Фокусник ездил на старомодном красном велосипеде с толстыми шинами, обладавшем одной-единственной скоростью. В плетеной корзине, укрепленной на раме, сидела маленькая собачонка, более всего похожая на терьера. Сзади на багажнике высилась битком набитая коричневая дорожная сумка, в которой, видимо, скрывалось от любопытных глаз все его имущество.

Имущества у него было немного, но он в нем особо и не нуждался. Ведь, в конце концов, он был настоящим чародеем и все недостающее мог запросто себе наколдовать.

Нашего чародея вряд ли можно было назвать стройным: скорее, плотного телосложения. Довольно длинная седая борода спускалась ему на грудь, а вьющиеся седые волосы торчали из-под его черной шляпы с высокой тульей во все стороны, точно плющ из-под крыши. За ленту на шляпе он кокетливо заткнул несколько сухих цветков и три перышка: белое лебединое, черное воронье и коричневое совиное. Пиджак он носил совершенно невообразимого оттенка — голубой, как небо ясным летним утром. Рубашка под пиджаком была ярко-зеленой, словно свежевыкошенная лужайка перед домом. Штаны — коричневые, вельветовые, с аккуратными кожаными заплатками и отлично заутюженными складками, а ботинки — густого желтого цвета, точно цветы лютиков в траве.

Возраст фокусника определить было весьма затруднительно — ему можно было дать и пятьдесят, и семьдесят. Его обычно принимали за бездомного — может, он и обладал более живописной внешностью и, безусловно, куда более веселым нравом, чем другие, но явно был никому не нужным бродягой. Поэтому у людей всегда вызывал удивление запах яблок, который, похоже, всегда сопровождал его. Удивляло их и неизменное добродушие фокусника, а также — острый ум, светившийся в ярко-синих глазах. Когда он, чуть приподняв шляпу, приветствовал кого-то, глядя ему в глаза, человек этот всегда испытывал некое потрясение, точно вдруг увидел бриллиант в куче мусора.

Звали чародея Джон Уиндл. Имя Джон, если вам нравится считать, что в именах есть какой-то особый смысл, означало «любимец бога», а вот фамилии Уиндл разные люди придавали разный смысл: она могла иметь такие значения, как «корзина», «краснокрылый дрозд» или даже «истощаться, вырождаться», хотя, по правде сказать, тогда она по-английски должна была бы звучать как «дуиндл».

Впрочем, любые значения его фамилии имели право на существование, ибо все в его жизни попахивало волшебством, а память представляла собой настоящую сокровищницу знаний и опыта, слухов и историй.

Он обладал довольно высоким, очень чистым и мелодичным голосом и, не отличаясь высоким ростом — всего пять футов десять дюймов в ботинках, — когда-то явно был весьма широк в груди и в плечах.

— Когда-то я был настоящим великаном! — любил он шутить по этому поводу. — Но тогда и мир был еще молод. А чародейство неизменно требует жертв, и теперь Джон превратился в обычного старика, здорово потрепанного жизнью. — И он печально вздыхал, кивая головой и словно подкрепляя этим свои слова. Ясные глаза его смотрели грустно, когда он прибавлял: — В точности как и сам наш мир.

В общем, были на свете такие вещи, с которыми ничего не мог поделать даже чародей.

Живя в большом городе, человек привыкает каждый день видеть нездешние или просто странные лица, лишь время от времени мимоходом замечая их с почти родственной приязнью. Это может быть туземка в выгоревшем платье а ля Лаура Эшли с хозяйственной сумкой на колесиках, набитой мешочками с птичьим кормом и хлебными крошками; или чернокожий старик с китайскими гороскопами и искусно вырезанными и сложенными из бумаги фигурками оригами; глуповатый «ковбой» из Германии, одетый в точности как герой вестерна-спагетти и произносящий по-немецки длинные заумные речи, которые никто не слушает.

И, разумеется, бродячий фокусник.

Этого фокусника Венди Сент-Джеймс видела десятки раз — она жила и работала в деловой части города, которую и он наиболее часто посещал и считал своей «вотчиной». Но она никогда с ним не разговаривала, пока не наступил тот осенний день, прекрасный и солнечный, когда деревья только еще начинали переодеваться в свои разноцветные бальные платья.

Венди сидела в сквере на берегу реки Кикахи, недалеко от паромной пристани. Она была маленькая, чем-то похожая на заблудившегося ребенка в своих джинсиках, белой маечке под горло и короткой коричневой кожаной курточке «пилот» с расстегнутой молнией. На ногах у нее были высокие ботинки на шнуровке, а вместо дамской сумочки — потрепанный рюкзачок, стоявший рядом с ней на скамейке.

Она склонилась над толстым дневником в твердом переплете, в котором, впрочем, почти не делала записей, зато то и дело снова просматривала вроде бы уже прочитанные страницы.

Волосы Венди, густые и светлые, подстриженные «под пажа», сильно отросли и падали ей на плечи, а у корней уже примерно на полдюйма имели свой природный, каштановый цвет. Она грызла кончик ручки, надеясь почерпнуть в пластмассе хоть какое-то поэтическое вдохновение.

Ибо Венди сочиняла стихи. Это они остановили ее посреди прогулки и заставили шлепнуться на скамейку. Прекрасные рифмы так и сверкали у нее в голове, пока она не вытащила из рюкзачка дневник и ручку. Разумеется, слова и рифмы тут же исчезли, и поймать их за хвост оказалось невозможно — в точности как это бывает и со снами.

Чем больше она старалась возродить то движение души, которое побудило ее взяться за перо и бумагу, тем менее очевидным ей представлялся тот очередной всплеск поэтической фантазии. Этому мучительному процессу отнюдь не помогало раздражающее присутствие трех мальчишек-подростков, дурачившихся на лужайке всего шагах в шести от Венди.

