В составе механизированного звена лесорубов Володя Сидельников занимал должность вальщика. С бензомоторной пилой «Дружба» Володя состоял в хороших отношениях. Можно сказать, любил свой инструмент. «Дружба» пела на разных тонах, зависящих от степени твердости древесных пород и некоторых других показателей технологического процесса, именуемого лесоповалом. Кроме способности ласкать слух, «Дружба» была по душе Сидельникову еще и потому, что приносила высокие заработки, стабильные премии и периодические награды морального плана.

Короче говоря, Володя Сидельников был доволен жизнью. Тайгу он пилил хорошо, талантливо, с размахом. Он мог и хотел делать это еще лучше, но время от времени его подводила все та же «Дружба». Случалось, возьмет она высокую ноту, перейдет на фальцет и вдруг… порвется главная струна, именуемая пильной цепью.

По закону подлости цепи чаще всего рвутся:

а) во второй половине рабочего дня, когда еще не сделана сменная норма;

б) в конце месяца, когда не хватает каких-то ничтожных кубов до премиальной высоты;

в) в конце квартала, когда подходит время итожить результаты соревнования между звеньями, бригадами и участками;

г) в конце зимнего сезона, когда снег превращается в холодец, и на пути механизированного лесоруба возникает множество трудностей, опять же ставящих под угрозу срыва…

Последний срыв произошел у Володи Сидельникова в самый разгар лесной страды, когда только вали да вали, да изредка коси глазом в сторону: не вырвался бы вперед сосед, не захватил бы сосед позицию ведущего.

И вот в такой ответственный момент порвалась цепь бензомоторной «Дружбы» Володи Сидельникова. Заменить ее и продолжать дело в прежнем ритме — пять минут времени. Но не оказалось под рукой замены. Эта деталька портила нервы не только Сидельникову — другим «дружбистам» тоже, поскольку она, эта деталька, отвоевала себе прочное место в ряду жизненно необходимых предметов, именуемых у снабженцев «дефицитом»…

Итак, струна лопнула. Володя в сердцах бросил «Дружбу» в снег, взял палку, подпер палкой елку, чтобы под воздействием стихийных сил подпиленная елка не завалилась, куда не положено по технике безопасности, сказал несколько непечатных словосочетаний в ничейный адрес, запрыгнул в кабину подвернувшегося лесовоза и взял курс на контору участка.

Он резко распахнул дверь кабинета начальника участка товарища Козюбина и некоторое время картинно стоял в проеме, дожидаясь приглашения войти или предложения выйти. Но, встретив приветливый взгляд Козюбина, двинулся вперед, небрежно подбрасывая на ладони порванную цепь, свернувшуюся змейкой.

— Степан Петрович, до каких же пор будем мы терпеть эту свистопляску?

С грубой ладони Сидельникова на стол начальника сползла клепаная — пераклепаная, точеная — переточеная цепочка.

Козюбин даже не глянул на нее, отвернулся.

— Сядь, — велел он рабочему. Сидельников сел. Степан Петрович зачем-то сунул палец в левое ухо и долго ковырялся там, затем еще дольше сосредоточенно разглядывал этот палец, сведя к переносице клочковатые брови. — Нету, — произнес он наконец.

— А на других участках люди работают нормально. Достают, — компетентно и укоризненно сообщил Сидельников.

— А ты что же не достанешь? — Изрытое оспою лицо начальника участка застыло в болезненной гримасе.

— Это не мое дело, — отрезал Сидельников. — Вы мне предоставьте исправный инструмент, а потом спрашивайте кубики.

— У тебя, помнится, мотоцикл есть? — проговорил Козюбин после паузы.

— Имеется на вооружении.

— Где ты достаешь для него дефицитные запчасти? — Козюбин выжидательно сощурил один глаз.

— Где придется, там и достаю. А что?

— Без лимита, значит, обходишься. Так, так… Без лимита… А у меня, товарищ Сидельников Владимир, все по плану. Кончился квартальный лимит по данной позиции — жди следующего квартала. И никаких цепей…

— Значит, будем стоять?! — зло выпалил Сидельников. Поднялся, хотел уходить. — А кубики с вас спросят. Как пить дать — спросят, Степан Петрович. Тогда быстренько найдете цепи. Да будет поздно…

— Зачем же стоять? Двигаться надо, Сидельников… Шевелиться… Как говорят, безвыходных положений не бывает. Вперед ногами — тоже выход. Верно я говорю? — Козюбин грустно улыбнулся и уставился на Володю хитроватыми глазами.

— Вот я и говорю: двигаться! Шевелиться! — ершился Сидельников, убежденный в своей правоте. — А вы торчите в конторе пнями. Ждете у моря погоды…

— Это с твоей колокольни так видится, — помотал головой начальник, даже не обидевшись. — Думаешь, один ты такой нуждающийся в дефиците? Запчасти к тракторам нужны? Нужны! Резина лесовозам нужна? Нужна! Троса трелевочные… Подшипники… — Степан Петрович с силой загибал волосатые пальцы. — А у меня всего два снабженца… Мотаются, как спутники по орбите: сегодня Украина, завтра Сибирь, послезавтра — Средняя Азия…

— Люди поближе достают, — сказал Сидельников уже не так зло. Характер у него был отходчивый.

— Вот и достань!

— И достану!

А что, хорошо бы утереть нос всем этим деятелям, которые строят из себя сильно озабоченных людей, знающих такие тайны жизни, какие ему, работяге, и не приснятся.

— Я тебе командировку выпишу, куда скажешь, — говорил Козюбин неторопливо, вроде шутя. — И премиальный фонд порушу во имя общего дела… Мотнись в «Облснаб» в «Лесоснаб», постучись к начальнику Центробазы… А если что — запишись на прием к секретарю обкома, явись к нему, как передовик производства, скажи: так, мол, и так, товарищ секретарь, моя фотография побывала в областной газете, обязательства у меня высокие на решающий год, а вот такие шпильки… И выложи ему эти шпильки на тарелочку, как есть…

Сидельников задумался. Ему уже представлялось, как он входит в кабинет секретаря, как тот узнает передовика лесного производства, жмет ему руку, усаживает в кресло, ласково улыбается, внимательно выслушивает, возмущается, тут же поднимает телефонную трубку и всыпает по первое число кому-то там, на другом конце провода, кто виноват в простое лесозаготовительных бригад из-за каких-то копеечных запчастей…

— Ты пойми меня правильно, Сидельников, — Степан Петрович задумчиво побарабанил толстыми пальцами по столу, — я не имею права командировать рабочего по такому вопросу… Но если по собственному желанию…

В другое время осторожный Козюбин не стал бы преступать закона, склонять рабочего на незаконную командировку. Но теперь положение было в самом деле безвыходным. Бывает же так: мурлычешь какую-то песенку, беззвучно, в голове мурлычешь, а тут подходит к тебе посторонний человек и напевает эту песенку вслух.

Степан Петрович как раз думал о цепях. В этот день Сидельников был уже четвертым посетителем по тому же вопросу, и начальник участка понял, что дело обстоит серьезно, надо кого-то срочно командировать на поиски злополучных цепей. Но отправить было решительно некого: снабженцы мотались по другим городам с более важными заданиями. Лишь бы кого тоже не пошлешь, не всякому можно доверить такое дело, да и не каждый справится. Сидельников справится. Этот напористый. И болтать лишнего не будет, поскольку парень толковый, порядочный и почти не пьет…

— Когда ехать-то? — спросил Сидельников. Он уже решился, оставалось выяснить детали.

— Хоть сейчас, — радостно засуетился Степан Петрович, глянув на часы. — К скорому поспеешь, если соберешься по-быстрому. Я тебе своего «козла» дам до станции.

Сидельников тоже деловито посмотрел на часы, отвернув рукав грубой спецовки:

— Управлюсь. Чего долго собираться. Не на свадьбу.

— Тогда подожди… — Козюбин нажал под столом кнопочку, вызвал главбуха. Тот скоро вкатился в кабинет, как колобок: пухленький, в лоснящемся шевиотовом костюме и валенках с голенищами выше колен.

— Слушаю, Степан Петрович. — Глаза у главбуха были красными, губы — сухими и белыми. Должно быть, накануне погулял в гостях, принял лишнюю дозу.

— Вот и хорошо, что слушаешь. — Козюбин сделал паузу, снова зачем-то поковырялся в ухе. — Надо товарища Сидельникова снарядить в командировку. В Североград. Выпиши ему удостоверение и… — Начальник снова помолчал.

— И месячный?.. — услужливо и вместе с тем недовольно подсказал бухгалтер.

— Месячным, пожалуй, не обойтись… Дело серьезное. Давай — двух…

Финансовый контроль озабоченно мотнул головой, но возражать распорядителю кредитов не посмел.

— Зайдешь к вечеру, — сказал он, коротко глянув на Сидельникова.

— Какой к вечеру?! Ему к скорому поезду надо поспеть. Чтоб через полчаса все было в ажуре!

Может, в другой раз бухгалтер стал бы артачиться, показывать свои права, но сегодня он чувствовал себя не очень уверенно. Да и, видимо, болела голова, говорить не хотелось.

— Ясно… Зайдешь через полчаса, — велел он Володе и выкатился из кабинета.

Сидельников, польщенный оперативностью и настойчивостью Козюбина, тихо торжествовал: так-то, бюрократы! В таком ритме надо решать вопросы, а то — «к вечеру».

— Так я пошел собираться, — сказал он Степану Петровичу.

— Валяй… Пойдешь мимо — пошли ко мне Ивана. Кемарит, наверно, в машине. Перед отъездом загляни, проинструктирую… Насчет секретаря обкома я, конечно, пошутил. Сам понимаешь. Не вздумай! — Степан Петрович пригрозил пальцем.

— Соображаю, — понятливо улыбнулся Сидельников и толкнул ногой дверь.

Козюбинский шофер Иван, прозванный в поселке «Буратино» за свой непомерно длинный и острый нос, действительно сладко спал, развалившись на сиденье. Двигатель работал, в машине было тепло. Володя распахнул дверцу, потянул водителя за ворот полушубка:

— Приехали. Подъ-ём! Начальник тебя требует. Повезешь меня на станцию. Горючки хватит?.

— Чево? — недовольно буркнул тот, разлепив красные глаза.

— Тово! — передразнил Сидельников. — Поступаешь в мое непосредственное распоряжение. — Горючки, спрашиваю, хватит? — у Володи вдруг проснулось хорошее настроение, он ощутил какую-то свою значительность в текущем моменте. Тут же вспомнил, что года полтора не был в области. Зинка обрадуется, когда узнает про командировку, выдаст полный чемодан наказов. Он будет отнекиваться. Не за тем едет, чтобы бегать по магазинам, искать разные там кримплены и японские зонтики. Цепи надо добывать.

Жена, однако же, не обрадовалась так сильно, как предполагал Володя. Она вовсе не обрадовалась. Зинка лепила пельмени, укладывала их на фанерки от посылочных ящиков, чтобы потом вынести во двор, заморозить, наготовить впрок. Зина работала медсестрой в здравпункте. Сегодня ей заступать во вторую, с четырех. Она через кухонное окно заметила мужа.

— Чего так рано? — удивилась Зина, когда Володя возник на пороге и принялся стаскивать валенки, чтобы не наследить.

— А у тебя что — в шкафу кто сидит? — грубо пошутил Володя. — Во дает! Не успел муж отбыть в командировку, следы еще тепленькие, а она уже пригласила…

— Дурак, — незло и привычно огрызнулась Зина. — Язык без костей, мелешь…

— Ладно. Некогда мне. Говори быстренько, чего надеть, — деловито шумел Володя из комнаты.

— Ты про что?

— Говорю же: в командировку еду. Срочно!..

— В какую командировку? Что придумал?

— Не я придумал. Начальство. Посылают в область по важному делу. — Володя не хотел признаваться жене, что сам, можно сказать, напросился. Зина была наслышана про всякие командировки, относилась к ним неодобрительно, даже предвзято. Было не так давно дельце в Кусинске, прорабатывали снабженца Вальку Осинина, который до того закомандировался, что и ребеночка приобрел в далекой чужой стороне. Приобрел, конечно, тайно от родной семьи и общественности. Но тайное всегда становится явным. Погорел Валька, влип на двадцать пять процентов, да еще угодил под перекрестный обстрел товарищеского суда и поселкового женсовета.

— Выпил, что ли? — все больше настораживалась Зина.

Она оставила пельмени и теперь стояла у двери, держа на весу перепачканные в муке руки, внимательно приглядывалась к мужу: дурака валяет или взаправду собирается в командировку? Никогда ведь не ездил. Ни разу.

Володя не выдержал строгого взгляда жены, как-то виновато хихикнул:

— Ну, неверующая, помоги быстрее собраться… Машина ждет. Козюбин свой лимузин выделил до станции…

Сообщение о козюбинской машине заставило Зину поверить. Все в Кусинске знали, что начальник свой транспорт — хоть умри — не даст никому. Однажды даже на рабочем собрании лесорубы прорабатывали Степана Петровича за непомерно жадную привязанность к «козлу», хотя по положению он не персональный, «козел», а общественный, служебный.

— А чего это вдруг? — упавшим голосом спросила Зина. — На какой-нибудь слет передовиков?

— Ну да! — обрадовался Володя подсказке жены. — В президиуме место пустует, срочно требуют Сидельникова. Правительственную телеграмму прислали. — Он достал из шифоньера и внимательно разглядывал свой любимый костюм. Французский, с красненькой этикеточкой на внутреннем кармане: «Бидерман. Париж». — За цепями еду. — Неожиданно объявил Володя. Он не умел врать Зине, не умел врать долго. Любил жену. И она знала, что Володька любит ее, хотя обращается иногда грубовато…

— За какими еще цепями?

— Для «Дружбы». Работать стало нечем. Елку сегодня не мог допилить… Последняя цепь полетела.

— Ты-то при чем?

— Начни разбираться — кто при чем да что почем — полмесяца потеряешь. А время зарплаты подойдет — получишь два рубля по рублю, остальное мелочью. — Володя скинул спецовку, бросил ее на пол у кровати. — Ну, какой костюм надевать? Некогда же мне, понимаешь?!

— Если за цепями, то какой же костюм, — резонно заключила Зина.

— Чудачка, мне ж придется в инстанции обращаться, к начальству! Заявлюсь шаромыгой в спецовке — никто говорить не станет. Ведь по одежке-то встречают…

— Бери новый, кримпленовый, сказала Зина.

— Ты что? — Володя удивленно глянул на жену. — Он же ни разу не ношен!

— Вот и обносишь. Кримплен нисколько не мнется — хоть спи в нем. А другой в поезде изжмакаешь, потом будешь по городу ходить…

— Это верно, — согласился Володя. Он снял с вешалки новенький кримпленовый костюм, купленный недавно в поселковом магазине, а «Бидерман. Париж». повесил на место.

— Ну и порядочки, — возмущалась Зина из кухни. — Значит, явится ко мне больной укол делать, а я ему: подожди, мол, милый человек, у меня игла сломалась. Вот смотаюсь в область, привезу иглу — тогда приходи… Или еще лучше — его же самого за этой иглой в область отправлю.

— Сравнила! — огрызнулся Володя. Огрызнулся, но почувствовал, что жена сказала какую-то обидную правду. Подумал: может, зря напросился в эту командировку? Его ли это дело? Сидел бы, ждал цепей, как положено по закону и коллективному договору… Нет, правильно сделал. Если все станут ждать, сложа руки, что тогда получится? А где личная инициатива и эта… творческая находчивость каждого труженика?! Нет, надо ехать. Все верно.

— Обедать будешь? — спросила Зина недовольным тоном. — Пельмени сейчас запущу…

— Некогда мне. В поезде пообедаю. В ресторане. — Володя уже зашнуровывал ботинки. Встал, покачался с носка на пятку: все ладно, в самый раз. Посмотрелся в зеркало. Улыбнулся своему отражению. Жених! Крикнул на кухню: — Чего хоть привезти из города?

— Сам явись в целости, — отозвалась жена. Помолчав, добавила, однако: — «Луноходы» купи Генке. Весной грязь месить. В спортивных магазинах бывают. Деньги на полочке.

— Номер какой? — поинтересовался Володя, ковыряясь в узкой части шифоньера, где постоянно хранился расхожий семейный бюджет. В этой части приятно пахло свежим бельем и духами всех названий, какие перебывали за двенадцать лет совместной их жизни.

— Тридцать шестой. Возьми лучше тридцать седьмой. С шерстяным носком — в самый раз.

— Бу зе! — заверил Володя.

— Не бузекай! — властно крикнула Зина. — Сколько раз говорить!

Тут Володя промолчал. Не так давно это «бу зе» привез из южного отпуска тракторист Гришка Ширяев и быстро распространил его среди лесозаготовителей Кусинска. Теперь «бузекала» добрая половина жителей поселка, включая местное начальство. Этим обстоятельством была крайне озабочена и возмущена Маргарита Харлампиевна — учительница литературы кусинской средней школы. Маргарита регулярно читала «Литературную газету», досконально прорабатывала статьи о чистоте русского языка и несколько раз делала в клубе доклады на эту тему. Она справедливо и страстно бичевала сквернословов, распространителей всякого рода жаргонизмов, приносящих большой ущерб подрастающему поколению. В качестве одного из примеров Маргарита Харлампиевна привела «бу зе», что в переводе на русский означает «будет сделано». Сидельниковы присутствовали на том докладе, после чего Зина частенько обрывала Володьку, когда он привозил из лесу какую-нибудь словесную мишуру и употреблял ее, особенно в присутствии Генки — любимого ученика Маргариты Харлампиевны.

— А тебе ничего не надо? — Володе нужно было смягчить обстановку — уж очень не хотелось оставлять Зину в плохом настроении. — Решай быстрее. Времени у меня нет.

— Зайди в «Культтовары». Может, пластинки какие есть хорошие. Купи.

— Бу… — Володя поперхнулся, быстро поправился: — Ладно, зайду.

Он достал из шкафа светлый чемоданчик натуральной кожи, удобный, новенький. Купленный, помнится, перед самым новым годом, когда в поселковом магазине недотягивали годовой план и потому неожиданно выбросили на открытый прилавок все, что долго хранилось в дальних торговых сусеках и продавалось «по особому распоряжению».

Володя щелкнул латунным замком: чемоданчик развалился на две одинаковые части. Достал из шифоньера и аккуратно уложил в одну половину несколько хорошо отглаженных рубах, в другую, под специальные ремешки, пристроил полотенце и электробритву. Пошел на кухню за умывальными принадлежностями, и на пороге столкнулся с осуждающим взглядом жены.

— Зачем рубашек столько набрал?

— Я ж говорю: может, придется по инстанциям…

— В городе «инстанций» хватает, — ревниво обронила Зина.

— Им бы побольше денег и послаще вина…

— Ну и даешь ты! — расхохотался Сидельников. — У меня и в мыслях нет…

— У всех нет, а потом оказывается…

— Перестань! — притворно возмутился Володя. Он снял с вешалки новый полушубок, по-хозяйски оглядел его, отряхнул выпавшие шерстинки. — Генке на вечерние сеансы не разрешат!.. Пускай лучше телевизор смотрит. А то вон Голованова пацан начудил в клубе, теперь милиция разбирается…

— Все? Других указаний не будет?

— Будут… Смотри мне тут, — шутя пригрозил Володя и обнял жену.

— Смотри мне там… — вдруг обмякла Зина. Прижалась к мужу, поправила на нем неумело повязанный галстук. — Когда вернешься?

— Если дело сладится, дня через два-три буду дома. Большой интерес валяться на гостиничных койках. Работать надо. План выполнять…

— И я про то же. — В голосе Зины прозвучало примирение. И Володе сразу стало легко.

— Давай присядем, — сказал он. — На дорожку. Как положено.

Посидели на кухонных табуреточках. Посмотрели друг другу в глаза. Хорошо посмотрели. Открыто. Володя еще раз притиснул к себе жену, чмокнул ее в темя, которым она как раз доставала до его губ, подхватил с пола модный чемоданчик, шагнул за порог. Он знал, что Зина наблюдает за ним в окно и, не поворачиваясь, помахал ей рукою.

Володя Сидельников шел вдоль кривых поселковых заборов по узкой тропке, вытоптанной за долгую зиму поверх деревянных тротуаров и пешеходных мостков на сваях. Теперь тротуары никак не угадывались. И не так-то скоро угадаются. До весны еще далеко, хотя январское солнце уже заявляло о себе, слепило и радовало отдаленной надеждой.

Мороз держал в меру, весело скрипел под легкими ботинками, слишком легкими, казалось, после неуклюжих рабочих валенок, какие всю зиму верно служат лесорубу. И кримпленовые брюки не ощущались на теле, будто не было их вовсе, потому морозец вкруговую охватывал ноги. Но в общем и целом было тепло. Спасал полушубок.

Володе всегда нравилось это необычное сочетание одежды: парадная легкость, компенсированная грубым овчинным теплом. Одеваясь так, он чувствовал себя книжным барином, могущим

(нет страницы 15)

вочное удостоверение уже лежало на его столе, подписанное и скрепленное гербовой печатью. Володя прочитал документ и ухмыльнулся. Там, в графе «должность», было на машинке отпечатано «агент по снабжению».

— Это ты спрячь на нужный случай, — сказал Козюбин. — В гостинице предъявишь, иначе туда не пропишут… Но лишь бы зря не козыряй. Понял?

— Все ясно, — сказал Володя, пряча документ.

— Быстренько получи в кассе — и жми на станцию. Кассирша у себя ждет… Если что срочное — звони из города по телефону. Сюда или домой. В любое время дня и ночи звони… Основной курс держи на «Лесоснаб». Там люди толковые, помогут, подскажут… На всякий случай загляни в хозяйственный магазин. Там, кто-то мне врал, продают разные запчасти за наличный расчет…

— А как же это… потом… Бухгалтерия отчет спросит, — несмело спросил Володя.

— Это не твой вопрос. Ты получаешь премию. А за нее, за премию, отчитываются только перед родной женой. — Степан Петрович стыдливо отвел в сторону глаза. Но вдруг воспрянул, видимо, вспомнив, ради какой цели идет он на незаконные действия, и твердо сказал: — Цепи вези. Они окупят… Двадцать кубов древесины — и вся любовь до копейки.

Володя понимающе кивнул, а под полушубком почему-то пробежал холодок. Ощущение было такое, как много лет назад, когда он, деревенский пацан, лез через заборный пролом в соседские парники за огурцами. Муторное было ощущение, противное…

Деньги он получил без проволочек. Когда расписывался в ордере, заметил, что кассирша смотрит на него с ехидной ухмылочкой: премия, мол, премией, а денежки-то незаконные, не твои… Володя сердито сунул купюры в карман, поторопился на улицу.

Иван Буратино сидел в машине, поглядывал в мутное окошко, нетерпеливо прогазовывал, как поезд, пробующий тормоза.

— Давай, Ваня, втыкай четвертую, — сказал Володя, усаживаясь. — Теперь чем скорей, тем лучше.

— Ну да, — проворчал шофер, трогая с места. — То тянут сами резину, а то скорей…

— Ладно, не ворчи, — добродушно сказал Володя. Его уже одолевали заботы предстоящей командировки. — Главное нам с тобой — на поезд успеть. Билет еще взять надо… — Он помолчал, раздумывая. — Скорый в Североград поздно приходит. Говорят, в гостиницу трудно устроиться…

— Устроишься, — заверил Буратино со знанием дела. — Только красненькую не пожалей.

— Чего? Чего не пожалеть?

— Десятку, чего. — Буратино уже перестал злиться, оживился. — Подходишь к окошку: там человек двадцать-тридцать ждут. Ты прямичком вперед. Без лишних вопросов протягиваешь администраторше паспорт, говоришь: «У меня бронь министерства. Гляньте, пожалуйста, будьте добры». Она смотрит и все дела.

— Куда смотрит? — не понял Володя.

— На луну! — Буратино сплюнул в окошко. — Из паспорта красный уголок торчит. На него и смотрит.

— А если она паспорт в рожу бросит? Честная баба попадется — и бросит. Или милицию позовет. Не все ж на свете сволочи и взяточники…

— Хе! Тогда скажешь: «Прошу прощения, у меня в паспорте просто лежали деньги».

— А как же бронь министерская?

— Возмутись! Бюрократы, мол! Вызвали на совещание человека за тысячу верст, а гостиницу не заказали, не позаботились.

— Но в области-то министерств нету.

— Тютя ты, Сидельников, — с удовольствием подытожил Иван. — Посылают же таких в командировку! Нету министерств — есть другие руководящие организации. Ты ж в какую-то едешь. На нее и вали!

— Деловой ты мужик, Ваня, — отметил Володя снисходительно.

— Деловой не деловой, а тертый, это да. Хочешь жить — умей вертеться…

Машина быстро проскочила поселок, вырулила на зимник: широченный зимник, отлично укатанный и приглаженный, но крученый, как гадюка на плесе. По обе стороны дороги тянулись отвесно срезанные снежные увалы, точ-в-точь, повторяя конфигурацию зимника. Будут они тянуться, эти увалы, до самой станции, без малого сто километров. В конце апреля, когда по-настоящему шумнет весна, дорога раскиснет, пойдет на слом, а сугробы, наворочанные за зиму косорылыми грейдерами, будут убывать потихоньку, считай, до самого июля. Уже и деревья распустятся, и трава пробьется из волглой земли, а сугробы все еще будут дотаивать, как свечи. И человек, промышляющий в летней тайге, измученный неподвижной духотой чащобы, слепнями и гнусом, с наслаждением сунет разгоряченные руки в рыхлый снег, бывший не так давно обочиной работящей дороги. А летних путей из Кусинска станет два: речной и вертолетный. Теперь они бездействовали. В ходу была снежная магистраль, по которой Володя Сидельников мчался в ответственную командировку.

Навстречу «газику» часто попадались лесовозы. Исходя черным дизельным дымом, они надрывно тащили к нижнему складу огромные пачки двадцатиметровых, искореженных техникой хлыстов. Если лесовоз встречался на вираже, приходилось Ивану сбавлять скорость, а то и совсем останавливаться, чтобы неповоротливый, как бронтозавр, лесовоз не причесал крышу козюбинского транспорта вершинами мертвых деревьев. Лица у водителей лесовозов были сосредоточенными и усталыми. Крутить баранку многотонного КрАЗа на вертлявом зимнике — это не то, что играться бубликом «козелка»…

А солнышко садилось все ниже. А лесовозы попадались все реже, поскольку основные лесосечные делянки и нижние склады, на которых готовили к сплаву древесину, оставались теперь позади. И потому Ваня Буратино давил на железку так, что «козелка» иногда опасно заносило. Но, что ни говори, шофера Козюбин подобрал себе надежного, можно сказать, виртуоза. Сидельников ехал с ним впервые.

