Мне очень жаль, — сказал Пол Маккартни в 1971 году журналу «Лайф». — Я люблю сказки. Было бы здорово, чтобы оп — и в облаке дыма появляются «Битлз», мы вчетвером стоим в волшебных мантиях, у каждого в руках конверт, а внутри — волшебный порошок. Только в жизни так не бывает.

— Настанет день, когда отношения с бывшими товарищами по группе снова наладятся, — сказал он, добавив: — Но в данный момент нас ничего не связывает.

Это и так было ясно, стоило Полу с женой Линдой выпустить альбом «Ram». В песне «Too Many People» Маккартни проехался насчет педантичности Леннона: «Слишком многие люди читают мораль». Многим хотелось знать, не про Джона ли написана строка «Ты взял свою удачу и сломал пополам».

Джон ответил Полу песней «How Do You Sleep?» В ней прямым текстом сказано, что кроме «Yesterday» тот не сделал ничего выдающегося, и что он «живет с простыми людьми» и греется в лучах их немого восхищения. Леннон, которого самого упрекали, что он подпал под гипноз Йоко, называет Пола подкаблучником, мол, «скажет мамочка слово — он делает, как велено».

Будто этого мало, он пишет: «Так натужно играешь, будто хочешь в туалет, / Уж мог бы научиться за столько-то лет».

Пол давно привык к едким подкопам Джона. Они с подростковых лет пинали друг друга, и добродушно, и не очень. Куда больше Маккартни разозлила информация, что писать текст мужу помогала Йоко. А чтобы он не сомневался, на чьей стороне остальные «битлы», Харрисон записал для песни гитарное соло со слайдом.

Но подлинный миг сладкой мести для Джорджа настал, когда он утер нос бывшим «битлам». Раньше всех первое место в чартах заняла его «My Sweet Lord» с тройного альбома «All Things Must Pass», составленного из песен, накопившихся с 1966 года. Год спустя, в 1971, он организовал концерт в поддержку жертв голода в Бангладеш, где рядом с ним на сцене появились такие монстры, как Эрик Клэптон, Боб Дилан, Билли Престон, Леон Рассел и Ринго. Потом будут и другие благотворительные концерты, например, «Live 8» и «Надежда для Гаити».

Пол признал достижения бывшего соратника с явным равнодушием.

— Джордж доказал, что стоит чего-то, — сказал он журналу «Лайф».

Как всегда, Ринго умело лавировал между рассорившимися «битлами». Он сыграл на ударных и в «Plastic Ono Band», и в «All Things Must Pass». В его собственном альбоме 1973 года, «Ringo», есть вклад всех бывших товарищей по группе. Пластинка стала платиновой и заняла второе место в чартах «Билл-борда». В 1974 году Джон, Пол и Джордж снова вместе поработают для Ринго, записывая «Goodnight Vienna».

— Я очень рад, в какой-то мере все мы, наверное, рады успеху Ринго, — сказал Джон Тому Снайдеру. — Раньше никто не знал, что он сам пишет песни, и мы сильно переживали… Как сложится его сольная карьера? А похоже, что у него дела идут лучше, чем у меня.

В студии «Рекорд Плант» Дэвид Геффен, руководитель одноименного лейбла, оценил, с каким удовольствием Джон с Йоко слушают «Walking on Thin Ice». Леннон снова вернулся в индустрию развлечений, но теперь он полностью контролировал ситуацию. Их творческий союз с Йоко длился уже больше десяти лет. Никто и не заметил, как их дуэт по сроку жизни обогнал «Битлз».

Леннон и Геффен обсуждали маркетинговые успехи «Double Fantasy». Альбом вплотную подошел к первому месту по Англии, и Джона трясло от нетерпения. Работа в студии была ему в удовольствие. Они с Йоко больше не шептали друг другу всякие гадости, как во время записи «Let It Be». Теперь они улыбались, как и персонал. Джон, как обычно, хохотал на пару с продюсером Джеком Дугласом.

