Ван Даль

Мы идем быстро. Несбиту, наверное, лет тридцать с небольшим. Он в хорошей форме и явно неплохой боец, но мне приходится сбавлять шаг, чтобы он не отстал, останавливаться, когда он хочет отдохнуть. Я-то могу бежать весь день, всю ночь и еще весь следующий день, даже если я мало спал накануне. И вообще я могу спать хоть на бегу.

Несбит не говорит, куда мы идем, но, когда горы и лес остаются позади, мы оказываемся на тропе между полями – она ведет в направлении города, который лежит чуть ниже. Я вижу железную дорогу и спрашиваю, как мы поедем – на поезде? Он отвечает:

– Общественный транспорт? Для нас? Нет, брат, нам надо найти машину.

– Любую машину или твою машину?

Он не отвечает, но даже слегка подпрыгивает от восторга, замечая сверкающий серый седан. И говорит мне:

– Нравятся мне новые «Ауди». Да и ключи у них… – он вытаскивает пипку электронного ключа и трясет им у меня перед носом, продолжая идти спиной вперед, – … эти, сенсорные, куда проще старых.

Он подходит к водительской дверце и прижимает ключ к замку. Дверца открывается. Мы садимся, Несбит потирает руки.

– Кожаные сиденья, кондер, автоматический контроль курса. Роскошь.

– Но она же не твоя.

Несбит хохочет.

– Собственность – вот истинная кража. Разве не так говорят фейны?

– Что-то я не слышал. – Я беру ключ в руки. Я мало что знаю о машинах, но вижу, что этот от «БМВ», а не от «Ауди».

– Ван наложила на него свои чары, и он теперь открывает любую машину, которая окажется с тобой рядом. – Несбит выруливает с парковки и с жутким скрежетом срывается с места. Я пристегиваюсь. – Через пару часов будем дома. Местечко что надо.

– Дом Ван Даль?

– Не совсем. Кругом полно пустых домов, грех не воспользоваться. Мы максимизируем уровень использования ресурсов, вот как с этими машинами, которые стоят повсюду, никому не нужные.

– Вряд ли вы спрашиваете владельцев, согласны они на такую максимизацию или нет.

Несбит ухмыляется.

– Точно, парень. Хотя, когда Ван Даль просит, люди обычно соглашаются. У нее есть для этого специальное снадобье. У нее найдется снадобье на любой случай.

Несбит прав. Дом что надо – современный, большой, под стать какому-нибудь наркобарону. Его окружает трехметровая кирпичная стена с железными воротами – судя по их виду, они вполне могут выдержать ракетный удар; открываются они при помощи электроники, которой управляет, наверное, тот, кто следит за изображениями с видеокамер, установленных над въездом. Но Ван Даль, судя по всему, нашла способ обмануть систему безопасности. Вряд ли это можно сделать при помощи снадобий; скорее, тут в ходу заклятия вроде тех, что помогают открывать чужие машины без ключа.

Мы бросаем «Ауди» и проходим последние мили две пешком.

– Ее найдут. Целую и невредимую, разве что бензина чуть меньше станет, – говорит Несбит.

– А тебя это разве беспокоит? – спрашиваю я.

– На некоторых машинах установлены системы спутникового оповещения. Так что поматросить и бросить – вот мой совет.

У ворот мы встаем под камерами и ждем. Несбит уже нажал кнопку звонка и теперь говорит в переговорное устройство.

– Эй! Это я. А это Натан. Помнишь, я думал, что он умер? Так вот, – Несбит пожимает плечами, – оказывается, нет.

Я бросаю на него злобный взгляд.

– Он хороший мальчик. – Несбит поднимает голову и, глядя прямо в камеру, громким и членораздельным сценическим шепотом сообщает: – Письма у него.

Все тихо, даже система входа не издает никаких звуков.

Солнце жарит во всю, асфальт у нас под ногами раскалился, как духовка. Железные ворота, похоже, вибрируют от жары, но оказывается, они просто начали тихо отъезжать в сторону, и вскоре мы уже идем к дому по длинной и прямой подъездной дорожке. Я оборачиваюсь, ворота закрываются. На земле по внутреннему периметру стены и под воротами положена толстая колючая проволока. Этот дом не только крепость, но и тюрьма. Впереди из-за высоких сосен виднеется строение из стекла и камня.

Из него выходит какой-то мужчина и стоит, следя за нашим приближением. На нем безукоризненный бледно-голубой костюм. Такой бледный, что кажется почти белым. Брюки широкие, под пиджаком жилет, того же бледно-голубого цвета. Подойдя ближе, я вижу, что сорочка на нем белая, галстук светло-розовый, а из нагрудного кармана пиджака высовывается уголок носового платка в тон галстуку. Мужчина поворачивается к нам спиной и входит в дом. Он высок, выше, чем я, и строен. Его волосы напоминают мне Сола О’Брайена – того же льняного оттенка, так же гладко зализаны и ровно подстрижены над шеей. Только тут мне приходит в голову, что до сих пор я считал, будто в доме будут только Габриэль и Ван Даль, а тут, оказывается, есть кто-то еще.

– Кто это? Кто здесь еще есть? – спрашиваю я у Несбита.

Глянув на меня, он вдруг начинает кружиться и, похлопывая себя по бокам руками, приговаривать:

– Никого здесь нет, только мы, цыплятки, никого, только мы, ребятки… – И так, смеясь, напевая, хлопая руками и кудахча, он входит в дом.

Через просторный прохладный холл мы попадаем в гостиную, целую стену которой занимает панорамное окно, а за ним спускается прямо к Женевскому озеру огромный гладкий газон. Комната просторная, в самый раз для хорошей вечеринки или даже бала, но сейчас она разделена на три части диванами, сгруппированными вокруг низких столов.

У одного из них спиной ко мне стоит тот самый мужчина. Он берет со стола серебряную зажигалку и закуривает сигарету, повернувшись ко мне в профиль. У него чистая бледная кожа, которая прямо сияет здоровьем, а когда он затягивается и выпускает струйку дыма, я понимаю, что это не он, а она. Это и есть Ван Даль.

Она поворачивается, глядит на нас обоих, и меня поражает ее красота. Она похожа на мальчика и в то же время на девушку лет примерно двадцати.

– Итак? – Она обращается к Несбиту. Ее голос совершенно не соответствует ее наружности, зато соответствует привычке курить. Судя по тому, как он звучит, за день она выкуривает сигарет шестьдесят, не меньше.

– Итак. Здравствуй, Ван. Рад тебя видеть, рад возвращению. Это Натан.

Ван глубоко затягивается сигаретой и медленно выпускает тонкую струйку дыма. Подходит ко мне ближе и говорит:

– Счастлива познакомиться. Просто счастлива. – Глаза у нее светло-голубые, такие же, как ее костюм. До сих пор я видел глаза только двух Черных: Меркури и моего отца. У обоих они были разные, но при этом совершенно не похожие на глаза Белых Ведьм, – у тех в глазах, по крайней мере, на мой взгляд, то и дело словно мелкие серебристые кристаллы взвихряются и опадают. Но у Ван в глазах сапфиры – они вращаются, уменьшаясь, а при столкновении рассыпаются снопами искр, из которых возникают новые сапфиры. Красивее глаз я еще не видел.

– Письма Габриэля у тебя? – спрашивает она меня. Я обращаю внимание на то, что дым, выходящий из ее рта, не серый, а нежно-розовый, как ее галстук. Словно живой, он оборачивается вокруг шеи Ван, а потом поднимается, смешиваясь с воздухом, отчего ее глаза становятся еще темнее.

Я смутно понимаю, что отвечаю на ее вопрос, но не знаю, что именно.

По-прежнему глядя своими сапфирами прямо мне в глаза, Ван говорит:

– Несбит, я же приказала тебе забрать их. – И смотрит на него.

Я делаю шаг назад, но это трудно. Мне приходится заставлять себя отвести взгляд от Ван.

Несбит отвечает:

– Я должен был доставить их сюда, я это сделал. Конечно, я мог бы изъять их у Натана, при необходимости, но пришлось бы применить силу, а этого лучше было избежать. Он прилично дерется, этот малыш, хотя и нетрадиционным способом – будит в себе зверя. Но он сам здесь, письма при нем, и он ждет не дождется увидеть своего дружка Габби.

– Значит… – говорит она. И подходит ко мне совсем близко, еще ближе, чем раньше, так близко, что я чувствую ее дыхание на своем лице. Оно пахнет не дымом, а земляникой.

– Значит… – повторяю я.

Земляничный запах едва ощутим, и я вдыхаю глубже, чтобы насладиться им. Удивительная женщина, второй такой я не видел. Я делаю еще один вдох и говорю:

– Мой друг Габриэль… Несбит говорит, что ты спасла ему жизнь. Спасибо. Я хочу его увидеть.

– Конечно, хочешь, – отвечает Ван. – Как и он хочет увидеть тебя. А мы хотим увидеть письма.

Письма лежат в той же коробке, где хранил их Габриэль; я открывал ее только раз – в тот день, когда нашел их в женевской квартире Меркури. А теперь меня так и подмывает вынуть коробку из рюкзака. Но когда я нагибаюсь к нему, то вдыхаю другого воздуха, который не пахнет земляникой. И снова выпрямляюсь, держа в руках рюкзак, но не письма.

Ван улыбается мне, и я чувствую, как у меня слегка подгибаются колени. Анна-Лиза красавица, но в Ван Даль есть что-то гипнотическое. Она по-настоящему оглушает. Надо держать ее на расстоянии.

– Мне надо на воздух, – говорю я, подхожу к окну и открываю скользящую стеклянную дверь. – Давай поговорим на улице.

Воздух там чистый. Без земляники. Хотя очень жарко.

Ван идет за мной и жестом приглашает меня в патио, где можно посидеть в тени. Я подхожу к низкому дивану, но не сажусь, а жду, пока усядется она, и встаю напротив.

Она зовет Несбита.

– Попроси прийти Габриэля и принеси лимонада и чаю на четверых. – Она жестом показывает мне сесть: – Садись, пожалуйста. Габриэль сейчас выйдет.

– Несбит говорил мне, что в Габриэля стреляли, но он поправился. Это правда?

– В него попали дважды, а пули Охотников – опасная вещь. Но да, Габриэль прошел через это. – Она стряхивает пепел со своей сигареты, снова глубоко затягивается и добавляет: – Он еще не совсем поправился. Он очень любит тебя, Натан, и я боюсь, что Несбит, мой идиот-помощник…

– Деловой партнер, – поправляет тот, появляясь в патио с кувшином лимонада в руках, который он ставит на стол между нами.

Ван продолжает:

– Несбит, мой идиот-помощник, сказал нам, что ты мертв. Как я уже говорила, Габриэль очень любит тебя. Он…

Справа от меня какое-то движение. Я оборачиваюсь и вижу Габриэля, который, пристально глядя на меня, медленно входит в патио. Я вижу, что он не верит своим глазам. Он сильно исхудал и говорит что-то очень тихим голосом.

Я встаю, не зная, что сказать. Слова тут неуместны. Мне хочется сказать, что я обязан ему жизнью, но он и так это знает.

Я делаю к нему шаг, он бросается ко мне и обнимает меня, а я его. Он опять говорит что-то очень тихо, по-моему, то же, что и в первый раз, только это по-французски, и я не понимаю.

Он отводит голову назад и заглядывает мне в глаза. Он не улыбается, лицо у него худое и серое. Глаза все те же, фейнские, карие, белки подернуты красной сосудистой сеткой.

Я по-прежнему не знаю, что сказать, и выпаливаю первое, что приходит в голову.

– Я ждал в пещере. Благодаря тебе я смог выбраться из Женевы. Я так надеялся, что ты жив. Я бы умер, если бы не ты.

Раньше он ответил бы на это каким-нибудь едким комментарием, но сейчас он только прислоняется ко мне и снова говорит что-то по-французски.

Так мы и стоим. Я обнимаю его, чувствуя, как он исхудал, как у него торчат ребра. Я не отпускаю его, пока он сам не разжимает объятия.

Он говорит:

– Я думал, что ты умер. – И я соображаю, что именно это он и говорил по-французски. – Несбит сказал, что видел твое тело.

– Несбит дурак, – чирикает Ван за нашими спинами.

Несбит входит с подносом, заставленным чайными принадлежностями, и говорит:

– Это оскорбительно. Если бы вы сами его видели… – Он опускает поднос на стол и снимает с него фарфоровый чайник, молочник, чашки, блюдца и сахарницу, не переставая бормотать про то, какой я был весь серый и холодный, и про мои закаченные глаза.

Закончив, Несбит садится и берется за чайник.

– Значит, я буду мамочкой, ладно?

Следующие полчаса мы рассказываем друг другу о том, что с нами приключилось. Начинает Ван, она говорит мне:

– Натан, ну, расскажи нам о том, что было после того, как вы расстались с Габриэлем.

Я пожимаю плечами. Я не знаю, что стоит говорить, а о чем лучше помолчать, не знаю, что ей уже известно.

– Давай я тебе подскажу. Вы, точнее, Роза, похитили некий нож из одного дома в Женеве. И не просто какой-нибудь старый ножик, а Фэйрборн. И не из какого-нибудь дома, а с базы Охотников, и не у какого-то Охотника, а у самого Клея, их вожака. Роза была по-настоящему талантливой ведьмой. Однако план был не продуман, и Роза заплатила за это жизнью. А тебя ранили. – Ван затягивается сигаретой и выдыхает длинную струю дыма в направлении меня. Я ощущаю легкий аромат земляники. – Расскажи нам, что было потом, Натан.

Я смотрю на Габриэля, он кивает.

– В меня стреляли и ранили, я не мог бежать. Габриэль спас меня, он отвлек Охотников. – Я пытаюсь свернуть разговор опять на нее и спрашиваю: – А вы спасли Габриэля, только что вы делали в Женеве той ночью? Я думал, что все Черные Ведьмы сбежали. В городе было полно Охотников.

– Давай сначала дослушаем твою историю до конца, – говорит она, с каждым словом выпуская изо рта клуб дыма. – Ты был ранен, но у тебя был Фэйрборн. Ты бежал из Женевы через лес…

Габриэль перебивает.

– Но как ты оказался в лесу? Почему не вернулся в коттедж Меркури через квартиру?

– От яда, который был в пуле, мне стало плохо. Я заблудился. Пока вышел на квартиру, там было уже полно Охотников. Тогда я пошел пешком, – решил, что до моего дня рождения еще много времени и я успею добраться до Меркури вовремя. По дороге я украл еду, одежду и деньги. Сначала от еды мне становилось лучше, но я все слабел и слабел, пока не упал. Тогда я вырезал из себя яд и отключился. Не умер, конечно, но был очень близко к тому. Тогда-то Несбит меня и увидел. Потом я очнулся и опять пошел к Меркури.

Ван глубоко затягивается.

– И разумеется, у всех у нас на уме один вопрос: ты успел?

– Успел. Но церемонию Дарения провела не Меркури.

– А. Потому что у тебя не было Фэйрборна?

– Нет, потому, что она была занята – отбивалась от Охотников.

Все ждут, что я скажу дальше.

Я говорю:

– Три подарка дал мне мой отец.

Ван моргает.

– Наверняка это была необычная церемония.

– Да.

Я замечаю взгляд Ван, брошенный на мое кольцо и мою руку. Я спрашиваю ее:

– Вы его знаете? Маркуса?