Они как раз проскочили лесную полянку, где стоял кордон лесника. От этого кордона до станции оставалось меньше сорока километров. Даже по зимнику — час езды, от силы. Володя глянул на часы.

— Значит, поезд в шестнадцать пятьдесят, — сказал он. — А теперь только четырнадцать тридцать пять… Успеем. Даже пообедать успеем… Кажется, перерыв в вагон-ресторане с трех до пяти. Не помнишь, Ваня, когда там перерыв?

— Не помню, — спокойно ответил водитель. — Давно не ездил в поездах… А ты чего в город навострился? Это удивительно, чтоб Степан Петрович машину дал, — добавил он ревниво, понимая: по важному делу едет бензомоторщик, иначе бы добирался до станции на попутных.

— Кое-какие дефициты добыть надо, — небрежно обронил Сидельников. — Для пользы дела, как говорят.

— У тебя там блат, что ли?

— Некоторые деловые связи имеются, — соврал Володя, но показалось мало, и он добавил: — Дядька мой начальником базы трудится в «Потребсоюзе».

— Понятно, — сказал Иван с ехидной ухмылкой. — Но что-то он хреново старается, твой дядя.

— С чего это ты взял?

— А с того. В магазин зайдешь — товару битком. Полки трещат. Глаза разбегаются. А детально станешь изучать — ничего нужного.

— Нужное всем нужно, — философски заметил Володя. — А что, к примеру, тебе требуется в данный момент?

— Иглу мне надо. Может, достанешь?

— Какую иглу?

— Для «Эстонии». Стерео. Шесть рублей стоит. Вместе с головкой — шесть рублей… Вышла, понимаешь, из строя последняя иголка, пластинки дерет. Три письма на завод написал: человек, мол, в глухом лесу живет, нуждается в культурном развитии, четыреста семьдесят отвалил за вашу музыку, а она медведем воет из-за какой-то паршивой иголки. Бесполезно, так и не прислали.

— А ты давно «Эстонию» купил? — поинтересовался Володя. Не слышал он в Кусинске разговоров, чтобы холостяк Иван Буратино приобрел такую шикарную музыку.

— Не моя, Нинки Овчинниковой. Нормировщицы…

— А-а… У тебя с ней этот… роман, ага?

— Н-е-е, не роман, — шмыгнул носом Буратино. — Повесть. Так дешевле обходится. При повести иглой можно обойтись, а при романе не обойдешься…

— Ладно, — пообещал Сидельников. — Постараюсь добыть. Вообще-то, жениться тебе надо, Ваня…

— Да ну? — Иван с иронией взглянул на собеседника. — Вы вот переженились, а толку что? Одни заботы и расходы: то надо, другое купи. Не-ет, я погожу пока. Не созрел еще…

Машина выскочила на взгорок, за которым открывалось снежное поле, а дальше чернели малочисленные домики станции с водонапорной башней в центре поселочка. Башня была крыта оцинкованным железом, и солнце, садясь за дальним лесом, отражалось от белой крыши, зеркально ослепляя окрестность.

Иван подвез Сидельникова к деревянному домику, обсаженному с трех сторон березами, голыми в эту пору, тоскливыми. С четвертой стороны угадывался низенький перрон и тускло поблескивали четыре железные нитки, убегающие в одну сторону — на Москву, в другую — дальше на север. Володе надо было в сторону столицы. Там, на выходе, светилась, будто подвешенная к воздуху, кругляшка семафора.

— Ну, будь здоров! Привет Кусинску! — Володя взял свой чемоданчик, выпрыгнул из «козла», громко хлопнув дверцей; помахал водителю и направился в зданьице вокзала.

Иван приоткрыл свою дверь, крикнул ему вдогонку:

— Ты ж про иглу не забудь! Ладно? — И, круто развернувшись, резко взял с места.

В крохотном зальце было холодно, видимо, он не отапливался вовсе, и не было там ни души. Окошко под вывеской «Касса» было задраено наглухо, вроде и не открывали его сто лет.

Володя присел на холодную лавку, посмотрел на часы, вновь шагнул к окошку, легонько постучал в него согнутым пальцем, потом побарабанил кулаком — никто не отозвался.

За противоположной стенкой периодически раздавался сильно приглушенный треск какого-то аппарата. Времени до прихода поезда оставалось мало. Сидельников вдруг забеспокоился, пошел выяснять обстановку. Там, за перегородкой, была какая-то жизнь.

Теплое и уютное помещеньице с торца вокзальчика оказалось операторской, где на пульте мигали разноцветные лампочки. Даже не верилось, что в этой глуши существует такая тонкая техника, управляющая движением поездов. Дежурный, молодой, аскетического вида человек, повернувшись на звук шагов, строго смотрел на вошедшего Володю пронзительно-голубыми глазами.

— Товарищ начальник, — Володя почувствовал себя неловко под этим взглядом. — До скорого осталось пятнадцать минут, а кассира нету. Ведь не успею взять билет.

Дежурный устало вздохнул, отвернулся, переключил что-то на своем пульте…

— Заказ был? — спросил он после паузы.

— Разве заказывать надо?

— Конечно.

— Как же теперь, — забеспокоился Володя. — У меня срочное дело в Северограде. Любыми путями надо уехать.

— Путь один, — сказал дежурный с большим значением. — Он неторопливо прошелся по комнате, заложив в карманы руки. — По телеграмме, что ли? На похороны?

— Еще хуже… Надо что-то придумать, — Володя просительно смотрел на железнодорожника. — Я — из Кусинска… Опаздываю на областной хозактив, — сорвал он.

— За орденом едешь?

— За медалью…

Дежурный подошел к пульту, поднял телефонную трубку, набрал номер. Ему не ответили. Набрал другой. Подождал.

— Ал-ле! — зазвенел разухабистый женский голосок.

— Варвара у тебя, нет? — спросил дежурный.

— Тута, — услышал Сидельников, будто разговаривали совсем рядом. — Андрей, ты?

— Нет, принц Уэльский! Болтаете там, понимаешь, в рабочее время… — Он метнул взгляд на электрические стенные часы. — Гони быстро Варьку…

— Соскучился, — хихикнула женщина. — Гляди, Светке доложу. Она тебе мигом сделает профилактику аппаратуры…

— Прекрати немедленно, — повысил голос дежурный, понимая, что пассажир слышит весь разговор. — Чтоб через минуту здесь была. — И Володе: — Сейчас явится. Не знаю только…

— Надо что-то придумать… — других просительных слов Володя подобрать не мог, волновался. — У меня важное дело, товарищ начальник.

— Начальник, начальник… дает мне пакет… Срочное дело. У всех дела, и у всех важные… на первый взгляд. А посмотришь… с холодным вниманием вокруг… — Он глянул в окошко, впервые улыбнулся: — Плывет, расписная…

Через минуту в операторскую впорхнула молодуха в железнодорожной шинели. Ома мельком взглянула на Сидельникова и тут же повернулась к дежурному. — Андрей, апельсины нужны? У Маши — продавщицы — от нового года остались в «заначке». Надо, говорит, отдать своим, а то сгниют.

— Апельсины… — пренебрежительно протянул Андрей. — Чего с пассажиром будем делать? Скорый на подходе.

— А что с ним делать? — Она равнодушно посмотрела на Володю. — Предварительного заказа у меня нет. Запроса я не делала.

— Выпиши ему безымянку, — сказал дежурный. — У человека важное дело в городе.

— Деловые все до чего! А я нарушать не собираюсь…

— Выпиши безымянку, — повелительно перебил Андрей.

— Давай письменное распоряжение, — улыбнулась кассирша. — Толкаешь меня, начальник, на незаконные действия и нарушение Устава.

— Устав от суетных забот, я ухожу в другое царство… Варвара! Быстро выпиши билет. Осталось три минуты. — В голосе Андрея прозвучала по-настоящему начальственная нота. Варвара, должно быть, поняла, что дальше выступать не стоит и вразвалочку пошла к выходу. Володя двинулся следом, услужливо поддерживая ее за локоть, чтоб не поскользнулась, не упала, не повредила руку, которой надо выписывать билет.

Он хотел войти в кассу, но она отослала его к окошку.

— Не положено! У меня материальные ценности и документы, а у тебя, может, в кармане наган…

В другой раз Володя подхватил бы шутку, но сейчас не до того было — вот-вот подойдет поезд. Он быстро обежал вкруговую, через зал ожидания. Там по-прежнему никого не было, и касса была наглухо закрыта, но он услыхал, как стукнул штемпельный аппарат, потом загремел засов, и из бойницы кассы на затертую полочку выскользнул билет до Северограда. Это был «безымянный» билет, без номера вагона и места.

— Чего тебе привезти из города? — благодарно спросил Володя у кассирши, пытаясь заглянуть в окошко кассы.

— Смотри, Шурка тебе привезет. У него плечи в два раза ширше твоих. — Она засмеялась там, внутри, потом посоветовала добродушно: — Беги. Поезд на подходе. — И с грохотом захлопнула окошко.

— Ладно. Свои люди — сочтемся, — крикнул Володя и поспешил на перрон.

Подошел голубой экспресс «Северное Сияние», но ни в одном вагоне не открылась дверь. Володя метнулся вперед, будто мог удержать тепловоз, пока ему отопрут дверь и впустят. Андрей в красной фуражке стоял на перроне.

— Бригадир в седьмом! — крикнул он Сидельникову. — Сейчас мы его потревожим. — Он подошел к седьмому вагонку, неторопливо ступая по очищенным от снега шпалам. Дежурный не суетился, понимал: поезд не уйдет, пока он, хозяин маленькой станции, не даст разрешения машинисту. Сознавай это свое великое преимущество, Андрей настойчиво постучал жезлом в стенку штабного вагона. Изнутри скоро отозвалась и открыла дверь проводница. Это была пожилая женщина в форменке и меховой шапке с опущенными ушами.

— Бригадир на месте? — властно спросил дежурный.

— Ушел в хвост. С ревизором, — сообщила проводница простуженным голосом. — А чего мы стоим?

— Этого начальника надо посадить. Давай, начальник!

Володя мигом оказался в тамбуре.

— Спасибо, друг! — крикнул он дежурному и сцепил ладони над головой. — Всего тебе!

Андрей молча кивнул, поднял жезл. Мимо поплыла станция. По низенькому перрону шагала, заложив руки в карманы шинели, кассирша Варвара. Володя и ей помахал было, но она даже не взглянула на поезд, а окликнуть он не решился…

— Ну, мамаша, местечко найдется? — бодро спросил он, когда из тамбура прошла в свое купе проводница.

— Давай, папаша, свой билетик, — в тон ему ответила женщина. Она надела очки. — А ты какой начальник, когда билет у тебя не служебный.

— Начальник я липовый, — признался Володя. — Срочно ехать понадобилось… на слет передовиков лесной промышленности. — Он уже начинал привыкать к этой версии. — Вызвали по телефону, а билет загодя не заказали. У нас же промежуточная станция, сведений не дают. Ладно, дежурный старым другом оказался, посадил. Иначе бы опоздал я в президиум.

— Прямо уж, — махнула рукой проводница. — Без тебя там никак не обойдутся. Президент…

— Билет-то у тебя в общий вагон, а в нашем поезде общих не бывает. Придется, милый, доплачивать…

— Какой вопрос! — воскликнул Сидельников и, на секунду задумавшись, полез в «казенный» карман за деньгами. Еще дома, собираясь, свои деньги сунул он в правый карман, левый оставил для козюбинских, и теперь зорко следил, как бы не перепутать…

— Ты что?! — испугалась проводница. — Придет бригадир, тогда и доплатишь. У него квитанции на этот случай имеются. — И вдруг стала жаловаться: — Дался мне этот штабной вагон! Все на мою голову. Чуть что — Никифорова, все Никифорова. Если кто запил, не явился в рейс — меня зовут, нарочного присылают. На доску Почета повесили. Велика радость! Мне отдохнуть охота от колес, от вас, вечных пассажиров, от туалетной тряпки… Двадцать семь лет катаюсь…

Сидельников уважительно поддакнул и залился краской, вспомнив, что две минуты назад собирался сунуть в эти красные руки десятирублевую бумажку. Как же легко можно обидеть честного человека!

— Вот я и говорю, — продолжала проводница, — кто больше везет, на того и валют. Как приличный бригадир попадется — давай ему Никифорову. Понятное дело: в штабном хоть должен порядок быть. Сюда все начальство садится: и с отделений дороги, и ревизоры, и с удовольствием, и с большими звездами… Один ты у меня без звезды оказался… Куда же тебя пристроить?.. — Она немного подумала. — Раз ехать тебе не так далеко — посажу в четвертое купе. Постель нужна?

— К чему она мне? Шесть часов ехать. Вот пообедать бы — это да. Весь день не ел. Ночью приеду в город — опять все закрыто, до утра не перекусишь. Ресторан у вас работает?

— Работает, — недовольно сказала Никифорова. — Через один вагон. Мне от этого одно мучение. Всю грязь с утра до ночи через меня волокут. Подтирать за ними не успеваю. Котел вот-вот расплавится. Шурую, как морской кочегар. Все тепло за день вынесут. Двери — туда-сюда, туда-сюда. А то вовсе оставят открытыми. Разве уследишь за каждым алкоголиком? Он зенки залил — ему жарко. А ты топи и стой на дверях швейцаром. Умные проводники на сочинском направлении ездят. Я ж — всю жизнь по Северу. Только и бегаю с клизмой, отогреваю туалеты. Нет. Это точно!.. Последний год — и уйду на пенсию. Не нужна мне доска Почета… Пойдем…

Она отвела Сидельникова в четвертое купе, где только одно место было занято, остальные пустовали. На нижней полке справа кто-то спал, натянув на себя простыню, как саван. На хромированной перекладине висело цветастое платье, а на вешалке — модная дубленка заграничного производства, с костяными пуговицами и белоснежной подбивкой из какого-то длинношерстого меха, вроде козьего. В купе тонко пахло дорогими духами. И Володя, еще не зная, кто там спит, вдруг пожалел, что ехать ему всего шесть часов. Пожалел не потому, что там чего-то, а просто так…

Он поставил на полку чемодан, повесил на крючок полушубок, глядя в дверное зеркало, собрал ворсинки с кримпленового пиджака, прошелся расческой по волосам, «отцентровал» галстук. В зеркало увидел, как над головой спящей женщины чуть-чуть приспустилась простыня и показались большие глаза, подведенные голубыми тенями. Ню пока он поворачивался, чтобы из приличия поздороваться с соседкой, глаза вновь исчезли под простыней. Володя тихонько отворил дверь, вышел, и так же тихонько притворил, даже замок не щелкнул.

— Я пошел, — доложил он проводнице, задержавшись у служебного купе.

— Соседка спит? — как-то загадочно спросила Никифорова. Используя свободные минуты, она вязала носок. Спицы так и мелькали в ее огрубелых руках.

— Придуривается, — улыбнулся Володя.

— Тебе б ее придурь — волком бы завыл. — Проводница тяжело, по-бабьи, вздохнула. — Все вы, мужики, сволочи. Больше, меньше, а все равно сволочи.

— Может, хоть через одного? — добродушно поинтересовался Володя.

— Это надо у твоей жены спросить. И то полной правды не узнаешь. Мы ведь дуры: терпим, скрываем, сор из избы не несем…

— А что с ней? — Володя кивнул в сторону четвертого купе. — Беда, что ли, какая?

— Вторые сутки девка лежит. Даже чаю не пьет. Я уж стараюсь никого не подселять к ней. Тебя пустила, поскольку ехать недолго. А ночью подхожу, прислушиваюсь: живая ли, не сделала чего над собой?

— Обокрали, ага?

— Обожрали. — Проводница отложила в сторону вязание, внимательно глянула на нового пассажира, видимо, раздумывая, стоит ли рассказывать ему о чужом горе. Решила воздержаться. Снова взялась за спицы, с материнской строгостью сказала:

— Иди обедай. И не вздумай к ней приставать. Высажу!

— Еще чего!

— Все вы порядочные, насмотрелась. Ладно, иди.

— С тобой, мать, не соскучишься.

Володя двинулся дальше, и пока шел, размышлял об этой своей соседке. Дубленка, шикарные духи… Странно, что у такой женщины могут быть какие-то неприятности. Вообще, он считал неестественным, когда у состоятельных людей случалось горе.

Это представление укоренилось в нем с детства, с послевоенного, голодного, оборванного детства, с мечты о целой буханке хлеба, которую можно съесть сразу, в один присест. Это была недосягаемая мечта маленького Володьки Сидельникова, сына вятских колхозников, получавших за свой тяжелый труд на земле одни только символические палочки в трудоденной ведомости. «Горе в опорках ходит» — любила говаривать его мать, и, побывав в городе, с восторженной завистью рассказывала, какие там благополучные бабы: «Ходят в дорогих польтах, с чернобурками, с накрашенными губами». А Володькина мать, сколько он ее помнил, ходила в стоптанных армейских ботинках, старенькой юбчонке и ватнике, насквозь пропахшем коровьим молоком, прелым сеном и навозом. Так и ушла она, молодая еще, из жизни, не испытав на своих плечах прелести дорогого пальто с чернобуркой. Теперь, будь она жива, как Володька разодел бы ее! Во все лучшее, что можно достать в магазинах! Он тяжело и больна жалел о том, что не в силах этого сделать. И чем больший достаток входил в его дом, тем чаще и надсаднее ныло сердце, когда он думал о матери. Хоть бы одним глазком глянула, порадовалась цветному телевизору (она и черно-белого-то никогда не видала), просторному холодильнику, мотоциклу с коляской, полному шкафу всякого добра, коврам и прочим достаткам семьи рядового лесоруба и медицинской сестры.

Обо всем этом часто думал Володя Сидельников, вспоминая прожитые годы, свою вятскую деревеньку и тоскливую, сирую в ней жизнь после войны. Взрослея, он понимал, конечно, что никакие блага не могут застраховать человека от случайных бед. Но давно и прочно укоренившееся в нем деревенское представление о человеческом горе, которое «ходит в опорках», нет-нет и выказывало себя…

Зал вагона-ресторана был почти пуст, что очень Володю удивило и обрадовало — обычно, когда едешь в отпуск, не пробиться сюда. В январе, оказывается, совсем другое дело — не сезон…

Он жестом подозвал официанта.

— Водкой не торгуем, — отчеканил парень. — Не положено.

И может именно поэтому ему вдруг захотелось водки, как, может, никогда в жизни не хотелось.

— Принеси бутылку. Сделай, приятель, — жалобно попросил Володя и сам удивился, откуда взялся у него такой тон. — Вот уж чего никогда не приходилось лесорубу Сидельникову, так это унижаться. Однако вырвалось, и, самое удивительное — подействовало.

— Выясню у директора, — пообещал официант, удаляясь.

— Белой нет, — тихо сообщил официант через минуту, наклоняясь к Сидельникову. — Нашли бутылку коньяка. Но дорогой… У нас большая наценка.

— Какой разговор?! — Володя хлопнул себя по боковым карманам. — Тащи!

Официант поставил на стол бутылку, накрытую салфеткой, заботливо сдвинул оконную занавеску и удалился.

…Вскоре он принес счет и сказал, что ресторан закрывается.

— Как закрывается? — Володя удивился. — Еще только без пятнадцати девять…

— В девять закрывается. Мы ведь тоже люди. С пяти утра на ногах, — пожаловался парень заученно.

— Время как пролетело…

Володя полез в карман за деньгами.

Вдруг он вспомнил свою таинственную соседку, попросил:

— Можно бутылку вина? — тихо спросил Володя.

— На вынос не торгуем. — Парень вновь был строг и недоступен. — И вообще: вам на сегодня достаточно.

— Ну что ты, друг! — засмеялся Володя. — Мне ведра мало, а тут — бутылка!

— Ничего не знаю. Просите у директора. Володя хотел было попросить еще, но вдруг не стал. Вот не стал, и все. Володя пошел к директору. Тот, не отрываясь от дела, выслушал, молча поднялся и снял с витрины бутылку хорошего марочного вина.

— И пять шоколадок.

Директор отсчитал пять шоколадок.

— Вот это деловой разговор. — Володе был симпатичен директор. — А то базарят по мелочам: положено, не положено. Все положено, что положено. Верно я говорю?

— Верно, как в церкви, — снисходительно улыбнулся директор. — Приходи утром поправлять здоровье.

— Я здоров, — слегка обиделся Володя. — А утром буду далеко. Мне через два часа — на выход с вещами.

— Успеха. — И задвигал костяшками счет.

— Наобедался? — спросила проводница, когда он возник на пороге ее служебки. Задубевшие, в ссадинах и порезах, пальцы ее по-прежнему перебирали спицы: она довязывала носок.

— Ну и даешь ты, мать! — удивился Володя такой производительности. Он выставил на стол бутылку, положил шоколадки. — Угощайся. Как хоть тебя звать-величать?

— Татьяной Архиповной, — ответила проводница, бросив мимолетный взгляд на угощенья. — А тебя как?

— Владимиром.

— Забирай-ка, Володенька, свои харчи, — велела Татьяна Архиповна, чуть помедлив. Голос ее был тихим, но властным. — Я ведь тебе сказала, что Никифорова взяток не берет.

— Я ж от души, — смутился Володя.

— От души — да не греши. Убирай! Бригадир зайдет… Да еще с ревизором…

— Не приходил еще? Мне ведь доплатить надо.

— Задерживается, — сказала Никифорова с иронией. — Может, наподобие тебя обедает с ревизором. — Она перекусила зубами нитку, собрала в горсть спицы, расправила готовый носок так и этак, сунула его под подушку. Снова бросила взгляд на угощенья, уже совсем строго велела: — Убирай! Пойди-ка лучше угости свою соседку. Может, ослабнет у нее тоска от дорогого вина. Поди, марочное… А вот один «Золотой якорь», пожалуй, конфискую. Внучке на гостинец. — Она взяла плитку шоколада и положила ее в выдвижной ящичек столика. Остальное собрала в кучу и сунула Володе на колени. — Сходи, угости девку. Только не приставай.

— Что ж я, пьяный, чтоб приставать?

— Пьяный не пьяный, а заметно выпивши. За столько-то часов нагрузился все-таки.

— Ладно. Чего там с девкой? Давай, говори, я ее быстро развеселю.

— Вот-вот, быстро. От быстроты вашей все и идет, подумать вам некогда. Она тоже — быстро… Недельку походила с парнем — замуж выскочила. И что?!

— Ну? — спросил Володя.

— Курит всю ночь да в пустое окошко глядит.

— Бывает, мать. Сильно грамотная, ага?

— Консерваторию кончила. На рояле играет. Отец какой-то большой начальник в Москве, мать — профессор по медицине. Девчонка кончила учебу, родители ей тут же путевочку в зубы: покатайся, мол, на пароходике по Черному морю. Четыре сотни одна путевка стоит. Люкс какой-то. Ну вот. Оказался там один молодой-неженатый из города Полярска. С б-о-о-льшой валютой. Тоже один у папы с мамой. Познакомились на палубе, посидели в ресторанчике. В общем, домой уже мужем и женой возвращались. Свадьбу в Москве богатую сыграли. Правда, его родители не приехали, больными сказались…

— Брехня это, — возразил Сидельников. — Надо подать заявление и три месяца ждать, пока распишут.

— Эх, тайга! — проводница покрутила пальцем у виска. — Давай мне вазу хрустальную, колечко золотое или еще что-нибудь — завтра же и распишу тебя без трех месяцев.

— Я давно окольцован, — улыбнулся Володя. — Между прочим, трех месяцев не ждал. В тайге это скоро делается. Пошли в поселковый Совет — и готово дело… Ну-ну… значит, сыграли свадьбу, а дальше что?

— Привез ее молодой муженек в Полярск… — В коридоре послышались голоса. Проводница выглянула посмотреть, что там происходит. Ничего такого не обнаружила, продолжала рассказывать, таинственно понизив голос: — Привез к родителям в Полярск. Но, как бывает, знаешь — не заладилось у них что-то. Не приглянулась. Тут бы шумнуть ему, сказать: жена, мол, и все, мне жить, не вам. Нет, пошел у стариков на веревочке. Три дня назад говорит ей: давай, мол, уедем от этих дремучих предков. Мотнем к твоим, в столицу нашей Родины. Я горняк, работу найду в «Метрострое». Она, понятно, с радостью. Взяли билеты. Сели в вагон. Перед отходом поезда он вышел в тамбур покурить. И вот… — Никифорова достала клеенчатую папку, показала Володе билет. — Понял?! Сиганул, гаденыш, на ходу. Я даже перепугалась, чуть не выронила фонарь. Площадка поднята, я стою на краешке, провожаю станцию, а он у меня из-под руки и выпорхнул. Надо же! Мне-то еще ничего не ясно. Вхожу в вагон, жалуюсь пассажирам, что вот такие провожающие: напьются, прыгают на ходу, потом за них отвечай. Скользота, долго ли под колесами оказаться? Потом гляжу, барышня эта из четвертого купе что-то мечется, говорит, наверно, муж отстал от поезда. А я ей и ляпнула: не отстал он, дезертировал от тебя, милая… Тут она все и поняла. Всю ночь простояла у окна, курила. Я к ней ласково, по-матерински. Она и открылась. Все рассказала от души… Вот такие дела, дружок, — вздохнула Никифорова.

— Может, пошутил? — Володе не верилось, что можно так подло убежать от женщины, с которой только начал жизнь. — Никуда не денется, вернется.

— Жди, вернется! За такие штуки надо… Знаешь…

Володя кивнул. Помолчали.

— У нас, в Кусинске, ему бы это не прошло, — сказал он. — У нас бабы друг за дружку — будь здоров! Женсовет соберут, мужика вызовут, а то силой притащат, и раскряжуют от комля до вершины… — Он хотел рассказать про снабженца Вальку Осинина, но дверь из тамбура распахнулась, и грузный пожилой человек в железнодорожной форме заглянул в служебное купе, весело спросил:

— Все в норме, Никифорова?

— А то как же!

— Готовь сведения Северограду. — Бригадир глянул на Сидельникова. — Кавалера себе завела? Гляди мне… любовь крутить на рабочем месте…

— Иди отдыхать, Сергеич, — дружески посоветовала Никифорова. Видимо, она была с бригадиром на короткой ноге по праву возраста и стажа работы на транспорте. — Укатал тебя ревизор, даже глаза побелели.

