Перелом. От Брежнева к Горбачеву

Гриневский Олег Алексеевич

ГЛАВА 14

 

 

ПЕРВАЯ ИСТЕРИКА ШЕВАРДНАДЗЕ

Жизнь, по — видимому, тем и хороша, что порой устраивает приятные сюрпризы. Тем более, что утро 19 сентября — последний день Конференции — для советской делегации началось в гнетущей атмосфере ожидания скандального провала. Мы собрались в посольстве, в маленьком «защищенном» от прослушивания кабинете и перебирали возможные варианты, как выйти из создавшегося положения с наименьшими потерями. Разумеется, Запад будет обвинять Москву в срыве соглашения, а мы — США и НАТО.

Но, может быть, они не рискнут отвергнуть уже почти готовое соглашение, в котором впервые Советский Союз дает согласие на инспекцию? Ведь разногласия по самолету едва ли стоят этого — они просто непомерно раздуты.

В пользу такого варианта развития событий вроде бы свидетельствовала информация, поступавшая из разных источников, что Бонн и Лондон обратились в Вашингтон с настоятельной просьбой проявить гибкость в последние часы работы Конференции. В результате президент Рейган дал указание Пентагону проработать соответствующие позиции[175] Этим вечером шведская газета «Экспрессен» опубликовала сообщение своего нью— йоркского корреспондента Улофа Нильсона, что обращения к президенту Рейгану по этому вопросу, в том числе и от делегации США в Стокгольме, «составили два толстых тома весом в 1 кг». Это, по — видимому, сильное преувеличение, но дыма без огня не бывает.
. А 18 сентября положение в Стокгольме обсуждалось на совещании НАТО в Брюсселе, и там приняли решение поддержать компромиссный вариант с «правом выбора» самолета. Так, может быть, возможность компромисса этим не ограничивается, а идет значительно дальше?

Но как понимать тогда вчерашний натовский демарш? Что это — репетиция сегодняшнего заключительного заседания — после чего на Конференции будет объявлено, что договоренности достичь не удалось? Или это последнее отчаянное усилие выдавить от нас уступку под угрозой срыва Конференции?

Однако натовцы должны представлять, что сообщение об их демарше только сегодня попадет в кабинеты высоких руководителей в Кремле. Если даже они бросят все дела и займутся выработкой компромисса по самолету, то известие об этом прибудет в Стокгольм в лучшем случае только завтра. Правда, еще дней десять назад посол Берри намекал, что на худой конец можно остановить часы на Конференции и таким образом выгадать два дополнительных дня для завершения согласования.

Эти наши размышления вслух прервал приход «референтурщика», который принес очередную телеграмму из Москвы.

С вашими предложениями согласны, — писал А.Г. Ковалев. — Можете дать согласие на то, чтобы вопрос о национальной принадлежности самолета для проведения инспекции решался по согласованию между государством, осуществляющим инспекцию, и инспектирующим государством на добровольной основе. То есть для нас практически это означало бы инспекцию советским летательным аппаратом, как это предусматривается в директивах.

Это был как раз тот компромисс, который просила делегация, который вчерне уже обговаривался с французами и который еще вчера нам категорически предписывалось отвергать. Что же произошло за этот один день?

Потерпев поражение на Политбюро, Шеварднадзе не сдался. Он обратился к Горбачеву и устроил истерику. Это была, пожалуй, его первая истерика, которых будет немало потом, когда Шеварднадзе добивался своего, угрожая скандальной отставкой.

Вот и сейчас на высоких тонах он говорил, что ему нужно вылетать в Нью— Йорк, где предстоят сложные переговоры с Шульцем по организации его, Горбачева, встречи с Рейганом, а ехать не с чем. Раздутое до неимоверных размеров в общем— то тривиальное дело Захаров — Данилофф грозит опрокинуть саммит, который и так дается с трудом. Все ростки улучшения отношений между Востоком и Западом, взошедшие за этот год, могут быть в одночасье растоптаны. Стокгольмская конференция, в которую вложено столько сил, через несколько дней закончится провалом.

Шеварднадзе резко заявил — так работать он не может. Нужно искать цивилизованные решения, а не стоять, упершись лбами, кто кого пересилит. Конечно, в деле Захаров — Данилофф, коль оно произошло, нужен размен. Но он уже невозможен без потери престижа. Значит, нужен размен, который бы не выглядел, как размен — скажем, сначала отпустить одного из них, а потом другого, а потом еще с десяток диссидентов.

