или слоны размером куда больше кошек. Впрочем, как и крокодилы. Но они не рычат. Теперь Конан двигался бесшумной пружинящей походкой, обнажив двуручный меч, который покачивался в его испещренной шрамами руке.

В последний момент Конан свернул со своей обычной тропы, по которой ходил к ручью, и теперь крался по подлеску, к месту, откуда, как Конан уже знал, он может наблюдать, оставаясь невидимым — во всяком случае, для обычного существа. (Тут Конану вспомнился один-единственный раскат грома и хрип умирающего вендийца о Воротах Зла.) То, что предстало глазам варвара, и в самом деле было обычным животным. Более того, Конану приходилось видеть его и прежде. Однако киммериец не мог представить себе причин, заставивших это животное появиться здесь.

Перед глазами Конана был один из огромных снежных медведей с далекого севера, что жили не только за пределами Киммерии, но и за пределами земель асиров и ваниров. Самые отважные и сильные из северян, люди, способные драться целый день, а потом пьянствовать ночь напролет, в присутствии белого медведя притихали и вели себя боязливо, как робчайшие из газелей. Снежный медведь в два раза превосходил в высоту любого здоровенного мужика, а тяжелее был, наверное, раз в пять. Стремительный, как горностай, свирепый, как дракон. Зубы у него длиной в палец. Когти на четырех плоских лапах подобны кинжалам.

Можно было быть уверенным в том, что никто в Черных Королевствах не видел ничего подобного. Да и в ближайших землях на полгода пути в любую сторону не нашлось бы ни одного человека, который мог бы с чистой совестью похвастаться, что видел когда-либо эту зверюгу. Да и снега-то здесь нигде поблизости на полгода пути не найдется, ибо нет достаточно высоких гор.

При взгляде на медведя не скажешь, что животное перенесло долгое путешествие. Густой белый мех на боках не свалялся и клочьями не висит. Брюхо весьма упитанное. Во взгляде свирепых черных глазок не читалось усталости или измученности. И взор белого медведя какой-то особенный. Конану приходилось видеть змей, в глазах у которых больше тепла, чем у снежного медведя.

Из того, что Конан знал о белых медведях (в основном по рассказам северян), ему было известно, что они большие любители рыбы. Так что Конана не удивило, когда медведь плюхнулся в поток, сунул в воду лапу и вытащил сети с рыбой. Ловушка полетела на берег. Внутри сети трепыхалась рыба.

Сверху опустилась, подобно молоту, тяжелая медвежья лапа. Крепко сделанное сооружение разлетелось в мгновение ока. Рыба полетела во все стороны. Одна рыбина взлетела выше остальных. Зверь рыкнул, открыл пасть и поймал рыбу на лету с изяществом аргосской собаки, играющей с мячом.

В этот момент медведь очень удачно открыл брюхо для смертоносного удара. Для копья было далековато, и Конан разок вздохнул, жалея, что у него нет лука.

Брошенное могучей рукой киммерийца, копье вылетело со скоростью стрелы, пущенной из тяжелого боссонского лука. Слегка левее или правее — и борьба закончится, не начавшись. Белый медведь — не тот парень, с которым можно шутки шутить.

Бросок оказался неудачным. То ли Конана подвела рука, то ли ветер помешал. Копье отклонилось в сторону. Оно пронзило мех и шкуру, но скользнуло по ребру, не причинив зверю ощутимого вреда.

Медведь снова заревел. Один взмах здоровенной лапы вырвал копье из груди. Сила удара была такова, что отлетевшее копье вонзилось на глубину пальца в ближайший ствол.

Затем животное бросилось на киммерийца. Бросок был столь неотвратимым и стремительным, что Конан отпрянул. Ни разу еще он не встречал такого сильного противника среди животных.

Конан метнул второе копье. В момент броска он возблагодарил Крома за то, что догадался захватить с собой три копья. Зверюга уклонился в тот самый момент, когда оружие сорвалось с крепкой ладони киммерийца, так что заостренный наконечник только вздыбил медведю мех и царапнул шкуру на боку.