— Частично было, — сознался бригадир и пошел в свое купе, шумно сопя под тяжестью грузного тела.

— Я тоже пошел, — сказал Володя. — Может, вздремну часика полтора. Намотался сегодня…

— Чего там дремать-то осталось. Развесели лучше девку, — посоветовала проводница.

— Как зовут хоть ее? Знаешь?

— Лидой зовут. Открой бутылочку, вежливо пригласи за компанию выпить… Только не вздумай болтать, про что я тебе говорила. Она мне как ребенок открылась, а я, видишь, проболталась. — Проводница вдруг пристально посмотрела Сидельникову в глаза. — Но, вижу, парень ты ничего. Сколько людей прошло через мою жизнь на транспорте… Господи, миллионы! Мне бы теперь работать следователем по особо важным делам: мигом определю — кто про что думает. Честно! Пять минут поговорю с человеком — и он у меня просвечен рентгеном.

— Это хорошо, — вяло проговорил Володя. Ему вдруг стало грустно. Хмель проходил. Подумалось о жене, о сыне… Володя представил лицо Зины в минуту прощания, увидел ее на дежурстве в комнатке участковой санчасти, где пахнет хлоркой и разными лекарствами; увидел Генку, одиноко сидящего на диване перед телевизором… И захотелось домой. К черту бы эту командировку! Был бы сейчас дома, среди родных людей, и не выпил бы в ресторане, и ничего бы не знал об этой Лиде, от которой убежал молодой муж, и не было бы так муторно на душе от того, что много еще на земле всякого гадства, и от тебя так мало зависит, чтобы что-то поправить…

Он молча поднялся и пошел к себе в купе. С полпути вернулся, сказал проводнице:

— Мне ж доплатить надо. Бригадир пришел.

— Министры сочтутся, — махнула рукой проводница, — Ты ведь и не ехал тут, в ресторане сидел. А в ресторан из любого вагона пускают…

— Под штраф меня подведешь, мать.

— Шагай, — отмахнулась она.

В четвертом купе неярко горел плафон малого света. Соседка сидела спиной к двери, прикрыв ноги одеялом, и смотрела в непроглядную черноту за окном. Отраженное в стекле лицо показалось Володе красивым; длинные волосы в завитушках спадали на узкие плечи и покачивались в такт движению.

— Добрый вечер, — сказал он. Ему уже не хотелось почему-то разговаривать с этой женщиной, как хотелось еще полчаса назад. Он поставил на столик бутылку, положил рядом шоколадки, присел на свободную полку, где сиротливо стоял его чемоданчик.

Соседка испуганно глянула вначале на бутылку, потом на попутчика, нервно сказала:

— Это место занято. На него куплен билет. Если не верите, спросите у проводницы.

— Верю, — безразлично обронил Володя. — Но зачем одному человеку два места? И оба нижних к тому же…

— Мне так нравится. Иногда оплачивают целое купе, чтобы ехать в одиночестве. Понимаете?

— Что ж вы не купили остальные? — сказал Володя, поднимая и защелкивая верхнюю полку со своей стороны. — Для одиночества. — Он сел за столик, посмотрел на нее.

— Денег не хватило, потому и не купила. — Она обиженно скривила губы, повернув к Володе лицо, которое и в самом деле было очень красивым. Он не выдержал взгляда, начал бессмысленно вертеть на столе бутылку. — Вы будете пить? — проговорила она испуганно.

— Только вместе с вами, — заявил Володя, вдруг почувствовав, что в нем умирает минутной давности хандра, вновь уступая место доброму настроению.

— Спасибо. Я не пью.

— А я пью, — сказал он запальчиво, даже с некоторой бравадой.

— Это заметно, — грустно усмехнулась она.

— Под настроение пью… Случается такое настроение, что никак нельзя обойтись без внутреннего подогрева.

— И часто?

— Что?

— Часто подогреваетесь?

— Неужели я похож на пьяницу?

— Вы, может быть, нет, но они на вас — да.

Это уже было дерзостью, которую Володя не простил бы никому, и на языке его вертелись нужные на этот случай слова, но он вдруг подумал, что дерзит она от обиды своей, от горечи, и мягко сказал:

— Никогда бы не подумал, что вы… такая женщина… можете запросто оскорбить человека.

— Какая женщина? — насторожилась она.

— Хорошая.

На пороге купе появилась проводница с двумя стаканами чая.

— Побалуйтесь чайком, — предложила Никифорова и, не дожидаясь ответа, поставила стаканы на столик. Уходя, она заговорщически глянула на Володю и подмигнула ему.

— Пейте чай, — предложил он после затяжной паузы. Хотелось завязать толковый разговор, но он не знал, о чем говорить, да и захочет ли говорить эта обиженная женщина с незнакомым выпившим мужчиной. А что он выпил, она, конечно, заметила, иначе бы не кольнула его.

Лида поднялась с полки, ловко оправила халатик, достала из кармана своей красивой дубленки сигарету и спички, вышла в коридор и закурила там, стоя спиной к открытой двери.

Володя нехотя отхлебывал чай маленькими глотками, поглядывал в коридор, исподтишка любуясь фигурой своей соседки. Он снова пытался и не мог представить себе идиота, который выпрыгнул из вагона, оставив ее, вот такую…

Под потолком купе зашипел репродуктор. Бригадир велел проводникам нести в штабной вагон сведения о наличии мест. За объявлением зазвучала музыка. Это была любимая Володина мелодия, которая имелась у него дома в трех экземплярах, но в разных исполнениях, на разных языках, и просто без слов. Исполнение без слов нравилось Володе больше других — слова мешали думать о чем-то своем, сокровенном. Это была «История любви» Френсиса Лэя. Сидельников не смог бы объяснить, почему ему давно и упорно нравилась эта мелодия. Другая понравится, полюбится, но быстро надоест. А эта — нет. Иногда, в воскресенье или просто по вечерам, Володя заводил радиолу и слушал, слушал, слушал «Историю любви». Обычно, когда бывал один. И каждый раз, как иголка адаптера приближалась к последним аккордам, Володя думал о том, что надо поставить сначала. Еще разочек, еще последний разок…

И вот теперь, как по заказу, толстый добряк бригадир закрутил пленку. Ту самую, без слов…

Володя оставил чай, прислонился головой к стенке вагона и слушал, досадуя на шум поезда, который портил, заглушал знакомую мелодию.

В купе вошла Лида. Она села на свою полку и, прикрыв глаза, тоже слушала.

— Что вам представляется под эту музыку? — вдруг спросил Володя.

Лида открыла глаза и посмотрела на него с интересом и удивлением.

— Это… — она помедлила. — Это мелодия двоих.

— Ага, и мне так думается, — обрадовался Володя. — Когда я слушаю «Историю любви», мне видится… — он вдруг смутился. — Знаете… Поле в ромашках. Я вроде иду босиком, а впереди — солнце. Рано утром — поднимается, бьет в глаза, а идти хочется все равно, и идешь, идешь… Кому-то навстречу. Смешно, да?

— Ну, почему же! А я вот под эту музыку всегда вхожу в ночное море, — задумчиво проговорила Лида. — Именно в ночное…

— Одна?

— Нет, вдвоем…

— Второй, конечно, не я, — с безобидной наглостью ляпнул Володя, и опять смутился.

— Нет, не вы. — Она улыбнулась, мотнула белыми кудряшками. — Вы строитель? — спросила она после паузы.

— С чего вы взяли?

— Не знаю… На Севере все строители ходят в таких овчинках, — она перевела взгляд на крючок, где висел его полушубок.

— И потом… лицо у вас… как пишут в газетах, овеяно таежными ветрами…

— В тайге ветры бывают редко, — возразил Володя. — Это больше в тундре. А у нас морозы…

— Тогда обожжено морозом, — как пишут в тех же газетах. — Она тихонько рассмеялась, блеснув золотинкой в левом уголке рта. Володя терпеть не мог вставных зубов у женщин, если они были спереди. Но когда женщина вдруг белозубо улыбалась, а где-то в самом конце улыбки неожиданно обнажалась золотиночка, ему это нравилось.

— Мало ли что пишут, — махнул рукой Володя и, помолчав, похвастался: — Про меня писали раз пять, не меньше. И все по-разному. А однажды в областной газете поместили снимок: стою я по пояс в снегу под елкой, каска на затылке, улыбка до ушей, на плече «Дружба». Красиво!..

— Что на плече? — не поняла Лида.

— «Дружба». Бензомоторная пила. Кормилица. Я ведь работаю вальщиком леса.

— Дровосеком?

— Лесорубом. Это в старые времена: «В лесу раздавался топор дровосека…» Теперь только сучья топором обрубают. И то не везде. Уже изобрели специальные машины для этого дела.

— Неужели вы просто лесоруб? — внимательно глядя на Володю, спросила Лида.

— Просто. А что?

— Натурально рядовой? В смысле — без диплома?

— Рядовой. А вообще-то у, нас есть инженеры с дипломами, а тоже — просто лесорубы.

— Да-да, стало модно примазываться к рабочему классу, — сказала «на раздумчиво, вдруг помрачнев.

— Не модно, а выгодно, — заметил Володя.

— Пожалуй… В Полярске у меня есть знакомый… инженер… Работает обыкновенным горнорабочим. Он утверждает, что хочет быть непосредственным производителем материальных благ, находиться, так сказать, на переднем крае. Но мне кажется, что он просто трус, боится ответственности. А тут отмахал смену — и никаких проблем: начальство за тебя все решит…

Вот черт, подумал Володя. Уже было отвлек ее, повеселела, а теперь снова этот… знакомый.

— Точно, вы правы! — бодро сказал он. — С этими дипломированными инженерами другой раз одно расстройство, ей-богу! Лет пять назад был у нас такой случай. В общем, решили заменить начальника участка. Вроде вышел приказ поснимать с руководящих должностей всех практиков и назначить людей с дипломами. А у нашего начальника, Степана Петровича Козюбина, образование было всего шесть или семь сентябрей. Маловато, конечно, по нынешним временам. Но он всю жизнь в лесу провел, еще лучковой пилой работал. Всегда в передовиках ходил. Наградили орденом. Назначили бригадиром. Потом в мастера произвели. Короче говоря, вырос до руководителя участка. Хозяйственный мужик. Деньги считать умеет, хотя всякие там финансовые мудрости для него — тайга непролазная. И красиво говорить не умеет. Это тоже, можно сказать, минус для начальника. Зато план всегда перевыполняли, люди были довольны заработками и премиями… Ну вот… Прислали на место Козюбина одного инженера. Не пацан уже, лет тридцать пять, наверно, было. Красивый такой мужик, по фамилии Харченко, рослый, черноглазый, шевелюра слегка седая. А жена у него врач, тоже симпатичная вообще-то, заведующей здравпунктом назначили. В общем, уступил Степан Петрович руководящий пост без разговоров, а сам ушел работать десятником нижнего склада. Ну, этот Харченко, значит, сразу забрал круто: начал с собраний, с инструкций, приказами задавил, хотя большой нужды в них не было — участок крутился нормально. А люди не здорово любят, когда им часто приказывают. Инструкции в тайге — дело тоже… как бы это сказать… десятое… сами понимаете… Короче, работяга любит, когда с ним начальник говорит без бумажки. Это закон! Пускай и матюгнет по делу, но с глазу на глаз, от души. А вот Харченко этого не понял. План перестали выполнять, попали из передовых в отстающие. Жалобы полетели в инстанции, дисциплина начисто пропала. А Харченко приказы шпарит. Д-а-а, каждый день по приказу. Вою стену залепил в конторе. Только пользы — никакой. Наоборот… Приехала комиссия, разбирались, делали выводы. Выводы правильные, а «кубиков» по-прежнему мало. И так целый год канителились… Летом новый начальник укатил с Женой в отпуск. Недели через две прислал телеграмму в леспромхоз: прошу освободить от занимаемой должности по состоянию здоровья.

Сидельников оборвал рассказ, достал папиросу, стал разминать.

— Курите здесь, — сказала Лида и потянулась к карману дубленки, где лежали ее сигареты. — И я покурю с вами за компанию.

— Не стоит дымить в купе. Вам же здесь спать, — заботливо проговорил Володя.

— И вам тоже.

— Нет, — он посмотрел на часы. — Мне через сорок минут — на выход.

— Как? — удивилась она.

— Очень просто. Я только до Северограда.

— А я думала, до Москвы, — сказала она с откровенным сожалением. — С вами, знаете, очень интересно…

— Ну вот, — засмеялся Володя, — то глядеть не хотели в мою сторону, а теперь интересно стало.

— Бывает. — Она улыбнулась. — Было плохое настроение, вы мне его развеяли. Спасибо. И вообще… хорошо ошибаться в людях вот так… как с вами. Наоборот — ужасно!..

— Всяко бывает, — поспешил перебить Володя. — Всю жизнь можно прожить с человеком и не понять… Не углядеть нутра. И наоборот тоже… — Он чиркнул спичкой, дал Лиде прикурить и прикурил сам. Они вышли в коридор и неспешно дымили, усевшись друг против друга на откидных скамеечках. Володя понимал, что снова упустил ее внимание, и мучился, не находя нужных слов. Но Лида сама помогла ему.

— Чем же кончилась история с Харченко? — спросила она.

— Вам интересно? — обрадовался Володя.

— Естественно. Все же человеческая судьба…

— Сбежал. Тонка кишка оказалась.

— И после него назначили вас? — спросила она, глубоко затягиваясь дымом.

— Вы правда не верите, что я рядовой лесоруб? — Володя никак не мог понять, всерьез сомневается она или так… подшучивает над ним.

— Не верю.

— Почему же?

— Вы слишком… ну, скажем — слишком много знаете. Для рядового.

— Много, не много, а одиннадцать классов вечорки одолел. Между прочим, тот же Козюбин заставил ходить в школу. На него давили сверху за повышение технического и прочего уровня подчиненных, а он на нас давил. Но, знаете, умело, без перегибов, всякие льготы выдумывал. Одному ковер даст без очереди, другому — холодильник, когда они еще были в дефиците… Но некоторые и на дефицит не поддавались. Был в четвертой бригаде Женька Синцов. «Упорный» у него кличка. Так тот, помню, ни в какую! В восьмой класс зиму отходил, а перед самыми экзаменами вдруг заартачился: не буду сдавать — и все! Учителя в панике, им процент нужен. Прибежали жаловаться начальнику. Степан Петрович вызвал Женьку в кабинет: и топором тесал его, и фуганком гладил — бесполезно. Тогда он говорит: «Если, Синцов, сдашь экзамены, предоставлю тебе отпуск летом. И премию выпишу». Летом насчет отпусков туго, все рвутся на юг, кто как может. Даже туфтовые телеграммы от родичей организовывают. Да! Как лето подходит, так начинается — болеет и мрет родня на юге. У многих. Ну, Женька подумал и согласился. Сдал экзамены, в июле отпуск отгулял, а осенью разохотился — поступил в девятый. Так и одиннадцатый закруглил. Потом поступил в автодорожный техникум. Нынче, по-моему, кончает. Уже года два завгаром работает…

— Оригиналом был ваш Степан Петрович, — сказала Лида. — Мне нравятся такие неожиданные люди.

— Почему был? И теперь есть.

— Его же сняли.

Сидельников хитро прищурился:

— Спилили ствол, а корни оставили. Корни в людей вросли. Их не вдруг вырвешь. Не придумана еще такая механизация… Когда Харченко «по состоянию здоровья» телеграмму прислал, замельтешились леспромхозовские руководители, стали срочно подыскивать человека. А где его сразу найдешь? Многие инженеры отказались. Кому охота пялить на шею разболтанный хомут? Приехал к нам директор леспромхоза, созвал общее собрание участка. И тут мужики наши зашумели, как колхозники: верните Козюбина! Он хотя и без диплома, а жили мы при нем нормально. Верните и все! Степан Петрович на то собрание не пришел, дома отсиживался. Все же, видимо, таил обиду. Послали за ним человека — не явился. Радикулит, мол, замучил, как раз змеиным ядом натерся, на улицу нельзя выходить. Пришлось Директору самому к Козюбину в гости идти. Там и заночевал… А утром Степан Петрович сел в свое прежнее кресло. По сегодняшний день сидит. И дела идут хорошо. Шли бы еще лучше, но мешают всякие мелочи.

Володя закурил новую папиросу, прикинул: не рассказать ли о цели своей командировки? Будет ей интересно? Нет, решил, вряд ли. Не стоит. И добавил:

— Знаете, что самое смешное в этой истории? Как заступал Козюбин в должность, так сразу и подал документы на первый курс лесотехникума. Правда, его без экзаменов зачислили. А было ему тогда лет сорок пять, не меньше. В прошлом году диплом получил. Теперь под приказ о замене практиков его не подведешь. Конечно, диплом ума не прибавил и характера не изменил, но, как говорится, проформа… Характер у нашего начальника сложный, мы частенько с ним цапаемся по делу…

— Наверное, в сложности характера и есть прелесть человека, — задумчиво проговорила Лида.

— Может быть. — Володя помолчал и, чувствуя, что прерывается нить разговора, спросил: — А вы, если не секрет, чем занимаетесь в жизни?

— Я пианистка, — тихо ответила она, глядя мимо Сидельникова в конец коридора. — Работаю аккомпаниатором в «Госконцерте».

— Мне так и подумалось, — слукавил он. — Как глянул на ваши руки, так и решил: пианистка или скрипачка.

— Вы хороший психолог, — снисходительно улыбнулась она и стала как-то нехотя разглядывать свои руки.

— Работаете в Полярске? — Володя разглядывал потухшую папиросу.

— Нет, в Москве. А в Полярске была на гастролях…

— Поправилось?

— Как вам сказать… На Севере интересно… Необычно…

— Люди у нас хорошие, — убежденно сказал он.

— Не все…

— Все не могут быть хорошими и одинаковыми, иначе бы получился муравейник — все на одно лицо… — Володя скомкал папиросу, взглянул ей в глаза. — Вот вы приезжайте к нам в Кусинск. Работать. Насовсем.

— Спасибо, — вздохнула она, потягиваясь. — Но что я там буду делать? Играть белым медведям?

— У нас белых нет, только бурые встречаются. А играть будете людям. Лесные люди очень любят музыку. Вот Иван Буратино, шофер начальника, подбрасывал меня до станции и попросил достать иголку для «Эстонии» — стерео. Без иглы, говорит, не возвращайся, поскольку жить без музыки не могу… Между прочим, в прошлом году у нас открылась в поселке музыкальная школа для детей и для взрослых. Многие учатся. Жаль, преподавателей нехватка. Вот бы вам было работы — на три ставки. — Володя говорил все это с жаром, глядя на свою собеседницу, и не мог представить ее, тонкую, модную, среди деревянных домов, двухметровых сугробов, грубых мужских разговоров лесорубов и понимал, что весь его запальный призыв уходит в «свисток». Но он приглашал искренне, как искренне приглашают в дом редкого гостя, зная наверняка, что он никогда не придет.

Лида долго молчала, все так же безучастно разглядывая кисти рук с тонкими, идеально ухоженными пальцами. Потом неожиданно глянула на Володю и смущенно сказала:

— Давайте выпьем вашего вина.

— Правда?! — Он вскочил так резко, что стульчик громко хлопнул о стенку вагона. Через полминуты он принес из проводницкого купе два чистых стакана, откупорил бутылку и налил понемногу вина. Наливая, он помнил, что перед ним интеллигентная москвичка, потому стаканы нельзя наполнять до последней кромочки. Пока он делал это, Лида внимательно наблюдала за ним, забившись в угол своей полки и по-домашнему подобрав под себя ноги. Третий, освободившийся от чая стакан, Володя наполнил почти до края.

— Я сейчас, — сказал он и, захватив стакан в подстаканнике, отправился к бригадиру. Тот, в рубахе и подтяжках, еще более грузный без форменного кителя, сосредоточенно заполнял какой-то бланк. Сидельников поставил перед ним «чай без ложечки», взмолился: — Батя, крутни «Историю любви». Во как нужно!..

— Какую историю? — не понял бригадир.

— Френсиса Лэя. Она у тебя первой на пленке записана.

— А-а-а… эту, — бригадир покосился на часы, потом на стакан с вином. — Время отбоя приближается, не положено вроде…

— Только одну вещь, — просил Володя. — До отбоя еще двадцать минут. Перемотай… Момент дела…

— Что тебе так приспичило?

— Надо! Судьба решается!

— Судьба? — Бригадир глянул на Сидельникова с понимающей ухмылкой. — Если судьба — тогда ладно, — и нажал клавишу обратной перемотки. — В четвертом купе судьба-то? Гляди…

Сидельников подумал о том, что бригадир все знает о пассажирке из четвертого купе, и это почему-то ему не понравилось. Он не ответил, стоял, как на иголках, и ждал, пока открутится пленка. Когда она открутилась, бригадир нажал толстым пальцем нужную клавишу и тут же щелкнул тумблером «трансляция». По вагону поплыла «История любви». Володя метнулся в свое купе с таким чувством, будто совершил лучший в жизни поступок.

— Ваша работа? — спросила Лида. — Заказали… как в ресторане…

— Мне через десять минут выходить. Давайте выпьем, — попросил он. — Очень хочется выпить с вами под эту музыку. — Он поднял стакан и потянулся чокаться. — За что же мы будем пить? — спросила она грустно. — За бездарно прожитый день?

— Давайте лучше за наступающий. — Сидельников легонько коснулся ее стакана своим и сразу выпил. А женщина слегка пригубила вино и, скрестив на груди руки, держала стакан у рта, не то смакуя, не то раздумывая: пить ли ей до конца?

За окном мелькнули первые огоньки городской окраины. Поезд рвался из таежной темноты навстречу острову света, затерянному в далеком далеке от мировых столиц. С каждой секундой этот свет все ближе подступал к вагонному окну, слепил его тысячами больших и малых, далеких и близких электрических лучиков, преломлявшимся и причудливо преломлявших друг друга.

Над головой звучали последние аккорды «Истории любви». Володя знал, что это последние, и уже не отмотать пленку, не прокрутить заново еще разок, как он это делал у себя дома.

Поезд притормаживал у станции. Сидельников снял с крючка полушубок и одним отработанным движением надел его на себя.

— Уже… приехали, — проговорила Лида будто со сна, и торопливо спросила: — Как вас зовут?

— Какая разница, — сказал Володя. — Если вспомните, называйте как хотите. Ведь мы никогда не встретимся… Лида.

Она пораженно глянула на него и поднялась с полки.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Я все знаю. — Володя торопливо застегивал пуговицы. — Умею угадывать мысли на расстоянии и предсказываю, что все у вас будет хорошо. Желаю вам счастья… Большого, большого. — Он уже стоял в проходе и раскинул руки, пытаясь показать, каким огромным должно быть это счастье, и зацепил кого-то в коридоре. Это оказалась Никифорова.

— Чего размахался, как ветряк? — незло проговорила проводница. — Торопись… Билетик возьми. Пригодится к авансовому отчету.

— Отчитаемся, — небрежно обронил Сидельников, сунув билет в карман. Он никогда не ездил в служебные командировки и не знал, что все билеты и квитанции надо хранить для бухгалтерии, иначе не оплатят расходы. Да если бы и знал — было не до того…

— Давай, давай, леший, — по-матерински бубнила проводница, шагая к выходу впереди Володи и размахивая фонарем. — Развеселил девку-то… Развеселил… Оклемалась немного… Красивая, чертяка…

— Частично есть, — согласился Володя. Он обернулся. Лида стояла у двери своего купе и смотрела ему вслед. У Володи защемило внутри, запрыгало где-то под ребрами. Захотелось вернуться, сказать Лиде какие-то важные слова. Но он не знал, что надо сказать или сделать, да и возвращаться было поздно: стоянка поезда всего пять минут. Много ли скажешь за это время…

Он поднял руку, приветливо помахал ей. И она ответила тем же, как-то грустно и рассеянно улыбаясь.

Проводница уже открыла дверь и протирала тряпкой поручни. К вагону торопились новые пассажиры. Среди них Володя увидел высокого молодого человека спортивного вида. Он был в модном пальто с шалевым воротником и в такого же меха шапке с козыречком.

— Этого в четвертое не пускай, — шепнул Володя проводнице. — Поняла? Ни в коем случае…

Никифорова опытным взглядом окинула новых пассажиров и сразу догадалась о ком шла речь.

— Ревнуешь?

— Частично есть…

— Ишь ты, ревнитель какой… Раз, два — и в дамках…

— Прошу, — настаивал Володя, чувствуя потенциального соперника в этом, в шапке с козырьком, который показал свой билет и неторопливо, с чувством достоинства, вошел в тамбур.

— Место укажу потом, — крикнула ему вслед проводница и метнула в Сидельникова насмешливый взгляд: издевалась.

— Смотри, мать, — шутливо пригрозил Володя. — Если что, в другой раз высажу тебя с поезда на ходу… — Он направился по высокой платформе к четвертому купе. Лида стояла у окна, упираясь длинными руками в столик и, кажется, ждала его появления. Они посмотрели друг на друга через окно, улыбнулись. Дверь в коридор была открыта. Володя увидел, как подошел и остановился напротив купе тот спортивный, в шапке с козырьком.

Поезд тронулся и поплыл, поплыл — в темноту…

* * *

Предсказания Ивана Буратино не сбылись. Сидельников приехал на такси в гостиницу «Центральная» и не обнаружил там никакой толпы. Ни в вестибюле, уставленном модными креслами, ни у окна администратора не оказалось никого. Правда, на стойке красовалась табличка «Мест нет». Симпатичная такая табличка, обрамленная северным орнаментом, похожим на оленьи рога. Но Сидельников не поверил написанному и обратился к пожилой женщине, неторопливо попивавшей из большой чашки чай с баранками.

— Вам надолго? — спросила дежурная, отхлебнув из чашки.

— Дня на два-три.

— Могу предложить только люкс. Пять рублей в сутки…

— Какой разговор! Всю жизнь мечтал пожить в люксе!

Люкс оказался двухкомнатным: одна комнатка совсем маленькая, другая побольше. Из крохотной прихожей открывалась дверь в совмещенный санузел. Сидельников разделся, по-хозяйски осмотрел все помещения, для порядка опробовал крапы: холодная и горячая вода лилась исправно, сливной бачок унитаза журчал вполне напористо.