Никто не следил за часами. Время летело незаметно — верный признак успешного проекта. Геф-фен с Джоном договорились поужинать на следующий вечер.

Джон ни разу не пожалел, что отказался выступать на Вудстоке. Организаторы звали «Битлз», а Джон настаивал на «Plastic Ono Band». Его предложение не нашло одобрения, и он остался дома.

Как он уже говорил: «Я за Йоко».

Однако в сердцах тех, кто приехал на Вудсток, горели идеи Леннона, в чем он сам видел доброе предзнаменование. Ведь, по его словам, раньше столько народу собиралось только на войну.

— Это только начало, — сказал он ATV — Шестидесятые были слабым намеком. Шестидесятые — это словно мы поутру проснулись ото сна, а пока не подошло даже время обеда. Я прямо жду-не дождусь. Так здорово быть в центре событий.

Спустя четыре месяца после Вудстока, Джон с Йоко вновь возглавили движение за мир, оплатив в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Лондоне, Амстердаме, Париже, Риме, Афинах, Западном Берлине, Торонто, Гонконге и Токио рекламные щиты с надписью:

Война окончена (если сами захотите)

С Рождеством вас поздравляют Джон и Йоко!

В 1971 году вслед за этим заявлением чета выпустила песню «Happy Xmas (War Is Over)». Как в будущем «Double Fantasy», она была записана на «Рекорд Плант». Продюсер Фил Спектор пригласил в студию Гарлемский хор, чтобы их пение на заднем фоне добавило и праздничного настроения, и театральности.

Эта тема в жизни Джона не потускнеет ни от времени, ни от поворотов судьбы.

— Мы несем факел, — скажет он журналу «Рол-линг Стоун», — словно олимпийский огонь, передаем из рук в руки, каждому человеку, каждой стране, каждому поколению.

Временами казалось, что каждая его песня — попытка решить собственные проблемы. В самом начале слышно, как Йоко еле шепчет: «Счастливого рождества, Киоко», а потом Джон тихо подхватывает: «Счастливого рождества, Джулиан». В 1970 году Джон четыре месяца провел у доктора Артура Янова, создателя первобытной терапии. Янов подталкивал Леннона заново переживать самые мучительные воспоминания, а потом выражать вспыхнувшие эмоции пронзительным «первобытным криком». Самым гипнотическим плодом этого лечения стала песня «Mother», в которой Джон зовет Альфа и Джулию Леннон: «Мама, не уходи-и-и-и / Папа, вернись!»

Лени Кравитц потом назовет эту песню «самым жестким музыкальным произведением в мире».

Но Йоко вскоре ждут еще более тяжкие страдания, нежели утрата Джоном родителей. В 1971 году ее бывший муж Тони Кокс, ушедший в замкнутую религиозную секту под названием «Церковь Живого Слова», похитит Киоко. Детективы, нанятые Леннонами, не успеют встать на его след. В следующий раз Йоко услышит о дочери только в 1998 году. Поэтому они с Джоном будут еще сильнее держаться за свою маленькую семью.

Марк Дэвид Чепмен с женой переехал в кондоминиум в Даймонд-Хэд Тауэр на площади Кукуй в центре Гонолулу. Ради лишнего заработка он перешел на работу в больничную типографию, лишившись той целебной атмосферы, которая шла ему на пользу. Больше Марк не общался с пациентами и медиками, которых считал друзьями. Он остался наедине с собственными мыслями.

Снова проявилась знакомая раздражительность. Марк влез во внутренние дела туристического агентства, где работала жена, поцапался с ее начальником и заставил ее уйти оттуда. Без помощи врачей, знавших его ситуацию, антисоциальные черты его характера расцвели бурным цветом. В какой-то момент Чепмена выгнали из типографии, потом наняли обратно. Но он повсюду видел врагов, и сам уволился после громкой ссоры с медсестрой.