– Мы пару раз встречались, года два назад, очень коротко. Он больше не приходит на собрания Черных Ведьм. Давно не приходил.

– Вы знаете, где он живет?

Она качает головой.

– Этого не знает никто.

Секунду-другую мы все молчим, потом Ван произносит:

– И твой Дар, насколько я могу судить по оговорке Несбита, такой же, как у твоего отца. Очень редкий Дар.

Она смотрит на меня, я пытаюсь сохранить выражение безразличия. Не хочется думать о звере. С тех пор как я убил Киерана сегодня утром, он не подавал признаков жизни.

– А что было потом? – спросил Габриэль.

– Отец ушел. Долина кишела Охотниками. Меркури была в ярости. Она сказала мне, что Анна-Лиза у нее и что она освободит ее только в обмен на сердце или голову моего отца. Тут нас нашли Охотники, и я побежал. Примерно через неделю мне удалось от них оторваться. Тогда я вернулся назад, в пещеру, и стал ждать тебя.

– Ты долго ждал.

Я трясу головой, но я не могу сказать ему, что чуть не сдался.

Ван добавляет:

– Да, нам всем повезло, что Натан такой терпеливый.

Рот Габриэля слегка подрагивает.

– Я всегда так о нем и думал: Натан – терпеливый человек.

– И все это вместе чудесным образом приводит нас к настоящему, – продолжает Ван. – Несбит нашел тебя в пещере, когда пошел забирать письма. А! Кстати, о письмах: не будешь ли ты так любезен отдать их сейчас мне?

Я спрашиваю Габриэля:

– Как ты хочешь, чтобы я с ними поступил?

– Я обещал, что отдам их Ван.

– И ты хочешь сдержать свое обещание?

– Она спасла мне жизнь.

Я смотрю на Ван. На ее лице торжество безмятежности.

И я торжественным тоном говорю:

– Конечно, Габриэль, они ведь твои, и я возвращаю их тебе, так же как Ван должна вернуть мне Фэйрборн, потому что он мой.

Ван улыбается, так же безмятежно.

– Твой? Ты украл его у Клея. Точнее, его украла Роза.

– А Охотники украли его у Массимо, моего прадеда. Он принадлежит моей семье.

Она пьет чай и говорит Несбиту:

– Как, по-твоему, вернуть ему Фэйрборн? Тебе решать, ведь это ты его достал.

Несбит скалится, точно злая собака, и встряхивает головой один раз.

– Я вынуждена согласиться с Несбитом. Ты небрежно обращался с ножом в первый раз. Если уж Несбит смог забрать его у тебя… то смог бы и ребенок. А его нужно хранить в надежном месте. Это опасный и могущественный предмет. Так что, думаю, пока я пригляжу за ним сама.

– Он мой!

– Вообще-то, мой дорогой мальчик… – Ван смотрит на меня, и в ее глазах горит драматический синий огонь, – я с тобой согласна. Однако – говорю это, питая к тебе одни лишь добрые чувства, – не надо, чтобы он был у тебя. Пока. Это неприятная вещь, полная злого волшебства. Уверяю тебя, у меня он будет в безопасности. – Она тянется к чайнику. – Еще чаю?

Все молчат. Разливая чай, она говорит:

– Натан, письма принадлежат Габриэлю. Пожалуйста, верни их ему.

Я смотрю на Габриэля, он кивает.

 

Амулет

Габриэль открывает жестянку, просматривает все письма и выбирает одно, из середины пачки. На конверте черный отпечаток моих пальцев, еще с тех пор, когда я нашел их в дымовой трубе в женевской квартире.

Габриэль кладет это письмо на стол между собой, и Ван и говорит:

– Амулет. Он твой. Спасибо. Если бы не ты, я бы умер. – Он разворачивает сложенное в несколько раз письмо, и мы все наклоняемся над ним, чтобы посмотреть.

Ван говорит:

– Спасибо, Габриэль. Он и впрямь прекрасен.

Я подвигаюсь еще ближе. Не уверен, что прекрасный – именно то слово, которым я воспользовался бы сам. Передо мной кусок пергамента, пожелтевший от старости, со следами выцветших чернил – что-то было написано на нем, только совсем не так, как я видел раньше. Строчки здесь идут кругами. Точнее, полукругами, потому что пергамент разорван надвое.

– Что тебе говорила о нем мать? – спрашивает Ван.

– Не много. Она считала, что он может оказаться ценным, из-за возраста. Рассказывала, что ее бабка нашла его в одном старом доме в Берлине. В смысле, украла. Но больше она не знала ничего.

– И где вторая половина, тоже не знала?

– Нет, это все, чем мы владели.

– А Меркури его видела? Ты объяснил ей, о чем идет речь?

Габриэль пожимает плечами.

– Я не говорил, что у меня только половина. Боялся, что она не заинтересуется, если узнает. Сказал только, что у меня есть амулет, который оставила мне мать, что он старый и очень ценный. Она даже не спросила у меня, какой именно амулет, наверное, потому, что их совсем немного.

– Да, амулетов на свете по пальцам перечесть, это верно, да и те по большей части никуда не годятся. Мне очень повезло, что ты не описал его ей. Да и тебе, по чести сказать, тоже. Меркури немедленно догадалась бы, о чем идет речь, и, не задумываясь, убила бы тебя за одну только половину. – Ван очень осторожно завернула амулет в письмо и спрятала его в карман пиджака.

– Но почему? – спросил Габриэль. – И ты знаешь, у кого вторая половина?

Ван повернулась к Несбиту.

– Думаю, нам стоит выпить шампанского, как ты считаешь? Наверняка в здешних погребах великолепная коллекция. – Она улыбнулась Габриэлю. – А может быть, юноши предпочтут обойтись чаем?

…Позже мы с Габриэлем вдвоем сидим в его спальне. Шампанское пили мы оба. Правда, я не понимал, ни зачем я пью, ни что я праздную, и мне это совсем не нравилось. Раньше я никогда не пробовал шампанского, да и вообще алкоголя. Зато Габриэль и Ван говорили о нем так, словно обсуждали хорошую книгу.

Когда мы шли в комнату Габриэля, коридор как будто накренился. Я сказал об этом Габриэлю, он назвал меня «легковесом» и пошел вперед. Потом обернулся и стал смотреть, как я приближаюсь. Приятно было видеть его улыбку; как будто он совсем стал самим собой. И вот мы с ним одни, сидим на его кровати, и я, наконец, могу попросить его рассказать мне свою историю.

– Оставив тебя, я побежал. Просто бежал, и все, ничего особенного. Я бежал, Охотники за мной. Я кричал, торопил тебя, как будто ты все еще был со мной. Подействовало – они решили, что мы вместе. Повезло. Лучшей защитой мне служили люди – в смысле, фейны. Я все время держался таких мест, где было много народу, шума, толчеи, всего, что так не любят Охотники: фейнов, их полиции, крика, паники и стрельбы. Я наделся, что они и меня примут за фейна, но, с другой стороны, мне надо было, чтобы они продолжали бежать за мной. Они стреляли в меня, два раза, пока я бежал. Раны были пустяковые, но яд от пуль делал свое дело, а я не могу залечиваться и потому знал, что долго не протяну. Но я думал только об одном: продолжать бежать. Помню, ко мне подъехала машина, наверное, это была Ван. Потом полный провал до тех пор, пока я не очнулся здесь, в этой комнате, много дней спустя. Я был болен, но потом, уже когда я выздоровел, Ван дала мне какое-то снадобье, и я все ей рассказал. О себе, о своей семье, о письмах, об амулете… и о тебе. Прости меня, Натан. Знаю, что я не должен был. Я…

– Все в порядке. Рассказал, так рассказал. Главное, что ты жив. Я так этому рад. Ведь я думал, что ты умер. Не хотел верить, но как иначе: будь ты жив, ты был бы уже в пещере.

– Я бы умер, если бы не Ван.

– Но как она оказалась в Женеве? Зачем рисковать жизнью ради какого-то амулета – точнее, половинки?

– Не знаю. Она говорила мне, что как раз незадолго до всего этого узнала, что половинка может быть у меня. О том, что я в Женеве, ищу Меркури, узнать было не сложно. Сначала она боялась, что амулет попадет в руки Меркури, но потом, когда Несбит сказал ей, что ты умер, она стала бояться, как бы его не захватили Охотники.

– Зачем он им? Что он делает?

– Половинка амулета не делает ничего. Но вообще амулеты, когда они целые, исцеляют и защищают. Она потратила немало усилий на поиск одной половинки и, я думаю, полна решимости во что бы то ни стало найти вторую; когда у нее в руках окажется целый амулет, то он, может быть, восстановит свою силу.

– И ты правда совсем ничего про него не знаешь?

– Правда. Для меня это просто вещь, которой владела когда-то моя мать. Письмами я дорожу больше. – Мы оба сидим на краю кровати, но тут он отодвигается назад и опирается спиной о стену. – Пусть Ван берет его себе. Меня такие вещи не интересуют.

– Какие – такие?

– Всякие. Не простые. Амулеты, ножи и прочее.

– Так я и думал.

Упираясь в стену затылком, он не сводит с меня глаз.

– До чего же хорошо снова видеть тебя, Натан. Я так рад, что ты жив. Очень рад. – Вид у него усталый: кожа бледная, почти серая, под глазами темные круги. Он продолжает:

– Кто бы мог подумать, что мы с тобой окажемся здесь, в этом красивом доме? И будем сидеть бок о бок, живые. И пьяные от шампанского.

Но его слова насчет «непростых вещей» не дают мне покоя: может быть, это неправильно, что я так хочу Фэйрборн обратно? Я думал, что если он будет у меня, то я докажу своему отцу, что не убью его. Хотя, может быть, для этого не нужен Фэйрборн.

– О чем ты думаешь?

– Да так, о разном. О Фэйрборне. О моем отце.

– Какой он?

– Мой отец? Сам не знаю. Я вообще его незнаю. Он куда симпатичнее, чем я его себе представлял, в смысле, чище. Носит костюм. Глядя на него, и не подумаешь, что он убил сотни людей.

– Я спрашиваю, какой он человек, а не во что он был одет.

– И что ты хочешь от меня услышать? Что он могучий? Потрясающий? Да, он такой. И даже сильнее, чем я считал возможным. Он сделал такую штуку, вроде как остановил время – снежинки висели вокруг нас и ждали, когда им разрешат упасть, а мы сидели и разговаривали, как будто в порядке вещей. Во мне еще сидела охотничья пуля. Он ее вырезал. Потом дал мне три подарка: кольцо, пулю из моего тела и мою жизнь. – Я снимаю с пальца кольцо и протягиваю его Габриэлю. – Потом он порезал себе ладонь, и я выпил его кровь. Я думаю, что он уже давно, всю мою жизнь, думал о том, как даст мне три подарка. Он ждал, когда я вернусь к Меркури; он знал, что я пойду туда. И он столько сделал: остановил для меня время, спас мне жизнь своими тремя подарками, а потом… ушел! Бросил меня снова! Оставил меня в долине один на один с Меркури и целой стаей Охотников.

Габриэль молчит.

– Я всегда думал, что, когда мы встретимся, я объясню, я докажу ему, что я никогда его не убью. И я пытался сказать ему это, но он как будто не слушал. Он мог меня убить, а вместо этого спас мне жизнь. И все было так удивительно, так замечательно, а потом… все пропало.

– Он твой отец, но он верит видениям – о том, что ты его убьешь.

– Он сказал: «Я не слишком верю видениям. Но я осторожный человек», или как-то в этом роде. То есть, по большому счету, он мне не доверяет. Не верит, что я потерял Фэйрборн. Так что «непростые вещи» кое-что значат, Габриэль, ведь, будь у меня нож и отдай я его отцу, он бы не бросил меня снова. Глупость в том, что я ненавижу его за то, что он ушел. Не за то, что он убивал людей, не за то, что ел их сердца, а за то, что он бросил меня в детстве, а теперь бросил опять.

– Это не ненависть. Это просто злость. – Габриэль усмехнулся. – А значит, ты не питаешь к нему никаких особых чувств, ведь ты почти всегда на кого-нибудь да злишься.

Я отвечаю ему матом, а потом добавляю:

– Я рад, что ты жив, Габриэль. С тобой мне всегда есть на кого злиться. – В голове у меня все плывет, и я утыкаюсь лицом в кровать. – Мне надо поспать. И тебе тоже.

Конечно, я не сплю, потому что мы в доме, но я сижу рядом с ним так долго, как только могу, то есть не очень долго, ведь я не могу спать под крышей ночью. Мне надо на воздух.

Я выхожу и осматриваю территорию вокруг дома. Участок – большой, заросший лесом, со всех сторон огороженный стеной и колючей проволокой – плавно спускается к воде. Но озеро не огородишь, и участок кончается узким каменистым пляжем с небольшим деревянным причалом без лодки. Красиво. Напротив черными силуэтами встают горы. Теплый ветерок разгоняет облака, выглядывает луна. Самое время окунуться.

Вода прохладная. Тихая. В ней словно растворилось отражение луны. Я заплываю далеко от берега, ложусь на спину и долго смотрю в небо.

Вдруг что-то щекочет мне ногу, и я чувствую, как звериный адреналин тут же начинает наполнять клетки моего тела. Но медленно, постепенно, потому что я говорю себе успокоиться, глубоко дышу, объясняю себе, что это всего лишь рыба или еще что-нибудь плавает в воде. И так я дышу и уговариваю себя до тех пор, пока адреналин не улетучивается, не рассасывается в крови, как будто и не было никогда.

Луна по-прежнему смотрится в воду, когда я спрашиваю себя, смогу ли я заставить адреналин вернуться. Я выдумываю всякие опасности, таящиеся в воде, чудовищ, дремлющих в глубинах, рыскающих во тьме, крадущихся ко мне снизу – например, огромного угря, который поднимается на поверхность, чтобы проглотить меня целиком. Я погружаюсь с головой, открываю глаза, оглядываюсь под водой, чувствую, как подо мной темно и холодно, представляю, как угорь подплывает ко мне…

Ничего не происходит. Угри, даже если они здесь есть, спят, и мой адреналин тоже. Я выныриваю и озираюсь, почти надеясь, что какое-нибудь чудовище все же появится, но все спокойно, и через пару минут я уже выбираюсь на берег.

На траве у самой воды сидит Габриэль и ждет меня. Я одеваюсь и сажусь рядом.

Он говорит:

– Я посплю здесь, с тобой.

Я собираю хворост и развожу костер, мы садимся возле него и скармливаем огню одну веточку за другой, а когда они кончаются, я встаю и набираю еще. Мне интересно, спросит Габриэль, почему я не сплю, или нет, но он молчит. Перед рассветом он засыпает. Тогда и я решаюсь, наконец, закрыть глаза. Днем я еще никогда не превращался в зверя, только если меня преследовали Охотники, но не думаю, чтобы это случилось сейчас. А вот ночью… кто знает?

Мы просыпаемся несколько часов спустя, и Габриэль уже выглядит лучше: краски частично вернулись к его лицу, он улыбается, увидев меня.

Мне надо поговорить с ним об Анне-Лизе, но я откладываю этот разговор на потом.

– Ты поспал? – спрашивает он.

– Так же, как и ты. Довольно.

– Хорошо. – Он встает и потягивается. – Нам надо позавтракать. Кофе, круассаны, булочки и яйца… Особенно яйца.