— Или с тем же самолетом в Стокгольме, — страстно говорил Шеварднадзе, — ну, абсурдная ситуация: опять как бараны, кто кого пересилит. Понятно, что нейтральный самолет нам не подходит — на нем тоже может быть установлена шпионская аппаратура. Но почему не решить вопрос культурно, как предлагают французы: дать выбор инспектируемому государству: — кто хочет, пусть пользуется самолетом нейтрального государства, а кто не хочет — пусть предоставляет собственный самолет.

Горбачева он тогда убедил — это было нетрудно. Тот и сам видел нелепость возникшей ситуации — в общем — то из— за ерунды вся его политика идет насмарку. Как только вернулся из отпуска, срочно собрал в «Ореховой комнате» в Кремле членов Политбюро, и там Горбачев их доломал — тогда он еще был в силе. Шеварднадзе улетел в США с указанием отрегулировать скандальное дело Захаров –Данилофф. А нам в Стокгольм пошли указания о компромиссе по самолету для инспекции. Они были утверждены Политбюро 18 сентября.

 

МОЖНО ЛИ ОСТАНОВИТЬ ВРЕМЯ

С этими новыми указаниями нужно было мчаться на Конференцию. В 10 утра начиналась встреча пяти послов из «группы быстрого реагирования», а через полчаса — последнее пленарное заседание. Важно было срочно разработать такой сценарий его проведения, который не позволил бы Конференции окончиться провалом из — за нехватки времени. Директивы, имевшиеся у нас на руках, почти на сто процентов гарантировали возможность достижения договоренности. В этом у меня уже сомнений не было. Но карт своих раньше времени раскрывать было нельзя — иначе проторгуешься. Поэтому фактор времени становился главной проблемой.

Мои коллеги — послы ждали с настороженным нетерпением. Все — таки хорошо, когда поджимает время — взаимных обвинений уже не было. Всех объединял один вопрос: что будем делать?

Очень скоро выработали такой сценарий: заседание открывается, речи не произносятся, а объявляется перерыв до 12 часов ночи. Все это время заседают рабочие группы, которые должны максимально продвинуться в согласовании порученных им разделов соглашения. «Пятерка» занимается главными расхождениями — проблемой инспекции, рассматривая в комплексе закрытые районы и использование самолета. Принятые ею принципиальные договоренности передаются для отработки группе Фримен (зам. главы делегации Англии) — Розанов (член советской делегации).

 В таком ритме Конференция напряженно работала весь день. «Пятерка» заседала беспрестанно, прерываясь только для того, чтобы время от времени проинформировать о результатах свои группы государств, НАТО и ОВД, а также нейтралов. Примерно к 8 часам вечера нам удалось найти принципиальное решение проблемы инспекции. Как ни странно, легче всего оказалось договориться об использовании самолета. Оно было до удивления простым: «летательные аппараты для инспекции будут выбираться по взаимному согласованию между инспектирующим и принимающим государствами». После этого мы долго с изумлением смотрели друг на друга: ради чего мы столько времени ломали копья?

Куда сложнее оказалось договориться по закрытым районам. Несмотря на то, что подход у нас был один и тот же, сказывалась разница в структурах вооруженных сил. В конце концов разработали такую схему — матрешку.

Государство, которое обращается с запросом на инспекцию, может обозначить конкретный район для ее проведения. Он будет определяться и ограничиваться рамками и масштабами уведомляемой деятельности, но не будет превышать района, который требуется для военной деятельности на уровне армии.

В этом районе инспекторам будет разрешен доступ и беспрепятственное обследование, за исключением закрытых районов и чувствительных пунктов. Их количество и размеры должны быть по возможности ограничены. Районы, где может проводиться уведомляемая военная деятельность, не будут объявляться закрытыми, за исключением отдельных постоянных или временных военных объектов. Следовательно, эти районы не будут использоваться для того, чтобы препятствовать инспекции.