На тумбочке, рядом с деревянной кроватью, стоял телефон. Володя вдруг пожалел, что нет у него в этом городе ни одного знакомого, кому можно было бы позвонить. И все-таки он из любопытства поднял трубку и поднес ее к уху, надеясь услышать протяжные гудки. Но вместо гудков женский голос сказал: «Четвертая слушает». Сидельников не отозвался, легонько опустил трубку на аппарат, отошел в угол и сел в глубокое кресло, выбросив вперед ноги, как это часто делают герои кинофильмов, особенно заграничных. Он устало прикрыл глаза и подумал о том, что второпях не разузнал толком у Козюбина, в какие организации надо обращаться прежде всего и где эти организации находятся. Ладно, разберемся, решил он. Главное, устроился в гостинице запросто, да еще в «люксе». А Буратино… «бронь министерства», «десятку в паспорт»… Трепло. Но про иголку все-таки надо не забыть… Музыка — дело святое… И вдруг вспомнилась «История любви», поезд, соседка в купе. Володя отчетливо представил Лиду и напротив нее за столиком — симпатичного высокого мужчину, наверняка заслуженного мастера спорта. Они сидели, мило беседовали и допивали Володькино марочное иппо…

Володя рынком вскочил с кресла, пошел в ватную, попрыгал там под холодным душем и окончательно пришел в себя после дорожного хмеля…

Засыпая, он с удовольствием думал о том, что ездить в командировки не так уж плохо. Даже, можно сказать, хорошо. Новые места, новые знакомые, свежие впечатления. Не то, что в Кусинске, где каждый день одни и те же дела, одни и те же лица, разговоры, заботы… Потом ему мерещились цепи, много цепей, новеньких, в масле и пергаментной бумаге; виделись какие-то учреждения, люди с расплывчатыми физиономиями и невнятными голосами. Люди, которых он никогда не видел…

Утром он проснулся непривычно поздно для себя, когда из репродуктора, стоявшего на окне в маленькой комнате, неслись уже позывные «Пионерской зорьки». Он хотел вскочить, как иногда вскакивал дома, боясь опоздать к автобусу, возившему в лес бригады, но тут же, не открывая глаз, вспомнил, что находится в командировке и особо торопиться нет смысла, поскольку здесь все конторы начинают работать с девяти. А теперь только восемь. Он блаженно покрутился, понежился на широкой и мягкой гостиничной кровати, подумал лениво, с какого конца начинать поиск. Решил в первую очередь отыскать справочное бюро, где все толково разъяснят и выпишут на бумажку нужные адреса.

Наспех позавтракав в гостиничном буфете бутербродами с сыром и двумя стаканами кофе, Сидельников вышел на улицу. Там кипела городская жизнь: непрерывным потоком шли машины, торопились на работу служащие, медленно ползли натрамбованные до отказа автобусы. Володя впервые увидел убористые автобусы с прицепами и сразу прикинул, что в такой «вагон» человек сто пятьдесят входит, а то и все двести. Жила в Сидельникове неистребимая слабость: увидев новое, сразу определять коэффициент полезного действия.

Было тепло и безветренно, шел тихий снежок. Сразу за углом гостиницы стоял, паруя, железный прилавок, за которым неопределенных лет продавщица в белом халате поверх пальто продавала горячие пирожки. В кирпичную стену дома была вмонтирована розетка, от которой шел кабель к этому лихому сооружению на колесиках; где-то в утробе прилавка урчала кипящая вода, отдавая свое тепло пирожкам с ливером.

Сидельников спросил у продавщицы, не знает ли она, где находится справочное бюро.

— Знаю, — мигом ответила продавщица. — Я все тут знаю. А в нагрузку за справку — бери пять пирожков.

— Только поел, — засмеялся Володя. — На обратном пути возьму десять. Так где справка-то?

— Подругу детства потерял?

— Точно!

— Где работает?

— В каком-то «снабе».

— В городе «снабов», милый… Тебе по какой части?

— По лесной…

— Если «Облснаб», то на Кручинихе, километров пять будет. «Лесоснаб» — рядом, на Победе, две остановки автобусом. Садись на восьмерку — на площади Победы выходи, увидишь по левую руку большой дом с колоннами… Там еще этот был, как его… совнархоз. В том доме у меня подружка работает.

— Начальником каким-нибудь? — с тайной надеждой спросил Володя.

— Ну да! Стаканы моет в буфете. Ты только с начальством знаешься? Сам-то велик ли начальник?

— Не похож разве?

— Шофер или тракторист, — уверенно заявила продавщица.

— Все за начальника принимают, а ты — тракторист.

— Пускай принимают. Меня не проведешь…

— Может, я начальник снабжения!

— Уморил, — рассмеялась женщина. — Начальник снабжения, самый захудалый, все ходы и выходы знает, в темноте без свечки любую дырку найдет. А ты справочное ищешь.

— Все правильно, — сдался Володя. — Глаз — ватерпас.

— А ты думал! Двадцать лет, считай, на этом углу стою. Миллионов пять пирожков продала, не меньше. А пирожки люди в руки берут. По рукам-то все и узнаю, как цыганка… Чего хоть тебе доставать надо, если «снабом» интересуешься?..

Из железного прилавка вдруг поперла наружу горячая вода, заволакивая густым паром торговую точку. Продавщица мигом выдернула из розетки кабель, незлобно выругалась.

— Кое-какие части надо к бензомоторной пиле, — признался Володя, отгоняя рукой паровое облачко.

— А зачем тебе «снаб»? Езжай в магазин промышленного оборудования, там любых железяк навалом.

— Это где ж такой магазин?

— В Париже.

— Где?

— Ты что, первый раз в город приехал, про Париж не слыхал?

— Не слыхал.

— Поселок такой. Пленных французов после войны с Наполеоном сюда завезли. Поселились они на берегу речки, поженились на наших бабах. Оттуда и пошел Париж. Садись на тройку и ехай почти до конца. Там спросишь…

— Если только достану нужное — с меня причитается, — пообещал Сидельников.

— Ну-ну, поглядим… Вон как раз тройка идет…

Володя ехал до североградского Парижа минут сорок. Оказалось — деревня деревней. Если бы слева на фоне пасмурного неба не маячил своим хозяйством большой город, можно было бы считать, что попал он в глухое таежное село, куда изредка ходит рейсовый автобус. Только нужный Володе магазин выглядел величественно и нарушал гармонию бревенчатой застройки. Красного кирпича, поднятый на высокий цоколь, большеоконный, с широкой бетонной лестницей, этот магазин мог претендовать на законное место в самом центре города. С тыловой части была выгорожена высоким забором порядочная территория и, заглянув в щель, Володя увидел во дворе множество всяких предметов из железа, нераспакованных ящиков, контейнеров, и понял, почему этот нужный магазин не отвоевал себе место рядом с центральной гостиницей: слишком громоздким был его товар. Неужели среди всего этого богатства не найдется пильных цепей?

Сидельников поднялся на высокое крыльцо, стал заглядывать в окна. На бетонном полу торгового зала стояли разные механизмы, моторы, шестерни диаметром в человеческий рост, прочие железные изделия, о назначении которых Володя не знал.

В дальнем углу за прилавком уже появились продавцы. Они что-то двигали с места на место, распаковывали товар, выставляли его на полки. «Был бы тут хоть один знакомый продавец, — размышлял Володя, — мигом бы достал нужное. Если на прилавке его и нет, нужного, то где-то в подсобке все равно найдется. Это точно! В кусинском универмаге никакой дефицит не лежит, а черканет Козюбин записочку — нужное появится мигом. Так, наверное, и здесь. И везде…»

Ближе к десяти у магазина стали собираться покупатели — одни мужчины. Понятно, магазин промышленного оборудования — не «Пассаж»…

— Чего здесь бывает, в основном? — поинтересовался Володя у пожилого мужика в замусоленном полушубке, с прилипшей к губе и давно потухшей сигаретой «Прима».

— Неликвидка всякая, — ответил мужик простуженным голосом. — Иногда кое-чего подходящее попадается, как в магазине уцененных товаров.

— Это как понимать «неликвидка»?

— Ну, где что некомплектное осталось, или списали за ненадобностью, или просто лишнее — все сюда волокут, может, кому-то сгодится.

— Молодцы. Додумались… — похвалил Сидельников. — Зачем же выбрасывать, лучше продать.

— Это точно, — охотно поддержал мужик, сплюнув окурок. — Я тут для своей фирмы порядком разного добра откопал…

— Не слыхал, к бензомоторным пилам бывают запчасти? — с трепетной надеждой спросил Володя.

— Навалом, — обронил рядом стоящий мужчина. — Даже шатуны к паровозам имеются…

Наконец, открыли, и Володя сразу ринулся к стеллажам, где была выложена всякая мелочовка. Среди изделий неизвестного назначения он обнаружил множество знакомых, можно сказать, родных сердцу и глазу запчастей для «Дружбы». Были здесь моторчики в сборе и вразброс, бензобачки, тросики, свечи зажигания, направляющие цепей… И только самих цепей нигде не было. Он еще и еще осматривал полки, не решаясь спросить у продавщицы. Но делать было нечего, он спросил.

— За два года случайно завозили один раз. И те с дефектом, — сказала продавщица. — Это ж строго фондированный товар. А мы торгуем неликвидами. — И пояснила: — Цепи можно достать только в «Лесоснабе». По наряду.

— А если у меня, к примеру, собственная пила имеется, а цепь износилась. Где взять новую? Украсть, значит, если в продажной сети ее нет?..

— В торговой сети, — ревниво поправила продавщица, метнув в Сидельникова недовольный взгляд. — И где это вы, молодой человек, могли взять пилу для частного пользования?

— У вас купил.

— У нас не продаются.

— А это что? — Володя указал на полку с запасными частями.

— Это только детали…

— За наличные они продаются?

— Продаются, конечно…

— А если так, то за полчаса я вам пилу соберу.

Володя не стал усугублять разговор, вовремя спохватился. Злить ее сейчас ни к чему. Надо как-то подъехать с другой стороны… Раз назвался груздем, нужно теперь лезть в кузов или… Нет, никаких «или» быть не может, без цепей возвращаться ему нельзя.

Он собрался с духом и, чувствуя, как приливает к лицу краска, тихонько сказал продавщице:

— Может, все-таки договоримся?

— О чем договариваться? — строго спросила она.

— Насчет бракованных цепей… А вдруг где-то завалялись?

— У нас ничего не валяется… Нет и не ожидаем.

— Нет так нет, — проговорил Володя, утирая с лица испарину. Да, не такое уж легкое дело эти командировки, гори они огнем!..

И выскочил из магазина.

На базу «Лесоснаба» он добрался только к полудню. Большая площадь у ворот сплошь уставлена грузовыми машинами. Двигатели, как водится на севере в зимнее время, добросовестно жгли бензин, водители дремали на своих местах, чего-то ждали. Территория базы была огорожена высоким забором, а поверх досок колючая проволока в несколько рядов. Народное добро охранялось надежно, не украдешь.

Володя, глядя на все это, не понимал, каким образом можно получить здесь цепи, когда нет ни законного наряда, ни хоть какого-то захудалого знакомого. Вид неприступного забора и грозного охранника на проходной заставили его усомниться в достоверности разговоров о том, что на базах достают дефициты «левым» путем. Иначе — что бы было? Сплошное воровство? Зачем тогда этот забор и этот охранник, дотошно проверяющий машины, выезжающие из ворот?.. Нет, все это пустой треп. Надо искать законные пути. Поговорить, к примеру, с начальником базы, В просторном вестибюле трехэтажного дома с колоннами, о котором еще утром говорила Володе продавщица пирожков, царили тишина и порядок. Когда он вошел, навстречу поднялась из-за столика дежурная и спросила, кого ему нужно. Он объяснил.

— Все начальство на втором этаже. Только раздеться надо. Она указала на раздевалку. — А вон — расписание, кто когда принимает.

На стене висела большая доска с указанием кабинетов и часов приема.

Володя ознакомился с доской и понял, что ему надо в кабинет № 24. На второй этаж вела широкая мраморная лестница с дубовыми перилами и ковровой дорожкой, закрепленной к ступенькам специальными прутьями из начищенной меди.

Володя поднялся по лестнице, нашел нужную дверь. На двери, обитой черным дерматином, красовалась вывеска «Секретарь». Он тщательно вытер ноги о подстилку из какого-то мягкого, как губка, материала, вошел в приемную. Комната была большой и светлой, застланной огромным ковром. Пахло духами и сигаретным дымом. За полированным столиком у самого окна сидела немолодая уже женщина с прической-копной и быстро печатала на машинке. Это была секретарша самого главного начальника.

— Вы что хотели, товарищ? — спросила она, не отрываясь от дела.

— Я к начальнику, — сказал Володя. — К товарищу Дроздову. Внизу написано, что у него сегодня приемный день.

— Его нет. — Секретарша выдернула из машинки исписанную страницу. В комнате стало тихо, как в зимнем лесу. — Он уехал в круиз.

— А после обеда будет?

Секретарша снисходительно улыбнулась, чуть повернулась вместе с вертящимся креслом, достала с полочки пачку сигарет, закурила и только тогда сказала:

— Товарищ Дроздов уехал в круиз по Средиземному морю. И вернется недели через две. Он в отпуске.

Володя густо покраснел.

— Тогда, может, вы пустите меня к заместителю? — спросил он, пряча глаза от насмешливого взгляда секретарши.

— Заместителя тоже нет. Он на хозактиве города… А какой у вас вопрос?

Володя торопливо изложил суть своего дела.

— Все понятно, — сказала она неожиданно мягко, когда он закончил. — Вам не обязательно обращаться к первым лицам. Пройдите, пожалуйста, в комнату номер шесть. Это отдел запасный частей и вспомогательных материалов. Обратитесь к Евгению Алексеевичу. К товарищу Петрову. Он вам все объяснит…

Володя поблагодарил секретаршу, без труда нашел дверь под шестым номером, но Евгения Алексеевича Петрова на месте не оказалось. Он уехал на базу, где в это время как раз проводилась инвентаризация. Это сообщила ему тощая девица в джинсах и красном свитере грубой вязки. Ее стол находился слева от пустующего стола начальника. Справа был стол другого сотрудника отдела — молодого, с озабоченным лицом, в очках.

Володя разочарованно подумал о том, что, видимо, отсутствующий Евгений Алексеевич — двадцатая спица в колесе учреждения и ничего он не решит, если у него не только ковровой приемной и секретарши, но даже отдельного кабинета не имеется. А эти двое, девица и очкарик, тем более ничего не могут, кроме как перекладывать бумаги. Так уж представлял себе лесоруб Сидельников всех конторских работников. Вот этот Петров, заведующий отделом запасных частей и вспомогательных материалов, убрался на какую-то проверку — и все, глухо. Разве девчонка эта решит что-нибудь? Даст она цепи, без которых стоят вальщики в Кусинском лесоучастке, а вместе с ними стоят тракторы, лесовозы, разделочные эстакады и прочее. Что-то она тут пишет, распределяет запчасти… Лес-то хоть она видала? Может, конечно, и видала, когда ездила на пикник за десять километров от города. Но сосну от елки вряд ли отличит…

Так думал Володя Сидельников, глядя на девицу в иностранных джинсах и на очкастого сотрудника справа. Однако спросил вежливо:

— А когда будет Евгений Алексеевич?

— Я же сказала: он уехал на годовую ин-вен-та-ри-за-цию, — с расстановкой проговорила девица, с любопытством глянув на Володю. Личико у нее было симпатичное. Сидельников неожиданно для себя отметил эту деталь и подумал: не пригласить ли в ресторан пообедать? А почему бы не пригласить? Хотя она и знает лесное дело по книжкам, но наверняка в курсе всех здешних ходов и выходов…

И тут, как бы специально, очкарик схватил со стола какую-то бумажку и удалился за дверь, даже не глянув на Володю, вроде его и не было в кабинете.

— Девушка, а вы не поможете мне? — осторожно начал Володя.

— В чем именно вам помочь?

— Да вот, понимаете… — И он повторил, что несколько минут назад говорил секретарше в приемной.

— Очень вас понимаю, но это не мой вопрос. Я занимаюсь только спецодеждой, — сочувственно сказала девица. — И сомневаюсь, что вам поможет сам Евгений Алексеевич, если у леспромхоза использован лимит. Что же касается низовых звеньев — лесоучастков, то мы с ними вообще не имеем прямых связей…

— А где мне найти прямую связь? — двусмысленно спросил Володя, краснея. Была — не была! — Как хоть вас зовут, скажите?

Девушка улыбнулась, охотно сообщила:

— Ольга Викторовна. Старший инженер…

— Владимир Сидельников, — сказал Володя. — Представитель героической армии лесорубов. Передовик производства, между прочим, не просто так…

— Значит, вас направили в качестве пробивной силы, — усмехнулась она с пониманием.

— Сам напросился, — сказал Володя. — Что ж, стоять под елкой и ждать, пока цепочка свалится с неба? У бога нет запчастей, сами понимаете…

— Да, пожалуй, руководство не ошиблось в выборе пробивной силы, — сделала комплимент Ольга Викторовна. — Чувствуется, что вы добьетесь успеха.

Володе это показалось хорошим знаком. Он посмотрел на часы, предложил:

— Не согласитесь ли, Ольга Викторовна, пообедать со мной в ресторане? Время как раз приближается…

— Я?! Пообедать?! С вами?! — поразилась она настолько, будто ей предлагали бог знает что. — Не-ет, — она улыбнулась.

— Я обедаю с мужем. Дома… — И, опустив подсиненные веки, добавила: — Мой муж летчик гражданской авиации, командир ТУ-134. А сегодня у него выходной.

— Прошу прощения, — смущенно сказал Володя и почувствовал облегчение от того, что роль ресторанного кавалера при этой девице сама собою отпала. И все-таки… дело-то надо делать! — А этот товарищ?.. — Володя кивнул в сторону пустого стола, откуда пять минут назад выпорхнул очкарик.

— Вадим Дмитриевич?.. Поговорите с ним. Но… — Она задержала дыхание, что-то обдумывая, и как-то доверительно посоветовала: — Но лучше поговорите с ним наедине. Он работает у нас недавно… И человек довольно своеобразный…

— Я понял, — сказал Володя. — Поговорю без свидетелей. Подожду его в коридоре. — И, благодарно кивнув, вышел в коридор, пристроился у окна напротив кабинета номер шесть, закурил, стал караулить очкарика, обдумывая, в какой плоскости повести разговор: убеждать в государственной важности своего дела или же прикинуться этаким битым снабженцем, знающим всю подспудную кухню, и ясно намекнуть на наличные.

Однако при мысли о таком намеке у Володи неприятно екнуло под сердцем. Кто знает, какой человек этот очкарик. Ведь не примут в такую солидную организацию проходимца и взяточника. Эта девица сказала «своеобразный». Как понимать? Ляпнешь насчет благодарности и наличных, а он тебя матом! Хуже того, может позвонить куда надо, шум поднять. Тогда вывезут наружу незаконность командировки и достанется всем: Козюбину, главбуху, ему, Сидельникову. Ведь не маленький, знал на что соглашался. Заведут дело, даже посадить могут…

Очкарик не шел долго. Володя искурил папиросу, захоронил окурок в ящике, из которого росла по-северному бледная китайская роза, нетерпеливо посмотрел на часы: время приближалось к обеду. Он шагнул к кабинету, приоткрыл дверь, просунул в щель голову. Ольга Викторовна, сидя за столом, подкрашивала губы, видимо, уже собиралась домой кормить своего летчика.

— Не скажете, может, Вадим Дмитриевич ушел совсем? — спросил Володя, чувствуя себя виноватым за то, что помешал женщине заниматься туалетом.

— Придет, — уверенно сказала она, и пошевелила губами, раскатывая только что нанесенную на них помаду. — Обязательно придет. Потерпите…

И тут прокатился звон: высокий, взволнованный, как крик пароходного ревуна. Володя захлопнул дверь, отошел к окну и занял прежнее место под китайской розой. Из кабинетов валом пошел народ, будто сотрудники «Лесоснаба» стояли, как спринтеры, на старте и ждали выстрела, чтобы рвануться вперед за призовыми местами. Некоторые, проходя мимо Сидельникова, роняли на него безразличные взгляды, другие проносились мимо, не повернув головы.

Из кабинета номер шесть вышла Ольга Викторовна. Теперь Володя увидел ее в полный рост и отметил, что она ничего себе, фигуристая и вообще… чем-то неуловимым напоминает Лиду из купированного вагона. Но эта была, конечно, грубее, проще и наверняка не сказала бы, что «История любви» — мелодия двоих, под которую хочется войти в ночное море. Нет, эта до такого не додумается. И любит она, видимо, не Френсиса Лэя, а песни про летчиков, что-нибудь вроде «Там за горизонтом» — или «Не улетай, родной, не улетай»…

Она повернула и оставила в двери ключ, поправила на плече длинный ремешок от замшевой сумочки, висевшей на бедре, и, даже не глянув в Володину сторону, засеменила по коридору. Володя машинально ощупал для чего-то боковые карманы: проверил наличность, свою и государственную. Все было на месте, наличность дожидалась своего звездного часа, а он все не шел, этот час, и неизвестно было, придет ли. «Лесоснаб» в эти минуты казался Сидельникову последней надеждой. Даже не «Лесоснаб», а единственный его заурядный представитель — низкорослый очкарик Вадим Дмитриевич, в которого Володя вдруг смутно поварил…

Он захоронил еще один окурок под китайской розой, и когда вминал его в затвердевший грунт, маскируя образовавшуюся вороночку, в это самое время из бокового коридора стремительно вынырнул Вадим Дмитриевич. Володя, так и не решив окончательно, в какой плоскости вести разговор, шагнул навстречу представителю отдела запасных частей и вспомогательных материалов.

— Вадим Дмитриевич, разрешите обратиться, — по-солдатски выпалил он.

Вадим Дмитриевич остановился, коротко глянул на Володю сквозь толстые стекла своих очков и часто заморгал воспаленными веками, какие бывают у людей, страдающих хронической бессонницей.

— Обращайтесь, — чуть насмешливо разрешил Вадим Дмитриевич, тормозя взгляд на Володином галстуке, съехавшем с оси. Сам он был одет модно: ботинки на толстой подошве, клетчатые брюки, довольно потертый замшевый пиджак поверх тоненького свитера с высоким воротом.

— Говорят, вы заведуете запасными частями, — заискивающе начал Володя, стыдясь собственного голоса, таким он был приниженным, просящим.

— Говорят, — все с той же насмешливой снисходительностью согласился Вадим Дмитриевич. — Вы что, не верите?

— Верю. Потому и хотел обратиться… так сказать по вопросу…

— А вы, простите, кто такой и откуда?

— Я — Сидельников. Владимир… Агент Кусинского лесоучастка. — Он суетливо достал свое командировочное удостоверение, протянул его инженеру.

— Понятно, агент Сидельников. Хотите купить славянский шкаф?

— Что? — не понял Володя.

— Шкаф продан. Есть никелированная кровать. С тумбочкой. — Вадим Дмитриевич направился к своей двери, держа в руке Володино удостоверение в развернутом виде. — Это я шучу, — сказал он, поворачивая ключ. — Нам шутка строить и жить помогает. Особенно в обеденный перерыв.

— Точно, — поддакнул сбитый с толку Сидельников. Но ему начинал нравиться этот веселый очкарик, который с первого взгляда показался сильно деловым и замкнутым.

В кабинете Вадим Дмитриевич присел на край своего стола и прочитал командировочное удостоверение.

— А где находится этот Кусинский участок? — спросил он тоном следователя.

— В Кусинске.

— Я понимаю, что не в штате Колорадо. Какой леспромхоз?

— Заозерский.

— Есть такая точка на карте. И что?

— Знаете, какое дело…

— Пока не знаю. И предпочел бы узнать после обеденного перерыва.

— Давайте пообедаем вместе, а заодно потолкуем, — обрадовался Володя. Возможность завести более тесное знакомство сама шла к нему в руки.

— Вербуете, агент Сидельников? — Вадим Дмитриевич часто заморгал воспаленными веками.

— Я человек прямой, без подвоха, — сказал Володя. — Вы не думайте…

— А что вам, собственно говоря, от меня надо? — вдруг серьезно и строго спросил инженер.

— Цепи нужны, — выпалил Володя. — Пильные цепи для «Дружбы».

— Наряд есть?

— В том-то и дело…

— Тогда какой же вопрос?

— Затем и приехал…

— В леспромхоз обращались?

— Обращались. Лимит, говорят, забран на год вперед.

— А я тут при чем? — развел руками Вадим Дмитриевич. И Володя вдруг окончательно понял, что инженер замкнул круг официального поиска. Но в голосе его Сидельников уловил нечто вроде: «Я-то могу, но без перчаток меня не возьмешь».

— Уж вы-то можете, — льстиво сказал он. — Сейчас для нашего участка это вопрос жизни и смерти. Стоят бригады из-за такой ерунды…

— Это не ерунда, дружище Сидельников. Это совсем не ерунда, — наставительно проговорил Вадим Дмитриевич, и вернул Володе его удостоверение. — Если бы это была ерунда — то была бы ерунда, а так — проблема. Ты же сам понимаешь, не первый день работаешь в снабжении. — Он неожиданно перешел на «ты», и Сидельников уловил в этой фамильярности тоненькую нить надежды.

— Надо сделать, Вадим Дмитриевич, — осторожно наступал Володя. — Как в песне поется: «мы за ценой не постоим…» Можем за наличные…

Инженер внимательно посмотрел на него поверх стекол и спрыгнул со стола.

— За наличные покупают в магазине. А у нас не магазин. — Он шумно задвинул ящик и начал энергично застегивать пуговицы своего потертого замшевого пиджака. Володя напряженно ждал. — Понимаю, надо помочь участку в выполнении плана и социалистических обязательств, — высокопарно произнес инженер. — Но без лимита не могу. Это преступление.

— Какое же преступление, когда для пользы дела, — возразил Володя.

— Попробуй поговорить с нашим начальством, — посоветовал Вадим Дмитриевич. — Авось…

— Вашего начальства с огнем не найдешь. Один в заграничных морях плавает, другой где-то заседает, третий ревизию делает. Руководит, одним словом.

— Для того и начальство, чтобы руководить, — хихикнул инженер. — Твой начальник поруководил, отослал тебя в командировку… и шаль с каймою… — Он запустил руки в карманы пиджака, кожа на плечах натянулась. — В какой ресторан вы приглашали меня, агент Сидельников?