Она довольно злобно посматривала на них и вдруг заметила, что один из мальчишек подобрал палку и целится прямо по колесам фокусника, только что выехавшего на своем велосипеде на ту аллею, где сидела Венди. Мальчишка швырнул палку, велосипед упал, и маленькая собачка вылетела из своей корзинки, укрепленной на раме. Сам фокусник тоже упал и очень неудачно, запутавшись ногами в колесах. Мальчишки, конечно, смылись, весело смеясь на бегу. Собачка некоторое время преследовала их, пронзительно тявкая, но потом поспешила к упавшему хозяину.

Венди, бросив дневник и ручку, тоже подбежала к старику.

— Надеюсь, вы не очень сильно ушиблись? — спросила она, помогая фокуснику выбраться из-под рухнувшего на него велосипеда.

Она и сама не далее как этим летом упала с велосипеда, налетев передним колесом на камень. Ее десятискоростной велик угрожающе завилял, она ударила по тормозам, но, к сожалению, нажала сперва на передний тормоз и к тому же чересчур сильно. Велосипед взбрыкнул, она перелетела через руль, а потом по крайней мере неделю страдала от сильнейших головных болей.

Фокусник ответил ей не сразу. Он все еще смотрел вслед убегавшим мальчишкам.

— Что посеешь… — пробормотал он.

И тут Венди увидела, что тот мальчишка, который кинул палку, на полном ходу вдруг споткнулся и растянулся на траве. Странный холодок пробежал у нее по спине: вредный мальчишка споткнулся сразу же после слов фокусника, и на мгновение ей подумалось, что именно они и послужили причиной его падения.

«М-да… Действительно, что посеешь, то и пожнешь», — подумала она.

И снова посмотрела на фокусника. Тот уже сел и теперь ощупывал здоровенную дыру на своих вельветовых штанах, которые и без того уже были все в заплатках и напоминали стеганое одеяло. Он коротко улыбнулся Венди, и улыбка эта мгновенно осветила все его лицо. И Венди вдруг поймала себя на том, что вспоминает Новый год и Санта-Клауса. Собачонка все старалась носом оттолкнуть руку хозяина от новой прорехи в штанах. Но оказалось, что никакой дыры там больше нет!

«Наверное, это была просто складка, — догадалась Венди. — Складка и все».

Она помогла старику дохромать до скамейки, потом прикатила его велосипед, выправила руль и прислонила велосипед к спинке скамьи. И только после этого уселась сама. Собачонка устроилась у фокусника на коленях.

— Какая умная собака! — восхитилась Венди, погладив песика. — А как ее зовут?

— Джинджер. «Имбирь» то есть, — ответил фокусник таким тоном, словно это имя было само собой разумеющимся и он не понимает, зачем ей понадобилось спрашивать.

Венди посмотрела на собаку. Шерсть Джинджера была такой же серой (а может, седой) и такой же спутанной, как и борода ее хозяина. Без малейшего намека на рыжевато-коричневый цвет, свойственный имбирю.

— Но ведь шерсть у нее совсем не рыжая! Даже и не коричневая! — невольно вырвалось у Венди.

Фокусник покачал головой.

— Это неважно. Важна ее суть. А суть у нее от рождения имбирная. Она пряничная собачка. — Он вырвал из спинки Джинджера шерстинку, и собака скорбно на него посмотрела. Шерстинку он протянул Венди, предложив: — Попробуйте-ка.

— Да нет, не стоит, — поморщилась Венди.

— Ну как хотите, — пожал плечами фокусник и, сунув шерстинку в рот, тут же ее съел, с наслаждением причмокивая.

«Господи», — подумала Венди.

— А как вы думаете, откуда берется имбирь? — спросил ее фокусник.

— Что? Вы имеете в виду вашу собаку?

— Нет, приправу.

Венди пожала плечами.

— Не знаю. По-моему, это какое-то растение.

— Вот тут-то вы и ошибаетесь! Имбирь делают так: таких вот пряничных собачек, как наш Джинджер, бреют наголо и перетирают шерсть в ступке, пока не получится порошок. Затем этот порошок выставляют на солнце суток на полтора-двое, и он вскоре приобретает свой знаменитый рыжеватый оттенок.

Венди слушала, развесив уши и широко раскрыв от удивления глаза. Лишь с огромным трудом она заставила себя встряхнуться.

«Нет, пора уходить! — подумала она. — Давно пора!»

В конце концов, она сделала, что могла: убедилась, что со стариком все в порядке. И он явно не страдает от последствий своего падения…

— Послушайте! — возмутилась она, увидев, что он взял ее дневник и начал его перелистывать. — Это очень личное!

Она попыталась отобрать у него дневник, но он отстранил ее руку, продолжая читать.

— Поэзия… — задумчиво промолвил он. — И к тому же стихи просто прелестные!

— Прошу вас…

— Вы их когда-нибудь публиковали?

Венди бессильно уронила руку и с тяжким вздохом откинулась на спинку скамьи.

— Две подборки, — сказала она, помолчав. — И несколько отдельных стихотворений удалось продать в литературные журналы.

Впрочем, поправила она себя, слово «продать» здесь не годится: ведь в журналах платят только потиражные. И хотя у нее действительно были опубликованы две подборки, но опубликовало их маленькое местное издательство «Ист-стрит Пресс», а потому книжные лавчонки в Ньюфорде были, наверное, единственным местом в мире, где продавались обе ее книжки.

— Романтично. И с этакой оптимистической ноткой… — заметил фокусник, продолжая читать дневник, где перед ним как на ладони были все ее наброски, все незаконченные стихотворения, все черновые варианты. — Но никакой «бури и натиска», столь свойственных ранним романтикам; скорее похоже на «Сумерки» Йитса или… как это называл Честертон? «Мавританством»? Когда обычные вещи кажутся необычными, если посмотреть на них немного иначе…

Венди просто ушам своим поверить не могла! Да кто он такой? Профессор, некогда преподававший английскую филологию и ныне живущий на улице, словно какой-то подзаборный философ из Древнего мира? Нет, это же полный абсурд — то, что она продолжает сидеть здесь и слушать его речи!