Чепмен снова устроился охранником, на этот раз в роскошный дом. Он оправдывал этот шаг тем, что на новой работе будет возможность общаться с людьми. Но Марк уже дошел до кондиции. Нет бы обратиться к христианам, снова занять себя изучением Библии, петь под гитару на религиозных праздниках — нет, он начал пить в одиночестве.

У него в голове все смешалось. Марк сперва распродал или выкинул все «злые» рок-н-рольные альбомы, потом пожалел и бросился по музыкальным магазинам восстанавливать утраченное. Приведя коллекцию к исходному виду, снова ее распродал и раскурочил проигрыватель. Как прежде он обратил Глорию в христианство, также теперь заставлял ее читать «Над пропастью во ржи». Он написал письмо генеральному прокурору Гавайев, где спрашивал, как можно поменять имя на Холден Колфилд.

— Марк Дэвид Чепмен превратился в бродячего призрака, уже не способного выразить собственный гнев, ярость, разочарование, — поведал он Ларри Кингу, рассказывая о себе в третьем лице. — Видимо, я страдал от шизофрении.

Пока Чепмен боролся с душевными болезнями, Джона преследовал призрак «Битлз».

— Я привык к тому, что любой мой поступок сравнивают с достижениями прочих «битлов», — сказал он журналу «Роллинг Стоун». — Если я шел заниматься балетными танцами, мою технику сравнивали с игрой в боулинг Пола.

Но он решительно отвергал любую возможность воссоединения «Битлз», сравнивая эту перспективу с желанием кандидата наук вернуться за школьную парту. По крайней мере в последние годы «Битлз» всеми силами убеждали молодых людей думать своей головой. С чего бы им самим приносить собственные решения в жертву общественному мнению?

К тому же, по мнению Джона, его музыка без «Битлз» стала только лучше.

Если не считать злобную «How Do You Sleep?», его альбом «Imagine», оставив далеко позади «Ram» Пола Маккартни, ничуть не уступил остальным звездным шедеврам 1971 года, среди которых были: четвертый альбом Лед Цеппелин, «Who's Next» «Зэ Ху», «Sticky Fingers» «Роллинг Стоунз», «Madman Across the Water» Элтона Джона, «Aqualung» Джетро Талл, «Hunky Dory» Дэвида Боуи и «Teaser and the Firecat» Кэта Стивенса. Заглавная песня никогда не потеряет актуальности. В других («Crippled Inside», «Jealous Guy» и «Give Me Some Truth») Джон обнажает перед слушателями душу. В самый плодотворный для рок-музыки год «Imagine» оказался ничуть не хуже любой другой пластинки.

— Песни «Plastic Ono Band» нисколько не уступают тому, что я писал во времена «Битлз», — сказал Джон «Плейбою». — Возможно, чтобы сполна их оценить, у вас уйдет лет двадцать-тридцать, но на самом деле они такие же офигенные, как и все, что я создал.

Особую прелесть Джон находил в том, что был свободен в выборе музыкантов.

— Я меняю состав как хочу и когда хочу, — сказал он Тому Снайдеру. — Когда все время работаешь с одними и теми же людьми, то попадаешь в привычную колею. Это как играть в теннис с единственным партнером… Наступает миг, когда ты предугадываешь любое его движение. Значит, пора искать другого.

Джон менял даже название группы, то на «Plastic Ono Nuclear Band», потом на «Plastic UFO Ono Band», а творческий союз с другим авангардным активистом, Фрэнком Заппой, шел под маркой «Plastic Ono Mothers».

Осенью 1980 года Чепмен уверовал, что «вырыл для себя глубокую яму». И по неизвестной причине обвинил в своих психических проблемах Джона Леннона.

— Я сидел дома, взял альбом «Битлз», «Сержанта Пеппера», — признается он впоследствии, — и на обложке они были вчетвером, крупным планом. А до этого я взял в библиотеке пару книг о Джоне Ленноне… И то, что я в них вычитал, меня разозлило.

Среди прочего Марка возмутила фотография Джона перед Дакотой. Просто нечестно, что Чепмен горбатится охранником, но еле сводит концы с концами, а бывший «битл» по вечерам приходит в «шикарное здание».