По мере того, как одна за другой решались эти проблемы, росла уверенность, что соглашение в Стокгольме будет. Ближе к вечеру на встрече глав делегаций удалось даже затвердить костяк документа: его название, преамбулу и такие важные разделы, как неприменение силы, приглашение наблюдателей, обмен ежегодными планами и ограничение военной деятельности. Существовало принципиальное согласие по инспекции и уведомлениям. Но там оставалась еще масса мелких технических деталей, порой очень болезненных и запутанных, которые требовали согласования. И самое главное — цифровые параметры. По нашим прикидкам, для этого потребуется два дня — суббота и воскресенье. Поэтому было принято решение остановить часы.

Все вроде бы были «за». Но всякое могло случиться в последний момент. Поэтому многое зависело теперь от искусства и находчивости председателя, которым был в тот день представитель Португалии Жозе Куатильеро. Это было как нельзя кстати — веселого и обходительного португальца на Конференции любили и уважали.

Поздно вечером делегаты снова заняли свои места в зале заседаний Культурхьюсета. Настроение было приподнятым — все чувствовали, что цель близка. Куатильеро сказал, что документ еще полностью не готов и для его доработки требуется время.

— Поэтому группа делегаций предлагает остановить часы.

Он замолчал и настороженно смотрел в зал: вдруг какая— нибудь непредсказуемая делегация, вроде Мальты, выступит против. Но в зале стояла тишина. Все смотрели на часы — обыкновенные, круглые электрические часы, висящие по обе стороны сцены, которые можно увидеть в любой школе или больнице.

Председатель ударил молотком по столу, служители выдернули штепсели, и стрелки часов замерли, показывая 10 часов 56 минут вечера.

Время для нас остановилось, но не работа. Во всем мире было 20, 21, 22 сентября, а у нас на Конференции продолжалось 19 сентября. Так мы подстегивали самих себя, выполняя решение о завершении работы Стокгольмской конференции 19 сентября 1986 года.

 

ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ТОРГ

20 сентября стокгольмская «пятерка» занялась проблемами, которые долго откладывали в сторону — цифровыми параметрами уведомлений и приглашения наблюдателей, а также квотой инспекции. Исходные позиции на утро этого дня выглядели следующим образом.

1. Уведомления об учениях, передвижениях и перебросках войск.

НАТО — 9 тыс. человек и 220 танков.

ОВД — 16 тыс. человек и 400 танков.

Запасные директивы советской делегации, ниже которых она не могла опускаться в торговле, — 12 тыс. человек и 300 танков.

2. Приглашение наблюдателей.

НАТО — 13 тыс. человек.

ОВД — 20 тыс. человек.

По директивам предел для советской делегации — 17 тыс. человек.

3. Квоты инспекции.

НАТО — 4 — 5.

ОВД — 1 — 2.

Предел для нас — 3 инспекции.

Началась нещадная торговля по всем правилам дипломатического искусства, которую можно приводить в качестве примера в учебниках по ведению переговоров. Сначала около часа мы доказывали друг другу, как хороши и справедливы эти позиции. Поэтому ни одна из сторон не может отступить от них ни на шаг — все уступки уже сделаны. Потом английский посол Майкл Идес — человек веселого и общительного нрава — сказал с улыбкой:

— Хорошо, начнем: НАТО предлагает 10 тысяч человек.

Я вопросительно посмотрел на Клауса Цитрона и Лэйфа Мевика. Те молчали.

— Хорошо, — ответил я ему в тон, — со своей стороны могу сбросить всего полтысячи и то, если посол Польши не будет возражать — 15 500.

Канарский сказал, что Польша не возражает. Но вот у Венгрии могут быть серьезные сомнения. Разумеется, это был всего лишь спектакль.

Когда мы прервались на ланч, генерал Татарников сообщил мне, что они с послом Хансеном в неофициальном порядке обсуждали возможный параметр по танкам и сошлись на 320. Это было очень приятное известие. Танковый параметр был самым уязвимым местом в позиции советской делегации, а цифры, о которых они договорились, нас вполне устраивали. В это время на «пятерке» наши расхождения были еще очень велики. НАТО сдвинулось до 250 танков, а мы еще стояли на 400.

Поэтому на встрече в Культурхьюсете после обеда я сразу же предложил:

— Вы, очевидно, знаете, что наши коллеги Хансен и Татарников достигли в предварительном порядке договоренности о пороге уведомления в 320 танков. Давайте зафиксируем её и в таком же конструктивном ключе приступим к согласованию параметра по войскам.