Фокусник посмотрел на нее, ласково улыбаясь.

— Собственно, в этом и заключается наша надежда на будущее, верно? Когда мы позволяем своему воображению забегать далеко вперед и просто видеть, не вдаваясь особо в смысл и значение того, что мы видим вокруг. Вы со мной согласны?

— Я… не знаю, что вам и сказать, — пролепетала Венди.

Джинджер спал, свернувшись клубочком у фокусника на коленях. А он, закрыв дневник Венди, пристально смотрел на девушку невероятно синими ясными глазами из-под полей своей дурацкой шляпы.

— А теперь Джон хотел бы кое-что вам показать, — сказал он.

Венди изумленно уставилась на него.

— Джон? — спросила она, озираясь.

Фокусник ударил себя в грудь.

— Ну да, Джон Уиндл! Так те, кто знает мое имя, меня кличут.

— Ах вот оно что!

Ей показалось странным, как легко он переходит с речи образованного человека к просторечию. Даже себя в третьем лице именует! С другой стороны, если на минутку задуматься, в нем странно не только это… Все в нем очень странно!

— И что же вы хотели мне показать? — осторожно спросила Венди.

— Это недалеко.

Венди посмотрела на часы. Ее смена начиналась в четыре. У нее есть еще почти два часа, куча времени. Однако же она прекрасно понимала: каким бы интересным ни был ее новый знакомец, это совсем не тот человек, с которым ей хотелось бы общаться и впредь. Она чувствовала себя не в своей тарелке из-за той постоянной дихотомии смысла и бессмыслицы, что придавала такую остроту и яркость его высказываниям. Хотя ей вовсе не казалось, что он опасен. Просто ее преследовало ощущение, будто она ступила на весьма зыбкую почву, которая в любую минуту, при любом неосторожном движении может у нее под ногами превратиться в бездонную трясину или зыбучие пески. И, несмотря на то что она едва была с ним знакома, она знала: если продолжать его слушать, то это грозит ей множеством таких вот неосторожных движений.

— Извините, — сказала она, — но у меня совершенно нет времени.

— Видите ли, это нечто такое, что, по-моему, только вы и сможете если не понять, то по крайней мере оценить по достоинству.

— Я уверена, что это в любом случае очень интересно, но мне…

— Ну так идемте! — сказал фокусник, протягивая ей дневник, и встал, стряхнув с колен собаку, которая тут же разразилась протестующим лаем. Он поднял ее, сунул в корзинку и взялся за руль велосипеда, вопросительно глядя на Венди.

Она открыла было рот, чтобы возразить, потом пожала плечами и тоже встала. А почему бы и нет? Опасным он действительно не выглядит, и можно постараться все время быть на людях…

Венди сунула дневник в рюкзачок и последовала за чародеем. Он вел ее, шагая рядом со своим велосипедом, в южную часть города, где газоны Городской управы уступали место лужайкам перед зданиями университета Батлера. Венди хотела было спросить, не трудно ли ему идти (ведь сперва он сильно хромал), но он шел так быстро и легко — кстати, по походке ему нельзя было дать и половины тех лет, на какие он выглядел, — что она решила: значит, не так уж сильно он и ушибся.

Они пересекли заросший травой пустырь перед университетом, направляясь прямо к библиотеке имени Г. Смитерса и огибая островки студентов, сидевших на траве и занятых чем угодно, только не учебой. Стены библиотеки были увиты густым плющом. Они обогнули здание и оказались на заднем дворе, где фокусник наконец и остановился.

— Вон там. — И он широко повел рукой, словно обнимая весь двор. — Ну что, видите?

Перед ней было довольно большое открытое пространство, на заднем плане которого высились какие-то строения. Венди и сама когда-то училась в этом университете и тут же узнала все три здания: студенческий центр, научный корпус и общежитие. И сразу вспомнила, что где находится. Двор, обрамленный стенами этих одинаково громоздких зданий, был страшно захламлен строительным мусором. Кусты сирени и боярышника, росшие здесь когда-то, были уничтожены, остатки лужайки были в проплешинах, а изрытая техникой земля вокруг заросла сорняками, особенно там, где из земли были с корнями выдраны деревья. Прямо посредине двора торчал невероятной величины пень.

Лет пятнадцать, наверное, прошло с тех пор, как у Венди имелись хоть какие-то причины заглядывать на задний двор библиотеки. И теперь она его просто не узнавала и чувствовала, что смотрит вокруг с выражением «угадай, что неправильно на этой картинке?» Когда она поступила в университет, здесь был маленький островок дикой природы, которая словно спряталась на задах библиотеки от аккуратно подстриженных лужаек и декоративных кустарников, придававших остальной территории университета такой живописный и причесанный вид. И она еще помнила, как пробиралась сюда с дневником в руках и сидела под огромным…

— Как же здесь все изменилось! — медленно проговорила она. — Они выкорчевали все кусты и большой дуб срубили…

Кто-то сказал ей тогда, что это дерево — настоящий раритет и принадлежит к редкому виду дубов, которые обычно не растут в Северной Америке. Назывался он, впрочем, Quercus robur, «дуб обыкновенный» или «европейский». Полагали, что ему более четырех веков, то есть он старше и самого университета, и самого Ньюфорда.

— И как только у них рука поднялась срубить его! — пробормотала Венди.

Фокусник через плечо большим пальцем указал в сторону библиотеки:

— Это все дело рук заведующего библиотекой! Ему, видите ли, не нравилось, что дуб отбрасывает тень на окна его кабинета! И неприятно было смотреть на дикую, неприрученную природу, что спряталась здесь, на заднем дворе, и вызывала у него тревожные чувства и ощущение беспорядка.