Это было невыносимо. Надо было что-то делать.

Вот, что он сказал:

— Дело было во мне, а не в нем. Я злился на себя самого. Я посмотрел на обложку альбома, перевел взгляд на стены квартиры. Передо мной было его лицо, и тут меня озарило: вот решение всех проблем.

Сейчас я никто, псих и неудачник, но что будет, если я убью этого человека?

Под предлогом того, что его дом летом ограбили, Чепмен потребовал разрешение на покупку пистолета. Полиция Гонолулу проверила его криминальное прошлое. И ничего не нашла.

Чепмен получил разрешение.

К нему вернулись человечки. Они знали, о чем он думает, и умоляли отказаться от зловещих планов. Он не только разрушит собственную жизнь, говорили они, но и заставит страдать ни в чем неповинную Глорию.

Но в отношениях с человечками главным был Марк. Он приказывал. Они подчинялись. Не наоборот. Пускай они говорили правильные вещи, другие голоса у него в голове звучали громче. 20 октября он прочитал в местном «Стар Булитин» статью о «Double Fantasy». Там приводились слова Джона, что он испытывает вину за свое богатство, и что его радикальная позиция не всегда бывала искренней.

Иного подтверждения Чепмену не требовалось. Он летит в Нью-Йорк.

Через три дня он ушел с работы. Расписываясь в журнале, вместо собственной клички, «Чеппи», он вывел «Джон Леннон». Сперва долго глядел на это имя, потом передумал и зачеркнул его.

Отец Глории одолжил Марку пять тысяч долларов. 169 из них ушли на покупку пятизарядного короткоствольного револьвера 38 калибра. Продавец, любезный и обходительный, как и Глория, был японцем. По фамилии Оно.

Спустя два дня, 29 октября, Марк с пистолетом в кармане стоял перед Дакотой, разглядывал барельефы, проникался величавостью здания. Для дела нужны были только пули. Когда Чепмен позвонил торговцу оружием, тот хихикнул.

— Вы не местный, так?

Чепмен придумал новый план. Он полетел в Джорджию. Никого не предупредив, Марк ввалился домой к бывшей подружке, Джессике Блэнкеншип. Ее родители знали от дочери, что у Чепмена больная психика, и совсем не обрадовались его приходу. После короткого напряженного разговора с Джессикой Марк ушел.

У него была другая цель.

— Сделай одолжение, — попросил он старого приятеля. — Я собираюсь в Нью-Йорк, мне нужен пистолет для самозащиты. У тебя пули есть?

— Тебе какие?

— С хорошей останавливающей способностью.

Они сошлись на пяти патронах с экспрессными пулями — такими, которые, попадая в цель, расплющиваются. Чепмен пошел в лес отрабатывать прицел.

Стрелять он умел.

Эллен Чеслер, руководитель аппарата у Кэрол Беллами, приехала в Дакоту в половине восьмого. Древнее здание потрясающе смотрелось на фоне темнеющего зимнего неба.

Большинство соседей уже поужинало, до Эллен доносились голоса детей, резвящихся в просторных коридорах Дакоты. Хоть и не всех обитателей дома она числила в друзьях, но всех их детей знала по именам. Часто видела улыбчивого и разговорчивого Шона Леннона. Как и все, Эллен читала в журналах рассказы Джона и Йоко о семейной жизни. По работе общаясь с политиками, каждое публичное заявление она воспринимала с изрядной долей цинизма. Но в отношении Шона Ленноны говорили чистую правду. Он рос воспитанным, счастливым ребенком, и они прилагали все усилия, чтобы обеспечить ему нормальную жизнь.

Дети его возраста еще не способны понять чудовищный масштаб «Битлз». Они видели в Джоне лишь заботливого и веселого отца Шона.