Мы едим весь день. Мы оба порядком отощали: по крайней мере, утром дело обстоит именно так. В обед мы купаемся и лежим на солнышке, чтобы просохнуть. Второй день над нами безоблачное небо и палящее солнце.

Габриэль говорит:

– Мы все говорим да говорим, а о том, в чем мы с тобой расходимся, ни слова.

– А я не хочу с тобой расходиться, мы и так долго не виделись. – Но я знаю, что от разговора об Анне-Лизе никуда не денешься. Я должен ее спасти: как бы смешно, напыщенно и даже глупо это ни звучало, но это мой долг. Не могу же я бросить ее в плену у Меркури. И я говорю:

– Я должен помочь ей.

– Ничего ты не должен.

– Должен, Габриэль. Это из-за меня Анна-Лиза в беде. Эта кома, или что там еще с ней случилось, из-за меня.

– Это не кома, и ты ничего ей не должен.

– Я хочу помочь ей, Габриэль. Мне нужно ее освободить. Анна-Лиза – мой друг. Я очень… мне она очень нравится. Я понимаю, ты ей не доверяешь, но она никогда не предаст меня и никогда не предавала.

Теперь он смотрит на меня.

– Как Охотники узнали о квартире Меркури в Женеве?

– Что?

– Не притворяйся, ты слышал. Как они туда попали? Ты сказал, что они были в той квартире, подстерегали тебя на подступах к ней. Я их туда не приводил. Я там и близко не был в тот день. Так как они узнали?

– Маркус сказал мне, что Охотники научились распознавать проходы в пространстве. Наверное, так они и вычислили квартиру.

Габриэль садится.

– Нет, Натан. Думаю, все было совсем не так. Вряд ли они могут распознавать прорехи с большого расстояния. Умей они это, проход к настоящему дому Меркури уже давно был бы ими найден.

– Может быть, он и найден, откуда нам знать. А может, Меркури успела его уничтожить, и теперь его никто никогда не найдет.

– Ты выдумываешь причины и подбираешь объяснения, тогда как настоящая причина у тебя под носом, просто ты не хочешь ее видеть: Анна-Лиза выдала квартиру Охотникам.

– Ты сам говорил мне, чтобы я не выходил из квартиры, а я вышел. Кто-нибудь, не знаю кто, какой-нибудь информатор, стукач, полукровка, увидел, как я шел за тобой. Он и сообщил Охотникам, вот они и ждали меня там, когда я пришел.

Габриэль молча ложится.

Я говорю:

– Согласись, такое тоже возможно.

Он не смотрит на меня, и я считаю это признанием своей правоты.

Я говорю:

– Габриэль, я ей верю. Она пыталась нам помочь. Она сказала мне о том, как Охотники охраняют свою базу, какими заклинаниями пользуются.

– Просто ей надо было укрепить твое доверие, Натан, доказать тебе свою преданность. Шпионам ведь не пишут на лбу: «Я шпион». Наоборот, они обычно ведут себя так, как будто они на твоей стороне, в этом все дело.

Я вспоминаю Анну-Лизу, как она сидела рядом со мной на крыше коттеджа Меркури и тряслась от страха, и знаю, что она меня не выдавала.

– Я должен хотя бы попытаться помочь ей, Габриэль. Ты сделал это для меня, а я должен сделать то же самое для нее.

Он молчит.

– Она очень нравится мне, Габриэль. Ты же знаешь.

Габриэль закрывает лицо рукой, согнутой в локте. Он молчит, но его грудь часто поднимается и опускается.

– Я хочу обратиться к тебе с серьезной просьбой.

Я жду.

Молчание.

– Ты поможешь мне найти Меркури? – Мы оба знаем, где бы ни была сейчас Меркури, Анна-Лиза с ней. – Мне нужна твоя помощь, Габриэль.

Он не отвечает. И не открывает лица.

Больше сделать ничего нельзя, и я спускаюсь к озеру.

Немного погодя он подходит ко мне, садится рядом, и мы вместе смотрим на тихую воду, горы за ней и чистое голубое небо надо всем этим.

Габриэль говорит:

– Ван говорила мне, что ты умер. Несбит описывал твое тело, рану в боку. Он принес Фэйрборн, а я знал, что ты не отдал бы ему нож, если бы был жив. Поэтому я поверил, что ты умер. У меня не было ни тени сомнения. – Он скользит по мне взглядом, но тут же снова поворачивается к озеру. – Я плакал. Долго плакал, Натан. И придумал, что, когда смогу, пойду, найду твое тело, прижму его к груди и не отпущу больше никогда. Так и останусь с тобой, умру с голоду, но, по крайней мере, с тобой рядом. Я думал, это все, что мне осталось.

– Габриэль… – Но я не знаю, что еще сказать. Я не хочу, чтобы он голодал и умер. – Ты мой друг, Габриэль. Мой лучший, мой единственный друг. Но…

Он поворачивается ко мне лицом.

– Я всегда буду с тобой; куда бы ты ни пошел, я за тобой, всегда. Потому что я не хочу быть нигде больше. Если ты пойдешь к Меркури, значит, и я пойду к ней. Если захочешь, чтобы я помог тебе освободить Анну-Лизу, я помогу.

Я смотрю ему в глаза и вижу, как он сердится.

– Спасибо. – Кажется, я в первый раз благодарю Габриэля, но я знаю, что ему не нужна моя благодарность; ничего такого ему не нужно.

 

Предложение

– У меня есть одно предложение. – С этого замечания Ван началась наша замысловатая вечерняя трапеза; еда уже почти подошла к концу, а мы так ничего больше и не услышали.

Ван сидит во главе стола, я – слева от нее, а Габриэль – напротив меня. Мы провели вместе весь день: ели, купались, загорали и время от времени ссорились. Габриэль говорит, что мы сейчас в отпуске, как фейны, и что фейны проводят свои отпуска именно так. Ссорились мы не из-за Анны-Лизы, о ней мы больше не говорили. Мы спорили о том, кто из нас бегает быстрее (я, причем на целую милю, но Габриэль доказывал, что это он выигрывал каждый наш забег, применяя к себе какую-то сложную систему вычисления гандикапа, подходящую для тел фейнов), кто дальше проплывет под водой (снова я, на пятьдесят метров, однако гандикап в очередной раз выявил мое отставание), кто быстрее лазает (здесь в саду есть стена для лазания – куда же уважающему себя наркобарону без нее – и уж тут Габриэль выигрывает у меня вчистую, а пересчет наших результатов по системе гандикапа и вовсе низводит меня до скорости улитки). Мы много едим и много говорим о еде: например, во что лучше макать круассан – в кофе или в горячий шоколад, что вкуснее – хлеб с арахисовым маслом или шоколадным спредом, чипсы с майонезом или кетчупом, и так далее в том же духе. Я понимаю, как сильно я по нему скучал. Он отличная компания для отпуска, но, похоже, наш отдых подошел к концу.

Ужин торжественный, с хрусталем, с множеством ножей и вилок, со свечами, хотя я одет по-прежнему. Ван великолепна в безукоризненном костюме сливочного цвета, а Габриэль принарядился в то, что нашел в доме. Они с Ван здорово смотрятся рядом. А вот Несбит далеко не так хорош собой и одет в свою обычную черную одежду. Он повар и официант в одном лице и, должен признать, очень хорош в обоих качествах. Вообще, если подумать, он прямо на все руки мастер: и готовить, и чай подавать, и следы заметать, и Охотников душить. Да, помощник у Ван из самых лучших.

На первое был суп, на второе – ягненок, но десерта не подали.

– Мы и сами сладкие, зачем нам еще сладкое, – прокомментировала эту недостачу Ван. Теперь она отправляет Несбита за кофе.

Он забирает мою тарелку, и я не могу побороть искушение сказать:

– Я грозился отрезать Несбиту язык, если он не назовет мне имя своего босса.

Ван даже не поворачивается в мою сторону, так и продолжает смотреть вслед Несбиту, который удаляется со стопкой тарелок.

– Несбит все сделал правильно. И я рада, что ты тоже так поступил. – Слегка замявшись, она оглядывается на дверь, за которой скрылся Несбит. – Мы с Несбитом старые друзья, и хотя моя жизнь несомненно стала бы куда более спокойной, лишись он в один прекрасный день языка, однако с языком он все же полезнее.

Я так и не могу понять, что их связывает. Ван говорит, что они с Несбитом старые друзья, а сама выглядит моей ровесницей, хотя ведет себя так, словно живет уже целую вечность. И вообще они с Несбитом напоминают слугу и хозяйку, которые вместе уже не один десяток лет.

Я говорю:

– Несбит сказал, что вы эксперт по части снадобий.

– Очень мило с его стороны. Да, я действительно предпочитаю снадобья. И уж точно никогда не стала бы прибегать к такому грубому орудию, как нож, для удаления языка. Снадобья действуют точнее и разнообразнее, чем любой клинок. К примеру, стоит мне поместить, скажем, на твой язык одну каплю некоего снадобья, и ты с удовольствием съешь его – я имею в виду язык.

– Никогда о таком не слышал. А моя бабушка тоже знала толк в снадобьях.

– Полагаю, ты говоришь сейчас о бабушке по Белой линии своего родства? – Ван не ждет от меня подтверждения и продолжает: – Большинство Белых Ведьм не имеют и понятия об истинной силе снадобий Черных Ведьм. Способы применения снадобий бесконечны, а их могущество безгранично. По моему скромному мнению, они есть самое мощное из средств воздействия.

– И как, вы уже к нему прибегали? Заставляли кого-нибудь съесть свой язык?

Ван едва заметно пожимает плечами.

– У меня осталось мало врагов; я почти со всеми разобралась.

Несбит вернулся, он собирает оставшиеся блюда и тарелки и, громоздя их одно на другое, говорит:

– Расскажите им о снадобье для тех, кто не платит долги. – И ухмыляется мне и Габриэлю. – Ребята, я отрабатываю свою кормежку. Пора и вам подумать о том же.

– Не думаю, что это подходящая тема для послеобеденного разговора, – отвечает Ван. – Хотя средство действительно очень эффективное.

– Мне кажется, Габриэль уже отблагодарил вас за помощь, – говорю я.

– Да. В целом я склонна думать, что мы все чисты друг перед другом. Габриэль жив и здоров, а я получила обещанную половинку амулета. Габриэль проявил терпение и такт: идеальный гость и такой же пациент. Да и у тебя, Натан, есть свой шарм.

– Да ну? – Не могу поверить, чтобы Ван видела во мне что-то похожее. Я смотрю на Габриэля, тот ухмыляется – без сомнения, замечанию насчет моего шарма, – и говорю Ван: – Мы уходим завтра.

– Ну, это вам решать.

– Вот именно.

– Могу ли я поинтересоваться вашими дальнейшими планами?

– Можете интересоваться всем, чем захотите.

– Полагаю, вы намерены разыскать Меркури и устроить побег твоей подруге Анне-Лизе. Достойное применение силам юноши, ослепленного любовью. – Она улыбается мне и, не стирая с лица улыбки, поворачивается к Габриэлю.

– Я не ослеплен любовью.

– Нет. Конечно же, нет, – говорит Ван. – Но миссия все равно достойная.

Несбит вносит кофейник и ставит его прямо на середину стола, между всеми нами. Ван продолжает.

– Несправедливо, что я знаю ваши планы, а вы не знаете моих. А я превыше всего ценю справедливость. – Она подает Несбиту знак наливать кофе. – У меня тоже есть миссия, своего рода.

– Найти вторую половину амулета? – спрашиваю я.

Ван покачивает головой:

– Да, надеюсь, что со временем мне удастся сделать и это, однако в данный момент у меня совсем иная задача первостепенной важности.

– И какая же?

– С тех пор как ты, Натан, покинул мир Белых Ведьм, там многое изменилось. Прежнего Предводителя Совета, Глорию Гудейл, подсидели и выжили с должности. Сол О’Брайен воспользовался твоим побегом из здания Совета для того, чтобы ускорить ее падение. Ни один пленник никогда еще оттуда не убегал, а ты не просто пленник, ты сын Маркуса. Твой побег был событием столь же беспрецедентным, сколь и непростительным.

– Но ведь я был пленником самого Сола. – По крайней мере, я всегда так считал.

– Не важно, кто именно привез тебя туда и почему. Нанятые Советом сторожа не смогли тебя устеречь, а магия, охраняющая входы и выходы в здание, не смогла тебя в нем удержать. А ведь все это – здание, стража, заклинания – сфера ответственности Главы Совета. И Глория взяла на себя всю вину, а уж Сол расстарался, чтобы мало ей не показалось.

– То-то у меня всегда было такое чувство, что мой побег дался мне как-то уж очень легко. По крайней мере, никто меня не удерживал.

– Мои источники утверждают, что Сол сам дал тебе уйти. Хотя не все получилось так, как он планировал. Он хотел, чтобы тебе сначала отрезали палец и закупорили его в ведовскую бутылку. В их намерения входило заставить тебя убить своего отца, а потом разделаться и с тобой тоже. Но, как я вижу, все пальцы у тебя пока на месте. – Она поводит рукой с сигаретой в сторону моей руки, лежащей на скатерти. – Тем не менее твой побег все же сослужил Солу хорошую службу. Он помог ему свалить Глорию и самому встать во главе Совета.

– Так, значит, теперь Советом управляет один мужчина, а Охотниками – другой? Наверное, впервые за всю историю. Вряд ли Белым Ведьмам это понравится.

– Ты прав. Женщины, как правило, обладают куда более сильным даром, чем мужчины. Вы с Габриэлем в этом смысле счастливые исключения. – Тут Несбит пытается напомнить о себе громким кхеканьем, но Ван на него даже не смотрит. – В общем, обычно мужчины не занимают оба эти ключевых поста одновременно. Кстати, Клею от тебя тоже не поздоровилось. Сколько Белых Ведьм расстались с жизнью, охраняя Фэйрборн, а нож украли у него, да еще в его дежурство, причем сам он не получил и царапины. Многие стали требовать, чтобы он ушел, и ему пришлось… подчиниться.

– И кто же теперь стоит во главе Охотников? – спросил я, предчувствуя ответ.

– В ту ночь, когда ты похитил Фэйрборн, одна из Охотниц получила от тебя нечто большее, чем синяк. Она, пожалуй, слишком молода и недостаточно опытна для такого поста, зато очень умна и бесспорно талантлива. И, как говорят, жутко обезображена. Твоя сестра, Джессика.

Я вспоминаю Фэйрборн в своей руке, его мощь, его желание резать и то, как он скользнул вниз по ее лицу. И говорю:

– Она была любовницей Клея. Теперь это наверняка в прошлом. Работа для нее наверняка на первом месте.

– Джессика заодно с Солом, она уже раскидывает охотничью сеть по всей Европе. А Сол спит и видит, как бы подчинить своему влиянию европейский Совет Белых Ведьм. Хочет превратить их в своих подпевал. Чтобы они отчитывались перед ним в каждом своем шаге и первым делом выгнали из Европы всех Черных Ведьм, как их когда-то выгнали из Британии. – Ван качает головой. – Я – Черная Ведьма, и Белых не люблю, но здесь, в Европе, мы давно привыкли жить по правилу «живи сам и давай жить другому». У нас Белые живут в своих традиционных местах, Черные – в своих. Между нами гармония.