— Это приказал сделать заведующий библиотекой? — удивилась Венди. Фокусник только плечами пожал. — Но… неужели никто не жаловался? Не протестовал? Конечно же, студенты…

В ее времена студенты уж точно выразили бы свой протест. Они бы создали живую цепь вокруг знаменитого дерева и никому не позволили бы к нему приблизиться! Они бы, наверное, дежурили возле дуба днем и ночью, поставили бы палатки и…

Венди смотрела на пень, чувствуя такое стеснение в груди, словно кто-то обмотал ее сырой кожей и теперь эта кожа высыхает, постепенно скукоживаясь.

— Это дерево было другом Джона, — сказал фокусник. — Самым последним моим другом. Ей было десять тысяч лет, а они взяли и срубили ее…

Венди со странным выражением глянула на него. Десять тысяч лет? Ей? Теперь мы что же, перешли к подобным преувеличениям?

— Ее смерть символична, — продолжал фокусник. — У нашего мира больше не осталось времени слушать всякие там истории.

— Я не совсем уверена, что понимаю вас… — промолвила Венди.

Он повернулся и посмотрел прямо на нее. Глаза его светились каким-то странным светом из-под полей шляпы.

— Она была Деревом Сказок, — промолвил он. — Таких на свете осталось совсем мало. Впрочем, таких, как я, тоже. Она хранила в памяти множество историй — все те, что приносил ей ветер, и любые другие, которые были достойны хоть какого-то внимания. И с каждой услышанной историей она вырастала все больше, становилась все выше, все ветвистей.

— Но ведь истории люди будут сочинять всегда, — сказала Венди, невольно подпадая под власть его слов и по-прежнему не совсем понимая, какое она-то имеет отношение к произошедшему с дубом. — И кроме того, в наши дни издается куда больше книг, чем когда-либо раньше.

Фокусник нахмурился и довольно кисло посмотрел на нее. Потом снова своим крючковатым большим пальцем потыкал в сторону библиотеки.

— Ну вот, теперь и вы говорите почти как они!

— Однако…

— История истории рознь! — твердо заявил он, не дав ей договорить. — Некоторые из них, действительно стоящие, порой навсегда меняют вашу жизнь. Другие, тоже неплохие, воздействуют на вас не так сильно, но если вы хоть раз услышите их, они навсегда станут частью вашей души. Вы питаете эти истории, вы передаете их дальше и от одного этого уже получаете удовольствие. Ну а порой истории — это просто слова, написанные на бумаге.

— Да, это правда, — кивнула Венди.

«А ведь это действительно так, — думала она. — Во всяком случае, до некоторой степени».

Хотя она, конечно, никогда прежде по-настоящему не задумывалась над этим. Видимо, некие инстинктивные знания, всегда жившие в ее душе, теперь просто всплыли на поверхность, словно призванные словами этого чародея.

— Теперь повсюду машины, механизмы, — продолжал старый фокусник. — Наш новый, высокотехничный мир — как там они его называют? «Хай тек»? — этот мир, конечно, тоже чрезвычайно интересен, но Джон считает, что в нем люди отстранены друг от друга. Этот мир обесценивает человеческий опыт. И в нем нет места для историй, имеющих столь большое значение для души человека, для появления на свет таких историй, которые делают людей лучше или хуже. Ведь истории — это язык снов и мечтаний. Они коренятся в творчестве не одного писателя, а всего народа. И становятся голосом целой страны или даже расы. Без них люди теряют связь с самими собой.

— Вы говорите о мифах? — попыталась уточнить Венди.

Фокусник покачал головой:

— Не только. И отнюдь не в классическом понимании этого термина. Мифы — это лишь часть коллективной истории человечества, дающая богатый урожай в ветвях Дерева Сказок. А наш мир стал настолько пессимистичным, что коллективное творчество, коллективная история — это единственное, что осталось людям в качестве руководства, способного указать им путь во тьме, которая постепенно завоевывает все вокруг. Именно благодаря коллективной истории у человека появляется ощущение возможности выбора, возможности постоянства — хотя ощущение это и создается из ничего.

Теперь Венди действительно начинала терять нить его сложной аргументации.

— А что это означает в действительности? — спросила она.

— Дерево Сказок есть некий магический акт, акт веры. Само его существование — это уже подтверждение того, какую власть способен обрести дух человека над человеческой судьбой. А истории… что ж, это всего лишь истории! Они забавляют, они заставляют смеяться или плакать, но если история действительно чего-то стоит, то она обладает и куда более глубоким резонансом, и эхо этой истории звучит еще долго после того, как перевернута ее последняя страница или умолк ее рассказчик. Оба эти аспекта важны, чтобы история стала хоть немного значимой.

Он довольно долго молчал, потом прибавил:

— Иначе она начнет жить без участия человека.

Венди вопросительно на него посмотрела, но ничего не сказала.

— А вы знаете, что означает выражение «и с тех пор»? — спросил он.

— Полагаю, что да, — неуверенно ответила Венди.

— Это одна из книжных концовок сказки — точнее, тех сказок, которые начинаются словами «жили-были однажды». А после слов «и с тех пор» наступает конец истории, и все расходятся по домам. Именно так было сказано и в конце той истории, в которую попал Джон. Только он внимания на это не обратил, вот и остался с носом.

— Я не уверена, что понимаю, о чем вы говорите, — снова сказала Венди.

«Не уверена? — думала она. — Да нет, все-то она понимает! И все это так… забавно, что ли. И не имеет ни малейшего отношения ни к одному занятию на свете, с которым она знакома. Но самое странное — все, что он говорит, вызывает в ее душе какое-то странное ощущение, вроде щекотки: то есть даже когда она его вроде бы не понимает совсем, то все равно чувствует, что некая ее часть понимает и принимает его полностью! И это та самая часть ее личности, которая спрятана от всех, которой нет дела до обыденной жизни, которая, возможно, и помогает ей писать стихи на чистых страницах, где нет еще ни единого слова… Волшебная часть ее души!»