И тут же мне с улыбкой ответил Клаус Цитрон:

— Это очень хорошо, что Советский Союз согласен теперь на 320 танков. Но посол Хансен не имел полномочий от группы НАТО вести переговоры с советской делегацией и тем более давать согласие на такой параметр. Так что позиция НАТО — 250 танков.

Это был удар ниже пояса, если не хуже. Но таковы суровые законы дипломатической торговли. Разумеется, я немедленно устроил скандал — заявил, что раз так, то все советские подвижки по параметрам недействительны, и мы снова начинаем с исходных позиций. Но все это было не более, как сотрясание воздуха. Слово не воробей: вылетит — не поймаешь. Получилось так, что формально я дал согласие на параметр в 320 танков, а НАТО осталась на своих прежних позициях, хотя и раскрыла карты, что может пойти на такую договоренность. Посол Хансен был весьма уважаемый человек на Конференции, чтобы бросать слова на ветер.

В общем, на воровском жаргоне это называется «приклад» — меня просто «кинули». Но это моя вина. Когда НАТО создала официальный канал для выработки параметров, мне не следовало давать добро генералу Татарникову на создание дополнительного канала без согласования этого вопроса со своими коллегами по «пятерке». И уж во всяком случае не спешить затверждать договоренность Татарников -хансен на «пятерке», а сначала прощупать отношение к ней в НАТО.

Но как бы то ни было, а из— за истории с танками мы в тот день по параметрам не договорились. Позиции сторон выглядели на этот вечер следующим образом.

Порог уведомлений.

НАТО — 12 тыс. человек и 270 танков.

ОВД — 14 тыс. человек и 330 танков.

Соглашение было очень близко. Но все могло случиться в последнюю минуту. Серьезно беспокоила ситуация с танками — поля для маневра у меня не было.

В посольстве ждала телеграмма от Ковалева: сообщите, какие конкретно вопросы всё еще остаются несогласованными и каковы перспективы их развязок.

По телефону Г.С. Сташевский, который курировал наши вопросы в МИД, сказал:

— Проси больше — дадут. Сам Горбачев следит за твоими переговорами. Ковалев ему дважды в день докладывает.

Мы послали телеграмму в Москву, что все принципиальные разногласия решены. В рабочих группах завершается отработка технических деталей. Несогласованными остаются цифровые параметры уведомления, наблюдения и квота инспекции. Имеющиеся директивы позволяют выйти на взаимоприемлемую договоренность практически по всем параметрам, за исключением, возможно, танков. Поэтому мы просим разрешить делегации снизить параметр уведомления до 275 танков. А в качестве резерва попросили на всякий случай еще одну инспекцию.

Стояла уже глубокая ночь. Неожиданно в кабинет зашел генерал Татарников с черной папкой. Там была шифровка от Ахромеева:

Передайте Олегу Алексеевичу мою личную просьбу не давать согласия на параметр уведомления ниже 13 тысяч человек. Иначе мы раскроем все наши дивизии.

— Хорошо, — сказал я,— сообщите маршалу, что ниже 13 тысяч мы не пойдем.

 

ЗАГАДКА ИЗ ВАШИНГТОНА

Ранним утром в воскресенье 21 сентября снова собралась стокгольмская «пятерка». Торговлю начинает Клаус Цитрон. Он говорит, что всю ночь группа НАТО совещалась и последняя уступка, которую они могут сделать — это 12,5 тыс. человек. Я отвечаю, что мы тоже всю ночь советовались с Москвой и наше последнее слово — 13 тысяч, и ни на одного солдата меньше.

Пререкались долго. Наконец Цитрон сдался и сказал, что НАТО даст условное согласие на 13 тысяч, если удастся найти взаимоприемлемый параметр по приглашению наблюдателей. Но здесь проблем не возникло. Очень быстро мы договорились о пороге в 17 тысяч человек.

Теперь перешли к танкам. Майкл Идес предложил 280. Я — 320. В группе оживление — дело двинулось. НАТО делает очередной шаг — 290. Я продолжаю стоять на 320. Идет долгий спор, и кто— то просит прерваться на полчаса, чтоб посоветоваться в группах и со столицами.