Эллен зашла к себе в квартиру, взяла у няни малышку. В мыслях промелькнул плотный коротышка с южным акцентом, который встретился ей перед домом — он еще с выходных торчал перед Дакотой. Соседи тоже наверняка его заметили.

— Он все время там был, а потому вызывал определенные опасения, — вспоминала Эллен. — Видишь его и думаешь: «Черт, опять он». Но он вел себя прилично, и не выделялся среди прочих фанатов.

У Эллен Чеслер были и другие заботы, кроме поклонника Джона Леннона, которому некуда девать время. Завтра снова ждет суета Сити-Холла: фискальные вопросы, безработица, пособия, реконструкция Южного Бронкса.

— Мы решали такую уйму проблем, — скажет она.

Активистская деятельность Леннона мешала творчеству.

— Поэзия превратилась в сплошную журналистику, — жаловался он журналу «Роллинг Стоун».

Но освободившись от гнета «Битлз», он столько всего хотел сказать. Песня «Imagine» задела за живое и его сторонников, и противников, которые видели угрозу в его идеях о мире без религии и без войны, а следовательно, и без расходов на оборону. Сопротивление не утихало годами, но Джон отказывался уступить, как было с замечанием про «популярнее Иисуса». Не было рядом Брайана Эпштейна, способного убедить его вести себя скромнее. В том же 1971 году он выпустил сингл «Power to the People», более сердитую, воинственную версию «Give Peace a Chance»: «Мы требуем перемен / Прямо здесь и прямо сейчас».

Новые члены его социальной сети, самозваные радикалы в Англии и США, поддерживали агрессивные политические взгляды Леннона. Впереди были президентские выборы 1972 года, и некоторые его последователи считали, что Джон вполне способен выдворить Ричарда Никсона из Белого дома. Ему предлагали организовать турне, где музыка будет перемежаться пропагандой против войны во Вьетнаме. Впервые возрастную планку голосования снизили до восемнадцати лет, и вашингтонские бонзы обратили на Леннона внимательный взор. В 1971 году он выступал на стадионе «Крайслер» в Анн-Арборе, Мичиган, требуя освободить Джона Синклера, активиста левого крыла, осужденного на десять лет за два косяка с марихуаной.

Через два дня Синклера выпустили.

Джон мог и не догадываться, что в аудиторию затесались агенты правительства, передающие каждое слово певца в Вашингтон. В свете грядущих выборов было принято решение: Джона Леннона надо остановить.

В 1968 году в Лондоне Джон с Йоко сидели в гостях у Ринго Старра, когда туда нагрянула полиция. Их арестовали за хранение марихуаны и помеху в исполнении ордера на обыск. Испугавшись перспективы долгого судебного разбирательства и депортации Йоко в Японию, Джон решил отделаться малой кровью и признал себя виновным в мелком правонарушении, за которое положен штраф в размере 150 фунтов.

Но приговор аукнулся ему в Америке, когда Джон с Йоко осели в Нью-Йорке. Сперва они приезжали разыскивать Киоко, дочь Йоко. Но со временем их очаровала кипучая жизнь и возможности города, Джон сравнивал его с Римом начала нашей эры.

— Надо было родиться в Нью-Йорке, — сказал он журналу «Роллинг Стоун». — Лучше всего в Виллидж. Здесь мое место… Вот почему я приехал сюда. Мне нужен местный воздух.

Но в 1972 году, незадолго до выборов, Джон с Йоко получили ордера на депортацию. Администрация Никсона настаивала, что это обычная процедура: законы того времени запрещали въезд в страну лицам, осужденным за наркотики, независимо от размера преступления. Но у Джона появилось чувство, что за ним следят, а телефон прослушивают. Однако, параноик от природы, он допускал, что это его фантазии.

Адвокат Леннонов подал апелляцию, приостановив высылку из страны. С каждой статьей об этом деле число защитников Леннона росло, далеко выходя за рамки среды леваков и волосатиков.

— Это была позорная атака на Джона Леннона, — вспоминает Эдвард Моррисон, в те времена занимавший пост заместителя мэра. — У дела практически не было административной подоплеки. Все решалось на политическом уровне. Чудовищно, просто чудовищно.