— Джон заботился о Дереве Сказок, — продолжал между тем фокусник. — Отстав от истории собственной жизни, он хотел убедиться, что по крайней мере другие истории будут жить. Но однажды он забрел слишком далеко в своих странствиях — то же самое произошло с ним, и когда его собственная история подходила к концу! — а когда вернулся, Дерева уже не было. Его срубили.

Венди молчала. Несмотря на комическую внешность — яркие одежды и веселую улыбку Санта-Клауса, — в его голосе внезапно прозвучала такая тоска, в которой не было ровным счетом ничего комического.

— Мне очень жаль! — искренне сказала она.

И сказала так не просто из сочувствия, а потому что и сама по-своему любила тот старый дуб. Наверное, она, как и этот фокусник, тоже когда-то «слишком далеко забрела».

— Собственно, это все. — Фокусник вытер рукавом нос; на нее он не смотрел. — Джон просто хотел, чтобы вы это увидели.

Он оседлал свой велосипед и протянул руку, чтобы почесать Джинджера за ушком. Потом снова посмотрел на Венди; глаза его сверкали, точно маленькие синие костры.

— Я знал, что вы поймете! — сказал он.

И прежде чем Венди успела ответить, нажал на педали и быстро поехал прочь, подскакивая на неровной поверхности. Она осталась стоять в одиночестве на заднем дворе библиотеки, где некогда царила дикая природа и где теперь воцарилась удручающая пустота. И тут Венди заметила, как посредине широченного пня что-то шевельнулось.

Сперва воздух просто слабо мерцал, точно жаркое марево в летний день. Венди сделала шаг по направлению к пню и замерла, увидев, что у нее на глазах мерцающее марево превращается в крошечный росток, который движется — медленно, важно, точно танцуя; так в документальных фильмах показывают порой развитие того или иного растения: сперва набухают почки, потом проклевываются листья, вытягиваются и расправляются ветки…

Росток явно рос, и его рост напоминал музыкальное рондо, когда в рамках главной темы развиваются две абсолютно разные мелодии. Рост был главной темой, а обе мелодии начинались с проросшего желудя и завершались взрослым дубом, столь же великолепным, как библейский бегемот или как то огромное Дерево Сказок, которое когда-то высилось здесь. И вот росток превратился в дерево, и от его ствола, от корней, скрытых под землей, от каждого широкого зубчатого листка, крепко сидящего на ветке, полился неизъяснимый свет.

Венди не сводила с дерева глаз, потом подошла ближе, протянула руку, и как только ее пальцы коснулись светящегося дерева, раздался треск, и оно стало разваливаться, расплываться, точно туман, и вскоре исчезло без следа. Единственное, что осталось на прежнем месте, — это пень, некогда бывший прекрасным дубом.

Промелькнувшее перед ней видение, странное неисчезающее стеснение в груди и печаль, оставшаяся после ухода фокусника, преобразовались в слова, которые, точно грозовой раскат, прокатились у нее в голове. Но она не бросилась их записывать. Она по-прежнему стояла и смотрела на пень; смотрела очень долго. Потом наконец повернулась и пошла прочь.

Ресторан «У Кэтрин» находился на Баттерсфилд-роуд в Нижнем Крауси. Это было, в общем, не так далеко от университета, но все же на том берегу реки, и Венди пришлось поторопиться, чтобы поспеть на работу вовремя. Ей казалось, что два часа, промелькнувшие с момента ее знакомства с фокусником, провалились в какую-то «черную дыру». На работу она все-таки опоздала — не очень, правда, сильно, но все же заметила, что Джилли уже успела принять заказы с двух столиков, которые должна была обслуживать она, Венди.

Венди ринулась в посудомоечную, мгновенно переоделась, сменив джинсы на коротенькую черную юбку, в которую заправила свою беленькую маечку. Волосы она зачесала наверх, сделав пышный «конский хвост», потом поспешно сунула куда-то свой рюкзачок и схватила с полки за вешалкой для обслуживающего персонала книжку заказов.

— Ты выглядишь какой-то изможденной, — заметила Джилли, вернувшись из обеденного зала.

Джилли Коперкорн и Венди подходили друг к другу почти идеально. Обе были маленькие, хрупкие и хорошенькие, только у Джилли волосы так и остались темными и вьющимися, а Венди, у которой волосы некогда тоже были темными, превратилась в золотистую блондинку. Обе работали официантками в вечернюю смену, сберегая лучшее время суток для творчества: Джилли — для рисования, а Венди — для поэзии.

До работы в ресторане они знакомы не были, но крепко подружились уже в самую первую смену, которую им пришлось отработать вместе.

— Ты знаешь, что-то у меня в голове все перепуталось… — пробормотала Венди.

— Да? Ничего, сейчас быстренько в себя придешь. А для начала подойди-ка к пятому столику — там один тип уже три раза заказ менял. А я пока тут постою и минут пять подожду: вдруг он снова передумает, тогда я уж сразу Фрэнку скажу.

Венди улыбнулась.

— А он возьмет и пожалуется, что его слишком медленно обслуживают, а тебя без чаевых оставит.

— Да он мне и так их не даст!

Венди положила руку Джилли на плечо.

— Ты сегодня вечером занята?

— Нет, а что?

— Поговорить нужно.

— Я в полном твоем распоряжении! — И Джилли сделала ей реверанс. Венди тихонько прыснула, но Джилли, испуганно глянув в сторону столика номер пять, воскликнула: — О господи! Он опять требует официантку!

— Давай-ка мне его заказ, — сказала Венди. — Сейчас я им займусь.