В Москву мы, конечно, не звонили, но, вернувшись на «пятерку», я сказал: Москва настаивает на 310, и это наше последнее слово. Английский посол тут же говорит: давайте пополам — 300. Я отвечаю, что не имею полномочий. Снова идут препирательства, и снова перерыв. В общем, 300 танков для нас было приемлемо. Но это крайний предел — запасных позиций нет, а на просьбу дать нам еще 10 — 20 танков для торговли Москва не ответила. Поэтому я предложил: давайте пока остановимся на 300 — 310 танках и займемся квотой инспекции. Может быть, договоренность по квоте поможет нам решить расхождения по танкам.

Перешли к квоте инспекции. Но и здесь очень скоро образовался затор. ОВД упорно стояла на 2 инспекциях, а НАТО — на 4. Снова одни и те же доводы, упреки, громкие слова, что ни на шаг сдвинуться нельзя.

В один из коротких перерывов меня отозвал в уголок Клаус Цитрон.

— Олег, — сказал он, — надо как— то искать выход из этого тупика. Мы сможем пойти вам навстречу по инспекциям, если вы уступите по танкам. Как бы ты отнесся к такой комбинации — 3 инспекции и 300 танков?

Я ответил ему, что, если НАТО официально предложит эти цифры на «пятерке», я сообщу о них в Москву с рекомендацией поддержать такую договоренность. Большего я обещать не могу.

* * *

Этот азартный дипломатический торг прервал телефонный звонок из советского посольства. Меня просили срочно приехать, так как из Москвы пришли важные указания.

— По параметрам? — спросил я.

— Нет, хуже.

Я помчался в посольство — благо до него можно было добраться за 10 — 15 минут. Шифровальщик положил передо мной телеграмму.

Во время переговоров в Вашингтоне госсекретарь Шульц предложил, чтобы советская и американская делегации на Стокгольмской конференции вступили в контакт и в срочном порядке проработали оставшиеся нерешенные вопросы, особенно об уведомлении и приглашении наблюдателей. Министр поручает Вам вступить в контакт с этой целью с главой американской делегации в Стокгольме и действовать на основе имеющихся директив.

Я ошалело смотрел на подпись: «А. Ковалев». Ну и что мне теперь делать? Проблем с уведомлением и приглашением наблюдателей нет, параметры фактически согласованы. Разумеется, мы постоянно держали в уме вопрос — что происходит в Вашингтоне? Как раз в эти дни там проходили встречи Шеварднадзе с Шульцем. Конечно, главной темой у них было дело «Данилофф — Захаров». Но они должны были поговорить и о Стокгольмской конференции. Просто не могли не поговорить. Вот только о чем договорятся?

Еще 19 сентября я осторожно спросил посла Берри, что он думает о перспективах переговоров в Вашингтоне и Нью— Йорке. Он улыбнулся и сказал:

— Для нас главное — это Данилофф. Поэтому я не удивлюсь, если через 20 минут после встречи с Шеварднадзе Шульц выскочит из кабинета с красным от гнева лицом и галстуком на плече.

В Вашингтоне министр и госсекретарь действительно начали с дела «Данилофф — Захаров». Разговор был жестким, но деловым. В тот же день Шеварднадзе встретился с Рейганом, который, вопреки своему обыкновению, ни разу не улыбнулся и говорил только о Данилоффе. Потом Шульц с Шеварднадзе вернулись в Госдепартамент. В Стокгольме была уже полночь и стрелки часов были остановлены, когда у них состоялся «приватный разговор» о Стокгольмской конференции. Как пишет в своих воспоминаниях американский госсекретарь, переговоры там «приближались к успешному завершению, за исключением нескольких важных вопросов. Шеварднадзе и я обсуждали их в частном порядке и договорились о посланиях, которые каждый из нас пошлет своим переговорщикам».[176] Shultz, Ibid. p.743.

Но все это мы узнали потом, а сейчас я вертел в руках эту загадочную бумагу, мучительно соображая, как поступить. Дипломаты, однако, люди дисциплинированные. Поэтому, вернувшись на Конференцию, я поймал посла Берри и сказал, что по итогам встречи наших министров в Вашингтоне получил указание вступить с ним в контакт. Берри ответил, что получил такое же указание. Мы постояли и разошлись. На этом наш контакт окончился.

 

УДАР МОЛОТКА — ДОКУМЕНТ ПРИНЯТ!