Ван вытаскивает из кармана пиджака тонкий серебряный портсигар и вынимает из него сигарету со словами:

– А Сола гармония не интересует. Ему нужна лишь власть, как можно больше власти. – Она закуривает сигарету, делает глубокую затяжку и выпускает плюмаж зеленоватого дыма высоко над нашими головами. – Он планирует убить всех Черных Ведьм в Европе. Но не остановится и перед пролитием белой крови, если его сородичи вдруг встанут у него на пути. Он не настоящий колдун.

– И твоя миссия в том, чтобы остановить его?

– Да. Чтобы вернуть гармонию и равновесие, нам надо не позволить Солу подмять под себя европейский Совет Белых Ведьм и остановить Охотников, которые работают на него.

– Кому это «нам»?

– Я собираю альянс ведьм, равного которому не было в истории.

– Любых ведьм? И Черных, и Белых?

– Да, всех ведьм, готовых отстаивать традиционные ценности.

– Традиционные ценности ненависти друг к другу?

– Нет, умения держать дистанцию в отношениях друг с другом, уважения и терпимости друг к другу. Мы все уважаем друг друга, кто бы мы ни были, Белые или Черные. И сейчас нам нужны добровольцы.

– Я? Но я же не Черный и не Белый.

– В тебе есть оба начала. – Она смотрит на Несбита. – Полукровки тоже с нами.

– Так, дайте-ка я соображу: вы скорешились с кучкой Белых Ведьм и собираетесь с ними воевать против Охотников, которые накладывают свои лапы на Европу. И вы хотите, чтобы я с вами воевал на стороне Белых?

– Да.

– Ха! Вы тут про равновесие говорили? Ну, так вот: Белые ненавидят меня, а я ненавижу Белых. Вот равновесие, к которому я привык.

– Вряд ли ты ненавидишь всех Белых Ведьм. Твой брат Арран и твоя сестра Дебора…

– Тоже участвуют?

– По-моему, да.

Я не понимаю, что я чувствую, когда слышу это, но в то, что это правда, я верю. Да, они из тех, кто способен принять это дело близко к сердцу.

Я говорю:

– Вряд ли от кого-то из них будет большой прок в драке.

– В армии нужны не только солдаты. – Ван затягивается сигаретой. – У каждого свои способности, и все могут внести свой вклад в общее дело. Из тебя, вне всякого сомнения, выйдет отличный солдат. Другие, как Арран, будут лечить раненых. А кто-то, как Дебора, собирать информацию.

Я пристально смотрю на нее.

– И сколько у вас уже добровольцев?

– Немало. Белые Ведьмы спасаются из Англии бегством. Не все, только те, кто считает подход Сола экстремистским и имел несчастье произнести это вслух. Они потеряли все и хотят бороться. Кое-кто из Черных Ведьм тоже готов сражаться: те, которые считают, что будущее не сулит нам ничего хорошего, если мы не вмешаемся. Так что наши ряды растут.

– Значит, я вам не нужен.

– Немногие из наших добровольцев умеют сражаться.

– А.

– А тебе, Натан, нужны мы. Допустим, тебе удастся разбудить Анну-Лизу и скрыться с ней от Меркури; думаешь, твои беды на этом и кончатся? Да они будут гнать тебя весь остаток твоей жизни, пока не загонят на край света. И если ты сам можешь бежать, то твоя драгоценная Анна-Лиза не выдержит и минуты.

– Мы спрячемся.

– Охотники найдут.

И я знаю, что она права, конечно. Этому не будет конца.

Я смотрю на Габриэля. Он говорит:

– Я пойду с тобой, что бы ты ни решил.

Я качаю головой.

– Это не моя война.

Ван улыбается.

– Именно твоя.

Я встаю и обхожу стол кругом. Не нравится мне все это. Нет у меня желания воевать с Охотниками и рисковать жизнью ради какого-то общего дела. А уж тем более бок о бок с Белыми Ведьмами, даже с одной. Все, что я хочу, это найти Анну-Лизу, а потом жить тихой жизнью на берегу реки в мире и покое до конца моих дней.

Я выхожу из столовой, бреду в гостиную, сажусь там на диван и гляжу на озеро и горы за ним.

 

Ночной дым

Похоже, что и здесь меня не оставят в покое. Проходит всего минута, и Ван появляется в гостиной, Габриэль подходит и опускается в кресло рядом со мной, а Несбит занимает позицию у входа, подпирая дверной косяк.

Ван продолжает:

– Сол опасен для всех. Цель альянса…

Я перебиваю ее:

– Мне не интересны ваши цели. Я только хочу вернуть Анну-Лизу.

– И как же ты планируешь это сделать? Меркури – грозная ведьма; у нее исключительный Дар. – Ван принимается выхаживать передо мной, меряя шагами комнату. – Позволь, я угадаю. Анна-Лиза находится в смертельном сне, разбудить от которого ее может только Меркури. Ты надеешься, что если Гэбриэль использует свой Дар и превратится в Меркури, то он сможет снять заклятие.

Я признаюсь, правда, только самому себе, что это и есть мой план и что звучит он, конечно, не очень.

– У твоего плана много слабых мест.

– Я не говорил, что это мой план.

– У тебя есть лучше?

Но даже будь у меня другой план, получше, я бы все равно промолчал.

Ван продолжает ходить и говорить:

– Проблема первая: Габриэль пока не может пользоваться своим Даром. Проблема вторая: ты не знаешь, где находится Анна-Лиза. Проблема третья: даже если ты найдешь Анну-Лизу, а Габриэль сможет превратиться в Меркури, вам еще надо будет понять, как снять заклятие. Проблема четвертая: даже если вам удастся справиться со всеми проблемами с первой по третью включительно, Меркури вряд ли будет стоять в сторонке и ждать, чем кончится дело; она наверняка попытается вас убить, и, по-моему, у нее есть для этого все шансы.

– Да, кое-какие проблемы есть.

– Вот видишь. – Ван присаживается на уголок кофейного столика передо мной. – А я могла бы помочь тебе справиться с некоторыми из них.

– Если я вступлю в альянс?

– Да.

– Как?

– Как я могу тебе помочь? Что ж, начнем с первой проблемы: Габриэль. – Она улыбается Габриэлю. – Не обижайся, милый.

Он пожимает плечами.

Ван продолжает:

– Я могу помочь Габриэлю вернуть его Дар.

– Есть и другие, кто сможет мне помочь, – говорит Габриэль.

– Да, есть, конечно, Меркури, да и кое-кто еще тоже мог бы помочь, но они много попросят взамен.

Габриэль говорит:

– А ты нет?

Ван улыбается:

– Думаю, вы еще убедитесь, что иметь дело со мной куда проще, чем со многими другими. К тому же я здесь и могу начать, не теряя времени. Я понимаю, что ты, Габриэль, не торопишься спасать Анну-Лизу, но подумай, ты ведь уже год как в теле фейна. Ты лишен доступа к своему Дару почти так же долго, как пользовался им до того. Тебе пора возвращаться к своему настоящему «я».

Он смотрит на меня.

– Это еще не самое ужасное на свете – лишиться Дара. Есть вещи и похуже.

– Я помогу Габриэлю вернуть свой Дар, он превратится в Меркури, но даже так у него может не получиться освободить Анну-Лизу. Все зависит от того, какими заклятиями воспользовалась Меркури. Однако на случай, если ваш способ не сработает, у меня есть другое предложение.

– И какое же?

– Я заставлю Меркури снять заклятие.

– Ха! И как же?

– Очень просто, не сложнее, чем заставить ее проглотить собственный язык. На такой случай тоже есть снадобье. И оно заставит Меркури захотеть разбудить Анну-Лизу.

– Но как заставить ее выпить это ваше снадобье? Вы что, подойдете к ней и скажете: «Эй, Меркури, глотни-ка вот этого!»

– Не всякое снадобье глотают.

Наверное, она имеет в виду свой волшебный дым или еще что-нибудь такое. Но о чем бы ни шла речь, я вынужден признать, что ее план звучит куда убедительнее моего.

– А другое снадобье поможет Габриэлю обрести свой Дар?

– Да. – Ван смотрит на меня, присев на стол и опираясь на него руками, и говорит: – Да и тебе, Натан, я могла бы помочь, если бы ты захотел. Контролировать свой Дар не всегда просто. И чем он сильнее, тем меньше поддается контролю.

– Я учусь.

– Молодец. Ты должен полностью овладеть им, чтобы сражаться с Охотниками на стороне альянса.

– Я еще не дал согласия.

– Ничего, ты еще согласишься, когда поймешь, что без моей помощи Анну-Лизу тебе не выручить. Даже со мной это будет нелегко. К Меркури просто так не войдешь, а если войдешь, то не выйдешь. Но для тех, кто тщательно планирует каждый свой шаг, нет ничего невозможного.

– Если я вступлю в ваш альянс, я потребую Фэйрборн.

– Согласна.

Я ждал, что она будет упираться, но теперь мне совершенно не из-за чего торговаться, остается только тянуть время. Я встаю. Темнеет, мне очень хочется на воздух. Я говорю:

– Мне надо подумать.

– Да, темнеет. В сумерках под крышей неуютно. Но у меня есть простое средство. Несбит, – говорит она, – принеси ночной дым.

Несбит направляется куда-то в дальний конец комнаты и приносит емкость с жидкостью, похожей на молоко. Он чиркает над ней спичкой, и дымное зеленоватое пламя пробегает по кремовой поверхности, скользя и извиваясь, как живое.

– Если вдыхать этот дым, можно оставаться в помещении всю ночь. К тому же он замечательно прочищает мозги.

Она наклоняется над емкостью и делает глубокий вдох.

Я подхожу ближе. Пахнет молоком, травой и лесом. У меня сразу перестает болеть голова. Но я говорю:

– Я предпочитаю спать на улице.

– Понимаю. Я ведь тоже Черная Ведьма, Натан. Помни об этом. Я, как и ты, страдаю в помещении ночью, и Несбит тоже, хотя и в меньшей степени. Но мы научились пользоваться ночным дымом, и я советую тебе поступить так же.

Мы с Габриэлем идем за Несбитом в спальню. Там я открываю окно и сажусь с ним рядом, но Несбит говорит:

– Никакого обмана, парни, это для вашего же развития. – Ставит емкость с дымом на подоконник и закрывает окно. – Просто дышите им, и все, как будто это свежий воздух.

Когда он уходит, я осторожно принюхиваюсь к зеленому дыму.

– Натан, – говорит Габриэль, – ты не рассказал мне о своем Даре.

Я вдыхаю еще немного дыма. Я знаю, что Габриэль единственный человек, кроме, пожалуй, моего отца, кто мог бы меня понять, но я не хочу сейчас даже вспоминать о Даре. Мне и так есть о чем подумать.

– Судя по твоему красноречивому молчанию, ты не хочешь об этом говорить?

Я ложусь на живот на кровать, головой к миске с дымом, и, кивнув на нее, спрашиваю:

– А ты им когда-нибудь пользовался?

– Нет. Когда у меня было тело Черного Колдуна, я предпочитал спать на улице или дремать в доме днем, ночь проводить где-нибудь еще. – Он наклоняется над миской и делает глубокий вдох. – Теперь, когда я в этом теле, он никак на меня не влияет. Я почти ничего не чувствую.

– А что ты думаешь о том, что сказала Ван? Как, по-твоему, этот альянс будет работать? Смогут они справиться с Советом и с Охотниками?

– Даже не знаю. Многие Черные Ведьмы обладают очень сильным Даром, зато неспособность объединяться их самое слабое место. Стоит им собраться встретиться, как начинаются свары и потасовки. Ван необычайно толерантна, и она, возможно, сможет работать с Белыми, но вот о других Черных этого не скажешь.

Я погружаю ладонь в зеленый дым и начинаю гнать его на себя. Он пахнет чистотой. Точнее, не просто пахнет: он прочищает горло и нос, от него становится легче дышать, проясняется в голове. Но все равно он не внушает мне доверия – ведь это же снадобье, наркотик, в конце концов.

Я открываю окно и сажусь на подоконник.

– Посплю снаружи.

Габриэль накрывает миску полотенцем. Пламя, тихо вздохнув, угасает. Он говорит:

– Вряд ли нам стоит сейчас волноваться из-за альянса. Меркури куда опаснее. Она ведь не дура, Натан. И она смертельно опасна.

– Если мы придумаем хороший план, у нас будет шанс. А если план окажется слишком рискованным, мы не будем этого делать.

– Даже с самым красивым планом все может пойти наперекосяк. Почитай любую книгу по истории, увидишь.

– Ты же знаешь, что я не умею читать.

Говорить больше не о чем, и я вылезаю в окно и иду к озеру. Мне надо поплавать, попытаться вызвать свой Дар и, если получится, поспать. О предложении Ван я почти не думаю. Знаю, что другого пути у меня нет. Это мой единственный шанс помочь Габриэлю заново обрести себя и спасти Анну-Лизу. Нельзя его упускать.

 

Дождь

Той же ночью, позже. Я плыву. Кругом все серо. Небо закрыто облаками, душно. Луны нет. Далекие горы темными силуэтами стоят во мраке ночи. Вода в озере черная. Как чернила.

Я лежу на спине и смотрю в небо. Наверное, скоро пойдет дождь. Вдруг поднимается легкий ветерок, и в ту же минуту случается еще кое-что. Я вплываю в полосу холодного течения; где-то надо мной резко каркает ворона, волна сбоку шлепает меня по лицу, заливая мне глаза и нос. Я зажмуриваюсь. Но вижу не темноту, а лес над пещерой, и понимаю, что рядом Киеран – я не вижу его, он невидимка, но я чувствую его запах, ощущаю его присутствие и привкус его крови во рту. Мою ляжку жжет, как огнем – из мяса торчит кинжал. Я вцепляюсь в Киерана зубами, и он появляется из темноты, а мои глаза заливает черная чернильная жидкость; кровь из его горла льется мне в нос. Киеран каркает в последний раз, хрипло и отрывисто, как ворона, и затихает. Видение длится лишь секунды, но мне все ясно. Это не сон – это память.

Позже я сижу у огня, который развел на берегу озера, и никак не могу согреться. Начинается дождь, но я все не ухожу, пытаюсь вспомнить еще что-нибудь о том, как я был зверем. Я вижу его глазами, болею его болью, чую запах и вкус крови, слышу крик Киерана… я как будто воспринимаю мир через тело зверя, чувствую то же, что и он, но мыслю отдельно от него. Я не принимаю решения. Я в нем как пассажир в машине.

Дождик стал ливнем, я промок до нитки и весь трясусь. Мой костер погас, и я направляюсь к дому, спрятаться под карнизом. Я уже почти поравнялся с ним, когда из дома выскакивает человек и бежит в патио. Там он расставляет на столе пять больших широких мисок и бежит назад, огибая угол и прижимаясь к стене. Я не знаю, что затеял Несбит, но следую за ним, по пути заглядывая в миски. Они пустые, но не обыкновенные, а выдолбленные из какого-то камня: стенки толстые, неровные.

Повернув за угол, я понимаю, что Несбит скрылся в кухне. Там, на окне, миска, из нее идет зеленый дым. Тихо открыв дверь черного хода, я вхожу в крошечную переднюю. Оттуда в кухню ведет другая дверь. Она приоткрыта, но Несбит не узнает, что я здесь, если я буду вести себя аккуратно. Я слышу голоса и понимаю, что Ван тоже там.

– Я выставил миски.