Конан ткнул мечом. Клинок был длиной почти равен лапам лохматого чудовища. Если верить тем легендам, что ходили об этих монстрах, то человек, попав в железную хватку медвежьих лап, уже никогда не выбирался живым.

Лезвие туго вошло в плоть. Зверь дернулся, заревев, словно дюжина дьяволов в Преисподнях Зандру. Конан вырвал меч и нанес второй удар. Животное метнулось вперед и навалилось на клинок.

От силы удара рука у киммерийца онемела. Еще чуть-чуть — и рывок выбил бы оружие. Конан метнул третье копье, метя зверюге в глаз. На этот раз варвар не промахнулся.

Медведь дико взвыл. Древко торчало из развороченной, окровавленной глазницы. Конан собрался было снова ударить мечом, но понял, что этого делать не нужно. Медведь бы прижал его к стволу дерева. В противном же случае, если бы удар пришелся мимо, Конану не удалось бы увернуться, вздумай зверь броситься на него.

Поэтому киммериец резко метнулся в сторону, с силой рубанув по передней лапе зверя. Лезвие срубило когти с правой лапы, заставив зверюгу взреветь снова. Медведь яростно взмахнул раненой лапой. Но Конан успел уйти от удара, втиснувшись между двумя деревьями.

Здесь, среди деревьев, огромные размеры снежного медведя были, скорее, помехой для него в погоне за киммерийцем. Поэтому в тесноте у Конана было больше простора для действий. Он начал наносить неожиданные удары из скрытых мест, из тех, где медведь не мог разглядеть его своим единственным глазом.

Теперь варвар мог сразить медведя, не будучи в опасной близости от страшных лап. Хвала старику Крому! Останься медведь в живых, людям в этих краях не было бы отныне покоя. Рыбоеды явные хлюпики, чтоб тягаться со свирепым чудовищем, тем более прикончить его.

По всему видно было, что медведь решил разделаться с Конаном. Раны только разъярили животное. Зверю не терпелось догнать и разорвать дерзкого человека.

Только вот поворачивалось чудовище для этого крайне неуклюже. То ли медведь потерял способность ориентироваться среди незнакомых запахов новой земли. Да и вообще медведь был более неуклюж, чем ожидал увидеть Конан. Не исключено, что, подобно многим северным животным, медведь впадал в спячку во время полярной ночи и потому плохо видел в темноте.

Так или иначе, вскоре в голове киммерийца сложился план — как заманить животное в одну из ловушек. Однако медведя будто предупреждало что-то. Конан убедился в этом, когда зверь избежал пятой по счету ловушки.

— Клянусь железным хреном Эрлика! Шкура этой зверюги будет покрывать мой гамак! — воскликнул Конан. Он побежал дальше. На этот раз он пролетел прямо над стеной лиан, которые покрывали ловушку. Более того, он проделал это на глазах у сорока Рыбоедов, которые поджидали его в прогалине, ощетинившись с копьями и дубинами.

Конан снова выругался, но его проклятье утонуло в воплях Рыбоедов, которые выскочили из укрытий, потрясая оружием.

— Крадущий женщин, приведший сюда демона, Амра!

— Убить человека-льва!

— Омоем копья!

Для народа, который всегда считался миролюбивым, Рыбоеды нынче больно кровожадно настроены против киммерийца.

У Конана не было ни малейшего желания воевать с Рыбоедами. Кроме того, он недоумевал: почему они называют ЕГО приведшим демона? «Страх сводит с ума» — вот и все, что он мог подумать об этом.

— Ха! — проревел Конан. Его бычий рев перекрыл вопли Рыбоедов. Все глядели на него, но копья медлили лететь.

— Я не демон, но вон в тех деревьях скрывается кое-кто похуже любого из всех демонов, каких я только видел. Эта тварь может пожирать львов. Она сожрет вас и ваших детей, если мы сейчас не сразим ее все вместе.

Только лишь Конан замолчал, как Рыбоеды снова разразились воплями. У киммерийца появилось сильнейшее желание оставить этих ублюдков разбираться с медведем, а самому убраться восвояси.