После часового перерыва, когда я ездил в посольство и разговаривал с Берри, торг возобновился. Как— то вяло Запад предложил 3 инспекции. Я сказал, что согласен. Наступила тишина. Цитрон буквально сверлил меня взглядом. Откровенно говоря, у меня было сильное желание сказать 310 танков, и почему — то была уверенность, что НАТО в конце концов согласилась бы. Но такой обманный финт навсегда подорвал бы мое реноме переговорщика. Поэтому я произнес:

— Хорошо, в этом случае Советский Союз готов пойти на параметр уведомления в 300 танков.

Ликования не было. Еще не веря, что нам удалось договориться, мы с удивлением смотрели друг на друга — неужели все? На всякий случай решили перепроверить самих себя.

— Параметр уведомления: 13 тыс. человек и 300 танков.

— Параметр приглашения наблюдателей: 17 тыс. человек.

— Квота инспекции: 3 инспекции в год.

Все сходилось. Почти три года потребовалось, чтобы поставить последнюю точку на Стокгольмской конференции.

Теперь все бросились по посольствам сообщить о достигнутой наконец договоренности. А меня ждал у дверей кабинета генерал Татарников с черной папкой: опять личная телеграмма от Ахромеева. Маршал просит ни в коем случае не идти более чем на 3 инспекции. Мелькнула мысль: а с чего вдруг? Не иначе, как в Москве решили дать согласие на 4 инспекции.[177]На следующий день утром из Москвы действительно пришли указания, которые разрешали делегации в самом крайнем случае дать согласие на 280 танков и 4 инспекции.
Но долго размышлять времени не было — требовалось срочно доложить, что директивы выполнены и по инспекции, и по уведомлениям, даже с запасом.

А потом снова на Конференцию — теперь надо было разработать до мельчайших деталей сценарий завтрашнего заключительного заседания. Сбоев на нем быть не должно. Договорились, однако, довольно быстро о такой последовательности событий:

— Председатель спрашивает о консенсусе по Документу Стокгольмской конференции. В соответствии с правилами СБСЕ все решения в его рамках принимаются единогласно. Поэтому прежде, чем спрашивать о консенсусе, надо удостовериться, что он действительно существует — иначе провал.

— Затем председатель зачитывает согласованные заявления председателя.

— После этого делегации делают оговорки или интерпретирующие заявления в отношении принимаемых документов.

— И только потом председатель предлагает приступить к открытому заседанию, на котором будут выступать делегаты.

Но на этом наш рабочий день, а вернее ночь, не закончился. Только около 12 мы вернулись в посольство на Мариеберг и еще до трех часов готовились к завтрашнему заседанию. А всю ночь напролет на Конференции сидели группы экспертов, которые тщательно сверяли переводы на все шесть официальных языков СБСЕ.

* * *

В 6 утра 21 сентября снова на ногах. На нашем внутреннем заседании делегации надо еще раз проверить готовность, обсудить сегодняшнее выступление. В половине восьмого с Конференции вернулся наш ведущий переводчик Андрей Грошев. Всю ночь с американскими коллегами они сверяли русский и английский тексты. Все вроде бы нормально.

Последнее пленарное заседание возобновило работу в 9.00 в Культурхьюсете. Шведский посол Лидгардт от имени трех групп государств представил согласованный Документ Стокгольмской конференции. Председатель спросил, есть ли замечания, и внимательно осмотрел зал. Стояла гробовая тишина. Жозе Куатильеро ударил председательским молотком по столу — Документ принят.

После этого начались интерпретирующие заявления и речи. Ничего нового в них не было. Мы сделали заявление, что в дальнейшем Советский Союз имеет в виду поставить на Конференции вопросы уведомления о самостоятельных учениях ВВС и ВМС, ограничения масштабов военных учений и охвате уведомлениями территории всех государств — участников Конференции. Тут явно подразумевались Соединенные Штаты. Но никаких эмоций это на Конференции не вызвало. Вопросов можно ставить сколько угодно. Другое дело, что из этого получится.

Позднее в холле посол Берри как бы невзначай поинтересовался:

— С чего вдруг ты сделал заявление об охвате мерами доверия всех участников европейского процесса?

Я пожал плечами и начал говорить о равенстве прав для всех. Хотя, откровенно говоря, и сам толком не знал, почему вдруг этим утром я получил указание сделать такое заявление. Скорее всего, это была своего рода плата: военные, уступив нажиму Горбачева по параметрам, настояли сделать такое заявление.