– Хорошо. Сегодняшнего дождя хватит надолго. За завтраком встретимся.

– Я тут подумал, – говорит Несбит.

– Это еще зачем?

– Про парня.

– М-м-м-м?

– По-моему, ему надо сказать.

– Что сказать?

– С кем ты работаешь…

– С кем мы работаем, – поправляет его Ван.

– Он все равно узнает, и… по-моему, ему вряд ли понравится.

– Не все должно ему нравиться. Я и не жду, что ему понравится. Мне все равно, понравится ему или нет. Главное, что он это сделает. Он будет с нами, потому что другого выхода у него нет. Так что нечего мутить воду.

– Да, но…

– Что «но»? – Ван раздражена. – Ты стал ворчливым, как старуха, Несбит.

– Он помесь, Ван. И… ты не знаешь, что это значит – состоять из двух разных половин, а я знаю. По крайней мере, знаю, что такое быть полукровкой. Ты не знаешь, с кем ты, как он теперь не знает, с кем он – с Белыми или с Черными, точнее, ни с теми, ни с другими. В альянсе он мог бы найти свое место. Но для этого он должен доверять альянсу – тебе доверять, – а с этим у него будут проблемы.

– Конечно, ты прав, Несбит. Как это удивительно прозорливо с твоей стороны. Могу ли я поинтересоваться, что делаешь ты, чтобы выковать узы дружбы и доверия между собой и Натаном?

Несбит фыркает:

– Он этого еще не знает, но он мой друг.

Ван начинает хохотать, чего я никогда раньше не слышал: смех у нее искренний, веселый, задорный. Смягчившимся голосом она говорит:

– Несбит, уверяю тебя, я знаю о существовании этой проблемы, и я займусь ею сразу, как только у меня появится возможность, а пока передо мной стоит много других задач, которые тоже ждут своего решения. Прежде всего, нам нужно спасти девушку, а я еще не вполне представляю, как за это приняться.

Несбит коротко и резко взлаивает – смеется.

– Н-да, вот она и правда выплыла.

Ван открывает дверь и выходит, на пороге оборачивается и что-то говорит, но я не слышу.

Кем же может оказаться участник альянса, против которого я буду возражать? Да в общем-то любой Белой Ведьмой.

Дождь ослабевает и скоро перестает совсем. Я смотрю на пол и вижу, что вокруг моих ног собралась лужа. Несбит догадается, что я был здесь, но тут уж ничего не поделаешь. Я снова спускаюсь к озеру, шагая между деревьями вдоль края газона. Скоро я нахожу огромный развесистый кипарис, под могучей кроной которого земля не промокла от дождя. Там я останавливаюсь и забираюсь под шатер из веток, поближе к стволу.

На озере появились две лодки. Обе с небольшими фонарями на корме, обе движутся медленно. В ближней лодке сидят четверо, в той, что подальше, двое, и все глядят на берег, на меня; у них бинокли.

Охотники!

А еще я узнаю одну Охотницу, ту, что в дальней лодке – узнаю по осанке, по манере держать голову. По ее длинной и прямой спине.

Джессика.

Я опрометью бегу к дому и влетаю в кухню. Миска с очным дымом в окне как маяк. Я хватаю тряпку и набрасываю на нее. Несбит пытается возражать, но я кричу ему:

– Охотники! На озере. Шестеро, по крайней мере.

Несбит уже выбегает из кухни.

– Буди Габби и бегите к Ван в спальню. Надо собрать вещи. Через пять минут выезжаем.

– Если они видели дым, пяти минут у нас нет! – на бегу кричу я ему в ответ.

– Тогда молись, чтобы они его не видели.

Меньше чем через пять минут мы с Габриэлем уже у Ван в комнате. Она укладывает последние сосуды в и без того полный ковровый саквояж. И говорит:

– Несбит ездил вчера в Женеву за провизией. Должно быть, за ним проследили.

Она выдвигает ящик из столика у кровати, вынимает оттуда Фэйрборн. Кладет его в большую кожаную сумку, которую тут же перекидывает через плечо. Выходя из спальни, она указывает на пять огромных книг в кожаных переплетах и ковровый саквояж:

– Несите.

Быстрым шагом мы направляемся в гараж, встречая по пути Несбита. Он несет каменные чаши, через плечо у него перекинута еще одна большая сумка.

Минуту спустя Несбит, Ван и я уже расположились на заднем сиденье огромного черного лимузина. Габриэль надевает шоферскую фуражку и садится за руль. Мы выезжаем из подземного гаража навстречу первому утреннему свету, проносимся по подъездной аллее и вылетаем из электрических ворот на улицу. С тех пор как я увидел на озере Охотников, прошло, наверное, минут пять, но мне кажется, что все двадцать.

Шоссе за оградой выглядит так же, как всегда, хотя вряд ли Охотники стали бы разъезжать по нему на танках.

Миновав ворота, Габриэль сворачивает направо, в другую сторону от Женевы. Через полминуты нам встречается фургон, он едет к дому. Габриэль говорит:

– Охотники. Трое впереди, и неизвестно сколько сзади.

Мы молчим, напряженно вглядываясь в каждый автомобиль, который попадается нам на дороге. Полчаса спустя мы покидаем прибрежное шоссе и сворачиваем на север и больше Охотников не видим.

– Кстати, а куда мы едем? – спрашивает Габриэль.

Ван говорит:

– Пока на север, но скоро надо будет повернуть на восток. Я знаю отличное местечко. Это старый замок, он совсем уединенный, хотя и в прекрасном состоянии. В это время года он наверняка пустует.

 

Словакия

Мы прибываем на место, когда уже темнеет. Ехали весь день, останавливались только раз, чтобы сменить лимузин на менее заметную машину. Замок похож на большой деревенский дом с башенками. Он стоит в густом лесу в самом конце длинного подъездного пути – место явно уединенное.

Ван и Несбит идут внутрь. Несбит обещает собрать что-нибудь поесть через десять минут. Я голоден, но, просидев целый день в машине, не хочу оставаться под крышей, где мне придется нюхать ночной дым. Я говорю Габриэлю, что посплю в лесу. Он хочет пойти со мной, но я качаю головой.

– Нет. Мне лучше побыть одному, Габриэль. А ты оставайся в замке.

– Но…

– Пожалуйста, Габриэль. Я слишком устал, чтобы спорить. Мне надо побыть одному.

Я иду в лес и нахожу укромное местечко. В последний раз я занимался зарядкой тогда же, когда спал нормально, и от усталости валюсь с ног, но в этом лесу хорошо. Деревья старые, тишина, и я знаю, что Габриэль не придет, потому что я его попросил. Я закрываю глаза и погружаюсь в сон.

Я просыпаюсь от легкого шума. Шаги. Не человеческие – робкие, тихие. Олень.

Мой животный адреналин тут же взмывает до небес, но я дышу медленно – вдох, выдох, медленно, очень медленно, – потом задерживаю дыхание и держу его, держу, держу, сколько могу, а сам повторяю себе: «Спокойно, спокойно». Я не хочу совсем подавить в себе зверя; я отмечаю повышение адреналина, он нарастает, и я впускаю его в кровь понемногу. Задерживаю дыхание, а потом выдыхаю. Чем медленнее будет происходить мое превращение, тем лучше, так мне кажется. Я не хочу пугать свое тело. Я хочу привыкнуть к нему, но больше всего я хочу запомнить, что происходит со мной, когда я превращаюсь. Я медленно вдыхаю и говорю себе, что надо не спать. Задерживаю дыхание, потом выпускаю его медленной ровной струей и впускаю порцию адреналина.

я вижу оленя. зверь, в котором я, крадется за ним. он хороший охотник, абсолютно бесшумный, прячется, следит и двигается только тогда, когда уверен, что его не видят. олень останавливается. дергает ушами. поднимает голову и оглядывается. я не хочу убивать оленя. он красивый. я не хочу убивать оленя, но зверь, в котором я, уже присел на задние лапы и ждет подходящего для прыжка момента. я говорю ему: «нет, не убивать». я спокоен, говорю с ним тихо, пытаюсь его приручить. олень напрягается. он что-то почуял, вот он подается вперед, готовый ускакать, но зверь уже толкается задними лапами и летит на оленя, а я кричу ему «нет, нет»…

Я просыпаюсь. Еще темно. По вкусу во рту я понимаю, что олень пошел мне на ужин. Мои руки и лицо в крови, и, поднимая голову, я вижу рядом с собой его останки. Кое-что я помню. Помню, как услышал оленя, еще когда был человеком, помню, как проникал в меня звериный адреналин; наверное, тогда я и превратился, но этого я не помню. Нет, совсем не помню. Помню только, как я пытался остановить зверя, чтобы он не нападал. Я кричал ему изнутри его тела, но я-зверь меня не слушал. В общем, он его убил.

Я щупаю оленье тело: оно еще теплое.

Я нахожу в реке тихую теплую заводь и моюсь, а потом ложусь рядом с оленем. Но теперь я не могу заснуть. Усталости нет, но я смущен. Зверь не обратил на меня никакого внимания. Он я, и в то же время не я. Он убил оленя, хоть я этого не хотел. Он делает то, что хочет.

Когда светает, я иду в замок, искать Ван. Надо узнать, когда она будет готова помочь Габриэлю вернуть его Дар. Я прохожу через кухню в столовую, музыкальную комнату, бальную залу, кладовую, оружейную, спальни и ванные и никого не нахожу. Возвращаюсь в кухню и по дороге встречаю Несбита, который говорит:

– Ван в кабинете. Хочет с тобой переговорить.

Я иду туда, куда мне указал Несбит, ищу кабинет. Толкаю уже третью по счету тяжелую деревянную дверь, она вдруг подается, и я слышу голос:

– У тебя такой вид, как будто тебе не помешала бы сигарета. – И Ван протягивает мне свою, но я качаю головой.

В кабинете деревянные панели. Большой письменный стол из хрома и черного стекла сплошь заставлен какими-то тарелочками. Я подхожу ближе, чтобы посмотреть. На каждой тарелочке лежит кучка какого-то материала, все разного цвета. В основном это зерна или травы, но некоторые крупнее остальных и напоминают большие семена.

Я протягиваю руку, чтобы потрогать одну кучку, но Ван меня останавливает:

– Пожалуйста, не надо. – Я отдергиваю руку. Она сидит у стены на стуле, на ней мужской костюм в тонкую полоску.

– Это будет снадобье для Габриэля: я как раз определяю точное соотношение ингредиентов.

– Сколько это займет?

– Недолго, ведь главное у меня уже есть.

Я смотрю на нее.

– Дождь, который прошел, когда мы были в Женеве, – это раз. Несбит собрал достаточно: дождь, прошедший в ночь полнолуния.

– Это так важно?

Она глядит на меня как на помешанного.

– Нет ничего неважного, Натан.

Я вспоминаю, как бабушка говорила, что свойства растений меняются с фазами луны, и думаю, что и с водой может быть то же. Может, луна влияет вообще на все. Например, мое тело в разные фазы луны исцеляется с разной скоростью.

– А какой второй ингредиент? – спрашиваю я.

– О, я думала, ты уже знаешь, – говорит Ван и тушит окурок сигареты.

По тому, как она смотрит на меня, как говорит со мной, я понимаю, что нужный ингредиент – это какая-то часть меня.

– Моя кровь? – догадываюсь я.

Ван улыбается:

– О нет, мой милый мальчик, все куда мрачнее. Нам понадобится твоя душа.

 

Магическая мумба-юмба

Я сижу за столом в кабинете Ван и наблюдаю за тем, как она курит одну из своих вечных сигарет.

– Габриэль не может найти обратный путь к себе потому, что у него сильный Дар, необычайно сильный. Он превратился в такого натурального фейна, что теперь сам не может отыскать ту часть себя, которая делает его Черным Колдуном.

– Звучит убедительно, – отвечаю я.

– Ну спасибо, Натан. – Она подходит ближе и опирается на стол рядом со мной. – Но эта часть все еще внутри него. Ему надо ее найти, а для этого ему нужна помощь сильного колдуна.

– Но почему я? Ведь я же не Черный; я полукод.

– Белый, Черный, одна половина, другая – не имеет значения. Ему нужен тот, кому он доверяет. А тебе он доверяет безоговорочно. И считает тебя великим колдуном.

Я трясу головой:

– Нет, не считает.

– Да ты хотя бы представляешь, что он на самом деле думает о тебе? – Она затягивается сигаретой. – Ты для него – совершенство.

– Чего?

– Объединение Черного и Белого начал в одной личности. Как это было в древние времена, когда ведьмы еще не делились на Черных и Белых.

– О! Но… – Но я не знаю, что тут можно сказать.

Тут раздается стук в дверь и входит Несбит с подносом.

– Извольте жрать! – говорит он. – Ван, я принес вам чаю с тостами.

– Спасибо, Несбит. Попроси, пожалуйста, Габриэля прийти к нам сюда.

– Сейчас?

– Вот именно, – говорит Ван.

И Несбит исчезает, ворча:

– Вообще-то я вам не слуга, знаете ли. Я здесь партнер, причем полноправный, и, думаю, всякий сразу видит, кто из нас вносит наибольший вклад… – Так он и уходит по коридору, не переставая ворчать.

– Без него я как без рук.

Я не уверен, что правильно было бы говорить сейчас об их абсолютной несовместимости, и потому отвечаю:

– Он очень умелый.

– Да. Я сама его всему обучила. А он, надо отдать ему должное, оказался способным учеником. Мы уже двадцать пять лет вместе.

– Двадцать пять? – Ван самой не больше двадцати с виду, но ведет она себя как зрелая, опытная женщина. – Сколько же тебе лет, Ван?

– Вообще-то спрашивать даму о возрасте – дурной тон. Но снадобья и тут мне помогают: с ними я выгляжу моложе.

В комнату входит Габриэль и захлопывает дверь прямо перед носом у Несбита. Жалобы последнего слышны даже сквозь закрытую дверь.

– Габриэль, спасибо, что не заставил себя ждать. Мы тут как раз с Натаном говорили, что до возвращения тебя к самому себе остался всего один шаг.

– О’кей, – осторожно отвечает Габриэль, садясь напротив меня.

– Так что нам надо делать? – спрашиваю я.

– Вы оба выпьете снадобье, которое я составлю. Вы будете соединены вместе и вместе войдете в транс, и вместе отыщете ту сущность, которая составляла прежнего Габриэля. Думайте о ней как о веревке, которая вас соединяет. Найдя ее, вы вернетесь с ней в «здесь и сейчас».

Я гляжу на Габриэля и еле заметно качаю головой. Он ловит мой взгляд и, словно читая мои мысли, говорит:

– Это магия. В ней все бессмысленно – и все же все имеет смысл.

Я закатываю глаза и смотрю на Ван.

– А что, если мы не найдем сущность или пойдем за ней не туда?

– Тогда вы останетесь в трансе.

– Что? Навсегда?

– Пока не умрете с голоду.

– Не самый приятный способ, – говорю я.

– Раньше я считал, что когда человек бежит, а в него стреляют, то это увлекательно, – Габриэль улыбается мне. – Потом сам попробовал и убедился, что ничего интересного в этом нет.

– И сколько на это понадобится времени? – спрашиваю я.

Ван закуривает следующую сигарету и выдувает клуб дыма.

– Столько, сколько понадобится.

– То есть ты не знаешь.

Она не отвечает.