— В любой! — обрадовался Володя. — В какой хотите.

— Тогда ладно. — Вадим Дмитриевич взял лист бумаги, на котором красным карандашом крупно написал: — «После обеда буду на базе. В. Д.)», и положил листок на стол Ольги Викторовны. — На взлет!..

Володя почувствовал: дело клеится. Надо только осторожно натягивать вожжи, чтобы не спугнуть инженера…

— Такси можно вызвать по телефону? — спросил он, полагая, что это понравится Вадиму Дмитриевичу. Но тому не понравилось.

— К чему, старик, эти провинциальные купеческие штучки, — пожурил инженер. — Мы рядовые служащие. Нас вполне устраивает автобус. Верно я говорю?

— Точно, — немедленно согласился Володя. — Купеческие нам ни к чему… Я думал, чтоб быстрее…

— Тише едешь — дальше будешь… от того места, куда едешь… Но вообще-то есть одна контора, где люди достают за наличные всякий железный хлам.

— Магазин промышленного оборудования? — догадался Володя. — В Париже?.

— Ну. — Вадим Дмитриевич снисходительно улыбнулся. — Кто ж продает такие вещи в парижском магазине? Есть солидная фирма. Когда-то я знал там одного деятеля. Работает ли он теперь?

Они уже шли по коридору к раздевалке.

— Может, по пути подскочим? — тут же предложил Володя.

— Попробуем состыковаться более современным способом, — сказал инженер. — Для чего нам с тобой ненужные публикации…

— Это да…

— Что «да»?

— Не стоит… — неуверенно пробормотал Володя. Ему было тяжело говорить с инженером, поскольку не всегда понятно: говорит он серьезно или шутит.

— Давно в снабжении? — спросил Вадим Дмитриевич, когда они вышли на улицу.

— Как вам сказать…

— Как есть — так и говори. Недели две-три?

— Как вы узнали? — смутился Володя.

— Глаза у тебя наивные. У снабженцев таких не бывает. На повышение двинули?

— Вроде того…

— В первую командировку приехал или во вторую?

— В первую, — признался Сидельников.

— Я так и подумал… Вон наш трамвай идет. Пятерка.

Они сели в автобус маршрута «Желдорвокзал — Аэропорт» и минут через пятнадцать прибыли на конечную остановку. «Хочет уехать подальше от посторонних глаз, — подумал Володя, когда понял, куда они едут. — Правильно делает. Сейчас время обеда и в городских ресторанах, видимо, полно знакомых. Рюмку выпьет, а сочинят, что выпил графин… Нет, нормальный мужик этот Вадим. Не дурак. Все видит насквозь и понимает, с кем имеет дело. Достанет цепи, пожалуй. Раз поехал в ресторан — значит, нормальный ход. Если все сладится, надо будет купить ему подарочек. А может, лучше его жене?..»

С торца аэровокзала красовалась вывеска ресторана «Полет». Даже днем она светилась голубым неоном — может, специально не гасили ее, а может, кто-то ответственный за это дело забыл повернуть выключатель.

Они заняли столик неподалеку от входа, и Володя принялся читать меню, пододвинутое Вадимом Дмитриевичем.

— Будем пить коньяк? — спросил он, дойдя до последней страницы, где были выписаны столбиком названия алкогольных напитков. Володя знал, что городские начальники уважают коньяк. Сам он не любил его, вчерашний до сих пор неприятно царапал в горле, но от желания доставить удовольствие Вадиму Дмитриевичу он готов был пить что угодно.

— Даже за чужие предпочитаю беленькую, — сказал инженер, чем снова удивил Сидельникова.

— Я тоже терпеть его не могу, — признался Володя.

Вадим Дмитриевич торопливо пробежал глазами небогатое меню, достал из бокового кармана трехцветную ручку, наставил красных галочек против желаемых блюд и передал меню Володе. — Заказывайте, агент Сидельников, а я позвоню супруге, чтоб не ждала обедать. — Он поднялся и торопливо вышел в вестибюль, отделенный от ресторана сплошной стеклянной стенкой. Шторы на этой стенке были во многих местах сдвинуты, и Володя увидел, как Вадим Дмитриевич направился к автомату под стеклянным колпаком и стал кому-то звонить.

У столика появилась официантка в синем фирменном платьице выше колен и с авиационной эмблемой на груди.

— Выбрали? — спросила она, держа наготове блокнот и карандаш.

Володя продиктовал все, что отмстил в меню Вадим Дмитриевич и бодро добавил:

— В двух экземплярах. — Когда-то насмешила его эта фраза, сейчас пригодилась. — И, само собой, бутылку водки. В одном экземпляре. Для начала.

— Только сто грамм на человека, — небрежно сообщила официантка.

— Как сто грамм?!

— Очень просто. Вы что, не знакомы с постановлением?

— Не знаком. Не слыхал даже… От ста грамм у нас с товарищем и разговор не склеится…

— А мне за вас выговор вклеят…

— Не вклеят, ручаюсь, — безответственно заявил Володя. — Мы вам благодарность напишем.

— Не нужны мне благодарности, прожить бы без выговоров.

— Она сунула в карман свой блокнот и ушла, покачивая подвижными бедрами.

«Ну и порядочки», — подумал Володя. — В кусинской чайной — хоть ведро бери, слова никто не скажет, наоборот, похвалят: план помог выполнить. А тут…»

Возвратился Вадим Дмитриевич, и Володя пожаловался ему на жесткие действия официантки.

— Все правильно, — сказал инженер, опять не то шутя, не то серьезно. — В рабочее время надо работать, а не водку пить. Это у вас там, в лесу, не знают ни дня, ни ночи. А здесь дисциплина. Борьба с пережитком прошлого…

— Это вы зря, — возразил Володя. — У нас уж если пьют — так пьют, а если работают — так работают.

— Эх, работа, ты меня не бойся, — запел себе под нос инженер, и вдруг поинтересовался: — Как теперь в лесу получают?

— Нормально, — сказал Володя. — Хватает на все. Машины многие покупают, мотоциклы, катера… На заработки не жалуемся. Можно бы, правда, побольше, но неувязочки всякие тормозят… Вроде цепей…

— Ах, вы цепи, цепи грустные… — опять промурлыкал Вадим Дмитриевич. — Сотни три в месяц выходит на круг?

— Даже побольше, — гордо сообщил Володя. — Это кто как упирается… Филонов тоже еще хватает: поменьше сработать, побольше получить.

— А у нас, сколько ни упирайся, — сто пятьдесят… И шаль с каймою…

— Не густо, прямо скажем, — посочувствовал Володя. — Зато в городе живете. Тут вам все удовольствия…

— На удовольствия требуются тити-мити…

Официантка принесла хлеб, холодную закуску и половину графинчика водки, разложила, как положено, вилки, ложки, ножи.

— Сразу, или?.. — Володя поднял графинчик и держал его, не зная: наливать в рюмки или в фужеры.

— Давай, чего уж там… — ободрил Вадим Дмитриевич. — Принесет еще, никуда не денется. Все равно я после обеда пойду в Госплан, в Минфин и по другим магазинам.

Володя разлил водку в фужеры, приготовил закуску.

— Ну! — скомандовал инженер. — И шаль с каймою. — Он приложился к фужеру и долго цедил водку, прикрыв глаза. Вадим пил свои сто граммов так долго и противно, что Володю даже передернуло, по телу пошли мурашки. Но он никак не выказал своего состояния, шумно выдохнул и осушил фужер одним глотком.

Вадим Дмитриевич ел медленно, как-то нехотя, изредка поворачивался и смотрел на дверь, будто кого-то опасался или ждал.

Официантка принесла чашки с бульоном и пирожки.

— Мы на самолет не опаздываем, — недовольно заметил инженер.

— Унести? — виновато спросила она.

— Не надо… Лучше принесите. — И он подал ей пустой графинчик.

Женщина чуть поколебалась, по графинчик взяла и ушла с ним на кухню.

— Выдумывают хреновину, — проворчал Вадим. — Создают рядовому советскому человеку дополнительные трудности для самоотверженной борьбы… Будто этот человек не может пойти за угол и купить в магазине сто бутылок.

Где-то в середине обеда, когда было пропущено еще по фужеру и съеден бульон, в ресторан вошел грузный человек с лицом кирпичного цвета. Он неторопливо двигался между столиками, шарил вокруг глазами: не то выбирал место поудобнее, не то кого-то искал. Володя, сидя лицом к двери, заметил его сразу, Вадим — чуть попозже.

— О-ю-о, Горик! — воскликнул юн, и помахал пришельцу. — Тыщу лет не видались…

— Привет, старик, — сказал Горик, присаживаясь к столу. — Ты чего сюда залетел?

— Встретил вот приятеля… Знакомься.

— Гавриил Тихонович, — назвался гость. — Можно — Горик, Егор, Гаврила, на худой конец.

Володя Сидельников представился и пожал протянутую Гориком руку. Рука была большой, пухлой и скользкой. И вообще, Гавриил Тихонович с первого взгляда не поправился Володе. Лицо круглое и одутловатое, будто с непроходящего похмелья, глаза маленькие, сверлящие, волосы жиденькие, уши торчком, как пепельницы из морских раковин.

— Обедать будешь? — оживленно спросил Вадим.

— Естественно… Кто тут сегодня обслуживает?

— Какая-то новенькая. Только по сто капель на нос отпускает. Вон плывет.

— По сто, говоришь, — ухмыльнулся Горик. Он поманил пальцем официантку. Та, видимо, знала его, заулыбалась, быстро подошла, поздоровалась.

— Приветик, новенькая Лариса. Что ж ты своих обижаешь? — пожурил ее Горик. — Это — Вадик, лесной складик… А это тоже свой парень: Володя.

— А я откуда знаю: свои, не свои. Может, они из торгового отдела или из народного контроля… Мне на той неделе вкатили выговор с предупреждением.

— Кто посмел? Разберемся!.. Неси чего-нибудь пожевать и выпить. Горячего не надо, только салатик и второе…

— Коньячок, конечно? — уточнила официантка.

— Умница. И ребятам добавь… — Он глянул на часы. — Только в темпе, у меня времени под завязку.

— Ты где трудишься? — спросил Вадим после недолгой паузы.

— Все там же. А что?

— Дело есть.

— Лет на пять?

— Поменьше.

— Выкладывай, если поменьше. Все равно скоро амнистия…

— Надо достать агенту по снабжению Володе кое-какой извечный дефицит.

— А откуда он, этот агент? — Горик стрельнул глазами в Володю и дружески подмигнул ему.

— Из Заозерского Леспромхоза, — торопливо сообщил Володя.

— И чем же агент интересуется?

— Пильные цепи нужны, — сказал Вадим. — Аварийное положение, остановилось производство.

— Требуется его подтолкнуть?

— И возможно побыстрее.

— Так это ж, Вадик, твой родной вопрос.

— Ну да, — напустил строгости инженер. — Ты ж знаешь: без лимита родному отцу не выпишу.

— Молодец. Так и надо охранять социалистическую собственность, — проговорил Горик с откровенной иронией. — А я иногда грешу. Разве при нашей бюрократической неповоротливости достигнешь нужных успехов? Вот и приходится помогать людям в трудный момент. Взаимопомощь и выручка! — это записано в моральном кодексе. — Гавриил Тихонович внимательно осмотрел Володю маленькими пронзительными глазками, сказал: — Посмотрим на его поведение.

— Поведение гарантирую, — двусмысленно заверил Вадим.

Официантка принесла еще полграфинчика водки, столько же коньяку для Гавриила Тихоновича, закуску.

Горик налил себе в фужер, взглядом пригласил Володю сделать то же самое, подождал, пока тот разлил водку, призывна обронил:

— Поехали!

— И шаль с каймою… — энергично поддержал инженер. Он снова долго и некрасиво цедил спои сто граммов, до неузнаваемости искривив лицо.

Далее обед шел быстро и молча, будто Вадим и Горик вспомнили о чем-то важном и теперь торопились. Володя едва поспевал за ними.

Гавриил Тихонович вытер пальцы и толстогубый рот белоснежной салфеткой, бросил ее в тарелку с недоеденным гуляшом, чем сильно смутил Володю, который свою салфетку так и оставил свернутой кулечком, пожалел крахмальную ее красоту…

— Ну, я готов, — сказал Горик, отвалясь в шатком кресле. — Где она там?.. Слушай, Вера, позови Ларису, — велел он официантке, убиравшей соседний стол.

Та немедленно пошла «за кулисы» и привела Ларису. И Вадим, и Горик полезли за кошельками, но Володя тут же пресек их показное желание, расплатился из «своего» кармана, щедро оставил официантке чаевые: демонстрировал «поведение».

Они взяли такси и быстро приехали в центр города. Сидя рядом с водителем, Володя слышал, как Горик и Вадим шушукались за его спиной. Ему показалось, что Вадим о чем-то упрашивал Гавриила Тихоновича, а тот выставлял ему какие-то свои требования.

— Где живет агент Володя? — спросил Горик, прощаясь.

— В пятьдесят пятам номере гостиницы «Центральная», — отрапортовал Сидельников. — Там и телефон есть. Вот только номера не знаю. Можно позвонить в справочное…

— Люкс? — уточнил Горик. — На третьем этаже? Угловой?

— Ага, — поразился Володя такой осведомленности и подумал о том, что этот человек не только все знает, но и, должно быть, все может. — Очень вас прошу, — добавил он. — Обижены не будете. — И глянул на Вадима, прося у него поддержки.

— Горик трепаться не любит, — сказал Вадим. Он слегка опьянел и воспаленные веки за толстыми стеклами еще больше покраснели.

— Жди моего звонка, — многообещающе изрек Горик.

— Когда?

— Завтра до обеда. — Немного помолчав, предупредил: — Но чтобы об этом — ни одна душа…

— Какой разговор, — убежденно пообещал Володя.

Они попрощались и разошлись в разные стороны.

На углу возле гостиницы Володя купил кипу свежих газет, последние номера журналов «Смена» и «Огонек», чтобы можно было почитать, помараковать над кроссвордами. Он любил разгадывать кроссворды, но только терпеть не мог, когда там встречались персонажи из опер, острова в иноземных морях и названия созвездий…

* * *

Раньше Володя Сидельников не представлял, что телефон — это не только большое удобство, но и жуткая нервотрепка. Ожидание нужного звонка может довести до того, что станешь психом в расцвете лет. Если не отвлекать себя, конечно, не думать о постороннем.

Но ни о чем другом, кроме звонка Гавриила Тихоновича и цепей, которые должны появиться за этим звонком, Володя думать не мог. Он перечитал все газеты, тут же забывая прочитанное. Кроссворд застопорился на вопросе «Звезда первой величины в созвездии Большого Пса». Ответ давал возможность развязать целый угол, а за него пятью клетками цеплялся другой, но Сидельников не дружил с астрономией.

Он швырнул журнал на подоконник, завалился, не раздеваясь, на кровать, прикрыл глаза и стал думать. О чем? Так, о жизни, Всего двое суток прошло с момента, когда полетела на «Дружбе» цепь и он мотнулся в контору участка, чтобы вправить мозги Козюбину. Двое суток! А сколько всякого и всяких повидал он за это время… За два года иной раз такого не насмотришься. А ведь это только начало, цепей не видать пока, только чуть-чуть замаячило с этим Гаврилой. Скорей бы звонил, что ли…

И звонок раздался.

— Здравствуй, котик, — пропищал в трубке топкий голосок.

— Здравствуй, кошечка, — ответил Володя.

— Почему вчера не пришел? Мы жутко ждали.

— Кто ждал?

— Я, во-первых. Инка тоже была. Потом явился Сергей Иванович. Как всегда, конечно, поддатый. И еще приволок две бутылки. Он получил премию за соревнование.

— Молодец! А с кем он соревновался?

— Понятия не имею. Наверно, с тобой… Ха-ха! Все было на высшем уровне. Не хватало только вас, маэстро…

— Обошлись кое-как, не померли. — Володя с удовольствием втягивался в неожиданную телефонную игру.

— Коть, у тебя голос какой-то странный. Простыл?

— Нет, не простыл. Нарушил горло…

— Пил холодное пиво?

— В хоре пел. Перестарался малость.

— Не валяй дурака, певец, — рассмеялась женщина. — Ты что, всерьез обиделся на меня?

— Не очень всерьез, но основательно…

— Ну, котик, ты же понимаешь… я была не в форме… Боже мой, какая чушь… Когда ты улетаешь?

— Улетел бы сегодня, но цепи держат.

— Какие цепи?!.. Ха-ха-ха!.. По-моему, цепи у тебя там, дома, а здесь казацкая вольница… Приедешь сегодня?

— Куда ехать-то?

— Я не узнаю тебя, котик.

— А я тебя знать не знаю, кошечка.

— В какой номер я попала?

— В цирковой, — расхохотался Сидельников, не выдержав.

— Мне нужен Константин Борисович, — серьезно сказала женщина на другом конце провода. — Из пятьдесят пятого номера.

— А мне нужен Гаврила, — так же серьезно сказал Володя. — Из треста «шарашмонтаж».

— Дурак! Идиот! — женщина бросила трубку.

Володя постоял еще у телефона, слушая короткие гудки и улыбаясь. Вот так и живут… с «кошечками»… Он снова завалился на кровать (так удобнее ждать звонка), прикрыл глаза и попытался представить себе человека, который до него занимал этот номер, и всех этих, вокруг него, поддатых и неподдатых. Например, так: приезжает в Североград начальник снабжения по имени Константин Борисович добывать запчасти для своего производства. Красивый такой мужичок, на Вальку Осинина похожий, на кусинского снабженца, который докомандировался в свое время до алиментов на все тридцать три процента. Ну, достал этот друг, что надо, а вечером пригласил в ресторан… начальника отдела запасных частей и вспомогательных материалов Сергея Ивановича — того, что всегда «поддатый». Зашли они, значит, вечером в ресторан «Северный», а там по случаю субботы — муравейник. Однако, тертый Сергей Иванович углядел в уголке четырехместный столик с двумя кошечками — сидят за пузырьком шампанского, «подруг» дожидаются. То, что надо! Ах, ах, что вы, что вы, то-се, придут подруги — уступим… Старая песня. Короче, заказ на четверых, танцы-шманцы, никаких подруг, потом расчет (платит, конечно, Константин Борисыч из «казенных»), такси — оказывается, у этой… одной из них — отдельная двухкомнатная хата в новом районе. С мужем разошлась, дочь — у бабушки в другом городе. В хате уютно и модно, поскольку бывший муж (тут Володя вспомнил Ольгу Викторовну из «Лесоснаба») передовик гражданской авиации, командир корабля, совершает регулярные рейсы в другие страны… А у этого Константина Борисыча, между прочим, хорошая жена дома… детишки папашу дожидаются…

Ну, вошли, значит, разделись, хозяйка прямиком на кухню — соображать, а вторая, которая Инка, включает «Эстонию» — стерео и в комнате звучит «История любви». Однако плохо звучит, хрипло, поскольку никак невозможно достать новую иголку. И тут…

И тут снова зазвонил телефон. Володя одним прыжком достиг аппарата и схватил трубку, надеясь услышать долгожданного Гаврилу Тихоновича. Но где-то совсем рядом телефонистка торопливо сказала:

— Ответьте Москве.

Володя ответил.

— Костя ты? — спросил женский голос из Москвы.

— Я, — сказал Володя по инерции.

— Слава богу, — отчетливо услышал он. И громче: — Когда ты собираешься дамой?

— Не знаю. Когда управлюсь с делами.

— А что тебя там еще держит?

— Цепи…

— Что-что?.. Я не поняла… Плохо слышно… Понимаешь, в чем дело… Ты должен срочно лететь в Ленинград. Алло! Ты понял? Позвонил Вершинин и сказал, что тебе надо срочно лететь в Ленинград! На послезавтра — слышишь меня? — на послезавтра назначено рассмотрение твоего проекта при участии экспертов Госстроя. Алло! Ты меня слышишь?..

— Слышу, — сказал Володя, поняв, что это серьезно и больше шутить, не стоит. — Но вы, гражданочка, ошиблись адресом. Здесь живет другой человек.

— Что? Какой человек?

— Обыкновенный. Сидельников Владимир.

— А какой у вас номер?

— Пятьдесят пятый.

— Пригласите, пожалуйста, инженера Самохина. Константина Борисовича. Это его жена звонит.

— Понятно, но я тут один живу. Это люкс одноместный. Наверно, ваш муж жил здесь раньше, до меня.

— Господи, как же так… — женщина там явно растерялась. — А когда… как давно он выехал?

— Я здесь с позавчерашнего вечера.

— А куда? Не знаете куда? В Москву или в Ленинград?

— Не знаю, я его никогда не видел…

Володя положил трубку и подумал о том, что представленная им картинка слегка распадается. Не так уж его ждет там эта жена… Да и сам он никакой не снабженец. Инженер, может даже — крупный. Ишь — проект сочинил, эксперты интересуются. Еще, выходит, веселей история получается. Приехал, значит из Москвы крупный инженер в областной центр помочь местным строителям. Солидный такой мужик, от науки. Но — с гнильцой в в личном плане. Местный Сергей Иваныч, ему коньячок, кошечек, а тот ему, значит, — мудрые мысли, то-се. Но бог, как говорится, шельму метит, и женушка его в это время…

В это время бесшумно открылась дверь и вошел Гавриил Тихонович. Володя обрадовался, ринулся навстречу.

— А я от телефона — ни на шаг… Даже не завтракал. Боялся прозевать звонок.

— Это не телефонный разговор, — деловито заметил Гавриил Тихонович. Он неторопливо и важно стащил перчатки на белой цигейковой подкладке, протянул Сидельникову вялую руку. Щеки гостя были ярко-розовыми, почти алыми и гладкими, как пасхальные крашенки.

— Точно. Не телефонный, — тут же согласился Володя шепотом. — На коммутаторе девки могут подслушать. Садитесь, Гавриил Тихонович.

— Ладно тебе. Просто — Горик. — Он заглянул в соседнюю комнату, убедился, что там никого нет, и только тогда, неторопливо расстегнув костяные пуговицы коричневой на белом меху дубленки, уселся в глубокое кресло, скрестил ноги в тяжелых ботинках. Сидельников присел чуть поодаль на стул, ждал, чем обрадует его долгожданный гость.

— Старик, я могу на тебя положиться как на делового человека? — опросил Горик и уставился в Володю сверлящим взглядом. — Учти, я в этом деле пятое колесо. Просто хочу помочь тебе по просьбе Вадима, без дураков… А товар принадлежит другим людям. Я вроде посредника, что ли. Понял? И потом, ты же грамотный мужик… Указ знаешь: кто дает, кто берет, кто продает, кто покупает…

— Все ясно, не маленький, — заверил Сидельников. — Не первый год замужем, — солидно добавил он.

— Смотри. — Горик качнул круглой головой. — Я шутить не люблю. — В его голосе прозвучала угроза. — Привык, когда на добро отвечают добром, без дураков…

— Обижаете, — скривился Володя. Ему было трудно сохранять с этим… Гавриком подобострастный тон, но он понимал: надо… Хоть умри, а без цепей домой нельзя… А хорошо бы врезать промеж глаз… и эта самая… шаль с каймою. До чего противно…

— Ладно, — сказал Горик. Он, видимо, что-то почувствовал, как ни прятал это Володя. Решил перейти к делу. — Сколько требуется цепочек?

— Побольше!

— Не понял: ящик? два? три?

— А сколько в ящике?

— Семьдесят штук.

— Семьдесят?! — Володя даже приподнялся со стула. Он моментально прикинул, что такого количества цепей ему и его товарищам по участку хватит надолго. — А сколько стоит ящик?

— Считай: семь по семьдесят… Четыреста девяносто… Учти, это по твердой цене. Понял? Как в магазине…

— Все ясно. Беру ящик.

— Дело хозяйское, — равнодушно обронил Горик. — Ящик — так ящик. Два — так два.

— На два денег не хватит, — с сожалением проговорил Володя. — Если только еще россыпью рублей на двести, а?

— Россыпью фирма не торгует, — ухмыльнулся Гавриил Тихонович. — Фирма оптовая: ящик, контейнер, вагон… Без дураков… Давай по петухам. — Он протянул Сидельникову руку и все смотрел ему в глаза: изучал.

— Куда мне приехать? — спросил Володя, готовый бежать, куда прикажут.

— Никуда не приезжать, — по-деловому ответил гость. — Сами доставим в Лучшем виде. Фирма работает только так: С доставкой по указанному адресу. Уровень!

— А когда? — Володя уже понимал, что сделка состоялась и хвост синей птицы у него в руках.

Гавриил Тихонович деловито глянул на часы:

— Где-то к шести. Может, в (начале седьмого. Это ж старик, не так просто…

— Ясно, — радостно рассмеялся Володя. — Буду ждать у центрального входа.

— Не надо у центрального. Жди здесь, в номере. Все, договорились. Без дураков…

* * *

Никогда для Володи Сидельникова так мучительно не тянулось время. На работе, известное дело, приехал в лес, повалял деревья, перекурил, сидя на свежем пеньке, побазарил с ребятами по поводу событий внутреннего и мирового масштаба, опять покричал «берегись», еще перекурил с удовольствием, — глядишь, время обеда. Приговорил «сидорок», упакованный женой в полиэтиленовую торбочку, попил кофейку из термоса, еще покурил, и еще попилил. Быстро же, черт возьми, день утекает. Особенно зимой, когда рано темнеет. Не успел от одной темноты глаз отдохнуть — вторая на пороге. Значит, конец смены. Есть план! Есть и сверх плана! Порядок! Опять перекур в ожидании автобуса, который привезет из лесу домой, в поселок. Приехал, помылся, переоделся в чистое, поел горячий обед, перекурил, теперь уже вытянувшись на удобном диване, почитал газету или посмотрел телевизор, с Зиной, с Генкой перебросился словечками — все! Ночь. Пора на отдых. Утром — та же карусель. Времени никак не хватает, чтоб дельную книжку лишний раз прочитать или хорошую музыку послушать.

А тут?!

Удалился Гавриил Тихонович, Горик, Егор, попросту говоря, проворачивать важное мероприятие, и Володе стало никак невозможно найти себе занятие в своем пятирублевом люксе. Он оделся, ушел скитаться по городу.

Володя вздрогнул и открыл глаза. Сердце колотилось, как после долгой пробежки. Репродуктор в соседней комнате подавал сигналы точного времени.

В дверь стучали.

Он рывком вскочил с кровати, метнулся открывать. На пороге стоял Горик с большим продолговатым ящиком на плечах. Ящик был обернут рыжей бумагой.