Ночь была такой чудесной, что они, закончив смену, просто обогнули ресторан и побрели по обсаженной деревьями дорожке, которая через лужайку перед зданием привела их к берегу реки. Они уселись на каменный парапет, болтая ногами над медленно текущей водой. Вокруг царила ночная тишь. Здесь благодаря какому-то особому движению воздуха почти не слышен был шум транспорта, долетавший с находившейся совсем рядом Баттерсфилд-роуд. Оживленная улица давала о себе знать лишь неким отдаленным гулом, хотя их отделяло от нее только здание ресторана.

— А помнишь, как мы путешествовали с палаткой? — спросила вдруг Венди, когда они уже довольно долго просидели над рекой, единодушно храня молчание. — Только ты, я и Ла Донна. Помнишь, как мы всю первую ночь просидели у костра, рассказывая всякие истории о привидениях?

— Конечно помню! — В голосе Джилли слышалась улыбка. — Ты все пересказывала книжки Роберта Эйкмана и ему подобных авторов.

— А вы с Ла Донной уверяли, что ваши истории самые что ни на есть жизненные, и совершенно не желали соглашаться, когда я старалась доказать вам, что такого просто не может быть.

— Но это действительно было, — сказала Джилли.

Венди вспомнила, как Ла Донна рассказывала, что видела на кладбище мать Карла Великого, Берту Большеногую, а Джилли вещала о каких-то земляных духах «джемми», которые, по всей видимости, размножались почкованием и которых она встречала тоже неподалеку от городского кладбища. А еще — о каких-то весьма похожих на гоблинов существах, обитающих в развалинах старого города, которые теперь оказались под землей, прямо под Ньюфордским сабвеем.

Венди отвернулась от реки и заглянула подруге в лицо.

— Неужели ты действительно веришь в то, что тогда рассказывала?

— Конечно верю! — кивнула Джилли. — Все эти существа вполне реальны. — Она минутку помолчала и придвинулась к Венди поближе, надеясь в темноте понять, что таится у той в глазах. — А что? В чем дело, Венди?

— Ты знаешь, я, по-моему, сегодня и сама познакомилась с одним из этих таинственных существ…

И, поскольку Джилли молчала, Венди принялась рассказывать подруге о своей встрече с фокусником.

— Я, по-моему, знаю, почему его называют чародеем, — закончила она свой рассказ. — Конечно, все видели, как он вытаскивает цветы у зрителей из ушей и делает другие подобные трюки, но там было нечто совсем иное! Пока я была с ним, меня не покидало ощущение, что весь воздух вокруг пропитан магией, настоящей магией! И еще я все время слышала какое-то невнятное пение, какую-то музыку… А потом… было это видение Дерева Жизни… Нет, я просто не знаю, что мне и думать!

Рассказывая о встрече с фокусником, Венди смотрела вдаль, на противоположный берег реки, скрывавшийся во тьме. И только теперь повернулась к Джилли.

— Как ты думаешь, кто он? — спросила она подругу. — Или, может, лучше сказать «что он такое»?

— Я считаю, что он — некая разновидность анимуса, — сказала Джилли. — Та свободная часть мифа, которая всегда остается, даже когда сам миф умирает или люди перестают в него верить.

— Примерно то же говорил и он… Но что это значит? Что же он такое на самом деле?

— А может, знать, что он такое, куда менее важно, чем то, что он есть на свете? — пожала плечами Джилли. И в ответ на недоуменный взгляд Венди прибавила: — Не могу объяснить это лучше… Я… Ну смотри: не так уж важно, является ли он тем, за кого сам себя выдает; гораздо важнее, что он утверждает, что таков на самом деле. Что он в это верит!

— Но почему?

— Потому что все обстоит именно так, как он тебе говорил, — сказала Джилли. — Люди теряют связь друг с другом и с самими собой. Им нужны истории, потому что эти истории — и в самом деле единственное, что нас объединяет. Сплетни, анекдоты, шутки, легенды — именно это люди обычно рассказывают друг другу. Именно это позволяет человеческому сообществу остаться открытым, позволяет нам постоянно соприкасаться друг с другом.

Собственно, все искусство основано на этом. Мои картины, и твои стихи, и те книги, которые пишет Кристи, и та музыка, которую сочиняет Джорджи, — все это способы общения. Только теперь сохранить их гораздо труднее; общество становится все более закрытым; для большинства людей куда проще почувствовать свое родство с телевизионным экраном, чем с другим человеком. Люди позволяют пичкать себя информацией, не зная уже, что им с таким количеством информации делать. Их беседы с другими людьми всегда очень поверхностны. Как живете? Какая сегодня погода?.. И мнение обо всем они приобретают исключительно с помощью телевизора. Они, разумеется, считают себя людьми информированными, но все их знания — это лишь повторение мнений тех, кто выступает в различных ток-шоу, и новостных комментаторов! А слушать живых людей они совершенно разучились.

— Все это мне известно, — сказала Венди, — но какое оно имеет отношение к тому, что сегодня показал мне фокусник?

— Вот это я как раз и пытаюсь тебе сказать: по-моему, дело в том, что для него ценности прошлого гораздо дороже нынешних. Только и всего.

— Ну хорошо, а что ему в таком случае нужно было от меня?

Джилли довольно долго молчала, глядя за реку, во тьму, и словно пытаясь увидеть там нечто особенное. Точно так же вглядывалась в темную даль и Венди, рассказывая о сегодняшнем знакомстве с чародеем. Дважды задала Венди свой вопрос, но Джилли все не отвечала. Наконец она повернулась к подруге и сказала:

— Возможно, он хочет, чтобы ты посадила новое дерево.