– А какова вероятность того, что мы ничего не найдем? – спрашиваю я.

– Понятия не имею. Все зависит только от вас двоих.

– Мне это не нравится.

– Твой энтузиазм восхитителен, Натан. Он всегда кстати. – И Ван треплет меня ладонью по колену. – К счастью, этот замок удачно расположен. Здешние деревья, река и древние холмы – это ты, твоя природа. – Она смотрит на меня в упор, и синева ее глаза превращаются в искрящуюся под солнцем реку. – К несчастью, у нас есть еще одна маленькая проблемка.

– Какая? – спрашиваю я.

– Для проведения этого ритуала не годится никакая луна, только молодой месяц.

– Что? Но это же через две недели. – Я уже стою.

– Да. – Ван выпускает в воздух над собой столб дыма.

– Но Анна-Лиза … Она может умереть. Охотники могут отыскать Меркури и убить их обеих или захватить в плен.

– Вряд ли у нас есть основания сомневаться в способности Меркури укрыться от Охотников. В конце концов, она с успехом делала это десятки лет.

– Но Анна-Лиза слабеет. Мы не можем просто сидеть здесь и ждать две недели.

– Можем и будем, Натан. Ты прав – Анна-Лиза становится все слабее, но время у нас еще есть. Она может оставаться в этом состоянии не один месяц.

– Легко вам говорить, вы-то живая, здоровая и свободная.

Я бросаюсь к столу. Мне хочется смести все ее травки на пол. Но Габриэль уже понял, куда я направляюсь, и заступает мне путь. Я матерюсь на него и выскакиваю вон из комнаты, громко хлопая дверью. Я знаю, что веду себя по-детски, но тут я вижу Несбита, который стоит в коридоре и ухмыляется. Не знаю, подслушивал он или нет, но я отталкиваю его и несусь вон из дома, пиная и отшвыривая все, что попадается мне на пути.

 

Разговор с Габриэлем

Я нахожу способ убить две недели. Я знаю, что я не в лучшей форме, делать все равно нечего, и я начинаю тренироваться. Моя выносливость прибывает день ото дня, и не только из-за тренировок, но и благодаря моему Дару. С тех пор как я его получил, у меня словно прибавилось и сил, и жизни. Днями я тренируюсь с Несбитом и Габриэлем, ночами – один. Спать совсем не хочется, особенно если днем удается вздремнуть разок-другой.

Ранним утром я первым делом отправляюсь на пробежку с Несбитом и Габриэлем, но через пару миль уже бегу один. На заре мы встречаемся снова, они стонут, жалуются на погоду, на то, как у них ломит мышцы, и мы начинаем упражнения на растяжку. Каждый день я надеюсь, что сегодня у них все будет в порядке, и каждый день повторяется одно и то же, а Несбит меня еще и заводит. Он докапывается до меня по любому поводу – то я слишком нетерпелив, то молчалив, то у меня плохое настроение, то ему не дают покоя мои ботинки, или мои волосы, мое лицо или глаза. Особенно глаза – в редком случае он оставляет их без комментария. Иногда я прямо не могу отделаться от ощущения, что он хочет, чтобы я его прибил.

Сначала я надеюсь, что ему скоро надоест меня дразнить и он заткнется, но скоро я начинаю сходить с ума, бросаю их и бегу один, – так лучше. Даже не знаю, чего я вообще вожусь с ними, и все-таки каждый день надеюсь, что вместе нам будет лучше. Не тут-то было.

После пробежки я завтракаю. Варю себе овсянку. Несбит стряпает что-нибудь замысловатое для Ван и Габриэля – например, вчера были яйца по-флорентийски. Потом он прислуживает Ван за столом, а я ем в кухне. Габриэль остается со мной. Иногда и Несбит ест с нами овсянку – это когда он вроде как в духе. Тогда он почти не болтает, а я просто ем.

После завтрака я сплю где-нибудь на солнышке, когда оно есть. Потом снова тренируюсь, потом иду на прогулку, обычно один, иногда с Габриэлем. Потом наступает обед, после обеда второй сон. В конце дня, к вечеру я тренируюсь с Несбитом в борьбе. Он неплохой боец, но я всегда его побеждаю. И всегда говорю ему, какой он старый, медлительный и толстый, а он только улыбается, смеется и делает вид, будто все это ему ужасно нравится. Габриэль иногда наблюдает за нами, но никогда не вступает ни в борьбу, ни в перепалку. Он тренируется в стрельбе; он хорошо владеет пистолетом, а также луком и самострелом. У него, как и у Ван, есть одно свойство: что бы он ни делал, со стороны все кажется легко и непринужденно. Я тоже пробую стрелять, но я ненавижу пистолеты.

Вечером я принимаю в замке душ, и мы ужинаем, с Несбитом в роли шеф-повара и официанта. Когда темнеет, я ухожу в лес. Значит, день кончился и до нашей встречи с Анной-Лизой осталось еще днем меньше.

Я давно уже сплю в лесу. Мне здесь нравится. Лес вообще хорошее место; когда я в нем один, я чувствую себя свободно. Превращался я всего раз, когда мы приехали. И теперь каждую ночь жду, не случится ли это снова. Я хочу научиться превращаться по своей воле, научиться контролировать то, что со мной происходит, и, на мой взгляд, уединенный старый замок вроде этого лучшее место для подобных экспериментов.

Я даже не ел однажды целый день, надеясь, что, может, от голода зверь проснется, но ничего не случилось. Наверное, потому, что мне не попалось ни одно животное. Сегодня я попробую по-другому. Я не ел весь день, и я собираюсь поохотиться, только никого не убивать. Я хочу превратиться и охотиться, но не убивать, а убедить зверя пойти туда, куда я велю. Для этого я приношу с кухни мясо и теперь раскладываю его на земле.

Как только становится темно, я углубляюсь в лес. Я знаю, что здесь недалеко живут лисицы, и иду искать их нору. Медленно и бесшумно я пробираюсь через чащу, пока сквозь путаницу ветвей не начинает мелькать лаз в их убежище. Тогда я присаживаюсь на корточки и жду.

Ждать мне приходится почти всю ночь, но стоит только маленькой лисичке высунуть из норы нос, как мой звериный адреналин срабатывает. Я заставляю себя дышать ровно и медленно и продолжаю ждать. Я хочу контролировать процесс или хотя бы задержать превращение до тех пор, когда я буду готов. Я не хочу убивать лисичку. Я хочу превратиться и найти способ заставить моего зверя не убивать ее, а хотя бы вернуться к тому мясу, которое я приготовил для него заранее. Мне надо научиться контролировать зверя, которым я становлюсь. Научить его не убивать.

Я медленно дышу и наблюдаю; чувствую адреналин, но он не захлестывает меня. Я говорю себе:

– Мы просто пойдем за ней. И все. Просто пойдем и отпустим.

Лиса не почуяла меня и теперь трусит прочь от логова. Я отпускаю дыхание и сосредотачиваюсь на ее запахе.

я в теле зверя. превратился за секунду. лиса недалеко от норы. запах сильный, особенно теперь, когда я зверь. лиса трусит прочь. он, зверь, в котором я, крадется за ней. я говорю ему: «нет, оставь ее», но он идет за лисой. я говорю: «не надо, прекрати», и снова: «нет!» я пытаюсь повернуть его назад, но он упорно следует за лисой. я не могу его контролировать. он догоняет лису. «нет!» – кричу я со злобой. «нет!» но он догоняет лису. его скачки огромны по сравнению с шажками лисы. она останавливается, озирается, а я кричу: «нет! не убивай ее. здесь есть другое мясо, получше. нет!», и пытаюсь удержать могучее тело зверя, сделать так, чтобы его мускулы перестали сокращаться, но других мускулов у меня нет, и ничего не выходит. он подбегает к лисе, бросается на нее, я кричу «нет! стой!», но чувствую вкус крови…

Я просыпаюсь. Вкус крови не исчезает. Тельце лисы лежит совсем рядом с моей головой. Месиво из шкуры, кишок и костей. Мне хочется взять его и зашвырнуть куда-нибудь подальше. Я ненавижу зверя, который живет во мне. Ненавижу его. Он не может быть мной. Я не хотел убивать лису. Я велел ему не убивать ее. Не нужно было ее убивать. Я смотрю на остывающее тело и кричу и матерюсь от боли, но я кричу на себя, на зверя во мне. Надеюсь, он меня слышит. Надеюсь, он знает, как я ненавижу его. Мне не нужен такой Дар. Я его ненавижу.

К утру я успокаиваюсь. Что мне делать с моим Даром, я не знаю. Если я не научусь контролировать его, то кого-нибудь убью. Не знаю, стоит ли говорить об этом с Ван. Она много знает о разных аспектах колдовства, может, она и могла бы мне помочь, но я не хочу полагаться на нее. Хочу разобраться сам. И ведь я еще ничего не сказал Габриэлю.

На заре я наскоро умываюсь в ручье и спешу на встречу с Габриэлем и Несбитом для нашей совместной утренней пробежки. Они уже на месте, стоят, разговаривают, Габриэль улыбается, завидев меня.

Он говорит:

– Ты сегодня такой всклокоченный, как никогда, – и протягивает руку к моим волосам, спрашивая: – А это что такое?

Я пячусь от него, вцепляюсь в волосы, выдергиваю из них какие-то куски – запекшуюся кровь и еще разное, какие-то кусочки… совсем крохотные. При этом я слышу, как Несбит хихикает и говорит:

– Объедки со вчерашнего? – Я оборачиваюсь к нему, и не успеваю я еще ничего сообразить, как мой нож уже оказывается у меня в руке, и я иду с ним на Несбита, а он вытаскивает свой.

Габриэль встает между нами:

– Натан. Остынь.

Я упираюсь ладонью в грудь Габриэля, но не могу говорить. Я знаю, что нельзя так, но, честное слово, если Несбит еще хотя бы вякнет, я выпущу его жирные кишки.

Габриэль стоит передо мной, загораживая Несбита, а тот ухмыляется мне через его плечо.

– Несбит, возвращайся в замок. Нам с Натаном надо поговорить.

И Несбит, не переставая ухмыляться, шутовски отдает Габриэлю честь, поворачивается и, пританцовывая, уходит.

Габриэль берет меня за руку:

– Натан. Он тебя просто заводит.

– И поэтому я не должен его убивать?

Сначала он не отвечает. Потом качает головой.

– Пожалуйста, не надо. Где в этой глуши мы найдем другого такого отличного повара? И мне вовсе не улыбается самому мыть посуду. Ты с лихвой отплатишь ему за все обиды, если скажешь, что у него суп пересоленный. Такие слова ранят его больнее любого кинжала.

– Он меня бесит своими дурацкими комментариями. – Я перевожу дух и добавляю: – Я слышал, как он говорил однажды с Ван, в Женеве. Он тогда сказал, что я еще этого не знаю, но мы с ним уже друзья. – Я качаю головой: – Не понимаю я его.

– По-моему, Несбит просто пытается показать, что ты ему нравишься. Он ведь наполовину Черный, Натан. Не воспринимай его как простого фейна.

– А я и не воспринимаю!

– Но ты его нисколько не уважаешь.

Я всматриваюсь в силуэт Несбита, который отошел уже довольно далеко. Он больше не пританцовывает, а медленно бредет к замку.

– Не уверен, что в нем есть что уважать.

– По-моему, ты не прав. Он хороший боец. Отличный следопыт. Только с юмором у него не очень.

С ножом в руках я чувствую себя как дурак и прячу его в ножны.

Габриэль протягивает руку, ощупывает мои волосы, тянет застрявшие в них кусочки.

– Расскажи мне, что это такое.

Я пытаюсь, но не знаю, как сказать. Лес позади меня тих. Над кронами деревьев гуляет ветер, и кажется, будто они перешептываются верхушками. Я ищу слова, чтобы начать, и не могу найти.

– Это имеет отношение к твоему Дару? – спрашивает он. – Ты можешь мне рассказать?

Я мямлю:

– Я нашел свой Дар. – Но нет, это совсем не то, что я думаю, и поэтому я говорю: – Нет, не так. Я ничего даже не искал. Он сам меня нашел.

Габриэль ждет.

– Он такой же, как у моего отца, превращение в животных. Я пытаюсь научиться контролировать его, но пока… не могу.

– Ты поэтому хочешь быть по ночам один?

– Да. Я опасен. Тебе нельзя быть со мной рядом. Никому нельзя.

Я смотрю Габриэлю в глаза, но не фокусируюсь на них, и мне удается произнести:

– Прошлой ночью я поймал лису. Я думал, что смогу его остановить, но не смог.

– Его?

– Зверя, который во мне. Я пытался приказать ему не убивать лису, но он меня не слушает. Он хотел убить ее. И съесть. И он съел. Я участвовал во всем этом: видел, слышал, чувствовал запах. Вкус. Но контролировать не мог.

Я говорю:

– Его первая добыча, – моя первая добыча, – была не лиса. – Я смотрю в глаза Габриэлю и отвожу взгляд.

– Кто же?

Я тихо говорю:

– Охотница. – Я смотрю сначала на землю, потом снова оглядываюсь на деревья. Не знаю, удастся ли мне рассказать. С тех пор как это случилось, я вспомнил многое, и теперь не могу раз-вспомнить.

Я говорю:

– Я проснулся, ее кровь была у меня на руках… во рту. Все мое лицо было в ее крови. Капли крови стекали с кончиков моих пальцев. Сначала я этого не помнил, потом вспомнил. Я когтями разорвал ей живот, ее кишки наполовину выпали оттуда и висели на каких-то нитках, а я сунул туда свою пасть. Я хорошо это помню – вокруг все красное, этот вкус, а я сую мою голову ей в живот, чтобы искусать ее, разорвать на части.

– Помнишь, я убил Охотницу в Женеве? Сломал ей шею. Мне и тогда было тошно. А тут такое – вся моя голова, лицо, все было внутри нее.

– Это был зверь. Твое второе «я».

– Вот именно, что этот зверь – тоже я. Моя другая часть.

– Она еще кричала, Габриэль. Моя голова была внутри нее, а она визжала.

Я смотрю сначала в сторону, потом снова на Габриэля.

– Я думал, что иметь Дар здорово, и в каком-то смысле так оно и есть. Физически я чувствую себя сильнее, но внутри, в самой глубине, там, где ты теряешься в самом себе, у меня там… как будто что-то есть, точнее кто-то, кто-то живет у меня внутри. Он выходит и берет надо мной верх. Но я всегда чувствую его, всегда знаю, что он есть, мое другое, совершенно дикое, жестокое я.

– А еще я убил Киерана.

– Киерана? Брата Анны-Лизы?

Я киваю.

– Я совсем не хотел его убивать. Точнее, я видел его в тот день и, конечно, подумал о том, что было бы хорошо его убить, то есть напасть и заколоть ножом, но я этого не сделал. Я ушел. А он и его партнер выследили меня. Несбит убил партнера, а я убил Киерана.

Тут я вспомнил еще кое-что.

– Киеран тоже кричал. Но недолго. Я вырвал ему горло. До сих пор помню его вкус, и как скользко было от него у меня во рту. Я лакал его кровь.

Слезы наворачиваются мне на глаза, и я чувствую себя сразу и дураком, и ханжой, ведь я плачу из-за Киерана, хотя сам хотел его смерти. Из-за этих слез я становлюсь противен сам себе. Я отворачиваюсь от Габриэля и пытаюсь вытереть слезы рукавом, выпрямить спину. Когда я поворачиваюсь к нему снова, Габриэль все еще смотрит на меня.