— А я грешным делом подумал, что прикупил ты меня, — сказал Горик недовольно. — Должна быть зеленая улица, а тут стопор… Хотел давать задний ход… Никого нет? — Он кивнул на дверь.

— Кто же может быть? — удивился Володя.

— Мало ли… Может, подруга. А может, приятели из отдела борьбы с расхитителями социалистической собственности. Мы ж тебе на слово поверили…

Горик вошел в спальную комнату, сгрузил на пол ящик.

— Простите, закемарил нечаянно.

Володе было неловко, что заставил Горика ждать за дверью. И правда ведь, мог уйти. Вот был бы фокус!

— С меня за это причитается, — сказал Володя.

— Ладно тебе… — Горик плюхнулся в кресло, устало вытер ладонью мокрый лоб. — За такую работу надо ордена выдавать. За вредность… Характер, понимаешь, дурной: привык помогать людям…

— Родина вас не забудет.

— Это точно, — согласился Горик с кислой улыбочкой. — Пересчитывать будем? — Он рванул край оберточной бумаги, оголил ящик: новенький, с клеймами по бокам, вкруговую окантованный жестяными полосками.

— Чего их пересчитывать! Упаковка-то заводская. — Сидельников просунул палец в щель между верхними дощечками и под промасленной лощеной бумагой ощутил острые цепные зубья. С трудом сдерживая почти мальчишеский восторг, Володя подошел к столу, оторвал край областной газеты «Рабочая правда» и вытер обрывком испачканный в масле палец. — Здорово вы меня выручили, Гаврила Тихоныч, — сказал он с широкой улыбкой, которую сдержать не мог, и полез в боковой карман, где в полной сохранности лежали «государственные». Вот и дождались они своего звездного часа.

Он отсчитал пятьдесят красных бумажек (вместо оговоренных сорока девяти), протянул деньги Горшку. Тот внимательно следивший за отсчетом, пристально глянул Володе в глаза, прикрыл деньги своей ручищей с растопыренными пальцами.

— Не мечены? — спросил.

— Что?

— Так, ничего… Это я для профилактики. — Он сунул купюры в брючный карман и поднялся. — Убери, — указал на ящик.

Володя попытался засунуть товар под кровать, но тот не проходил по габариту. Пришлось оставить его между кроватью и тумбочкой.

— Хоть газетой прикрой, — посоветовал Горик. — Тут горничные убирают. Сам понимаешь…

— Понятно, — согласился Володя, хотя вовсе не понимал, какое дело горничным до багажа клиентов. — Утром я на скорый поезд — и ту-ту…

— Дома тоже особенно не трепись, — строго предупредил Горик. — Достал, мол, в магазине промышленного оборудования. Есть такой магазин в Париже, без дураков… И вообще, если что — мы с тобой знать не знаем друг друга. Никогда не встречались. Понял?

— Но сегодня-то положено, — все еще улыбался Володя. — Давайте спустимся в ресторан поужинаем. Надо, Гаврила Тихоныч, замочить цепочки, чтоб не рвались.

Горик глянул на часы, вроде куда-то опаздывал, нехотя согласился:

— Ладно. Часок угробим на непроизводительный труд. Нужна когда-то и передышка… Внизу как раз перерыв кончился…

Они спустились в вестибюль, откуда открывалась широкая дверь в ресторан «Центральный». Пока Горик сдавал в гардероб одежду, Володя метнулся в противоположный конец вестибюля, где помещалось почтовое отделение. Он быстро составил две телеграммы в Кусимск. Одну жене: «Прибываю завтра скорым зпт готовь пельмени», вторую Козюбину: «Командировку завершил успешно зпт завтра скорому высылайте козла».

— Может, козочку? — рассмеялась девушка, принимавшая телеграммы.

— Можно и козочку, — подмигнул Володя с явным намеком. Сейчас он ощущал за спиной крылья. Волнение, овладевшее им при виде ящика с драгоценными цепями, теперь превратилось в торжественную легкость, от которой хочется не ходить по земле, а парить в воздухе. И он пошел на штурм: — Так как?

— Все так, — понятливо и чуть смущенно отозвалась девушка, быстро пересчитывая количество слов в Володиных телеграммах.

— Приглашаю на «североградскую» фирменную котлету… из козьей свежатины. Главное — ездить далеко не надо. — Он кивнул в сторону ресторана. — Можно сказать, не отходя от кассы. Когда у вас конец смены?

— В вашем Кусинске все такие шустрые? — насмешливо проговорила девушка.

— Ага, все, как один. Так когда? В девятнадцать ноль-ноль?

— Я не одна, — неожиданно быстро сдалась девушка. Володя даже удивился, что так легко получилось.

— С мужем? — спросил он.

— Нет, не с мужем. С подругой.

— А я с другом.

В это время Горик приближался к почтовому отделению, на ходу прилизывая свои жиденькие волосы.

— Я где-то видела вашего друга, — сказала девушка.

— А я видел короля Камбоджи, — сострил Горик. — По Телевизору. Вас это устраивает?

— Вполне…

— Вот и добро, — подхватил Володя. — Приглашаю девочек поужинать, — пояснил он Горику.

— Девочек? Я вижу — кадр в одном экземпляре, — пожал округлыми плечами Горик. — Другие что — пока отсутствуют в наличии?..

В это время из-за тонкой перегородки, откуда минуту назад доносился треск телеграфного аппарата, появился «второй экземпляр». У этого экземпляра были длинные распущенные волосы, которые закрывали почти все лицо: глаза и нос только слегка угадывались…

— Тань, есть там что-нибудь? — спросила длинноволосая. Видимо, она слышала весь разговор и вышла спросить только для того, чтобы доказать «присутствие наличия». Манерно мотнув головой, телеграфистка на мгновение оголила лицо, и мужчины увидели, что лицо это было молодым и красивым.

— Две телеграммы, — сказала Таня.

— Которые надо отослать немедленно, — добавил Володя.

— Это мы посмотрим, — кокетливо проговорила телеграфистка и, прихватив телеграммы, направилась за свою перегородку.

— Люся, еще есть приглашение, — обронила ей вслед Таня.

— На «североградскую» фирменную… Как смотришь?

— Положительно, — обернулась Люся. — Так жрать хочется — прямо зубы стучат. — Теперь она свободной рукой придерживала волосы у правого виска, глянула на часы: — Еще сорок минут. Умереть можно… А кто приглашает, эти?

Володю все больше смущало то, что он затеял, но отступать было поздно.

— Зачем же умирать? — бодро сказал он. — Надо роскошно жить и по журналам одеваться.

— Вопрос исчерпан, — властно резюмировал Горик. — Девочки согласны. Мы ждем их в девятнадцать с небольшими копейками…

— Ага, ждем, — поддакнул Сидельников. — Сразу и приходите.

Таня неопределенно кивнула, но Володя почувствовал, что девчата придут. И опять ему стало слегка не по себе от всей этой затеи, ведь никогда прежде не ходил он по ресторанам с чужими женщинами. Верно говорил Иван Буратино: в командировках без этого не обходится. Но, окрыленный успехом сегодняшнего дня, Володя подумал, что ничего зазорного тут нет и ничего плохого по отношению к Зине о» не допустит. Это точно.

Уж он-то себя знает. А что кто-то увидит в ресторане с девочками, так Североград не Кусинск, обойдется…

Зал был длинным, узким, и столики располагались всего в два ряда. В дальнем конце высоко над уровнем пола поднималась эстрада, на которой стояли зачехленные инструменты и усилительная аппаратура. Свет в зале был мягким, ласкающим глаз. Володя обнаружил, что свет льется вроде прямо из стан, отделанных грубыми нашлепками из бетонного или алебастрового раствора. Модно оформлен ресторан, что там говорить…

Посетителей после перерыва было пока мало. Официанты собрались у замаскированного фигурной дощечкой входа на кухню и о чем-то оживленно беседовали. Проходя мимо, Горик поздоровался с официантами, и они ему дружно ответили. Володя почувствовал даже некоторую гордость от того, что пришел с человеком, которого все знают…

Они заняли столик в середине зала, у окна, зашторенного грубой тканью, хорошо гармонировавшей с отделкой стен. Через минуту к ним подошел официант — молоденький парнишка в черном костюме, с «бабочкой» под горлом, в туфлях на высоких, почти женских каблуках.

— Знаешь, старик, — сказал ему Горик, небрежно отодвигая меню, — сообрази нам быстренько «Северное сияние», а остальное — по своему вкусу.

— Понятно, — кивнул парень. — Вас двое?

— Четверо, — торопливо сообщил Володя.

— Дамы задерживаются, — обронил Горик. — Они еще в ванной…

Официант легко крутнулся на своих высоких каблуках, ушел.

— Это что такое, «Северное сияние»? — спросил Володя.

— Напиток богов. Сейчас узнаешь.

— Марочное?

— Нет, фирменное.

Наступило молчание. Говорить больше было не о чем. Володя курил, ежесекундно тыкал папиросой без надобности в хрустальную пепельницу и никак не мог придумать, что бы такое сказать Горику, который, вольно развалясь в кресле, смотрел куда-то далеко и мурлыкал под нос песенку…

— Ну, Гаврила Тихоныч, прямо не знаю, как вас благодарить, — нарушил Володя затянувшуюся паузу, Он с удовольствием подумал о ящике, который стоял между кроватью и тумбочкой. Вольно или невольно все в Кусинске будут знать, кто обеспечил успешную работу во время ударных зимне-весенних месяцев лесной страды. Что там ни говори, сколько ни скромничай, а чувство собственной заслуги — крылатое чувство…

— Благодари бога, что не перевелись еще в мире деловые люди, — сказал Горик буднично и устало, по-прежнему глядя отсутствующим взглядом мимо Сидельникова. — Но с каждым днем, учти, этим людям все труднее работать.

— А где вы работаете, если не секрет?

— Я художник. Человек свободной профессии. Кончил академию художеств… Хотя по своей внутренней конституции, складу характера и ума мне надо работать генеральным директором крупной торговой фирмы, а может, и министром финансов… Точно тебе говорю… Бывает, еду в автобусе, а сам представляю себя в салоне какого-нибудь «Эрфранса». А в суровой действительности?! Прирожденный коммерсант и финансист хромает в свою убогую мастерскую рисовать плакаты к очередному празднику трудящихся… Ирония судьбы… Парадокс. Но ничего не попишешь…

— Почему ж вы не пошли учиться по торговой части? — резонно спросил Володя. — В Москве есть институт торговли. Даже международной торговли есть…

— Милый ты мой, — вздохнул Горик, — по моим неполным данным, в наше тревожное время на каждого зверька приходится три охотника с ружьями, капканами и клетками… Вот и покрутись тут, чтоб шкурку не сняли…

— Понятное дело, за воровство наказывают. А если человек честно торгует, чего ему бояться?

— Честно торгует! — расхохотался Горик. — Ты вот себя честным считаешь?

— Вроде да…

— Что ж ты тогда спутался с темной личностью? Ты хотя и сидишь со мной за столом, и пить собираешься, а считаешь жуликом. Ты думаешь, я не понимаю? Что же ты, честный советский гражданин, не купил товар в магазине, а стал искать левые пути, а?

— Так случилось… в магазине не было… — смутился Володя. — Кто ж виноват… Шлют товары, где они не нужны, а где нужны — с огнем не найдешь…

— И я про то же, старик! — Горик вознес кверху палец. — У нас так было, так есть и так всегда будет…

Володя покачал головой:

— Нет, Гаврила Тихоныч, так не будет, — сказал он убежденно. — Это временно.

— Что есть торговля в идеале? Не знаешь?

— Как это в идеале?

— Ну, скажем, в самом лучшем случае.

— Когда все есть…

— Мелко мыслишь, старик. Торговля — это полет мысли художника и глубокий расчет экономиста! Что есть в действительности? Плакатная кустарщина и никакого полета мысли. Вместо экономического расчета — плаванье на дрейфующей льдине. Льдина хоть и большая и толстая, но дрейфующая и может невзначай подтаять, а то и треснуть…

— Не треснет! — убежденно сказал Володя. Его начинал раздражать этот странный разговор. Он чувствовал, что может не выдержать, сорваться, и перевел на другое: — Как думаете, девчата придут?

— Куда ж они денутся.

— Надо было Вадима Дмитриевича пригласить, — вспомнил Володя. — Нехорошо получается: человек помог…

— Вадима? — Горик безнадежно махнул рукой. — Он после шести — на мертвом якоре. Супруга там… не позавидуешь.

— А сам — спокойный мужик, — посочувствовал Володя.

— Ангел во плоти. Святая невинность, — проговорил Горик с заметной иронией. — Только крыльев ему и не хватает…

Официант поставил на стол бутылку коньяка и бутылку шампанского. Потом стал освобождать поднос, загруженный в два этажа: осетринка, нарезанная тонкими ломтиками; заливное мясо с хреном; лимоны с сахаром; какие-то салаты, украшенные петрушкой; в натуральном виде свежие огурцы и помидоры… Володя удивился огурцам и помидорам — январь за окном. В Кусинск эти дары природы попадут только к концу лета. Вот тебе опять достоинства городской жизни! Хотя и в ресторане, и дорого, но можно купить, если сильно захочется или важный случай подвернется, как сегодня…

Володя глянул на дверь, потом на часы: было без пяти семь. Ему хотелось, чтобы скорее пришли девчата и увидели все это богатство еще не початым. Но Гавриил Тихонович уже взялся за коньячную бутылку, однако тут же отставил ее.

— А что, армянского нет?

Официант неопределенно пожал плечами:

— Точно сказать не могу…

— Отнеси этот обратно и скажи Алевтине Павловне, чтоб заменила. Скажи: «Живописец» просит.

Официант унес бутылку и через минуту возвратился с другой. Горик глянул на этикетку, самодовольно произнес:

— Это другой коленкор…

— Шампанское открыть? — заботливо спросил официант.

— Сами откроем. Спасибо, старик. У тебя хороший вкус, — Гавриил Тихонович подразумевал подбор закусок. — Пока свободен. За нами не заржавеет…

Парень понятливо и смущенно кивнул. Даже слегка, показалось Володе, зарумянился. Он был еще очень молод, этот мальчишка в черном костюме с «бабочкой». Видимо, только после учебы. Еще умел стесняться и краснеть. И Володя с грустью подумал о том, что со временем парнишка утратит все это…

Горик налил в фужеры коньяку, затем мастерски — только чуть пшикнуло — открыл шампанское и долил фужеры до верху. При мягком свете, идущем прямо от стен (Володя так и не понял, откуда исходил этот хитрый свет), в бокалах заиграли многоцветные радуги.

— Это и есть «Северное сияние», — пояснил «живописец». — Напиток богов! Давай, чтоб дома не грустили, без дураков. — Он приложился к фужеру и выпил жадно, как лимонад.

Володе тоже понравился напиток, который как-то легко и приятно ударил в голову. Ударил сразу, но не сильно.

— Ничего «сияние», — похвалил он, вдруг ощутив новый прилив хорошего настроения, неудержимого желания делать и говорить что-то хорошее.

На высокой эстраде появились музыканты и стали настраивать аппаратуру. Они были одинаково одеты: черные брюки, светлые жилеты и красные рубахи с отложными воротниками. Ровно в семь эстрада вспыхнула разноцветными огнями, загремел знаменитый «Выходной марш» Дунаевского. Володя любил этот марш, который даже без вина отлично поднимает настроение.

Высокий парень, стоявший впереди всех с электрогитарой, объявил через микрофон, что вокально-инструментальный ансамбль «Чародеи» приветствует гостей, желает им хорошего настроения и приятного отдыха. И сразу загремела поп-музыка, которую Володя, честно говоря, терпеть не мог…

— Пойди встреть работников связи, — сказал Горик. — За дверью стоят, стесняются, святые невинности…

Володя торопливо направился к выходу. Девчата действительно стояли за дверью, прихорашивались у зеркала, или делали вид, что прихорашиваются.

— Пойдемте, девочки, — вежливо пригласил Володя, храбро беря их под руки. — Значит, вы Таня, а вы Люся, — уточнил он.

— А вы Володя, — оказала длинноволосая Люся. — Володя Сидельников. Житель тайги…

— Вы что, успели заглянуть в мое личное дело?

— Нет, в обратный адрес на телеграмме…

— Понятно… Ну, пошли. — Он провел подруг через зал, удивляясь этой своей ловкости. Почти все столики уже были заняты и Володе казалось, что все смотрят на него.

А Горик тем временем сотворил, оказывается, еще четыре «сияния» и тут же предложил выпить за союз рабочего класса с трудящейся интеллигенцией.

— Вы рабочий класс? — очень искренне удивилась Таня.

— Нет, мы интеллигенция… Молодая творческая интеллигенция. Как говорит одни мой друг — и шаль с каймою…

Он поднял бокал. Девчата отпили немного и стали энергично закусывать.

— Какая вкуснятина рыба, — проговорила Люся. Она заложила волосы за уши, чтоб не падали в тарелку, и выглядела совсем юно, десятиклассницей выглядела.

— Нравится? — опросил Горик, выкладывая «а край тарелки шкурку от лимона. — Смотрите, детки, что ели ваши предки.

— Почему предки? Мы тоже едим, — сказала Таня.

— Оно, конечно, ежели что… — ухмыльнулся Горик.

Таня перестала жевать, задумалась, глянула на подругу. Наступила напряженная пауза. Володе показалось, что «живописец» сказал что-то обидное для девчат и, пытаясь разрядить обстановку, проговорил:

— Потанцевать бы. Но ведь дрянь играют…

— Идейное содержание и художественное воплощение в наших руках, — высокопарно произнес Горик. — Но, друг Володя, за высоту, за красоту — надо платить…

— Какой разговор! — Рука Володи нырнула в «свой» карман и выложила на край стола «красненькую». Второй фужер «сияния» раздобрил его основательно. Он даже с Гавриилом Тихоновичем перешел неожиданно на «ты». — Попроси, — велел он, — чтобы сыграли мою любимую «Историю любви» английского композитора Френсиса Лэя…

— Хорошая вещь, — поддержала Таня. — У меня пластика. Магомаев поет…

— Только так! — отрезал Володя с некоторым самодовольством. — Угадываю ваши желания.

— Вы телепат? — рассмеялась Люся, аппетитно уничтожая салат.

— А кто это?

— Любитель теле-патриотических передач, — со скрытой издевкой оказал Горик, апеллируя к дамам. Однако отыскал глазами официанта, пощелкал ему пальцами. Тот моментально вырос у стола. Горик почти незаметно сунул ему в карман десятку. — Володя из Кусинска посылает девушкам Тане и Люсе музыкальный привет «Историю любви»… с первого взгляда.

— Все ясно.

— С первого взгляда я добавил от себя, — пояснил Горик.

— Я догадался.

— Молодец. Далеко пойдешь.

— Если вовремя не остановят, — добавила Таня.

Как раз закончилась поп-музыка, официант подошел к эстраде, переговорил с гитаристом и вернулся к заказчикам.

«Историю любви» они не поют, — сообщил парень. — Предлагают заменить песней «Прощай».

— Тоже ничего, — сказала Таня. — Мне правится.

— Если нравится — тогда давай, — согласился Володя.

— По просьбе нашего гостя из Кусинска Владимира исполняется лирическая песня «Прощай» для девушек Люси и Тани, объявил гитарист. Он тут же ударил по струнам и запел в микрофон:

— Ничего мотив, — одобрил Володя, развязно подмигнув Люсе. — Пойдем станцуем?

Люся мгновение поколебалась, поправила волосы, вернее, «зашторила» ими лицо, и поднялась. Места в проходе между столиками было мало, а танцующих много, и Володе приходилось бдительно оберегать локтями свою партнершу. Она была низкорослой, доставала ему только до плеча, и Володя танцевал в смешной позе, далеко отставив зад.

— Все? — удивился он, когда гитарист с надрывом закончил песню. Он взял Люсю под руку, повел к столу. — Хорошая песня, но короткая, — сказал Горику. — Придется повторить…

— Давай сначала повторим пройденное. У девочек — ни в одном глазу, они у нас трезвые как дуры…

— Что значит «как дуры»?! — возмутилась Таня всерьез.

— Это такая поговорка, — успокоил ее Горик. — У-у-у, в бутылке дно горит. — Он опять подозвал официанта, велел принести еще «пузырек» армянского.

— Я «сияний» больше не хочу, — сказал Володя. После танца его слегка подташнивало. — Что-то не в жилу… Лучше бы чистенькой водки.

— От этих коктейлей на второй день потолок валится, — поддержала Таня.

— Дело привычки, ребята. — Горик подкатил под лоб глаза. — Если общество желает — будет так, как желает общество, без дураков…

Официант принес коньяк и Горик тут же отослал его за водкой.

— Дамам коньячку или шампанского? — спросил он.

— Шампанского, — сказала Таня.

— А я уже ничего не хочу, — вздохнула Люся. — Голова закружилась.

— Ах, как кружится голова. Как голова кружится… — Горик наполнил фужеры девчат шампанским. — Это головокружение от успехов, — произнес он с намеком.

— От каких успехов? — незло возмутилась Таня. Чувствовалось, что «живописец» ей не нравится.

— От общих, — бросил Горик. — Вы имеете явный успех у Володи из Кусинска. Правда, Володя?

Оркестр снова завел какой-то прыгающий мотивчик. Вместо ответа Володя сказал:

— Такую муру выдают. Кому это нравится?!

— Многим, — вступилась Люся за музыкантов. — По-вашему, надо играть танго моей бабушки?

— Почему бабушки?.. Мало ли хороших песен на свете… Хотя бы та же «Прощай». Приятно слушать и танцевать. Давай. Горик, еще раз закажем.

— Пятьсот порций при любой погоде, — сказал Горик. — Но ведь, старик, за высоту, за красоту…

Володя удивленно глянул на него:

— Я ж заплатил!

— И хотел, чтоб за десятку они дули весь вечер по твоему желанию? — У них клиентов — полный зал. Теперь бедных нету, старичок, все рокфеллеры.

— Но ведь за такие деньги лесоруб целый день пашет в тайге, — возмутился Володя.

— Так то в тайге, старик. Там свежий воздух, целебный запах хвои… А тут вредное производство… Табачный дым, винные пары… Это, друг Володя, сильно влияет на функции нервной системы организма…

— Не платите им больше из принципа, — сказала Таня. — Они зарплату получают за свою работу. Мне, например, никто не платит сверх положенного. И ничего, живу…

— Су-ще-ствуешь, — процедил Горик с какой-то злостью. — Жить и существовать — не одно и то же…

— А вы живете? — задиралась Таня.

— Стремлюсь…

Мимо столика прошмыгнул официант, Володя окликнул его.

— Нести горячее? — справился парень.

— Это само собой… Закажи еще разок «Прощай»… По просьбе Володи из Кусинска специально для девушки Тани. — Он выложил на край стола десятку.

Таня заметно смутилась. У Сидельникова заходили желваки на щеках.

— По просьбе Володи из Кусинска…

Оркестр заиграл «Прощай». Володя сразу же пригласил Таню. Она покорно встала и положила руку на его плечо.

— У вас сегодня какое-то событие? — спросила Таня.

— Вроде этого…

— Не могу вспомнить, где я встречала вашего друга…

— Его тут многие знают. Он этот… живописец. Говорит, кончил академию художеств.

— Интересно, каких художеств… — загадочно обронила Таня. — Он такое мне говорил, пока вы танцевали с Люсей. Вы его давно знаете?

— Второй день… А что?

— Так… Просто он мне не нравится…

— Мне тоже, — признался Володя.

— Зачем же вы с ним пьете?

— Так вышло… Теперь буду пить только с вами… и за вас… И еще за Люсю…

— Может, вообще больше не надо?

— Чего не надо?

— Пить. Вы уже и так прилично…

— Слону дробина!.. Могу выпить ведро, если надо! — Володя увидел развалившегося за столом Горика, сощурился. — Денег не жалко… Не они нас — мы их зарабатываем… Хочешь, Таня, эти трубачи всю ночь будут шпарить по моему указанию? А? Могу закупить их с потрохами, чтоб при мне — никаких этих… Хочешь?

— И что вы этим кому-нибудь докажете?

— А ничего не докажу… Просто — и все… Может человек раз в жизни… Может, а? Может!

Закончился танец. Володя проводил Таню к столику, а сам, исподлобья взглянув на Горика и пытаясь держать равновесие, направился к музыкантам…

С этого момента в течение всего вечера высокий гитарист через раз объявлял:

— По просьбе Володи из Кусинска…

И каждое такое объявление гости ресторана встречали аплодисментами, дружным смехом и одобрительными возгласами. Видимо, им нравился репертуар, который Володя писал на салфетках и переправлял на эстраду через официанта, все чаще путая карманы…

— Володя из Кусинска посылает музыкальный привет…

Его приглашали за соседние столики выпить. Он танцевал с женщинами из других компаний. Он стал центром внимания всего ресторан а…

— Для нашего уважаемого гостя из Кусинска…

Аплодисменты.

Володя отяжелел, едва держался. Таню и Люсю уже приглашали другие. Горик не танцевал совсем. Он только сидел, отвалясь на спинку кресла, и покровительственно смотрел на все окружающее.

— Старик, — сказал он Володе. — Пора рубить концы…

— А где девчата? — Володя обнаружил, что после очередного танца Таня и Люся не вернулись.

Горик прикрыл один глаз, всмотрелся в циферблат:

— Мы сидим почти четыре часа… Мало ли куда понадобилось девочкам. И вообще, запомни, старичок: женщин из ресторана любит не тот, кто угощает, а тот, кто уводит. Это закон цивилизованного мира…

— Песню «Кони привередливые» оркестр исполняет по желанию нашего гостя Володи из Кусинска…

Девчата не возвращались…

— Кони привередливые… — в пьяной задумчивости проговорил Володя. — Значит, говоришь… закон…

Горик подозвал официанта.

— Старик, подведи наш посмертный баланс, — велел он парню.

В зале мигнул свет.

— Это что? — поднял голову Володя.

— Это предисловие к финалу, старичок… Баиньки пора…

— Баиньки?! Пить будем… гулять будем… а смерть придет…

— Не надо, — насмешливо обронил Горик. — Без меня…

— Оркестр исполняет прощальный вальс, — объявил гитарист.