Однако он оскорбил Рыбоедов, заключив мир с бамула. Не стоило к оскорблению добавлять еще и несправедливость.

В следующее мгновение ситуация уже вышла из-под контроля Конана. Из джунглей появился белый медведь, истекающий кровью и ревущий, подобно вулкану в момент извержения. Вопли Рыбоедов утонули в громогласном реве, а прыжок чудовища превратил их воинственные крики в вопли ужаса, а затем агонии.

Первая же атака медведя унесла жизни двоих Рыбоедов. Остальным изрядно досталось на орехи — кому перепала плюха громадной лапы, а кто сам повалился на землю, мимоходом протаранив башкой ближайший ствол. В медведя полетели копья, однако в цель угодили немногие. С таким же успехом можно ковырять зубочисткой скалу, надеясь докопаться до золотой жилы.

Медведь развернулся, работая передними лапами, подобно борцу. У многих чернокожих воинов остались яркие кровавые отметины. Однако под черной кожей бились отважные сердца. Конан увидел, как один Рыбоед, мужчина — нет, мальчик, — бросился вперед с длинным трезубцем и глубоко вонзил его в неповрежденную лапу медведя.

Затем парень с воплем умер после того, как чудовище повернулось, изогнулось, как лук, и распороло живот. Вопль оборвался. Зверь схватил бьющееся в агонии тело за голову, с хрустом сдавил, а затем отшвырнул прочь и обернулся в поисках новой жертвы.

Конан видел, что мужества Рыбоедам не занимать, но у них не было ни подходящего оружия, ни соответствующего умения, чтобы справиться с чудовищным зверем. Да и ему теперь, когда зверюга оказался на открытом пространстве. нелегко будет одолеть его.

Ледяной холодок пробежал по спине киммерийца даже здесь, в тропической ночи джунглей. Что там говорил умирающий вендиец о Воротах и демонах? О Воротах, сквозь которые демоны присылают людей и животных туда, где природа не позволяет им оставаться в живых?

Был ли этот медведь посланником демонов или не был, одно можно сказать наверняка: зверь настоящий, из плоти и крови. Следовательно, гада можно прикончить. С предельной отчетливостью Конан понял, что если чудовищу в ближайшие пару минут не выпустят кишки, то в славной Хайбории на одного резвого киммерийца станет меньше!

Рыбоеды окружили медведя. Те, кто посмелее, бросались вперед, чтобы утащить тела своих мертвых товарищей. Самые отважные кидались с копьями, но это стоило им жизни. У медведя все еще оставался один глаз, в огромном теле — неукротимая, буйная сила, а что до шкуры, то она слишком толста для легких копий Рыбоедов.

Конан выждал достаточно долго, чтобы Рыбоеды наконец увидели его. Будь что будет! Пусть дикари даже решат, что великан-варвар ходит в закадычных дружках громадной белой бестии. Пусть их куцие мозги выдавят какую-нибудь жуткую картинку про демонов и оборотней. Найдется среди них болван, у которого руки чешутся. Наверняка ведь швырнет свое поганое копьишко!

Так оно и случилось. Как только киммериец ринулся в атаку на зверя, аборигены засуетились, как растревоженные крысы. Два копья пролетели мимо, еще одно Конан отбил. Четвертое только слегка оцарапало плечо. Впрочем, могучий варвар двигался слишком быстро для нерасторопных дикарей. Рыбоеды оставили свои жалкие попытки пощекотать киммерийца жалами копий и вплотную занялись медведем.

Стремительный рывок Конана пришелся не по вкусу и лохматому чудовищу. Зверь не успевал поворачиваться за своим проворным противником. Конан испустил торжествующий рев.

Этот рев наконец сделал свое дело: медведя обуял ужас. Животное затрясло головой от неожиданности и боли, как если бы раны наконец выбили из зверя боевой дух.

Конан подскочил к чудовищу поближе и с резким выдохом вогнал копье медведю в бок. Зверь выгнулся от страшной боли, замотал башкой и ухватил окровавленными челюстями торчащее из шкуры древко. В этот момент открылась прекрасная возможность рубануть зверюгу по шее.