– Наверное, это выглядело ужасно. Несбита стошнило, когда он это увидел. Раз уж Несбита стошнило…

– То это не означает, что ты плохой, Натан.

– Но ведь не хороший же!

– Ты убил его так, как это сделал бы зверь. Знаю, вряд ли тебе станет легче от этого сейчас, но ведь зверь следует своим инстинктам. В звере нет злого начала, он не хороший и не плохой.

Он говорит:

– Можно тебя кое о чем спросить? – Он мешкает, потом все же решается: – Ты съел сердце той Охотницы? Или Киерана? Ты взял их Дары?

Я качаю головой.

– Их убивает зверь. Он разрывает их на части. Но его не интересуют Дары, просто он хочет убивать, и все.

– Думаю, он просто хочет выжить. Он не зло, Натан. – Габриэль стоит совсем близко, он протягивает руку и кончиками пальцев смахивает мои слезы. Я не шевелюсь. У него нежные пальцы. Приятно их ощущать. Но я чувствую, что слезы начинают течь снова. А Габриэль наклоняется ко мне все ближе и ближе, пока его губы не находят мои, и он медленно и нежно, так нежно, что я едва ощущаю его прикосновение, целует меня. Я слегка отодвигаюсь, но он продолжает стоять вплотную ко мне. – Себя нельзя ненавидеть. Надо любить все, что в себе есть.

Габриэль обнимает меня и прижимает к себе, и я через волосы чувствую его теплое дыхание.

Я не знаю, что теперь делать. Не знаю, что думать о его объятиях и поцелуях. Он сделал это, чтобы показать мне, как я ему дорог. Но я не могу ответить ему тем же, он это знает. И я не могу этого изменить. Хотя я тоже люблю его, по-своему. Он мой друг, мой лучший в мире друг, и я люблю его очень сильно. И я продолжаю плакать, а он продолжает меня обнимать.

Мы долго так стоим. Деревья тоже стоят вокруг нас, как прежде, и я смотрю на них, только на них. Когда я, наконец, перестаю плакать, он отпускает меня. Мы садимся на траву, я ложусь и прячу лицо в сгиб руки.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Я сын Маркуса, самого ужасного из Черных Колдунов. Я – зверь, пожирающий Охотников. И в то же время я плакса. Конечно, я в порядке.

– Прими свой Дар, Натан. Не борись с ним.

– Я и не борюсь. Я не могу с ним бороться. Он все равно победит.

– Тогда прими его и учись у него. Не осуждай его. Бедный зверь совсем уже, наверное, запутался. Ты его любишь, потому что он такой же, как у твоего отца. И по той же самой причине ты его отвергаешь. Ты любишь силу. И ты ненавидишь ее. Сочувствую бедному зверьку, который у тебя внутри.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его живьем.

– Ты все время говоришь мне только о плохом, о том, что ты ненавидишь. Расскажи хоть раз о том, что тебе нравится.

– Ничего мне не нравится.

– Неправда! Я ведь колдун, Натан. И я знаю, что значит иметь Дар.

Я закрываю глаза и начинаю вспоминать. Я знаю, что от Габриэля ложью не отделаешься, и говорю:

– Приятное ощущение. Приятно, когда эта штука, этот звериный адреналин, или как там его еще, втекает в меня. Я боюсь его, и в то же время радуюсь ему, и чувствую себя сильным. И… мое зрение, мой слух, все-все становится суперострым. И я как бы наблюдаю за ним, своим вторым «я», а он… занят собой. Да, именно это и означает быть им: полностью погрузиться в его жизнь, не думать ни о чем, жить только телом.

Я смотрю на Габриэля.

– Думаешь, это и означает быть зверем?

– Не знаю. Этот Дар потому и достался именно тебе, Натан. Не потому, что ты животное или у тебя нет морали, но потому, что тебе необходимо ощущать. Таков ты, таков твой идеальный способ бытия – через физическое ощущение мира.

– О.

– Ты настоящий колдун, Натан. Не борись со зверем. Живи с ним. Для того он тебе и дан.

После небольшой паузы он говорит:

– А можно тебя спросить – в какого зверя ты превращаешься?

Но я не знаю даже этого. Я вспоминаю лисьи глаза, ужас, с которым они смотрели прошлой ночью в мои, и говорю:

– В голодного.

 

Труд моей души

Сегодня новолуние. Ван говорит, что когда мы с Габриэлем будем готовы, то выпьем ее снадобье, а потом она порежет нам ладони, которые предварительно свяжет вместе. И так мы останемся до тех пор, пока вместе не найдем выход из лабиринта Габриэлева мозга. Но, как и следовало ожидать, это еще не все.

– Вам обоим надлежит подготовить свои тела. Ты, Габриэль, должен поменьше двигаться и побольше есть. А тебе, Натан, придется провести ночь перед ритуалом в доме.

– Что? – говорю я. – Зачем?

– Это обострит твои чувства и сделает транс, в который ты войдешь, более жизнеподобным. Для того мы и ждали новолуния, чтобы ты мог провести в доме целую ночь.

– Не понимаю, чем плоха ночь покороче с луной пополнее? – говорю я.

– Полная луна доведет тебя до безумия, а ты нужен Габриэлю в сознании и относительно здравом уме. Тебе и с новой луной будет плохо, очень плохо, но ты выживешь, а в итоге даже станешь сильнее. – Она открывает свой портсигар и вытаскивает сигарету. – Конечно, я могу ошибаться, в конце концов, все когда-то бывает в первый раз. Но, по-моему, это пойдет тебе на пользу. Так подсказывает мне мой инстинкт. А это и есть мой Дар, Натан, и я привыкла ему доверять.

Эта новость мне совсем не по вкусу, но выбора у меня нет. В последний раз я ночевал в доме, когда мне было шестнадцать. Тогда у меня еще не было Дара, и мне было плохо. С тех пор я редко вспоминал об этом, а когда вспоминал, то никак не мог понять, что именно я тогда чувствовал. Как будто, пока часть моего мозга твердила мне: «Это же глупо, просто ты в доме, ничего страшного», все мое тело корчилось в агонии, и скоро я оставался один на один с какими-то странными звуками, страхом и начинал, забыв обо всем, кричать и умолять, чтобы меня выпустили.

День я провожу в лесу, один, отдыхаю. Зверь внутри меня, кажется, тоже. После нашего с Габриэлем разговора он ни разу даже не шелохнулся у меня внутри. Я лежу на земле и смотрю в небо – бледно-голубое поутру, оно синеет днем и наливается пурпуром к вечеру, а потом начинает сереть. Я голоден и хочу пить; в животе у меня бурчит – даже смешно, учитывая, через что мне предстоит пройти. Я уверен, что у меня все получится. Я хочу, чтобы все получилось, ради Габриэля, хочу показать ему, что он приносит жертву ради меня, но и я делаю все, что могу, ради него. Ведь это всего одна ночь.

Я засыпаю и просыпаюсь, когда небо уже темнеет. Я кладу руку себе за голову и понимаю, что нащупываю прутья клетки. Ох уж эти старые привычки.

Темнеет, когда я подхожу к замку. Дверь тут же распахивается, на пороге стоит сама Ван. Наверное, видела, как я шел через лужайку. Я жду, что она скажет, но она молчит; поворачивается и ведет меня через холл, по длинному коридору с поющими под нашими ногами деревянными половицами, к двери в самом конце. Следом за ней я вхожу и встаю как вкопанный.

За дверью лестница, она ведет вниз.

– Погреб, – говорит Ван.

Я вспоминаю зверя, который живет во мне, но он спит. Ван ведет меня вниз, в крохотную комнату с каменным полом, кирпичными стенами и тусклой лампочкой под потолком. Не погреб, а могила.

– У лестницы будет дежурить Несбит. Дверь будет заперта, но, если тебе станет совсем плохо, он тебя вытащит. Он будет проверять тебя каждый час.

Я молчу. Комната уже давит на меня. Я сажусь на холодный пол и смотрю, как Ван поднимается по лестнице. Дверь захлопывается, и я слышу, как ключ поворачивается в замке.

Я знаю, что зверь не появится. Слишком мрачно здесь. Он прячется. Я провел тут минуту, максимум две, а меня уже тошнит и кружится голова, но все-таки не слишком сильно, и я говорю себе, что это ради Габриэля. И Анны-Лизы. Я встаю и иду к дальней стене комнаты, возвращаюсь к лестнице, еще раз прохожу туда и сюда, но чувствую, что так не годится. Комната словно накренилась, я сажусь на пол, и стены начинают падать на меня. Я знаю, что никуда они не падают. Не падают! Это просто стены, и они стоят на месте, прямо. Со мной все в порядке. Меня тошнит. И жутко болит голова. Неприятно, но жить можно. Я сижу смирно и стараюсь думать о дыхании и о том, как бы меня не вывернуло наизнанку.

Вдруг надо мной открывается дверь. Один час прошел.

– Ты в порядке? – кричит мне Несбит.

– Да. Нормально! – кричу я в ответ, стараясь придать голосу силы, которых я совсем не чувствую.

Дверь захлопывается.

Еще минуту-другую я сижу спокойно и твержу себе, что со мной все нормально, все хорошо, и тут меня рвет, на полу лужа, мой желудок завязывается узлом, все мускулы моего тела сводит. Я прямо чувствую, как надвигаются на меня стены, хотя я знаю, абсолютно точно, что ничего такого не происходит. Стены вообще так себя не ведут. Никогда. Мне жарко, пот льется с меня ручьями, рвота сотрясает меня снова и снова, опустошенный желудок болит, но продолжает упрямо выворачиваться наизнанку, и тогда я ложусь на пол, обхватываю руками колени и прижимаю их к животу.

Вдруг надо мной возникает Несбит. Значит, прошел еще час. Я снова ищу его глазами, но его уже нет.

Теперь я весь дрожу, мне холодно. Я снова блюю. В моем желудке давно уже ничего нет, но он, похоже, задался целью вывернуться сегодня наизнанку. Я лежу, по-прежнему свернувшись, у последней ступеньки лестницы. И буду лежать так дальше. Двигаться нет сил. Я не могу встать. Не могу даже ползти. Но все равно я справлюсь. Выдержу.

И тут кто-то начинает скрестись. Звук сначала негромкий, но он постепенно нарастает, заполняя всю мою голову, потом вдруг обрывается. Тишина. Но я прислушиваюсь, жду: я знаю, что скоро шорох повторится. Пока его нет, я говорю себе, что звук ненастоящий: я в погребе, и здесь нечему и некому шебуршать. На самом деле звук не существует. Но тут мою голову снова наполняет скрежет гвоздя по грифельной доске, и я начинаю биться головой об ступеньку и орать. Это помогает. Крик и проклятия приносят облегчение. Если постараться как следует, можно даже заглушить скрежет. Но вот снова наступает тишина. Можно перевести дух и ждать нового скрипа, который скоро наступает…

Несбит. Он хлопает меня по плечу, я смотрю на него, и он исчезает; я даже не знаю, был он или нет. Скрежет прекратился, кругом пусто и тихо, я вижу только пол. Я смотрю на него и понимаю, что камень из темно-серого стал красным. Темно-красным. Красный цвет везде, куда ни погляди. Красное окружает меня, я чувствую, что вот-вот задохнусь. Я визжу от красного, кашляю, задыхаюсь, царапаю себе ногтями горло, чтобы вдохнуть.

Вдруг я чувствую чьи-то руки. Они прижимают к полу мои запястья. И голос Габриэля тихо шепчет мне в ухо:

– Все кончилось. Почти кончилось.

Мышцы уже не сводит судорогой, шум и скрежет прошли. Мой желудок конвульсивно сокращается в последний раз, и с глаз точно спадает красная пелена: я вижу каменный пол и плечо Габриэля. Мне хочется плакать от облегчения, от радости свободы, от того, что я снова вижу. Я говорю:

– Рассвет.

Габриэль отпускает меня и помогает сесть.

– Если это называется постепенным, не столь экстремальным методом… – Мне хочется пошутить, но я не могу, потому что и впрямь чувствую себя по-другому. Новизна ощущений поражает. Каждое движение моего тела, сырость воздуха в подвале, пол, кусочки грязи, прилипшие к кончикам моих пальцев – все воспринимается абсолютно иначе. И цвета, даже в полумраке подвала, становятся вдруг очень яркими – я различаю множество оттенков серого в комнате и коричневого и черного в волосах Габриэля. Я смотрю ему в глаза и вижу, что они такие же, как были – обычные глаза фейна, – но, приглядевшись, я замечаю в них что-то еще.

– Я кое-что вижу в твоих глазах. Я раньше не замечал. Это трудно заметить. Золотые искорки в самой глубине зрачков, очень далеко. Как у всех ведьм.

Габриэль улыбается.

– Пошли отсюда.

Он помогает мне встать на ноги, и, едва я выхожу из подвала, мое тело залечивает себя, причем с такой интенсивностью, которой я никогда не знал раньше. Воздух за дверью оказывается невероятно вкусным и таким приятным на ощупь, что я чуть не пьянею от дыхания. Снаружи я сажусь на траву, и зверь внутри меня просыпается и наполняет меня адреналином, но за этим ничего не следует, никакой угрозы, просто он радуется тому, что жив и опять на свободе.

Приближаются Ван и Несбит. Ван ставит на землю между мной и Габриэлем поднос. На нем лежит длинный широкий ремень из мягкой кожи; чаша со снадобьем; две маленькие каменные чашечки; и еще одна вещь – деревянный колышек, сантиметров тридцать длиной, заостренный по концам, толщиной примерно с карандаш в середке.

Я не знаю, для чего он. Ван ничего о нем не говорила. Я думал, мы просто порежем себе ладони и сложим их вместе, но никакого ножа поблизости нет, и меня посещает зловещее предчувствие, что этот колышек будет вместо него.

Ван берет чашу со снадобьем и нацеживает его в каменные чашки. Протягивает их нам:

– Пейте.

Глядя друг на друга, мы вместе поднимаем чашки и вместе пьем. Вкус противный, на зубах скрипит, как будто пьешь жидкую грязь.

Я хочу поставить чашку на место, но поднос вдруг уплыл куда-то вдаль и кажется до странности маленьким. Чашку берет у меня Несбит.

У Ван в руке деревянный колышек. Она держит его между нами.

– Натан, поднеси к пике ладонь правой руки. Габриэль, а ты – левой. Оба смотрите на нее. – Я делаю, как она велит, и это помогает: по крайней мере, пика – единственный предмет, который не расплывается и не норовит ускользнуть из моего поля зрения. Потом Ван говорит:

– Соедините ладони.

Я улыбаюсь, мысль вдруг кажется мне необычайно симпатичной, и я с силой толкаю правую ладонь вперед и вижу, как пика проходит сквозь нее. Я жду боли, но чувствую только тепло, от вида крови, каплющей с кончика пики, у меня поднимается настроение. В центре ладони становится горячо, и тут ладонь Габриэля прижимается к моей, наши пальцы переплетаются, кровь стекает с запястий.

Ван соединяет наши руки широким кожаным ремнем. Она говорит:

– Заживляться не нужно. Я буду вынимать и вставлять пику на закате и на рассвете, пока Габриэль не вернется к нам.