— Но это же глупо! Я и понятия не имею, как это делается, — вздохнула Венди. — Я не уверена даже, верю ли я в Дерево Сказок…

И вдруг вспомнила то чувство, что охватило ее во время разговора с фокусником, и то ощущение чего-то давно знакомого, словно ей просто напомнили о хорошо известных ей вещах… И еще это видение Дерева…

Она снова вздохнула.

— Но почему именно я? — спросила она, словно обращаясь к бескрайней ночи, что распростерлась перед ними, а вовсе не к Джилли.

Но ответила ей именно Джилли, а ночь промолчала, словно занятая собственными размышлениями.

— Слушай, можно тебя кое о чем спросить? — сказала Джилли. — Только отвечай, не задумываясь. Просто скажи первое, что придет тебе в голову. Хорошо?

— Хорошо, — неуверенно кивнула Венди.

— Если бы у тебя появилась возможность исполнить любое свое желание — одно, но без каких-либо ограничений, — чего бы ты попросила?

И Венди, помня, в каком мире она сейчас живет, без колебаний ответила:

— Мира во всем мире.

— Ну вот! Как говорится, что и требовалось доказать! — воскликнула Джилли.

— Не понимаю…

— Ты спрашивала: почему фокусник выбрал именно тебя? По этой самой причине! Ведь большинство людей на твоем месте сразу задумались бы, чего бы пожелать для себя, чего больше всего хочется им. И пожелали бы, скажем, тонну золота или вечную жизнь — в общем, что-нибудь в этом роде.

Венди покачала головой:

— Но ведь он меня совсем не знает!

Джилли вскочила, резко потянув за собой и Венди.

— Пошли, — сказала она. — Посмотрим на это дерево.

— Но там один пень!..

— Все равно. Идем!

Венди и сама не понимала, почему сопротивляется предложению Джилли. Впрочем, как и днем, она позволила отвести себя в университетский кампус.

Там ничего не изменилось, только было совершенно темно, из-за чего, на взгляд Венди, разоренный задний двор библиотеки производил еще более гнетущее впечатление.

Джилли молча постояла с нею рядом. Потом прошла вперед и присела на корточки возле большого пня, ощупывая его поверхность руками.

— А я совсем этот двор позабыла, — тихо проговорила она.

«Как и я», — подумала Венди.

Джилли ведь тоже училась в университете Батлера и примерно в одно с нею время, но знакомы они тогда не были.

Венди присела на корточки рядом с подругой и удивленно на нее поглядела, когда Джилли взяла ее руку и положила на поверхность пня.

— Слушай! — велела она. — И сразу почувствуешь, почти услышишь чей-то шепот. Словно кто-то рассказывает старинную историю… Словно до нас долетает последнее эхо этого рассказа…

Венди вдруг зазнобило, хотя ночь была теплая. Джилли смотрела прямо на нее. Звездный свет, отражавшийся в ее голубых глазах, напомнил Венди, как светились ярко-синие глаза старого чародея.

— Ты должна это сделать! — воскликнула Джилли. — Должна посадить новое дерево. И это не он тебя выбрал — это само дерево выбирает тебя!

Венди совсем растерялась. Все происходящее казалось ей сущим безумием, и все же, слушая Джилли, она почти верила ей. С другой стороны, Джилли всегда умела сделать так, что любая, даже самая странная вещь могла показаться естественной и нормальной. Вот только как это назвать? Дар? Талант? Венди не была уверена, что эти слова годятся. Но так или иначе, а этим талантом или даром Джилли, безусловно, обладала.

— Может, лучше попросить Кристи? — нерешительно предложила Венди. — В конце концов, он ведь тоже сочиняет всякие истории.

— Кристи — чудесный человек, — сказала Джилли, — но порой его куда больше волнует то, какими словами он воспользовался, чем сама рассказанная им история.

— Ну и что? А я чем лучше? Вы же все знаете, что я могу часами обдумывать какую-нибудь строфу или даже одну строчку.

— Ради того, чтобы казаться умнее? — спросила Джилли.

— Нет. Чтобы получилось, как надо.

Джилли молча пошарила в скошенной сорной траве, изображавшей, видимо, газон, и, что-то отыскав у основания огромного пня, сунула найденный предмет Венди в ладошку. Венди даже не посмотрела туда: она и так знала, что это желудь.

— Ты должна это сделать! — повторила Джилли. — Должна посадить новое Дерево Сказок и питать его историями. Это — твое!

Венди, с трудом оторвавшись от сияющих глаз подруги, посмотрела на пень. Она вспоминала свой разговор с фокусником и «видение Дерева», крепко сжимая в ладони найденный Джилли желудь и чувствуя, как его остренькие концы впиваются в кожу.

«Может быть, это действительно мое?» — с удивлением подумала она вдруг.

Стихотворение, что родилось у нее той ночью, когда она, наконец расставшись с Джилли, вернулась в свою крошечную квартирку, получилось сразу, все целиком. Оно показалось ей совершенно законченным. Оставалось только записать.

Сделав это, она еще долго сидела у окна, держа на коленях дневник, а в руке — желудь. Потом принялась медленно катать желудь по ладони. Потом отложила и дневник, и желудь, пошла на кухню, долго рылась в кухонном столе и под раковиной и наконец отыскала старый цветочный горшок. Затем она направилась на задний двор и наполнила горшок землей — богатым черноземом, таким же темным, загадочным и плодородным, как и та неведомая часть ее души, где рождались слова, наполнявшие ее стихи, и где возникло тогда, еще днем, во дворе библиотеки, то непонятное щемящее чувство, словно она невольно признавала справедливость сказанных фокусником слов.

Вернувшись в дом, Венди села к окну, поставила цветочный горшок между ног, вырвала из дневника листок с новым стихотворением, завернула в него желудь и закопала в землю. Потом обильно полила землю в горшке, так что поверхность ее покрылась пленкой жидкой грязи, и поставила горшок на подоконник. А сама пошла спать.