На прощальный вальс Володя пригласил женщину из-за соседнего столика, которая сидела с двумя пожилыми военными. Она поколебалась, глядя то на военных, то на «любимца вечера», но все же пошла. Однако после нескольких Володиных «па" женщина остановилась и мягко посоветовала:

— Отдохните лучше, Володя из Кусинска… Вы очень устали. Она покинула его среди зала и отправилась к военным.

Толпа танцующих оттеснила Володю к его столу, за которым уже никого не было; только среди грязных тарелок лежал счет и рядом стоял официант в выжидательной позе.

— Мы закругляемся, — сказал официант. — Мне надо сдавать в кассу деньги. Прошу рассчитаться.

— А где мой Горик? — спросил Володя, запуская руку в карман (это был «государственный»).

— Не знаю… Он сказал, что вы рассчитаетесь.

— Это точно… Я рассчитаюсь… Я за все рассчитаюсь… За все, понял?..

Музыканты доиграли прощальный вальс и погасили на эстраде светильники.

— Понял, — сказал официант бесстрастно. — С вас девяносто шесть рублей тридцать восемь копеек.

И пододвинул Володе счет. Так мало?! Сядь, парень… Нам сидеть не положено.

Ерунда… Не положено. Все положено… Мы хозяева жизни! Верно я говорю?.. Верно!.. Давай выпьем…

Я не пью.

Как? Вообще?

Ни грамма.

Молодец, мальчик… А я еще выпью… Он взял со стола первый попавшийся фужер с каким-то питьем и, не отрываясь, осушил его.

Давайте рассчитаемся, — терпеливо напомнил официант.

— Это — сколько угодно… — Сидельников достал деньги и сосредоточенно отсчитал десять бумажек, потом приложил еще одну. — Попроси этих… — он кивнул на музыкантов, — чтоб последний раз сыграли мне «Прощай»…

Они уже кончили работу. Складывают инструменты. Разложи!.. Скажи: Володя из Кусинска просит… Официант взял деньги и пошел к эстраде. Зал быстро пустел. Светящиеся стены поблекли; только в двух местах под потолком горели тусклые светильники.

Не могут, — сказал официант, возвращая Володе десятку. Почему не могут?! — Володе вдруг показалось, что его кровно обидели. — Все время могли, а теперь не могут… — Он тяжело поднялся и, покачиваясь, отправился к музыкантам.

Высокий гитарист стоял спиной к залу: укладывал в футляр свою гитару.

Друг, я Володя из Кусинска… «Прощай»…

Прощай, прощай, Володя, — весело отозвался гитарист под общий смешок своих товарищей. — Время кончилось, ресторан закрыт. Приходи завтра… поздороваемся…

К Володе подошла пожилая женщина в черном платье — администраторша.

Гражданин, прошу освободить зал, — строго сказала женщина высоким, хорошо поставленным голосом руководителя учреждения.

Да?! — уставился на нее Володя.

Да! И немедленно…

А если я желаю послушать… — Он перегнулся через эстраду, пальцем подцепил снизу широкую штанину гитариста, который никак не мог закрыть футляр. — Друг… Слышь! Я желаю…

Гитарист отдернул ногу и шов на его штанине разлетелся до колена. И тогда оголенной этой ногой музыкант нервно лягнул Володю. Толчок в плечо был неожидан и силен. Володя попятился назад, услышал за спиной звон разбитой посуды, чей-то визг, увидел возмущенное лицо администраторши и почувствовал, что окончательно теряет равновесие…

* * *

Володя Сидельников очнулся от нестерпимой жажды, пошарил вокруг руками, нащупал холодный пол, открыл глаза и понял, что это не его люкс. Справа было зарешеченное окно, сквозь которое в комнату проникал свет уличного фонаря и высвечивал еще три кровати. Слева чернела дверь с окошком, похожим на папиросную коробку. Раздетый до трусов, Володя лежал на низенькой койке, прикрытый легким фланелевым одеялом. Голова гудела, во рту было гадко. С соседних коек слышалось храпение и бормотание.

Володя встал, босиком прошелся по стылому полу к окну, глянул на руку, чтобы узнать время, но часов не было. Тогда он направился к двери, толкнул ее плечом: бесполезно. Постучал в исцарапанное плексигласовое окошко. В коридоре послышались тяжелые шаги. Грюкнул засов, дверь открылась: на пороге стоял рослый сержант милиции.

— А, Чародей! — весело проговорил сержант. Что скажешь?

— По делу надо, — с трудом прошевелил Сидельников непослушным языком.

— Это можно. Топай за мной. — Сержант выпустил Володю, проводил его в самый конец коридора и указал на нужную дверь.

— Прошу!..

Помимо прочего, там была раковина и кран с холодной водой. Стоя босиком на бетонном полу, Володя приложился к крану и пил с жадностью верблюда, пересекшего пустыню.

— Похмеляешься, — сказал сержант, приоткрыв дверь. — Все правильно. Ведро воды заменяет сто граммов водки. Поплыли, морская душа…

Володя поплелся за сержантом мимо длинного ряда обитых железом дверей, с малюсенькими окошками, тяжелыми засовами и крупно означенными номерами.

— Товарищ начальник, — жалобно позвал кто-то за дверью номер восемь. — Дорогой товарищ начальник…

Милиционер остановился, открыл дверь.

— Что ты бродишь всю ночь одиноко? Что товарищам спать не даешь?.. — Веселым малым был этот сержант.

— Ты меня закрыл, а дома жена ждет, — взмолился низкорослый крепыш с орлом во всю грудь и в светлых шортах.

— Подождет еще малость, — весело сказал сержант. — «= Поспи, десантник… Напрыгался вчера…

— Выпусти, товарищ! — молил «десантник». Лицо его было в слезах. — Жена ждет… Я живу рядом… Она меня убьет…

— Прошлый раз ты пел то же самое, — напомнил сержант.

— И не убила, живой остался… к сожалению. — Он захлопнул дверь, за которой тут же посыпалась отборная ругань.

Володю Сидельникова вдруг одолела дрожь. Добравшись до своей койки, он накрылся с головой, свернулся, как мог, но трясучка не проходила. Мысли были отрывочными. Ясно одно: он попал в вытрезвитель. Попытки последовательно восстановить в памяти события вчерашнего вечера стопорились на том моменте, когда он потянул за штанину гитариста, получил пинок в плечо и услышал звон посуды.

Дальше была пустота.

Во всем виновато, конечно, «сияние». Пил бы нормальную водку — ничего бы не случилось. В праздники, бывало, и употреблял побольше, и закуска была похуже, а сознания никогда не терял.

Насилуя память, Володя трезвел, а мысли становились все мрачнее. На соседней койке громко выругался какой-то мужик. Он разбудил остальных. Они стали материться вместе, глупо, бессвязно поносили кого-то, грозились подпалить вытрезвитель… Володя не подавал голоса, не шевелился.

Через некоторое время грюкнул снаружи засов, послышался голос того же сержанта:

— Ну, клиенты, отдохнули, очухались? Пора заступать на трудовую вахту. Под-ъем!

Володя отбросил одеяло, сел на кровати, опустил голову.

Сержант внимательно оглядел бесштанных «клиентов», видимо, решил, что они в достаточной степени проспались, скомандовал:

— В колонну по одному становись!

Володя пристроился последним, но сержант сказал ему:

— А ты, Чародей, поспи еще.

— Почему? — растерялся Володя.

— Потому, что кончается на «у».

— Я уже… проспался. Мне надо ехать! Поезд уйдет!

— Поезда приходят и уходят, рельсы — остаются. Придется подождать.

— А сколько ждать? — потерянно спросил Володя.

— По усмотрению начальства…

Сержант увел «клиентов», а Володю запер одного, отчего он еще больше растревожился, путаясь в догадках. «Может, они проверили люкс, нашли ящик, вскрыли его и теперь хотят дознаться, где я добыл цепи, — думал он, холодея от этого предположения. — Что говорить? Как выкручиваться? Сказать: получил по наряду. Спросят: где накладная? Купил в магазине за наличные? Откуда наличные? И вот вам, дорогой товарищ, справочка: за последние два года в розничную торговлю не поступали… Приобрел у частного лица за свои кровные… У какого лица? Кто продает дефицитные запчасти ящиками? В каком месте произошла сделка?.. И пошло-поехало… Милиция знает, какие задавать вопросы и как запутывать преступников… И потом: почему сержант обозвал «Чародеем»? Ой, худо! Чего-то здесь не так…»

Часа через два дверь распахнулась.

— Ну, гражданин Сидельников, пошли подводить итоги, — сказал сержант.

Он привел Володю в комнату, где за столом сидел и что-то писал молодой лейтенант кавказского происхождения: смуглое лицо, крючковатый нос, густая черная шевелюра.

— Садитесь, гражданин, — сказал лейтенант с сильным акцентом и кивнул на длинную скамью напротив своего стола.

Володя сел, скрестил на груди руки. Для сидения в трусиках воздух в кабинете показался ему чересчур свежим, он подрагивал. Однако вскоре сержант принес его одежду: рубаху, галстук, костюм, полушубок, шапку… «Откуда у них полушубок и шапка, они же остались в люксе? — опять затревожился Володя. — Значит, забрали и ящик. А может, не забрали. Не заметили. О ящике надо молчать. Черт с ним, пускай лучше пропадет вовсе, чем попадет в руки милиции…»

— Одевайтесь, гражданин Сидельников, — велел лейтенант, продолжая писать.

Володя быстро оделся, пошарил по карманам, отыскивая расческу, но карманы были совершенно пустыми: ни документов, ни денег — ничего.

— Не беспокойтесь, — сказал лейтенант, — все ваше имущество в целости и сохранности. — Он усмехнулся в коротенькие усики.

Невидящими глазами Сидельников пролистал протокол, состоящий из трех страниц, и в конце дрожащей рукой поставил свою подпись.

— Вы невнимательно прочитали, — заметил лейтенант.

— Что там читать, все равно ничего не помню…

— Когда не помнят своих действий в состоянии алкогольного опьянения — это отягчающее обстоятельство, — прищелкнул языком лейтенант и поднял телефонную трубку. — Товарищ полковник, докладывает лейтенант Гогия… За истекшие сутки в вытрезвителе побывали двадцать семь человек. Особых происшествий не приключилось. Имеется один мелкий хулиган… Так точно… Составил. Слушаюсь… Сейчас будет…

Лейтенант положил трубку, сказал сержанту:

— Веди его к начальнику.

Сержант прихватил со стола акт и повел Володю по длинному коридору, заполненному работниками милиции. Были здесь рядовые, сержанты, лейтенанты, капитаны и даже майоры. Володя подумал, что здесь есть кому бороться с преступниками, не то, что в Кусинске, где один старшина на сто верст окрест.

В самом конце коридора Володин страж открыл дверь с табличкой «Начальник ГОВД полковник Шаров И. В.».

Лысоватый полковник Шаров водрузил на нос очки в ажурной оправе, прочитал акт, потом сиял очки и глянул на гражданина Синельникова, застывшего у двери.

— Что ж вы, молодой человек, приехали в областной город гастролировать? У нас своих артистов хватает…

— Да я ничего такого, — пролепетал Володя.

— Как же «ничего», когда «чего», — покачал головой полковник. — С актом ознакомились?

— Ознакомился…

— Ну вот… Придется вас наказать, чтобы вы рассказали своим товарищам… в этом самом… в Кусинске, как не надо вести себя в областном центре. — Полковник немного подумал и черкнул на акте резолюцию. — Силкин, — сказал он сержанту, — оформляйте в суд…

Сержант привел Сидельникова в дежурную часть — огромную комнату, посреди которой стоял пульт с множеством сигнальных ламп. За пультом сидел грузный старшина. Володя не сразу заметил в левом углу зарешеченную выгородку, куда через минуту этот старшина его и закрыл.

— На скамейку не ложиться, глупостей на стенке не писать, — предупредил старшина. — Он вынул из решетчатой двери хитрую конусообразную ручку и положил ее к себе на пульт.

Володя забился в дальний угол выгородки, повернулся спиной к пульту, чтобы его меньше видели работники милиции, которые то и дело заходили в дежурную часть.

Время тянулось мучительно медленно. Только часа через три явился угрюмый милиционер в черном полушубке без погон и сказал, что пришел за арестованным Сидельниковым. Он показал дежурному какие-то документы, после чего старшина открыл Володю и передал с рук на руки этому угрюмому человеку. Он без единого слова вывел арестованного на улицу, распахнул заднюю дверцу крытой машины, запустил Володю в будку и захлопнул дверь. Машина тронулась.

Минут через двадцать милиционер все так же молча выпустил Сидельникова и повел в новенькое пятиэтажное здание в вывеской «Дом юстиции». В здании было чисто, светло и пугающе торжественно. Эту торжественность придавали высокие дубовые двери с медными ручками под старину…

У одной из дверей с табличкой «Народный судья т. Мелентьев А. В.» милиционер сказал Володе:

— Подожди здесь. — Внимательно оглядел его, вроде шутя добавил: — Не убежишь?

— От себя не убежишь, — кисло улыбнулся Володя.

— Не можешь пить водку — пей кислое молоко, — вроде сочувственно обронил милиционер и толкнул дверь в кабинет народного судьи Мелентьева.

Он не возвращался долго. А Володя одиноко сидел в восьмикресельной секции, какие бывают в кинотеатрах, и думал: «Как же это сразу суд? Без следствия, без доказательств вины, без свидетелей, без адвоката… И за что, собственно говоря, судить, если ничего такого вроде бы и не сделал?..»

На этот вопрос ответил судья Мелентьев — молодой, подтянутый, в белой сорочке с модным галстуком. По обе стороны от него занимали высокие кресла народные заседатели, сбоку пристроилась за маленьким столиком молоденькая девчонка — секретарь. Милиционер, так и не раздеваясь, занял место в первом ряду. Больше в зале никого не было.

Судья попросил Володю назвать фамилию, имя и отчество, год рождения, место жительства и работы, должность, семейное положение…

— По какому делу вы приехали в Североград? — спросил судья.

Сидельникову этот вопрос показался провокационным, и он ответил обтекаемо:

— По производственным делам приехал…

— Значит, вас послали за делом, а вы занялись пьянством и нарушением правопорядка в нетрезвом состоянии, — буднично резюмировал судья.

— Я ж в нерабочее время, — пролепетал Володя, не узнавая собственного голоса, таким он был жалким и самому себе отвратительным. — А что я такое нарушил?

— Вы даже не знаете?

— Не помню…

— Вы что, алкоголик с большим стажем?

— Нет. Можно сказать, не пью вообще. А тут так получилось…

Судья и заседатели заулыбались. Видимо, эту отговорку им уже приходилось слышать тысячи раз.

— Так получилось… Так получилось… — повторил судья, листая лежавшие перед ним бумаги. — А получилась, гражданин Сидельников, вот какая некрасивая история…

И судья зачитал, что двадцать второго января посетитель ресторана «Центральный» Сидельников Владимир Никанорович, будучи в стадии сильного алкогольного опьянения, учинил дерзкий скандал, который выразился в неподчинении администрации ресторана, требовавшей, чтобы вышеупомянутый Сидельников покинул зал, поскольку ресторан закончил работу и все гости разошлись. Однако гражданин Сидельников отказался выполнить эту просьбу и требовал, чтобы оркестр играл для него лично всю ночь…

— Вы что, меломан? — спросил судья, отрываясь от чтения протокола. — Болезненно любите музыку?

— Нормально люблю, когда трезвый, — сказал Володя.

На помощь администратору, продолжал судья, пришли музыканты из вокально-инструментального ансамбля «Чародеи», которые пытались унять пьяного Сидельникова, но последний обрушился на них с кулаками и нецензурной бранью, опрокинул стол с посудой, а солиста Курносова ударил кулаком по голове и порвал на нем брюки. Администрация ресторана вынуждена была вызвать наряд милиции, чтобы силой обуздать пьяного дебошира. Однако Сидельников угрожал работникам милиции при исполнении ими служебных обязанностей и тоже нецензурно выражался в их адрес.

Будучи доставленным в медицинский вытрезвитель, задержанный Сидельников и там вел себя агрессивно, отказывался раздеться и кричал о каком-то ящике, который якобы дороже всех «чародеев», вместе с их барабанами, гитарами и порванными штанами…

При упоминании о ящике Володю бросило в жар. Он уже не сомневался, что ящик попал в руки милиции и теперь начнется дознание. Дальше он не слушал судью, который продолжал описывать его художества в медвытрезвителе. Он только очнулся, когда судья сказал:

— Вам все понятно, гражданин Сидельников?

Володя кивнул.

— Понятно или нет? — повысил голос судья.

— Может, и так. Многого я не помню…

— Мы предоставим вам время для воспоминаний, — пообещал судья. — Вы получите информацию к размышлению. — И он тут же объявил, что городской народный суд Северограда определяет гражданину Сидельникову наказание за мелкое хулиганство в виде десяти суток административного ареста с использованием его на принудительных работах… Решение окончательное и обжалованию не подлежит…

Тот же милиционер на той же машине привез Володю и спецприемник, расположенный на окраине огорода. За высоким забором стоял приземистый домик с маленькими окошками. Милиционер нажал сигнальную кнопку и вскоре за дверью послышались шаги, потом прогремели запоры. Пожилой старшина с повязкой дежурного и пистолетом на животе открыл тяжелую дверь, а решетчатую открыл только после того, как проверил документы. Он пропустил прибывших вперед, а сам шел сзади и захлопывал со звоном решетчатые двери, разделявшие коридор на отдельные секции. В средней части здания располагалась ниша с нормальным, но тоже зарешеченным окном. Там стоял письменный стол с портативным коммутатором. В противоположном углу, навострив уши, сидела громадная овчарка.

Старшина и конвойный обыскали Сидельникова, но не нашли у него решительно ничего, только отобрали галстук в крупный горошек. Володя почему-то вспомнил, что этот галстук недавно подарила ему Зина…

— Первый раз? — спросил старшина.

— Первый.

— А что сотворил?

— Поскандалил в ресторане с «чародеями».

— Кто такие? — улыбнулся дежурный.

— Музыканты из оркестра, — подсказал конвойный. — Из «Центрального». Один тут у тебя отдыхал пятнадцать суток. Помнишь, усатый такой, с круглой мордой?

— Барабанщик. Помню… Тещу, кажется, побарабанил…

— Точно. Я его и привозил.

— Товарищ старшина, мне бы где-нибудь рублевку одолжить на телеграмму домой. Там ведь ничего не знают, — обратился Володя к дежурному. — Подумают: пропал человек…

— Будь спокоен. Все сообщат без тебя. Бесплатно. За государственный счет. На это статья расходов имеется… А про «товарища» на время забудь. Здесь только граждане и начальники… Пошли, Чародей. — Старшина взял огромную связку ключей и отвел Володю в камеру № 4.

Впервые Сидельников оказался в неволе. Камера была полутемной. Сквозь крохотное, затянутое решеткой и наледью окошко под самым потолком свет едва проникал в помещение, где тошнотворно пахло хлоркой и мочой. Володя постоял несколько минут у двери, осмотрелся. Возле наружной стены были расположены нары, рядом — бачок с водой и шесть пластмассовых кружек. Слева от входа — унитаз на высоком помосте. Вместо сливного бачка — обыкновенный водопроводный кран…

В камере было тихо и мрачно. «Интересно, — подумал Володя, — одному мне здесь сидеть?» Ему хотелось быть одному, чтобы ни с кем не говорить, никому ничего не рассказывать. Он знал: приличные люди попадают сюда очень редко, по случайному недоразумению, а провести десять суток в обществе шаромыг и алкашей казалось невыносимым.

Он снял полушубок, бросил его на край замусоленных нар, прилег, закрыл глаза и посмотрел на себя как бы со стороны, как бы с экрана, где цветные кадры сменялись черно-белыми и проектор памяти прокручивал его жизнь в таких деталях, о которых прежде он не задумывался.

Прошло всего лишь три дня с момента, когда он вошел в кабинет Козюбина, и неожиданно закрутилась вся эта карусель с командировкой. Собственно говоря, для чего ему надо было переться к начальству? Доложил бы мастеру: нечем работать — и все. Пускай бы заботились те, кому положено по долгу службы… Зина, как чувствовала, не хотела, чтоб он ехал, горькие шуточки шутила, а вышло-то все по ее… Ненадежным человеком оказался Владимир Сидельников, ненастоящим. Вчера в это время философствовал в люксе, по телефону игрался с «кошечкой», фантазии всякие придумывал про других, а получилось — про самого себя… Снабженец, доставальщик… Такими деятелями улицы подметают, гражданин Сидельников…

— Гражданин Сидельников, на выход… без вещей. — Это старшина грохнул кованой дверью, прервал грустные размышления. — Отдохнул?

— Отдохнул…

— И хорошо, — сказал старшина. — Теперь самое время поразмяться, чтоб пролежней не было и костюмчик модный не мялся.

Сидельников поднялся, пошел к двери. Старшина привел его в дежурку, вручил помойное ведро и швабру. Овчарка в углу смотрела на него с подозрением.

— Не укусит? — спросил Володя. Он с детства боялся собак.

— Своих не трогает, — улыбнулся старшина, и пояснил задачу: — Пока твои коллеги занимаются общественно-полезным трудом, тебе придется навести порядок в семейном общежитии… Значит, так: от первой камеры до десятой. Тут немного. Примерно три сотых гектара… Откуда начнешь?

— Откуда угодно. — Володя отвернулся. Его душили слезы. Он, заслуженный лесоруб, должен мыть вонючие камеры. Легче, пожалуй, удавиться. Но что делать, надо мыть. Это не на участке, где можно поспорить с любым начальником, покачать права. Тут не покачаешь…

Давно, со времен военной службы, не занимался Сидельников этим грязным делом. Да и в армии — только на первом году. Потом кончил полковую школу, стал младшим сержантом и сам руководил уборкой помещений…

Полы в камерах были бетонными, шершавыми, тряпка скользила плохо, да и события минувшей ночи порядком истощили физические и духовные силы: таким вялым и раздавленным Володя себя не помнил. Сцепив зубы, он принялся драить и омывать из крана замызганный унитаз, возвышавшийся в углу камеры…

К десятой камере он добрался, когда бельмо маленького окошка уже не подавало уличный свет. Старшина зажег электрический. Пристроенная под потолком лампочка в металлической оплетке походила на поблекший от дорожной пыли цветок одуванчика; не то от этого грязного света, не то от напряжения и похмельной тошноты у Володи Сидельникова рябило в глазах.

Володя вымыл ведро, швабру, долго полоскал руки (ему все казалось, что они недобро пахнут) и объявил дежурному, что задание выполнено.

— Полегчало? — иронически улыбнулся старшина, и пояснил: — С похмелья, гражданин Сидельников, надо потрудиться до седьмого пота. Пот выгонит из организма все отработанные шлаки, всю дрянь, какая попала в кровь с водкой… Почему, скажем, интеллигенция мучается с похмелья сильнее? Да потому, что за письменным столом много не попотеешь… Теперь отдохни до ужина. Потом посмотришь кино… с коллегами. — Старшина проводил Володю в четвертую камеру и запер на ключ.

Сидельников упал на нары, спрятал голову в полушубок и тут же задремал. Очнулся он от стука в двери и громких голосов.

— С пополненьицем, братва, — сказал кто-то над его головой. — Рабочий класс или прослойка?.. Сразу видно, воспитанный человек: занял местечко с краю…

Володя поднялся, сел на нарах, свесив отяжелевшие ноги, вяло оглядел «коллег». Их было пятеро. Они принесли с одеждой свежего воздуха, отчего, казалось, стало легче дышать.

— Судя по костюмчику, придурок, — проговорил плюгавый мужик в ватнике и непомерно больших валенках.

— Тебе какое дело до моего костюма? — зло зыркнул на него Володя. — Может, дать поносить?

— Давай, — по-лошадиному заржал плюгавый.

— Я одному дал — до сих пор горбатым ходит, — с угрозой сказал Володя. «Коллеги» как-то сразу притихли. Сидельников встал и важно прошелся по камере, разминая ноги. Он не раз слыхал от бывалых людей, что в подобных заведениях надо вести себя дерзко даже с самыми сильными и наглыми, только тогда тебя будут уважать. Он окинул взглядом присутствующих и убедился, что среди них не было не только сильных, но даже сколько-нибудь равных ему; все, как на подбор, дохлые, замызганные, видимо, как заметил судья, алкоголики с большим стажем, истощенные бочками и цистернами выпитого за свою жизнь.

— Тимоха пошутил, — примирительно произнес тот, что первым поинтересовался социальным положением Сидельникова. Это был сравнительно молодой альбинос с дебильным лицом и выпученными глазами.

— А ты, Холостяк, почисть новичку ботиночки, — обиженно сказал Тимоха. — Они у него запылились… вот и почисть…

— Замолкни, — цикнул Холостяк. — У человека плохое настроение. Человек попал в неволю на… сколько суток? — Он смотрел на Сидельникова в ожидании ответа.

Володя снова прилег на свой полушубок, ответил с некоторой небрежностью:

— Червонец…

— Десять суток — не десять лет, — успокоил его Холостяк. — Пролетят — не заметишь… А за что?

— «Чародеям» поддал в ресторане…

— Это кто такие? — поинтересовался степенный мужик солидного возраста. Он, как только пришел, лег, не раздеваясь, на нары и лежал молча, неподвижно глядя в серый потолок…

— Музыканты из ресторана «Центральный»…

— Их всех, падлов, передавить надо, — зло обронил Тимоха. — И на хрена ты в ресторан поперся? Негде разве выпить?! Там же семь шкур дерут. В магазине взял два «фауст-портвейна» — трешка. Это, считай, полных полтора литра. Вещь! В ресторане за такие деньги и сто пятьдесят не выйдет… Да. Ресторан для фраеров и дураков…

— Я дома пил, все одно тут оказался, — сказал Холостяк.

— Ты ж сам старался, — напомнил степенный мужик.

— Верно, старался… Давно мечтал холостяком быть… Нарежусь, бывает, до упора, явлюсь домой, начинаю Машке права качать. Молчит, дура. Или, хуже того, ублажает: «Васенька, миленький, ложись поотдохни. Ты ведь у меня умненький. Умный проспится, дурак — никогда…». Я ей пару пачек отпущу. Скривится — и опять же не пикнет. Хоть бы, думаю, паразитка, заорала, милицию вызвала, заявление написала депутату или в суд. Так нет! Всем хвалится: мы, мол, с Васенькой живем голубями, из одной тарелочки едим… А мне это — во! — поперек горла стоит. Но уйти не могу: причины нету. Без причины совесть не позволяет… — Он, видно, рассказывал эту историю не один раз, все знали ее назубок, оттого и прозвали альбиноса «Холостяком».