У меня такое чувство, словно моя душа освобождается от тела. Глядя на Габриэля, я опускаю руку так, чтобы наши пронзенные пикой ладони лежали между нами на земле. Подноса уже нет.

Мне хочется потрогать пику, и я протягиваю к ней левую руку. Кончики моих пальцев касаются острия пики со стороны Габриэля. Я обхватываю ее пальцами, и тут же мое тело как будто начинает тонуть; мне становится страшно. Грязь поднимается с земли, закипает вокруг меня, и вот уже никакой земли нет, осталась только грязь да ощущение ладони Габриэля в моей правой руке и пики – в левой.

 

Первая пика

Я просыпаюсь с тяжелой головой, точно обкуренный, все тело болит. Моргая, разлепляю глаза. Уже день, ясный и солнечный, небо надо мной ярко-синее. Я озираюсь и узнаю террасу на крыше женевского дома. Габриэль со мной, он держит меня за руку, как тогда, когда мы должны были шагнуть в проход, ведущий к коттеджу Меркури. Он сидит на корточках и смотрит в сторону, волосы свешиваются ему на лицо, глаза закрывают темные очки. Его левая ладонь сжимает мою правую.

Я почему-то знаю, что должен найти проход, что это – выход. Путь к истинному «я» Габриэля. Скорчившись, я сижу в самом углу террасы, спиной к черепичной крыше. Проход где-то над водосточной трубой. Я видел, как его находит Габриэль, был с ним, когда он нашаривал его рукой. Теперь я должен найти его сам и не отпускать руку Габриэля до тех пор, пока проход не приведет нас куда-то.

Я уверен, что смогу. Я знаю, где проход. Поднимаю левую руку и опускаю ее в пустоту над водостоком.

Ничего не происходит.

Может быть, я промахнулся. Чуть выше, наверное. Опять ничего. Значит, немного левее. Нет! Тогда правее. Снова нет. Тогда ниже. Может, я слишком поспешно шарю, мне не хватает терпения.

Я говорю Габриэлю:

– Где проход?

Он не отвечает, и я в раздражении поворачиваюсь к нему. Он же знает, где проход, почему он мне не поможет?

Но, повернувшись, я понимаю, куда он смотрит. Кто-то стоит на самом коньке крыши. Какая-то женщина. Высокая, стройная, вся в черном. Охотница. Пока я смотрю на нее, появляются все новые и новые Охотники и тоже смотрят на нас. Левой рукой я продолжаю судорожно нащупывать проход. А сам все спрашиваю у Габриэля:

– Где же он? Где?

Я чувствую, как его рука стискивает мою руку, но он молчит, а я все кричу ему про проход. И все ищу и ищу его, словно в лихорадке, а Охотники приближаются к нам.

Их уже около двадцати; новые лезут через окно на террасу. А я все шарю и кричу Габриэлю:

– Ну где же он? Где?

А он все не отвечает. Охотники уже окружили нас со всех сторон. Стоят прямо над нами. У каждого в руке дубинка, вроде той, которой меня бил Клей, когда увидел в первый раз. Он меня тогда чуть не убил. Одна Охотница замахивается своей дубинкой и опускает ее на плечо Габриэля, удар передается мне через наши сомкнутые руки. Другая Охотница поднимает дубинку и резко, наотмашь бьет Габриэля по лицу. Брызжет кровь, летят выбитые зубы, и снова я чувствую удар. Новая Охотница выходит вперед, я пытаюсь заслонить собой Габриэля, но не могу, обнаружив вдруг, что прилип, и тогда они обступают его плотным кольцом, и то одна Охотница, то другая делают шаг вперед, чтобы нанести Габриэлю очередной удар. Меня никто не бьет. Мне не больно. И я знаю, что должен найти проход; если я это сделаю, мы еще сможем спастись. Но моя левая рука отказывается даже двигаться – я парализован.

И тут из окна на террасу вылезает Сол. Он улыбается мне. И говорит:

– Ты всегда мне нравился, Натан. Спасибо, что привел ко мне этого Черного Колдуна.

Он делает шаг в сторону, и я вижу, что он не один, а с мистером Уоллендом. У него в руках сверкают огромные садовые ножницы. Он говорит:

– Это совсем не больно.

Он щелкает ножницами, а я смеюсь, потому что это и вправду совсем не больно. Мой отрезанный мизинец лежит у него в ладони. Он опускает его в бутылку, закрывает ее большой пробкой, показывает мне и улыбается. Бутылка наполняется зеленым дымом. И меня тоже как будто окружает зеленый туман.

Я закашливаюсь. Мне нечем дышать, я хватаю ртом воздух и слышу, как мистер Уолленд приказывает мне:

– Застрели Черного Колдуна. Застрели его, и снова сможешь дышать.

Я чувствую, что в левой руке у меня пистолет, я задыхаюсь, вокруг туман и смутный контур сидящего на корточках Габриэля рядом, и я знаю, что умру. Я не могу дышать. А дышать необходимо. Я знаю, что у меня есть всего несколько секунд.

Уолленд командует:

– Стреляй в него. Стреляй.

– Нет!

Тогда Уолленд выхватывает у меня пистолет, целится Габриэлю в голову и нажимает курок, и тут же меня проглатывает зеленый туман.

Я открываю глаза и вижу Габриэля; он смотрит на меня, и я понимаю, что мы видели одно и то же. Я качаю головой:

– Это не правда.

Но Габриэль не успевает ответить – боль в моей правой ладони становится невыносимой. Это Ван вынимает пику. Прежде моя ладонь была теплой и бесчувственной, теперь она стала горячей, и я ощущаю дергающую боль. Я понимаю, что уже вечер. Прошел целый день, а кажется, что всего несколько минут.

Ван говорит:

– Выпейте еще. Потом я верну пику на место.

Она протягивает нам еще по чашке своего состава. Габриэль неотрывно смотрит на меня. Мне хочется сказать ему, что я сделаю все, чтобы мы выжили. Я не позволю нам умереть. А сейчас я хочу пить. Я хочу, чтобы у меня закружилась голова, и я моментально оказался в другом мире, поэтому я глотаю снадобье залпом, и чашка падает у меня из рук. Габриэль выпивает свою.

– В следующий раз я найду проход, – говорю я ему.

Он кивает.

Ван говорит:

– Теперь я вытащу эту пику и воткну новую.

И я с удивлением ощущаю, что это совсем не больно, наоборот, мне даже становится легче. Хотя ладонь горячая и дергает. Ван подносит к ней новую пику и проталкивает в рану острый конец. Мучительная боль пронзает меня, я вскрикиваю и…

 

Вторая пика

Мы карабкаемся вверх по крутому голому каменному склону. Габриэль впереди, он уже забрался на узкий карниз и теперь помогает влезть мне, протягивает мне руку, я хватаюсь за нее, и вот мы уже бок о бок стоим рядом. Я оглядываюсь. Мы в горах: в Швейцарии, судя по яркой зелени лугов внизу и снежным шапкам дальних вершин.

– Они идут. – Габриэль показывает вниз, в долину, кишащую многочисленными черными муравьями, которые ползут отовсюду, и все в одну сторону – к нам.

– Надо идти, – говорю я и поворачиваюсь лицом к горе.

– Далеко еще? – спрашивает Габриэль.

– За этой вершиной, – говорю я. – Близко. – И я почему-то знаю, что это правда. Если мы перевалим через вершину, то будем спасены. Путь назад будет найден.

Я начинаю подниматься и, в кои-то веки, обгоняю Габриэля. Он отстает. Но это легкий склон, и я знаю, что он скоро меня догонит. Я уже почти на вершине, когда туман вдруг развеивается и я вижу, что вершина над нами – местами снег, местами трава, а местами голый красный камень, – вся покрыта тропинками: узкие, сантиметров по тридцать шириной, одинаковые, словно горошины, они словно паутина, накинутая на горный склон. Я выбираю одну, и она приводит меня на край утеса, иду по другой и оказываюсь на другом краю. Тогда я бегу назад, но уже не помню, откуда я пришел, и не могу разобраться, какой путь ведет наверх, а какой вниз.

– Габриэль! – кричу я. – Габриэль!

– Здесь! – отвечает голос, но я знаю, что это не он.

В панике я бегу и вижу силуэт в зеленом тумане, останавливаюсь и поворачиваю назад. Я знаю, что это Охотник. Бегу в другую сторону и снова зову Габриэля, и опять мне откликается чей-то голос, но я знаю, что это не он.

Я останавливаюсь. Перевожу дыхание. Пытаюсь разобраться. Потом иду по первой попавшейся тропе, она приводит меня к большому голому валуну, я прыгаю с него вниз и оказываюсь возле двух больших стоячих камней. Я протискиваюсь меж ними, туман ненадолго исчезает, и я вижу долину далеко внизу. Это не та долина, из которой мы пришли, она зеленая, без единого Охотника. Вниз ведет крутая, но пригодная для спуска тропа. Я зову Габриэля.

Он не отвечает.

– Я нашел путь! – кричу я. – Нашел!

Я жду и жду.

– Габриэль?

Ничего не происходит. Туман опускается снова, такой же густой и серый, как раньше.

Я знаю, что должен вернуться за ним. Я говорю себе, что не забуду эту тропу: через валун и мимо стоячих камней. И ползу назад, стараясь не шуметь, надеясь, что, если Охотники еще здесь, мне как-нибудь удастся пробраться мимо них незамеченным. Вдруг появляются и исчезают какие-то черные силуэты, я прячусь за камень. Выбираю другую тропу, иду по ней и вдруг слышу стон: я знаю, что это Габриэль. Значит, они схватили его и мучают. Я иду вперед, слышу новый стон, справа, бегу туда. Еще дальше вправо я вижу в тумане черный силуэт, он стоит над кем-то лежащим. Я понимаю, что это Киеран. В руке у него пистолет, он поднимает голову, когда я подхожу к нему. Я говорю себе, что Киеран мертв, что он не может повредить ни мне, ни Габриэлю.

Габриэль лежит на земле у его ног.

Киеран пинает его, Габриэль стонет и перекатывается на живот. Его глаза открываются, он видит меня и хрипит:

– Натан.

Киеран прижимает дуло своего пистолета к основанию его черепа.

Я ничего не могу сделать, остается только умолять.

– Не надо, пожалуйста. Прошу тебя, не надо. – А про себя твержу, что Киеран умер, все это неправда, Киеран мертв.

Киеран говорит:

– Но это же ты убил меня. Вот я и отомщу тебе. – Он нажимает на курок и…

 

Третья пика

Ван вынимает старую пику. Габриэль сидит рядом, его голова опущена. Он весь в поту. Я тоже.

Я говорю:

– Я нашел путь, но нам надо оставаться вместе.

Он бормочет:

– Да, вместе.

Ван дает нам обоим еще по порции зелья. Помогает Габриэлю держать чашку, пока тот пьет. Светает, но я не знаю, какой сегодня день и как долго мы уже вместе.

Ван вводит новую пику в рану, оставленную предыдущей, но мне теперь так больно, ладонь горит, что я не выдерживаю и свободной рукой хватаюсь за пику со стороны Габриэля.

– Теперь мы будем вместе, – говорю я, но чувствую, как мой голос слабеет и я падаю куда-то вперед.

Я посыпаюсь на земле, в лесу. Деревья вокруг не старые, но высокие и тонкие. Серебристые березы.

– Франция, – говорит Габриэль. – Вердон. – Судя по голосу, он счастлив.

– Твое любимое место, – говорю я.

Мы не двигаемся. Мне нравится просто лежать в этом необычном месте и любоваться на деревья.

– Покажи мне Уэльс, – просит он. – Твое любимое место.

Я готов сказать, что это слишком опасно, как вдруг понимаю, что могу это сделать. Я хочу показать ему место, которое люблю. Я хочу вернуться туда. Я встаю, Габриэль вместе со мной, я крепко держу его за руку. Перед нами склон холма, и я спрашиваю:

– Куда идти?

– В ущелье, – говорит Габриэль.

Я не знаю дороги в Уэльс и озираюсь, думая про себя, не засели ли где-нибудь поблизости Охотники.

– Ты видишь Охотников? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает он.

– Ты знаешь дорогу в Уэльс?

– Нет. Покажи мне ее.

Но я не знаю, куда идти: склон так крут, что по нему не спуститься, а вокруг все заросло деревьями и кустарником.

Я стою и смотрю вперед. Уэльс на севере, но до него сотни миль. Конечно, можно пойти пешком. Охотников поблизости нет, остальное нам не помеха. Надо только выбрать направление и идти. Но я все стою и стою. У меня странное чувство. Я даже не знал, что могу испытать такое. Мне вдруг ужасно хочется в клетку, туда, где не надо было принимать никаких решений. Но я убежал из клетки. И едва я об этом вспоминаю, едва я понимаю, что свободен и могу идти, куда захочу, во мне взыгрывает звериный адреналин, и сразу понимаю, что надо делать.

Бежать.

Я крепко держу Габриэля за руку и бегу быстро, через лес и вниз по склону холма. Мы разгоняемся все сильнее, впереди маячит только край ущелья. Я набираю скорость, все сильнее отталкиваясь ногами от земли, все крепче сжимая руку Габриэля, и вдруг вижу, какое ущелье широкое и глубокое. И вдруг я слышу его, свое другое «я», оно рычит у меня в голове, но не от страха или ужаса, а как будто хочет сказать мне «Да!». И я бегу все быстрее и быстрее, отталкиваюсь от края пропасти, прыгаю и лечу вперед. Каким-то чудом я нахожу в воздухе проход и попадаю точно в него, меня засасывает внутрь, и я лечу, не отпуская руки Габриэля и чувствуя, как рычит мой зверь. Так мы все вместе летим по темному извилистому тоннелю, и он выбрасывает нас навстречу свету, который ударяет больно, как поднявшаяся на дыбы земля.

Мы лежим на склоне горы, и все вокруг – запах, воздух, влажность и свет – говорит мне, что я в Уэльсе, что я вернулся. Склон порос травой, из нее кое-где торчат камни, а справа от нас ручеек, звеня, протачивает себе путь вниз. Габриэль по-прежнему держит меня за руку, и, опустив глаза, я вижу, что наши запястья соединены широким кожаным ремнем, и пика тоже здесь.

Мы подходим к ручью и пьем. Вода холодная, прозрачная и чистая. Я дома. Зверь во мне тоже это знает. И я, кажется, знаю, что делать.

Я берусь за пику и втыкаю ее в землю рядом с собой. Ничего не происходит. Зверь внутри меня жалобно воет, и я знаю, что он прав. Насчет земли я не ошибся, но сделал все не так. Тогда я крепко сжимаю руку Габриэля, смотрю ему в глаза и притягиваю к себе. Нас разделяют наши соединенные ладони, пика, торчащая из них, упирается нам в грудь, прямо над сердцем каждого из нас. И я говорю ему:

– Это путь назад. – Затем я отталкиваю Габриэля, а сам падаю вперед так, что пика втыкается мне в грудь, пронзает сердце – мое и звериное – входя другим концом в землю. Земля, моя кровь и мой дух – все соединяется. Земля принимает меня, и в то же время пика возвращается мне в ладонь, и между мной и землей оказывается ладонь Габриэля, которую я продолжаю крепко сжимать в своей.

Я открываю глаза и вижу Габриэля, он смотрит на меня. У него глаза Черного Колдуна. Темно-карие, с золотыми и шоколадными крапинками, которые то опадают и гаснут, то вспыхивают вновь.