В ту ночь ей снились «джемми», о которых когда-то рассказывала Джилли. Хрупкие духи земли вылетали из-под старого трехэтажного дома, в котором она жила, и заглядывали в цветочный горшок, стоявший на подоконнике. Утром Венди встала и первым делом поведала свой сон закопанному в землю желудю.

Осень сменилась зимой. Жизнь Венди шла как обычно. Она работала в ресторане и писала стихи; регулярно встречалась с друзьями и даже завела себе любовника — с этим парнем она познакомилась на вечеринке у Джилли. Однако их отношения уже через месяц потерпели полный крах.

А жизнь продолжалась.

И настоящие перемены в ней были связаны с цветочным горшком, стоявшим на подоконнике. Как если бы тот крошечный зеленый росток, что все-таки пробился сквозь чернозем, был ее возлюбленным сыном. Венди каждый день рассказывала ростку обо всем, что случилось с нею и вокруг нее, а иногда читала ростку свои любимые истории из разных книжек или даже наиболее интересные статьи из газет и журналов. Она все время расспрашивала своих друзей, мечтая услышать что-нибудь новенькое, и пересказывала услышанное крошечному дубку — тихо, но с воодушевлением; а порой убеждала друзей прийти к ней и рассказать ее питомцу свою историю.

Почти все вокруг, кроме Джилли, Ла Донны и братьев Риддел, Джорджи и Кристи, считали, что Венди слегка не в себе. «Нет, конечно же, ничего серьезного, но, уверяю вас, она все-таки очень странная, очень!»

Венди это было совершенно безразлично.

Наверное, где-то в других странах тоже существовали Деревья Сказок, но их осталось так мало — во всяком случае так утверждал фокусник. А она теперь полностью верила ему. Доказательств у нее, правда, не было, была только вера, но, как ни странно, веры ей было вполне достаточно. И поскольку она поверила его словам, то прекрасно понимала: очень, очень важно, чтобы порученное ее заботам деревце выросло и набралось сил.

С приходом зимы на улицах стало гораздо меньше народа. Все, должно быть, старались сидеть дома, а может, просто мигрировали в теплые страны, как ласточки. Но Венди все же удавалось выследить тех, кто обладал более устойчивыми привычками. Их излюбленные места она знала прекрасно. Старый негр исчез, но «голубиная дама» по-прежнему каждый день продавала птичий корм или сама кормила птиц. Немец-ковбой продолжал произносить свои громоподобные монологи, хотя теперь уже в основном на платформах сабвея. Видела она и фокусника, но только издали; ей ни разу не удалось переговорить с ним.

К весне ее росток уже вполне походил на саженец дуба и достиг почти фута в высоту. В теплые дни Венди выставляла горшок на ступеньки заднего крыльца, где росток мог вкусить свежего воздуха и насладиться быстро набиравшим силу полуденным солнышком, но так и не решила, как ей поступить с ростком, когда горшок станет ему мал.

Впрочем, кое-какие идеи на сей счет у нее имелись. Часть обширного парка Фицгенри носила название Сады Силена и была посвящена поэту Джошуа Стэнхолду. И Венди казалось, что это самое подходящее место для ее саженца.

Однажды, уже в конце апреля, она остановилась, придерживая за руль свой десятискоростной велосипед, напротив публичной библиотеки в Нижнем Крауси, чтобы полюбоваться бледно-желтой волной расцветших нарциссов на фоне серой каменной стены здания. И вдруг скорее почувствовала, чем увидела, как знакомый красный велосипед остановился у нее за спиной. Она обернулась и глянула прямо в веселое лицо старого фокусника.

— Настоящая весна, верно? — сказал он радостно. — Самое время позабыть о холодах и ледяных ветрах и подумать о лете. Джон, например, прямо-таки чувствует, как набухают почки и бутоны, как проклевывается молодая листва и расцветают цветы! Кажется, сам воздух широко улыбается, приветствуя все растущее на земле.

Венди погладила Джинджера и только после этого решилась встретиться взглядом с синими кострами его глаз.

— А что же Дерево Сказок? — спросила она. — Вы чувствуете, что она снова растет?

Фокусник улыбнулся.

— О, она-то в первую очередь! — Он помолчал, поправил шляпу, потом искоса глянул на Венди и прибавил: — А этот Стэнхолд, между прочим, был отличным поэтом. И отличным рассказчиком.

Венди даже и спрашивать не стала, как этот чародей узнал о ее планах. Она тоже улыбнулась и попросила его:

— А вы не могли бы рассказать мне какую-нибудь историю?

Фокусник подумал, протер до блеска одну из пуговиц на своем ярко-синем пиджаке и наконец сказал:

— Полагаю, что да. — Он похлопал рукой по огромной коричневой сумке, которую всегда возил сзади на багажнике. — В этой сумке у Джона термос, полный отличного горячего чая. Почему бы нам не отыскать какое-нибудь приятное местечко, где можно посидеть и выпить чашечку чайку? А заодно Джон рассказал бы вам, как ему удалось заполучить этот велосипед.

И, не дожидаясь ее ответа, он вскочил в седло и поехал по улице. Венди видела, что маленький терьер Джинджер в корзинке, укрепленной на раме его велосипеда, сидит очень прямо и смотрит назад, на нее.

В воздухе вдруг послышалось невнятное мурлыканье или пенье, пробудившее в душе Венди странное желание тоже запеть. Легкий ветерок разметал ее волосы, и, отбрасывая их с лица, она подумала о дубовом ростке, который греется сейчас на черной лестнице ее дома, и об этом весеннем ветре и поняла, что истории уже дают свой урожай и нет необходимости передавать их дальше.

Но ей все равно хотелось их слушать.

И, вскочив на велосипед, она поспешила вдогонку за старым чародеем.

Этот рассказ посвящается Дж. Р. Р. Толкину.

Пусть вечно живет ветвь его Дерева.