Моррисон бросился на защиту после того, как мэр Джон В. Линдсей объявил Леннона «культурным достоянием» города. Но Джон не знал, сыграют ли его слова какую-нибудь роль.

— Джон, как и Йоко, сильно переживал, — вспоминает Моррисон. — Они совсем не хотели уезжать из Нью-Йорка. Наш город олицетворял для них свободу, место, подходящее человеку его масштаба. Здесь он обрел множество единомышленников и верных друзей, число которых росло с каждым днем.

Несмотря на все недостатки правительства США, Джон успел полюбить эту страну.

— Здесь родина музыки, изменившей мою жизнь, сделавшей меня тем, кто я есть, — сказал он Тому Снайдеру. — В конце концов, мне просто здесь нравится. «Статуя Свободы. Добро пожаловать». Я тоже внес свою лепту.

Моррисон, председатель ныне несуществующей Либеральной партии Манхеттена, встретился с Джоном, чтобы описать ему возможные варианты и посоветовать линию поведения. Они сразу понравились друг другу, и вскоре стали друзьями. В семье Моррисона было четверо сыновей, и Джон регулярно заходил к ним в гости с подарками для детей.

Иной раз Леннон рассказывал о собственном сыне и о том, как скучает по Джулиану.

— Мне кажется, он искренне наслаждался простым человеческим общением, — сказал Моррисон. — Все вокруг чего-то от него хотели — денег, сведений, автографов, а нам с женой ничего было не надо. Мы сами старались помочь ему. Для него это было ново.

Моррисон познакомил Леннона с другим союзником, либеральным конгрессменом от Гринвич-виллидж по имени Эд Коч. Забавно представлять, как неряшливый «битл» общается с нервным и грубым будущим мэром, но по словам Коча они вполне мирно уживались.

— Не думайте, что нас связывали общие планы, — говорит Коч. — Просто он был образцом благовоспитанности. Вел себя, как первоклашка.

Конгрессмен представил генеральному прокурору законопроект, разрешающий проживание в стране иммигрантам, ранее осужденным за хранение марихуаны.

— Конечно, он не прошел, — сказал Коч. — Зато привлек к делу Леннона внимание общественности.

Джон подал встречный иск против правительства США. 7 октября 1975 года, через пять месяцев после официального окончания войны во Вьетнаме, и спустя год после позорной отставки Никсона из-за Уотергейтского скандала, Верховный суд штата Нью-Йорк отозвал ордера на депортацию. 7 июля 1976 года Леннон, наконец, получил гринкарту.

— Здорово жить в стране на законных правах! — ликующе заявил он прессе.

Через четыре года вашингтонские бонзы согласятся с точкой зрения Нью-Йорка, что таланты Леннона служат на благо нации — вплоть до того, что Джона пригласят на инаугурацию Джимми Картера.

Раздобыв патроны, Чепмен вернулся в Нью-Йорк. Он регулярно покидал свой пост у ворот Дакоты, чтобы сходить в кино. Один фильм особенно задел его за живое — «Обыкновенные люди», про подростка из богатой семьи, вернувшегося домой после лечения в психиатрической клинике, куда его упекли за неудачную попытку суицида. Распереживавшись, Чепмен решил позвонить жене.

Сквозь шум автомобильных гудков и лязг автобусов Чепмен шептал в трубку таксофона.

— Я приехал сюда, чтобы убить Леннона, — признался он, озираясь, чтобы его не дай бог не подслушали.

— Возвращайся домой, — умоляла его Глория. — Возвращайся домой.

— Обязательно вернусь, — согласился он, задыхаясь от чувств. — Я отказался от своих планов. Это великая победа. Глория, твоя любовь спасает меня.