— Все ж своего добился, — сказал Тимоха. — Упекла она тебя…

— Ну! Теперь выскочу вольной птицей. Жениться больше не буду. Кому они нужны, бабы? С ними одни неприятности. Сам живи себе по усмотрению и желанию… Верно я говорю, Чародей?

— Тебе точно бабы не нужны, — отозвался Володя. — Ты, видать, не бабник. Ты алкоголик… с большим стажем…

На нарах дружно смеялись. Чувствовалось, что «коллеги» проникались к новичку уважением. Володю это не очень радовало, но он понимал: иначе здесь нельзя.

Дверь отворилась: в камеру подали еду. «Клиенты» быстро разобрали миски с каким-то непонятным варевом. Володя к своей пайке даже не притронулся.

— Брезгуешь, что ли? — поинтересовался Тимоха, выждав некоторое время.

— Ешь, — разрешил Володя. — Закусывай впрок. На воле ведь «фауст-портвейны» мануфактурой загрызаешь…

На нарах опять засмеялись. А Володя накрылся полушубком и отвернулся, чтобы не видеть «клиентов», не слышать ничего, переживать свой позор в одиночку…

И потянулись для Володи Сидельникова долгие, серые, мучительные дни, почти ничем не отличающиеся один от другого: в шесть подъем, утренний туалет, хлеб и кружка чая с двумя кусочками рафинада, построение в зоне, распределение на работу, долгий и нудный день, возвращение в камеру, вечерние щи и каша, осточертевшая болтовня «коллег» об одном и том же в разных вариациях, неглубокий сон на жестких нарах в одежде, которая, казалось, уже срослась с телом.

Обитатели четвертой камеры, прозванные после появления Володи «чародеями», изо дня в день получали наряд на очистку снега и льда, как правило, в центре города. «Хорошо, что меня здесь никто не знает, — думал Володя. — Если бы кто знакомый увидел — погибай от стыда». Ему все же казалось, что любопытные прохожие смотрят на него не так, как на остальных «коллег». Кримпленовый костюм его нисколько не помялся. Правильно говорила Зина: хоть спи в нем — ничего не сделается. Вот и проспал Сидельников в костюме уже восемь суток, а стрелки на брюках как были, так и остались чин-чинарем.

Девятый день своего срока Володя трудился вблизи родной руководящей организации: команда «чародеев» получила наряд расчищать площадку и скверик у старинного двухэтажного особняка с вывеской «Саверлеспром». Площадкой у здания начинался сквер, рассеченный тремя радиальными аллеями. С осени аллеи никто не чистил и угадывались они по рядам деревьев, фонарным столбам и кое-где проглядывающим из-под снега садовым скамейкам.

Конвойный разбил команду на три звена: по два человека на аллею. Сидельникову в напарники достался Холостяк, который много рассуждал, но мало делал. Приходилось фактически работать за двоих.

Пока сержант объяснял задачу, Володя смотрел на старинный особняк и думал: «Сюда, дурило, надо было обращаться в первую очередь. Зайти к самому главному начальнику, назваться, поговорить по душам, честно и открыто, а не прикидываться снабженцем. Наверное, понял бы начальник, помог. Или подсказал, кому надо. Нет, полез на брюхе в подворотню, с черного хода. Вот и вымарался по самые уши. Тьфу!»

К зданию подкатывали легковушки, из них выходили солидные люди — руководящие работники лесной промышленности области. «Интересно, бывали они в Кусинске? Может, кто и бывал. Может, и меня видел. Может, даже за руку здоровался с передовиком Сидельниковым… А теперь кто бы поздоровался с арестантом, отбывающим десять суток за мелкое хулиганство?..»

Он не начинал работать, стоял, опершись на лопату и раздумывал о превратностях судьбы.

— Эй, Сидельников, ты что размечтался? — окликнул его милиционер. — Учти, если норму не сделаешь, вечером лишу пайки…

— А какая она, норма? — огрызнулся Володя.

— Я ж тебе показал: от начала аллейки до стенда передовиков. Дойдешь до хороших людей на доске Почета — это и будет твой план.

— Лучше бы дельное занятие придумали, хоть бы с пользой потеть, — укоризненно проговорил Сидельников. — Здесь все равно зимой никто не ходит.

— Не ходят, потому как не расчищено. Расчистите — будут ходить, — пояснил милиционер.

— Да, другие команды работают на пивзаводе, в «Плодовоще» яблоки перебирают… А тут вторую неделю — снег, — встрял в разговор Холостяк.

— Зато на свежем воздухе. Это для здоровья полезно, — рассмеялся конвойный.

— Нужен мне этот воздух! Витаминами бы пополнить организм… Вот ты домой придешь, гражданин начальник, тебе жена все свеженькое подаст, с витаминами. А обо мне кто позаботится, когда я холостяк?

— Вернешься домой, никуда не денешься, — уверенно сказал милиционер. — Видали мы таких холостяков…

— Давай, — сказал Володя Холостяку. — Все равно придется делать, на сторону свою работу не сдашь. — Он воткнул в снег «карагандинку» размером сорок на пятьдесят. И пошел, пошел ворочать, как грейдер, как бульдозер, забирая от самого асфальта. Встречались на пути скамейки — он и скамейки очищал добросовестно, даже подметал их рукавицами.

— Ну, чокнутый! — время от времени поругивал его Холостяк, у которого не было сил и желания держать Володин ритм.

— Чего опять воткнул четвертую? Дорвался. На доску Почета тебя повесят. Силы побереги… Завтра ж освобождаешься… Перед женой нечем будет похвастаться…

— Может, и повесят, — спокойно и насмешливо отвечал Володя. — Передовики бывают во всех организациях, даже в тюрьме…

— Схожу к ребятам, покурить раздобуду, — сказал Холостяк и ушел надолго.

Володя всегда радовался, когда оставался один. Можно было работать и думать, не слушая болтовню напарника-филона.

До обеда он очистил большую часть аллеи. Сел на скамейку, запрокинул голову, посмотрел в небо, которое высоко проглядывало сквозь кисею голых березовых веток. «Елки-палки, как хорошо, как легко дышится, — думал он. — До чего здорово видеть небо над головой! Просто небо…»

Ему вдруг невыносимо захотелось домой, к своим ребятам, в лес. Лес поможет. Почему-то люди, когда им плохо, уходят в лес. Значит, помогает! Иначе бы не ходили…

Он увидел зимнюю тайгу, больничной белизны снег, следы зверюшек на нем, ощутил запах хвои, сосновой смолы, бьющий в ноздри из-под пилы, услышал шум падающих с треском деревьев…

Он любил начинать новые делянки, когда массив еще не тронут техникой, когда он стоит еще величественно и гордо, не зная, что обречен. Об этой обреченности Володя задумался однажды, прочитав в журнале стихи, которые захотелось выучить на память. И он выучил. Поэт так писал о спиленной сосне:

На землю опускались сумерки, когда арестант Сидельников подбирался к финишу, оставив за собой метров пятьдесят добросовестно расчищенной аллеи. Он посмотрел назад, оценил сделанное и даже тихо порадовался: на самом деле, теперь люди смогут здесь прогуливаться, дышать свежим воздухом, любоваться деревьями, на которых месяца через два проснутся и станут созревать бурые почки. Да и на доску Почета глянет любопытный человек. Теперь любопытных, конечно, не находилось, поскольку никому не охота черпать ботинками снег. А вот Володя Сидельников подошел к ней совсем близко и захотел посмотреть, кто же вывешен под большими медными буквами «Передовики лесной промышленности». Может, кто-нибудь из Заозерского леспромхоза случайно сюда затесался?

Он прочистил пока узенькую — на ширину лопаты — тропочку, приблизился к Доске, стал разглядывать фотографии. Их было много, штук пятьдесят. Главное, отметил Володя, и это ему очень поправилось, люди были сняты, естественно, на своих рабочих местах: кто у пилорамы, кто с багром на плоту, кто в кабине трелевочного трактора или лесовоза, кто на разделочной эстакаде…

Дойдя примерно до середины, Володя обмер: он увидел себя. Это была та самая фотография, которую прошлой зимой напечатала областная газета: он стоит под елкой по пояс в снегу, каска съехала на затылок, улыбка до ушей, на плече «Дружба». Под фотографией подпись: «Передовой рабочий Кусинского участка Заозерского леспромхоза Владимир Сидельников. Стабильно выполняет нормы выработки на 130–140 процентов».

У Володи зашлось сердце. Смотри-ка, а он и не знал, что портрет его давно красуется в центре Северограда. Видимо, летом, когда тепло и в сквере полно гуляющих, сюда приходят люди, смотрят на его физиономию, может, даже завидуют, может, говорят своим детям или внукам: «Глядите, ребята, какой симпатичный лесоруб товарищ Сидельников. И вам желаем быть такими знаменитыми, чтоб портреты ваши висели в центре города на самом виду у народа…»

Подумав об этом, Сидельников воровато огляделся. Боже упаси, если кто-то из «чародеев» подойдет сюда, станет от нечего делать разглядывать стенд и увидит его портрет — тогда издевок не оберешься. Хорошо, что Холостяк давно ушел в крайнюю аллею и базарит там с приятелями, ждет не дождется прихода машины, которая доставит в неволю…

За спиной послышались шаги. Володя тревожно обернулся. По аллее неторопливо шел милиционер. Он приближался вразвалочку, заложив за спину руки. Володя машинально сделал несколько шагов навстречу и стал посреди аллеи, опершись на лопату.

— Как дела, Сидельников? — спросил сержант.

— Нормальный ход, гражданин начальник, — неестественно живо ответил Володя.

— Жизнерадостный ты сегодня, — удивился милиционер.

— Завтра выхожу из вашего подчинения… Вот и радуюсь…

— А Холостяк все гуляет. Не исправил ты его личным примером.

— Могила его исправит… Пускай гуляет. Толку от него все равно никакого. Доходяга. Филон.

Сержант прошел мимо Володи, оценивающе оглядел нерасчищенный участок перед самым стендом, скользнул взглядом по Доске передовиков.

— Молодец, Сидельников, — похвалил он. — На работе, видимо, тоже не любишь воздух пинать.

— Стараюсь, гражданин начальник…

Конвойный поднял голову, лениво глянул в сереющее небо.

— Давай, Сидельников закругляй. Скоро машина придет. Хорошенько почисть около самой Доски. Из-за нее руководители «Леспрома» и дали заявку на рабочую силу… Так что постарайся. — Сержант сделал несколько шагов к Доске по узенькой, уже прочищенной, дорожке, потом резко повернулся, как по команде «кругом», и так же медленно пошел обратно по аллее.

Володя успокоился. Сержант фотографию не заметил. Да и, пожалуй, не мог разглядеть с такого расстояния, сумерки уже сгущались. На фасаде особняка вспыхнул фонарь. В сквере огни не зажигались. Это хорошо.

Володя яростно разбрасывал снег, подбирался упорно к заветной цели. Когда Доска оказалась над его головой, он подошел и, зыркнув вокруг, положил руку на свою фотографию. Она была под стеклом, в рамке из широких деревянных штапиков. Володя попробовал оторвать штапики, но они были пристроены крепко. Он порылся по карманам — ничего железного. Оставалось одно: разбить стекло. Но как разбить без звука? В сквере стояла спокойная тишина, городские шумы сюда почти не долетали.

И тогда он снял шапку, приложил ее к портрету и сильно стукнул кулаком. На стенде только слегка захрустело, осколки стекла беззвучно посыпались в снег. Володя выдрал фотографию, сунул ее за пазуху и отошел в сторону.

— Чародей! — крикнул кто-то из средней аллеи. — Глуши мотор! Машина пришла!

— Кончаю, — отозвался Володя дрожащим голосом. — Сейчас иду. Он достал из-под полушубка снимок, разорвал его на мелкие кусочки и затоптал в снег. И только посла этого успокоился, будто камень с души упал. Теперь все справедливо…

— Сидельников! — Это уже был голос сержанта.

— Иду! — Володя прихватил лопату и потащился к первой аллее, где уже дожидалась машина. Только сейчас он ощутит смертельную усталость, которая как-то вдруг и полностью охватила все тело…

* * *

Утром последнего дня Сидельникова не повели на работу, оставили в зоне расчищать дорожки: ночью был снегопад. Володя махал лопатой без передыху, гнал минуты и часы, зная, что только безоглядное расходование сил быстро пожирает время.

Всю ночь он не спал, будоражил себя раздумьями о предстоящем дне и о том, что последует дальше. Как он заявится домой, что будет объяснять Зине, товарищам по бригаде, начальству? Милиция, конечно, сообщила по всем правилам и, должно быть, редкий кусинский житель не знал теперь о его похождениях в Северограде. Подобные новости в деревнях и поселках не ржавеют, они приобретают крылья, обрастают такими подробностями, что потом самому трудно отделить истину от вранья. Как жить после этого в Кусинске? Как смотреть людям в глаза? Наверное, в школе тоже знают о городских художествах отца Генки Сидельникова и пацаны подначивают сына. Каково ему, Генке? А Зина? Да она там с ума сходит. Или уже плюнула на него, на позорника. Прикидывался, мол, порядочным, непьющим…

Нет, выход один: уезжать из поселка. Заявиться тихонечко ночью, собрать барахло, уговорить жену, если только она согласится (а не согласится — права будет) — и мотать в другой леспромхоз, в другую область, только бы подальше от знакомых людей, от бригады, от золотого мужика Козюбина… Нашел кому доверить такое дело…

Утром Володя не стал завтракать, сонно посидел над овсяной кашей и отодвинул ее.

— Что, Чародей, объявил голодовку? — спросил Тимохин.

— Кто ж перед демобилизацией ест? — сказал Холостяк. — У него с вечера чемоданное настроение…

Володя слушал привычную уже болтовню «коллег», пытаясь проглотить тошнотворный комок, застрявший в горле. Господи, какое счастье, что через несколько часов он уйдет отсюда! Навсегда! И навсегда запомнит этот урок, чтобы уж никогда больше, до окончания дней, не попадать в этот вонючий омут…

После завтрака, как обычно, осужденных построили, объявили наряд на работы, погрузили в машины, крытые брезентом, и увезли в город. Сидельникову было велено оставаться в зоне.

Он лопатил рыхлый снег, чувствуя с каждой минутой нарастание какой-то тревоги. Это была тревога близкого часа освобождения, радостного, но и горького в своей перспективе.

Ровно, в полдень из барака вышел дежурный и громко позвал его. Он утер со лба пот, взял на плечо лопату, медленно поплелся к бараку.

— Пошевеливайся, Сидельников, — незло прикрикнул дежурный. — Или не рад? Жаль расставаться с нашей фирмой?

— Век бы ее не видать, — грустно обронил Володя.

— Тебя сюда пряником не манили. Сам напросился… Пошли в контору, там, говорят, тесть за тобой приехал.

— Какой еще тесть?

— Тебе лучше знать. На чьей дочери женился — тот и тесть.

Володю даже в жар бросило. Неужели правда каким-то чудом оказался здесь Александр Иванович, Зинин отец? А что, может, приехал в Кусинск погостить, узнал про художества зятя и решил лично убедиться. Он мужик крутой и своенравный. Примотал сюда, чтоб сообщить, что Зину с Генкой уже отправил домой, в Вологду, а ему, Володьке, привез ключи от квартиры и письмо от жены, в котором она пишет, что уже подала на развод…

Следом за дежурным Володя вошел в зданьице конторы, вынесенное за зону. В конце длинного и плохо освещенного коридора он увидел одиноко сидящего человека, не смог сразу разглядеть его, но по мере приближения Володины ноги становились непослушными, ватными, будто ступал он по зыбкой палубе корабля, попавшего в шторм…

— Принимайте, папаша, зятька, — сказал дежурный, открывая дверь с табличкой «Начальник спецприемника капитан Сидоров». Напротив этой двери понуро сидел Степан Петрович Козюбин. Не поднимаясь с длинной скамьи, он вяло оглядел Володю и нехотя протянул ему руку.

— Погулял, значит, — проговорил Козюбин с тяжелым вздохом, — А я-то столько лет считал тебя образцово-показательным… Садись, рассказывай толком, чего хоть сотворил.

— Такой случай случился, — пробормотал Володя.

— Не случаи нас ищут, мы их, — поднял палец Степан Петрович. — Поехал, выходит, в седле, а оказался в земле…

— Чего уж теперь говорить…

— Говорить, правда, нечего, а договориться надо…

— С кем договориться?

— Нам с тобой. Насчет твоей болезни.

Сидельников удивленно глянул на Козюбина.

— Какой болезни?

— От которой ты десять дней страдал в городе. — Козюбин усмехнулся. — Употребил в пищу некачественный продукт — колбасу вареную — и угодил в больницу с острым отравлением. Собрался к поезду, приехал на вокзал, телеграммы отослал, чтобы встречали, а оно и прихватило тебя, отравление. На «скорой» увезли. Соображаешь?

— Соображаю… Но как же…

— Остальное не твой вопрос. Зина каждый день прибегала ко мне, отпрашивалась ехать в город. Я не отпускал. Сказал, что звонил в больницу, говорил с тобой. Все нормально, дело идет на поправку, скоро явишься…

— Но ведь бумага из милиции…

— Из суда, — уточнил Степан Петрович. — Бумага была и уплыла. Читали ее двое: начальник и секретарь. Все! Считай, что ее не было…

У Володи разом отлегло от сердца. Ну, Козюбин! Ну, мужик!.. Значит, в поселке никто ничего не знает!

Козюбин достал пачку «Беломора».

— Закуривай, — пригласил. — Здесь, наверно, не давали.

— Спасибо. Бросил.

— Как бросил? Насовсем?!

— Насовсем, до скончания дней.

— Молодец. Себе, что ли, напроситься сюда на недельку, — горько улыбнулся Степан Петрович. — С кем хоть пил?

— С тем самым, который цепи принес. Замачивали в ресторане. Но он тут, ни при чем. Я сам ввязался…

— Цепи-то где? — оживился Козюбин.

— Все у них, — Володя кивнул на дверь. — Даже бритву отобрали. — Он потрогал лицо, поросшее рыжей щетиной и сильно похожее на круглый кактус.

— Сколько штук достал?

— Семьдесят.

— Хоть не зря отсидел…

— Как там дела дома?

— Крутимся кое-как. Одолжились у черноборцев. Взяли десяток под честное слово. Требуют уже. Ладно, не с пустыми руками приедем…

Из кабинета начальника вышел дежурный и велел Сидельникову заходить. Вместе с «тестем».

Они вошли. Степан Петрович присел в уголке, а Сидельникову капитан Сидоров велел занять место напротив своего стола.

— Значит, освобождаетесь, Сидельников, — проговорил капитан. — Срок вашего наказания истекает… — он глянул на часы, — через двадцать минут. За это время мы успеем с вами рассчитаться… Получите, гражданин Сидельников, ваше имущество. — И капитан стал зачитывать протокол: — Деньги в сумме сто четырнадцать рублей тридцать восемь копеек… Минус пятнадцать рублей за услуги медицинского вытрезвителя…

— В фонд мира, — ляпнул Козюбин.

— Пересчитайте, — велел капитан и пододвинул деньги к краю стола, где понуро сидел Володя.

— Чего там считать. Я милиции верю, — пролепетал Сидельников, поражаясь, как много промотал он в тот вечер. Домашних было сотни три, да и от казенных кое-что оставалось… Ладно, черт с ними, с деньгами. Жалко, конечно, но не в деньгах счастье. Поднажмем, рассчитаемся — и с женой, и с государством. Это уже десятый вопрос…

— Гражданин, пересчитайте, — строго повторил капитан.

— Делай, как говорят, — по-начальственному шумнул Козюбин.

Володя нехотя пошевелил купюры грязными пальцами, небрежно сунул в карман.

— Все правильно.

— Идем дальше, — сказал капитан, углубляясь в бумажку.

— Паспорт на имя Сидельникова Владимира Никаноровича… командировочное удостоверение… часы наручные… браслет анодированный… ручка шариковая… ремень брючной… галстук кримпленовый…

Володя плохо слушал. На душе было противно.

Капитан бросил взгляд в угол комнаты, где стоял ящик, из-за которого, в сущности, все и случилось. Володя тоже глянул туда — две верхние планки были оторваны от ящика и лежали сверху, поблескивая остриями гвоздей.

— Идем дальше, — буднично продолжал капитан. — Ящик с метизами, обнаруженный в номере гостиницы, где проживал арестованный Сидельников. При вскрытии в ящике оказалось: целей режущих для бензомоторной пилы «Дружба» — десять штук; гвоздей — около тридцати килограммов…

— Каких гвоздей? — вырвалось у Володи.

Козюбин непонимающе таращил глаза, переводя взгляд то на Сидельникова, то на капитана.

— Это вам, гражданин Сидельников, лучше знать, каких… По-моему, есть «сотка», есть «восьмидесятка», даже «двухсотка» попадается. Мы их не сортировали, не взвешивали, определили на глазок…

— Понятно, — процедил Володя, скрипнув зубами.

— Что понятно? — насторожился капитан. — Вы с чем-то не согласны? Претензии выкладывайте сразу.

— Согласен. — Володя отвел взгляд. Впервые за много лет ему захотелось разреветься как маленькому.

— Ты говори, говори, если что не так, — посоветовал Козюбин, уловив неладное. Но, взглянув на Володю, осекся, не стал настаивать.

— Тогда все, — сказал капитан, вставая. — Забирайте свое имущество. Мы с вами в расчете. Здесь поставьте подпись. — Официальная часть была закончена, и потому, видимо, милиционер позволил себе дать Володе частный совет, дружеский. Он даже перешел на «ты». — Постарайся, товарищ Сидельников, встречаться с работниками нашего учреждения только на праздничных вечерах по случаю Дня милиции…

Володя промолчал. Он повернул вниз гвоздями оторванные от ящика планки и пристукнул их каблуками сильно поблекших югославских ботинок, взвалил ящик на плечо, пошел к выходу. Козюбин следом нес его чемодан.

— Давай в машину, — недовольно буркнул Степан Петрович. — Я ж за тобой на такси приехал, как за порядочным…

Таксист выскочил из машины, суетливо открыл багажник, помог уложить вещи. Чувствовалось, что Степан Петрович его не обидел или обещал не обидеть.

— Куда? — весь внимание, поинтересовался таксист, заглядывая Козюбину в глаза.

— Дуй в гостиницу…

— В «Лесоснаб» вези, — твердо сказал Володя Сидельников.

— Знаешь, где находится? На улице Победы.

— Ты что придумал? — Степан Петрович тревожно повернулся, заскрипел расшатанным сидением.

— Рассчитаться надо с людьми. Нехорошо уезжать без расчета. В другой раз не поймут…

Козюбин пристально смотрел ему в глаза, пытался разгадать смысл сказанного. Кажется, уловил, предупреждающе поднял палец и пригрозил:

— Мало тебе десяти суток, добавки захотел?

— В «Лесоснаб», — почти закричал Сидельников. — Не повезете, я и пешком дойду. Вам же хуже будет… таскаться с моими шмотками… Ну!

— Вези, — нехотя сдался Козюбин. Он знал: если Сидельников что-то задумал, то отговаривать его бесполезно. — Но предупреждаю: никаких! Понял!

Володя угрюмо сдвинул брови, под небритыми щеками бегали тугие шарики.

Машина неслась по улицам, теперь уже хорошо знакомым Сидельникову центральным улицам областного города. На многих из них он поработал, очищал тротуары от снега и льда, чтобы не оскальзывались, не били носы и не ломали конечности горожане. Он старался, не филонил, как другие. Он все привык делать на совесть, не жалея себя. И тротуары теперь были чистыми, не то что в Кусинске, где даже плохонького вытрезвителя не завели, не говоря уже о спецприемнике для осужденных по Указу…

У здания с колоннами машина остановилась.

— Я быстро, — пообещал Володя, выпрыгивая на тротуар. — Пять минут дела…

Он вихрем влетел в просторный вестибюль, ринулся на второй этаж. С каждой ступенькой кулаки его обретали металлическую твердость.

— Гражданин, надо раздеться, — окликнула его вахтерша. Это была не та вахтерша, что в первый раз. Ту, вежливую и обходительную, Володя запомнил хорошо.

— Я на минуту, — отозвался он на ходу.

— Все равно. Вернитесь, гражданин…

— Я — товарищ, — крикнул он, не останавливаясь.

Штат сотрудников комнаты номер шесть был в полном комплекте. Евгений Алексеевич Петров уже закончил, должно быть, годовую инвентаризацию и теперь чинно восседал на своем месте. Маленький и худой, он виднелся из-за стола одной только головкой с седеющей шевелюрой.

— Вы снова к нам? — вроде бы даже обрадовалась Ольга Викторовна, узнав Володю, хотя узнать его было довольно трудно.

— Как видите, — сказал Сидельников и остановил тяжелый взгляд на Вадиме Дмитриевиче. Тот как-то мгновенно сник, съежился. — Где твой Гаврик? — грозно спросил Сидельников.

Инженер переводил растерянный взгляд с него на своего начальника, будто искал у того защиты.

— Вам что нужно? — спросил Вадим Дмитриевич, пытаясь придать своему голосу независимую значительность.

— Гаврика нужно… Гвоздь ему хочу забить… «Двухсотку»… А тебе, должно быть, и «сотки» хватит? — Сидельников приблизился к его столу и положил тяжелую руку на арифмометр «Феликс». — Где, спрашиваю, твой дружок?

— Он пьян! — возмутился Вадим Дмитриевич; за стеклами очков часто и беспомощно запрыгали красные веки.

— Товарищ, вы в нетрезвом состоянии? — вежливо поинтересовался Евгений Алексеевич Петров. Голос у него был тоненьким, сиплым, вроде хронически простуженным.

— Сейчас похмелимся, — угрожающе обронил Володя, и перевел взгляд на Ольгу Викторовну. — Как у вас звонят в милицию?

Жена летчика гражданской авиации улыбалась какой-то внутренней, довольной улыбкой. Она даже поднялась с места.

— По-моему, во всех городах унифицированный номер: 0–2,— сказала она со скрытым значением.

Сидельников кивнул, важно подошел к столу начальника отдела запасных частей и вспомогательных материалов, без разрешения Евгения Алексеевича поднял телефонную трубку, дважды покрутил диск и сделал срочный вызов по соответствующему адресу.

— Вот так! — резюмировал он, глядя в упор на испуганного инженера. — И шаль с каймою…