Широкое лезвие двуручного меча со свистом распороло воздух. Но… даже Конану, который играючи разрубал на две половинки жирную немедийскую свинью, не удалось свалить медведя с одного удара. В результате киммериец чуть не поплатился жизнью. Медведь, будто почуяв близкую смерть, испустил из глотки душераздирающий вой и отчаянным, судорожным броском попытался достать маячившего перед носом врага. Конан каким-то чудом успел отскочить назад, избежав смертоносных когтей. Однако зверь все-таки зацепил варвара другой лапой, с которой киммериец, к счастью, успел срубить костяные кинжалы. Мощный толчок вышиб землю из-под ног. Конан не успел даже толком понять, что случилось, как оказался в воздухе и на манер пущенного из катапульты снаряда пролетел над трупами погибших Рыбоедов.

Впрочем, это была последняя атака медведя. Кровь широкой струей полилась из раны на шее, пятная белый мех. Медведь медленно осел, ткнулся мордой в землю. Напоследок он зарычал, когда к нему приблизился один из Рыбоедов, после чего завалился на бок.

Конан увидел, как тускнеет единственный глаз зверя. Киммериец готов был уже запеть песнь смерти, будто перед ним лежал поверженный на поле битвы враг. Вырванный из своей родной земли и брошенный сюда, в душные джунгли, снежный медведь вел себя достойно, сделал все, чтобы выжить, и встретил смерть, подобно воину.

Рыбоеды набежали на медведя, заслонив его от Конана, вонзая в умирающего зверя копья и обрушивая на него дубины… Все, кроме одного, кто выглядел старше и был более хрупкого сложения, чем прочие его товарищи. На голове у него красовался изысканный убор из перьев.

Расфуфыренный дикарь ткнул в сторону киммерийца искусно вырезанный посох и заверещал:

— Демоны воюют между собой! Убейте Амру, и мы разделаемся с ними! Он сразил восставшего слугу! Теперь его очередь умереть!

Постепенно смысл этого истошного визга дошел до варвара. Однако понадобилось некоторое время, прежде чем дурацкое кукареканье пробилось в черепушки других Рыбоедов, охваченных яростью кровожадного торжества.

Конану, в отличие от них, не потребовалось много времени на догадку: сейчас благодарность спасенных Рыбоедов вонзится ему в кишки на острие копий. Нет смысла дожидаться столь щедрой награды!

— Кром! — рявкнул киммериец и смачно плюнул.

Вождь Рыбоедов отпрыгнул назад, будто ожидая увидеть языки пламени, поднявшиеся с того места, куда угодил плевок великана-варвара. Затем он попятился еще дальше, увидев, как мощные руки киммерийца поднимают оружие.

Но этого маневра дикарю оказалось недостаточно. Конан неуловимым взглядом броском послал копье точно сквозь роскошные перья на маковке аборигена. Вонзившееся глубоко в дерево, копье дрожало, словно собиралось прогрызть ствол насквозь. С древка свисали жалкие ошметки некогда торжественного убора.

Прежде чем оцепеневшие от невероятного зрелища Рыбоеды пришли в себя, киммериец повернулся к дикарям спиной и направился к ручью. Если после медведя в разрушенной ловушке осталось хоть немного рыбы, у Конана будет, чем закусить, пока он доберется до владений бамула.

Прежде чем киммериец дошел до ручья, снова прогрохотал гром. Один-единственный удар, за которым долго перекатывались в ночи отголоски. Конан замер, держа оружие наготове. Внимательно огляделся по сторонам. Не преследуют ли его Рыбоеды, медведи, демоны или еще какая-нибудь чертовщина?

Нет, вроде никого… Никто не крадется, не ломится сквозь чащу. Да и грома больше не слышно. Но расслабляться все равно нельзя! Та неведомая сила, что вытащила медведя из далеких ледяных пустынь в Черные Королевства, все еще скрывается где-то в джунглях