Потом пили шампанское, веселились, поздравляли и принимали поздравления. Конференция успешно завершилась. Кто мог бы это представить три года назад? Вот уж поистине «нежданное дитя» –первое соглашение времён горбачёвской перестройки.

 

ОДИН ШАНС ИЗ СТА

Пожалуй, впервые за много недель я ушел домой к семи часам и расслабился — просто сидел и смотрел телевизор. Показывали различные программы новостей — «Время», «БиБиСи», «СиНН». Во всем мире с ликованием отмечали успех в Стокгольме, кроме Москвы — очевидно, на телевидение еще не поступило указание.

Неожиданно около десяти часов вечера раздался телефонный звонок. Это снова был «референтурщик».

— Для Вас срочное, из Москвы.

Тут я не выдержал и буквально застонал: «Ну что там еще?» И тут «референтурщик», славившийся своей педантичностью и аккуратностью, наверно, впервые нарушил самую святую инструкцию — зачитал мне телеграмму по телефону: Горбачёв благодарит за проделанную работу, которая заслуживает самой высокой оценки.

С тем и лег спать. А на следующий день, 23 сентября, встал, как барин, в девять часов —  первое безмятежно спокойное утро. Но уже через полчаса прямо из ванной меня выдернул опять «референтурщик» — срочная из Москвы. Ковалев сообщал, что Горбачев поручил мне лично провести пресс — конференцию в Москве не позднее 24 сентября.

Рейсом 12.50 я вылетел из Стокгольма, а вечером уже был в МИДе. Ковалев тепло поздравил и сказал: «Давайте я Вас обниму». Потом посмотрел внимательно и бросил загадочную фразу:

— У Вас был только один шанс из ста, и Вы его все— таки вытянули.

Накануне вечером, — говорил он, — у меня была беседа с Горбачевым. Он доволен результатами Стокгольма и сказал, что Гриневскому надо выступить на пресс — конференции примерно в том же ключе, что и в телеграмме. Он спросил, где Вы сейчас находитесь и успеете ли прилететь из Стокгольма.

Но сегодня Добрынин разговаривал с Горбачевым и высказал идею, чтобы во время пресс— конференции было оглашено Заявление Генерального секретаря по результатам Стокгольма. Оно должно быть кратким: три абзаца — три мысли. Горбачев вроде бы согласился.

В тот же вечер я набросал проект Заявления Горбачева в трех абзацах и краткую Записку.

Уважаемый Михаил Сергеевич,

Прошу рассмотреть проект Заявления от Вашего имени о результатах Стокгольмской конференции, которое было бы оглашено на пресс— конференции 26 сентября (проводит глава делегации Советского Союза О.А.Гриневский). Прошу согласия. А.Ковалев. 24 сентября 1986 года.

Это тоже было нововведение, — отметил я про себя. Раньше Записок на имя Генерального не писали — все они были адресованы безлично: ЦК КПСС.

* * *

Горбачев принял меня в своем кремлевском кабинете накоротке. Выглядел он прекрасно — загорелый, уверенный, улыбающийся, глаза горят.

— Молодец, —  сказал он, крепко пожимая мне руку. — Слово держишь. Я читал твою телеграмму из Стокгольма. Все правильно, только тональность надо менять. Стокгольм — это не только наша победа, это общая победа. Поэтому на пресс — конференции надо сказать также о вкладе нейтралов и западноевропейцев, да и американцев. Если бы они были против, то ничего бы не вышло. Поэтому соглашение в Стокгольме — это прорыв в плане разоружения, доверия, улучшения международного климата в целом. Будем считать, что первый шаг по этой дороге сделан.

А через два месяца — 15 декабря 1986 года, как это и предусматривалось Стокгольмским документом, произошёл обмен ежегодными планами военной деятельности. Запад объявил о 18 видах такой деятельности, Варшавский договор о 25, а Н + Н страны — о 5. Из них три пришлось на Швейцарию.

Первую инспекцию на территории Советского Союза потребовали американцы. Она была проведена во время учений в Белорусском военном округе. Вслед за этим СССР потребовал проведение инспекции за натовскими учениями в Турции. Как и американская, она прошла без проблем. Механизм заработал.