Чепмен сел на рейс до Гонолулу. Глория ждала его в квартире. Едва Марк шагнул за порог, она обняла его, упрашивая не забывать обо всем хорошем, что есть у него в жизни. Теплый тропический воздух нежно ласкал его тело, промерзшее за дни ожидания на манхеттенском ветру. В окно лился запах соленой воды. Чтобы успокоить жену, Чепмен пообещал пойти на обследование к психиатру.

Слово он не сдержал.

— Меня снова начали одолевать эмоции, — поведает он. — Не было никакой возможности бороться с этим желанием. Когда человек убежден, что он никто, и вдруг ему в голову приходит подобная идея, отказаться от нее не так-то просто… Особенно если в жизни ничего не меняется. А у меня в жизни все оставалось по-прежнему.

Чепмен решил вернуться в Нью-Йорк. Но он понимал, что истинная причина Глорию не устроит. И он солгал.

— Я должен найти себя, — заявил он. — Напишу книгу для детей, приведу жизнь в порядок.

Глория хотела верить мужу. Она дала ему свое благословение. Но сомнения одолевали ее. 6 декабря она проводила его до аэропорта, и расплакалась, когда он садился в самолет с пистолетом в портфеле. Весь полет он вспоминал ее слезы и крики. В Нью-Йорке, запрыгнув в такси, он спросил у водителя, не хочет ли тот нюхнуть кокаину.

Девятнадцатилетний Адам Шэнкер закончил смену в пивной «Кникербокер» на восточной Сорок девятой стрит. Сунув под мышку свежий выпуск «Плейбоя», он шел по Мэдисон-авеню. С обложки смотрела подружка Ринго, Барбара Бах, снятая на фоне дымки и черного полотна с искусственными звездами. Ее соски просвечивали сквозь тонкую ткань. В номере было интервью с футбольным тренером Бамом Филипсом, писателем Стивеном Кингом и четой Леннонов.

Мужики всегда шутят, что покупают «Плейбой» ради статей, но в данном случае это было правдой. Адам с детства фанател от «Битлз», даже пел в расческу «Dizzy Miss Lizzy» и «Long Tall Sally». Теперь он коллекционировал их пластинки, выпущенные в США: стоило выйти переизданию какого-нибудь альбома в новом конверте, и Алекс бежал покупать его в двух версиях, моно и стерео. После того, как группа распалась, он следил за деятельностью всех ее бывших участников. В его спальне лежали «Three amp; 1/3» Джорджа Харрисона, «Ringo the 4th», «Venus and Mars» Пола Маккартни и «Вингз», а теперь и «Double Fantasy».

— Новая пластинка вышла замечательно, — сказал Адам. — Песни Йоко тоже мне понравились. В те дни многие артисты, заработавшие популярность в шестидесятых и семидесятых, не знали, с какого бока подойти к восьмидесятым. Но «Double Fantasy» звучал по-новому. И то, что Джон Леннон вернулся, тоже было очень круто.

На Сорок восьмой стрит Адам свернул к Рокфеллеровскому центру, где проходил ежегодный праздник зажжения гирлянд на рождественской елке. А вдруг, подумал он, Джон Леннон забредет в небольшой зальчик и сыграет концерт? Вот бы узнать.

В Рокфеллеровском центре толкался счастливый народ. Подмораживало. На верхушке елки мерцали красные и зеленые лампочки. Хоть Адам и не праздновал Рождество, при виде этой сцены его наполнило чувство, что будущий год обязательно будет удачным. Он постоял там, глядя вокруг, а потом двинулся на Центральный вокзал, чтобы сесть на поезд до родного Нью-Рошелла.

Он найдет укромное местечко, дочитает интервью Джона и Йоко в «Плейбое». А потом, дома перед сном, еще раз послушает «Double Fantasy»

Звуки из соседней комнаты приводили Чепмена в ярость. И так было не в первый раз. Вот чем оборачивается ночевка в YMCA за 16,5 долларов — за стенкой трахаются гомики. Это же как-никак Молодежная христианская организация, и тут содомиты, грешат, ничего не боясь. У Чепмена при себе был заряженный пистолет. Может, вот она, цель, ради которой Господь привел его сюда? Вышибить дверь, перестрелять этих гомосеков.

Но что толку? Кто запомнит его подвиг? Оно того не стоит.

Надо поберечь патроны для Джона Леннона.

Больше оставаться здесь Чепмен не мог. На следующий день он переехал в «Шератон». У себя в номере он достал из портфеля пластинку. «The Ballad of Todd Rundgren». Как и Чепмен, Тодд был фанатом «Битлз». А теперь и он понял, чего стоит Леннон. Все сказано прямым текстом в песне 1973 года, «Rock and Roll Pussy»: «Ну что, дружище, запачкаешь ручки / Или ты плюшевый рок-н-ролленок?»

Вот почему Рандгрен стал любимым певцом Чепмена. Он сказал о Ленноне то, что остальные не хотели признавать. Они с Джоном даже поцапались на страницах журнала «Melody Maker». Тодд заявил, что Леннон — жулик, а все его гордые речи призваны лишь привлекать к нему внимание.

— Я и не утверждал, что я революционер, — ответил Джон в письме на адрес журнала. — Но ведь имею я право петь о чем хочу, так?

Берегись, Леннон! Чепмен идет за тобой. Пластинка Тодда Рандгрена легла на алтарь, обустроенный на комоде. Кроме него там были: Библия, похвальная грамота от руководства Форт-Чафе, и плакат «Волшебника страны Оз», купленный в перерывах между дежурствами на работе и, дверей Дакоты.

Перед тем, как выйти в ночную смену в «Дейли Ньюс», журналист Пол Лароса повел младшего брата и сестру на праздник зажжения гирлянд на рождественской елке. Ему удалось припарковаться в нескольких кварталах от Рокфеллерского центра. Даже в самом загруженном районе он всегда находил место. Этим искусством овладевает любой житель Нью-Йорка, который по работе все время мотается по бесконечным закоулкам города.

Лароса родился в восточном Гарлеме, а вырос в Бронксе. В школе Святого Причастия он учился на год старше Сони Сотомайор, будущего члена Верховного суда. Ему всегда нравилась профессия репортера — освещать в черно-белом свете последние события в истории города для тех, кто едет в электричке из пригорода в центр. На последнем курсе Фордэмского университета он устроился работать на WPIX, местный телеканал, расположенный в том же здании, что и «Дейли Ньюс». И стал думать, как ловчее перебраться в газету. Когда там открылась вакансия курьера, Пол вцепился в нее зубами.

В 1975 году курьеры сидели на деревянной лавке и ждали, пока их позовет репортер, постранично печатающий статью. Готовая страница взметается в воздух, автор кричит: «Материал!» Задачей Ларосы и его коллег было как можно быстрее отнести материал редактору, а еще подтаскивать кофе, и, если потребуется, подарок чьей-нибудь жене.

Курьеры быстро шли вверх по карьерной лестнице, и Пол не был исключением. Сперва он придумывал заголовки, потом его взяли помощником в отдел новостей, и наконец, он стал репортером. Ла-роса старался наблюдать за жизнью всех районов города — и богатых, и нищих. Как и многие, он не раз видел Джона и Йоко, гуляющих за ручку перед Дакотой.

Как все сверстники, он любил «Битлз».

— Если они вторглись в твою жизнь, ты уже никогда не будешь прежним, — объяснил он.

Хотя Лароса и ценил исполнительский талант Джона, больше всех ему нравился Маккартни.

— Может, во всем виновато имя, но я всегда был на стороне Пола, — сказал Лароса.

В «Рекорд Плант» продюсер Джек Дуглас проводил Джона с Йоко до лифта. Пока Леннон с Дугласом утрясали завтрашний график, Йоко разобрала зевота. Но ей не было скучно. Просто она устала, но была счастлива.

Чета шагнула в лифт, но тут Джон обернулся.

— Увидимся завтра в девять, — сказал Джек, и закрывшиеся двери спрятали от него улыбку Джона.